— Итак, Таня, вам предстоит отправиться в тысяча девятьсот двадцатый год. Именно там лежит ключ ко многим загадкам, разгадав которые, вы и я станем обеспеченными на всю оставшуюся жизнь. Вы спрашиваете, что означает: «отправиться в двадцатый год». Отвечаю. Существует техническая возможность создать точную копию реальности тысяча девятьсот двадцатого и других годов. Ну, вот, как если бы вы скопировали текст в «ворде» или фотографию в «джипеге», или целый фильм со звуком и видеорядом.

— Значит, это виртуальная реальность?

— Пожалуй, нет. А в каком-то смысле и да. Вы, Таня, вспомните, что означает по-английски virtual: фактически, действительно. Когда вы скопировали фильм и видите на экране Джека-Потрошителя, то вы, к счастью, не можете соприкоснуться кожей ни с ним, ни c ножом в его руке. И когда вы видите вашего любимого актера в роли героя-любовника, то вы, к несчастью, тоже не можете с ним физически соприкоснуться в этом фильме. Если уж мы говорим о людях, то, пожалуй, более точной аналогией будут клоны. Да, клоны! Представьте, что есть точная копия каждого человека этого мира, и эти люди населяют точную копию нашей планеты, точную копию определенного исторического момента, со всеми его связями, отношениями, с его модой, техникой, словами и делами. Все это настолько же реально, как абсолютно точная мраморная копия Венеры Милосской. Эта копия так же выглядит, столько же весит, и так же может разбиться, как оригинал. И лучшие эксперты вряд ли смогут отличить оригинал от абсолютно точной копии. В общем, можно сказать, параллельный мир, существующий в непонятно каком измерении, но совершенно реальный. Его можно создать, в него можно попасть, в нем можно действовать. В нем можно любить и быть любимым. Можно убивать и быть убитым. Можно — я имею в виду техническую сторону дела. Не моральную, это — отдельная тема.

Глеб Сергеевич замолчал, о чем-то своем задумавшись. Таня тоже молчала, пытаясь усвоить все, что он сказал. У нее шевельнулась мысль, очевидно навеянная кинозрительским опытом.

— Глеб Сергеевич, а мы можем полететь в прошлое и таким путем изменить настоящее?

— Изменить настоящее можно и без полетов в прошлое. Но в некотором смысле ваши путешествия могут повлиять, конечно, да. Однако не так, как это показывают в кино. Потому, что вы были не прямо в том четырнадцатом году, из которого вырос наш современный мир, в том числе и мы с вами. Вы были в точной копии того четырнадцатого года. Поэтому вы можете, конечно, отправиться туда и убить, к примеру, вождя мирового пролетариата товарища Ленина, но это действие не отменит ни одного события в нашей истории, не изменит нашего с вами настоящего. Оно изменит только будущее той самой копии. Все, что произошло в истории нашего с вами мира, — уже произошло, и от этого никуда не деться. Но поскольку вы можете отправиться в точную копию событий, не искаженную ни продажными историками, ни искренне заблуждающимися историками, поскольку вы можете увидеть многие неизвестные науке страницы истории своими глазами, то можно многое изменить и в нашем мире. Потому, что знание — сила! Вы помните, кто такой Герберт Уэллс?

— Помню. «Война миров», «Машина времени» — это он написал.

— Да, и еще он встречался с Лениным в Москве после революции. И даже обозвал потом Ленина кремлевским мечтателем. Историк, который пытается понять, что за человек был Ленин, вынужден опираться только на мемуары и прочие документы. Например, на письменные свидетельства того же Герберта Уэллса, и нужно еще делать поправку на то, не исказил ли Уэллс правду в своем свидетельстве. Все-таки — писатель-фантаст, ему все карты в руки. А у нас с вами есть возможность отправиться в четырнадцатый год, да и встретиться в какой-нибудь европейской пивной или библиотеке лично с товарищем Лениным. Историки, надо отдать им должное, давно уже выяснили, где находился Ленин на ту или иную дату того или иного года. Так что можно быстро найти его и попытаться поговорить о мировой революции, о музыке Бетховена или о чем угодно.

— А сюда вывезти можно?

— Ленина? Уже есть один в мавзолее, хватит.

— Нет, ну не Ленина, а вообще кого-то. Не Ленина, так Леннона. Джона Леннона. Или Фредди Меркьюри. Или Пушкина, например.

— Увы. Пока что не удавалось. И не только человека. А даже предметы не получалось. Так что не то, что Пушкина, но даже его трость вывезти не выходит. Впрочем, может быть, когда-нибудь, это и удастся. Может быть. Но пока что не получалось. Туда, в копию, — все, что угодно. Люди, деньги, оружие, все уходит за милую душу. Обратно, из копии — ничего. Только информация. Только то, что в головах людей, там побывавших. Вы, Таня, говорили, что хорошо запомнили многие подробности своего пребывания в четырнадцатом году.

— Да.

— На этом и держится наше дело. Это очень много. И на том спасибо ей.

— Кому?

— Ей. Ну, скажем, системе. Той, которая создает эти копии.

— А что это за система?

— А вот это даже я плохо знаю.

— А кто знает?

— Наверняка это знает Бог. И еще, возможно, те, посредством кого Бог создавал эту систему. Я знаю только, что силы, создавшие эту систему, не были ни вооруженными силами российской федерации, ни украйиньськымы збройнымы сыламы, ни кагебистами, ни эфэсбэшниками, ни эсбэушниками, ни цэрэушниками. И слава Богу, что это так. Потому, что если кто-то из верхушки любого государства или простой недальновидный предприниматель дорвется до этого дела, последствия могут быть катастрофическими.

— Я не понимаю. Глеб Сергеевич, а вы-то как об этом узнали? От кого?

— Это длинная история, и она ничего существенного не добавит. Для меня самого здесь много непонятного. Я не знаю происхождения этой системы, этой пирамиды. Но я знаю, как ею пользоваться. Я могу с ее помощью легко создавать копии нашего мира. В этих копиях живут люди, такие же, как жили в нашем мире. Интересно, что каждое новое мое посещение одной и той же копии мира возможно лишь в более поздние даты. Например, если я в этой копии уже побывал 1 августа 1910 года, а покинул ее в конце дня 2 августа того же года этой копии, то снова влезть в этот мир-копию смогу не раньше 3 августа 1910 года. И еще, по непонятной причине мне не удавалось заглянуть в прошлое последних нескольких десятков лет. Копия восемнадцатого века, девятнадцатого — получается. Копия первых десятилетий двадцатого — тоже. А вот в конец восьмидесятых пробовал попасть — не выходит. И в будущее нет хода. То есть копия будущего не получается.

— Ну, правильно. Что ж копировать, если оно еще не наступило?

— Светлая мысль. Вот за что вы мне нравитесь, помимо прочего, так это за ум, Танюша. Хотя от ума может быть и горе. В общем, поживем — увидим.

— И сколько же людей могут делать такие копии?

— Отчасти это умеют двое моих, известных вам, коллег, а в более полной мере это делаю я. Милостию божией, мы создаем миры. Раз — и есть мир. Целая планета. Со всем тем, что положено планете Земля в том же, например, тысяча девятьсот четырнадцатом году. Или в двадцатом году. Или в тридцатом. Можно, например, в случае глобальной войны или эпидемии сбежать в какой-нибудь спокойный далекий год и отсидеться там хоть четверть века. Да много чего можно сделать. Иногда голова разрывается от осознания всяческих таких возможностей, в голову лезут наполеоновские планы, но сдерживаюсь. Я очень осторожный и предусмотрительный человек, и умею довольствоваться синицей в руке… — Глеб Сергеевич тяжело посмотрел на Таню. Очень веско, с глухой угрозой добавил. — И вам советую.