Поигрывая револьвером в руке, Борька изложил условия: либо Михалыч рассказывает, кем и зачем он заслан, и выкладывает все выпытанные им от рыжего немца сведения о месте тайника с сокровищами, с целью передачи их трудовому народу, либо Михалыча будут мучать похлеще, чем он замучал немца. Труп Грюнберга показал Борьке седой солдат.

Михалыч угрюмо отмалчивался. Борька и его четверо подчиненных, видимо, не решались приступить к пыткам. Вероятно, сомневались в возможности легко выпытать что-то у Михалыча, такого матерого с виду. Борька помешкал, подумал и изменил тактику:

— Значит, молчим? Что ж, в таком случае придется заняться вашей племянницей. Оч-чень красивая девушка, очень. Вы понимаете, наши ребята здесь в лесу живут в трудных условиях, они оторваны от своих семей. Вооруженная борьба в тылу опасного противника образует сильнейшие нервные нагрузки. Вы понимаете меня? Бойцы просят об отдыхе, нужна женщина. Конечно, я джентльмен, и стараюсь пресекать посягновения на женскую приватность, но и вы меня поймите. Если будете упрямиться и ничего мне не расскажете на поставленые вопросы, то я умываю руки, и пусть бойцы делают с вашей прелестной племянницей и с вами все, что захотят. Вы же бывалый человек и, наверное, вам доводилось уже видеть, во что превращается женщина, которую насилуют по очереди трое солдат? А если позвать остальных? Там еще десятеро. Здоровенные такие парни, озлобленные на подобных вам предателей трудового народа.

Михалыч поднял глаза, потупленные в течение этого спича в землю:

— Ну, расскажу, и что дальше? Вы же нас тут же в лесу и в расход отправите. Меня сразу, а ее чуть попозже. Что так, что так. Или отпускайте, а я вам тогда денег дам на пару недель нормальной жизни, или идите нах..й.

— Может, и отпустим. Но сначала вы нас выведете на ваших людей, сдадите нам агентуру, потом лично покажете уполномоченным товарищам места тайников с ценностями, о которых вам сообщил покойный. И когда ценности будут переданы реовлюционной власти, я похлопочу о вашем освобождении.

— Ага! Щас! Похлопочет он. Знаю я ваши хлопоты. Да пошел ты!

Борька немного растерялся. Он посматривал то на Михалыча, то на Таню, то на свой револьвер. Отдавать Таню солдатам он, похоже, не очень хотел. То ли из чисто джентльменского отношения к женщинам, то ли намеревался приберечь красивую девушку для себя, то ли хотел порадовать ценным трофеем какого-то более важного командира, кто его знает? Подумав, Борька обратился к Михалычу нудным монотонным голосом студента-ботаника:

— Может быть, вы хотите для начала рукояткой револьвера по зубам? Или вы хотели бы, чтобы вас сразу ударили прикладом в пах?

— Зачем прикладом, товарищ командир? — сказал один из солдат и вытащил тот самый огромный мясницкий нож, которые Таня видела уже сегодня у горла Михалыча. — Зачем прикладом? Давайте я ему тесаком яйца отрежу? Я ему сегодня, гаду, уже пощекотал горлянку, он уж ко мне привык, гы-гы.

— Тесаком — это мысль, — отозвался Борька. — Только ты, пожалуй, начни с каких-нибудь пальцев. Ну, там, мизинец, к примеру, отрежь. Может, в этом случае и не понадобится сразу прибегать к кастрации. Не старый еще мужчина, будем же гуманистами, товарищи.

— Да я не оба, я ему только одно яйцо сперва оттяпаю. Для острастки. А там поглядим, как он у нас запоет.

Солдат с тесаком вразвалку подошел к Михалычу. Тот стоял со связанными руками, придерживаемый конвоиром с винтовкой. Солдат осмотрел Михалыча с боков, сверху вниз и снизу вверх, как бы оценивая, какой кусок отрезать.

— Михалыч глядел на него довольно бодро и спросил:

— Ты по профессии мясник, что ли?

— Не. Артиллерист, — и с воодушевлением продолжил. — Я в германскую…

Солдат не договорил. Михалыч прервал его, резко дернувшись корпусом, потом еще раз. Зловеще присвистнула дважды сталь, что-то рассекавшая, Михалыч оттолкнул солдата, сцепившего руки на окровавленом животе, лишенного уже своего тесака. Освобожденными о лезвие тесака руками, с которых болтались теперь обрезки веревок, крутнул другого, сдирашего с плеча винтовку, содрал ее сам окончательно и отбросил солдата метра на полтора. Винтовка оказалась у Михалыча в руках. Таню отпустил державший ее Сарианиди, бросился, вскинул свою винтовку, но от Михалычева оружия полыхнуло огнем, и грек повалился под ноги Тане, сбив ее на землю. Раздался еще один выстрел. Таня вскочила и увидела, как Михалыч передергивает затвор, целится. Сухой щелчок механизма без огня. Михалыч снова передергивает, сплевывает нервно и швыряет винтовку на землю. Еще один солдат целится в него сбоку, от бочки с водой. Михалыч делает лихой кувырок и, как в боевике, швыряет железяку в целящегося. Тот не падает замертво, но винтовку роняет и хватается ладонью за свое плечо, скрючивается с перекошенным лицом. Возле него лежит тот самый огромный нож, окровавленный, этот нож кинул Михалыч. Перед Таней узкая костлявая спина, Борька целится в Михалыча из револьвера, кричит:

— Стоять!

У Михалыча глаза расширеннные, зрачки бегают, загнанный зверь. Таня видит его на фоне каменной хибары. Михалыч не остался стоять. Наоборот, он метнулся к домику, то ли пытаясь заскочить внутрь, то ли чтобы обежать его сбоку и спрятаться за ним от пуль. Будто в замедленной съемке, Таня увидела рывок рубашки на левой половине спины Михалыча, вспоротый, только лоскутками не наружу, а внутрь маленького овального отверстия. Ствол револьвера одновремено с этим полыхнул маленьким злым огнем. Михалыч замер на секунду, как будто его парализовало, вскрикнул, и тут опять сверкнул ствол револьвера, и короткие волосы на затылке Михалыча вырвало резко, клоком, и кровь брызнула из этой раны. Михалыч ткнулся лбом в косяк. Еще одна рана резко появилась, теперь уже с правой стороны головы, над ухом, заливая кровью шею. Михалыч рухнул на землю, кровь при этом брызнула во все стороны. Борька опустил револьвер, шагнул вперед, остановился, потом сделал еще один шаг. И стал медленно поднимать револьвер, целясь в залитую кровью голову неподвижного Михалыча. Таня схватила лежавшую перед ней длиннющую винтовку за железную часть, сделала тоже два шага вперед, размахнулась и с хриплым криком обрушила толстый деревянный конец на непокрытую голову долговязого с револьвером. Борька упал.

Никто больше не шевелился. Нет, шевельнулся, увидела периферическим зрением Таня. Шевелится, постанывая, солдат у бочки, пытается взять одной рукой винтовку, вторая у него рассечена. Смотрит на Таню. Со стороны виноградника послышались крики, треск, как будто целого стада. Шевелившийся раненый обернулся в ту сторону и закричал тонким голосом:

— Хлопци! Сюды! Швыдше!

За темно-зеленым виноградником замелькали белесые выцветшие гимнастерки, слышался топот бегущих, в лесу перекрикивались.

Солдат ухватил половчее винтовку одной рукой, упер оружие деревянной частью себе в живот и направил дуло на Таню. Она бросилась бежать через сад. Каким-то чудом перемахнула через ограду из длинных тонких кривых палок, побежала через редколесье, обдираясь о колючки.

Тяжелый топот нарастал, и слышался не только сзади, но и, кажется, справа. Наперебой кричали, свистели.

— Вон, вон она!

— Не стрелять!! Не стрелять!! Убью, кто стрельнет! Живую возьмем, сучку. Теплую, бля!

— Алешка, давай по балке, в обход!

— Наддай, наддай, мать вашу!! Кто раньше догонит, тот раньше по…бет! Эй, стой, сучка, побереги силенки!!

Бежать приходилось с небольшим, но утомительным подъемом, Таня совсем выдохлась, но подъем тут прекратился, начал вроде бы сменяться спуском, и она увидела впереди большой просвет. Мелькнула мысль, что на светлое место лучше не выбегать, заметят. Но ведь уже заметили, все равно. А там бежать будет легче, и сориентироваться тоже. Таня выскочила на склон маленькой долины. По ней вилась еле хоженая тропинка, перпендикулярно направлению Таниного бега. За тропинкой круто поднимался склон, поросший редкими кустами, частеющими выше по склону, далее ввысь шел усыпанный валунами крутой, почти вертикальный подъем, увенчанный огромной скалой. Вправо тропинка уходила на перевальчик, за которым виднелись вершины гор и далекие морские мысы. Слева тропинка ныряла в ста метрах в густые кусты и деревья. «Туда!» — сверкнула мысль. Таня бросилась к этой спасительной чаще влево. Она летящими скачками понеслась влево-вниз к тропинке с крутого склона.

— Та-ня!! Та-ня!! Заворачивай направо!! Сюда!!

За одном из скалистых зубцов посередине противоположного склона было какое-то движение. Да, кто-то энергично махал руками, это он и кричал.

— Таня! Быстро! Быстро! Сюда! Не останавливайся, беги!! Сюда беги!

Таня, глядя с тропинки, узнала в нем Андрея. Задумываться не было времени. В кустах сзади затрещало, кто-то из преследователей громко заливисто засвистел из чащи, — совсем, казалось, рядом. Таня бросилась карабкаться вверх. После спуска это оказалось неожиданнно тяжело. Каждый метр давался с боем, сердце вырывалось из груди и, не находя выхода, било кувалдами в виски. Она хваталась руками за колючие ветки шиповника, цеплялась за тонкие стволы у самого основания, подтягивалась, подошвы соскальзывали.

Андрей со скалы кричал, не переставая.

— Давай, давай, Танюша!! Танька, милая, жми, давай, последний рывок, жми!! Еще чуть-чуть давай, догоняют же! Давай!!!

Он выбежал навстречу, протянул руку, дернул Таню от очередного куста, полезли вместе к большому камню. Таня сипела, как паровоз, но даже за этим сипением был слышен топот преследователей в долине.

— Обходи, отрезай! — кричали снизу. Из чащи, в которой минуту назад хотела спрятаться Таня, выскочили двое, Один вскинул винтовку, долина громыхнула от выстрела, аукнулось эхом вверху, и не только эхом: сверху на камне громко щелкнуло, оттуда посыпались мелкие камешки… В ответ на выстрел заорали с полдюжины глоток, густо пересыпая матом. Не матерным было только:

— Не стрелять!!!

На тропинку выкатился, громко топоча сапожищами, пузатый, но энергичный великан Прохоров, с криком:

— Отставить огонь! Тут осталось уже х…ня! Щас живую достанем, братва!! Она еще наших елдаков не попробовала! Живая нужна! Окружай! Ей деться будет некуда!

Андрей потащил Таню вверх уже не за одну руку, а за бока. До большого камня осталось несколько метров. Вот деревце, растущее из-под самой каменной стенки. Ухватились за него. Слевы кусты, справа двухметровый камень, за ним небольшое пространство, скрытое от долины этой самой скалой-клыком. Таня повалилась на землю, села, опершись о камень, только теперь заметив, что вся вымокла от пота. Андрей стремительно наклонился, подобрал что-то темно-блестящее с сырого грунта под камнем и выпрямился, подняв над головой руки, гляды в долину. «Сдается?» — мелькнула мысль у Тани. — «Но почему руки сжаты в кулаки?»

— Эй, мужики! — Андрей крикнул вниз. — А ну, стой!

Таня устала, и хотела распластаться на земле, но любопытство пересилило, и она заставила себя тоже выпрямиться и выглянуть. Долинка была, как на ладони, редкие маленькие кусты не мешали обзору. На тропинке сгрудилось трое солдат с винтовками в руках. Еше двое чуть повыше тропинки, на противоположном склоне. Четверо или пятеро успели не только пересечь тропинку, но и взобраться по склону, они были на полпути от тропы до камня, метрах в тридцати. Правее от них, метрах в пятидесяти от камня, на совершенно голой щебенистой части склона замерли еще двое.

— Что, девушку хотите?! А не получится! — крикнул Андрей. — Девушка со мной!

— Тебе че, паря, жизнь надоела?..

— А тебе?! — Андрей покачал в разные стороны левой рукой, отогнул несколько пальцев. — Ты глаза от пота протри и на руки мои посмотри! Сюда посмотри! Видел раньше такие штучки? Или ты с боевыми ручными гранатами еще не знаком? Познакомить?!

— Братцы, у него бомба!

— Гляди, гляди! В кажной руке!

В руках у Андрея Таня теперь разглядела гранаты — блеснул округлый металический бок, поделенный на прямоугольные дольки, как шоколад. Ближайшие двое солдат рухнули лицами в колючую траву, накрыв головы руками. Остальные остались стоять, но вид у них был растерянный. Стоявшие дальше всех, двое справа, попятились в чащу. Им Андрей тут же крикнул:

— Вы там, справа! Стоять! Стоять или кину прямо сейчас!! Думаете, не достанет осколками? Слушать всем! Даже если заляжете, а все равно накроет всех. Место здесь открытое. Забросаю бомбами, мало не покажется, уроды! Бросай оружие! Ну! Бросай!!! — и замахнулся правой рукой.

Солдаты растерянно переглядывались. Один из тех, что были ближе к камню, жалобно крикнул:

— Все, все, не бузи! — и отбросил свою винтовку далеко в сторону, глядя умоляющими глазами.

На тропинке один из солдат сипло сказал, обращаясь к запыхавшемуся здоровяку, загнанно поводившему огромной грудной клеткой в мокрой гимнастерке:

— Прохоров, засада. Накроет всех, кровью умоемся. Тут же ж не сховаешься. Ну его нах…й! — и, обернувшись вверх к Тане и Андрею, громко крикнул, бросая винтовку и поднимая руки ладонями вверх:

— Сдаемся, братишка!

Со всех сторон котловины глухим аккордом попадали винтовки на сухую жухлую траву. Андрей скомандовал:

— Собраться всем вокруг Прохорова! Снять ремни, у кого какие есть. Ты, бородатый! Будешь всем вязать руки. Качество работы — проверю!