…Придя в себя после хорошего удара, Сайто Хадзимэ тут же начинал мыслить ясно, трезво и спокойно. Это дважды спасало ему жизнь — многих, очень многих убивали просто потому, что желание двигаться у них опережало мысль.

Лежать. Лежать и не шевелиться. Тем более что в такой темноте…

— Перестань. Я ведь вижу, что ты пришел в себя.

Надо же. Он видит. А я нет. Был бы свет, я поймал бы его даже сквозь веки. Неужели ослеп от удара — и лежу сейчас на свету, сам того не зная? Было бы очень неприятно ослепнуть…

Нет. Нет. Под головой — холодная сырая земля с мелкой каменной крошкой, в ноздрях — затхлый воздух подземелья, кажется, навеки въевшийся в легкие… Это шахта, все та же шахта. Вот только лежу я не так, как падал, — а лицом кверху. И голос…

— Здесь никого нет. Я сказал, что ты мертв, — и они поверили. Мы в таких делах не ошибаемся…

Мы. Тоже интересно. Мы. Значит, кроме говорящего, остальные были людьми.

Куда, спрашивается, подевался Ато? Отправился за добычей поинтереснее? А наш господин Уэмура — мстительный человек. Практичный, но очень мстительный. Это нужно запомнить, это пригодится при случае.

— Когда они тебя достали? — спросил полицейский. — Под Уэно или позже?

— Пить хочешь? — на грудь положили флягу. — Под Уэно. Пуля перебила мне хребет. Я думал — добьют, и все… Не стали. Я бы повязки сорвал, да очень ослаб. А потом уже поздно было — раны зажили. Ты же знаешь, как на мне все заживало. Ходить только не мог — на руках ползал.

— Спасибо, — сказал полицейский. Руки слушались плохо, но если медленно, то можно. Воду он не пролил.

Эти существа, как их ни называй, чувствуют жизнь. Значит, другой юрэй может просто посмотреть и обнаружить, что его собеседник солгал своим людям. Если он солгал, конечно.

— Правительство многим предлагало сделки. Но о такой я слышу впервые.

— Правительство! — темнота фыркнула. — Эк ты загнул. Правительство тут ни при чем. Это всё… — он поперхнулся вдруг и мучительно закашлялся. Потом выдавил:

— У него давно к нам счет был. И тут человек из Синсэнгуми живым в руки попался. Ну, он и… не упустил своего…

— А что, — спросил полицейский, — происходит?

— Поначалу пьют кровь. Выпускают почти всю. Сначала главный, потом другие. Помнишь, мы находили тела? А потом главный дает испить своей. А после этого… Гора ножей и огня, Сайто. Я до того думал, что ничего не боюсь… Они научили меня бояться.

Да. Это, наверное, даже не просто боль. Болью Хараду никогда нельзя было напугать.

И у старшего над младшим есть огромная власть. Это можно было угадать хотя бы по тому, как настойчиво Ато делал предложение Тэнкену. Тэнкен-равный был не нужен Ато ни в этой жизни, ни во всех будущих. Да, это можно было угадать, даже если бы они все не запинались на имени. Но каков предел этой власти? Это нужно было узнать побыстрее.

Он посоветовал министру обороны по возможности использовать огонь — но не был уверен, что к этой рекомендации прислушаются или что она окажется в нужной мере полезной.

— А главное то, — зло сказала тьма, — что у всех нас счет к тем, кто сидит в Токио. И мы его выставим. Из Синсэнгуми же не уходят, Сайто, — ты забыл? И я по-прежнему воюю против ублюдков из Тёсю.

— Ну, ты, допустим, ушел, Харада, — это было не совсем правдой, но в достаточной степени правдой, чтобы бывший командир десятого звена дернулся там, в темноте.

— Никуда я не уходил! Меня, раз на то пошло, бросили! И я только ждал, пока окрепну хоть немного — чтобы хоть одного унести с собой. Если бы ты… если бы тебя… — он задохнулся. — Ноги, вот что было главное. Ноги бы, думал, — а там я с ними посчитаюсь, со всеми…

— Ты никогда не умел думать дальше, чем на полшага вперед, Харада, — горько сказал полицейский. — И за что тебе только звено дали…

— Тебя не спросили! Я с командиром был с самого начала! И не пил вмертвую с нечисть знает кем… И…

— И тебе не нравилось убивать. Знаю, — полицейский приподнялся на локте, поморщился. — Я тоже рад тебя видеть. И что ты будешь делать теперь?

— Я — ничего. Не могу я ничего против… Что за говно!

И любимое ругательство осталось прежним, и йосский акцент — «шозгавно!» — никуда не делся.

— Но ты, Сайто, — у тебя ничего не сломано, ты не ранен, просто треснулся башкой. Копьем тебя пришлось пырнуть для виду — но я там только кожу разодрал. Так что ты отлежишься — и, как знать, может, свернешь шею… одному старому киотскому знакомому. А уж после этого я скажу Ато все, что о нем думаю, — и ему это не понравится.

— Наш старый киотский знакомый… может не дать тебе этого шанса, — сидеть было неудобно. Все время казалось, что он летит в темноту, как в бездонный колодец. Глаза, видимо, еще не привыкли. Или Харада, по обыкновению, приложил несколько крепче, чем следовало.

— А никакого другого шанса у меня нет, — то ли смех, то ли рыдание вырвалось из глотки бывшего товарища. Да что же такое у них делается с голосами — каждому словно бумажку к корню языка прилепили, и при любом выдохе она присвистывает да пришепетывает…

— Умирать вы умираете, — полицейский нащупал пол, положил флягу и начал осторожно разминать напрочь затекшую ногу. Нет, по таким делам все же нужно посылать подчиненных. Молодых, шустрых. Только не напасешься же. — Или это тоже временно?

— Нет, — сказал Харада, — это с концами, если башку напрочь. Это берет даже, — он снова захрипел, — хозяев. И здесь, Сайто… здесь я тоже на тебя рассчитываю.

— Ты? — Сайто сделал вид, что изумился. — Не верю. Или у тебя и шрам с брюха сошел?

— Сошел. Вот ведь как оно бывает, Сайто. Сошел напрочь. Я бы сделал это, пока был жив, поверь. Я бы сделал, но не хотел один. Мне нужна была компания в ад, а потом — он предложил, и я оказался дураком, да… Но теперь — это в тысячу раз труднее, чем живому, потому что… — он шумно сглотнул. — Живые не знают их. А они здесь. Эта стеночка, которая отделяет наш мир, — она такая тонкая… И она истончается каждый день, Сайто. Мы слышим, как они скребутся с той стороны. И нам страшно. Я выбрал плохую смерть, сан-бан кумитё. Я узнал страх.

— Все боятся, — пожал плечами полицейский. — Но и по Ато было видно, что плохи дела. Жалко. Мне понравилась эта скорость.

Тот, кто некогда был командиром десятой, не знал, что он должен чувствовать. Человек у стены был рад его видеть. Искренне рад. А еще он был очень раздражен тем, что коллега за эти годы успел так основательно влипнуть. А еще у него болела голова. И вообще все, что должно болеть у человека, которого порезали копьем, два раза стукнули о стену и один раз — о потолок.

А еще он совершенно не изменился.

— Твой хитокири, — сказал Харада. — Я постараюсь его вытащить, если что. Я бы обратился за помощью к нему, а не к тебе, если бы на него не наложил руки Ато. А с Ато я схватиться не могу. Он… не дает.

К нему, а не ко мне. Хотел бы я знать, почему.

— У него много власти над тобой? И над другими?

— Мы все — часть него. Он дал всем нам отпить своей крови. Он может приказать не дышать — и мы не сможем.

Вот, значит, какова эта власть… Да, ради такой мести Ато мог бы пощадить Тэнкена.

— Времени мало, — сказал Харада. — Я должен подниматься. Поэтому слушай самое главное. Я чувствую тебя не так, как других людей. Если закрыть глаза — ты кажешься большим зверем. Просто существом с теплой кровью. В темноте мы видим как днем, но если ты будешь невидим для простого глаза — тебя можно принять за большую собаку или рысь. Не знаю, заметил ли это кто-то из нас, — Тэнкен слишком… отсвечивал. Но тебе может пригодиться. Если есть способ отозвать твоих людей — отзови. Ни я, ни Ато их пока не чувствуем, но я знаю тебя, да и Ато вышибли не все мозги. Нас, таких, здесь двенадцать. Если войска или полиция сунутся сейчас в лес — будет просто резня и ничего больше. Часть, которую пришлют усмирять беспорядки в Кадзибаяси, верна… ты понял кому. Это запасной план. Так что стрельбу поднимать сейчас нельзя, пусть он думает, что все идет как задумано. Нужно брать Кадзибаяси утром, когда мы ляжем в гробы. Нас отправят составом — как погибших при обвале на шахте. Остальные поедут вроде как в отпуск. Под углем и шпалами будут ящики с оружием. И последнее. Я оставляю здесь фонарь, пистолет и одежду. Пароль — Маруяма. Никого из наших ты не обманешь, а с людьми — как повезет.

Беспокоится Харада зря. Никто не сунется ночью в лес — у них совсем другой приказ. И приказ другой, и что лесную зону без надобности штурмовать не стоит, господин Камимура, командир отряда, еще с той войны запомнил. Хорошо запомнил. Ему сам Сайто когда-то и объяснил, почем обходятся ночные атаки вверх по склону на укрепленную позицию. Нет, никто не сунется в лес. Будут ждать. Сигнала — или нападения. Господину министру обороны не нужна слава паникера. Ему нужны заговорщики. По возможности — все. А инспектору нужно кое-что еще. Кое-что,) о чем в компании юрэя не стоит даже и вспоминать. Даже если этот юрэй — свой.

Чиркнула спичка. Слабый огонек переселился на кончик фитиля, ожил, расправил крылышки, затрепетал… Харада прикрыл его колпаком, задернул штору. Несколько мгновений Сайто видел его лицо.

Он не мог до этого момента представить себе Хараду худым. И седым — тоже не мог представить.

— Мы теперь похожи, правда? — сказал бывший командир десятой.

Нет, подумал полицейский. Мы теперь совсем не похожи. Вы видите в темноте как днем, отличаете животных от людей… Я не спрошу тебя, едите ли вы людей. Я, кажется, знаю ответ.

— А помнишь, — сказал полицейский, — как мы всей веселой компанией ушли в самоволку и потом командиру пришлось закатать нас под домашний арест?

— Помню, — отозвался Харада. — С нами тогда еще был Ито. Ты его потом убил.

— А разве это что-то меняет?

— И в самом деле, — хмыкнул Харада, поднимаясь. — Почему это должно что-то менять.

Выпрямиться во весь рост он не мог. В этом отнорке не смог бы и Асахина. Здесь люди вгрызались в землю, стоя на коленях, словно творя молитвы богу горы. И Харада, некогда гордый бесшабашный Харада, уходил согнувшись.

Оказывается, можно сгореть и так. Даже не в головешку. В отсутствие, сохранившее форму головешки.

Полицейский подумал, что Харада, наверное, завидует ему. Это он зря.

Черно-белая тень демона-они на стене одобрительно кивнула инспектору.

* * *

Асахина не видел, куда поволокли Сайто, — заметил только резкий рывок в темноту, яснее ясного говорящий, что за тварь ухватила инспектора. Инженер искал любой возможности попробовать мечом хоть одну такую — но против него выслали людей. А людей убивать без нужды он все-таки не хотел. Впрочем, его противникам тоже не повезло. В тесной шахте невозможно было ни размахнуться как следует, ни перейти в высокую стойку — а драться, нанося колющие удары, ребята Ато не умели.

Потом им стало еще труднее — несколько тел загородили проход. Стрелять они, видимо, не решались. Правильно не решались, газ в шахте точно есть, если он взорвется, не поздоровится даже юрэям.

Асахина был заперт в тупике, куда ему пришлось нырнуть, когда Сайто уже не мог прикрывать спину. Он понимал, что дело безнадежно, — а его противники понимали, что он это понимает, и отчетливо осознавали преимущества его положения. Им не хотелось умирать, а он был готов. Им не хотелось отвечать перед старшими за побег Асахины, а он отвечал только перед собой и тем, кого они не знали.

Они начали тянуть время — наверное, хотели подождать, пока погаснет светильник, чтобы ночные убийцы смогли атаковать в темноте. Асахина знал, чего ради его уговаривают сдаться, — и готовился к прорыву, собирая силы: в затхлом, влажном воздухе подземелья они уходили быстро. Но он недооценил крестьянскую смекалку: первый же его удар увяз в чем-то жестком, никак не похожем на человеческое тело — и это что-то, в полумраке принятое им за человека, тут же швырнули на него. Высокая корзина для угля. Не давая опомниться, на него обрушили вторую и третью корзины — а там уж выбили меч и принялись топтать ногами.

Они могли и убить его — с перепугу и от злости, — и нельзя было сказать, хорошо это или плохо. Боль уже ощущалась как тепло. Инженеру удалось, наконец, найти точку опоры — и в этот момент свет вспыхнул, а потом погас.

Возвращение было как подъем с глубины: сначала свет, пойманный сквозь ресницы. Потом — ощущение тела. Потом — вкус. Приятный, свежий, прохладный вкус ледниковой воды на вздутых губах и сухом языке. А потом — звук. Мелодичный, как звон колокольчика, который вешают в доме, чтобы отгонять злых духов и призывать добрых.

— Асахина-сэнсэй! Очнитесь, пожалуйста, Асахина-сэнсэй!

Остаток воды госпожа Мияги плеснула ему в лицо, и он разлепил веки.

Госпожа Мияги была исключительно хороша собой. Отрада для глаз. Особенно сейчас — когда в ее собственных глазах стоял стеной настоящий испуг. Неподменный.

Она была хороша. А вот все остальное — не очень, потому что связали инженера с той же крестьянской основательностью, с какой ловили. Рук и ног он не чувствовал, да, в общем, и не видел — от любой попытки приподнять голову веревка врезалась в горло.

Асахина осмотрел помещение. Земляной пол, низкие скамьи вдоль стен, в углу бочка с водой, посередке очаг, окон нет — похоже на караулку при шахте. Асахина прикрыл глаза и опустил голову. Забавно — в юности он готовил себя и к такому повороту событий, но никак не предполагал, что это случится на девятом году после Бакумацу. Впрочем, все когда-нибудь кончается — и везение тоже. К нему и так были слишком добры.

Увидев, что он жив, госпожа Мияги сменила тон.

— Не пытайтесь притворяться, будто снова лишились чувств, господин инженер. Иначе в следующий раз я суну вам за пазуху раскаленный уголь.

— Я не притворяюсь, — сказал Асахина, чтобы попробовать, как слушаются губы и голос. — Мне просто не хочется на вас смотреть, госпожа Мияги.

— Боитесь? — женщина снова мелодично засмеялась. Нет, явно не тех духов приманивал этот колокольчик. — Правильно делаете.

Ну что ж, значит, общение с бесами способность читать мысли человеку не дает. Это хорошо, потому что в книгах оно очень уж по-разному описывалось. Это хорошо, а вот веревки… даже если их сейчас разрежут, он какое-то время не сможет двигаться. Раньше… раньше он мог почувствовать и заставить подчиниться едва не каждую мышцу… Конечно, он попробует — что терять, — но… десять лет назад он был на десять лет моложе.

Тонкие пальчики извлекли из-за пазухи омаморибукуро и сорвали с шеи шнурок. Асахина раскрыл глаза.

— Смешно, — женщина расшнуровала мешочек и вынула крест. — В Сан-Франциско этой дешевки полным-полно. Что в этом такого страшного для Дзюнъитиро? Вы не объясните мне, Асахина-сэнсэй?

— В нем — ничего. Это не амулет, госпожа Мияги. Это из тех вещей, которые носишь, когда любишь.

— Тогда поступим просто, — женщина бросила крестик в очаг.

Асахина не мог пожать плечами.

— Он расплавится.

Шевеление воздуха. По ту сторону очага возник Ато.

— Ты здоров! — женщина поднялась ему навстречу. Сейчас, в сравнении с ним, она больше не казалась изящной — напротив, ее движения выглядели медленными и неуклюжими. — Вот, я выбросила его амулет в огонь. Теперь ты можешь коснуться его. Можешь делать все, что хочешь, — она кокетливо опустила глаза. — Кроме того, что обещал мне.

Ато покачал ладонь над огнем, поморщился. Посмотрел на инженера. Нет, не на инженера, конечно, на того, кого видел на месте инженера.

— Мы поговорим об этом позже.

Разговор действительно приходилось отложить — потому что в караулку влетел господин Мияги — и тут же возмущенно замахал руками.

— Что это вы наделали! Что это вы себе позволяете! Это был мой охранник, а не какой-нибудь крестьянин! Он, кроме всего прочего, спас вашу скверную жизнь!…

— Мне нужно было встать на ноги, — раздраженно бросил Ато. — Я не могу вести отряд с дырявой грудью.

— У вас же есть он! — закудахтал господин Мияги, показывая на инженера. — Мы потеряли шестерых — а ведь каждый штык на счету! И теперь вы выпили моего охранника!

— Он годится на большее. В отличие от вашего охранника.

Асахина посмотрел на господина Мияги и подумал, что на его месте хотел бы оказаться даже меньше, чем на своем. Много меньше. А господин Мияги по-прежнему ничего не понимал. Так бывает с глупым фазаном, который продолжает распускать хвост, не видя, что его уже заметила лиса.

— Из-за вас, — он ткнул пальцем в Ато. — Из-за ваших старых счетов погибли высокопоставленные чиновники, а мы вынуждены выступить на двое суток раньше задуманного! По-вашему, хозяин так это оставит?! Не подходи ко мне! — заметив, что Ато шевельнулся, промышленник выхватил из рукава пистолет. — У меня серебряные пули!

Ато усмехнулся. Он явно хотел, чтобы Мияги замечал его движения. До того момента, когда он окажется рядом, — быстрее, чем пуля.

— Супруг мой, — проворковала женщина и, едва Мияги развернулся к ней, — ударила его своим пистолетом по скуле.

— Супруг мой, — пропела госпожа Мияги, — вы позволяете себе слишком много. Толстый болтливый дурак.

Ему бы стрелять сейчас — но он какую-то долю секунды пытался выбрать между Ато и изменницей женой, и этого Ато вполне хватило, чтобы взлететь над очагом и, рванув пистолет, сломать заодно и руку. Господин Мияги закричал, но крик тут же задохнулся в ледяных пальцах Ато.

— Если бы ты не угрожал мне, — просипел Кагэ, — ты бы пожил немного дольше, болван.

Оба — и Ато, и госпожа Мияги — стояли теперь к инженеру спиной, а прижатый к стене господин Мияги был повернут к нему помучневшим лицом.

— Видишь ли, — любезно пояснил Ато, — твой охранник мало на что годился. Ты тоже душонкой не вышел, но вдвоем вас хватит, пожалуй.

Лица Ато инженер видеть не мог, но знал, что тот улыбается.

— Ты что, и вправду думал, что господин потерпит таких, как ты, на нашей земле хоть на минуту дольше, чем нужно?

Ато склонился к шее господина Мияги. Для этого пришлось отпустить горло — и бедняга опять закричал, но уже намного тише. Его выкаченные от ужаса и удушья, мутные глаза встретили взгляд инженера — и перестали метаться из стороны в сторону.

Да, господин Мияги. Именно так и бывает. Я убил слишком многих, чтобы не знать этого. А вот вы, кажется, считали, что это происходит со всеми, кроме вас… Мне очень вас жаль.

Глаза, полные тоски и ужаса, закатились. Даже в тусклом свете очага было видно, что лицо несчастного предателя сравнялось в белизне с лицом его убийцы. Пистолет упал — госпожа Мияги проворно его подобрала.

— Ну вот, — сказал Ато. — У всякого существа в мире есть подобающее место. Главное — уметь его правильно определить.

Господин Мияги сполз по стене беспорядочной грудой плоти и шелка. Асахине даже показалось, что он похудел, — хотя этого не могло быть.

— Как он мне надоел, — госпожа Мияги тронула мертвое тело ногой. — Как хорошо, что теперь между нами никого не будет.

Кагэ обнял ее и прижал к себе. Хитоэ упало на пол — одно, другое…

— Не здесь, — выдохнула госпожа Мияги.

— Почему?

— Он смотрит.

— Он такое видел. И не такое тоже видел, правда, Тэнкен?

— Правда, — сказал Асахина. Нужно было попытаться убрать их отсюда — не по причине стыдливости, а чтоб без помех заняться веревками. — По весне, когда спариваются собаки, такого зрелища полно на каждом углу.

— Ну вот, — Ато был доволен. — Мы его не удивим, а он за это время не развяжется.

— Неужели некому за ним присмотреть, — по голосу женщины было слышно, что присутствие Асахины, конечно, досадная помеха — но не более.

— Я никому не доверяю, — Ато уложил госпожу Ёко на пол, на упавшие хитоэ. — Это Тэнкен. Научил ли его Кацура испаряться — не знаю, но осторожность не помешает.

Нет так нет. Хотя, если госпожа Мияги так хороша, как она о себе думает, они могут и увлечься. Асахина закрыл глаза — не то чтобы ему было особенно противно, а просто так легче сосредоточиться на собственном теле. Техника связывания, которую к нему применили, оказалась знакомой. У нее были достоинства: растягивая путы в одном месте, человек неизбежно натягивал их в другом — и терял сознание из-за притока крови к голове. Были недостатки — перетереть веревку означало разрушить все хитросплетение. Конечно, вязали его основательно, и руки наверняка для верности прихвачены еще одной веревкой — но об этом можно подумать позже…

— Очнись, — сказал ему Ато. — Мы вообще-то закончили.

— Кажется, эти глупые скоты связали его слишком туго, — госпожа Мияги не стала надевать многочисленные однослойные накидки, а просто обвязала одну вокруг пояса. — Посмотри, как потемнело лицо. Чего доброго, он убьет себя.

— Они его правильно связали. Это он увлекся немного. А провозись мы с тобой еще часть колечка — и, глядишь, столкнулись бы с чем интересным.

— Тогда его нельзя оставлять одного, — насупилась женщина.

— Можно, — Ато засмеялся. — Нужно только знать как. Тот парень, который вязал тебя, Тэнкен, явно знаком с началами ходзё. Но только с началами, — Ато развязал узел на животе пленника и размотал веревку, стянувшую ноги. Асахина не шевелился — все равно помимо этой веревки, щиколотки стягивал ремень. — Труднее всего развязаться подвешенному, но для этого нужно перевязать наново: узел «крест» и вправду задушит. Ты, может, на это и согласен, да я не хочу. Пока.

Тело подчинялось слишком плохо, чтобы что-то предпринимать. Так что инженер позволил Ато ворочать себя с боку на бок и в конце концов оказался придавлен коленом в спину. Ночной убийца затянул узел, завершающий все дело — между лопатками, — и поднялся. Инженер сжал зубы, ожидая рывка — он догадывался, что Ато не откажет себе в удовольствии, и был прав. Перекинув веревку через потолочную балку, Кагэ подтянул его так, чтобы носки еле касались земли. Тело закачалось, поворачиваясь. Пока Ато закреплял свободный конец длинной веревки, госпожа Мияги подошла к Асахине и взяла его за волосы, останавливая вращение.

— Интересно, — сказала она, разглядывая веревку. — Он как бутылка в оплетке.

— Самый надежный способ не дать человеку удрать, — закончив, Ато обнял любовницу за плечи. — А хитрость в том, чтобы не пресекать кровообращения. Я не скажу, что освободиться невозможно, Тэнкен, но если тебе это удастся — придется признать, что Кацура и вправду знался с нечистой силой.

— Да, он знался с тобой, — разлепил губы Асахина. — И знал тебе цену.

— А какова твоя цена, Ран? — Ато отступил назад, чтобы полюбоваться работой. — Сколько тебе нужно, чтобы присоединиться к нам?

— А что ты мне можешь предложить?

И даже госпожа Мияги поняла, что на самом деле было сказано «что ты можешь предложить мне», и удивилась. Немного.

— Бессмертие, — сказал Ато.

— Я был бы кучей навоза, а не буси, если бы боялся смерти. Еще что?

— Возможность решать.

— У меня она есть. И я знаю, с чем справлюсь, а с чем нет.

— Как насчет семьи? — госпожа Мияги провела пальцем по его щеке. — Двух очаровательных детишек и женушки? У вас интересный вкус, господин Асахина. Вам нравятся женщины со шрамами?

— Мне нравятся женщины, — сказал инженер. — Но они смертны. И дети смертны.

— Я буду бессмертной, господин Асахина, — улыбнулась женщина. — Мои лицо и тело никогда не увянут. Я обрету силу четырех мужчин. Власть над своим и чужим страхом. И моему мужчине не нужно будет бояться, что с годами я переменюсь к нему и подурнею.

— Ему уже сейчас не нужно этого бояться, сударыня. Ваш любовник избавил его от всех страхов.

— Я сказала «мужчине», а это мужчиной не было. Но вы, господин Асахина… Вы нравитесь мне все сильнее.

— Мне очень жаль, госпожа. Я вряд ли буду вам нравиться долго.

— Достаточно долго, господин инженер, — пропела женщина. — В любом случае. Так или иначе, но я отведаю вашей крови. Дзюнъитиро обещал вас мне. Выбрать вы можете лишь одно: что будет после. Смерть или бессмертие. Как там говорил покойный инспектор — гвозди и свечи? Что бы вы ни выбрали, вы доставите мне море удовольствия.

Инженер вспомнил спокойную пустоту справа. Фыркнул.

— Я ему потом это припомню. Ну кто его тянул за язык…

— За эти годы ты стал тверже, Тэнкен, — на лице Ато изобразилось уважение. И даже, кажется, неподдельное. — Ладно, шутки в сторону. Вот настоящая цена: голова того, кто заказал мне Дракона. Ты сам назвал его имя, и назвал правильно. А то, что я его произнести не могу, — доказательство моей правдивости. Тебе даже не нужно становиться одним из нас — наоборот, ты должен оставаться человеком. Что скажешь на это?

— Что для этого тебе не стоило меня брать — достаточно было просто вызвать меня сюда и уйти. Если бы ты нырнул в тень, я бы не стал тебя искать потом. Моя работа — строить дороги. Ты все это знал и раньше. Так что ты о чем-то другом со мной торгуешься.

— Да нет, именно об этом, Тэнкен. А без меня ты не приблизился бы к нему и на ри. Он прожил так много, потому что был осторожен. У тебя и со мной-то не шанс, а слезы. Я ненавижу тебя, это правда, но его ненавижу сильнее. Он убьет тебя? Я не буду плакать. Ты убьешь его? Отлично, у тебя будет возможность посчитаться со мной. Если бы ты не был мне нужен — что мешало бы мне отдать тебя милой Ёко прямо сейчас и насладиться твоими стонами?

— Предчувствие, что никакого особого удовольствия ты не получишь.

— Получит она, получу и я, — улыбнулся Ато. — Мы чувствуем друг друга. И будем чувствовать еще лучше, когда она станет моим продолжением.

— А уж я-то получу, не сомневайтесь, господин Асахина, — сладко проворковала госпожа Мияги. — С вами — особенно. Та штучка, что я бросила в огонь, — она знакома мне с детства. Я с малых лет слышала, что добренькие Иэсу-сама и Мария-доно любят меня. Но когда моих родителей арестовали за то, что они поклонялись распятому дураку, а меня продали в бордель — где они были, эти добренькие?! Когда меня избивали за пролитую чашку или за то, что недостаточно быстро поворачиваюсь, — где они были?! И почему я должна гореть в аду за свое ремесло, если не я его выбирала?! Что ж, я все сделала, чтобы выбраться из этой проклятой страны и вернуться сюда богатой и свободной. И я отомщу этой стране — но с особенным наслаждением — тебе, который жалеет сирот и берет в жены изуродованных крестьянок. Тебе — за то, что я столько лет верила, что однажды Иэсу-сама пошлет мне защитника. И когда я отправлю тебя туда, — она снова сгребла Асахину за волосы и, прижавшись щекой к щеке, жарко зашептала в ухо, — передай, что дьявол успел ко мне раньше. И оказался лучше.

Что-то, видно, на лице инженера отразилось не то, потому что госпожа Мияги коротко вздохнула, сделала было шаг к жаровне — потом улыбнулась и осталась стоять, где стояла. И вправду незаурядная женщина, жалко.

— Ладно, Тэнкен, — улыбнулся Ато. — Время есть. Повиси, подумай. Меня ждут дела, а ты, радость моя, смени этот маскарад на что-нибудь более подходящее. Да и поспи немного. Пока ты в этом нуждаешься.

Они вышли. Асахина опустил голову.

То, что уловил в нем Ато, то, что он принял за колебание, — и в самом деле почти что было колебанием. Обещание отдать господина Уэмуру, помочь отомстить за Сакамото-сэнсэя, попало очень близко к центру мишени, а лет пять назад легло бы прямиком в яблочко.

Но с тех пор Асахина научился лучше смирять свои чувства и теперь мог отпустить их ровно настолько, чтобы ввести в заблуждение опасного врага, который силой врага еще более страшного умеет слышать несказанное.

Ато он сейчас больше жалел, чем ненавидел. А бывшего дайнагона — все же больше ненавидел, чем жалел. И убить его было с любой стороны хорошим делом. Но вот уступать, соглашаться — невозможно никак. Если Ато нужна сначала свобода, а уж потом месть — он вернется и разрежет эту веревку сам. Если нет — он просто будет выжимать уступку за уступкой, пока не останется ничего.

Время текло. Боль нарастала — сначала рвущая, потом давящая. Волны ломоты прокатывались по телу. От этого путались мысли, уголья в очаге вдруг начинали плясать перед глазами, дробясь и множась до бесконечности, а мертвец в их отсветах корчил рожи и улыбался. Сквозь шум в ушах Асахина слышал далекий гул паровозных топок, пропиточных котлов, доменных печей — огня, поставленного человеком себе на службу… Человеческий разум, превосходя любую сказку, и вправду сумел запрячь пламя в колесницу. Но здесь, в Кадзибаяси, машины не сделали людей счастливее — напротив, обрекли на новые муки. Машина — всего лишь орудие; огонь, запряженный в колесницу, везет туда, куда правит человек, — но по мере того, как машины будут становиться мощнее, станет ли меньше таких людей, как супруги Мияги, Синдо, Ато?

Темнота сжимала его так же туго и мучительно, как веревка. Погас очаг? Или он теряет сознание? Уже на грани забытья он услышал крики:

— Пожар! Пожар!

Это было в прошлой жизни — этот запах гари повсюду, везде, днем и ночью, только другой немножко, здесь было больше настоящего дерева, больше смолы, меньше бумаги и бамбуковых реек, меньше людей, а металлический вкус все тот же, ни с чем не перепутаешь, металлический вкус и сухой, шелушащийся, бурыми чешуйками осыпающийся запах. Конечно, должен быть пожар, раз они хотят, чтобы все стало, как раньше… Хорошо, что в кладовке душно, хорошо, что сюда потянуло дымом, — иначе он вышел бы из этой мути рывком, и, наверное, привлек бы внимание одного из… как их все-таки называть — правильно, не торопись, скользи вниз, вниз, по кругу. Нельзя фокусироваться. Огонь мог быть случайностью, а мог не быть. И слишком сильная надежда, слишком сильная радость могут приманить кого не надо…

Потом был удар. Словно плоской доской хватили по всему телу. Скрип волокна под лезвием — пришельцу не хотелось возиться с узлами. Испустив горестный вздох, боль ослабила объятия. Асахина смог втянуть приправленный дымом воздух полной грудью и тут же закашлялся.

— Выпейте, — в губы ткнулась фляжка. Сакэ. Рука была холодной.

— Хорошее сакэ у господина Мияги, — пробормотал Асахина после трех глотков.

— Да, — согласился невидимый. — Сакэ хорошее. Вот все остальное с наветренной стороны не положишь.

— А что так, — вдох-выдох, — хорошо горит?

— Усадьба, — невидимка придержал флягу. — И сторожка. И все, что подвернулось. Мы вот сейчас загоримся. Я вас понесу.

Инженер не возражал — в основном потому, что для решительных возражений слишком плохо чувствовал свои руки и ноги. Ато приказал сохранить до времени его жизнь? Или это агент Сайто? Да, рука холодная — но мало ли отчего у людей бывают холодные руки…

— В очаге лежит… ваша вещь, — сказал незнакомец. — Попытайтесь ее достать. Я… не могу.

Инженер повел плечами. Значит, и не первое, и не второе, а вовсе третье. А совет правильный. Он пошарил в теплых углях и наткнулся на кусочек металла. Странное дело — оловянный крест не расплавился в очаге. Хотя… Он вспомнил своего крестного отца, химика и металлурга мистера Берли. Его улыбку. Его слова о том, что этот крест дороже золота. Да, конечно. Еще бы. Это же никель. Асахина улыбнулся и спрятал крестик в карман.

— Куда мы?

— Вниз, — юрэй поднял его на закорки. — Утро все ближе. Ато ведет отряд туда.

— А вы?

— А мне догонять. Держитесь. Я, — злобно пояснил юрэй, — в немилости. Мне тут человека взять приказали, а я его насмерть зашиб. Больно шустер оказался. Так что теперь я рикша. Когда прибудем на место — попробую вам помочь, но ваш меч унесла эта сука, и я не могу его коснуться, как и вашего креста. Вам придется добывать его самому.

Юрэй вынес Асахину из сторожки — и чуть ли не сразу занялась крытая дранкой кровля, на которую ветер занес угли с горящего склада. Пылало все: лесопилка, усадьба, гостевой домик. Началось, видимо, с усадьбы — она выгорела дотла, только почерневшие сливы тянули скрюченные руки. Шахтеры и лесорубы валили с подветренной стороны деревья и насыпали земляной вал, чтобы не пустить огонь в лес. Спасти строения уже никто не пытался. Кучка детей, сбившись на безопасном пятачке под присмотром старух, беременных женщин и нескольких девок из гостевого домика, молча наблюдала за пожаром. Асахина заметил чернокожую — она что-то делала с лежащим шахтером.

— А с ними что? — спросил инженер.

— А что с ними станется? Тут пересидят.

К занявшейся сторожке бросились с топорами и крючьями — завалить ее побыстрее, пока не разгорелась как следует. Охранников было совсем мало, и выглядели они потерянно.

В свете пожара Асахина разглядел своего спасителя — высокий, не намного уступает ростом Сайто и куда шире него в плечах. Худой — а бывают ли толстые или просто круглолицые юрэи? Седоволосый, хотя лицо, насколько он мог разглядеть, вися на закорках, — молодое. Грубый йосский акцент он расслышал еще в темноте.

В руке юрэй держал копье.

— Могу ли я узнать достойное имя?

— Не можете, — буркнул юрэй. — Достойного никогда не было, недостойное от глупости померло.

И помчал вперед и вниз, быстрыми широкими шагами, с такой легкостью, словно не взрослого мужчину нес на плечах, а двухлетнего малыша. На этот размашистый шаг отозвались все синяки и ссадины. Асахина закусил ворот мундира, а шагов через триста попросил:

— Дайте я пойду сам. Я не убегу. И сил не хватит, и темно…

Действительно, отсветы пожара остались далеко позади, и только звезды освещали теперь дорогу. Юрэй не ответил на просьбу — но какое-то время спустя бег его стал затрудненным, и инженер с удивлением услышал тяжелое дыхание.

— Кажется, мне и впрямь придется дать вам отдохнуть, — юрэй сгрузил его на обочину. — И себе заодно. Вы очень тяжелый, господин инженер.

— Всего-то шестнадцать канов, — удивился Асахина.

— Да? А мне кажется, что кроме вас я волоку, самое малое, еще одного человека и бревно.

Асахина облизнул пересохшие вновь губы.

— Еще одного человека и два бревна, — поправил он и засмеялся. — Хорошо хоть не в гору!

— И что за люди, — сплюнул юрэй, — шутят так, что через год понимаешь…

— Да нет, — серьезно сказал инженер. — В гору было бы хуже. Можно ли узнать, чем я обязан…

— Тем, что кое-кто слишком много о себе возомнил.

— Не верю, — качнул головой инженер. — Если бы дело было только в этом, вы бы не напомнили мне, что я потерял в очаге.

Юрэй промолчал. Инженер поднялся.

— Идем. Драка ведь не будет нас ждать?

— Будет. До утра.

— Утром придет состав. Который вы попытаетесь захватить. И приведут его мои друзья. Так что ждать не буду я.

— Не тронут они ваших рабочих. Им же машинист нужен.

— Им и лесорубы нужны были, так? — Асахина быстрым — насколько мог — шагом пустился по дороге. — И что с лесорубами сделали? Может быть, вы знаете?

— Им вообще нужны машинисты. Они старину любят, но это рушить не будут. Себе возьмут. Если не подавятся. Амулет бы свой надели… его, правда, издалека видать, тут уж ничем не поможешь.

Инженер промолчал на последнее предложение — во-первых, ничего подходящего для гайтана под рукой не было, во-вторых, слишком темно, чтобы продеть шнурок в ушко прорези. Если юрэй, желающий оставаться безымянным, этого сам не понимает, незачем ему и говорить.

Дорога белела в свете звезд — а вот по сторонам от нее царила тьма непроглядная. Даже будь он здоров как конь — никакой возможности уйти в лесу от юрэя нет, он завязнет в кустах прямо у обочины. На очередном повороте он остановился — дать себе отдых и справить малую надобность. Юрэй, шедший впереди и оглядывавшийся то и дело, остановился неподалеку за тем же.

— Что это там внизу? — инженер смутно различал перед собой в отдалении какой-то предмет неестественно правильной, рукотворной формы — но не мог понять, что это.

— Телега, — сказал юрэй. — Которая по рейкам ходит, для угля. Слетела с поворота, видно, — ее тут и бросили, чтобы не мешала.

Асахина застегнул штаны.

— Помогите мне спуститься.

…Тормоза оказались в порядке. Одно из колес — инженер не сразу это понял — трава, кусты, тени — погнулось слегка при ударе. А может, оттого и слетела вагонетка. Чинить колесо было нечем, Асахина так и сказал. Его странный спутник пожал плечами, взял и потянул. Выровнял. Только еще какое-то время было слышно, как он дышит.

Потом они вдвоем поставили вагонетку на колеса и дотолкали до реек. Она была не так уж тяжела — корпус все-таки из дерева. Юрэй почти без натуги поставил ее на рельсы.

Минуту спустя они катились к нижней деревне. Асахина не снимал руки с тормозной рукояти — перевернуться на очередном повороте совсем не хотелось. Так что скорость была совсем не той, с какой по этой дороге несся бы юрэй,— примерно так бежал бы вниз по склону здоровый человек в ясный день.

Асахина точно не успел бы надавить на рычаг. Поэтому юрэй надавил на Асахину. Вышло куда резче, чем нужно, — тележка опрокинулась и оба кувыркнулись с откоса. Звук падения не привлек внимания идущих — отряд был еще далеко и производил довольно много собственного шума. Но вот самочувствия Асахины полет не улучшил, а тормоз от чрезмерного усилия юрэя сломался и безнадежно заклинил ходовой механизм.

— Извините, — пожал плечами юрэй. — Не привык к этим штукам. Но ехать дальше все равно нельзя.

Асахина не мог ничего сказать — только дышал сквозь зубы.

— Не хрипите так, — юрэй поднялся. — Сюда идут.

Он всмотрелся в темноту — и вдруг бесшумно засмеялся.

— Что? — шевельнул губами инженер. Теперь уже и он слышал, что кто-то поднимается по склону. К ним.

Юрэй встал, отряхнул колени.

— Ты шумишь, — сказал он тихо, но достаточно отчетливо. — И хромаешь.

— У меня и голова болит, — отозвались из темноты.

— Ты, наверное, оттого и соображаешь плохо. Чуть дружка своего не поджарил.

— Я понадеялся на тебя. Разве ты его не вытащил?

— Я здесь, — Асахина почему-то вдруг почувствовал себя счастливым. Эти двое разговаривали как старые знакомые. Даже друзья.

— Я так и понял, — человек подошел и сел, прислонившись к опрокинутой вагонетке. — Кому бы еще нужна была эта штука?

— У вас был свой человек на шахте, — сказал инженер.

— Был, — согласился инспектор. — А теперь нет. И погиб он даже не потому, что его раскрыли — просто, кажется, кому-то кушать захотелось. А в одном из отнорков шахты очень скверно пахнет. Там взрывом обрушили свод — но руки-ноги еще торчат. Что у вас было месяц назад, Сано?

Сано? Копье. И акцент. Он не подумал об этом сразу, потому что считал Хараду мертвым. И даже после явления другого мертвеца — Сайто — ему в голову не пришло, что Харада тоже может быть жив. Мало ли кто говорит с йосским акцентом…

— Там эти… взяли пару детишек. Сладко им, видишь ли. А лесорубы решили, что с них хватит. Только они думали, что нас от силы пятеро… и что днем да толпой они всех положат. Вот качество шпал и испортилось.

— А давайте его испортим еще сильнее, — инженер приподнялся на локтях. — Давайте взорвем завод. Само собой, людей нужно вывести.

— А вы в состоянии это сделать?

— Он сейчас не боец, — сказал Харада. — Так что больше некому. Пусть попробует.

— Людей охраняют, — Сайто качнул головой. — Как их выведешь? 

Инженер сел. 

— Если выгнать всех из пропиточного цеха и довести температуру в котлах до точки вспышки — то котел станет как бомба с часовым механизмом. Охрана побежит от казарм раньше, чем котлы взорвутся. И все остальные побегут. Все же понимают — и огня будут бояться даже больше, чем этих. Только нужно, чтобы побежали вверх, а не вниз. Жалко, что отсюда не видно пожара.

Харада вдруг вскинулся, словно прислушался. Или нет — словно его внезапно вздернули за шиворот.

— Он… едет… сюда… — прохрипел бывший копейщик из Синсэнгуми.

— Близко? — инспектор по-прежнему сидел, прислонившись к тачке.

— Да… на стан… ции… То… ропит меня…

— Он может узнать то, что знаешь ты?

— Д-да. Не с-сразу.

— Господин инженер, вы в пропитку, я — на дамбу. Сано, постарайся потянуть время — сколько можешь, столько и будет.

— Амулет у него возьми, — вроде бы господин Харада продышался. — А то я его не дотащу.

— Меня не нужно нести! — возмутился инженер.

— Нужно, — отрезал Сайто. — До места не меньше ри, телега сломана, а как вас шатает, я и в этой темнотище вижу. Мы до полудня не успеем, если вы пойдете сами.

— Тогда держите, инспектор Фудзита, — инженер ткнул в руки Сайто что-то маленькое, четырехконечное. — И Ато еще рассчитывал, что я буду драться…

— Он рассчитывал не на тело, — Харада подставил спину. — Держитесь хорошенько, Асахина-сэнсэй.

— Если я отстану, ничего страшного, — сказал сзади полицейский. — Я постараюсь подождать, пока у вас не рванет.

— Погодите, — сказал Асахина. — Взрывать и топить никогда не поздно, да и дамбу они, если взорвется пропиточный цех, рванут сами. А вам ведь нужны доказательства. Нужны свидетели.

— Из четы Мияги получатся прекрасные свидетели, — хромота не мешала инспектору шагать достаточно размашисто.

— Из господина Мияги никакого свидетеля не получится, — возразил инженер. — Ато убил его. Чиновники из военного министерства, вовлеченные в заговор, — убиты. Синдо убит. Рабочие ничего не знают. Уцелевшие солдаты не помогут вам утопить Уэмуру, если тот будет все отрицать. Сначала мы должны взять госпожу Мияги. Она единственный свидетель, который даст вам нужные показания.

— Прекрасно. Как прикажете ее добывать?

— Пусть господин Харада отнесет меня туда, куда ему поручили меня нести. Ато и его женщина хотят убить Уэмуру сами. Они проследят за тем, чтобы у меня были свободны руки — и чтобы в них был меч.

— А людьми он управлять может? — вскинул голову инспектор, видимо, вспомнив что-то.

— Мы все можем. Немножко, — сказал Харада. — Он — много лучше. Но не всеми. Им — точно нет.

— Почему вы спросили?

— Деревня, господин инженер, деревня. Он здесь жил, долго. Против этих пошли с топорами, а против него не ходили, нет… — инспектор кивнул сам себе. — Ладно. Хотите сыграть так, играем так. Худший вариант уже не прошел, остальное — вопрос везения. Давай, Сано. А я попытаюсь… прикинуться большой собакой.

Ри — это около шести тысяч шагов. Правда, Харада несся большими скачками. Наверное, три тысячи. И хотя юрэй старался бежать как можно более ровно, Асахине временами казалось, что он вот-вот расколется, как сырое яйцо. Именно как сырое — расколется и потечет. Но иначе никак. Иначе он ковылял бы даже медленнее, чем хромающий инспектор. Ну почему, почему Харада сломал тормоз?

Дорога пошла вдоль обрыва, с которого уже видна была станция и цеха. У плотины им загородили дорогу.

— Кто идет?

— Маруяма, — небрежно ответил Харада. — Своих не узнаешь, тыква?

— А это что?

— Кагэ в сторожке забыл. А хозяин требует.

— Он здесь?

— И ты меня задерживаешь, балда.

— Мне нет прощения! — охранник чуть ли не в колени себя головой ударил.

— Господин Харада, — выдохнул Асахина в ухо юрэю, когда они миновали дамбу, — если вы еще и через поселок пронесете меня бегом — боюсь, я не так скоро приду в себя, как требуется. Смотайте мне чем-нибудь для вида руки да и ведите себе.

— Хорошо, Асахина-сэнсей.

Юрэй осторожно поставил его на землю. Поддержал. Достал откуда-то небольшой моток веревки, закрепил руки — кажется, что плотно, а выскользнуть легко, — обмотал остаток поперек туловища. — Вам придется покупать новый мундир.

— Не напоминайте, — сквозь зубы сказал Асахина. — Еле за этот рассчитался… насколько он близко?

— Очень близко, — выдавил Харада.

В поселке было людно. На размещение двух с лишком сотен солдат он не был рассчитан, и те сидели вдоль склада — кто похрапывал, кто играл в кости, кто тихо напевал. Некоторые с любопытством оглядывались на Асахину, некоторые прятали испуганные глаза от Харады. Инженер встречал взгляды с жалостью — чем эти парни отличались от тех, кого он водил в бой под Уэно и под Фукухарой? Ничем. А может, это они и есть. Командиры соблазнились — и вот они сидят здесь и ждут непонятно чего. Расходный материал, как и жители деревни. Как и Ато.

Асахина понемногу закипал — и это было весьма кстати. Гнев — умеренный, не застящий глаза — хороший союзник в бою.

Они остановились перед зданием конторы. Асахина обратил внимание на жеребца у коновязи. Высокий конь — инженер плохо разбирался в европейских породах, — темно-серый, как грозовая туча, сильный и нервный. Шкура его лоснилась — и слуга обтирал это страшное животное, стараясь держаться подальше от зубов.

Господин Уэмура приехал буквально только что.

* * *

— Кто идет? — окликнули с плотины.

— Маруяма.

Эти люди не были беспечны. Просто солдаты, а не бойцы. Знают то, что им положено знать, знают хорошо. Расположились правильно, винтовки держат, как надо, но снимать их отсюда было бы чистым удовольствием.

— Почему один?

— Отправили назад, проверить, что за шум. Там вагонетка перевернулась, пустая, — он вообще-то не был обязан отвечать, но для охранника из провинции солдат — уже начальник.

— А что она там делала? — допытывался солдат.

— Наверху пожар, — голосом Сайто дал понять, что ему совсем не хочется объясняться, но так и быть… — На шахте. Добро это вниз толкнули, чтобы от огня уберечь. Одна докатилась вон дотуда — и упала. Всё. Я пройду, что ли?

Он прошел бы через этих олухов в любом случае, но не хотелось начинать прямо сейчас.

— Проходи, — кивнул часовой.

— Спасибо.

Он пошел по дамбе, быстро, не глядя по сторонам, как человек, который ходит тут каждый день. Да ему и не нужно было смотреть — все присмотрено еще в первый раз.

Итак. Под ногами — плотина. Ниже плотины — ручей, который довольно легко перейти вброд и через который проложен невысокий деревянный мостик. На берегу ручья — сушилка, угольная яма, пропиточный цех, там же бараки работников. На другом — контора, склады и станция.

Наверху полыхнуло неплохо — интересно, как будет внизу.

Точка вспышки. Хорошее выражение. Мы прошли ее в 1864. Температура поднималась, давление не уменьшали и где-то там в глубине — наверняка я представляю себе неправильно — возникла белая точка, размером с игольное ушко. И те, кто остался жив, очнулись через пять лет и не узнали пейзажа. А некоторые — и себя. Как Сано. Ноги и возможность отомстить… это тоже потому что огонь. Ему нужно где-то гореть, он не разбирает, человек не всегда может за ним успеть. Ноги и месть — мне бы это не подошло. Месть не имеет смысла. Иногда приходится хлопать дверью, не так ли, фукутё? Но это другое, это часть войны, вернее, часть спора. Хочешь, чтобы твои слова прочли, — напиши их кровью. Люди обращают на нее внимание, так уж они устроены. Не самый лучший способ, но бывает так, что другого нет. Я ничего не отдал бы за месть — а за возможность удержать Вакамацу? А за шанс успеть на север? Ведь на севере можно было устоять. И не просто устоять — лес, железо, уголь. Гавани, рыболовный флот. Эномото знал, что делал, — пять-шесть лет, и республика стала бы незаменимой для всех. Если бы можно было купить эти пять-шесть лет… Да, тут я бы согласился, не раздумывая, но позаботился бы о том, чтобы рядом все время находился кто-то вроде Тэнкена. На потом. Потому что мне бы понравилось. Мне бы обязательно понравилось.

Он перешел ручей, и его снова окликнули.

— Маруяма, — вяло сказал он.

— Дураяма, — огрызнулся постовой. — Куда прешь ночью на правый берег?

— К бабам, — наугад сказал Сайто, сокращая расстояние.

— Всё, бабы закончились, орясина. Тревога, утром выступаем. Пойди в кусты, руками сделай себе бабу.

— Запросто, — приблизившись вплотную, инспектор раскрытой напряженной ладонью ударил солдата в кадык. Гортань хрястнула, глаза солдата выпучились от боли, но даже крикнуть он не мог. Сайто схватил его обеими руками за голову и резко повернул. Подсел под обмякшее тело. Огляделся.

Никто не бежал к нему, поднимая тревогу, никто не наблюдал за мостом — этот пост не имел особого значения. Они просто заворачивали назад тех, у кого не ко времени разгулялась похоть. Может быть, часового получилось бы и не убивать. Если бы знать, что он один.

Инспектор аккуратно — все-таки очень шумное дело эта амуниция — опустил тело в одну из промоин, свел над ним ветки. Найдут, конечно, если будут искать, но найдут не сразу.

Перебежками добрался до бывшего поста — а там выпрямился и пошел, не скрываясь — пропустили и пропустили.

А вот у входа в пропиточный цех так уже не выйдет. Там двое. И двое внутри. Значит, придется рубить и стрелять.

Он резко вдохнул и выдохнул. Стоп. Стоп. В голове словно зазвучал голос Асахины:

«Чтобы температура держалась ниже точки вспышки, котлы охлаждают водой, поступающей из запруды. Видите трубы вон там? Когда температура начинает подниматься — синий кран ослабляют. Если она опускается — закручивают…» Но ведь если из труб не будет поступать вода — синий кран можно ослаблять сколько угодно…

А трубы охраняются? А трубы не охраняются. Они просматриваются с четырех постов — и если кто-то, кому не положено, будет с ними возиться слишком долго, на него обратят внимание. Да и сами рабочие наверняка приглядывают — от этого их жизни зависят… В принципе, этого достаточно. Но не сегодня. Топор бы раздобыть. Шум, конечно, — но Тэнкену шум сейчас скорее полезен.

В тени цеховой стены он пробрался к трубам, ползущим от запруды к цеху. Ба, да они бамбуковые! И разумно, пожалуй, — металл нужен только там, где уже горячо, так отчего здесь, подальше от цеха не обойтись деревом. Кто же в здравом уме будет неосторожен с такой трубой? И мы не будем неосторожны. Мы будем тщательны.

Тэннен-рисин-рю — стиль, придающий большое значение силе удара. Пробивающий вражескую защиту, а не обходящий ее с помощью хитроумных финтов. Поэтому ученики упражнялись с боккенами, утяжеленными против настоящих боевых мечей. И поэтому боккены часто разлетались в щепки…

Удар, еще удар… Вверх брызнул фонтан — не хуже, чем в императорском саду. Вот пропасть…

Значит, синий кран был уже открыт на полную мощность. На самом деле — неплохо.

Вот только… Нет, Сайто не стал пригибаться — выстрел, другой, они сейчас сами сообразят, что палить почем зря в темноту не стоит… но бегать с такой ногой все-таки не хочется. Нехорошо вышло с фонтаном. Просчитался.

Рабочие пропиточного шум поднять должны — но если охрана новая, они могут попытаться их удержать — так что лучше добавить заранее. Достаточно далеко он отбежал? Пожалуй.

— Слушайте! — рявкнул он во весь голос. — Это ж охладительная труба лопнула!

Те, кто поближе, конечно, прекрасно слышали два сильных удара — а может, и видели отблеск меча, — но те, что дальше, видели только фонтан.

Из пропиточного цеха было два выхода: один — со стороны ручья, другой — со стороны бараков. В первый завозили тачки с предназначенным к пропитке деревом, из второго — выкатывали. Наверное, в цеху есть что-то на случай вот такого вот несчастья — и надо бы не дать это «что-то» применить.

У второго выхода двое охранников размахивали дубинами, не давая рабочим покинуть цех. С отчаяния те могут и исхитриться остановить котлы… Сайто подбежал к сторожам и в два удара очистил дорогу.

— Ну, чего встали?! — заорал он на рабочих, обомлевших от неожиданности. — Бегите в бараки, выводите людей, гоните их вверх по дороге! Сейчас взорвут плотину!

— Взорвут? — кто-то сохранил голову на плечах, вообще-то молодец, но сейчас — лишнее.

— Взорвут! Трубы разнесло — там такой фонтан, с дороги видно! Бегите и всех гоните вверх!

После этого налаживать что-либо в цеху ни у кого настроения не было. А у Сайто настроения не было выяснять, насколько близка точка вспышки. Кругом свиристел пар, ревел скованный огонь и стонало железо — он отступил в сторону, чтобы толпа не снесла, окинул взглядом опустевший цех — и заковылял вместе с последними, стараясь держать голову ниже и прятать меч, чтобы издали сойти за одного из рабочих. Если заметят, пожалуй, отбиться можно, но хорошо бы дойти до бараков тихо.

Нога болела с каждым шагом все сильнее — растревожил вместо того, чтобы дать покой, эх, Кондо всегда ругал за такие дела, особенно его, к боли относившегося легкомысленнее других.

— Стой! Стой! Куда?! Поворачивай! — охранники у бараков, видя, что пахнет бунтом, похватали уже не палки, а пистолеты. Один успел выстрелить — и тут же исчез в месиве тел, сладострастно топчущих и рвущих. Второго Сайто срубил и подхватил пистолет раньше, чем несчастный упал. Двое других предпочли бежать.

Теперь оставалось самое сложное — направить толпу куда надо. Потому что есть еще солдаты, которые, скорее всего, еще не поняли, что произошло.

* * *

С помещением конторы было что-то не так. Казалось бы, ничего не изменилось — разве что освещение. Глухие жалюзи, заморские лампы с гнутыми стеклами… а вот в самом воздухе будто что-то искривилось, как тогда на ужине, только много, много сильнее. И можно было угадать, где проходят складки, — по тому, как стояли и двигались люди.

— Господин Асахина. Очень рад вас видеть, — маленький чиновник с необычайно белым, нежнее лепестка кувшинки, лицом, был центром, средоточием расходящегося по комнате холода.

«Как алмаз, который крепче камня, сделал Я чело твое; не бойся их и не страшись перед лицем их, ибо они мятежный дом», — вспомнил Асахина. И ответил спокойно:

— Доброй ночи, господин Уэмура.

Вот бы кому пошел наряд времен Камакура… и времен Нара, и времен Эдо. Но много лучше ему бы пошла земля. Со всех сторон.

«Нет», — сказала земля и накрыла его самого, выворачиваясь наизнанку, вытесняя его куда-то туда, где шуршало и скреблось, заменяя его собой.

Он задыхался, он боролся с накрывающим валом. Каким-то образом колдун почуял один из самых темных его ужасов — быть погребенным заживо. Опоры под ногами не было, а грудь сдавливало все сильнее. Он знал, чего хочет Уэмура, — просьбы о пощаде, хотя бы мысленной, хотя бы знака. Вернуться домой, на свет, к О-Аки и малышам — разве для этого не стоит поступиться гордостью?

Гордостью? Да, конечно… Только тогда разойдется ткань и земля посыплется вовнутрь, в него самого, — и у него уже не будет силы остановить ее. Его все равно не станет, не станет нигде. Он не вернется, никто не вернется.

Он вскинул перед собой руки — кулак в ладонь, — останавливая, раздвигая, рассекая непроглядную толщу страха. Знал, что его сомнет, — но без сопротивления уходить было негоже. «Как алмаз, который крепче камня…»

Пелена стекла с него. Медленно, оставляя за собой какой-то маслянистый слой. Все четыре конторских лампы горели ровным желтым светом. Воздух по-прежнему гнулся, но стал прозрачен.

Госпожа Мияги улыбалась. Теперь на ней был европейский мужской наряд для верховой езды, и волосы она уложила в европейском стиле — и эта одежда подчеркивала то, что в Европе считается недостатками женской фигуры: маленькую грудь и далеко не идеальной прямизны ноги. В руках госпожа Мияги держала длинный сверток — меч, как надеялся инженер.

— Вот видите, друг мой, — полуобернувшись к Ато, сказал господин Уэмура. — Ваши прогнозы оказались неверны: господин Харада не только остался с нами, но и привел пленника.

Инженер развел и опустил сомкнутые над головой руки. Бесполезные веревки лежали на полу. Он подвел Хараду, подвел Сайто… кого еще? Всех этих рабочих, чьих имен он не знает? Солдат, пригнанных сюда на убой? Теперь, когда их обман раскрыт, как долго Уэмура даст им жить? Лицу было щекотно от пота. Сил поднять руку и утереться не было — их хватало только на то, чтобы сидеть на коленях прямо, не заваливаться набок. Все, что он успел скопить, пока его нес и вел Харада, Уэмура забрал легко, играючи.

— Неужели ваша прежняя работа надоела вам, господин инженер? — маленький чиновник все еще смотрел на него. — Убивать промышленников и помощников министра — довольно странный способ подавать рекламации. Глубоко скорблю, но мне придется обойтись с вами сурово. Не в добрый час вы решили вернуться к деятельности Тэнкена.

— Занятно, — усмехнулся инженер. — Мне всегда казалось, что если мне и отрубят голову — так за то, что я совершил. А Тэнкен в роли принца Аримы — как-то даже и смешно. В наши времена позором было приписывать себе чужие дела и спихивать на других свои. Сомнительная честь, но у убийц времен Бакумацу она была. Ато, куда она делась?

— Все когда-нибудь проходит, — в глазах у Ато было пусто и темно.

— Ну, от вас никто и не ждет, что вы станете писать песни и завязывать ветки сосен, — перехватил разговор чиновник. — Да и новый мир родится не через год после вашей смерти.

Есть за что поблагодарить традиции родного дома, будь он проклят. Историю в Мито вбивали накрепко. Через год, через год после смерти принца родился основатель рода Фудзивара, тень за троном… Вы и в самом деле считаете, что я мертв, господин Уэмура, вы сказали мне слишком много.

— Вот как, — инженер смог, наконец, утереть лицо. — Это не вам ли некогда изволил отмахнуть руку Цуна Ватанабэ, когда вы примерились им пообедать?

Чиновник улыбнулся.

— Люди моего рода славились своей красотой. Но я не думаю, что даже такая деревенщина, как Цуна, мог принять мою скромную персону за прекрасную даму.

— Даже такая деревенщина, как я, — усмехнулся Асахина, — может отличить мужское поведение от немужского. В этом смысле и госпожа Мияги — больше мужчина, чем вы.

Главное, подумал он, чтобы Уэмура поменьше обращал внимания на Хараду. И подольше не спрашивал о главном.

— Кстати, а как так получилось, что эту во всех отношениях достойную — тут вы правы, Асахина-сан — женщину посетила такая беда? Кто сделал ее вдовой?

— Кагэ, — инженер перевел взгляд на старого врага. — Ты и впрямь сильно изменился. Прежде ты не стеснялся убийств.

— Прежде и ты не возражал против лишнего.

— Мне было семнадцать, и я был дурак. У тебя — только одно оправдание.

— Оправданий, Тэнкен, не бывает.

— Даже если так, я все не могу понять, зачем вам нужен повод убить меня, когда у вас есть на это причина.

Чиновник опять смотрел на него. Асахина был в этом уверен, хотя сам не сводил глаз с Ато. Просто эта тяжесть уже успела стать знакомой.

— Если я решу, что его убили вы, Асахина-сан, станет так.

— Нет, господин Уэмура, — инженер расправил плечи. — Никогда. Ваша воля в таких вопросах — меньше, чем ничто.

— Ато, — Уэмура даже не скосил глаз в сторону ночного убийцы, но тот прижался к стене и скорчился, словно в него ткнули факелом. — Я полагал, что ты умнее. Что у тебя хватит сил дождаться того момента, когда мы займем Токио, чтобы атаковать меня.

Ато запрокинул голову. Лицо его было серым.

— Ты решил, что сможешь отомстить всем сразу, не так ли? Ну а что до вас, Харада-сан… мне показалось очень странным, что никаких доказательств смерти господина Сайто вы не принесли. Инспектор, отправляясь сюда, рассчитывал на старую дружбу и старую вражду. Что ж, он верно оценил вас обоих. Но недооценил меня.

— Он оценил вас вернее, чем думал, — сказал инженер. Или именно так, как думал, но об этом потом, когда будут время и силы.

Ато пополз вниз по стене. Асахина знал, почему он не кричит. Просто не может.

Воздух сгустился до патоки — а потом тяжесть будто осыпалась, и стало можно дышать.

— Мне не нужно было сердиться, — грустно сказал чиновник. — Вы все хотя бы ощущаете, насколько неправильно устроен мир. А вы,— он слегка кивнул в сторону инженера,— не только чувствуете, но и понимаете — что удивительно для человека вашего происхождения.

— В вашем присутствии, — Асахина сглотнул, — очень трудно не понимать. Безотносительно происхождения.

— Я не думаю, что это понимание настигло вас в моем присутствии. Для этого вы слишком долго искали способ вправить этот вывих.

Инженер молчал. И слушал. Внимание было не так уж сложно изобразить, ему и в самом деле было интересно. Но главное, главное каждое слово занимало место — во времени. Падало как камешек в чашу с водой — может быть, камней окажется достаточно, чтобы вода потекла через край.

Можно поторговаться, можно даже подкинуть ему взгляд… Или вот эту досаду, которую он истолкует по-своему.

— Господин инженер, не нужно, пожалуйста. Я вижу вас. Я вижу вас таким, как вы есть. На всю глубину, до дна. Это приходит со временем вместе со способностью жить на свету, как живут люди. Ато так не может, но он просто слишком молод. И он, в любом случае, вас не поймет. Я здесь единственный, кто вас понял. Я не посмеюсь над вашей детской мечтой о спасении богини — кому как не мне знать, что делает с нами бренность этого мира. Это старый принцип: каждый должен находиться на своем месте — и тогда останется только то страдание, которое приходит от неба, да и ему можно будет противостоять. Но кто знает, где его место?

—Я знаю, где мое, — проговорил инженер. — Против вас.

— Вы ошибаетесь, потому что вы на много сотен лет меня моложе и смотрите вверх от подножия горы, а не вниз со склона. Вы видите, что здесь пострадали неприкасаемые и лесорубы — и ваше сердце переполняется болью и гневом. Если вы захотите стать старше, вы поймете, что большинству людей выбирать между страданием и блаженством просто не дано. Они страдают, потому что так за них решили другие, а эти другие не в силах сделать выбор между большим и меньшим злом. Да и не собираются его делать чаще всего. Лишь бы набить мошну и брюхо, успеть насытиться ничтожными благами этого мира, пока не настал черед отправляться в могилу. Они тоже смотрят вверх с подножия горы. Но, в отличие от вас, не способны взлететь даже мысленно.

Им не поможет даже знание, они и его превратят в топливо для своих страстишек, не так ли, госпожа Мияги?

Госпожа Мияги усмехнулась. Ей, дочери лицемерной и практичной эпохи Эдо, этот поток хэйанского красноречия был, похоже, так же противен — но по другим причинам.

— А что же такое вы особенное, господин Уэмура? Вы глядящий вниз со склона горы на нас, муравьев? Вы прожили сотни лет — ну так что же? Где ваши свершения, где выстроенные вами замки, разрушенные города, покоренные народы? На что вы истратили свою мудрость и свои дары, господин бог? На то, чтобы прятаться по темным углам? Искусство, доступное любой крысе.

Чиновник покачал головой. Он больше не гневался — и стал по-настоящему страшен.

— Невозможно заставить людей измениться, пока они не захотят измениться.

Рёма говорил то же самое, почти слово в слово — но почему в устах Рёмы каждое слово звучало иначе? Может быть, потому, что Рёма не смотрел с вершины холма. А может быть, потому что Рёма не знал, как правильно — и знать не хотел.

— Когда люди захотели измениться, — усмехнулась госпожа Мияги, — вас, кажется, полоснули мечом при штурме дворцовых ворот.

Интересно, кто такой шустрый оказался, — удивился Асахина, а госпожа Мияги, словно прочитав его мысли, добавила:

— Вроде бы, кто-то из дружков вашего инспектора…

Эти могли. В свалке, когда мятежники, того и гляди дворец возьмут — да там демона грома зарубили бы и не заметили.

— Он мертв и гниет на севере, — улыбнулся Уэмура. — А я жив. В этом мое преимущество, господин Асахина. Вы не сможете победить. У вас не получилось убить даже Ато, а он младше меня и куда менее совершенен. Взорвете плотину — я выплыву. Изрубите меня в куски и сожжете тело — я восстану из праха. Вы можете, если произойдет даже не чудо, а много чудес подряд, сорвать сегодняшний заговор — но разве это поможет вам завтра? Господин Асахина, мне не хочется вас убивать, потому что я вижу вас. Вас, а не вашу оболочку. Вы хотите правильных вещей. Чтобы мир был устроен, чтобы не торчали гвозди, не стирались края и никого не затягивало в зубчатые передачи. Но людям не под силу переделать себя — и вы решили, что под небом можно жить, но ничего нельзя сделать. И поклонились заморскому богу, в надежде, что хоть за пределами жизни все станет, как надо. Вы зря пошли искать так далеко.

Асахина улыбнулся. Лично он с каждым словом Уэмуры убеждался в обратном: не зря. Нет, не зря.

— Вы думаете, что выигрываете время для инспектора? Нет, для меня, — печально улыбнулся чиновник. — Он думает, что я занят вами и что он может действовать. Он забыл, что стоит на моей земле. Мои младшие чуют живую кровь сквозь дерево, металл и камень. И они знают всех здешних эта. Он не растворится в толпе, как не могли бы и вы. Он не пахнет страхом. А вы… вы — нечто совершенно особенное, господин Асахина.

Маленький чиновник легко, в одно движение скользнул вперед — оказавшись к госпоже Мияги и Ато спиной.

— Возможно, из-за моих слов, сказанных ранее, вы решили, что зачем-то нужны мне. Я невольно ввел вас в заблуждение — в каком-то смысле вы мне и вправду нужны, но вовсе не как инженер и не как бывший хитокири. У меня нет недостатка в умных головах и сильных руках. У меня есть недостаток в людях с правильными устремлениями, и то, что вы до сих пор живы, а я говорю с вами — вовсе не попытка обрести сторонника в вашем лице. Это, если хотите, слабость ценителя перед жемчужиной такой редкой красоты и необычайной формы, что во всей стране не сыскать того, кто мог бы купить ее. Низкий человек, если он глуп, выбросил бы ее; если он умен — преподнес бы в дар князю, чтобы снискать благоволение. Высокий человек предпочел бы ее сберечь, даже в бедности и в опале. Либо уничтожить, возвращая небытию иллюзию, небытием же порожденную. Пожалуй, это было бы даже более высоким деянием. Истинно чистым жертвоприношением, — в глазах Уэмуры появился нехороший блеск, словно кто-то провел по ним рукой изнутри, стирая вековую пыль. — Да, господин инженер! Вы тоже это понимаете, потому и соблазнились учением Креста. Бог, явившийся на землю в образе человека, конечно, должен был бы умереть — ибо красота, внешняя и внутренняя, полного совершенства достигает лишь в смерти. Решено, вы умрете сегодня. Если все пойдет хорошо — умрете так, как умер ваш бог. Ваша красота достойна такой чести.

Инженер закрыл глаза, чтобы Уэмура, который склонился уже почти к самому его лицу, не увидел в зрачках отражение госпожи Мияги.

Она выхватила меч и ударила — очень хорошо для женщины, очень быстро — быстрей, чем ножны с шелковым платком упали на пол.

Но не быстрей, чем двигался господин Уэмура.

Меч улетел на дальнюю сторону комнаты, а женщина — в руки инженера, который едва успел подняться и смягчить удар. А думал, что не успеет.

Асахина предпочел бы, чтоб вышло наоборот: меч сюда, а женщина в другой угол. Но как видно, права святая Тереза: Бог не балует избранные души. Тяжелая, гнетущая прозрачная пелена вновь окутала комнату.

Ато застыл у стены, неподвижно, как муха в смоле.

— Харада, — сказал Уэмура, — поди, прочь и принеси мне голову Сайто.

Если бы это была повесть или сказка, или… то сейчас стены конторы услышали бы слова, которых не слышали за все время своего существования. И покраснели бы — если бы понимали йосский диалект.

Но Харада просто остался стоять.

— Идите, господин Харада, — сказал Асахина, осторожно опуская женщину на пол. — Вы свободный человек, сейчас вы сами это поймете.

— Что у нее там? — приподнял брови чиновник. — Пистолет?

Асахина вспомнил странную заморскую шутку. До сегодняшнего дня она не казалась ему смешной.

— Господь, — сказал он, — сотворил людей сильными и слабыми…

Конечно, «кольт» подошел бы больше.

Уэмура улыбался. Он не знал, что Асахина читал Стокера и что, по всей видимости, госпожа Мияги тоже его читала. Хоть за что-то можно было благодарить ее покойного мужа, оставившего им всем такой неудобный подарок.

Выстрел в тесном помещении прозвучал очень громко. Асахина не знал этого пистолета и для верности стрелял в корпус. Уэмура не успел увернуться. Или не попытался? Наверное, не пытался. Хотел быть убедительным. А вот от второго выстрела уже не сумел. Не успел. Удивленно раскрыв глаза, он упал навзничь, хватаясь руками за грудь. Асахина прицелился снова — теперь уже в Ато, — но тут его рванули под коленки, уронили затылком об пол и вцепились в руку, выламывая пистолет.

Госпожа Мияги была не в столь уж глубоком обмороке, как показывала.

Движение слева — госпожа Мияги летит в сторону.

Еще движение — тупой удар, яростный звериный рык… Ато, пришпиленный копьем к стене — так в Англии пришпиливают бабочек, чтобы потом выставить под стеклом, — не успел встать. А в дверь уже ломятся, ломятся и нужно успеть схватить свой меч — тот, что не в силах взять в руки ни один юрэй… Ах, госпожа Мияги, вы тоже остались в глубине души японкой, сначала подумали о мече, а не о пистолете… Жаль.

Инженер уже коснулся рукояти, когда его рванули за щиколотку и страшно ударили о перегородку. Он слышал, как хрустят, казалось бы, такие прочные стены… или это хрустел мир, в котором собралось слишком много мертвечины. А может, всего лишь кости, хрупкая основа недолговечной людской плоти. Он лежал на полу и не хотел шевелиться. Воздух состоял из одних ледяных игл. Земля вновь была готова сомкнуться.

— Поднимите его, — сказал голос Уэмуры, по-прежнему ровный и мелодичный. Могила встала дыбом — и четыре холодных руки выдернули его из темноты, как редьку.

В глазах немного прояснилось. Ато, по-прежнему пришпиленный к стене, извивался на копье, как рыба на остроге. Хараду держали, прижав к полу, целых четверо юрэев. Кимоно свисало с него клочьями, а на плечах и шее виднелись следы когтей и зубов. Госпожа Мияги висела в руках Уэмуры. Глаза ее были широко распахнуты от ужаса, но губы не могли издать ни звука. Асахина необъяснимым образом чувствовал, что теперь холодное, мертвящее внимание нелюдя сосредоточилось на ней.

— Вы проявили возмутительное вероломство, госпожа Мияги, — сказал Уэмура. — А еще — непростительную горячность и глупость. Позволив нашему общему врагу нанести мне столь серьезные раны, вы сами выбрали способ своей казни. Но, может быть, господин Асахина согласится добровольно стать жертвой за вас? Ато, готов ли ты умолять его?

Может быть, он был готов. Может быть, ему и не нужно было просить. Потому что где-то там, наверху, сказали тик-так большие, очень большие европейские часы — за стенами загудело и в пролом на месте двери ввалился, словно вброшенный волной шума, мокрый господин Нисигава.

— Труба! — он повалился на колени и ткнулся лбом в пол, не обращая внимания на окружающий разгром. — Труба разрублена! Котлы в пропиточном… охлаждение… взрыв! Котлы взорвались! Сушилка горит! Перегонный цех…!

— Спасибо. Распорядитесь взорвать плотину, чтобы не было лесного пожара.

— Но ведь… Но ведь… — господин Нисигава растерянно оглянулся.

— А вот кто разрубил трубу — действительно интересно, — продолжал Уэмура. — Господин Нисигава, передайте в Токио телеграфом сообщение: вызвать батальон полковника Оно на подавление беспорядков в деревне Кадзибаяси, — сказал Уэмура. — Пусть воспользуются железной дорогой. А их, — он показал взглядом на Асахину и Хараду, — ведите за мной. Госпожа Мияги, вам повезло. Перед смертью вас ждет необычайное зрелище.

Да, это было лучше, чем цветение сакуры, — дальний край долины светился ровно-рыжим, а выше пробовала щупальцами небо текучая красная корона. Сосна — смолистое дерево, когда в такой лес приходит огонь, горит самый воздух…

— Жаль, вы не видите того, что вижу я, — склонившись к уху госпожи Мияги, прошептал Уэмура. — Представьте себе, что вон та толпа оборванцев, — он показал пальцем, — тоже горит — всеми цветами человеческого ужаса. Вы, к слову, светитесь так же, и это вам идет. К сожалению, вы не увидите и того, что будет дальше.

— Аса… хина… — всхлипнула женщина.

— Нет-нет-нет, — Уэмура провел пальцами по ее лицу. — Я мог сделать это предложение минуту назад, но не сейчас. Сейчас гнев господина Асахины слишком красив, чтобы гасить его. Впрочем… Я могу попробовать показать вам. Моими глазами. Конечно, пропадет игра оттенков, вы просто не сможете различить их, но если изменить угол освещения… Да. Это тоже будет очень хорошо.

Господи, подумал Асахина. Это скверная женщина, и один ты знаешь, сколько человек она заставила страдать даже до смерти. Но вначале-то страдала она. И когда говорила, что дьявол лучше, — не понимала, о чем говорит. Вот сейчас поняла. Дай ей какую-нибудь другую смерть. Так ведь нельзя.

— Господин Асахина, — Уэмура оторвал от шеи госпожи Мияги окровавленные губы. — Вы портите мне удовольствие.

— Надеюсь, — сказал инженер. Он не знал, достаточно ли громко говорит. В ушах шумело — и не понять, пожар ли, собственная ли кровь. Ему казалось, что он и вправду видит людей как огни — поярче, потусклее. И складчатые холодные прорехи — там, где стояли юрэи. А еще, там дальше на холме… нет, ничего там не было.

Так нельзя. Пожалуйста.

— Ну что ж, подбавим красок, — Уэмура, усмехнувшись, опустил женщину на ступени и посмотрел в сторону приближающейся толпы. — А то они, чего доброго, успеют уйти из-под волны.

Он поднял ладонь — и Асахина ощутил, как пространство изгибается в том направлении.

Но это же неправильно, — почти в отчаянии прошептал он. — Это же не его земля, и не его вода, и не его горы… Господня земля, и что наполняет её…

Он почувствовал чей-то взгляд, поискал источник — и увидел, что госпожа Мияги еще жива. Пергаментно-бледное лицо было искажено страхом близкой смерти, глаза и щеки ввалились. Он видел такие лица — в дочиста разоренных войной деревнях, в Осаке во время голода. Вся глубина безумия собственной веры открылась ему: быть праведником в этом мире — чертовски мало. Он жалел только тех, кого можно и должно было жалеть. В крайнем случае — таких, как Харада или господин Мияги. Но — таких, как Ато? Уэмура? Синдо? Он, оказывается, все это время в глубине души оставался конфуцианцем, твердо знающим, что предел милосердию есть и ради некоторых, мягко говоря, не стоит идти на крест. Пять минут назад слова Уэмуры о добровольной жертве казались ему лишь злой насмешкой — как, наверное, и самому Уэмуре. Отдать свою кровь ради женщины, находящей удовольствие в пытках? Это значило предать чужую кровь. Праведность могла здесь вынести только смертный приговор: прощение невозможно.

Но где-то в невообразимой дали края провала между справедливостью и жалостью сошлись, да еще и под прямым углом. Складка пространства, в которой должны были задохнуться люди, предназначенные Уэмурой в жертву, раздернулась — словно полотно взяли за два конца и с хлопком развернули.

Отраженная волна ударила по Уэмуре.

* * *

…А вот пост на дороге — ставили правильно, с расчетом. Это инспектор понял еще до того, как увидел солдат. Просто толпа впереди остановилась и начала толочься. Люди, бегущие от смерти, способны снести с пути кого угодно. И если не снесли, значит, там впереди стоит кто-то, умеющий себя вести. Беда была в том, что командир патруля или секции вряд ли будет склонен выслушивать взбудораженных и явно перепуганных эта.

Сайто протолкался через толпу. В голове у него продолжал трубить тревожный рог, и тут уж пришла пора ставить на кон всё.

— Инспектор Токийской полиции капитан Фудзита! — он сверкнул значком перед носом начальника патруля. — Этих людей нужно немедля пропустить. В цеху вот-вот будет…

Бабах! Словно колокол храма Тион-Ин застонал от удара гигантского молотка. Сквозь крышу пропиточного цеха вылетел сноп ярко-желтого пламени. Люди в задних рядах завизжали и попадали при виде огромного искореженного куска металла, летящего в их сторону. Инспектор не сдвинулся с места. Он бывал под артиллерийским обстрелом неоднократно и видел, что сейчас будет недолет. А вот когда взорвутся остальные котлы…

— Взрыв, — закончил он. — Раздвигайте баррикаду и уходите сами. Оставьте рядового, чтобы направлял бегущих вверх по склону, — если начнется лесной пожар, управляющий может решить затопить цеха.

Старая привычка — говорить ясно, спокойно и отчетливо. Выходит много быстрее, чем если переходить на крик.

— Фу… дзита-сан? — один из рядовых сдвинул шлем на затылок. — А вы как здесь оказались?

— Это ты как здесь оказался, капустная башка? — Сайто узнал рядового, но не мог вспомнить имени. — Да знаешь ли ты, что тут — государственная измена? Утром здесь будут войска, и всех, кто не перейдет на сторону правительства, казнят как мятежников! А правительство тут представляю я. Что встали?! — прикрикнул он на рабочих. — Растаскивайте баррикаду!

— Господин… инспектор… — офицер был вежлив, но все еще не собирался двигаться с места. — У нас другой приказ.

— Господин лейтенант. Я знаю, какой у вас приказ. Но если вы не уйдете отсюда сейчас, вас даже не убьют по этому приказу завтра. Вы сгорите сегодня. Или утонете как котенок, когда подорвут плотину.

В подтверждение его слов со свистом и визгом в небеса взлетел второй котел. Он рухнул точно на крышу перегонного цеха, и там полыхнуло, как на пороховом складе. Волна горячего воздуха докатилась до баррикады, и офицер понял, что времени на препирательства осталось совсем мало. Можно сказать, вовсе не осталось.

— Сержант, разбирайте баррикаду. Смотрите, чтобы никого не затоптали. Направляйте всех наверх. Господин инспектор, вам придется пройти со мной.

— С удовольствием, господин лейтенант.

Даже если командир этого лейтенанта в заговоре, присутствие полиции, скорее всего, окажется для него новостью.

Они двинулись вверх по склону (за спиной уже топали сотни ног) — и тут инспектор увидел еще одного человека, которого рад был встретить немногим меньше, чем Хараду. Только присутствие Харады оказалось для него все же новостью, а вот на этого человека инспектор крепко рассчитывал с самого начала. С тех пор, как выяснил, кого заговорщики собираются сюда послать в качестве первого эшелона. Именно у него Сайто год назад перехватил командование под Фукухара, просто назвав свою настоящую фамилию.

— Ба, да это не иначе как лейтенант Такаока. Ох, не из тех рук вы решили принять капитанский патент, лейтенант.

— Господин инспектор? — характерный выговор у уроженцев провинции Айзу, не менее характерный, чем у уроженцев Йои, ни с чем не спутаешь. — Или старший инспектор? Рад видеть вашу драгоценную особу в добром здравии…

Драгоценная особа была продуктом этикета, а доброе здравие — все же темноты. Потому что при следующей вспышке бывший лейтенант замолчал. А потом спросил:

— Что у нас происходит? — так же, как спрашивал год с лишним назад, под Фукухара.

— У нас, во-первых, пожар. В чьи обязанности входит взорвать плотину, чтобы не допустить распространения огня по лесу?

Вот так — о главном, о насущном, сиюсекундном, чтобы не давать ни вздоха на сомнения и колебания…

— В обязанности местного управляющего.

— Плохо. Он мертв. Вы послали человека в контору?

— Да, господин инспектор.

— Пошлите кого-то на дамбу. Желательно офицера. Я не знаю, что делается внизу, — им может быть не до пожара.

— А до чего же тогда? — изумился Такаока.

— Сегодня захватили — и, быть может, уже убили — правительственного чиновника из железнодорожного ведомства. Я должен его вернуть. Лучше — живого.

— Да чиновник-то на что им сдался?

— А это не просто чиновник. Это Асахина Ран. Он сюда приехал с инспекцией — шпалы они некачественные поставляли — и заметил, чего не нужно.

— Асахина Ран? — у капитана, кажется, даже каска приподнялась от того, что волосы торчком встали. — Какое мне дело до патриота? И вам я удивляюсь, господин инспектор…

Так… Что делал Такаока в войне Сейнан — понятно. Мстил Сайго Такамори. А теперь решил, что настал черед остальных…

— Мне есть дело до закона, капитан. Потому что если не по закону, то нас опять впечатают во враги императорского дома — помните, как это было в прошлый раз?

Капитан замялся на миг, и Сайто — не давать задуматься! — добил:

— И утром здесь будут не те войска, которых ждут заговорщики.

Заговорщики, капитан, думай. Они заговорщики, а ты пока верный престолу военный.

Капитан задумался. Кивнул.

— Я обязан вам жизнью, Фудзита-сан. Дважды обязан, Ямагути-сан. Будет, как вы решили.

— Господин капитан! — крикнул один солдат. — Возле конторы какая-то возня!

— Ну-ка, — Сайто без лишних церемоний взял у Такаоки подзорную трубу и посмотрел.

На крыльцо конторы двое, кажется, не людей выволокли изрядно потрепанного Хараду, еще двое — совершенно растерзанного Асахину. Значит, инженеру не повезло. Хоть живой? Вроде живой. А вот кому повезло еще меньше — госпожа Мияги вислой тряпкой болтается в руках у белолицего чиновника.

— Такаока-сан, у меня к вам большая просьба. Я сейчас пойду туда, а вы соберите всех, кого можете собрать, и постарайтесь окружить контору. Только запомните, плотность огня должна быть очень высокой. Там собрались серьезные люди. Вам имя Кагэ-но-Ато что-нибудь говорит? К слову о патриотах. И о том, с кем вы едва не связались.

— В какой ситуации прикажете открывать огонь?

— По моей команде. Или по своему разумению. Если вы сохраните рабочих, какое-то количество живых свидетелей у вас будет.

Он зашагал вниз по склону, стараясь держаться как можно прямее. Кто-то, тяжело дыша, спешил навстречу. Инспектор без суеты обнажил меч.

— Стой, кто идет.

— Маруя… ах! — Нисигава узнал утреннего гостя.

— Куда так торопимся, господин помощник управляющего? — ласково спросил Сайто. — На дамбу? Рано еще. Видите — люди не переправились.

— Лес горит… — Нисигава явно не знал, что сказать.

— Да. Я прошу прощения. А телеграмму вы отослали?

— Отослал, а…

— Ну и замечательно.

Это была бы адова работа, внедрять телеграфистов по всей линии, да так, чтобы никто не заметил. Если бы ее нужно было делать. Но господин министр обороны был чрезвычайно предусмотрительным человеком.

— Постойте, отдохните, — Сайто подождал, пока последние рабочие не минуют баррикаду. — Всё, идите, взрывайте плотину.

— А вы… — Нисигава снял очки, протер, снова нацепил на нос. — Простите, но…

— Прощаю. Спешите. Лес горит. И на вашем месте я бы не возвращался в контору.

Нисигава кивнул.

— Но и не исчезал. В ваших интересах, если вас найдет полиция, а не… сами понимаете кто.

Оружия у Нисигавы не было, люди с оружием двигаются иначе. Сайто поправил пояс и пистолет за поясом. Нет, до чего же приятно носить кимоно — европейская одежда непременно бы встопорщилась, а в хакама да под хаори — ружье, если хочешь, можно спрятать. Обрезы, во всяком случае, ему лично доводилось находить.

В пальцы ткнулось что-то угловатое и неловкое. Сайто достал заморский амулет Асахины, подержал за самую нижнюю палочку и сказал:

— Не хотелось бы оказаться тем самым дураком, который написал на руке знак «Тигр» и показал злой собаке. Если вы понимаете, о чем я, господин бог.

С другой стороны, я в ваших делах не разбираюсь, да и вам не хозяин. Интересно, только ли политическими соображениями руководствовался безумец Иэмицу, истребляя эту веру, — или ему кто-то присоветовал? Но об этом я спрашивать не буду. Нужные мне ответы я уже получил.

Они пойдут меня искать. Они обязательно пойдут меня искать, если уже не ищут, и я должен попасть в их поле зрения как можно скорее. Потому что иначе они налетят на капитана Такаоку — и тут он, конечно, поймет, почему не стоит поддерживать именно этот мятеж, но будет уже поздно.

— Лучше уж самому быть злой собакой, которая не умеет читать, — добавил инспектор.

Солдаты внизу не обратили на него внимания — еще один охранник куда-то торопится. Охранники же думали, что он коллега с шахты. В деле, где замешано много народу, всегда можно рассчитывать на подобную путаницу. Он вспомнил, как вечно голодный Харада затесался на чью-то свадьбу и каждая сторона до поры считала, что он гость с другой стороны, а когда разобрались и выгнали — он был уже сыт и пьян.

Подходя к конторе, он надел значок, а под значок спрятал амулет Асахины. Взял пистолет. Сбросил хаори с плеча, освобождая для меча левую и одновременно прикрывая пистолет в правой.

Катящий навстречу холод — словно ветер впереди лавины. Напор был так силен, что Сайто на секунду остановился, согнулся и задержал дыхание — а потом резко выдохнул, тряхнул плечами, словно в дзю-дзюцу сбрасывал противника через голову, — и зашагал дальше.

Он был уже достаточно близко от конторы, чтобы увидеть, как отшатнулся Уэмура. Шагнул в очерченный факелами круг света и прокричал:

— Господин Уэмура Такэси! Вы арестованы по обвинению в заговоре против Его Величества! Саботаже! Незаконных финансовых и торговых операциях! Жестоком обращении с людьми! Убийствах! Сдавайтесь или я, инспектор Фудзита, буду иметь честь взять вас силой!

Со стороны, вероятно, это выглядело смешно. Впрочем, господин Уэмура, кажется, любитель протокола и формальностей. А у нас тут довольно много свидетелей. И сопротивление полиции, даже если полиция в моем лице сошла с ума, — само по себе преступление.

И даже хорошо, что смешно. Потому что если бы его приняли всерьез — расстреляли бы на этом самом месте. А Такаока, может быть, еще не привел людей. Сайто намеревался начать действовать одновременно со взрывом — это должно было отвлечь даже юрэев. А пока что следовало продолжать спектакль.

Открывшаяся мизансцена выглядела так: вытоптанную полянку перед конторой окружали девять солдат и одиннадцать охранников с дубинками — на случай, если попрет толпа. За этим оцеплением сбились солдаты, не стоящие в карауле — и не имеющие оружия. Самый узкий круг оцепления составляли юрэи, всего семеро — Сайто уже научился безошибочно отличать их от людей по бледности, худобе и резким, птичьим каким-то, движениям.

На крыльце еще трое держали Хараду, один — Асахину. Видно, решили, что одного ему достаточно. Уэмура стоял посередке, женщина — то ли мертвая, то ли в обмороке — лежала у его ног.

— И как же вы намерены взять меня, господин инспектор? — Уэмура сделал своим людям и юрэям знак расступиться. — Эта штука, что вы спрятали под значком на груди, не поможет вам. Одно дело — остановить или даже отразить волну страха. Но взять они силой — совсем другое. Гайдзинский божок на это не способен.

— Осталось выяснить, способен ли на это я, — шаг вперед. Еще шаг. Первое дело при встрече с уличной бандой — свести происходящее к личному конфликту между тобой и главарем. А это может получиться. А может и не получиться, но я ничего не теряю. Только выигрываю.

— А что, господин Уэмура, вы без толпы за спиной ничего не можете?

Уэмура переливчато засмеялся и, шагнув к Асахине, приподнял его голову за волосы:

— Могу ли я что-нибудь, господин инженер? Например, в одиночку, дважды раненым, сразить вооруженного противника? А, господин инженер?

Асахина улыбнулся, глядя ему в глаза, и ударил ногой в колено. Инстинкты убийцы не подвели — нога Уэмуры подломилась, и он устоял лишь потому, что держал Тэнкена за волосы. Поэтому, рванувшись из рук юрэя, Асахина сумел выскочить из мундира и освободиться на миг — но тут же с разворота Уэмура швырнул его об опорный столб.

Убил бы — но коротко стриженные, взмокшие волосы инженера выскользнули из пальцев и удар пришелся по касательной.

— Да, — сказал инспектор. — Возвышающее душу зрелище. Мои соболезнования, Тэнкен.

Ах, как будет хорошо, если удастся приковать к себе внимание. Ну хоть на две минуты. Такаока — хороший офицер, без инициативы, но в своей области дело знает. За две минуты он разберется.

Инженер, обхватив столб, мотал головой и что-то бормотал. Сайто было знакомо это неверное, полубессознательное состояние — он был в таком же, когда Харада его схватил и поволок.

— Какая трогательная приязнь между бывшими врагами, — Уэмура сладко прищурился. — Ах, я не верю своим глазам — вы тоже научились любить недругов, инспектор? Буду ли я иметь честь войти в число таковых? Мне любопытно — что испытываешь, когда тебя любит враг.

И тут — заморский ли бог расстарался, местный ли хозяин горы устал терпеть этого надоеду — но грохнул за спиной взрыв, тугой воздух ударил в уши, а земля колыхнулась под ногами. Юрэи, как и ожидал инспектор, отвлеклись на миг. А вот сам инспектор — нет. Сквозь рукав хаори он выстрелил в того, что был справа, — и ударом меча снес ему голову.

Левый дернулся вперед — и сам себе перерезал горло, да, меч можно держать и так. Нет времени добивать — зарастет так зарастет. Вперед, мимо, к тем, кто держит Хараду.

Нет, не зря они кроме мечного, штыкового и ружейного боя учились дзю-дзюцу. Харада тоже встряхнулся, выдрался из лап своих вчерашних товарищей, оставив им немного кожи и плоти, — и кинулся… чего-чего ожидал инспектор, но только не этого.

Кинулся в контору.

Черное марево впереди Сайто рубанул чуть ли не вслепую — но в кого-то попал: заверещали, отскочили. А солдаты и охранники в оцеплении не успели, кажется, не то что понять — заметить, что произошло. Все их бычьи глаза были выкачены на взорванную плотину. Вероятно, увлекательное зрелище. Особенно если сообразить, что сюда вода не дойдет. Где там Тэнкен? Не затоптать бы.

Когда черное марево перед глазами на мгновение разошлось, Сайто увидел Асахину. И услышал.

Они катались с Уэмурой по земле, схватившись врукопашную, и Тэнкен выкрикивал что-то по-английски, не то песню, не то… Сайто успел только заметить, как замедлены движения чудовища — и на него снова навалились.

Он выстрелил, выстрелил, и снес голову, и еще дважды выстрелил, и опустевшим пистолетом дал по зубам самому наглому. Несколько раз его рванули когтями со спины, но он сам вертелся быстро, да и они тоже почему-то двигались как под водой.

Вот чего они пока не попробовали — это задавить, навалившись кучей. С такой живучестью, как у них, — странно… Или они боятся даже случайно коснуться амулета Тэнкена?

Что-то вылетело из конторы и упало на землю рядом с Асахиной — а вокруг инспектора вдруг образовалось очень много пространства, как всегда бывает, когда на месте действия появляется копейщик. Хороший копейщик. Это он что-то копьем подцепил и выбросил. Что-то, до чего не мог дотронуться рукой.

А потом пространство снова сжалось — и возникло знакомое, надежное чувство прикрытой спины. Нападающих стало ощутимо меньше. До Сайто наконец стали долетать посторонние звуки: далекий шум воды и грохот сталкивающихся бревен, близкий гомон толпы и щелканье возводимых затворов… Асахина больше не выкрикивал свою… да, кажется, молитву — видимо, было незачем. От Уэмуры осталась чуть ли не половина прежнего. Нет, ничего ему Асахина не отрубил, и даже выглядеть менее опасным чиновник не стал — но сейчас человеческого в нем не осталось. И жемчужная белизна лица, и невесть каким демоном сбереженная юношеская красота — все исчезло. В изрезанном мундире перед оцеплением кружила сгорбленная, мертвенно-синюшная тварь с зубищами в сун длиной. Инженеру от этих зубов крепко досталось, но держался он хорошо и в исходной позиции стоял твердо, меч в руках не «танцевал».

— Сдохни! — провизжала тварь.

— Мне есть для кого жить, — с последним словом Тэнкен перенес вес на правую ногу, и…

…Вот после такого и находили семерых наших зарубленными и одного живым — того, кто не добежал. Твари было уже не до нападения, но, повинуясь ее неслышному приказу, все выжившие юрэи кинулись на Асахину одновременно.

— Взво-од! — скомандовал совсем рядом звонкий голос Такаоки. — Цельсь!

— Пли! — дал отмашку Сайто. Более удобного случая, чем такая куча-мала, и придумать было нельзя.

Харада — если бы он еще вне боя так соображал, цены бы не было человеку — оторвался от противника и подсек Тэнкену ноги древком копья, а потом навалился сверху, закрывая от пуль. Залп. Второй. Третий. Молодец Такаока. С такой плотностью огня они до твоих стрелков просто не дойдут. Кости не выдержат.

…Но тварь ушла. Без разбега и почти не помогая себе руками, она вскочила на крышу конторы и исчезла с другой стороны. Это было очень плохо — ни Сайто, ни Асахина не имели сил за ней гнаться, Харада все-таки поймал две пули и тоже не мог, а остальные… это все равно что послать корову преследовать волка. Инспектор поднял руку, давая знак прекратить огонь, и крикнул оцепеневшим охранникам:

— Делай как я!

Оттащил одного юрэя за ноги и быстро, не давая ему прийти в себя, отсек голову.

Мечи есть не у всех — но у штыка, у неевропейского листовидного штыка отменная режущая кромка.

— Там еще один! — рявкнул кто-то, и Асахина, едва поднявшийся с земли, увидел, что вокруг него стало пусто.

Сайто оглянулся на здание конторы. Госпожа Мияги исчезла. Кровавый след тянулся к двери и пропадал за ней. Сайто хотел было позвать пятерых солдат, чтобы войти в дом, — но это было уже не нужно. Ато вышел на крыльцо сам. Ёко-сан лежала на его руках — теперь уже, вне всяких сомнений, мертвая. Он ее выпил, ему нужно было встать и он ее выпил.

— На плечо! Целься! — Сайто опустился на колено и поднял меч.

— А вот и господин инспектор, Ёко, — Ато безумно улыбнулся. — Поприветствуй его.

Он взял руку женщины за запястье и несколько раз махнул ее ладонью. Передние ряды зрителей давно уже пытались убраться подальше от «дороги цветов» — но им мешали задние. На сей раз шарахнулись все.

— Пли, — с легким раздражением в голосе сказал инспектор.

Инженер не заметил, как встал. Асахина знал, что сейчас произойдет, но бессилен был предупредить криком или жестом — мог только действовать. Ато бросил женщину перед собой, на вооруженных людей — и, конечно же, почти все они, издерганные и напуганные, выстрелили в труп. Лишь у двоих хватило выдержки дождаться прыжка Ато — но ружейные пули, пройдя его тело насквозь, не остановили живого мертвеца. Он летел прямо на Асахину — и тот знал, еще до броска знал, что именно он, а не кто-то другой, станет целью.

И тут совершенный в своем роде полет прервался — потому что сбоку, с левой, из совершенно неправильной позиции — и конечно, конечно, не в полную силу… но Ато все-таки обвалился наискосок, прямо под удар.

Асахина вонзил меч в странно хрупкую, податливую плоть — и, пригвоздив Ато к земле, шагнул в сторону.

— Двое на одного, — сказал Ато.

Из того места, куда вонзилось лезвие — чуть ниже сердца, — пошел струйками черный дым. Дым, а не кровь. Двумя прядями он оплел рукоять — словно руки, сомкнувшись, попытались выдернуть меч. Но подул горячий влажный ветер со стороны затопленного пожарища — и дым развеялся. Ато лежал, не шевелясь, и его четкие, резкие черты начали терять форму, оплывая.

— Нас так учили, — отозвался инспектор.

— Асахина-сэнсэй, — Харада, опираясь на копье, поднялся на колени. — Помогите мне…

— Целься, — инспектор поднял руку. — Без команды не стрелять.

Харада улыбнулся старому товарищу.

— Мне плохо, Асахина-сэнсэй. Мне нужна кровь. Вы же не хотите, чтобы погиб кто-то из этих сельских дурней. Отдайте кровь. Добровольно, сами. Ее у вас и так мало. Вы же знаете…

— Сано-кун, — инженер выдернул меч. Для этого потребовалось усилие на грани его возможностей. — Боритесь за себя. Никто вам не поможет, если вы не будете бороться сами.

— С линии огня! — крикнул Сайто. — Это не человек!

— Человек, — инженер поднял меч. — Извините, господин инспектор, но тут ваши полномочия закончились.

Асахину и Хараду разделяло втрое меньшее расстояние, чем потребовалось Ато для прыжка, — а у Харады было еще и копье. Демон следил сквозь Хараду за каждым движением противника — но из человеческих глаз катились слезы.

Харада отшвырнул копье в сторону.

— Убейте меня, Асахина-сэнсэй. Быстрее.

— Отчаяние — это неправильно, — тихо ответил Тэнкен. — Эй, ты. Во имя О-Ками-сама, Иэсу-сама и Марии-доно. Во имя всего доброго, что есть на свете. Убирайся.

Меч дважды рассек воздух перед Харадой: сверху вниз и слева направо. Харада дернулся, прогнувшись, будто его хлестнули по лицу, — и упал навзничь.

Инженер осел на колени, попробовал удержаться, опираясь на меч, — но лезвие уходило все глубже в рыхлую, бедную супесь — и Асахина, потеряв равновесие, завалился набок.

— Лейтенант, — спросил инспектор, — у вас тут врач есть?

* * *

— Надо было мне вас задержать! — в который раз уже проворчал Сёта. — Эх, видел же, что вы оружие с собой взяли, чувствовал, что не к добру! Надо было мне сразу тревогу поднять!

— И испортил бы нам все дело, — сказал Асахина.

…При свете дня разгромленный завод выглядел особенно неприглядно. Кое-где в лесу тлело, но очагов открытого огня вроде больше не обнаружили. Рабочие копошились в останках бараков, пытаясь найти что-то, пощаженное огнем или водой. Убитых эта оказалось шестеро — старуху затоптали в ходе бегства, любопытный ребенок слишком быстро подошел посмотреть на взрыв и был сметен водой, да еще четверо замешкались в бараках, спасая барахло. Среди охранников и солдат жертв было больше — поняв, что хозяев нет, а солдаты растерялись, эта забили насмерть троих из охраны; да несколько дурней решили дать свой последний бой людям Такаоки. После ночной драки раненых снесли в контору, а трупы сложили возле прежней угольной ямы, где теперь был пруд. Утром их собрались хоронить — и не нашли тела госпожи Мияги.

— Она где-то здесь, — инженер себе сам казался юрэем. Дневной свет резал глаза, горло будто шелушилось. — Она не может выйти на свет. Спит где-нибудь под корягой, недалеко.

— После того, что солдаты видели ночью, они боятся идти в лес, — сказал Такаока.

— Ну так пусть лес прочешут люди господина Камимуры, — инженер вздохнул. — Темные, сырые места, куда не проникает свет. Возьмите местных жителей. Они должны знать, где здесь можно найти такое. И сразу же отрубите ей голову.

— А не спугнем?

— Не должны. Ее же только вчера укусили.

— Мне очень трудно будет объяснить это господину Камимуре, — Такаока опустил глаза.

— Скажите, что она ранена, — у инженера закружилась голова, он откинулся на опорный столб крыльца — тот самый, о который его вчера треснул Уэмура. На коленях у него был абак, он подсчитывал примерную сумму нанесенного ущерба и компенсации пострадавшим. Голова слушалась плохо, знаки расплывались, но это было лучше, чем лежать, вслушиваясь в боль. Петицию он хотел подать уже завтра. Конечно же, дадут меньше, чем нужно, — поэтому лучше запросить больше и знать, с какой суммы начинать торг. Ах, какая жалость, что не приехал Ояма…

И еще было неприятно, что вчера он плохо подумал об Ато. Не убил он свою женщину. Наоборот, прикрывал до последнего, отводил глаза. Остался бы инженер буддистом, молился бы, чтобы им довелось переродиться кем-то, кому добродетели этой пары подойдут, а пороки не помешают, — волками, например. А так он просто молился.

— По-хорошему, вам лечь надо, — снова проворчал Сёта, подходя. Принёс чаю в черпаке. Паровоз все-таки можно рассматривать и как большой чайник.

— Я не хочу лежать, — сказал Асахина. — Там и без того тесно, а я не настолько серьезно ранен.

— С инспектором вы друг перед другом себя показываете, вот что, — Сёта покачал головой. — Как дети малые, право слово. Не ваше это дело — за мятежниками гоняться. Пусть бы один разбирался, хитроглазый. Его это работа.

— Нет уж, — сказал инженер. — Я сам согласился, так что это теперь и моя работа.

Факты лежали перед ним с самого начала. Желтые и коричневые отполированные кусочки дерева, как в головоломке. Ему не пришло в голову сложить их до сегодняшнего утра. Потому что он думал о своем спутнике как об убийце. Только как об убийце. Не как о лжеце.

— Как же, как же! — Сёта не уходил, ожидая, пока инженер выпьет весь принесенный чай. Фельдшер Камимуры сказал, что инженеру нужно много пить, — и Сёта, видимо, не успокоится, пока начальника не раздует в бочку. — Он позвал! А вы пошли! Все воевать не отвыкнете. А убьют вас — где еще такого хорошего начальника найдем? Поставят гайдзина какого-нибудь — наплачемся ведь.

— Не поставят. Да и я больше со станции ни ногой.

Если я туда вернусь.

— Кстати, об инспекторе. Где он сейчас? Тоже ведь должен здесь лежать — а ускакал еще раньше, чем я проснулся.

Правильней было бы сказать «очнулся». Потому что ночью Асахина не заснул — он именно потерял сознание и не видел, как стоявшие недалеко от Ханно люди Камимуры пришли на помощь. Как это ни смешно, добраться раньше им помешала вздувшаяся река и бревна, которые снесли мост. Асахина улыбнулся, подумав, как подешевеют теперь дрова в Токио. Ненадолго, правда.

Инспектор, как выяснилось, еще на рассвете взял два взвода солдат и ушел наверх — кажется, ему удалось починить вагонетку или наверху нашлась запасная, потому что через несколько часов во временный лагерь у железной дороги начали прибывать закопченные перепуганные люди.

Голодных пока что быстро удавалось накормить: достаточно пойти туда, где прошла волна, и набрать в подол убитой взрывом рыбы. Асахина увидел на тропинке чернокожую, шагавшую с рыбиной в руках. Она тоже заметила инженера и свернула в его сторону.

— Эй, вы тот самый красавчик, что говорит по-английски, верно?

Инженер улыбнулся и поклонился ей как мог.

— Черт, я полгода не слышала человеческого языка — и не научилась толком чирикать по-вашему. От меня все шарахаются как от чумной. Хозяйка померла — это правда, что ли?

— Даже если госпожа Мияги жива, она, к сожалению, должна будет умереть, — инженер опустил глаза. — Она замешана в государственном преступлении.

— Ха! — чернокожая блеснула зубами. — Государственное преступление! Да здесь настоящая чертовщина творилась, вот что я вам скажу. Они продали душу дьяволу — хозяйка, ее муж, ее хахаль, все. Когда все начало гореть — я так и поняла, что это нечистый пришел за своим добром.

— Нет, — поправил ее инженер, — это как раз полиция. Но миссис Мияги и не была вашей хозяйкой. По закону ваш контракт недействителен. Я думаю, вам помогут вернуться домой.

— Домой! — фыркнула черная. — Что я там не видела, дома? Хотела мир поглядеть, дура, — а тут сразу в фургон сунули и в этом лесу выгрузили. Поглядела мир, ничего себе. Деньги неплохие давали, что есть, то есть — так все в пожаре сгорело. Где эта ваша полиция, я ей глаза вырву!

— Если бы я сам знал, — вздохнул инженер. Он сейчас испытывал к полиции сходные чувства.

— Эй, а вас крепко потрепали, — девица покачала головой. — И повязки все грязные. Хотите, переменю?

— Это деготь, — Асахина провел пальцем по темному пятну. — Если им смазывать раны, они меньше кровоточат, заживают быстрее и не гноятся.

Девица наклонилась посмотреть и присвистнула.

— Зато и воняет же, — сказала она.

— Зато я уже на ногах.

— Это да. Это часто так бывает. Ну, будет что нужно — зовите.

Она пошла прочь, покачивая бедрами. Так в кимоно ходить нельзя. Асахина мысленно переодел ее в европейское платье — и тут же нашел красивой. Какое великое разнообразие людей сотворил Бог, подумал он. И как люди делают из этого разнообразия причину для вражды и ненависти…

Видимо, сработало правило «не говори про тэнгу» — навстречу черной девице шагал Сайто. Пропустив ее, приостановился, поглядел вслед, покачал головой — ну и походка. Подошел к крыльцу.

— Я забыл отдать вам кое-что из вашего имущества, — сказал он, вынимая из кармана закопченный крестик. — И как это олово не расплавилось в огне?

— Благодарю покорно. Это никель. Много ли у вас еще дел, господин Фудзита?

— Почти все закончено. Верхний лагерь мы свернули, пещеры очистили, найденные документы я сдал военным. Свидетелей опросил. Думаю вернуться следующим поездом. Как вы себя чувствуете?

— Достаточно плохо, чтобы не ждать. Думаю, Сёта и не даст — просто перебросит через плечо и унесет. Если у вас все, то прикажите переносить тяжелых раненых. И… что будет с господином Харадой?

— Полагаю, он исчезнет где-нибудь по дороге. По моему, увы, недосмотру. Видите ли, мы говорили утром, пока не рассвело. Он чувствует себя примерно так же, как и вы, но, объясняя мне, как ему плохо, он завязал узлом железный костыль. Пулевая рана зажила в считанные минуты — но он может держать в руках ваш меч, ваш амулет, и… удивительное дело — при виде крови его теперь мутит. Я не думаю, что нашим военным нужно его видеть.

— Как же он исчезнет, если его днем можно поднять только лебедкой…

— Ну так сбежит ночью из тюрьмы, выломав прутья, велика важность. Я только прослежу, чтобы охранников не повредил.

— Раз вы все продумали — не пройдете ли со мной туда, за контору? Нужно кое-что обсудить подальше от посторонних глаз.

— Да, конечно. Помочь вам?

— Не стоит.

Инспектор довольно сильно хромал. И, казалось, слегка выцвел. А в остальном никак не изменился. Это было хорошо.

Асахина не хромал, но цеплялся за стену. Левое плечо ему изорвали до кости, рука не поднималась — а правой он держался, поэтому инспектор, развернувшись и сказав:

— Я слушаю вас, — никак не ожидал, что откуда-то снизу ему в подбородок выстрелит кулак.

Проморгавшись, он обнаружил, что сидит на земле, а челюсть звенит и ноет. Подвигал подбородком — что ж, инженер хотя бы не выбил сустав.

Нанеся удар, Асахина тоже упал — и теперь полулежал, опираясь на руку и колено.

— Вы мерзавец, господин инспектор, — сказал он, прикрыв глаза. — И если бы не господин Харада и другие, кто от вас теперь зависит, — я бы вас убил.

Так. Ну что ж. И оценка не такая уж неверная, и реакция вполне умеренная.

— Вы совсем не удивились появлению Уэмуры. Вы ждали, что он примчится, когда почувствует, что здесь происходит неладное. Вы не собирались арестовывать его в столице — вы хотели убить его здесь. Или хотя бы спровоцировать на действия, после которых ему придется исчезнуть. Вы использовали местных жителей и солдат как дымовую завесу, — инженер плевался фразами. — И вы ничего не сказали мне, — он мучительно сглотнул. — И Хараде. Ну ладно, я старый враг, но неужели для вас друг перестал что-либо значить?!

Тут инженера скрутило и вырвало всем, что в него влил заботливый машинист. Инспектор еле успел подскочить и удержать его от падения лицом в лужу. Придержав за ворот, помог сесть. Потрогал мокрый лоб — холодный, почти как у Харады.

— Выпейте, — инспектор поднес к губам Асахины флягу. — К сожалению, опять чай. К сожалению, давно остыл. Да и того совсем мало.

Асахина допил и вернул фляжку.

— Спасибо.

Он уже сожалел о своем поступке. От усилия открылись раны, и он выбил безымянный палец на правой руке. А до бывшего волка из Мибу, кажется, так ничего и не дошло.

Инспектор взял фляжку, встряхнул. Тоже сел, прислонившись к стене. Протянул руку.

— Вы позволите?

Инженер разжал кулак, которым бил. Крестик так и лежал на ладони. Не найдя привычных уже карманов на хаори, снятом с кого-то из убитых охранников, инженер спрятал крестик под бинты на груди и подал руку полицейскому.

— Да, — кивнул Сайто, вправляя палец.— Я никому ничего не сказал о том, с чем мы на самом деле столкнулись. Ни здесь, ни в столице. Я, понимаете ли, когда разобрался, что происходит, сразу очень испугался. До одури. Не того, что мне не поверят, не того, что они победят, и даже не того, что они успели бы наворотить… А того, что наверху раньше времени узнают, чей это был заговор. Там ведь сидят практичные люди, наверху. Когда они видят оружие или силу, они думают, к чему ее приспособить — и сколько выиграет тот, кто будет первым.

Он достал мятый закопченный портсигар, выщелкнул сигарету.

— Взятка, видите ли, это такое дело — вся хитрость в том, как предложить. Наш стратег, там, в старом отряде, Такэда Канрюсай, начал с того, что взял из казны деньги на покупку книг. Не простых, а по военному делу. Нужных книг. Просто не было у нас на то средств в тот момент, а он считал, что без них не обойтись. Пропажа обнаружилась, погиб человек. Кончилось это все очень плохо — вымогательством, опиумом, в конце концов, изменой, — а потом я встретил его на неосвещенной улице. Но он бы не украл для себя, ни при каких обстоятельствах. И взятку бы не взял просто так.

Спичка сломалась, Сайто подобрал обломок и, сжав пальцами у самой головки, чиркнул о каблук второй раз. Закурил, отбросил.

— Я знаю, о чем вы думаете, Асахина-сан. Да, ваш командир, Кацура, не продался бы за вечную жизнь… вернее, только за вечную жизнь. А за возможность отволочь нас от края? Мы ведь пошли по очень опасной дорожке, Асахина-сан.

— Вы об этом? — инженер чуть качнул головой в сторону разгромленной лесопилки.

— И об этом, но больше о Корее. Мы вряд ли станем делать это,— инспектор повел сигаретой вправо, — со своими. Даже с эта. Вернее, станем, конечно, но это не продлится долго. А вот с чужаками, да еще с чужаками, у которых дома и без нас ад ножей, с чужаками, которые не умеют с собой обойтись и просто просят, чтобы их поместили на подобающее место… Не сейчас, так через десять лет мы начнем прибирать их к рукам. И тогда нас сможет выручить только чудо. Понимаете, Асахина-сан? А тут есть возможность получить и рычаг, и точку опоры. Силу и время. Это очень большая взятка, — он покачал головой. — Хороших людей в правительстве можно купить на это. Не таких хороших… Это наше счастье, что господину Уэмуре или как его там нужно было торжество. Триумф. Если бы он хотел не сломать, а привлечь на свою сторону, нам бы ничего не помогло. Но он упустил время. Сегодня, — усмехнулся инспектор, — его предложение уже будет выглядеть не так привлекательно. Это что ж за божественная сила такая, если два болвана с прошлой войны вломились в хитроумный план, как к себе домой, и все там развалили, а главное божество едва ноги унесло?

Инженер повернул голову и посмотрел на инспектора прямо.

— Когда я пришел ночью к отцу Мюррею из посольства и попросил освятить меч, он спросил, для чего. И очень удивился, когда я сказал ему правду. Выговорил мне за суеверие, назвал читателем дешевых романов… Он просвещенный человек, отец Мюррей… Но меч освятил, — инженер помотал головой. — Так все-таки нельзя жить.

— Как именно?— спросил полицейский. — У меня жена, двое детей. Друзья — в основном среди мертвых, но есть и среди живых. У меня есть дом — вы его сильно подпортили в шестьдесят восьмом, но мы потихоньку отстраиваемся. Что именно из этого вы считаете невозможным?

— Ничего. Но раз в два года, а то и через год вот такое… — Инженер обвел здоровой рукой окрестный пейзаж с покойниками. Попробовал подняться, да так и остался сидеть. — Вместо того, чтобы закупать паровозы, строить дорогу и учить людей, я должен опять хватать меч и револьвер! И главное — я чувствую себя идиотом. Если уж надо мной посмеялся человек, освятивший меч, — что скажут другие? А ведь он вернется. Ему сотни лет, он умеет выживать, этот господин Уэмура… Он проговорился. Он из старых Фудзивара. Может быть, даже можно узнать, кто, если покопаться в летописях, но я уже не стану.

— Может быть, — инспектор выпустил кольцо дыма. — Это действительно очень большая взятка, господин инженер. Жить долго, иметь возможность вмешиваться. Предотвращать. Цена есть, но можно ведь так устроиться, чтобы пить кровь тех, кого убил бы и так… не правда ли? Я думаю, с господином Уэмурой оно так и вышло. У них тогда рухнул мир, рухнул потому, что один человек пощадил троих детей. Он пощадил, а они вернулись и не совершили его ошибки.

— Мир тогда рухнул не оттого, что пощадили тех троих детей. А оттого, что не пощадили остальных. Так мы и пошли по пути, на котором не щадят никого. И едва я начал думать, что мы с этого пути свернули… Но я, кажется, объясняю вам то, что вы и сами знаете.

— Асахина-сэнсээээй! — донесся тревожный голос. Сёта разволновался, потеряв начальство из виду.

— Все в порядке, Сёта-кун, — отозвался инженер. — Мы тут на травке сидим. Сейчас придем.

— Я приду. А потом мы вас принесем, — инспектор встал и погасил сигарету. — Как я уже сказал, очень соблазнительно. Сделать так, чтобы навсегда. Наверняка. Уничтожить опасность, — он фыркнул, — И если получится, остаться единственным свободным человеком в стране марионеток. Вероятно, господина Уэмуру это устроило бы — у них там были иные представления о должном. А кстати, какая это школа? — он показал кулаком удар снизу.

— Английское воинское искусство. Называется бокс, — инженер улыбнулся. — Удар «апперкот». Очень удобно, когда противник выше тебя.

Инспектор фыркнул, потом еще раз фыркнул, потом расхохотался и сполз по стене обратно на землю.

— Как жалко, — сказал он, — что господин Уэмура почти вашего роста.

…К тому времени, как состав тронулся, увозя раненых, арестованных, тех, кого нельзя было оставлять разъяренным рабочим, и просто тех, кто хотел уехать в Токио, — синяк уже расцвел на полчелюсти. Такаока явно заметил это, но ничего не сказал, только посмотрел удивленно на инженера, устроившегося рядом со скованным и мертвецки спящим Харадой. По всем признакам, инженер никак не мог так съездить инспектора. Но больше-то было некому.

При виде Асахины охрана перестала нервничать. Могучий колдун, повелитель огня и железа, изгоняющий сотню демонов одним взмахом меча, — даже в лёжку израненный, он успокаивал солдат одним своим присутствием. Зачем ему быть здоровым — если что, он лёжа пошепчет и всех чертей одолеет. Хотя сейчас, при свете дня, в чертей уже не так хорошо верилось даже тем, кто сам вчера видел, в какого страшного они превратился столичный чиновник.

Да, скоро эта история станет городской байкой, потом сказкой. А наверху, пожалуй, постараются ускорить процесс. И может быть, может быть, так и вправду лучше. Может быть, этот… этот… прав. Пусть они там решат, что могущество они — побрякушка.

Сайто взобрался на платформу и сел на ящик рядом с новоявленным Абэ-но Сэймэем. По другую сторону от Харады. Машинист, разогрев машину, как было условлено, дал свисток, Такаока в ответ махнул флагом. Платформа дрогнула и медленно поплыла. Машина не шумела, стук колес не заглушал голоса — орать был незачем.

— В сказках для этого используют волшебную колесницу, — сказал инженер.

— Или идут пешком.

— Или демон несет человека на плечах.

Оба одновременно скосили глаза на Хараду.

— Как вы думаете, он больше не будет пить кровь? — спросил инспектор.

— Думаю, нет. Хотя соблазн останется. Мне кажется, это сродни опию — бросить трудно и больно, но можно.

— Мы не сможем отвечать за него всю жизнь.

Инженер кивнул. Он понимал, что это значит.

— Если бы он не хотел вернуться в люди, я бы не смог ему помочь. Так что я в него верю.

Состав полз медленно — примерно со скоростью лошади, идущей мелкой рысью. Возвращался в дневной, прозрачный мир, где люди живут и умирают как им положено. Словно из царства мертвых в мир живых. Сайто вдруг вспомнил разговор с Ночным Убийцей.

— Асахина-сэнсэй, а зачем вам понадобилась Идзанами? Вздорная баба, на мой взгляд.

— Мне было ее жаль. Смерть обезобразила ее — и муж покинул. Я же говорил — мужчинам в этом мире не хватает отваги. Даже богам.

— Богам положено сверхъестественное. Может быть, он просто не мог оставаться с ней в силу… магических обстоятельств. Или своей природы. Имеет смысл радоваться, что мы не боги.

— Мы боги, — Асахина посмотрел из-под ресниц, и Сайто сразу стало ясно, что он имеет в виду вовсе не ками — хранителей земли, которыми японцы становятся после смерти.

— Вы? Возможно. Я, как выяснилось, тяну разве что на большую собаку, — кажется, инспектора радовала эта мысль.

— Вы не видели себя в тот момент, когда объявили Уэмуре, что он арестован.

— И хорошо. Видел бы — живот бы со смеху надорвал.

— В тот момент… — инженер повозился на травяной подстилке, — я тоже вспомнил об Идзанами. Ребенком я жалел ее очень сильно. Я многих жалел. Иногда плакал от жалости ко всему миру. Мама в шутку называла меня маленьким бодхисаттвой, а отца это… раздражало. Потом я понял: он боялся. Ни один из моих братьев не дожил до года, и если я уйду в монахи — придется брать наследника со стороны. Он сделал все, чтобы выбить из меня эту блажь, чтобы сделать меня воином, — и добился успеха. В пятнадцать лет я удрал, чтобы однажды не убить его. Жалость не исчезла — он просто загнал ее в меня глубоко, как гвоздь в стену. И как гвоздь выходит с другой стороны острием и бездумно ранит всех — так и жалость превратилась в ту свирепость, из-за которой Тэнкеном до сих пор восхищаются дураки. Я начал пить и однажды пьяным проболтался о своей детской выдумке: спуститься в ад, убить восьмерых демонов грома и уговорить Идзанами вернуться, чтобы люди перестали умирать. Там был Ато. Я не знаю, переродился ли он к тому времени в они — но мерзавцем уже был. Утром надо мной потешались девицы и друзья, я понял, что сказал лишнее и перестал пить совсем. От этого становилось хуже — после Айзу дошло до того, что я тратил на ароматические масла и смолы все свободные деньги. Меня за глаза дразнили гейшей, и только Кацура-сэнсэй знал, что мне всюду мерещится запах крови. Он понял: я схожу с ума. И отослал меня за границу. Там я встретил Бога, сошедшего в ад за Идзанами. И за мной.

— Вам повезло, — сказал инспектор.

У крови был металлический, горячий, довольно приятный запах, но такому человеку, как Тэнкен, ставшему убийцей из-за несовершенства мира, он и вправду должен мешать. Самому инспектору он раньше тоже мешал, несколько по другим причинам. С возрастом это прошло.

— Можно сказать и так, — инженер улыбнулся небесам. — А можно и иначе. Видите ли, я потерпел поражение. Можно сразить восемь демонов — и узнать, что Идзанами не хочет уходить. Это было горько.

Инспектор кивнул. Это тоже было знакомо. За что-то имеет смысл убивать людей и демонов, а за что-то — уже нет.

— Кажется, меня ожидает еще одна горечь, — усмехнулся инженер. — Я хотел предложить вам то, что имею сам и чем дорожу больше всего. Но чувствую, это будет бесполезно.

— Мне больно вас огорчать, — с искренним сожалением сказал инспектор.

— Но ведь вы даже не знаете, что я предлагаю. Христианство — это совсем не то, что думает простонародье, одураченное чиновниками былых времен. Или… дело в законе?

— Я достаточно много видел, чтобы высоко оценить ваше учение. И дело не в законе, — инспектор потер распухающую челюсть. — Я вижу, вы искренне предлагаете мне самое лучшее, что у вас есть. Но взамен, кажется, нужно отдать единственное, что есть у меня.

— Но что есть у вас? Простите, если я обижу вас, но мне показалось — вы поступитесь всем, если потребует ситуация.

— Верно, — инспектор улыбнулся. — А вы — не можете как я. И не в последнюю очередь — из-за того, кого зовете своим господином.

Объяснять соседу, что именно эту невозможность он ценит едва ли не вровень со всем остальным, инженер не стал. Он слукавил немного, сказав «всем» вместо «почти всем» — а инспектор не стал спорить и даже подыграл. Видно, не хотел, чтобы инженер знал, где граница, за которую не ступит волк. Сайто ведь обдумывал возможность сделаться юрэем, и довольно ясно об этом сказал. И вместе с тем — отбросил ее. Не сразу, как инженер, не при одной только тени этой мысли, совсем по другим соображениям — но все же отбросил. Испугался, как он выразился, хотя не было в этом ничего, что инженер мог опознать как страх. Ну или как то, что обычно называется страхом. Испугался за свою и чужую свободу.

Платформа катилась под уклон, чуть подскакивая на стыках. Кругом теснились люди — солдаты, надсмотрщики, рабочие — те, кого примет и, не жуя, проглотит быстро растущий меняющийся Токио. Асахина помечтал о том, как вернется сегодня домой — и Аки порадуется, что он жив, погрустит над его ранами. Сменит повязки, они сядут ужинать — и завтра на работу он не пойдет по болезни, но валяться особенно много не будет, а лучше вызовет Ояму с бумагами и займется составлением докладной, а потом сделает для Сэйити и Каны воздушного змея. И нужно будет брать в долг на новый мундир — инженер начал перебирать в памяти знакомых, у которых можно разжиться деньгами. Интересно, как выглядит жена господина инспектора? Кто с этим уживется?

— Ваша супруга, должно быть, сама Каннон, — сказал он.

— Да нет. Она просто из хорошей семьи. И кое-какие вещи ей… несколько надоели. А со мной ей спокойно.

…Дорога петляла по ущелью, и сверху поезд казался игрушечным, а двигался — еле-еле. Если бы тот, кто следил за ним из леса на горе, был тем, за кого он себя выдавал эти долгие века, — он, конечно, тряхнул бы горы и обрушил на поезд обвал, снес железную дорогу селевым потоком, уничтожил и виновников, и свидетелей своего поражения.

Но он не мог тряхнуть горами. Не мог даже выдать себя за горного бога перед людьми — так его изуродовал тот, кого впустил через себя в мир негодяй Тэнкен.

Ничего. Он умел ждать — он ждал во времена Минамото, Асикага, Токугава, — и момент всегда приходил. Потому что люди слабы, а главное — смертны.

Черно-белый дым паровоза тянулся к небу — слабы и смертны, но живы, покуда живы.