В тот день, когда Таня загорала с Эстер в Отузах, Андрей в Коктебеле тоже встретил давнего знакомого из Феодосии-1914.

Семен Терентьевич заметно одряхлел, похудел, ссутулился. Глаза запали, вместо бороды торчала только седая щедина. Старик медленно шел вдоль кромки прибоя с пустым ведром. Остановился, вглядываясь в шипящую пену отползающей воды, оглянулся, снова посмотрел на прибой, дождался очередного отступления волны и хищно черпнул ведром гальку со дна.

Вытащив ведро с камнями на сухое место, он нацепил на нос очки и принялся внимательно рассматривать свой улов, перебирая камешек за камешком, некоторые досадливо сразу отбрасывая, а другие вертя и рассматривая на солнце подольше.

— Здравствуйте, Семен Терентьевич.

Старик замер, потом резко обернулся. Стекла очков сверкнули на солнце.

— С кем имею честь? Я вас что-то не припомню, молодой человек.

— В четырнадцатом году мы с вами познакомились в Феодосии. Там был еще поручик Грюнберг, Павел Оттович. А я Бахметьев. Андрей Бахметьев. Мы с Александром Михайловичем подыскивали земельные участки. Вспомнили, господин Яхонтов?

Старик напряженно выслушал. Снял очки, спрятал в карман и с опаской огляделся вокруг. Был слышен только плеск легкого прибоя, да еще смех ватаги молодежи в полусотне метров.

Яхонтов вперил взгляд в Андрея, потом опустил голову и глухо произнес.

— Виноват, вы обмишурились. Я вас не знаю.

— Зато я вас отлично знаю, Семен Терентьевич. И знаю, что вы здесь под чужим именем, с поддельными документами. И знаю, какие дела вы провернули с господином Грюнбергом в тылу Румынского фронта. Я бы, может, и простил, а вот государство не простит. У нас ведь государство рабочих и крестьян, а вы царский чиновник, к тому же вор. Да еще и родственник государственного преступника Павла Грюнберга. Утаиваете от трудового народа украденные вами ценности, живете по подложному паспорту. Все крупные ценности, находившиеся в распоряжении царских чиновников, должны быть переданы советскому государству. Кто препятствует этому — тот враг. У вас много грехов перед советской властью, Семен Терентьевич.

Старик поднял голову. Его красные глаза были широко раскрыты. Он медленно произнес, как загипнотизированный:

— Я, кажется, помню вас. Да, я знаю вас.

— Отлично. — Андрей вынул из кармана брюк документ и поднес его к носу Яхонтова:

— Вот мое удостоверение. Я работаю в ОГПУ. Надеюсь, это учреждение вы тоже знаете?

Яхонтов заморгал, сощурился, растерянно огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть вокруг себя оцепление солдат, полез в карман за очками, поднес их к глазам, не надевая на нос, прочитал содержимое документа и медленно опустил руки с очками.

— Вы пришли меня арестовать?

— Посмотрим, — Андрей сел на песок рядом. — Я пришел поговорить с вами. Это можно сделать в ОГПУ или в ближайшем отделении милиции, или на какой-нибудь даче. Но в ОГПУ я вас всегда успею отправить, а пока что мне хотелось бы услышать просто по старой дружбе, без протокола, некоторые подробности ваших похождений.

— Каких… похождений?

— На вас есть большое досье. Приказы, письма шестнадцатого-семнадцатого годов. Задокументированные показания нескольких богатых румын. Они, правда, сейчас уже не так богаты, в том числе и с вашей помощью. В деле фигурируют ваши расписки. Показания работников министерства путей сообщения, интендантов, кое-кого из петроградских чиновников. А еще показания бывшего офицера Грюнберга, нашего с вами общего знакомого Павла Оттовича. Он, кстати, тоже пытался жить с подложными документами, и ему это не помогло. Поймали.

— У меня ничего нет. Была война. Было много всякого. Я ничего не помню, меня контузило в девятнадцатом.

— Боюсь, что вы получите гораздо более сильную контузию в двадцать пятом. Я вам приоткрою завесу государственной тайны. Среди рядовых сотудников милиции, и даже ОГПУ, есть товарищи, контуженные в борьбе с врагами революции. И когда они видят классового врага, а вы, несомненно, их классовый враг, то их крепкие кулаки сжимаются от справедливой ненависти. Всякое может случиться с вами, Семен Терентьевич, при встрече с этими товарищами.

Андрей замолчал, давая время Яхонтову осмыслить витиеватую угрозу и обдумать свое положение.

Старик понуро сидел, шаря пальцами по кучке быстро подсыхающих и блекнущих камешков. Еще недавно сиявшие сокровищами, они на глазах тускнели под жаркими солнечными лучами, как бы покрываясь пыльным налетом.

— Семен Терентьевич, вы же знаете, что было в Крыму в двадцать первом. И сейчас железная хватка чекистов не ослабела. Мы многое видим, знаем и делаем. Только делаем это тише и незметнее для обывателей. Теперь не в моде массовые расстрелы, да они и не нужны. Люди дисциплинированно делают то, что им велят. И вам советую поступить так же благоразумно. Семен Терентьевич, мы знаем почти все подробности о том, как вы завладели имуществом румынских подданных, вступив в преступный сговор со своим родственником, врагом советской власти Павлом Грюнбергом. Однако, буду откровенен, нам неизвестно местонахождение тех румынских ценностей, который достались вам при дележе. Если вы передадите их государству, то, я думаю, суд учтет это как смягчающе обстоятельство. Поскольку вы поможете коммунистическому строительству большими деньгами и раскаетесь в своих преступлениях, то сможете избежать расстрела и длительного срока заключения. Годик-другой где-нибудь в больничном бараке для заключенных, и вы затем сможете доживать остаток дней на свободе. Кстати, а почему вы не стали нэпманом? У вас хоть и не такая комерческая жилка, какую проявлял Грюнберг, но все-таки могли бы развернуться. Нэп ведь. Новая экономическая политика.

— Какое там…

— Что?

— Я бедный человек.

— Вы живете бедно, но вы не бедный. Вы собака на сене, Семен Терентьевич. Выбирайте. Вариант первый: оставаться собакой и получить пулю по решению революционного суда. Вариант второй: стать честным советским человеком, сдать клад государству и отделаться несколькими годами лишения свободы.

— Вы предлагете мне выбор из двух зол.

— Я тоже хотел бы, чтобы все выборы в моей жизни были выбором между прекрасным и отвратительным. К сожалению, очень часто приходится выбирать между неприятным и еще более неприятным. Что это у вас? Камешек с дырочкой? Вам повезло, Семен Терентьевич. Жители и гости Коктебеля называют такие камешки — «куриный бог». Его носят на шее как амулет на счастье. Вы везучий. Вам очень повезло, что я нашел вас раньше, чем это сделали мои контуженные коллеги из ОГПУ. Итак, я предлагаю вам еще и третий путь.

Яхонтов впился в Андрея слезящимися глазами.

— Я предлагаю вам, Семен Терентьевич, поблажку по старой дружбе. Мне ведь совершенно не хочется мстить вам за то, что вы служили чиновником при царизме. Мне главное, жила бы страна родная — и нету других забот. Страна нуждается в валютных ценностях. Я готов пойти вам навстречу и провести передачу ценностей так, чтобы вас не арестовали. Например, вы напишете письмо с описанием местоположения клада. А я вас отпущу. Пока мы с товарищами будем искать этот клад, вы будете находиться под наблюдением агентов Угро и ОГПУ. Если попробуете сбежать — получите сразу пулю. Или арест по тяжким обвинениям с той же пулей, только чуть позже. Если же мы найдем клад в указанном вами месте, то наблюдение будет снято, и живите тогда, как хотите, только смените документы и переедьте куда подальше с нынешнего места жительства. А у наших органов и без вас дел по горло.

Яхонтов слушал очень внимательно. На его напряженном лице мелькнуло что-то вроде усмешки, он нервно потер худыми пальцами дырявый камешек.

— Вы передадите клад государству без меня — с каким-то сомнением, полувопросительно сказал старик.

— Да, Семен Терентьевич, государству. Пополним на эти средства наш пролетарский воздушный флот. Построим аэропланную эскадрилью имени лейтенанта Шмидта. А? Звучит? Ну, не называть же, в самом деле, революционную эскадрилью именем поручика Грюнберга? Или именем Семена Яхонтова? Ваше имя лучше вообще не упоминать нигде, а то уж очень вы наследили в румынских делах. Кстати, Семен Терентьевич, основная часть вашего досье пока что не проходит в официальном расследовании, я не приобщал ее к делу, не регистрировал. Так что вы можете быть спокойны за свою судьбу, если передача ценностей пройдет гладко. Самые компрометирующие вас докумены я надежно спрячу. И из разряда важных разыскиваемых преступников вы перейдете в категорию лиц, мало интересующих ОГПУ.

Оба помолчали. Порывом ветра донесло крики спорящих молодых людей из большой гурьбы: «Ну, натурально, поэт! Шервинский — поэт великолепнейший! А эти его импровизации на чествовании Макса? Класс!!»

— Наверное, у меня нет выхода, — очень медленно сказал Семен Терентьевич. — Как вы там сказали? Письмо?

— Вот именно. Письмо. Вы напишете, где спрятана ваша добыча. И лучше не откладывать это на потом. Как я уже сказал, в ОГПУ много работы, у меня еще полно дел кроме вашего. Карандаша при себе у меня нет. А у вас?

— Тоже нет.

— Ничего, ручку и бумагу одолжим у граждан литераторов. Их здесь много.