Токио, 13 лет спустя

Стол был не таким уж большим. Он был просто европейским — чужим, объемным, угловатым, — перевод дерева, а не стол. Он занимал пространство много больше собственного размера, как сказочное чудовище. Его и человеческим словом назвать было трудно — так и просилось на язык громоздкое «тэбуру». Единственным европейским предметом меблировки, кроме стола, был венский стул, выглядевший как приспособление из заморской камеры пыток, но удивительно удобный для того, чтобы «опирать поясницу» — в стране появились новые вещи, в языке — новые обороты. Хозяин кабинета был благодарен всем буддам и бодхисатвам за австрийскую мебель — она была рассчитана на людей его роста.

Сейчас хозяин занимался тем, для чего и существуют в природе письменные столы — лихорадочно оформлял бумаги. Рапорты, просьбы, предложения, списки, дела — все, что должно быть сделано и приведено в порядок до завтра. «И подумать только, я, именно я когда-то пошутил, что единственной пользой, которая может проистечь от революции, будет то, что сгинет, наконец, наша многочленная бюрократия. Сгинет. Бюрократия. Как же. Интересно, как глубоко нужно провалиться в прошлое, чтобы избавиться от бланков и рапортов? В Камакуру? В Хэйан?» Мысль о том, что Кусуноки Масасигэ или Кисо-но-Ёсинака должны были заполнять что-то в трех экземплярах была — пффт — абсурдной. Однако родные острова есть родные острова… так что вполне может быть, что герои и злодеи старых хроник тоже тонули в бумажной рутине. «Наверняка есть люди, которых просто хватит удар при мысли о том, что этим приходится заниматься мне. Большинство младших офицеров Токийской полиции определенно считает, что у меня из рукавов драконы вылетают». Он посмотрел на узкий синий форменный обшлаг… это был бы очень маленький дракон. «А маскировка все-таки замечательная. Надеть форму и фуражку, коротко остричь волосы, перейти с трубки на сигареты… и даже очень наблюдательный человек скажет только: «Смотри, как этот высокий полицейский похож на… Да нет, не может быть, конечно». Ну что ж, еще два письма и можно будет чуть-чуть вздремнуть».

Он взял следующий лист бумаги, прищурился… Левая рука механически охлопывала стол в поисках портсигара.

Внезапная — и насильственная, не забудем, насильственная — смерть Окубо Тосимити, министра внутренних дел, наступившая вчера вечером от критического переизбытка стали в досточтимом организме, вызвала бумажный шторм, который и сам по себе мог бы парализовать правительство. И парализовал. А времени оставалось мало. «Безнадежные дураки. Они думают, что если они будут сидеть тихо и действовать по процедуре, все обойдется. Ха. Окубо мертв, и мы остались с теми же некомпетентными олухами, которые похоронили предыдущий режим. Те, кто убил министра, не упустят такого шанса. О нет, не затем они его создавали».

— Ты знаешь, — сказал он вслух, — что мне это напоминает? Убийство Сакамото Рёмы. Помнишь, осенью шестьдесят седьмого, как раз перед тем, как война началась всерьез? То самое, в котором обвиняли меня. Я всегда думал, что это был кто-то из своих, из патриотов, из Исин-Сиси. Кто-то, кому очень не нравилось, что стороны почти пришли к соглашению, и кто хотел гражданской войны. Кому казалась неубедительной победа, полученная без боя. У меня не получилось спросить у Сайго, так может, сейчас удастся выяснить… если дыхания хватит.

Тот, к кому он обращался, промолчал. Как обычно. Просто сидел себе на заморском же, только несколько попроще, стуле — темный охотничий костюм, цепочка от часов, шейный платок; намек на улыбку завис в уголке рта. На правом рукаве — морщинка, там, где фотографию погнули. Хотя если бы человек ответил, полицейский инспектор не удивился бы.

— Если я уцелею и в этот раз, через год я буду старше тебя. Очень непривычное чувство, фукутё. Я сейчас много старше Окиты, но я всегда был старше Окиты. А вот ты… Я никогда не думал, что доживу до твоих лет…

Лето ломится в окно, но там, где оно раньше бы просочилось сквозь бумагу, оно встречается с прозрачным европейским стеклом и отступает, только через открытую форточку слышен стук тамадама и считалка:

Огонь ушел — тепло, свет, яркое текучее пламя — Харада, Окита, командир… Огонь ушел, а лед — нет. Он не горит, лед, не поглощает себя. В самом худшем случае — тает, становится водой, уходит тонкими струйками и ждет нового случая обрести форму — и невнимательный противник налетает на стену там, где никак не рассчитывал ее найти.

Итак, кто же тот убийца и кем послан? Кому выгодно, чтобы правительство месяц или два, а то и дольше, билось, как рыба, вытащенная из пруда? И зачем? Уж не затем ли, чтобы ухватить рыбу за жабры? Но что ни говори о тех, кто остался после смерти Окубо, — их много, они государство, эта рыба слишком велика, чтобы ловить ее в одиночку. Значит, и противников тоже много. Один человек может не оставить следов, полицейский это хорошо знал, сам не так уж давно был таким одиночкой. Два его бывших имени до сих пор оставались в верхушке розыскного списка — одно в первой десятке, второе чуть пониже. Да, можно не оставлять следов, можно бить по стыкам, по уязвимым местам, по людям, которые образуют связи. И раскачать лодку. Но вот перевернуть ее у одиночки не получится. А если не один, если много людей занимаются тайным делом, то по воде неизбежно пойдут круги… а по поверхности воды бежит-скользит водомерка — и чувствует, как прогибается под ней только что безмятежная гладь пруда.

Рапорты, отчеты, списки — корзины и ведра бумаги. Старый броненосец времен американской внутренней войны, купленный в Шанхае неизвестно кем — и пропавший из виду. Там же, на материке, по всему южному побережью идут войны между опиумными бандами — кто-то новый и очень жестокий выдвинулся на материк и кланы опрокидываются друг на друга, как дома во время легкого толчка…

Этот кто-то использует японцев. Само по себе это естественно — очень уж много людей за годы смуты привыкло к войне и не знает, куда себя деть… но опиум — это деньги, очень большие деньги — и эти деньги тоже нигде не появились. Ни в Китае, ни на островах. Нигде.

А деньги таковы, что на них можно снарядить небольшую армию.

Двенадцать лет назад одна торговая компания за сто тысяч рё купила на материке семь с половиной тысяч ружей и три старых пушки. А кончилось это дело тем, что ополчение со всей страны не смогло одолеть одну мятежную провинцию. Нынешние ружья — например, вот эти, покинувшие один шанхайский склад в неизвестном направлении, — будут получше тех, прежних. Осведомитель считал, что стрелковых единиц там от трех до пяти тысяч, — а точнее выяснить не успел, его нашли в доках со вспоротым животом и отрезанным языком… Допустим, кто-то собрал вместе военный корабль, ружья, пушки и людей. Что он будет делать с ними — и долго ли еще до этого самого сбора, который будет уже невозможно скрыть?

Что он будет делать… в стране много недовольных — и со стороны побежденных, и особенно со стороны победителей — те, у кого не сбылись мечты об идеальном государстве. Мятеж в Сацума этих недовольных проредил слегка, смерть Сайго Такамори оставила их без вождя, но если фитиль и вытащили, то сама бочка с порохом все еще стоит в подвале, пусть пороха там и осталось едва на треть. Если этот кто-то хочет просто мести, взрыва ему будет достаточно.

Вряд ли эти люди собирают свою армию в Токио. Сейчас здесь все настороже. Полиция усилена, сети вытащат столько воров и грабителей, сколько обычно ловят за полгода. Но новая столица стоит на заливе. А что такое корабельная артиллерия, все уже прекрасно знают. Вот с тех пор, как Такасуги Синсакус моря взял Хаги, так и знают. Три корабля потребовалось на укрепленный город. А в Токио и укреплений-то нет. Одной паники от появления такого корабля хватит, чтобы окончательно дезорганизовать действия правительства.

Столицу можно взять. А вот страну — никак. Слишком многие люди заинтересованы в новом порядке. Крестьяне получили землю, налоги уменьшились где вдвое, а где и втрое. Да, бумажные деньги мало стоят, да, многим бывшим самураям некуда себя девать, да, промышленность развивается недостаточно быстро, чтобы поглотить рабочие руки, да… но это все на поверхности. Недовольные шумят — и их видно. Те, кто доволен, — молчат. Но стоит произойти чему-то, что всерьез поставит их положение под угрозу… Нужно быть очень большим дураком, чтобы за какие-то восемь лет забыть, что такое вооруженный крестьянин. И что происходит при встрече хоть сколько-нибудь обученной группы таких крестьян с самурайским ополчением.

— А мне, — сказал полицейский вслух, обращаясь к фотографии, — почему-то не кажется, что наш кто-то — дурак. И значит это, что, скорее всего, готовится не мятеж, а переворот. Это кто-то изнутри правительства. Или очень близко. Самая работа для меня, ты не находишь?

Человек на фотографии чуть-чуть улыбнулся. Игра света, случайный блик на стекле.

Вот. Еще один запрос и… Что-то еще беспокоило, мешало. Полицейский положил кисточку на подставку, закрыл глаза. Фыркнул. Ощущение неудобства не имело отношения к делу. Просто, уходя вчера из управления, он поймал взгляд своего начальника.

Г-н Кавадзи Тосиёси, бывший самурай из Сацума, бывший патриот и заговорщик, бывший военный, а ныне начальник департамента полиции, смотрел на него сквозь тяжелое стекло кабинета с тем самым выражением, которое старший инспектор терпеть не мог — и в прошлых жизнях, и в этой. Он не умел творить чудеса, инспектор. Он уже проиграл одну войну — кому-кому, а Кавадзи это должно было быть известно лучше прочих.

Ты делаешь все, что должен, и все, что можешь, — и кое-что сверх того, и выходит так, что этого недостаточно. Иногда все, что остается, — просто умереть с людьми, которые тебе верили. А бывает, что даже это не получается, Кавадзи-сан. Бывает так, что это Айзу, — и у противника просто слишком много людей и оружия, вы ведь помните, как это было, Кавадзи-сан? И человек приходит в себя неопознанным в лагере для военнопленных — а дома у него уже нет… Бывает так, что это Эдзо, и случайная пуля, и республика, которая сходит на нет, потому что ее уже некому защитить.

«Ну и что? — удивляется красавец на фотографии, человек, умерший на неделю раньше своей республики. — Ну и что? Какая тебе разница, кто на что надеется и каков будет исход — ты же все равно не станешь делать меньше. Иди спать, тебе завтра еще работать и работать».

Лед не перегорает, нет. В уставе Синсэна нет пункта об отставке. Ни для живых, ни для мертвых. Командир третьего звена смотрит на своего фукутё. И улыбается в ответ.

День клонился к вечеру, когда высокий полицейский в надвинутой на лоб фуражке подошел к воротам паровозных депо токийской станции. Рабочие уже расходились по домам. Полицейский перехватил у ворот какого-то человека в европейской рубашке и куртке, но в старых заляпанных мазутом штанах-момохики и сандалиях на веревочках и спросил, как ему найти господина инженера Асахину.

— А, — отозвался тот, — так господину инспектору в контору надо. Вон туда, — он махнул рукой, указывая, куда именно. И почтительно добавил: — Господин инженер еще задания на завтра дают.

Он был явно горд причастностью к стальным заморским чудищам и завтрашним планам господина инженера, имя которого произносилось с почтительным придыханием. Полицейский вежливо поблагодарил и прошел, куда указано. А рабочий еще какое-то время стоял, пытаясь понять, что показалось ему таким неправильным. А потом улыбнулся и пошел своей дорогой. Мечи-то правительство запретило всем, даже своим военным. Полиции выдали заморские сабли и дозволили носить в ночную смену — когда дубинкой можно и не отбиться. Но природу не переделаешь — вот и сажают полицейские новые клинки на привычные длинные рукоятки. Начальство ворчит, конечно, но тоже… понимает. Если бы рабочий лучше разбирался в оружии, он понял бы, что у встреченного им полицейского от старого меча не только рукоять, но и клинок, — и тогда, пожалуй, испугался бы. Не ходят хорошие люди по улицам с запрещенным оружием. Но рабочий разбирался в рельсах и костылях.

Здание конторы было европейским, с большими застекленными окнами и распахивающимися деревянными дверями. Полицейский постучал в нужную и вошел.

Господин инженер сидел за столом — таким же неуклюжим, как в полицейском управлении, — и, обхватив голову руками, смотрел в сегодняшнюю газету. Вряд ли содержание первой страницы отличалось от вчерашнего.

— Чем могу быть полезен? — невыразительным голосом спросил он.

Полицейский не ответил, разглядывая его. Инженер, наконец, поднял голову и, прищурившись, посмотрел на вошедшего. Встал — одним плавным быстрым движением. Полицейский усмехнулся уголком рта и снял фуражку.

Они стояли неподвижно, глядя друг на друга. Два человека в тесных заморских костюмах, между ними — широкий европейский же стол, и тень креста от чужеземного оконного переплета ложится на разбросанные по столешнице бумаги и стопку английских книг. Но время стремительно откатилось назад, в те года, когда подобная встреча не могла закончиться ничем хорошим.

Они знали друг друга — Асахина Ран, ронин из Мито, патриот, бывший хитокири, бывший телохранитель и агент Кацуры Когоро — и Сайто Хадзимэ, ронин из Айзу, бывший командир третьего звена Синсэнгуми. Инженер Асахина смотрел на меч на поясе.

— У меня есть разрешение, — улыбнулся инспектор. — Если вас именно это беспокоит.

Асахина не ответил. Смотрел и ждал. Он и в прежние-то времена говорил мало. Последний раз он видел Сайто еще в ту войну, мельком, в Айзу, во время осады замка Вакамацу, и был уверен, что штурма тот не пережил. Но вот он, в форме полицейского инспектора, с японским оружием и разрешением на него. Лжет? Нет. Значит, и форма настоящая, и разрешение действительно есть, и кто-то в управлении знаком с подлинной биографией посетителя. Вероятно, кому-то там нужен человек, который занимался бы и теперь тем же, чем занимался раньше. Следователь и убийца одновременно. Следователь, которого в случае чего очень легко убрать, — не нужно даже искать повод, достаточно назвать имя.

— Ваш покорный слуга рад впервые предстать вашим очам, — сказал инженер. Сайто оценил иронию того, что было сказано. Услышал и то, что сказано не было: «Вы пришли ко мне, не я к вам». — Садитесь, пожалуйста…

Интонация предполагала продолжение: «…господин… кто?»

— Инспектор, — полицейский прищурился. — Меня зовут Фудзита Горо. Да,— кивнул он, — вполне легально. Уже год.

— Ваш покорный слуга так и подумал.

О да, полицейский с запрещенным оружием заметен, как дракон в бочке с дождевой водой.

Хозяин кабинета указал гостю на стул, сел сам, положил руки на стол. Тень оконного переплета сползла со стола на пол и стену. Газетный заголовок кричал — «Убийство его превосходительства Окубо Тосимити!»

Поверх лежал недописанный лист доклада — взгляд инспектора поймал новое слово «кикан», двигатель. У господина Асахины был прекрасный почерк. Впрочем, с фехтованием у него дело обстояло не хуже, чем с каллиграфией.

Мито. Старые семьи, старые обычаи, в доме могут годами перебиваться с проса на ячмень, но будут содержать двух положенных по закону оруженосцев с деревянными мечами.

Старая «наука Мито», старые законы, старая ненависть, традиции, въевшиеся под кожу, — то, от чего шестнадцатилетний Асахина Ранмару, тогда еще не бунтовщик, не хитокири и уж тем более не инженер, сбежал куда глаза глядят, прихватив только меч и кисточку для письма… Сбежал — и правильно сделал. Вашему двоюродному брату, Асахина-сан, едва исполнилось пятнадцать, когда его казнили, не так ли? Казнили просто за то, что его отец встал на сторону сёгуната, на нашу сторону. Он был хорошим бойцом, ваш дядя, Асахина Синэмон, да и офицером, говорят, неплохим, хотя в этом качестве я его не видел — они отступали другим маршрутом и удачнее, чем мы. Власти Мито спросили за его удачу с его родни. Мальчишку ловили полгода, поймали и казнили. Вы хотели спасти его, я знаю, первый раз за все годы вмешались в дела семьи, но новости в войну идут медленно, а приговоры исполняются быстро. Вот после этого Неуловимый Кацура и отправил вас учиться за море. И тоже правильно сделал. Многим вашим коллегам уезжать было некуда — и они плохо кончили. А когда вы вернулись — уже были другие люди и другая страна. И вы стали строить железную дорогу и паровые машины, чтобы изменить страну еще сильнее, чтобы уже никто не смог вернуть порядок, по которому нельзя не убить сына врага.

И в Мито вы больше так и не были… А вот в Сацума год назад — были. И почему-то мне кажется, что вы тоже искали там Сайго Такамори. И почему-то мне кажется, что вы хотели задать ему тот же вопрос, который хотел задать я. Только я выбыл из игры еще на перевалах, а вы дошли до самого конца, но вам тоже не повезло.

— Следите за прессой?

В темных глазах что-то дрогнуло. Господин инженер принял какое-то решение.

— Господин министр назначил мне вчера встречу, — невыразительно сказал он. — Хотел говорить о каком-то важном деле.

— С вами. Любопытно.

— Господину инспектору и вправду так кажется?

— Я не думаю, что его интересовала ваша нынешняя специальность. К тому же, вы были человеком Кацуры, насколько вообще были чьим-то человеком, а господин министр очень не любил вашего покойного патрона. И очень его боялся.

Инженер мельком пожалел, что никогда не встречался с полицейским в те времена, когда не было еще ни инженера, ни полицейского, а были только хитокири Тэнкени Волк из Мибу. Асахина очень не любил, когда к нему приходили из прошлого, потому что каждый раз мир опять выцветал до врагов и своих. Слишком многие из тех, кого Тэнкен считал своими, занимали сейчас совсем немного места — горсточкой пыли, рыжей фотографией… Не в последнюю очередь — благодаря господам из Мибу и их командирам. Но, — он чуть повел уголком рта, — желание увидеть гостя, наконец, мертвым тоже было из прошлого и не имело отношения к газетному заголовку, несостоявшейся встрече, опасности из темноты.

— Господин инспектор пришел по тому же делу. Ваш покорный слуга слушает.

Мито. Старые привычки; учтивость, обязательная даже перед смертельной схваткой.

Обязательная, но не до конца. Речь господина инженера поразила бы случайного слушателя своей грамматической неуравновешенностью, почти уродством. Почтительные словоформы, обращенные к собеседнику, требовали уничижительных по отношению к себе — а их не было, и слушатель спотыкался, теряя равновесие, как при спуске, когда нога не находит на привычном расстоянии следующую ступеньку… Что может быть более враждебно традиции, чем скрупулезное, но избирательное исполнение?

Что? Возможно, речь господина инспектора. Его «вы» и «я» — ни почтительности, ни унижения, ничего, кроме прямого смысла, ничего за смыслом. Так могут говорить близкие друзья — только близкие друзья не бывают так мастерски, так ненатужно, так оскорбительно нейтральны…

Эти двое владеют словом, как и всем, чем владеют, но не очень знают, как им следует говорить друг с другом. А потому говорят правду — собой и о себе. Мятежник. И чужак.

— Я еще не знаю, по тому же делу или нет. Потому что меня никто, естественно, ни о чем не ставил в известность. Но я знаю, что неделю назад вас пытались убить. И я знаю, что Окубо вас вызывал. И есть очень ограниченный набор дел, для которых ему пригодились бы вы — и не подошел бы, скажем, я. А мне, в отличие от вас, он может приказывать. Мог, до вчерашнего дня. Вам имя Ато Дзюнъитиро ничего не говорит?

— Ваш покорный слуга убил его в шестьдесят восьмом.

— Почему? — полюбопытствовал полицейский.

— Он был скверный человек. Ему нравилось убивать без причины, мучительно — и пить чужой страх.

— В шестьдесят восьмом таких было восемь на дюжину. Да и раньше не меньше. Вряд ли это было вам в новинку, — сказал инспектор. Он знал таких людей, нескольких имел под началом. Пока они могли держать себя в руках, были не хуже прочих. Не хуже его самого — это уж точно.

Инженер покачал головой.

— Этот человек — из тех немногих, о ком ваш покорный слуга не сожалеет. Но коль скоро господин инспектор спрашивает о нем — он жив?

— Похоже,— инспектор выудил из кармана портсигар, выщелкнул сигарету. Спросить, курят ли здесь, ему не пришло в голову, в полицейском управлении он не спрашивал тоже. — Похоже, что вы плохо его убили. Во всяком случае, его сравнительно недавно узнал на улице один человек — вот его как раз убили очень качественно. Хикоэмон, торговец лаковой посудой. Вы с ним должны были встречаться, он дружил с вашим покровителем.

Определенно, полицейскому не следовало говорить таким тоном и такими словами о покойном Кацуре Когоро. Однако откуда ему знать, кем на самом деле этот человек был для Асахины Тэнкена? С Хикоэмоном инженер и вправду встречался. И временами играл в го. Хороший художник, хороший собеседник, человек очень добрый и очень, очень храбрый. Не для торговца храбрый, а по любой мерке. Значит, он умер. Потому что видел кого-то, кого видеть не должен был.

— Окажите любезность, — попросил инженер, — не извольте курить в этом помещении.

Полицейский с сожалением посмотрел на сигарету и положил ее обратно. Он был вежливым человеком, полицейский. На свой, конечно, лад.

— Но господина министра убил не Ато, — продолжил инженер. — А ваш покорный слуга понадобился господину инспектору… как приманка?

— Не совсем. Дело в том, что я совсем не знаю Ато. Я о нем много слышал — и кое-что видел. Но я не имел дела с ним самим — Кацура пользовался его услугами в основном в Тёсю и вокруг…

Жаль, что не имел, подумал инженер. Тогда карьера Ато завершилась бы гораздо раньше.

— …а когда он появился в старой столице, мне уже было не до расследований.

Это да. В Киото к тому времени резались уже в открытую, и не ночью, а днем. И сил городских формирований хватало только на то, чтобы уберечь людей, отвечающих за самые насущные вещи… все равно не помогло.

— Да, господин инспектор, ваш покорный слуга был знаком с ним два года. На полтора года дольше, чем нужно. Господин инспектор желает знать, способен ли он стать острием переворота?

— Да.

— И будет ли он посреди серьезного дела сводить личные счеты?

— Да.

— Он будет, — уверенно сказал инженер. — Однако… он, конечно, мог измениться, но… Он не политик. И ваш покорный слуга не видит, как он бы мог им стать. Ваш покорный слуга, господин инспектор, был неплохим агентом, сейчас неплохой инженер. Но начальником управления вашему покорному слуге не бывать — за отсутствием широты видения, необходимой для того, чтобы достойно делать эту работу. У того человека, о котором мы говорим, поле зрения еще уже. Он не может сам ставить себе задачи. Ему нужен кто-то.

Нужен кто-то. Кто-то, кто выставляет вперед пешку, а сам смотрит из тени. Человек, который уже достиг какой-то власти, но хочет стать единственным. Понятно, почему Кавадзи поручил это дело бывшему смертельному врагу. У него не может быть связей с прямыми подозреваемыми — и ему будет очень легко их убивать.

— Соблаговолит ли господин инспектор удовлетворить мое любопытство?

— Зависит от того, на что оно направлено.

— Ваш покорный слуга уже слышал имя «Фудзита Горо». Но не может вспомнить, где.

— Скорее всего, в Сацума, в прошлом году. Под Фукухара мы стояли справа от вас. Опередили вас часов на восемь, а что было дальше, я не знаю. Может быть, вы могли его слышать еще где-то, но мне ничего другого в голову не приходит.

Инженер коротко поклонился.

— Ах. Фукухара. Покойный Кирино не умел обращаться с артиллерией, это ваш покорный слуга заметил еще в прошлый раз.

В прошлый раз… В прошлый раз, девять лет назад, замок Вакамацу продержался несколько дольше, чем рассчитывали обе стороны, в частности, именно потому, что Кирино Тосиаки, командовавший тогда войсками патриотов, не понимал, что делать с пушками. Ну и еще потому, что человек, оборонявший замок, знал, как этим неумением пользоваться. Не то чтобы это повлияло на общий исход…

А в этот раз под Фукухара справа от них был ад кромешный. Каша из добровольческих подразделений с севера, несколько отрядов полиции. Дыра. Сацумцы того же Кирино, теперь сами ставшие мятежниками, ударили в стык — и отрезали весь тот кусок напрочь. Никто не ждал, что добровольцы придут в себя и окажут хоть какое-то сопротивление. И уж подавно никто не ждал, что они возьмут перевал, обойдут противника с фланга, прихватят вражескую артиллерийскую позицию и закроют мешок. Реляция даже в газеты попала. Вместе с фамилией человека, принявшего команду и осуществившего маневр. Инженер прочел ее месяц спустя и еще посочувствовал людям, которым не повезло оказаться в той мясорубке.

Вот, значит, как вы сгорели, господин Сайто. Вот, значит, как вы оказались на виду. После такой истории вашей личиной не могли не заинтересоваться, вас не могли не опознать. И вы должны были это понимать. А добровольцев все-таки не бросили. Не смогли. Это полезно знать. А еще интереснее то, что вас, опознав, не убили там же и тогда же. По всему, должны были.

— Господин инспектор был добровольцем?

— Нет, — инспектор слегка улыбнулся, — я уже тогда работал в токийской полиции. И даже успел неплохо продвинуться по службе. После Фукухара, конечно, возникла некоторая неловкость. Но не увольнять же им меня было.

Инженер кивнул. Отрубить голову или прислонить к ближайшей стене было за что и с лихвой, а увольнять — совершенно не за что.

Танцы с веерами, по мнению господина инспектора, пора было заканчивать.

— Господин Асахина, я пришел к вам, чтобы предложить одну поездку. Она поможет нам разобраться с кое-какими новыми счетами, и с кое-какими старыми, — обмакнув кисть в чернильницу, господин Фудзита небрежно начертил на полях газеты знак «дракон». Тушь немедля «поплыла» на скверной бумаге. — Как бы эта поездка ни закончилась, обещаю вам, что много времени она не займет.

— Господин инспектор полагает, что скромное присутствие вашего покорного слуги там кого-то заинтересует?

— Господин инспектор очень на это надеется.

— Необходимо зайти домой, сменить одежду и предупредить семью, — спокойно сказал инженер. — Примите мое скромное приглашение.

— Боюсь, что мне придется обидеть вас отказом. Мне еще предстоит узнать, когда именно разумнее наносить этот визит. Я хотел заручиться вначале вашим согласием — я не думаю, что мой источник сможет дать мне эту информацию дважды.

Инженер коротко поклонился.

— Господин инспектор найдет своего покорного слугу в Ситамати, четвертый дом слева от моста. В рабочее время — здесь.

Полицейский кивнул и встал.

…Они дошли вместе до перекрестка. Пожилая женщина проводила их взглядом из-за забора. Что-то не так было с этими двумя, выглядели они чиновниками из новых времен, а шли и смотрели — как люди из времен старых, и никакая чужеземная форма с металлическими пуговицами и шитьем на узких рукавах не могла скрыть волчьей повадки. У перекрестка тот, что пониже ростом, пошел направо, а высокий остановился и закурил. Огонек его сигареты — тоже заморская мода — мерцал в сумерках, как красный светлячок. Когда светлячок угас, высокий полицейский решительно зашагал налево, к центру.

* * *

Это было приятное дело, оставленное на вечер, напоследок. Приятное не существом своим, а тем, что его, наконец, можно было сделать. Более того, в нынешних обстоятельствах оно превращалось в оперативную необходимость. Человек, к которому шел полицейский, был из лагеря патриотов и хорошо показал себя во время смуты. А потом смута кончилась и те, кто выжил, стали большими людьми. Иногда очень большими. Но когда в досягаемости почти все, часто вдруг оказывается, что не хватает чего-то еще. А связи есть, а знания есть, а возможности сбыта выросли. Впрочем, пока созданная чиновником сеть занималась только контрабандой, вернее, только безобидной контрабандой, токийская полиция предпочитала закрывать глаза. Как говорят классики, рыба веселее плодится, если пруд чуть затянут ряской, а люди лучше служат государству, если кое-какие стороны их жизни оставляют без внимания. И если у этих людей хватает ума не переходить границы…

Потому что желание съесть слишком жирный кусок иной раз переводит простую контрабанду в ранг государственной измены.

Полицейский остановился у ворот, за кругом света от фонаря, и посмотрел на ярко освещенные окна особняка. Большие, плоские — как в управлении или железнодорожной конторе.

Он снял фуражку, положил на подстриженный куст под балконом. Подпрыгнул, подтянулся, перехват, еще один, вот, стоял человек на земле, а теперь стоит на балконе. Есть преимущества у высокого роста, есть.

Хозяин в домашнем кимоно, из-под которого виднелся воротник европейской рубашки, сидел за тонконогим столиком и увлеченно что-то считал и записывал в тетрадь. Что-то у него не сходилось, он зачеркивал, считал снова, перекидывал косточки абака. Потом поднял голову — и кисточка выпала из руки.

— Я, — а ведь молодец, даже петуха не пустил, — вас не звал.

И правда. Не звал. Приятным было сегодняшнее дело, приятным. Г-н Ямагути не просто держал сеть, не просто торговал тем, чем не следовало. Он еще любил рыбалку. Любил ловить людей на ту или иную наживку. На жадность, на страх, на обиду. Ловить и ломать. Он был из старых Исин-Сиси, с самого начала, и по контрабандной своей линии до прошлого месяца не делал ничего особенно дурного. Если бы не смерть Окубо и всеобщий переполох, его бы никогда не позволили убить — слишком многие помнили его прежним, слишком многие были ему обязаны теперь…

— Не звали. Я пришел предложить вам еще одну сделку. Вы скажете мне, когда и с какого причала заберут груз из пакгауза 4-4-8 — воистину несчастливое число, — а я не стану заводить на вас дело, и ваше имущество достанется вашей семье.

Господин Ямагути откинулся на спинку кресла, сдвинул руки на край стола, побарабанил пальцами как бы в раздумье. Значит, в ящике стола у него револьвер. Только дернуть на себя бронзовую ручку и выхватить. Сакамото Рёма многим наглядно продемонстрировал преимущества американского огнестрельного оружия над японским холодным — и у господ благородной цели оно вошло в моду.

Хозяин дома немного, совсем немного не рассчитал. Он полагал, что инспектор слишком близко подошел к столу и потеряет драгоценное время, пока будет возиться с ножнами. Господина Ямагути не учили драться в тесных помещениях. Этому мало где учили. Вообще-то, инспектор не был сентиментален и спокойно пустил бы в ход свой собственный, тоже неуставной, револьвер. Но на шум сбежалось бы полдома, а инспектора не интересовал никто из домочадцев.

Хозяин дома не заметил, пропустил движение — и звук, должен же быть звук… — и теперь видел краем глаза волнистый рисунок по кромке. Хороший меч. Очень хороший. Княжеский. Откуда он у полицейского?

— Подарок, — прочел мысли инспектор. — Так когда придут за грузом?

— Если я скажу… вы меня убьете.

— Я убью вас в любом случае, — пояснил инспектор. Правой рукой он сооружал что-то из большого европейского носового платка, и чиновник вдруг понял, что это — кляп.

— Вас услышат…— прошелестел чиновник.

— Будет очень жаль. Я не люблю вредить посторонним.

— Чего вы хотите? — чиновник смотрел на неподвижное лезвие. — Денег, чего?

— Имя. Сроки.

— Вам не нужно, — убежденно сказал чиновник. — Это не те люди. Или вовсе не люди. Мне заплатили, да. Но я не стал бы — мне и так было хорошо, я не стал бы, если бы не боялся.

Это тоже правда — не стал бы. И боялся. И очень обрадовался возможности купить себе облезлого полицейского волка по сходной цене. Зря.

Полицейский молчал. Он ждал. Ему было все равно, и от этого в душе господина Ямагути злость пересилила страх. Пусть идет и нахлебается того ужаса, которого пришлось глотнуть ему.

— Завтра, — голос подвел, сорвался в шипение. — Завтра, — повторил он уже тверже. — Они придут вечером, после восьми. Его называли просто сэнсэй, но я его узнал. Это был Ато, Кагэ-но-Ато, Тень. Он убивал для нас в ту войну. Он понял, что я узнал его и что испугался. Он потом еще дважды приходил ко мне сам, хотя мог просто послать человека… Ему нравилось, что я его боюсь. З-зачем… вам… это? Из мести?

Полицейский посмотрел на него, будто заметил наконец.

— Вы, Исин Сиси, все до одного считаете, что это ваше время. Но оно и наше тоже. Мы проиграли войну. Мы пустили вас к власти. Мы делим ответственность, господин Ямагути.

Прошелестело лезвие, кровь плеснула на дубовую столешницу, на бумаги, на абак… Тело грузно осело на стуле.

Не позже, чем завтра, люди Ато — или, вернее, люди того, на кого работает Ато, — начнут выяснять, откуда полиция могла узнать про пирс и груз. И особенно про время. Они довольно быстро придут сюда — и уже не пойдут дальше, потому что им все станет ясно.

Мы проиграли войну. Сёгунат проиграл войну. Север проиграл. И потому в новой столице очень много людей с севера — им не заработать на жизнь в разоренных провинциях. Их много, их вытеснило вниз, но глаза у них есть. Глаза, уши, память — и знание, с кем можно говорить, а с кем совсем нельзя. И поэтому инспектор знал о деле много больше, чем могли предполагать его противники. И уж точно больше, чем могло предполагать его начальство. Нельзя сказать, чтобы то, что ему удалось выяснить, его хоть сколько-нибудь радовало. Но так лучше, чем вслепую.

Полицейский привычным движением стряхнул кровь с лезвия, распустил не понадобившийся кляп, вытер оружие. Белый носовой платок с широкой синей каемкой остался лежать на полу. Он предпочел бы синий с белым, конечно, но так тоже ничего.

* * *

Ночь удалась темной. В самый раз для воров и засад. Луна сквозь сплошные облака еле проглядывала, то ли к дождю эти облака набежали, то ли еще разойдутся — непонятно. Не хотелось бы вымокнуть и подхватить простуду. Невовремя бы вышло.

Портовые склады сильно разрослись с тех пор, как Асахина последний раз здесь бывал. Пожалуй, сейчас он без помощи Сайто — никак не получалось думать о нем как о Фудзите — не нашел бы дороги. Конечно, он с закрытыми глазами отыскал бы причал, где разгружались американские транспорты с рельсами, а вот перегрузочные причалы и мелкооптовые пакгаузы… впрочем, обратно он при необходимости выберется, а дорога туда — не его забота.

Сайто взял всего пятерых. Для того, чтобы подцепить на крючок, — хватит, для серьезного дела — нет.

За поясом у инженера Асахины были оба меча. В нарушение закона. И кое-что еще за пазухой. Тоже в нарушение закона. Но это инженера тревожило мало, куда больше его смущало то, что Ато хорошо видит в темноте. Если бы ками, или бодхисатва Каннон, или местные духи были благосклонны и немного разогнали облака…

— Вряд ли он придет сам, — почти беззвучно сказал человек справа.— Я думаю, его нет в городе.

Шум двигателя они услышали издалека. К причалу у пакгауза шел небольшой паровой катер. Стукнули сходни, и на берег шустро сбежало полтора десятка людей. Для погрузки — вполне достаточно.

— Почему просто не послать сюда наряд полиции? — спросил инженер.

— Потому что я хочу, чтобы нас здесь увидели. И потому что мне не понравилось, что они грузятся ночью. Больше шансов, что охрана обратит внимание. Я бы на их месте приехал белым днем — да ваши ведь так и делали в свое время.

Инженер улыбнулся. Да, и фейерверк тогда вышел замечательный. А уж какой был шум потом…

Он смотрел, как при воровских фонарях с заслонкой прибывшие споро таскают ящики, и думал об одной вещи, которая не давала ему покоя со вчерашнего дня. Когда меч рассекает живот и внутренности вываливаются, а второй удар перерубает горло, так что кровь хлещет фонтаном, человек умирает. Десять лет назад Асахина Тэнкен нанес Кагэ-но Ато именно эти два удара.

— Я же говорю, его здесь нет, — сосед отозвался на невысказанную мысль, а вернее, на характерное напряжение мышц. — А повернуться оно могло по-всякому. Под Вакамацу покойный Кирино считал, что убил меня. А я — что убил его. А выжили оба. Кстати, а почему это мы шепотом? Господа, — позвал в темноту полицейский, — вы вообще-то находитесь под арестом по подозрению в контрабанде.

Если бы в причал ударила молния и возник сам Фудо-мё-о с огнем, мечом, петлей и прочими атрибутами небесного правосудия, — это не произвело бы большего впечатления. Тем более что облака, точно по заказу, разошлись и в прореху выглянула круглобокая луна, осветив высокую фигуру полицейского.

Это оцепенение отняло у пришельцев несколько драгоценных секунд, а потом откуда-то с борта щелкнула команда — что было не очень важно, потому что люди на берегу и на складе уже были взяты на прицел. Большинство умрет. Двое останутся в живых. Вопрос был — сколько уйдет на катере. Потому что катер уйдет. Должен уйти.

Инспектор прикидывал, как правильно замешкаться, но тут вопрос решили за него. Человек метнулся через борт катера прямо на настил, перепрыгнул через груду ящиков — как перелетел, и устремился на Сайто, занося над головой льдисто сверкнувший меч. Инспектор укатился с линии удара (быстрый нынче пошел заговорщик, так я могу и не успеть…) Рядом грохнул выстрел, еще раз — летун сложился пополам и рухнул. Сайто ударил его ножнами под основание черепа — пусть полежит. Обернулся. Асахина стрелял из здоровенного револьвера, уложив правую руку на сгиб левой.

Из-за ящиков огрызались, с борта тоже. Летун отыграл своим время. Теперь под прикрытием ящиков те, кому повезло, могли сбросить сходни и отплыть.

— Оставьте на развод, — сказал инспектор. — Пусть нижние чины постреляют. Им полезно.

Инженер спрятал свой револьвер и подошел посмотреть на прыгучего заговорщика.

Инспектор поднял оброненный ночными грузчиками фонарь, отодвинул заслонку. На утоптанной земле лежал человек среднего роста, в темной одежде, волосы связаны в хвост на затылке, лицо — ничего примечательного. Обе пули попали ему в грудь, и с такого расстояния не было видно, жив он еще или уже нет.

Инспектор поставил фонарь на землю, наклонился — и в который раз мысленно поблагодарил американцев за 36 калибр и общую основательность. Потому что летун дернулся вперед, навстречу. И явно с недобрыми намерениями. Но слишком резко — кровь толчком выплеснулась из отверстий на груди, летун осекся — и удар ножнами под подбородок отправил его обратно. Инспектор вынул дайто и аккуратно отрубил заговорщику голову.

— Не хотите его допросить? — удивился инженер.

— Посмотрите, куда вы ему попали.

Инженер посмотрел. Это было не хуже, чем тот двойной удар, что достался Ато. Тот, кто может дышать и двигаться с такими ранами, не человек. И перепрыгнуть те ящики человек бы тоже не смог. И еще… — когда этот прыгнул, вокруг стало ощутимо холоднее, а контрабандисты заорали от ужаса. Почему?

— Господин инспектор уже имел с этим дело?

— С похожим. Однажды.

— Расскажите, — мягко сказал Асахина. Нет, Тэнкен. — Что они такое?

— Охотно, но не сейчас, — инспектор резким движением стряхнул с лезвия кровь и, приподняв голову за волосы, протянул одному из рядовых. — Отнесите на ледник, непременно на ледник, иначе к утру пропадет. Может быть, удастся опознать. Господин Асахина, вы приглашали меня в гости. Такой жаркой ночью я не отказался бы от чашки чая.

Дом господина Асахины находился в Ситамати, на самой окраине. Газовое освещение сюда еще не провели, и проведут нескоро, а небо вновь затянули тучи — так что воровской фонарь сослужил преотличнейшую службу. А уж сам дом Сайто отличил от других с первого взгляда: в одной из комнат сквозь сёдзи было видно мерцание керосиновой лампы. Госпожа Асахина ждала супруга.

Во дворе дома напротив залаяла собака. Раздвинулись сёдзи, визгливый женский голос прикрикнул на пса.

— Извольте пройти сюда, — Асахина сдвинул дверь.

Ступив в генкан, Сайто стукнулся головой о низкую балку. Высокий рост имеет и свои недостатки. Как и европейская обувь. Сколько ни ставь ее носками к двери, все равно много времени не сэкономишь — шнурки. И завязывать мешкотно, и оставлять нельзя — споткнуться можно. Обувь для мирной жизни — и как только варвары в такой воюют?

Рядом с выстроенными в ряд сандалиями валялась тамадама. Инженер поднял игрушку, улыбнулся, взмахнул рукой, ловко поймал привязанный шарик на «обушок» крестовины.

А женщина уже раздвинула дверь и поклонилась мужу. Асахина поклонился в ответ — так же глубоко, как поклонился бы мужчине. Сайто приподнял бровь. Мито?

В соседней комнате явно спал ребенок — так тихо ступали и говорили хозяева.

— Господин Фудзита, это моя жена, О-Аки. Господин Фудзита мой старый знакомый.

— Будьте как дома, — госпожа Асахина, женщина по имени «осень», склонилась перед гостем. Голос у нее был совсем девичий, юный, а когда она подняла лицо, Сайто увидел уродливый шрам. Начинаясь под волосами над правой бровью, он пересекал все лицо, чуть оттягивая уголок губ. Если бы не шрам, женщина была бы дивно хороша.

Копье, а скорее даже плоский штык. Местной работы. Если по углу удара судить. Это вы правы, Асахина-сан. В жены нужно брать своих. Тех, на кого не страшно оставить дом.

— Ты устала, иди спать, — сказал Асахина, предупреждая предложение подать на стол. — Я сам приму гостя.

— Мой муж так заботлив, — Осень поклонилась мужу, поклонилась гостю — и выплыла из комнаты. И подслушивать, конечно, не будет. Зачем?

Инспектор устроился на предложенном дзабутоне перед токонома, огляделся. Асахина вышел — судя по звукам, во внутренний двор. По летнему времени многие готовили на улице. Но чайник — тяжелый заморский типоото — инженер принес быстрее, чем рассчитывал инспектор. Видимо, госпожа О-Аки держала чайник на жаровне.

— Ваш покорный слуга перенял от англичан пристрастие к красному чаю. Не желаете ли попробовать?

— Отведаю, — усмехнувшись про себя, Сайто ответил хозяину в его манере. Асахина кивнул, придвинул стол и сходил за чайным прибором. В маленьком, некрашеной глины чайничке заварил напиток на иноземный манер. Запах у красного чая был… странный. Терпкий, не такой свежий, как у зеленого.

Приглядевшись, господин инспектор разглядел на боку пузатой посудины клеймо токийского завода.

— Уважаемый хозяин поощряет отечественную промышленность?

Асахина кивнул. Кажется, изменения в стиле речи его совершенно не беспокоили.

— Что ж, пока ждем чая — самое время приступить к рассказу, — Сайто снова огляделся.

Что же не так с этим домом? Что-то ведь не так, и вовсе не смесь японского и иноземного — у господина Ямагути был более крутой замес, и это не смущало. Вроде и токонома, и живые цветы, и какэмоно висит — «путь, истина, жизнь», — интересно, что бы это значило? Дансу, рядом — высокий шкаф для европейской одежды, новенькие самодельные дзабутоны, осирэ… Нет, дело не в том, что в доме есть — а в том, чего здесь не хватает. Пустует алтарь-камидана. Нет одноглазого Дарумы. Нет бумажных амулетов, расписанных заклинаниями от злых духов. И приношения для богов — риса и сакэ — тоже нет. Что ж, из-за океана люди возвращаются просвещенными на европейский лад, а у белых круглоглазых господ нынче принято не верить ни в богов, ни в демонов. Мудрено ли, что инженер, ежедневно наблюдая в действии силу железа и пара, перестал верить в силу духов-хранителей?

Во всяком случае, господин Сайто его понимал. Сам верил только в то, что видел. Правда, и видел много лишнего.

— Первый раз ваш покорный слуга убил такого в шестьдесят четвертом. Несколько таких пытались поджечь большой храм Инари в старой столице. Уважаемый хозяин знает, как недостойные провинциалы относятся к пожарам в городской черте.

Слово за слово — и инспектор Фудзита рассказал инженеру Асахине о ночных поджигателях в Киото, а керосиновая лампа отбрасывала на стену тени Сайто Хадзимэ и Ранмару Тэнкена. Инженер не прервал гостя ни словом, только несколько раз подливал чаю — очень кстати: горло пересыхало быстро. А красный чай хоть и был хорош на вкус, но оставалась после него во рту какая-то кислятина.

— В общем, полной ясности добиться так и не удалось. Если это люди, то люди, с которыми что-то сделали. И не очень понятно, кто бы мог сделать такое с человеком. А если нечисть, то почему именно такая?

— Юрэй, — тихо сказал господин Асахина.

Господин Сайто на этот раз удивился. Для человека, не держащего дома приношения для ками, странно верить в неупокоенных мертвецов.

— Вы желаете, чтобы я помог вам в этом деле, — то был не вопрос. — И я помогу. Вы ведь наверняка знаете, где их логово.

Что-то прошуршало совсем близко.

Асахина двигался почти так же быстро, как тот летун в порту, — мгновение, и вот он уже распахнул рывком фусума.

В свете керосинки блеснули глаза мальчика лет восьми, одетого в юката явно с плеча… матери? Нет, по возрасту госпожа О-Аки никак не могла быть матерью этому мышонку.

— Отчего не спишь? — строго спросил Асахина.

Мальчик попытался поклониться.

— В доме чужой. Отец, извините за неловкость…

— Спать, — сурово сказал отец. — Да извинись прежде перед господином инспектором.

— Прошу простить неосторожного.

Неосторожного, надо же. Инспектор кивнул, принимая поклон мальчика. Не советовать же хозяину дома научить сына двигаться, не тревожа воздух, и дышать менее громко. Захочет, сам и займется.

— Ты много успел услышать? — продолжал расспрашивать Асахина.

— С самого начала. Папка, ты видел юрэя? Страшный он?

Асахина помолчал, подумал.

— Нет демонов страшнее тех, что поселяются у человека здесь, — он показал на сердце. — Злой человек хуже, чем юрэй. Иди спать, ни о чем не беспокойся. И вещи не разбрасывай, — вручив сыну тамадама, Асахина закрыл комнату.

— Как бы то ни было, — сказал он, поворачиваясь к инспектору, — их можно убивать. Когда господин инспектор идет брать их? Завтра? Или уже сегодня?

— Завтра. Или даже послезавтра. Господин инспектор хотел бы, чтобы новости о сегодняшнем визите дошли до всех, кому их положено получить.

Инженер опять кивнул. Даже в случае неудачи, чем больше выйдет шуму, тем лучше.

Задерживаться здесь уже не имело смысла: господину инженеру и так всего ничего оставалось времени на сон перед новым рабочим днем. Инспектор Фудзита откланялся и встал.

— Это было истинное лакомство, — несколько покривив душой, сказал он. — Я пришлю к вам человека. И, похоже, нам обоим придется воспользоваться вашим паровым чудовищем, чтобы попасть на место. Это как раз там, куда вы проложили временную ветку.

— Господин инспектор полагает, что так легче прибыть на место незамеченным?

— Господин инспектор полагает с точностью обратное.

Асахина сам подал обувь и проводил гостя на улицу. Опять показалась луна, и воровской фонарь был пока не нужен.

— У вас прекрасная семья, господин инженер. Чей это мальчик?

— Не знаю. Он сам не помнит. А у господина инспектора есть семья?

— Это имеет значение?

Асахина промолчал. Нет, это, конечно, не имело значения.