У фонтана Айвазовского Тане встретилась Эсфирь. Та самая, с которой она познакомилась в один день с Грюнбергом и которая попросила называть ее Эстер.

— Танечка, вы чем-то встревожены? На вас лица нет! Вы тоже переживаете из-за слухов о войне? Коммерсанты только о ней и говорят.

— Она указала головой в сторону кучки мужчин у фонтана, похожих на стайку «пикейных жилетов» из романа «Золотой теленок», только помоложе. В их гомоне можно было разобрать слова «Сербия», «Вена», «мобилизация» и «кайзер», остальное тонуло в шуме.

— Нет, что вы, Эстер. Это я так. Да что нам, женщинам, война? Я ведь не офицер и не солдат.

— А я вот очень переживаю. Это так ужасно. Мало того, что мужчин будут убивать и калечить, так еще и начнется опять, не дай Бог, разбой, как в девятьсот пятом году, после войны Японией. Ох, что у нас тут было тогда, страшно вспомнить, Танечка. В городе погромы, а потом летом в порт пришел этот корабль, на котором взбунтовались матросы. «Князь Потемкин-Таврический». Вообразите, железная громадина, нацелила пушки на город, на нас всех. Они поставили городу ультиматум, чтобы им выдали уголь и продовольствие, а иначе грозили начать стрелять. Можете себе представить, что тут началось? Все бросились наутек из города. Кто на телегах, кто верхом, кто пешком. Даже больные и калеки ковыляли, только бы бежать от этих пушек. А все добро в пустом городе осталось, босяки начали растаскивать, грабить. Боже, я вся дрожу, когда вспоминаю этот ужас. Не дай Бог, повторится. Война вытаскивает из темных нор столько страшного, Танечка! Не дай Бог. А я сегодня видела Павла Оттовича. Шел такой красивый, как на параде. Не правда ли, он очень милый молодой человек?

— Да. Милый. Я ему сегодня так и сказала. Простите, Эстер, мне нужно идти.

— Да-да, конечно, — Эсфирь проводила ее удивленно-задумчивым взглядом. Массивный бронзовый бородач, с высоты своего постамента с надписью «Императору Александру III благодарная Феодосия», смотрел на Таню тоже задумчиво.

В гостинице ждали Михалыч с Андреем.

— Едем завтра утром. Отдельное авто заказать не удалось, поедем на рейсовом автобусе, держи рекламку. — Михалыч протянул Тане зеленый листок формата примерно А5, озаглавленный: «Расписание автобусного сообщения». Из рекламки выяснилось, что, например, до Старого Крыма из Феодосии можно доехать, заплатив за место первого класса 1 р. 40 коп., а за место второго класса — только 80 коп., и время в пути составляет около часа. Неплохо, подумала Таня, в начале двадцать первого века рейсовый автобус из Феодосии добирался до Старого Крыма ненамного быстрее — за полчаса.

В полдень следующего дня они добрались до Симферополя. У вокзала духовой оркестр играл марш «Прощание славянки», созданный, как сказал Андрей, именно в этом городе. Настроение в толпе было приподнятое. Радостно-возбужденных лиц виднелось гораздо больше, чем печальных. Шли последние мирные дни.

Неподалеку громко захохотали. Это оказались трое молодых офицеров, окружившие румяную барышню. У двоих были усы, с чуть закрученными кверху кончиками, третий полностью выбрит. Андрей, взглянув на них, тихо произнес:

— К семнадцатому году половина офицеров четырнадцатого года погибнет или станет инвалидами. Никто точнее Ахматовой не сказал: приближается не календарный — настоящий двадцатый век.

— Где-то сейчас Грюнберг в поезде едет в армию, — сказала меланхолично Таня.

— Ничего, на этой войне он хорошо устроится, — отозвался Андрей. — А вообще, интересно получается. На войну за Российскую империю пойдут сейчас не только славяне, но и немцы, татары, кавказцы, евреи. А провожать их всех будут маршем «Прощание славянки».

Михалыч хмыкнул, сделал движение что-то сказать, но смолчал.