Таня так увлеклась воспоминаниями о виденном и читанном, что не заметила, как татарин с москвичкой исчезли из виду. Она сидела под крохотным деревцем, мимо проходили болгары или татары-торговцы и курортники-покупатели, иногда какой-нибудь татарин обращался к ней с предложением, видимо, что-то купить, протягивал корзинки черешни и других вкусностей, но Таня ушла в себя, растворившись в мыслях и полуденном мареве коктебельской полупустыни.

Перед ней остановилась какая-то женщина, и так осталась стоять, неподвижно. Затем наклонилась, всматриваясь в Танино лицо, и вдруг всплеснула руками, отчего из ее сумки вылетел бумажных сверточек, шлепнулся в пыль, и из свертка выкатился клубочек белых ниток. Таня от неожиданности вздрогнула, подняла голову и натолкнулась на черные очи в лунообразном пухленьком красивом лице, на дородную фигуру дамы лет сорока. Черноглазая женщина в это самое мгновение вскрикнула:

— Таня?!

Таня смотрела, не узнавая. Что-то знакомое было в глазах этой дамы, но что?

— Танечка, неужели это вы? Не могу поверить. Этого просто не может быть!

Таня все никак не могла вспомнить, где же она могла видеть эти глаза. Ясно, что где-то здесь, в этом параллельном мире, а не в своей прежней жизни. Забронзовевших женщин этой эпохи она визуально не помнила, за исключением Айседоры Дункан, Анны Ахматовой и Любови Орловой. А личных знакомых в этом мире, где она была гостем, набралось не так уж много. Кто же это?..

— Танечка, я Эсфирь! Эстер! Помните? Феодосия, четырнадцатый год.

Точно. Это же она. Просто располнела, добавились морщинки, вот и все. В последний раз они виделись у памятника Александру Третьему в Феодосии, когда все вокруг говорили о войне, и сама Эстер тоже. Ну, конечно, это же Эстер!

— Ну, конечно! Вы меня не помните! Прошло лет десять. Ну да, десять лет, даже больше.

— Я помню вас, Эстер. Помню наше прощание летом четырнадцатого в Феодосии. Здравствуйте, Эстер. Вы хорошо выглядите.

— Я изменилась, знаю. Увы! Годы, страшные годы! Вдвойне, втройне страшные годы. Я тогда говорила вам, как боюсь войну, у меня было предчувствие, но даже я, даже я не предполагала, что будет такое… Но как вы?! Как вам удалось? Ведь это же немыслимо, Танечка!!

Таня немного растерялась:

— Что немыслимо?

— Вы совсем такая же, как тогда. Вы совсем не изменились. Я смотрю на вас и не верю своим глазам. Как вам это удалось, Танечка? Никого из моих знакомых не пощадило время. А вы точно так же красивы, как тогда перед войной… Боже мой, как же это?

Эстер была в состоянии, близком к панике. Таня тоже чувствовала ккую-то безотчетную тревогу, замешательство, растеряннось. Ей казалось, что неестественная молодость выдает ее с головой, и было неудобно перед этой женщиной со следами — хотя и яркими — былой красоты. Эстер оставалась все еще привлекательной женщиной, но 11 лет оставили четкий отпечаток на ее внешности. Надо как-то ее успокоить.

— Эстер, вам показалось. Я, конечно, хорошо сохранилась, но пара морщинок все-таки добавилась. Поверьте, просто вы ведь меня не видели столько лет. Вам, наверное, все с того времени, все, что до войны, кажется прекрасным, и я тогдашняя, может быть, кажусь красивее, чем была на самом деле, — Таня мысленно похвалила себя за этот удачный довод.

Он подействовал, видимо. Эстер стала поспокойней, улыбнулась приветливо, поправила одним движением высокую прическу:

— Танечка, вы сейчас расположились в Коктебеле? Или проездом?

— В Коктебеле. Отдыхаю.

Эстер решительно взяла ее за руку и сказала:

— Едемте к нам! Я живу в Отузах. Это совсем рядом. Несколько верст. Муж пробудет еще два дня в Феодосии, а я возвращаюсь домой. Нас отвезет Меджид. Едемте же, я приглашаю вас в гости, я рада видеть вас, очень рада, Танечка! Вы мне напомнили такие чудесные дни. И сама вы такая чудесная!

Таня не стала долго раздумывать. Она засиделась в Коктебеле. Андрей уехал в Феодосию, как и муж Эстер. Таня попросила полчаса на сборы, и телега татарина Меджида доставила их в Отузы еще до того, как солнце начало цепляться за рожки-верхушки горного массива — кажется, Эчки-Дага.