Маленькая и вертлявая работница встречающей организации, наверное, Сахнуда или какой-то другой, долго смотрела в список прилетевших и, наконец, заявила, что никаких Филоновых в списке нет. Да и сама фамилия Филонов на еврейскую совсем не похожа, после чего куда-то надолго исчезла. Всё это время в полном смысле до зубов вооружённые бойцы специального антитеррористического подразделения австрийской полиции стояли молча полукругом в шаге от прибывших с автоматами, готовые начать стрельбу в любой момент. Не нравился им этот Филонов. За годы еврейской эмиграции они насмотрелись на всяких евреев, но этот был гораздо больше похож на арабского террориста, чем на запуганного эмигранта из Житомира или Могилёва. Наконец, вертлявая вернулась и дала отмашку – «этих пропустить».

– Где ваш багаж? – этот вопрос был единственным, который она задала Михаилу и Галине, когда они прошли через паспортный контроль. В её голосе звучало неприкрытое удивление.

– Багаж мы не брали, – ответила за себя и за мужа еврейская беженка Галя, непроизвольно обведя взглядом небольшую дорожную сумку, на ремне свисающую с плеча Михаила. Одежду и дорожные аксессуары она собиралась купить в Вене – ведь денег должно было быть достаточно! – Да, багаж… – Галине в голову пришла отличная мысль, и она тут же закончила фразу, немного изменив её смысл – … у нас отобрали при выезде советские таможенники по приказу КГБ! – Этим она надеялась привлечь внимание к их незначительным персонам. А там, глядишь, и денег немного дадут пострадавшим от КГБ. Подобное практиковалось эмигрантами из Советского Союза достаточно часто, но на самом деле не очень поощрялось принимающей стороной. Вертлявая усмехнулась и понимающе кивнула:

– Завтра в Сахнуде всё и расскажете, – без тени энтузиазма сказала она и жестом пригласила пару присоединиться к остальным прибывшим, ожидавшим Филоновых в автобусе.

Автобус почти бесшумно катился по ночной Вене. Красиво подсвеченные дворцы и парки тянулись вдоль широкого, разделённого зелёной полосой, бульвара с двухсторонним движением. Неоновые рекламы слепили ярким великолепием. Для человека, впервые попавшего за границу, Вена была слишком красива и слишком перенасыщена всеми атрибутами загнивающего капитализма, начиная от казино, кафе, ресторанов и различных баров по интересам и заканчивая разноцветными женщинами «лёгкого поведения», в изобилии маневрирующими по обе стороны бульвара. От всего этого неопытное в восприятии подобного сознание Миши слегка затуманилось. Почти спартанская казарменно – походная первая часть жизни и несколько лет на «гражданке» в холодном и хоть и в красивом, но совершенно неухоженном и каком-то уж слишком мрачном Ленинграде конечно же сделали своё дело. Он был просто не готов к такому. Ведь ему казалось, да и из школьной программы он вынес, что Ленинград – лучший город планеты! Только москвичи осмеливались это оспаривать, считая, что Москва ещё лучше. В чём-то они, конечно, были правы. В смысле снабжения колбасой Москва намного опережала Ленинград! «Пропаду! – настигла паническая мысль, – ей богу, пропаду… Сколько же надо иметь денег, чтобы жить среди этого разнообразного великолепия? Где я столько заработаю? Ведь у нас ни копейки… Что делать?…». Галя относилась к происходящему без паники. Во – первых, она уже была однажды за границей, и неоновой рекламой её удивить было сложно. Три года назад профсоюз работников культуры выделил ей, не без участия заинтересованных лиц, конечно, а проще – по блату, путёвку в Болгарию, где она и насмотрелась почти капиталистического безобразия. Во-вторых, Галя относилась к той породе женщин, которых никогда не покидала уверенность в своей неотразимости и, как следствие, уверенность в завтрашнем дне. Цену себе она знала и ни о чём не беспокоилась. «Красивый город! Дворец на дворце, – подумала она. – Надо завтра на рынок сгоняться, что-то продать из золотишка и насчёт работы для моего козла договориться». В автобусе было оживлённо. Не успевшая перезнакомиться в самолёте, разномастная публика навёрстывала упущенное и активно знакомилась прямо сейчас. По кругу без задержки из рук в руки перемещался стаканчик, в который один из пассажиров непрерывно подливал выдержанный молдавский коньяк «Белый аист». Звучали обычные фразы о свободе, КГБ, ненавистных коммунистах и дяде Моне, который помог с вызовом в Израиль. Настроение нарастало! К моменту, когда автобус остановился у дома барачного типа, построенного специально для советских евреев на окраине Вены, оно соответствовало по десятибальной системе оценке девять с плюсом. До десяти не дотягивало из-за Михаила. Несмотря на выпитый коньяк, он так и не смог за всю дорогу избавиться от назойливого вопроса к самому себе: «Что делать?» и поэтому грустил. Автобус разгрузился и уехал. Вертлявая сахнудовка предупредила приехавших, что завтра у них интервью в центральном офисе и что это очень важно. Поэтому «не надо, господа, больше пить вино-пиво-водку-коньяк. Лучше выспаться». «Кому лучше?» – задал себе вопрос каждый второй новый эмигрант и на всякий случай всё-таки выпил. Каждый первый, а это в основном были женщины, пить не стали. Они стали обустраивать барачный быт – ведь бывалые предупреждали, что в Вене можно застрять недели на три – четыре. А то и дольше. Надо было обживаться основательно. Через какое-то время всё успокоилось, недопитое допилось, а свет в окнах дома – общежития коридорного типа погас. Но жизнь в нём пока не затихла. В одной из комнат разогретому «Белым Аистом» и видом открытых его взгляду пышных форм супруги, Лёве Гинзбургу из Чернигова захотелось любви. Он начал издалека:

– Софочка, милая, ты случайно не помнишь – мы когда-нибудь занимались любовью в Вене? Лично я такого припомнить не могу, но зато я помню, что говорил по этому поводу твой дядя – рэбе Хацкилевич.

Лёва закончил фразу и вопросительно уставился на жену Софу, только что вернувшуюся из душа, отстояв перед этим в очереди почти целый час. Глядя в зеркало и пытаясь привести в порядок пышные волосы, Софа ему отвечала:

– Дядя много что говорил по этому поводу, но я помню, что он сказал тебе на прошлой неделе, когда заходил к нам в гости, чтобы попрощаться. Он говорил, что спать со мной – слишком ответственное дело, чтобы перед этим разогревать себя коньяком. Ты что не знаешь, что я беременею не только от твоего члена, а даже только от его самого вида даже в нерабочем положении. Ты хочешь мне сделать пьяного ребёнка с крылышками Белого Аиста? Закрой глаза и иди спать – завтра трудный день.

Лёва тяжело вздохнул, но был вынужден признать правоту своей жены и по поводу ребёнка, и по поводу трудного дня. «Завтра она у меня так просто не отвертится», – была его последняя мысль перед тем, как он вернулся в Чернигов… во сне, конечно.

Молодая пара из Кишинёва, расположившаяся в одной из комнат напротив, активно обсуждала перипетии сегодняшнего дня и планы на будущее. Её звали Зина, она была оптимисткой, и она была русской. Он же носил красивое имя Альберт, был ярым пессимистом и был, естественно, евреем.

– Альбертик, масюнечка! Мы это сделали – мы в Австрии! – Зинаида была перевозбуждена и никак не могла остановить поток своего красноречия. «Распотрошив» чемодан прямо на кровати, она теперь пыталась разложить его содержимое по полкам старого – престарого бельевого шкафа, занимающего по площади почти половину комнаты. Ничего не получалось. Вещи путались, она их перекладывала в другом порядке, и ничего не получалось опять… и опять. – Как хорошо, что ты со мной согласился и мы теперь поедем в Америку. Там мы снимем хорошую квартиру, купим новую мебель, ты сразу пойдёшь работать, а я буду учиться. Сначала выучу английский, потом пойду учиться на адвоката… надо же идти вперёд…

Альберт перебил её словами:

– Думай, что говоришь, а если не умеешь думать – не говори вообще. Какой адвокат!? Ты хоть представляешь, сколько это может стоить – выучить тебя на адвоката? А вперёд мы пойдём только тогда, когда я буду уверен, что нет необходимости возвращаться назад… на адвоката, блин… На портниху выучись для начала. Я тебе три года назад швейную машинку подарил – ты что шить научилась? – не дождавшись ответа от, наконец, примолкнувшей жены, Альберт добавил опять: – на адвоката она учиться будет лет десять, а я буду вкалывать с утра до вечера… Ты этого хочешь? И вообще, лучше бы я в Кишинёве остался. Сейчас бы с ребятами пиво пил, а не в этой каморке с тобой…

Не менее «содержательными» были разговоры и в других комнатах общежития, но в большинстве случаев они сводились к ещё «горячим» воспоминаниям о том, каким «большим» человеком был Сеня у себя в Могилёве или Яша в Харькове и что они будут теперь делать, когда доберутся до Брайтона.

– Только не вздумай завтра сказать на интервью, что ты заведывал овощной базой – тебя сразу же отправят обратно в Гомель без выходного пособия, – сказала Рая Соломоновна, бабушка двух внуков, своему мужу Ефиму Яковлевичу. – Запомни! – тебя притесняли и преследовали как еврея всю жизнь прямо со школы, а твои папа никогда не работал в исполкоме. Ты сам работал на той же овощной базе, но только не заведующим, а обычным грузчиком. Ты всё понял?

Ефим Яковлевич соглашался и в доказательство кивал головой в такт задаваемым вопросам и инструкциям Раечки.

– Ты зачем притащил с собой партбилет!? – возмущённым полушёпотом вопила Фира Гольдберг, зажав своим роскошным бюстом в угол мужа Веню, – дай его сюда, идиот, я его прямо сейчас сожгу. Ты что не понимаешь, что из-за этой гадости нам не то, что звание беженцев не дадут, – нас уволят из числа эмигрантов и отправят домой…

– Не уволят. Просто в Америку могут не пустить. А я и не хочу в Америку. Что я там не видел? У меня все родственники в Израиле и никто не жалуется… и с работой мне там легче будет – не так уж много евреев в холодильниках разбираются, как я. Они их только продавать с «наценочкой» в сто процентов научились, а ремонтировать только я умею. А в Израиле жарко и всем надо, чтобы холодильники работали, как часы. Вот и подумай, куда нам лучше ехать. А партбилет я дяде Лёне обещал – у него коллекция. Там у него даже билет РСДРП есть, не считая билетов ВКПб, ВЦСПС и всяких других. Он за него пятьдесят долларов мне обещал. А ты сожгу… сожгу.

Веня возмущённо передёрнул плечами и отвернулся от Фиры, считая вопрос исчерпанным.

Миша не спал. Он лежал на спине с открытыми глазами и обдумывал ситуацию. Рядом лежала, но тоже не спала адмиральша Галя. Она уже всё придумала, причём на обдумывание ситуации у неё ушло всего пятнадцать минут – сказывался опыт матёрой спекулянтки билетами в городке аттракционов и другими товарами народного потребления.

– Поедем завтра на рынок сразу после интервью. Кстати, а ты еврейские праздники выучил или так и продолжаешь путать Иом-Киппур с Рош Ха-Шаной? – Не получив ответа, она пихнула мужа в левый бок: – Эй, на мостике, я к кому обращаюсь?..

– Да выучил я праздники, выучил… Могу рассказать. – Блефанул Миша и потёр левый бок. – Острые у тебя локти, зараза… печень всю отбила.

– Печень у тебя с другой стороны. Там, где ты себя по ударенному месту гладишь, бедненький ты мой, всего лишь утолщённая жировая прослойка. Худеть надо! Да ты и похудеешь сейчас быстро. Ты думаешь я тебе завтра альпийской баранинки приготовлю на обед? Я тебе салат приготовлю с луком, точнее, из лука. Полезно, низкокалорийно и от инфекций всяких помогает. Стройным, как Ален Делон, будешь! Так вот завтра после Сахнуда поедем на рынок. Найдём там среди бухарских евреев того, кто золото скупает, и договоримся. Потом предложим нашим продать и заработаем на разнице! От тебя ничего не требуется – просто будь рядом. Мало ли чего. Как тебе идея?

Идея Михаилу понравилась. Ничего не делать – это было именно то, что он любил и что ему было очень нужно. Особенно сейчас, когда больше всего хотелось лежать и страдать… страдать о покинутой родине, друзьях, Североморске, потерянных двадцати тысяч долларах.

– Идея на отлично! Ты у меня молодец, Галчонок! – С энтузиазмом воскликнул Миша и отвернулся. Он не хотел, чтобы жена увидела, насколько он разочарован. На самом деле он хотел сразу после интервью «соскочить» от Галки и где-нибудь-таки попить пивка с венскими колбасками. Но, похоже, этот номер не пролезал. Возник ещё один повод для страданий.

– Тогда спать! – прозвучала короткая команда, и супруги синхронно повернулись на правый бок.

Утро началось с противного гудка вчерашнего автобуса. Это означало, что на завтрак и утренний туалет времени почти не осталось. Проспали! Миша в одних трусах вылетел в коридор, чтобы среди первых добежать до туалета, который оказался уже занятым. Более того – Михаил оказался в очереди третьим! Ночь страданий не прошла даром – он выглядел помятым и каким-то жалким. Ему, к тому же, очень хотелось в туалет сразу и по-маленькому, и по-большому. Однако, жалкий вид не смягчил сердец ожидающих в очереди, и никто даже и не подумал пропустить его вперёд. Надвигалась катастрофа. Дверная задвижка щёлкнула изнутри и дверь начала открываться. Сметая очередь и не обращая внимание на возмущённые возгласы публики, Миша ворвался в туалет и, даже не заперев дверь, запрыгнул на унитаз. Наступило облегчение… и только теперь он запер дверь изнутри. С этого момента половина евреев-эмигрантов, проживающих в общаге, с ним больше не разговаривала и не здоровалась. По их мнению, так обойтись с очередью мог только очень невоспитанный человек и явно не еврей…

С небольшой задержкой автобус двинулся в центр австрийской столицы. Утренняя Вена была совсем другой. Она излучала уверенность и деловитость. Её улицы наводнила серьёзная публика в шляпах, кашне и пальто. Каждый второй нёс в руках портфель. Спешки не было. Люди проживали свой день по расписанию, составленному с чисто австрийской педантичностью и точностью. Выйти на работу из дома позже на минуту – это был нонсенс, которому не было места в австрийском обществе. Так из дней складывались расписанные до мелочей годы, а из них вся жизнь, которая и заканчивалась, наверное, так же по расписанию в определённый день ближе к рассвету. Будучи очень щепетильными, австрийцы предпочитали умирать именно ночью, чтобы никого не побеспокоить. Михаил глядел в окно и завидовал этим людям, их спокойствию и уверенности. «Мне бы тоже хотелось знать, куда идти и что делать. Как на лодке… Форма одежды – вахтенная, местонахождение во время вахты – командный мостик. Задание – исполнять приказы командования. Всё ясно и чётко! Здорово!». – Миша вздохнул и перевёл взгляд на пассажиров автобуса. Он уже давно забыл, что именно это тупое выполнение уставных предписаний и стало одной из причин его разлуки с Северным Флотом. Сейчас издалека и по прошествии долгого времени служба ему казалась совсем другой – увлекательной, интересной, нужной и полезной для страны. По поводу двух последних пунктов он, конечно, был прав, а вот с первыми двумя явно перестарался. Ничего там увлекательного и интересного никогда не было!

Автобус остановился напротив солидного серого здания, в котором находился офис знаменитого Сахнуда – организации, в течении долгих лет выполняющей функции принимающей стороны и посредника в решении эмиграционных вопросов для сотен тысяч советских евреев. Фира с Вениамином, наконец, прекратили спорить, куда им направиться из Австрии. Ему удалось окончательно убедить жену в том, что лучше жить в маленькой Беер-Шеве в Израиле, но с хорошей работой и деньгами, нежели, чем на Брайтон Бич в огромном Нью-Йорке, но на пособии по безденежью. Они вышли из автобуса первыми с гордым видом людей, принявших жизненно важное решение. В этом и в самом деле было их резкое отличие от остальных, подобного решения не принявших и которых ожидала неизвестность за дверями офиса. Люди нервничали и выглядели жалко. Там могли отказать в разовой денежной помощи, а это целые триста долларов на каждого. Там могли не поверить в твоё еврейство и отправить в какую-нибудь другую организацию. Только мысль об этом была настоящим кошмаром. Всякое могло произойти, только не с Фирой и Веней! Охрана пересчитала прибывших, сверила имена со списком и пропустила людей во внутрь. Миша плёлся в самом хвосте, подталкиваемый адмиральшей. Ему было страшновато. – «А вдруг они знают, что я агент морской разведки? Их Моссад – не наше КГБ или американский ЦРУ. К ним поступает информация со всего света через их разветвлённые сети агентов мирового сионизма. Может Валерий Павлович – обычный двойной агент и работает на Массад тоже? Он хоть и не похож на еврея, а вдруг?». – Откуда у него появились такие мысли, Миша сказать не мог, но они реально не давали ему покоя с момента, как автобус остановился напротив серого здания.

Быстро уладив дела с евреями, выразившими готовность сегодня же улететь в Израиль, их помимо Фиры и Вени оказалась ещё одна малодетная семья из Москвы, сотрудники Сахнуда приступили к тем, кто оказался двойными изменниками родины! Их было шестнадцать! К ним относились те, кто сначала изменили своей первой и настоящей Родине и покинули её, размахивая израильской визой, а потом с такой же лёгкостью изменили своей Исторической родине, Израилю, вдруг «передумав» по дороге и переменив конечный пункт назначения на США, Канаду или Австралию. Но никому не было стыдно, кроме Михаила. Остатки офицерской чести пробудили в нём какое-то подобие этого чувства, и он даже покраснел немного, когда в заявлении на отказ от поездки в Израиль указал США, как страну, куда он собирается ехать на самом деле. В качестве причины он назвал «неожиданно изменившиеся обстоятельства». Остальные пятнадцать назвали ту же причину. Когда с заявлениями было покончено, один из работников Сахнуда сказал несколько слов по поводу происходящего. В частности, он сказал, что с этого момента правительственные организации Израиля слагают с себя ответственность за дальнейшую судьбу евреев, отказавшихся лететь в Израиль, и передают их на попечение международных сионистских организаций. Ещё он сказал, что прямо сейчас каждый из присутствующих имеет возможность и право изменить своё имя, написав заявление, которое тут же будет заверено международным нотариусом. В дальнейшем во всех официальных документах будет использоваться только новое имя. Среди собравшихся произошло лёгкое волнение.

– Не нравится мне имя Галя, – сказала Галя, повернувшись к Михаилу, понуро уставившемуся в пол, – давай я поменяю его на Джессика или Мадонна. А фамилию мы изменим с Филонова на Филоне с ударением на второй слог «ло». Послушай, как звучит Джессика Филоне! – отпад! Я хочу – хочу – хочу! С таким именем можно сразу в Голливуд ехать и сниматься с Джорджем Клуни, например. А ты будешь Майклом Филоне – тоже неплохо… Italiano vero!.. Всю жизнь мечтала о муже-итальянце… – Галя внезапно остановила свой словесный поток и внимательно поглядела на Мишу… – Как ты похож на мафиози, Майкл, как я тебя люблю, Дон Майкл Филоне!..

Тем временем тот же работник объяснял, что думать об этом надо серьёзно, потому что вернуть старое имя будет потом почти невозможно. Только если вернуться назад в Советский Союз и обратиться в ЗАГС по месту старого жительства со всеми доказательствами. Возможно придётся даже обращаться в суд там же по месту старого жительства. Миша очнулся.

– Слушай, Джессика, или, если хочешь, Мадонна! Делай, что хочешь. Хоть Джиной Лоллобриджидой назовись, но сисек-то у тебя таких, как у неё, всё равно не будет… – Сильный удар в бок лишил его воздуха на целые пол минуты. На этот раз бок был правый и пришёлся по печени. «Не надо было садиться слева от неё. Опять ошибка, за которую приходится расплачиваться печёнкой, – подумал Миша, но промолчал, пытаясь восстановить дыхание. Потом немного отодвинулся. – «Вы только посмотрите, как она эмансипировалась только за одни сутки. Уже два раза меня поколотила! Ещё раз попробует, я ей объясню про Северный Флот и про то, как должны вести себя жёны офицеров».

– Чем это тебе моя грудь не нравится? – вызывающе спросила супруга. – В общем, ты как хочешь, а я имя поменяю.

С этими словами уже почти что не Галя Филонова, а Джессика Филоне, проследовала к столу, за которым сидел нотариус.

Примеру Гали последовали немногие. Зинаида, которая тоже хотела поменять имя на что-то голливудское, была резко пристыжена мужем Альбертом.

– Как ты потом будешь смотреть в глаза матери, давшей тебе это имя. Нет! – пока мама жива ни ты, ни я имени менять не будем, – с ноткой патетики в голосе дал он отпор жене. – Хотя я бы, конечно, от своего отчества Мордыхаевич отказался. Не современное какое-то имя Мордыхай. Какое-то средневековое. Стал бы просто Альбертом Ковецким. – Он подошёл к зеркалу, висящему на стене приёмной, повернулся в пол – оборота и ещё раз повторил медленно и со значением: – Альберт Ковецкий!

– Да-да, масюнечка, давай уберём этого Мордыхая. Тебе не идёт такое отчество. Но лучше не отказываться совсем от отчества, а взять, например, имя Альберт Робертс Ковецкий или Альберт Бенджамин Ковецкий. А папа не обидится, потому что мы папе не скажем. – Зинаида была наполнена энтузиазмом и пыталась заразить им своего мужа. На самом деле она преследовала цель самой поменять хотя бы первое своё имя на что-то созвучное имени Саманта или Моника. Но для этого надо было сначала решить вопрос с отчеством мужа. К моменту, когда нотариус освободился, оформив перемену имени Гали, Зинаида свой вопрос решила. Теперь она была Моникой Ковецкой без отчества. Просто Моникой!

Когда все вопросы, касающиеся отказов и перемены имён были решены, собравшимся предложили покинуть офис и перейти на другую сторону улицы, где находилась другая организация, также занимающаяся эмиграционными вопросами советских евреев. Организация называлась Джоинт, верой и правдой служивший евреям всего мира уже на протяжении более ста лет. Здесь людям предстояло обозначить и доказать своё еврейство. В качестве доказательств принималось имя по свидетельству о рождении, копии документов родителей, знание еврейской культуры и религии, знание языков иврит или идиш. У мужчин решающим мог оказаться фактор слегка укороченного искусственным образом полового члена. Люди активно делились своими соображениями по этому поводу и по шпаргалкам повторяли названия значимых еврейских слов на иврите. Другие уже по сотому разу проверяли себя на знание еврейских праздников. Миша в очередной раз напрягся. «Праздников я не знаю – это я Гальке наврал, что знаю, а на самом деле – нет! Это плохо. Языков не учил и не знаю тоже. И это не есть хорошо. По паспорту я русский. Очень плохо! Остаётся наврать, что обрезанный – глядишь пролезет». Этими соображениями он поделился с Галькой, то есть с Джессикой, которой уже разонравилось её новое имя. Оказалось, что ей больше нравится укороченное имя Джесс.

– Выбрось из головы. Даже не думай. Поймают на вранье, пойдёшь строевым шагом в Толстовский фонд или в международный комитет спасения. Там тебе денег, конечно, не дадут, но в целом помогут. В основном, добрым словом. Учи пословицы на иврите, если праздники запомнить не можешь. Хоть вот эти три выучи. Вот эта про работу, которая в лес не убежит, а эти две про жизнь в общем и целом. На – учи! Пойдём последними – у тебя ещё минимум час есть, чтобы хоть что-нибудь запомнить. И чего я тебя тогда к хирургу Игоря не отправила? Он ему всё тип-топ сделал и тебе бы лишнее укоротил. А теперь…

Она махнула рукой, как бы говоря: «И чего я с таким мудаком связалась?». Через полтора часа всё было кончено. Они не отправили Михаила в Толстовский фонд, но и денег именно ему не дали. Он не назвал правильно ни одного праздника, так и не выучил ни одной пословицы на иврите, зато предъявил копию свидетельства о рождении, где чёрным по белому было написано, что он русский. Неумно поступили родители в своё время, записав его русским. Хотели, как лучше! В случае с Михаилом, однако, сработали документы его жены Джессики – Галины. Она была еврейкой по маме, и её документы это подтверждали. С двоякими чувствами они покинули Джоинт, который выдал им вместо двух всего одно денежное пособие на двоих. С одной стороны, конечно, было очень хорошо и радостно, что вообще хоть что-то дали. А с другой – было очень плохо и обидно, что дали-то мало! На этом фоне семейное положение Михаила выглядело ослабленным и продолжало ухудшаться. Он реально становился причиной неприятностей, несмотря на то, что сам этого очень не хотел. Он хотел благополучия и покоя. Оставалась надежда на венский рынок.

Рынок вытянулся метров на триста вдоль одного из городских каналов. Главными действующими лицами здесь были бухарские евреи. Когда-то давно, лет двадцать с лишним тому назад на заре организованной эмиграции из Советского Союза, кто-то из первой волны бухарских евреев настолько восхитился красотой Вены, что не захотел её покидать. Наоборот, семья приняла решение просить убежище именно в Австрии, отдав ей предпочтение. К ним начали присоединяться другие. Так образовалась диаспора. Приученные с рождения работать на земле, они ничего не стали менять в жизненном укладе своих семей и всей диаспоры. Они взялись за разведение овощей, зелени и фруктов и вскоре потеснили на городском рынке местных крестьян. Вообще, чтобы называться бухарским евреем, совершенно не обязательно было быть выходцем из самой Бухары. Евреи из Ташкента, Самарканда, Ташауза и Коканда – все они называли себя бухарскими евреями. Похоже одевались, говорили на одном языке, имели общие обычаи и свято их оберегали и покинули Советский Союз почти все одновременно. Вот сюда и пришли Джесс и Миша, чтобы наладить небольшой бизнес. Через пятнадцать минут после начала поисков «главного» или хотя бы заинтересованного в их немудрёном предложении насчёт купить золотишка образовался замкнутый круг. Если с вопросом к кому-то из бухарских обращался Михаил, то от него тут же отворачивались и отходили «от греха подальше» – уж больно он был похож на небритого террориста. Если они проделывали это вдвоём, то эффект получался почти тот же. А вот если Джесс шла одна на контакт с каким-нибудь бухарцем, то результат был просто потрясающим. Бухарец, будь он восемнадцати или восьмидесяти лет от роду – неважно, не веря своему счастью, восклицал: «Блондинка!» и тут же приглашал её в ресторан, чтобы потом сразу поехать с ней в гостиницу, что неподалёку, по принципу – «кто девушку накормил, тот её и танцует». «Не пожалеешь, красавица! Потом ещё просить будешь, мамой клянусь!» Пришлось сменить тактику. Исключив Мишу из ударной группы, к солидной бухарской женщине из овощного ряда подошла только одна Джесс и представилась Галей. Женщина, её звали Роза, оказалась любезной, сообразительной и деловой. Завязался контакт. Чуть позже к ним подключился муж Розы – Вагиф, и вместе они составили план действий.

На следующее утро в районе восьми часов незнакомый человек, по виду цыган, а на самом деле обыкновенный еврей родом из древней Хивы, постучался в двери общежития и предложил свои услуги в роли скупщика всякого товара. Он ссылался на то, что уже пятнадцать лет этим занимается и его цены самые лучшие во все Австрии. «Даже Фима с пятого Брайтона это вам всегда подтвердит, клянусь! До сих пор мне благодарен и шлёт открытки по поводу каждого праздника». Но цены он предложил такие, что даже полный дурак сразу отказывался от дальнейших переговоров. В этом заключалась первая часть разработанного Джесс-Галей плана. Псевдоцыган уехал ни с чем, вслед за чем подъехал Вагиф с Розой. Их уже ждали. Накануне вечером Джесс и Миша провели в разговорах с нашими около двух часов, чтобы убедить их не сдавать золото в скупку и не «отдавать» незнакомцам, а продать всё очень «хорошим людям». Большинство согласилось. Бухарские оказались знакомы с хозяином общаги, они иногда приезжали сюда, чтобы забрать письмо от родственника из Союза или маленькую посылочку. Золото, среди которого иногда оказывались ювелирные шедевры, тоже иногда покупали. Вот и сейчас они не стали терять время и вместе с Джесс пошли по комнатам, предлагая разумные цены. Через час они закончили скупку драгоценного металла, рассчитались с Джесс и уехали к себе на рынок. Это утро принесло Филоне – Филоновым триста восемьдесят долларов, что на восемьдесят долларов превышало недополученное вчера пособие.

Миша с мольбой посмотрел на жену. В этом взгляде было всё: усталость последних дней перед отъездом из Ленинграда, переживания от расставания с родиной и друзьями, горечь потери двадцати тысяч долларов и вчерашнего пособия и неистребимое желание выпить пива с венскими колбасками… Джесс-Галя выдержала этот взгляд, но сердце её дрогнуло: «Хоть и скотина, конечно, но ведь свой! Так и быть, пусть попьёт своего пива, а я пока схожу в парфюмерный…». Последующие дни в столице Австрии были наполнены Шубертом и Бетховеном, Штраусом и Моцартом, Галереей старых мастеров и Национальным музеем искусств, Императорскими дворцами. На всё времени не хватало, но очень-очень хотелось всё это увидеть и впитать в себя. «Будет ли когда-нибудь ещё такая возможность?», – задавали себе один и тот же вопрос супруги, перебираясь с одного конца города на другой, чтобы посмотреть на ещё один шедевр венской архитектуры или послушать великую музыку. Ближе к концу второй недели Миша начал ощущать, что за ним наблюдают. Он не мог в точности описать эти ощущения, но уверенность в том, что это на самом деле так, возрастала с каждым днём. «Скоро начнётся, – не сомневался он, но страха или сомнений по этому поводу он не испытывал. – Чем скорее начнётся, тем скорее и закончится. А если не закончится, то… В общем, посмотрим…».

На двадцатый день пребывания в Вене на доске объявлений в зале собраний на первом этаже общежития появился листок бумаги, на котором было написано, что отъезд по маршруту Вена – Рим состоится послезавтра двадцатого октября. Сбор на вокзале в девять часов утра по среднеевропейскому времени на второй платформе. Опоздавшие будут добираться в Рим самостоятельно без всякой гарантии. «Сказки венского леса, которые кто-то когда-то увидел в кино, заканчиваются, – промурлыкал в полголоса знакомую мелодию Миша. – Скоро начнутся Римские каникулы!» В отличном настроении он поднялся в свою комнату на втором этаже общаги и сообщил новость Джесс – Гале. Та отложила в сторону карту Италии, на которой она отметила пункты их возможного десантирования, и с облегчением проговорила: «Ну вот и всё, Мишенька, следующая остановка Рим, а там и до Венеции недалеко».