Чаще всего разведчиков называют легендарными вопреки их воле, так как им выпала судьба становиться известными разве что в случае провала или предательства. С Рудольфом Ивановичем Абелем такое случилось более пятидесяти лет тому назад, когда он был арестован в США. Легендой разведки он стал именно под этим именем, хотя от рождения был Вильямом Генриховичем Фишером.

14 октября 1957 года в здании Федерального суда Восточного округа Нью-Йорка начался шумный судебный процесс по обвинению в шпионаже полковника Абеля Рудольфа Ивановича. Ему грозила смертная казнь или пожизненное тюремное заключение. В ходе следствия Абель категорически отрицал свою принадлежность к советской внешней разведке, отказался от дачи каких-либо показаний на суде и отклонил все попытки работников американских спецслужб склонить его к сотрудничеству. Через месяц судья зачитал приговор: 30 лет каторжной тюрьмы.

Лишь в начале 1990-х годов Служба внешней разведки России официально сообщила, что настоящее имя советского разведчика-нелегала, назвавшегося при аресте Рудольфом Абелем, — Вильям Генрихович Фишер.

Заглянув за фасад его легенды, есть все основания считать, что это человек необыкновенной судьбы. Он прожил сравнительно недолгую, всего 68 лет, но очень яркую, насыщенную и интересную жизнь.

Вильям Генрихович (или Вилли, как его называли в семье и в коллективе разведчиков) родился 11 июля 1903 года в городе Ньюкасле-на-Тайне, в Англии, в семье русских политэмигрантов Генриха Матвеевича и Любови Васильевны Фишер. Его отец — уроженец Ярославской губернии, из семьи обрусевших немцев. В 16 лет он приехал в Петербург в поисках работы и сразу же активно включился в революционную деятельность, за что неоднократно подвергался репрессиям со стороны жандармерии. Со своей женой, уроженкой Саратова, русской, он познакомился, находясь в ссылке в Саратовской губернии. Помимо чувств, их объединяла общность политических взглядов. В 1901 году супруги Фишер за революционную деятельность были выдворены из России за границу.

В детстве Вилли был молчуном, упрямым, настойчивым и упорным в достижении поставленной цели, исключительно правдивым и честным. Учеба давалась ему легко, но явное предпочтение мальчик отдавал естественным наукам. Самым большим его увлечением было чтение. Из-за финансовых затруднений в семье Вилли был вынужден оставить среднюю школу и поступить учеником чертежника в конструкторское бюро. Одновременно самостоятельно занимался по школьной программе. Незаурядные способности позволили ему в 16 лет сдать вступительный экзамен в Лондонский университет.

В 1920 году Фишеры, не прекращавшие заниматься революционной деятельностью и в Англии, возвращаются в Москву. Все члены семьи становятся советскими гражданами. Вилли привлекается в качестве переводчика к работе в отделе международных связей Исполкома Коминтерна.

В 1924 году Вилли поступил на индостанское отделение Института востоковедения в Москве, успешно закончил первый курс. Но дальше учиться не пришлось. Его призвали на военную службу и зачислили в 1-й радиотелеграфный полк Московского военного округа. В армии Вилли получил профессию радиста, сыгравшую в его дальнейшей судьбе важную роль.

После демобилизации Вилли поступает на работу в Научно-исследовательский институт военно-воздушных сил РККА.

Вскоре он знакомится с Леной Лебедевой, студенткой Московской консерватории по классу арфы. Вилли хорошо играл на пианино, гитаре, мандолине. Любовь к музыке сблизила молодых людей. Через два года у них родилась дочь, которую назвали Эвелиной. Она оказалась единственным ребенком в семье Фишеров и поэтому была предметом особой заботы всех ее членов.

В органы госбезопасности Вилли пришел в 1927 году но рекомендации Московского комитета ВЛКСМ. В беседе с начальником Иностранного отдела ОГПУ он признался, что только после обстоятельной беседы с отцом, старым большевиком, у него отпали многие сомнения относительно деятельности ОГПУ. Решение работать во внешней разведке было принято осознанно, с полным пониманием ответственности за выполнение стоящих перед ним задач. Вилли был назначен на должность помощника уполномоченного центрального аппарата.

Он уверенно входит в профессиональную среду и становится ее полноправным членом, боеспособной единицей коллектива. Приобретенный опыт работы и незаурядные способности Фишера позволили руководству Службы доверить ему выполнение важных поручений по линии нелегальной разведки в ряде европейских стран.

Первым заданием Фишера в 1931 году стала спецкомандировка в Англию, куда он направился с женой и дочерью по своим собственным английским документам, под настоящей фамилией. В Лондоне он работал в качестве радиста нелегальной резидентуры «Шведа» (Александра Орлова) под прикрытием владельца радиомастерской. Жена его преподавала балет в частной школе. Во время командировки разведчик выезжал в Скандинавские страны, где организовал сеть тайных радиоточек.

В конце 1934 года Фишер вернулся в СССР и после 6-месячного пребывания в Москве в июне 1935 года был направлен с семьей в Бельгию, а затем осел в Норвегии, где работал, выдавая себя за художника.

В мае 1936 года разведчик возвратился в Москву, где работал в центральном аппарате внешней разведки.

Работа Фишера в загранкомандировках была признана положительной. Он получил повышение по службе, и ему было присвоено звание лейтенанта государственной безопасности (капитан — в Красной Армии). В 1938 году выезжал в город Черновцы, на польскую границу, где осуществлял связь с агентами, завербованными среди немцев, поляков и украинцев.

Будущее казалось безоблачным. И вдруг невероятное — в последний день уходившего 1938 года в отделе кадров ему сообщили, что руководством НКВД СССР без объяснения причин принято решение об увольнении его из органов. Это был тяжелейший удар для Вилли. Коллеги пытались успокоить его, объясняя, что дело не в нем, не в его недостатках и промахах, а в особенностях переживаемого момента. Они высказывали надежду, что времена переменятся и его опыт еще пригодится. Ему ничего не оставалось делать, как вернуться к гражданской профессии. Но и здесь его поджидали непреодолимые трудности. Пять месяцев упорных поисков работы не увенчались успехом. Как только его документы попадали в руки работников отдела кадров, следовал отказ со ссылкой на различные предлоги. Убедившись в бесполезности дальнейших поисков и остро чувствуя несправедливость по отношению к себе, он решился на крайнюю меру — обратился с письмом в ЦК ВКП(б). Ответ был положительным: Вилли приняли на работу во Всесоюзную торговую палату. Позже он перешел на авиапромышленный завод, где проработал до начала Великой Отечественной войны.

В сентябре 1941 года с Вилли встретился сотрудник органов госбезопасности и предложил ему вернуться в НКВД. Нелегко было решиться принять это предложение. Но его убедили, что обстановка в органах теперь иная и его опасения совершенно излишни. Фишер был зачислен во вновь созданное 4-е управление НКВД СССР, занимавшееся организацией боевых разведывательно-диверсионных групп и партизанских отрядов в тылу врага. Руководил отделением радиосвязи. Готовил радистов для партизанских отрядов и разведывательных групп, засылаемых на оккупированные Германией советские территории.

Именно в этот период он сблизился с товарищем по работе Рудольфом Ивановичем Абелем, которому впоследствии суждено было стать «двойником» Фишера. Начались дни упорной, напряженной работы, требовавшей отдачи всех сил, опыта, знаний. В 1942–1944 годах Фишер руководил радиотехническим обеспечением ряда радиоигр с противником, в том числе получившими широкую известность операциями «Монастырь» и «Березино», о которых мы рассказали в очерке, посвященном деятельности Н. Эйтингона (глава 8).

Вскоре после окончания войны Вильям Генрихович вновь становится сотрудником внешней разведки органов госбезопасности.

Резкое обострение международной обстановки и усилившаяся активность разведывательных органов противника потребовали от всех подразделений советских органов государственной безопасности, в том числе и внешней разведки, принятия мер противодействия с тем, чтобы своевременно выявить замыслы противника, парализовать его действия и обеспечить безопасность нашей страны.

В этот сложный период ряд работников внешней разведки подали рапорты руководству о зачислении их в штат разведчиков-нелегалов для работы за кордоном. Среди них был и Вилли.

Рапорт был принят, и сразу же началась интенсивная работа по программе подготовки разведчика-нелегала. Учитывая его личные и деловые качества, оперативный опыт и степень подготовки, руководство внешней разведки приняло решение направить «Марка» (оперативный псевдоним Фишера) на самый ответственный участок работы — в США, страну, именовавшуюся тогда главным противником.

В октябре 1948 года «Марк» выехал в командировку, которой суждено было продлиться 14 лет. Позже «Марк» рассказывал:

«Утром 16 октября 1948 года я сошел с поезда на Центральном вокзале Нью-Йорка. Было семь часов утра. С этого момента я обретал новое обличье гражданина Соединенных Штатов Америки. Я снял номер в маленькой гостинице — старенькой, плохо поддерживаемой и населенной третьеразрядными актрисами и коммивояжерами. Прожил я там недолго и вскоре переехал на частную квартиру».

Так в Нью-Йорке появился свободный художник Эмиль Роберт Голдфус, гражданин США, родившийся в Нью-Йорке 2 августа 1902 года в семье немца-маляра и прибывший с Запада Америки в поисках лучшей жизни.

Как хозяин художественной мастерской, отличный специалист своего дела, «Марк» зарекомендовал себя среди клиентуры только с положительной стороны. Никому из них и его окружения и в голову не могла прийти мысль, что он является не тем, за кош себя выдает. Все неизменно отмечали его добропорядочность, обязательность, надежность и честность.

Приближалось 7 ноября. О том, как встретил разведчик-нелегал свой первый советский праздник в США, в отрыве от близких и друзей, он рассказал позже в своих воспоминаниях. Предоставим вновь слово «Марку»:

«5 ноября я приобрел всеволновый приемник. Наладил его, убедился, что смогу услышать, конечно через наушники, передачи на английском языке из Москвы. Этим я выполнил первую часть намеченной мною программы встречи праздника. Вторая часть была более легкой. Накануне купил себе разной закуски и водки, правда не советского производства, а с этикеткой «Смирнофф». В полночь я задернул занавески, включил приемник, разостлал на столе чистое полотенце (скатерти не было), поставил закуску, водку и две рюмки, купленные в магазине стандартных цен «Вульворт».

Надев наушники, я настроился на Москву. Слышу рассказ диктора о приготовлениях к параду, о сборе воинских частей и колонн демонстрантов. К двум часам ночи по местному времени (10 утра по московскому) обе рюмки были налиты, бутерброд с черной икрой приготовлен и нарезан ломтиками. Сквозь треск помех слышу бой часов на Спасской башне. Чокаюсь со второй рюмкой и с первым ударом курантов выпиваю ее, мысленно произнеся тост: «Поздравляю вас с праздником!». Я представляю себе огромную площадь, наполненную стройными рядами войск, курсантов военных училищ и слушателей академий, гостей на трибунах, руководителей государства на Мавзолее. После речи министра обороны снова чокаюсь со второй рюмкой и поздравляю наш народ и его армию с праздником.

Кругом тишина. В той части города, где я жил, ночное движение затихало около полуночи. Шум Бродвея едва пробивался ко мне, в окруженный высокими домами двор.

В наушниках слышались команды по перестройке частей к параду, топот сапог, а затем — тишина, нарушенная мощным грохотом танковых и моторизованных частей.

Затем начинается прохождение колонн трудящихся Москвы. В последний раз наливаю рюмку, чокаюсь и выпиваю за здоровье и счастье нашего народа. Пью и из второй рюмки, служившей мне наместницей семьи и друзей, поздравляя их с праздником…

Убрав остатки со стола и сполоснув рюмки, я приготовился спать и около четырех часов утра заснул. Днем на Бродвее купил газету и прочитал репортаж московских корреспондентов Ассошиэйтед Пресс о празднестве и на фотографиях, переданных по фототелеграфу, увидел то, что я так ярко представлял себе ночью».

* * *

«Марк» очень быстро и уверенно вошел в местную среду. К концу мая 1949 года все организационные вопросы были решены, и он доложил о готовности приступить к выполнению разведывательных задач. Началась кропотливая работа по сбору интересующей Центр политической информации, созданию устойчивых нелегальных каналов связи с Москвой. Получал «Марк» и очень важную информацию стратегического характера, хотя перед ним непосредственно эта задача не стояла. Так, например, он некоторое время поддерживал контакт с руководителем группы «Волонтеры» «Луисом» и связником «Лесли». Сейчас уже не является секретом, что под этими оперативными псевдонимами скрывались сотрудники советской внешней разведки, граждане США, а затем СССР, Моррис и Леонтина Коэн, ставшие впоследствии Героями России. Они сумели обеспечить передачу нашей разведке сверхсекретной информации о разработках американской атомной бомбы.

Условия конспирации до сих пор не позволяют раскрыть многие операции, в которых участвовал «Марк». Однако о качестве его работы свидетельствует такой факт: уже в августе 1949 года за конкретные результаты он был награжден орденом Красного Знамени.

Для того чтобы разгрузить «Марка», занятого выполнением большого объема текущей работы и многих специальных заданий, Центр в 1952 году направил ему в помощь Хейханена (оперативный псевдоним «Вик»), кадрового сотрудника внешней разведки, прошедшего подготовку в качестве радиста нелегальной резидентуры. Он должен был организовать двустороннюю радиосвязь между Нью-Йорком и Москвой для быстрой передачи разведывательной информации в Центр.

К сожалению, «Вик» оказался слабым человеком. Четыре года, проведенные в Америке, оказали на него пагубное влияние. Падение «Вика» началось с обыкновенной рюмки спиртного и как следствие — нехватка денег, отчего он стал тратить на личные нужды государственные средства, выделенные на оперативную работу. Весной 1955 года «Вик» присвоил пять тысяч долларов, выданных ему для передачи семье одного из агентов. Пьянство повлекло за собой и моральную распущенность. В тайне от Центра он женился и, по существу, самоустранился от выполнения задания. Особенно пагубными для него были девять месяцев 1955 года, когда «Марк» по вызову Центра находился в Москве на отдыхе и переподготовке. Почувствовав отсутствие должного контроля, «Вик» окончательно спился. Возвратившись в январе 1956 года в США, «Марк» убедился в бесполезности дальнейшего пребывания своего помощника в стране и поставил перед Центром вопрос о его отзыве.

Приказ о возвращении в СССР «Вик» воспринял очень болезненно и выехал в Европу лишь после настойчивых требований Центра.

В связи с таким поведением «Вика» Центр рекомендовал «Марку» прекратить контакты с ним, законсервировать связь с источниками информации, перейти на другие документы и переехать из Нью-Йорка на юг страны, а в случае опасности — покинуть страну по известному ему маршруту. «Марк» четко выполнил указание Центра.

В Дейтон-Бич, во Флориде, он пробыл 18 дней, выдавая себя за Мартина Коллинза. С большим трудом ему удалось получить и расшифровать только одну телеграмму Центра, где сообщалось о встрече с «Виком» в Париже, который заявил, что у него все в порядке и обстановка вокруг него спокойная. Полагая, что опасность миновала, «Марк» на свой страх и риск решил вернуться в Нью-Йорк, но до установления связи с Центром и получения дальнейших инструкций проживать по документам Коллинза и на своей квартире не появляться.

По почтовому каналу «Марк» информировал Центр о своем возвращении в Нью-Йорк и намерении взять из квартиры радиоприемник и находившиеся там в тайнике оперативные материалы. Из-за помех ответа из Центра он не смог получить. Приняв все необходимые меры предосторожности, ему удалось пройти в свою квартиру и изъять из тайника все необходимое. Рассматривая содержимое вещей, «Марк» случайно уронил контейнер с мягкой пленкой на пол. Пошарив безуспешно в темноте по полу, он подошел к окну и взглянул вниз на улицу. Не заметив там ничего подозрительного, он зажег свет и спустя две-три минуты нашел контейнер, затем покинул квартиру.

Вечером следующего дня состоялась очередная радиопередача Центра. Несмотря на безотказный в прошлом приемник, на этот раз сигналы проходили слабо из-за сильных помех телевизионных передатчиков. Разведчик все же принял с трудом телеграмму, ее расшифровка заняла очень много времени, и текст полностью прочитать не удалось. «Марк» лег спать поздно ночью.

А утром 21 июня 1957 года последовал его арест…

Причиной ареста послужило прямое предательство «Вика», который добровольно явился в посольство США в Париже, сообщил о своей принадлежности к советской нелегальной разведке и попросил политического убежища, пообещав сотрудничать со спецслужбами. На военном самолете он тайно был доставлен в США, где поступил в распоряжение ФБР. На поиски «Марка» были брошены значительные силы этого ведомства. Девятилетнее пребывание разведчика на территории США, под боком ФБР, рассматривалось как крупный провал в деятельности американской контрразведки.

Руководитель ФБР Гувер впоследствии отмечал:

«Хейханен дал нам ключ к тайне. В одном лишь случае «Марк» поступил неосторожно и позволил раскрыть себя. Хейханену не хватило фотоматериалов, а они требовались срочно, и «Марк» привел его в Бруклин, где хранил эти материалы. Хейханен не мог вспомнить адреса кладовой, но она была на 4-м или 5-м этаже, он знал, что это здание расположено где-то рядом с Фултон и Кларк-стрит. ФБР наводнило этот район сотрудниками и вскоре их поиски привели к дому № 252 по Фултон-стрит, в котором на 5 этаже располагалась студия Эмиля Р. Голдфуса. От жильцов узнали, что Голдфус исчез с конца апреля, примерно в тот же день, когда Хейханен отправился во Францию. За домом № 252 по Фултон-стрит было установлено постоянное наблюдение».

Длительное безуспешное наблюдение за домом, очевидно, притупило бдительность сотрудников ФБР, и они не заметили, как «Марк» прошел в ателье. Лишь когда в его комнате на некоторое время загорелся свет, со стационарного поста на 12-м этаже отеля «Турэйн» (напротив дома № 252) наружным постам последовало команда начать слежку за находившимся в ателье человеком. Соблюдая меры предосторожности, наружное наблюдение довело «Марка» до отеля «Лэнтэм», его секретно сфотографировало и установило личность.

Хотя нелегалы, как правило, готовы к экстремальным ситуациям, арест всегда является тяжелейшим испытанием для разведчика. Однако провал не сломил «Марка».

…Стремясь показать свою осведомленность, сотрудник ФБР невольно выдал источник поступившей к ним информации, назвав «Марка» полковником. «Марку» сразу же стало ясно, что «Вик» предатель, ибо только он знал о присвоении ему звания полковника. Для предотвращения провокаций со стороны ФБР надо было как можно скорее уведомить Центр о своем аресте. Обдумав сложившуюся ситуацию, «Марк» и решился выдать себя за своего покойного друга Рудольфа Ивановича Абеля, советского гражданина, которому якобы удалось во время войны в разрушенном блиндаже найти 50 тысяч долларов и уйти на Запад. Он рассчитывал, что, как только в печати появится сообщение об аресте Рудольфа Абеля, его коллеги сразу же поймут: речь идет о «Марке».

Подследственный твердо дал понять своему адвокату Джеймсу Доновану, выделенному коллегией адвокатов для его защиты, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с правительством США и не сделает во имя своего спасения ничего такого, что могло бы нанести ущерб его Родине. Большое впечатление на Донована произвели слова его подзащитного: «Я не хочу, чтобы вы делали что-нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служившего великой стране».

Позже И. Естен, один из летописцев американской эпопеи советского разведчика, рассказывая о событиях, связанных с его арестом и судом, в своих воспоминаниях был вынужден признать высокие профессиональные и личные качества «Марка», его несгибаемую веру в правоту того дела, которому он служил:

«…В течение трех недель Абеля пытались перевербовать, обещая ему все блага жизни. Когда это не удалось, его начали пугать электрическим стулом. Но и это не сделало русского более податливым. На вопрос судьи, признает ли Абель себя виновным, он, не колеблясь, отвечал: «Нет».

…Процесс против Абеля был интересен и с такой точки зрения: хотя вина и осуждение обвиняемого стояли вне всяких сомнений и несмотря на то, что американский психоз шпионажа находился на грани истерии, общественное мнение почти единодушно стояло на стороне Абеля».

Суд приговорил «Марка» к 30 годам каторжной тюрьмы, что для него в 54 года было равносильно пожизненному заключению.

После объявления приговора «Марк» сначала находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Для человека в высшей степени образованного, интеллигентного, «снедаемого», по выражению Донована, «настоящей потребностью в духовной пище», пребывание в камере с восьмью уголовниками было настоящей моральной пыткой. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятие в любой обстановке. Позже в одном из интервью его дочь Эвелина отметит: «Отец говорил, что ему очень нравится коллекционировать знания, глядишь, когда-нибудь пригодятся». И они ему пригодились. В тюрьме он занимался решением математических задач, теорией искусства, разрабатывал подробные предложения по лучшему использованию тюремного здания и даже подготовил рабочие чертежи. Одно время он обучал сокамерника — уголовного преступника — французскому языку, разработал свой технологический процесс шелкографического производства. Он писал картины маслом, занимался графикой. Сокамерники относились к нему с большим уважением, он пользовался у них непререкаемым авторитетом. Проведя в заключении более четырех лет, он никогда не жаловался на условия, не критиковал тюремное руководство».

В своей книге «Незнакомцы на мосту» Дж. Донован писал:

«Мы видим очень смелого патриота, который служил своей стране, выполняя исключительно рискованные военные задания…

Полковник был на редкость своеобразной личностью. Круг его интересов казался таким же беспредельным, как и его знания.

…Абель — культурный человек, великолепно подготовленный как для той работы, которой он занимался, так и для любой другой. Он свободно говорил по-английски и прекрасно ориентировался в американских идиоматических выражениях, знал еще пять языков, имел специальность инженера-электрика, был знаком с химией и ядерной физикой, был музыкантом и художником, математиком и шифровальщиком. Как человека его просто нельзя не любить…».

Родина не оставила своего разведчика в беде. 10 февраля 1962 года на мосту Глинике, через который проходила граница между Западным Берлином и ГДР, был произведен обмен Рудольфа Ивановича Абеля на осужденного в Советском Союзе американского летчика Френсиса Гарри Пауэрса, совершившего 1 мая 1960 года разведывательный полет над советской территорией.

Необходимое дополнение

Вот что писала по поводу разведывательного полета Пауэрса газета «Независимое военное обозрение» (№ 15 за 2002 год):

«Локхид У-2 с полным на то основанием можно было назвать самолетами-призраками. Долгое время они безнаказанно бороздили воздушное пространство Советского Союза, фотографируя секретнейшие оборонные и военные объекты в Сибири и Средней Азии, в Центральной России и Закавказье, в Прибалтике и на Дальнем Востоке. Американские пилоты чувствовали себя в полной безопасности, ибо полеты проходили на высоте 20–22 тысячи метров.

1 мая 1960 года проводилась очередная разведывательная операция «Оверфлайт» («Перелет»), завершившаяся в тот же день крахом. Самолет-разведчик, в кабине которого находился летчик Френсис Пауэрс, был сбит над Уралом.

9 апреля 1960 года, обследовав сверхсекретные объекты Советского Союза — Семипалатинский ядерный полигон, авиабазу стратегических бомбардировщиков Ту-95 близ него, полигон противоракетной обороны в Сары-Шагане, ракетный полигон Тюра-Там (космодром Байконур), У-2 выскользнул из пределов СССР южнее города Мары.

Советская сторона в закрытой ноте сделала резкое заявление. Американцы отмолчались: дескать, мы к нарушению границы не причастны. Отмолчались и продолжили планирование разведывательных полетов над СССР.

Однако в середине апреля 1960 года президент Соединенных Штатов Эйзенхауэр заупрямился и не захотел санкционировать следующий шпионский рейд. Дело в том, что в мае должно было состояться совещание «большой четверки» — США, СССР, Великобритании и Франции — в Париже, где предстояла новая встреча главы американского государства с Никитой Хрущевым. А на июнь планировался ответный визит президента в Советский Союз (Хрущев ездил в Штаты в сентябре 1959 года). «Если один из самолетов будет потерян в момент, когда мы будем заняты переговорами, меня тем самым могут лишить возможности предпринять эффективные действия, — заявил Эйзенхауер в консультативном совете по разведывательной деятельности. — Разразится большой скандал, если самолет рухнет на землю». Но директор ЦРУ Аллен Даллес настаивал, и президент сдался. Он лишь дал указания не проводить полеты после 1 мая, установив перед парижским саммитом двухнедельный «карантин».

По плану ЦРУ в апреле должен был состояться еще один полет, но он все откладывался — мешала облачность. 1 мая 1960 года старший лейтенант ВВС США Френсис Пауэрс находился на аэродроме неподалеку от пакистанского города Пешавар, куда прибыл с напарником с базы Инджирлик (Турция). Погода благоприятствовала, и в 5 часов 20 минут утра У-2, управляемый Пауэрсом, поднялся в воздух, достигнув вскоре высоты примерно 20 тысяч метров, — операция «Оверфлайт» вступила в активную фазу. В 5 часов 36 минут самолет приблизился к советской границе.

Когда на аэродроме в Пешаваре, провожая Пауэрса, полковник Вильям Шелтон говорил ему, что у Советов нет высотных ракет, он лукавил или не обладал необходимой информацией. К тому времени в СССР возле крупных экономических центров уже стояли зенитные ракетные комплексы C-75, способные поражать цели на высотах свыше 20 тысяч метров.

…Оставив позади Ташкент, миновав Сырдарью, У-2 пролетел вдоль берега Аральского моря и повернул направо. Прошел над городами Троицк, Челябинск… Полет проходил, как говорится, без сучка без задоринки. Пройдя район Свердловска, У-2 должен был направиться к Белому морю и приземлиться на авиабазе Будё (Норвегия).

Можно ли было пресечь шпионский рейд до Урала? Истина заключалась в следующем: истребители МиГ-19 не доставали У-2, который шел на высоте приблизительно 21 тысячи метров со средней скоростью 750 км/час. Ракетные же дивизионы не стреляли по другой причине: маршрут разведполета до Урала в основном проходил вне зоны их огня.

Итак, самолет-нарушитель пересек государственную границу СССР в 5 часов 36 минут. Шел на высоте 18–21 тысячи метров со скоростью 720–780 км/час. Полет был пресечен в 8 часов 36 минут 2-м дивизионом 57-й зенитной ракетной бригады, боевой расчет возглавлял майор Михаил Воронов».

А вот как сам «Марк» позже писал в своих воспоминаниях о событиях, связанных с его обменом:

«6 мая 1960 года утром, как обычно, заключенных вывели группами в душевую рядом с камерами, и мы вымылись. Возвратившись в камеру, я занялся своими математическими развлечениями.

Вдруг — через маленькое окошечко кто-то просунул свернутую в трубку газету. Быстро разворачиваю и читаю заголовок, напечатанный огромными буквами: над Свердловском, в СССР, сбит самолет У-2. Ниже, помельче, было напечатано: «Гарри Пауэрс, пилот, схвачен русскими. Ему грозит суд как шпиону».

Вот это была новость!

Моя реакция была вполне понятной. Мои надежды на скорое освобождение из тюрьмы — надежды, которые не покидали меня все время, — теперь обрели под собой реальную почву.

…Прошел суд над Пауэрсом, и в США газетчики проливали крокодиловы слезы насчет «бесправия», «отсутствия объективности советского суда», «беспринципности защитника, назначенного судом» и тому подобного.

Писали, что Пауэрс не шпион, а лишь солдат, исполняющий приказ, и какое может быть сравнение с матерым разведчиком вроде полковника Абеля, забывая, что Пауэрс не раз пролетал над территорией СССР, проходил специальную подготовку и знал, на что он идет.

…Кончился 1960 год, наступил новый, а жизнь в тюрьме шла своим чередом. Шла моя переписка с семьей и семьи с адвокатом Донованом.

В Вашингтоне тем временем шли споры — пойти на обмен или нет. Одни — по всей вероятности, сотрудники Федерального бюро расследований — надеялись на то, что мне наконец надоест сидеть в тюрьме и я расскажу им о своей деятельности в США, и противились обмену, а другие — видимо, Центральное разведывательное управление — хотели заполучить своего летчика обратно, чтобы узнать, что именно произошло 1 мая 1960 года недалеко от Свердловска.

Время шло, наступил декабрь 1961 года. Неожиданно меня вызвал начальник тюрьмы. День был обычным в том смысле, что по этим дням недели он принимал заключенных по их личным делам. Однако я к нему ни с какими просьбами не обращался.

Я сидел в приемной и ждал очереди. Наконец я вошел, и начальник вежливо предложил мне сесть. Он протянул мне конверт, в верхнем правом углу которого было написано: «Вскрыть в присутствии Абеля Р.И.». Я возвратил ему конверт, он его вскрыл и вынул второй; посмотрев на него, он передал его мне. На втором было написано: «После прочтения уничтожить». Я снова вернул конверт, и начальник вскрыл его. Он вынул сложенный лист бумаги, взглянул на него и передал мне.

Письмо было от адвоката Донована. Он писал, что собирается поехать в Восточный Берлин в качестве неофициального представителя правительства США для ведения переговоров об обмене и просил меня написать письмо жене, объясняющее цель его поездки, с просьбой обеспечить ему соответствующий прием со стороны представителей советского посольства.

Я сказал начальнику, что напишу соответствующее письмо, и мы договорились, что в обеденный перерыв я ему передам свое послание. Это письмо было доставлено жене в рекордно короткое время — два-три дня против обычных тридцати дней. Вскоре я получил ответ, что жена предпримет нужные меры.

Машина закрутилась!

…Из Берлинской тюрьмы, куда я был доставлен накануне, меня вывели под конвоем двух гигантов. В машине со мной сидели мои «телохранители» и еще один человек из числа прилетевших вместе со мной из США.

Вначале ехали по городу, затем за городом.

Приехавший со мной из США чиновник повторил вопрос, который он задавал мне раньше в самолете:

— Вы не опасаетесь, полковник, что вас сошлют в Сибирь?

Я рассмеялся.

— Зачем? — ответил я. — Моя совесть чиста. Мне нечего бояться.

— Подумайте, еще не поздно! — продолжал он.

Я улыбнулся опять и отвернулся.

Дорога шла под уклон, впереди были видны вода и большой железный мост. Недалеко от шлагбаума машина остановилась. У входа на мост большая доска оповещала на английском, немецком и русском языках: «Вы выезжаете из американской зоны».

Приехали!

Мы постояли несколько минут. Кто-то из американцев вышел, подошел к барьеру к обменялся несколькими словами с человеком, стоявшим там. Еще несколько минут ожидания. Нам дали сигнал приблизиться. Мы вышли из машины.

Неторопливыми шагами мы прошли шлагбаум и по легкому подъему моста приблизились к середине. Там уже стояли несколько американцев. С другой стороны также стояли несколько человек. Одного я узнал — старый товарищ по работе. Между ними стоял молодой высокий мужчина — Пауэрс.

Представитель СССР громко произнес по-русски и по-английски:

— Обмен!

Представитель США Уилкинсон вынул из портфеля какой-то документ и передал мне. Быстро прочел — он свидетельствовал о моем освобождении и был подписан президентом Джоном Ф. Кеннеди! Я пожал руку Уилкинсону, попрощался с адвокатом Донованом и пошел к своим товарищам.

Кончилась четырнадцатилетняя командировка!»

* * *

В Зале истории внешней разведки в штаб-квартире СВР в Ясеневе есть уникальный документ — обменная грамота, подписанная в Вашингтоне 31 января 1962 года президентом США Джоном Кеннеди и министром юстиции Робертом Кеннеди и скрепленная большой красной печатью министерства юстиции. В документе, в частности, говорится:

«Да будет известно, что я, Джон Ф. Кеннеди, Президент Соединенных Штатов Америки, руководствуясь… благими намерениями, отныне постановляю прекратить срок тюремного заключения Рудольфа Ивановича Абеля в день, когда Фрэнсис Гарри Пауэрс, американский гражданин, в настоящее время заключенный в тюрьму правительством Советского Союза, будет освобожден… и предварен под арест представителя правительства Соединенных Штатов… и при условии, что упомянутый Рудольф Иванович Абель будет выдворен из Соединенных Штатов и будет оставаться за пределами Соединенных Штатов, их территорий и владений».

После лечения и отдыха «Марк» вернулся к работе в Центральном аппарате внешней разведки и находился на боевом посту до конца своей жизни.

Заслуги «Марка», кадрового разведчика, полковника, почетного сотрудника госбезопасности, были отмечены орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды и многими медалями.

15 ноября 1971 года Вильяма Генриховича Фишера (Рудольфа Ивановича Абеля) не стало. Он скончался в клинике онкологии после непродолжительной тяжелой болезни. Похоронен на Донском кладбище в Москве.

Основатель и бессменный руководитель Центрального разведывательного управления США в течение многих лет Аллен Даллес в своей книге «Искусство разведки» писал: «Я бы хотел, чтобы мы имели трех-четырех человек, таких, как Абель, в Москве». А Санш де Грамон, американский писатель, автор книги «Тайная война», добавил: «Абель — редкий тип личности… Его идеалом было знание. Мы можем только сожалеть, вместе с Алленом Даллесом, что он вышел не из рядов разведки Соединенных Штатов».

Почему же арестованный в США Вильям Генрихович Фишер назвался именем своего друга и коллеги по работе в органах госбезопасности? Сейчас, по прошествии времени, можно с уверенностью сказать, что, выдав себя за Рудольфа Абеля, советский разведчик-нелегал тем самым сумел дать сигнал Центру, что в тюрьме оказался именно он. Во внешней разведке довольно быстро разобрались что к чему. Ведь о настоящем Абеле и о его дружбе с Фишером здесь хорошо знали.

До конца своих дней полковник внешней разведки оставался для домашних и сослуживцев Фишером или Вилли, а для всех остальных — Рудольфом Абелем. Легенде было уготовано оставаться легендой, а тайне — тайной. И сегодня, отдавая дань уважения выдающемуся советскому разведчику Вильяму Генриховичу Фишеру, нам хотелось бы рассказать и о его ближайшем друге и соратнике, чье имя — Рудольф Абель — вошло в учебники разведок многих стран мира и навечно осталось в истории.

Рудольф Иванович Абель родился 23 сентября 1900 года в городе Риге. Отец был трубочистом, мать — домашней хозяйкой. До 14 лет жил у родителей. Окончил 4 класса элементарного училища.

В 1914 году работал рассыльным в Риге. В 1915 году переехал в Петроград. Учился на общеобразовательных курсах и сдал экстерном экзамен за 4 класса реального училища.

С начала революции служил добровольцем на военно-морских кораблях красного Балтийского флота. В должности рядового-кочегара отбыл на фронт. На миноносце «Ретивый» участвовал в боях за Казань, в освобождении от белых городов на Волге и Каме. Принимал участие в операции в тылу противника, в ходе которой у белых была отбита баржа со смертниками — заключенными-красноармейцами. Активно участвовал в боях под Царицыном.

После окончания Гражданской войны учился на курсах радистов в Кронштадте. Затем снова плавал на кораблях, заведовал радиостанцией на острове Беринга, служил радистом на Командорских островах. Следует отметить, что он свободно владел немецким, английским и французским языками.

В июле 1926 года Рудольф Абель был направлен в Пекин, где работал радистом советского посольства вплоть до разрыва дипломатических отношений с Китаем в 1929 году. Находясь за границей, в 1927 году он становится сотрудником Иностранного отдела ОГПУ (внешняя разведка), выполняет обязанности шифровальщика.

По возвращении из Пекина Абель в том же году направляется на нелегальную работу за кордон. В документах того периода, находящихся в его личном деле, сказано кратко: «Назначен на должность уполномоченного ИНО ОГПУ и находится в долгосрочной командировке в разных странах». Возвратился в Москву осенью 1936 года.

Могли ли пересечься за кордоном пути нелегалов Абеля и Фишера? Об этом официальные документы умалчивают. Но, как бы то ни было, оказавшись почти одновременно в Москве и работая в Центре, они стали большими друзьями. Даже в столовую всегда ходили вместе. «Дядя Рудольф появлялся у нас часто. Всегда был спокоен, жизнерадостен, — вспоминала Эвелина Фишер, дочь Вильяма Генриховича. — И с отцом они общались прекрасно». В военные годы оба жили в одной маленькой квартирке в центре Москвы.

Знакомясь с биографиями этих разведчиков, невольно приходишь к выводу, что в их судьбах было очень много общего, способствовавшего сближению. Оба были зачислены в ИНО ОГПУ в 1927 году, практически в одно и то же время находились на нелегальной работе за границей, вместе трудились в центральном аппарате разведки, а в период Великой Отечественной войны — в 4-м управлении НКВД — НКГБ. Оба не походили на баловней фортуны, жизнь порой обходилась с ними жестоко.

В последний день уходящего 1938 года Вильям Фишер без объяснения причин был уволен из органов госбезопасности. И лишь в сентябре 1941 года ему предложили вернуться в НКВД. С Рудольфом Абелем было все гораздо сложнее.

У Рудольфа был старший брат Вольдемар. Бывший латышский стрелок, охранявший Смольный, член ВКП(б) с 1917 года, комиссар ВЧК Кронштадтской крепости, крупный партработник в Ленинграде, делегат ХVII съезда партии. В 1934 году он был назначен начальником политотдела Балтийского морского пароходства. А в конце 1937 года арестован за «участие в латвийском контрреволюционном националистическом заговоре и за шпионско-диверсионную деятельность в пользу Германии и Латвии» и приговорен к высшей мере наказания. 18 января 1938 года Вольдемара Абеля и еще 216 человек, «членов латвийской националистической организации», не стало.

Позднее в своей автобиографии Рудольф Иванович напишет: «В марте 1938 года уволен из органов НКВД в связи с арестом моего брата».

Настали тяжелые времена: в 38 лет — стрелок военизированной охраны, снова увольнение, затем мизерная пенсия. А дальше, как и у Вильяма Фишера, предложение вернуться в НКВД. 15 декабря 1941 года Рудольф Абель вновь встал в строй — и опять невидимый. Он попадает в 4-е управление НКВД под начало знаменитого генерала П. Судоплатова. Основной задачей 4-го управления была организация разведывательно-диверсионных операций в тылу немецких войск.

В аттестации на майора госбезопасности Р. Абеля, подписанной 16 марта 1945 года, много недосказанного, понятного лишь специалистам:

«Обладает одной из специальных отраслей агентурной оперативной работы…

Тов. Абель на практической работе успешно выполнял порученные ему ответственные задания…

С августа 1942 года по январь 1943 года находился на Кавказском фронте в составе опергруппы по обороне Главного Кавказского хребта. В период Отечественной войны неоднократно выезжал на выполнение специальных заданий…

Выполнял спецзадания по подготовке и заброске нашей агентуры в тыл противника».

За успешное выполнение заданий Р.И. Абель был награжден орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, многими боевыми медалями, нагрудным знаком «Заслуженный работник НКВД».

27 сентября 1946 года подполковник Абель был вновь уволен из органов госбезопасности, на этот раз — по возрасту.

Дружба с семейством Фишеров оставалась неизменной. В ноябре 1948 года Фишер выехал в командировку, которой суждено было продлиться 14 лет. Рудольф Иванович не дождался возвращения своего товарища. Скончался внезапно в 1955 году. Похоронили его на Немецком кладбище в Москве.

Ему так и не суждено было узнать, что арестованный Вильям Фишер выдал себя за Рудольфа Абеля. Что под его фамилией Вильям Генрихович морально выиграл процесс «Соединенные Штаты против Рудольфа Ивановича Абеля». Даже уйдя из жизни, сотрудник внешней разведки Рудольф Иванович Абель помогал и своему другу, и тому делу, которому отдал всего себя без остатка.