#19

Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Мат. 11:30

 

#20

Москва, офис ЗАО «Информационная безопасность»

16 марта 2009 года, 13.40

Он смотрел на Федора не мигая. Эта пытка отсутствующим взглядом продолжалась уже секунд двести. Наконец старик не выдержал и отвел глаза.

– Послушайте, – робко начал он. – Ведь я даже не знаю толком – кто вы, что с вашей семьей, что за история. Я просто выполняю поручения Баринова, стараюсь сделать это максимально точно, стараюсь ничего не упустить.

– Продолжайте, – попросил человек за столом, обращаясь к уху Федора.

Ухо покраснело.

– Дело было так. Я, так сказать, последний год уже досиживал, когда пришла на зону малява для меня. Ее перехватили, но потом решили передать, там была шифровка, понимаете? Текст был простой: «Серега совсем плох, боится не дожить до твоего приезда, просит за все простить». Это был условный код Баринова. Это значило, что я должен пойти в условленное, так сказать, место. Посмотреть, что там для меня лежит.

Федор замолчал. Задумался.

– Дальше.

– У вас нет воды, простите?

– Нет.

– Простите, простите. Так вот. Я откинулся, как вы верно, так сказать, заметили, шесть дней назад. Позавчера приехал только. Сразу пошел к тайнику – там пакет и записка. В записке было написано, как вас искать, через кого, все такое. А пакет – вот он, так сказать, в целости и сохранности.

С Федора уже давно слетели спесь и лоск, которые он напустил на себя перед дверью с табличкой странного ЗАО. На жестком стуле сидел самый обычный старик-уголовник. Его заскорузлые руки тряслись, пока он копался в саквояже (явно украденном где-то по случаю). Наконец, ему удалось совладать с руками, и на свет божий появился пакет – сверток не больше обычной книги. Плотная серая бумага, тщательно перевязанная бечевкой.

– Я не открывал, – почему-то испуганно заявил Федор, протягивая пакет через стол.

Человек, сидевший напротив, взял посылку из прошлого без должного трепета. На его лице не дрогнул ни один мускул. Взвесив сверток в руке, он отправил его в верхний ящик стола, бросил прямо на тетрадку с мятой пружинкой. Потом, подумав немного, открыл другой ящик, достал несколько купюр и протянул старому уголовнику.

– Спасибо. – Его лицо искорежила совершенно чужая улыбка. – Вот что. Вы – человек серьезный, со связями. – Федор благодарно улыбнулся, пряча купюры в карман. Руки опять отказывались подчиняться – доллары разлетелись по всей комнате. Рухнув на колени, старик начал нервно собирать их, комкать и засовывать в саквояж, все еще продолжая улыбаться, преданно глядя в лицо человеку за столом. – Так вот, – продолжил он. – Оставьте мне какой-нибудь телефон. Ну или что-то еще. Может быть, я найду вам работу, Федор.

Закончив эту невероятно длинную речь, человек встал, всем своим видом демонстрируя, что аудиенция окончена. Федор к этому моменту победил дензнаки и даже захлопнул саквояж. Пятясь задом, он дошел до двери, так же задом распахнул ее и растворился в коридоре.

Оставшись в полном одиночестве, хозяин кабинета, генеральный директор странного ЗАО со странным названием, позволил себе улыбнуться. На этот раз вышло натуральнее. Он подошел к столу, открыл ящик и замер над ним, как бы раздумывая: стоит ли открывать сверток, присланный мертвецом? Здравый смысл был против.

 

#21

Рязань, кафе «Кура»

17 июля 2007 года

Следователь Фридман был честным человеком. Почти честным, как он часто говорил сам себе, стоя перед зеркалом. Он почти никогда не брал взяток (всего один раз бес попутал на небольшую сумму, но тогда не было вариантов – нужно было делать сложную операцию жене, будь они неладны, эти женские организмы), ни разу не фабриковал уголовных дел. С подследственными всегда был предельно корректен – не грубил, насилие не практиковал.

Фридман был на хорошем счету. Он раскрывал дела – бывало, что и сложные. Настоящий крепкий профессионал, каких мало осталось. Убогая квартирка на окраине провинциального города, убогий кабинет в областной прокуратуре, жена на пенсии по инвалидности, дочка на последнем курсе педучилища, сын уехал в Москву и занимается там чем-то совершенно непонятным. Говорили, что у Фридмана есть все шансы через пару лет занять кресло заместителя прокурора области и с этого поста, с почетом, даже с орденом каким-нибудь, уйти на пенсию.

У следователя, по большому счету, была всего одна слабость. Он жаждал славы. Жаждал и получал. Его просто обожали журналисты – и местные, и столичные. Он хорошо рассказывал, отлично держался перед камерой, умел напустить туману, а мог, совершенно неожиданно, огорошить заезжего репортера такой тайной следствия, что дар речи пропадет.

С этим московским репортером он познакомился три года назад. Фридман закончил грандиозное дело, отправив за решетку два десятка бандитов, местных группировщиков, уже давно вышедших за пределы не только области, но и страны. Настоящая такая, хрестоматийная русская мафия, и даже кличка у лидера совершенно медийная, самое то, что надо, – Носорог.

Когда ему позвонил ведущий популярной программы, Фридман расцвел. Немедленно согласился все рассказать и показать.

Уже на следующий день журналист приехал.

Как-то само собой получилось, что между мужчинами возникло некое подобие дружбы – взаимная приязнь переросла в нечто большее. Они сделали шикарную программу про разгромленную банду, потом – еще парочку. Про маньяка, про вора в законе… А потом начали встречаться просто так. Без особых поводов.

То Фридман приезжал в Москву, и они часами, порой до рассвета, заседали в ресторанах, то телевизионный друг, уставший от столичной суеты, вдруг приезжал в провинцию – порыбачить, отключив мобильные, походить по лесу, выпить водки после бани. Простые такие удовольствия.

На этот раз был именно такой случай. Короткий отпуск – трехдневное бегство из Москвы. Вечером – поезд. На прощание решили поужинать.

Следователь заказал отдельный кабинет в небольшом грузинском кафе – с местными шашлыками ничто не могло сравниться – под горячее острое мясо выпили уже немало.

Он видел, что Фридмана распирает. Что он хочет что-то рассказать, рассказать такое, чего раньше никто не видел и не слышал. Он понимал – речь пойдет не о банде и не о маньяке. Он не ошибся.

Когда была выпита последняя рюмка, когда усатая официантка принесла крепкий и соленый (с привкусом крови, подумал он) кофе, пожилого следователя прорвало.

Он начал с длинного предисловия. Он требовал клятв – никому, никогда, ни под каким соусом. И чтобы даже под пытками – ни одним звуком. И лишь потом перешел к истории. Она, на самом деле, потрясала. Пересказать ее в двух словах было невероятно сложно – слишком много фактов, персонажей, эпизодов, а еще больше – вопросов без ответа.

Рассказ о массовом воровстве золота с режимного завода, где после смены каждому рабочему на полном серьезе исследуют задний проход и в голом виде прогоняют через чувствительный металл од етектор, казался бредовым вымыслом. Но Фридман не страдал психическими заболеваниями, не был критически пьян, да и вообще не отличался любовью к художественному вымыслу.

– Так не бывает.

– Я и не ждал, что ты поверишь. Но это факт, понимаешь. Это так и есть. Что самое тревожное, да, вот что меня волнует, – прокурорский шумно отхлебнул кофе, – так это вот что. Вся история, по ходу, секрет Полишинеля.

– ?

– Мужика-то повесили в камере, понимаешь? Повесили в ту ночь, когда я с ним на поле съездил. А ведь никто – ну ни одна живая душа об этом не знала.

– Выходит, что знала. И непростая какая-то душа.

– Вот это и страшно.

– А где дело?

– Ха. Я его спрятал. Никто не найдет. А если и найдет – в нем ничего нету, в этом деле. Там пять страниц всего. Я же в своем уме, не стал описывать свои ночные похождения с этим Сявкиным дурацким, мир его праху.

– Ну а ты на все сто уверен, что его повесили? Он ведь мог и сам, со страху…

Глаза Фридмана, немного мутные от водки, неожиданно стали жесткими и абсолютно трезвыми.

– Ты еще под стол ходил, когда я первого жулика колол и под вышку отправлял. Я просто знаю, я просто вижу, что человек может, а что – нет. Этот – никогда в жизни не смог бы на себя руки наложить.

– Интуиция к делу не пришивается.

– Да ну тебя совсем. – Фридман обиделся. – И вообще, я почти уверен, что это все камуфляж. Там что-то большее творится. И я обязательно, слышишь, обязательно узнаю, что именно.

Минут пять—семь сидели в полной тишине.

– Я тебя провожу. – Следователь встал из-за стола, аккуратно засунув под тарелку несколько купюр. – Не хочу больше тут говорить.

Мужчины вышли на улицу и медленно пошли по засыпающему городу. Со стороны могло показаться, что отец с сыном вышли на вечернюю прогулку. Степенно, спокойно, разговаривая полушепотом, они шли по главной улице. Фридман говорил и говорил, казалось, что он уже давно ждал этого момента. Ему просто необходимо было исповедаться, найти этот треклятый дуб со всепоглощающим дуплом, которому можно доверить все самые страшные секреты, выкрикнуть в отверстие и забыть навсегда. Он очень хотел забыть. Мечтал. С тех пор, как в камере на резинке от трусов (Господи, ну какая нелепость!) нашли посиневшего Сявкина с огромным, вывалившимся изо рта языком, Фридман не знал покоя. Ему нужно было выговориться.

Они прощались коротко. Проводница на подножке вагона нервничала и с осуждением поглядывала на нетрезвого молодого человека с дорогим чемоданом в руке. Тепловоз истерично кричал. С крыши вокзала ему отвечали огромные мутировавшие птицы.

Он действительно был порядком пьян, история Фридмана оглушала, хотелось спать.

Пыльный состав уходил куда-то в ночь, неровно дергая красными фонарями на последнем вагоне. Следователю не хотелось домой. Он долго смотрел вслед уходящему поезду, с тоской констатируя, что выговорился, а легче не стало. Груз остался. Со всем этим надо как-то жить. Надо что-то делать. Он ссутулился, повернулся к вокзалу спиной и устало побрел в сторону дома. На дорогу ушло сорок минут. Этого времени оказалось достаточно. Завтра он достанет тонкую папку и возобновит расследование. Своей волей. Тайно. Когда придет время, он поставит в известность и шефа, и Москву. Сейчас рано.

 

#22

Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью.

Кол. 4:6

 

#23

Директору ФСБ России

Совершенно секретно

Экземпляр единственный

Довожу до Вашего сведения, что на подведомственной мне территории действует организованное преступное сообщество, организовавшее и наладившее систематические хищения драгоценных металлов с предприятия СФ-14. Хищения осуществляются систематически, до настоящего момента. В какой момент схема была налажена – в настоящее время установить не представляется возможным. Масштабы хищения устанавливаются. Участники ОПС устанавливаются.

По сообщению агента «Секретарь», дело должен был принять к производству следователь областной прокуратуры Фридман, однако, по непонятным причинам, это сделано не было. Единственный задержанный в рамках предварительного расследования покончил с собой в камере изолятора временного содержания. Вскрытие не проводилось, труп кремирован.

Прошу Вашей санкции на проведение специальных мероприятий, а также на неофициальную беседу с Фридманом. Жду дальнейших указаний.

Начальник УФСБ России по Рязанской области.

 

#24

Москва, Лубянка, главное здание ФСБ России

14 июня 2008 года

Сергей Баринов дописывал рапорт, когда на столе заорал внутренний телефон. Майор с ненавистью посмотрел на белый пластиковый аппарат без диска и выругался вслух. Вечер уже. Планы были. Все летит псу под хвост, все. За годы службы Сергей Матвеевич безошибочно научился чувствовать неприятности, особенно те, что исходили от высокого начальства. Какое-то шестое чувство всякий раз подсказывало ему – просто так звонит «вертушка» или стоит ждать беды. В этот раз предчувствие уверяло – все очень, очень плохо.

Баринов взял трубку, выслушал несколько отрывистых фраз, односложно ответил. Поправив галстук, одернув мятый пиджак, вышел из кабинета и запер дверь. Бесшумный лифт поднял на три этажа выше. Истертые ковровые дорожки гасили звук шагов.

У железной двери, перегораживающей коридор, майор нажал кнопку звонка. Лязгнул засов. Тетка в форме с погонами старшего прапорщика придирчиво разглядывала удостоверение целую минуту, сличала потускневшую фотокарточку с оригиналом, близоруко щурясь. Убедившись, что перед ней все же не враг и не шпион, тетка взяла телефон и что-то пролаяла. На другом конце провода раздался аналогичный звук. Опустив трубку, прапорщица глазами показала – иди.

Баринов прошел еще два таких же кордона, прежде чем попал в кабинет, о существовании которого предпочитал никогда не думать. Не те чины, не то положение. Сюда вызывают только в двух случаях – или для того, чтобы вручить Героя, или для того, чтобы отдать какое-нибудь отвратительнейшее распоряжение. Сломать жизнь, проще говоря. Героя сегодня ждать не приходилось.

Директор говорил долго. Минут пятнадцать. Сергей Матвеевич еще никогда не слышал, чтобы первое лицо так много времени уделяло какому-то оперативнику, пусть и по особо важным делам, пусть и заслуженному. Но – простому оперу. Сергей Матвеевич еще никогда не видел, чтобы директор, разговаривая с кем-то из сотрудников, отводил глаза в сторону.

Баринов вышел из кабинета, почти бегом бросился в сортир. Рывком распахнул окно, начал расстегивать верхнюю пуговицу на рубашке, которая всегда болталась на его тощей шее, а сейчас – удавом душила, аж глаза на лоб лезли. Оторвал пуговицу. Ослабил галстук. Нашарил сигареты и зажигалку, долго прикуривал.

Все очень плохо – стучало в голове. Все гораздо хуже, чем я думал. Все очень-очень плохо.

Баринов вернулся в кабинет, быстро собрался, сбросив в портфель все бумаги со стола. Отпер сейф, достал табельное. Проверил, снял с предохранителя, сунул за пояс. С тоской оглядел унылый, но такой неожиданно родной кабинет.

– Ох…ть, – сказал Баринов вслух, обращаясь то ли к «вертушке», то ли к вырезанному из доски Железному Феликсу. – Ох…ть, – повторил он, глядя в окно. – Я вот ведь и не знаю, что тебе теперь делать, парень.

 

#25

Начальнику УФСБ России по Рязанской области

Совершенно секретно

Экземпляр единственный

Доложите о результатах дальнейшей проверки по факту, изложенному в Вашем последнем рапорте. Немедленно сообщите о лицах, осведомленных о ходе проверки – прямо или косвенно. Требую не допустить дальнейшего распространения информации по факту.

Любой ценой остановите действия, изложенные в Вашем рапорте. Установите круглосуточный контроль за следователем областной прокуратуры Фридманом, в контакт с ним входить категорически запрещаю.

Ждите дальнейших указаний.

Директор ФСБ России

 

#26

Москва, явочная квартира московского управления ФСБ России

8 мая 2008 года

Ночь кажется бесконечной. Человек в несвежей постели ворочается с боку на бок, чешется, сучит ногами под одеялом. Человеку неспокойно. Он уже в сотый раз думает о бутылке на кухне, но потом уверяет сам себя, мол, нет. Не пойду. Я не алкоголик.

Он не алкоголик, нет.

Просто какие-то невиданные тени ходят сегодня по стенам и потолку. Просто совсем не идет сон, а перед открытыми – вытаращенными – в темноту глазами все встают и встают какие-то бредовые картины. Чертова выставка современного искусства. Вернисаж больного сознания.

В этих картинах так много правдоподобия, но человек знает – этого не было и не будет. Он убедил себя в этом. Не было и не будет.

Черт побери. Как же хочется виски.

Как же.

Как же!

Он хлопает ладонью по тумбочке, находит мобильный телефон, открывает его и подслеповато смотрит в экран. Бл…ь. 5.42. Дурацкое время. Уже нет смысла уговаривать мозг успокоиться и дать возможность уснуть. И вставать рано. И идти некуда.

Он отбрасывает телефон в сторону, стремительно переворачивается в постели, со всей силы бросается вниз, зарываясь лицом в мокрую от пота подушку. Видения не уходят, не отпускают. Но от резкого удара меняют цвет. Картинка становится почти негативной, только с преобладанием красного. Жесткого насыщенного красного. Красного, цвета артериальной (или венозной? Черт, какая разница?) крови. Красные тени мечутся по подушке. Красные контуры меняются с невероятной скоростью. Движение красного отдается в голове тупой болью.

Спасибо, Господи, бормочет человек, что у меня нет пистолета. Хотя – еще пара таких ночей, и я обойдусь кусачками для ногтей. Не просто так ведь их запретили брать с собой в самолет.

Красные тени немного успокаиваются.

Видимо, им нравится ход мысли человека.

Человек трется лицом о подушку. Отвратительный звук – скребет о ткань щетина – возвращает его к реальности.

Под окном надрывно орет автомобильная сигнализация.

Над городом, в котором у него вообще никого нет – даже себя самого нет, – встает подобие солнца.

Город знает, что человек его ненавидит.

Город охотно отвечает взаимностью.

Человек снова засыпает, проваливается в прошлое. Сначала ему снится расстройство желудка. Потом – пальцы, быстро бегающие по авидовской клавиатуре, где вместо букв – специальные символы. «Яблочко + z» – отменить. Отменить всю жизнь. «Яблочко + с» – скопировать. Скопировать удачно получившийся кусок из начала секвенции и перенести вперед, в конец, в present day, нажать «Яблочко + v» – вставить туда, куда нужно. Куда хочется. Жизнь мелькает разноцветными кубиками. Иногда жизнь требует остановиться – мощности процессора не хватает, чтобы считать эффекты в реальном времени.

Ему снится, как дочка залезает по лестнице на разноцветную горку и с криком, с визгом летит вниз по изогнутой трубе. Он видит ее счастливое лицо, видит растрепанные волосы и чувствует слегка влажные ладошки.

Потом мама. Мама. Я так и не смог приехать к тебе на похороны, а потом решил – лучше и не поеду. Не хочу, никогда не хочу больше приезжать в этот городок на краю географии. Прости, мама. Когда ты умирала, я, раненный в ногу, въезжал на «броне» в Бамут – оператор испугался, напился с вечера, и я тогда впервые взял в руки Betacam, оказалось – не так сложно. Ты умирала, а я снимал штурм Бамута, который продал потом на все каналы мира, разве что Jetix не возбудился – там больше не было камер. А если б они даже и были, то никто другой не посмел бы, не решился бы снимать, как расстреливают у стены дома раненых бородатых уродов хорошие парни в черных масках, как хирург с белыми губами в наспех поставленной палатке отрезает измусоленную миной левую ногу двадцатилетнему пареньку—а анестезии нет, и командир, крепко зажав его голову под мышкой, вливает ему в глотку мерзкую, пахнущую ацетоном водку «Балтика».

Ты умирала, мама, а над Бамутом поднималась отвратительная вонь – смесь пороховой гари, горящей плоти и простого, чистого огня. Ты знаешь, мама, как пахнет чистый огонь – когда горят дома, которым уже сто лет или больше?

Ты умирала, мама, а я сидел в чужом, уцелевшем доме – там еще тлели угли в камине, а все остальное было целым – и жир от только что зарезанного и изжаренного барашка тек по моей белой жилетке с двумя десятками карманов, тек по моим камуфляжным штанам и капал на грязный бинт; кровь давно уже запеклась. И запах жареного барашка, моей крови, пороховой гари – все это смешивалось в один дикий букет, пьянящий, кружащий голову, сводящий с ума.

Тебя хоронили, мама, когда взвод покидал Бамут, и командир подарил мне «стечкина» с перламутровой рукояткой – фетиш какого-то мелкого полевого командира, убитого в недавнем бою. «Стечкин», казалось, тоже был еще теплым и хранил память о ладони старого хозяина. Там были какие-то красивые узоры, как любят горцы, я уже не помню точно – какие, и он лежал в руке так ровно и спокойно, что казалось, был сделан специально для меня. Я подумал тогда: «Какая глупость! Я – самый мирный, самый тихий на земле человек, держу в руках этот страх Господень, и мне – мне – все это нравится!»

И потом – мне было дико и страшно – я закапывал его где-то на ночной трассе, по пути из Моздока в Пятигорск.

Ты ведь не сердишься, мама? Я был хорошим сыном и очень любил тебя. Хотя, конечно, ты не могла знать этого наверняка.

Знаешь, мама, я ведь все время врал – и не только тебе. Знаешь, я ведь строил такую идеальную жизнь, я так хотел, чтобы ты была рада. Я любил, честное же слово, я так любил свою маленькую жену с большими глазами, но я ведь, мама, просто уговорил себя, тогда, когда-то, в прошлой жизни. Я ведь, мама, могу по любому поводу уговорить себя. Если очень постараться, то сам себе поверю, будто Наполеон или писатель Бунин. Или литератор Татьяна Толстая. Мне просто было нужно это, нужно, мама, ты прости мне сейчас мою истерику. Я – раковина без моря и без моллюска. Когда он (чертов моллюск) жил во мне, а море шумело рядом, а потом он (гребаный моллюск) взял, да и сдох, а море – в силу процесса, который, как я помню, назывался геосенкнинкталь, – отступило и высохло. И теперь во мне – только запах от моллюска и шум от моря, да и то если плотно прижать к уху и старательно вслушиваться. Такие дела, мама. Я плохой, пустой, ретранслятор чужого шума. Но люблю тебя, так что – прости мне многое. И в настоящем, и в будущем. Во веки веков, хорошо?

Человек вскакивает и трясет головой. Господи помилуй. Ну что за х…ня? Руки шарят по груди в поисках сердца. Все на месте. Два соска, жесткие волосы, подернутые редкой сединой. Неровная на ощупь косая полоса через живот. Какая, к черту, мама? Что там стучит у меня внутри? Или уже не стучит?

 

#27

Москва, съемная квартира в спальном районе на Востоке

16 марта 2009 года, 23.00

Под несколькими слоями упаковочной бумаги обнаружился дешевенький китайский цифровой диктофон. Просто диктофон. Записок, каких-либо пояснений или указаний не было.

Он внимательно рассмотрел пластмассовый корпус, зачем-то ковырнул его ногтем в нескольких местах. Ничего не изменилось. Осторожно – как бомбу – положив диктофон на стол, он вернулся к плите. Бросил в закипевшую воду специи. Разорвал пакетик. С каменным грохотом, разбрызгивая во все стороны кипяток, пельмени рухнули в кастрюлю. Вода стала мутной, молочно-белой. Помешав в кастрюльке деревянной ложкой, он убавил огонь, накрыт крышкой и вернулся к столу.

Взял в руки диктофон.

Осмотрел его со всех сторон еще раз и нажал кнопку.

В первые секунды ничего не произошло. Потом раздался какой-то скрип и стук. Потом кто-то в диктофоне закашлял. Потом раздался голос:

Привет, парень. Узнал? Впрочем, давай к делу. Если ты это слушаешь, значит, я уже мертв, а ты еще нет. Это радует. Ну… условненъко. Тебе даже не потребуется набираться терпения, все, что я тебе скажу, займет минут двадцать—тридцать. Максимум. Потом можешь выключать, дальше – там три с половиной часа деталей. Слушай внимательно, запоминай, никаких пометок не делай. Потом, когда тебя спросят, откуда ты все это узнал, – вали на меня. Проверить нельзя. Я оставлю много следов, нарочитых следов. Сейчас их просто опишут, потом, когда появится твой рассказ, о них вспомнят и все поймут. Мозаика сложится, что и требуется.

Выводы, которые я сделал, могут показаться тебе глупыми. Но ты слушай. Слушай, запоминай, ладненько? И еще. Я, может быть, последний человек, желающий тебе добра. И не спрашивай, почему.

Итак. Для начала. Кто взорвал твой дом…

Он бросился к столу, схватил диктофон и успел нажать кнопку прежде, чем мертвый Баринов продолжил. С грохотом упала крышка от кастрюли, бурлящая пельменная вода хлынула на плиту, заливая синие языки пламени. Волна унесла лавровый лист.

Он стоял в центре кухни. С деревянной ложкой в одной руке, с китайским диктофоном в другой.

Самообладание покинуло его. Дергалось веко, со лба тек пот.

Мертвый Баринов собирался сказать страшные вещи, и надо было решить – готов ли он услышать откровения покойника. В том, что комитетчик погиб, сомнений не было. В том, что он желает ему только добра, – тоже. Тогда – годы, столетия, эпохи назад, он позвонил по телефону, срывающимся голосом отдавал какие-то дикие, нелепые команды. Он выполнил все приказы Баринова, выполнил и не жалел об этом до сих пор. Только благодаря этому слепому подчинению он и был сегодня жив, сохранил рассудок и даже зарабатывал сейчас приличные деньги, выполняя странные заказы странных людей. Все, кто приходил в его офис, говорили один и тот же «пароль»: «Я от Баринова».

Когда-то давно, совсем уже в прошлой жизни, он был успешным журналистом и всегда мог ответить на вопрос – «кто ты?». Сегодня – все настолько сложнее… Кто он? Частный детектив? Бандитский аналитик? Чем он занимается? Да решительно всем. Он звонит по телефону, оставленному Бариновым, задает вопросы и получает ответы. Он знает номера счетов и адреса разных фирм и фирмочек. Он знает имена каких-то мутных людей, которые появляются по первому требованию и выполняют любую почти законную работу, за которую он может заплатить наличными. Теперь он много-много всего знает. Зачем ему эти знания? Чтобы болела голова? Да, точно. Мертвец использует его в каких-то своих играх, он до сих пор выполняет его не совсем понятную волю, не совсем ясный приказ. Как это страшно и глупо – оказаться маленьким и совершенно лишним винтиком в огромной враждебной машине, которая и без того прекрасно отлажена, и без того работает лучше любых швейцарских часов, не дает сбоя. И его эта машина перемелет – в мелкую труху, в пыль, даже следа не останется. Но он все же выполнит свое глупое предназначение. Уже сейчас понятно – надо будет что-то сломать. Грустно, черт.

Чертов мертвый майор даже с того света умудрялся следить за своим подопечным, оберегать его, наставлять на путь истинный. «Вот это школа. Сейчас таких в органах уже не осталось», – машинально подумал он.

Нужно было принять решение – стоит ли слушать послание с того света. И еще нужно было закрыть газ. В воздухе уже отчетливо различался сладковатый пьянящий запах. Вместе с запахом распространялась и мысль – а может быть, не выключать?

 

#28

Москва, недалеко от Лубянки

1 июля 2008 года

Когда Сереже Баринову было девятнадцать, он познакомился с удивительной девушкой. Студенткой-медичкой. Все в их отношениях было хорошо и правильно, все шло к неминуемой свадьбе, до знакомства родителей оставались считаные дни. Идиллия рухнула в один миг. Сережа пришел к своей невесте (а он уже называл ее именно так) в общежитие без предупреждения. Просто шел мимо, просто был свободный день, просто как-то вдруг резко и невероятно – до боли – захотелось увидеть свою такую родную, такую прекрасную Катю.

Баринов легко взлетел по лестнице, толкнул нужную дверь и… а дальше мир поплыл у него перед глазами.

Он много лет пытался потом выбросить из памяти эту картину, запрещал себе думать и вспоминать о Кате, у него получилось. И вот сейчас, спустя годы, это видение вернулось.

Майор Баринов, крепкий мужчина с легкой сединой на висках, лежал на асфальте посреди проезжей части в ста метрах от своей холостяцкой квартиры. У майора болела грудь, он уже не чувствовал рук и ног. Чувствовал только, что на груди одежда стала невероятно теплой и мокрой, а там, под одеждой, где-то внутри, бьется сердце, норовя выскочить из развороченной груди, прорваться сквозь сломанные ребра. Майора Баринова снес огромный грузовик. Откуда он появился, никто не знал. Он просто вылетел из-за поворота, резко увеличил скорость, ударил шедшего на зеленый свет мужчину и скрылся в считаные секунды. Сейчас Баринов пытался увидеть небо, но неба не было. Он видел лишь лица незнакомых людей, стоящих вокруг него, жадно впитывающих зрелище последних секунд жизни майора, лежащего спиной на асфальте.

Баринов закрыт глаза и опять оказался в комнате своей Кати. Когда это было? Почти тридцать лет назад. Или, может быть, двадцать девять?

Катя лежала на полу, на животе, голая. Лицом к двери. Перед ней, раскрытый на середине, огромный судебно-медицинский справочник с цветными иллюстрациями. На ней – чуть сзади, сверху, – абсолютно голый посторонний мужчина. Чудовищно волосатая спина.

Сережа тогда потерял контроль над собой. Он потерял самого себя. Он схватил этот чертов атлас и принялся бить им любимую нежную свою Катю и жуткого волосатого мужика. Он бил их тяжелой книгой до тех пор, пока переплет не разлетелся на сотни страниц.

Он опустил глаза и увидел глупую цветную картинку – голый мужской торс с развороченной грудью. И подпись: «Неизвестный мужчина, которого сбил грузовик марки „ЗИЛ"». Когда смысл слов дошел до сознания, молодой Баринов начал хохотать. Он смеялся долго, до боли в голове, до колик в животе. Его невероятно развеселил тот факт, что на груди у неизвестного мужчины в самом деле был выбит след радиаторной решетки «ЗИЛа». Сережа все пытался разглядеть на мертвой плоти след от эмблемы автозавода, но не получилось. Обидно, черт возьми.

Дознаватель ГИБДД, работавший на месте происшествия, так и не смог ничего добиться от свидетелей. В протокол он записал: «…в результате наезда грузовой машины неустановленной марки».

 

#29

Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю.

Ис. 65:17

 

#30

Турецкая Республика, курорт Алания

5 марта 2002 года

Носорог не просто так потратил целый год на подготовку собственной смерти. На имя Филина бьш куплен уютный пентхаус в пятнадцати минутах неспешного хода от моря, в турецком банке бьш открыт накопительный счет, на который долями, через офшоры на острове Мэн постепенно перетекали Костины деньги.

Он оформил себе вид на жительство и даже получил разрешение на работу, хотя работать, конечно, не планировал. Просто он любил, чтобы было много документов, и чтобы все – безупречны. Он достаточно быстро выучил необходимые для нормального общения бытовые словечки и фразочки, а в какой-то момент даже поймал себя на мысли, что тоскует и становится мелким мещанином, – Носорог обустраивал свою квартиру, таская в дом найденные на базаре антикварные вещички, картинки, столовые и чайные сервизы. На исходе первого года жизни после смерти Костя понял, что сходит с ума, – праздная жизнь уничтожала его, он хотел чем-то заниматься, хотел движения и дела. Но электронный почтовый ящик, с которого он отправил единственное письмо, бьш пуст. Адресат, похоже, принял его сообщение к сведению – не более. Никакой реакции.

Носорог начал даже думать, не заняться ли каким-нибудь мелким курортным бизнесом: открыть бар или мини-отель, – когда вдруг среди ночи зазвонил мобильный телефон. Он вскочил с кровати и напружинился – как хищник перед прыжком. Нервно озираясь по сторонам, Костя за долю секунды прокрутил в голове десятки вариантов. Когда он все же взял трубку, нажал кнопку приема вызова и хотел сказать «алло», стало понятно, что пропал голос. Хрипя, обливаясь потом, с трудом удерживая мобильный в трясущейся руке, он выдавил из себя какой-то хрип.

– Привет, Носорог, – услышал он спокойный и уверенный голос– Как ты там? Плесенью не покрылся еще? Бухаешь поди?

Косте потребовались все силы, чтобы ответить:

– Здравствуйте. Нет, что вы. – Он думал, что бы такое сказать еще, и решил пошутить: – Я уже пил однажды. Сами знаете, чем это кончилось…

– Ах-ха-ха! – взорвалась трубка. – Молодец, не теряешь форму. У меня дело к тебе. На миллион. Внимаешь?

– Да-да!

– Ну и отлично. У тебя машина есть? Встречай меня завтра. Я буду в два часа ночи по вашему времени, чартером из Москвы. Из машины не вылезай, паркуйся подальше, я тебя сам найду. Если что – звони. Отбой, Носорог. Тьфу, я хотел сказать – до встречи, гражданин Филин.

Костя долго смотрел на трубку, пытаясь осмыслить все услышанное. Интересно, как я ему позвоню? Ведь номер-то не определился… Впрочем, глупо было задавать подобные вопросы. За последние пятнадцать лет Носорог привык к тому, что его куратор (Косте страшно нравилось это словечко) может поставить в тупик кого угодно. Спать больше не хотелось. Носорог опасливо посмотрел в сторону бара, но немедленно прогнал все мысли об алкоголе. Глянув в зеркало, обнаружил, что лицо стало пунцовым, а руки – до сих пор трясутся. Он снова стал нужен. Он снова сможет заниматься тем, что умеет лучше многих.

– Здравствуй, жизнь после смерти, – сказал Костя сам себе. – Теперь ты мне уже начинаешь даже нравиться.

 

#31

Москва, Лубянка, главное здание ФСБ России

6 мая 2008 года, 11.00

Этим утром директор ФСБ проводил закрытое секретное совещание. На него были приглашены только те, кому он доверял даже больше, чем себе самому. Люди, привыкшие выполнять приказы и не задавать вопросы никогда, даже когда становилось понятно, что директор приказал что-то дикое, страшное и противоестественное. Это были люди, для которых два слова – «национальная безопасность» – значили больше, чем тысячи и миллиарды слов о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Две недели назад директор поставил им задачу: перехватить конвой, сопровождаемый самыми близкими «соседями» – спецназом ФСО. Перехватить любой ценой, не оставить следов и свидетелей, не допустить ошибок.

Аналитики и оперативники подготовили два сценария, и директор скрепя сердце бьш вынужден выбрать тот, который нравился ему меньше всего. Просто в силу того, что первый был уж слишком рискованным. Даже здесь, в своем кабинете, он не бьш готов произносить вслух некоторые вещи. Совещание проходило почти в полной тишине. Директор читал, задавал короткие вопросы, подчиненные отвечали. Иногда – словами, но чаще – записками.

Наконец, все было закончено. Он пожал оперативникам руки и молча проводил их до дверей. Потом, подняв трубку, вызвал машину и попросил отвезти его на дачу. Ему категорически не хотелось участвовать в том, что должно было произойти сегодня. Глупое бегство в загородное благолепие казалось единственно возможным выходом. Он прекрасно знал, что произойдет ближе к вечеру, и прекрасно понимал, что однажды будет должен ответить за это. Перед кем-нибудь, но обязательно.

В это же время. Рязанская область

Тентованный «КамАЗ» в сопровождении двух внедорожников пропылил по холму, на какое-то время скрылся из глаз, выехал на проселочную дорогу, преодолел внешний кордон охраны и выкатился на асфальтированную трассу. Конвой должен был преодолеть сто восемьдесят три километра до Москвы, однако не проехал и пяти. Развилка федеральной трассы с какой-то второстепенной перпендикулярной дорогой оказалась перекрыта: несколько патрульных машин, воющие «скорые», беготня и суета. Среди всего этого, как огромная, выброшенная на берег океанская рыбина, завалившись на бок, лежала большегрузная фура с подмосковными номерами. Федеральная трасса стояла. Было похоже, что в ближайшие часы движение не откроют.

Пассажир головного внедорожника нервно закурил. Опустил стекло. К нему, спотыкаясь на ходу, придерживая правой рукой фуражку, а левой – бьющий по ляжке планшет, бежал молодой капитан. Пассажир внедорожника чертыхнулся и вышел из салона.

– Какие прогнозы, командир? – Он кивнул в сторону перевернутой фуры.

– Да никаких. – Гаишник выругался. – Ждем кран и тягач, вызвали еще час назад. Да и когда приедут, мать его ети, часа три уйдет, чтобы эту дуру с дороги оттащить…

– А че случилось-то?

– Да пойми теперь – там два трупа в кабине. – Гаишник с благодарностью вытащил из предложенной пачки сигарету, долго прикуривал, пряча огонек от сильного ветра, пытаясь одновременно держать фуражку, которая так и норовила слететь с головы.

– У меня такое дело, командир… – Пассажир внедорожника махнул перед лицом инспектора красной корочкой с золотой птицей на обложке. – Спецгруз, не могу ждать, – доверительно сообщил он.

Капитан наморщил лоб. Сделав несколько затяжек, он, наконец, нашел решение, и его простоватое деревенское лицо озарилось:

– Так сворачивайте направо! У вас карта есть? Нет, ну так щас, подожди, достану… Вот, смотри: здесь повернете, километров двенадцать прямо, там будет ферма полуразрушенная, за ней еще раз направо, мост, второй поворот налево, а дальше – по знакам пойдешь. Крюк выйдет километров в семьдесят, но все быстрее, чем тут ждать. Понял?

– Спасибо, командир! – Обладатель красного удостоверения благодарно кивнул. – Не заблудимся.

Мужчина запрыгнул обратно в кожаный уют салона внедорожника, что-то отрывисто сказал водителю. Огромная машина сорвалась с места, за ней тяжело тронулся «КамАЗ», следом, мигнув на прощание аварийкой, в поворот вписался автомобиль сопровождения.

Молодой капитан с простоватым деревенским лицом посмотрел им вслед, сделал последнюю затяжку и с отвращением выкинул сигарету. Достав из кармана кителя дорогой мобильный телефон, он набрал номер. Сначала говорил, потом слушал и кивал, вытягиваясь в струнку Казалось, он вот-вот отдаст честь своему невидимому собеседнику. Закончив разговор, инспектор лениво пошел к перевернутой фуре. Невесть откуда появившийся тягач уже заканчивал оттаскивать с дороги разбитый грузовик. Внимательный наблюдатель отметил бы про себя, что как-то все очень легко и быстро получается. Но никто из водителей, уже два часа стоявших в пробке без движения, даже не думал придираться. Все вздохнули с облегчением. Десятки двигателей заработали одновременно.

 

#32

Москва, съемная квартира в спальных районах на Востоке

1 июня 2009 года

«Каждые шестьдесят минут в мире происходит похищение человека. Семьдесят процентов похищенных погибают…» – вещал с экрана молодой ведущий с набриолиненной головой. Его вызывающе дорогой итальянский костюм с отливом посылал в объектив солнечные зайчики. Смотреть дальше не имело смысла.

Кряхтя, он отбросил одеяло, ступил босыми ногами на холодный пол и начал поиск тапочек. Вставать категорически не хотелось. Включать свет – тем более. Эта убогая квартирка на промышленной окраине города была уже, наверное, восьмой за последние полтора года. Он менял их с невообразимой скоростью, менял в тот момент, когда появлялось лишь подозрение. Что и кого подозревать? Спроси у него об этом, ответа не будет.

Просто подозрение.

Ему казалось, что за каждым его шагом неотступно следят. Он понимал, где и когда допустил ошибку, но исправить ее уже не мог. После получения звукового письма с того света он сошел с ума. Он опять поехал в этот маленький провинциальный город, опять вооружился биноклем и залез в этот чертов дом. Он пролежал там почти двое суток. Только на этот раз даже не подумал о создании легенды, даже не попытался маскироваться. Нет никаких сомнений – человека с биноклем видели, как минимум, трое. Это очень много.

Этим глупым поступком он не оставил своим нынешним преследователям выбора. Если раньше они могли считать, что он на самом деле ничего не знает, что только ходит вокруг, тыкается, подобно слепому щенку, в каждый угол, а потом и вовсе бросил, забыт про золотой завод под грузом личных трагедий – больших и маленьких, – то этим последним визитом он как будто сделал публичное заявление. Проще было выйти на площадь с плакатом, на котором крупными буквами была бы изложена вся суть уголовного дела, которым в тайне ото всех занимался следователь Фридман, которое стоило жизни уже бессчетному количеству людей – причастных и посторонних. Каждый, кто хотя бы косвенно узнавал о существовании золотого завода, каждый, кто был связан с тем, кто узнал, – все эти люди уже мертвы. Все, кроме него. А раз так, значит, он просто должен. Просто обязан. Если не для себя, не за себя, не за Фридмана и прочих, то за своих девчонок. Месть? Может быть.

Или его все же используют втемную? Втянули в сложную и очень опасную игру, о смысле, правилах и целях которой он никогда даже не догадается? Эта мысль все чаще приходила в голову в последнее время, иначе как объяснить это фантастическое стечение обстоятельств, зачем фээсбэншик Баринов перед смертью подготовил для него, как для спецагента иностранной разведки, такое количество подарков, кладов и страховочных вариантов? Такое нельзя было сделать ни за неделю, ни даже за год.

Когда ему требуются деньги, и он только начинает думать об этом, у него звонит телефон и некто со словами «я от Баринова» немедленно предлагает несложную, но очень и очень оплачиваемую работу: подготовить аналитическую справку, хорошенько покопаться в открытых источниках или провести простейшее детективное расследование. Совпадение? Возможно.

Когда ему кажется, что пора менять квартиру, он набирает один и тот же номер, а уже через несколько часов получает ключи от нового дома, причем всегда – именно такого, о каком думал. Это что – просто идеальный квартирный маклер (кстати, тоже какой-то знакомый мертвого майора)? Возможно. Маклер с очень хорошей базой.

Но эти совпадения не могут продолжаться вечно, в противном случае они – система. А вот зачем?

Под окнами прогромыхал трамвай. Ржавый нелепый жук, переваливающийся с боку на бок. Почему его так трясет? Рельсы ведь ровные?

Зевали фонари, покачиваясь на холодном ветру.

По потолку гуляли тени.

Он вышел на кухню и заварил кофе. Побрился. Долго смотрел в одну точку. Потом начал собираться.

На сегодня у него была назначена аудиенция. Сегодня, по плану, разработанному ушедшим в небытие майором (да будет же он гореть в аду!), он должен бьш начать. И он начнет, черт возьми. Все равно другого выхода ему не оставили.

 

#33

Московская область, загородная резиденция президента России

3 мая 2008 года

Больше всего на свете директор ФСБ не любил ходить на доклад к президенту. Доклады, впрочем, бывали разные. Иногда – совершенно пустые и протокольные: первые пять минут снимает личный оператор первого лица, потом их показывают в программе «Время». О других никто посторонний не знает. Он тогда даже приезжает к президенту несколько необычно – на другой машине, с другим водителем, всегда другой дорогой. Они все отвратительные, доклады эти. Но вот такие – напоминающие встречу опытного оперативника с агентом-недоучкой – особенно противны.

За двадцать семь минут (он засек время) президент ни разу не перебил, всего дважды поднял свои рыбьи глаза. Он знал эти глаза уже лет сорок, но привыкнуть к их рентгену так и не смог. Когда генерал, наконец, закончил, президент задал первый вопрос:

– Кто об этом знает?

Нужно было выдохнуть, прежде чем отвечать.

– Сейчас сложно сказать. Как минимум, три человека. Следователь провинциальной прокуратуры, один из моих оперативников и, что самое противное, один журналист. Дальше пока ничего не знаю, информация свежая.

– Как минимум, четыре, – сухо сказал президент. – Нет, пять. Кто-то ведь рассказал об этом тебе? Ну и я – шестой. – Глава государства позволил себе деревянную улыбку.

– Так точно, – сухой ответ.

– И что ты намерен делать?

Нужно было опять выдохнуть. Даже раза два.

– Я пока не принял решения, именно для того и просил встречи с тобой. – Слова давались тяжело. – В своем человеке я уверен, следователь – напуган, про журналиста, прости, пока знаю мало. Вроде нормальный парень, государственник со склонностью к контролируемой фронде. – Легкая полуулыбка. – Но он – самый опасный, ты понимаешь.

– А это, вообще, – правда? Повисла длинная пауза.

– Не знаю. Не знаю, как проверять.

– Ну, твой надежный человек – он может проверить?

– Думаю, да.

– У тебя – три дня. В пятницу я хочу видеть тебя в аэропорту перед вьшетом. Расскажешь все, что удастся выяснить.

– А если – ничего не удастся? Вместо ответа – рентген светлых глаз.

– Так точно. В пятницу. В аэропорту.

– Ну и прекрасно. – Президент перевернул страницу блокнота, давая понять, что аудиенция окончена. Директор ФСБ тихо встал, осторожно поставил на место красный стул с высокой спинкой, стараясь не шуметь, как кот, втянувший когти, прошел, не касаясь паркета. Вышел из комнаты, привалился к стене и шумно выдохнул. Один из охранников в приемной без выражения посмотрел на него. Им, охранникам, просто. Они и не такое видали.

– Киборги, бл…ь, – неожиданно вслух выругался директор и быстро пошел по коридору. Самая обычная на вид черная «Волга» с самыми обычными номерами, ревя двигателем, вырвалась на Рублевку. Он ехал на работу. Настроение было безнадежно испорчено.

 

#34

Рязань

5 мая 2008 года

Ночью Фридман захотел водки. Дома не оказалось. Кряхтя, пожилой следователь натянул видавший виды спортивный костюм, на цыпочках преодолел коридор со скрипучим паркетом, ощупью нашел ботинки. Вышел на улицу, выдохнул и подумал: зря курить бросил. Сейчас бы – очень не помешало. Постоял немного, послушал тишину. Бормоча себе под нос, пошел по темной улице. «Это Питер у вас – город разбитых фонарей? Вы еще не были в нашей деревеньке…»

Старый следователь шел по ночной улице и напряженно думал. Мысль была необычно четкой и ясной, так бывало у него и раньше, когда, распутывая совершенно немыслимые дела, он на подобных ночных прогулках находил ключи. Точнее – отмычки. Он шел, что-то бормотал, что-то думал, что-то напевал и чувствовал – на этот раз он где-то очень близко. До ответа – рукой подать. Не может быть все так просто. И дело тут не в том, что Сявкин о чем-то умолчал. Сявкин и не знал. Тут все серьезнее, тут, в этой гребаной цепочке, есть одно недостающее звено, самое важное. И, скорее всего, самое страшное. Стоит его нащупать, стоит приложить между двумя обрывками, и все станет ясно. Ясно-ясно. У кого бы стрельнуть сигарету? Ночная улица ответила ревом двигателя и визгом тормозов. Фридман успел повернуться и даже, как ему показалось, заметить две тени, летящие в его сторону. А потом бьшо уже поздно анализировать увиденное. Потом были

удар по голове

чьи-то сильные руки с двух сторон

запах бензина и еще чего-то автомобильного

какая-то веревка

запах свежести

невероятной свежести

прикосновение теплой воды

плеск теплой воды

тишина и темнота теплой воды

 

#35

Рязанская область, населенный пункт Ртищево

6 мая 2008 года, 13.35

Пассажиры переднего внедорожника выслушали короткий рассказ, водитель сверился с картой. Пятеро мужчин сняли оружие с предохранителей. Сидевший на заднем сиденье, в середине, кому-то позвонил и доложил обстановку. Золотой конвой, в самом худшем случае, опаздывал не больше чем на полтора часа. Неприятное, но – не фатальное отклонение от графика. Что-то подобное случалось и раньше.

Молодой гаишник объяснил дорогу правильно и четко: следуя его инструкциям, колонна достигла полуразрушенной фермы. Водитель первым и, похоже, единственным из всех увидел черный силуэт на крыше коровника. Он открыт было рот, чтобы поделиться новостью с товарищами, но не успел. Реактивный снаряд ударил прямо в двигатель.

Сидевший на заднем сиденье, в середине, каким-то чудом остался жив – он ничего не видел, не слышал и, похоже, не понимал, но инстинкты были сильнее. Хрипя, давясь собственной кровью, он из последних сил тянул руку во внутренний карман. За телефоном или оружием – решили не выяснять. Мужчина в камуфляже и черной маске, подошедший к развороченному внедорожнику, дважды выстрелил в голову раненому из небольшого пистолета с глушителем.

– Жалко парня, – сообщил он подошедшему двойнику – такому же громиле с черной шерстяной головой. – Знал его?

– Неа, – мотнул маской громила.

– А я знал. Мы с ним еще в погранвойсках вместе служили. Я у него на свадьбе два месяца назад был. Нормально так погуляли, скажу тебе.

– Теперь на поминках гульнем, меня не забудь! – хохотнул громила и отошел в сторону.

Человек, только что прекративший мучения раненого, оттянул маску, злобно сплюнул и что-то неразборчиво пробурчал. Было похоже, что юмор товарища он не оценил.

Чуть в стороне от них человек в дорогом сером костюме что-то тихо говорил в трубку спутникового телефона с огромной толстой антенной. Он говорил с жаром, даже помогал себе левой рукой, но всякий раз, когда его собеседник на другом конце провода начинал отвечать, замирал, вытянувшись по струнке, отводя локоть правой руки в сторону, четко параллельно телу, как будто отдавая честь. Ветер заглушал его слова, и можно было расслышать только последнюю фразу: «Будет исполнено, товарищ генерал армии!» Спецназовцы уважительно покачали шерстяными черными головами и вернулись к работе с удвоенной силой – они догадывались, что выполняют личный приказ директора ФСБ, а теперь все сомнения рассеялись. Генерал лишнего не прикажет.

«КамАЗ» и второй внедорожник, замыкавший колонну, не пострадали, находившиеся там люди не успели оказать сопротивления. Связав им руки полимерными наручниками, люди в масках быстро и по-деловому увели всех куда-то за угол заброшенной фермы. Предварительно всех – и живых, и мертвых – тщательно обыскали. Человек в сером костюме собрал в большой черный мешок личное оружие, жетоны-«смертники», сотовые телефоны, кольца, цепочки и одинаковые удостоверения в кожаных обложках с гербом. Остатки машины, в которую попал реактивный снаряд, стащили с дороги. Один из спецназовцев притащил портативную автомобильную мойку: мощная струя смыла с дороги бензин, масло, гарь и кровь.

С момента обстрела прошел всего час, когда колонна снова двинулась в путь. Место уничтоженного внедорожника занял другой – точно такой же, с таким же номером. Теперь конвой сопровождали еще три автомобиля: два больших американских микроавтобуса с наглухо тонированными стеклами и приземистая «семерка» «БМВ».

Расскажи кому – скажут, глупая и дикая история. В сотне километров от Москвы спецназ ФСБ уничтожает спецназ ФСО. Глупо и дико. Люди, сидевшие сейчас в машинах, двигавшихся в сторону столицы, понимали это лучше многих. Час назад им пришлось стрелять – в упор, глядя в глаза сквозь прорези черных матерчатых масок. Они стреляли не во врагов, даже не в условного противника. Они все вместе прошли одну учебку, тренировались на одних базах, вместе отмечали праздники. Просто был приказ. А приказы – уж так принято – обсуждают только после выполнения. Если обсуждают вообще. Золотой конвой ехал в сторону столицы в полной тишине и радиомолчании. И если последнее было предписано отдельным приказом, то вот с первым все было сложнее. Невероятно хотелось говорить, рассказывать анекдоты, травить сальные байки. Но не было сил. Невидимые замки сковали людей, которым обещали квартальные премии и отгулы за то, что они сделали только что. Гарантированный уик-энд с женой и детьми на шестисоточной даче за убийство друзей.

 

#36

Москва, Последний тупик, явочная квартира московского управления ФСБ России

16 мая 2008 года

На десятый день квартира в Последнем тупике стала почти родной. Баринов приходил каждый день. Солировал. Отвечать ему, по большому счету, было нечего. Заботливый, как сука добермана, родившая два теннисных мячика, он приносил то горячую курочку, то пару литров разливного пива из ближайшего бара, то стопку газет.

Курочка и пиво потреблялись, газеты – нет. Не было желания.

На этот раз он рассказывал про похороны, на которые нельзя было ходить. Девчонок так и не опознали. Эпицентр взрыва находился четко этажом ниже, там вообще ничего не осталось. Майор пытался подбирать слова, искренне полагая, что может если уж не совсем избежать смертельных ранений, то, по крайней мере, сделать их легкими, сквозными, так, чтобы жизненно важные органы – не задеты. Получалось у майора плохо, но вовсе не от того, что он не старался. Просто ситуация была немного другая. С оторванной головой не пьют обезболивающее, каким бы невероятно сильным и импортным оно ни было.

– Представляешь, даже президент приезжал. И, – Баринов немного помолчал, – даже ничего не сказал.

– А что он мог сказать?

– Ну, не знаю. Соболезнование, все такое, будет раскрыто, понесут наказание.

– Он же у нас вроде не клоун. Зачем ему такие глупости говорить? Наговорился уже.

– Злой ты.

– Ах…ть. А какой я должен быть?!

– Прости, прости. Конечно.

Потом минут десять молчали. Вдруг Баринов подхватился:

– Ты же понимаешь, я в следственной группе, я тебе ничего не могу рассказать, честно. А там есть что рассказать. Правда, клянусь тебе, будет раскрыто!

– Майор…

– Прости, но правда.

– Я вам верю.

– Уфф. Ну, уже и на том спасибо. Скажи лучше, что тебе нужно?

– Мне? Ха, ну, яд есть? Или именной маузер от железного Феликса? Есть – что-нибудь полезное?

– Типун тебе на язык, парень. Ты – будешь жить.

– Ну да, доктор сказал – в морг, значит – в морг.

Майор ушел. В квартире сразу стало пусто, запахло тишиной и пылью. Надо было что-то делать. Он привычно начал мерить комнату шагами. От шкафа до окна – семь. И обратно – семь. Если попытаться пойти от другой стены, то выйдет всего три. Коридор. Двенадцать шагов. Стоп. Что это? В углу у двери – спортивная сумка. Майор забыт? Нет, этот – просто так – ничего не забудет. Принес подарочек? Посмотрим.

Он взял сумку двумя руками за две ручки и осторожно, словно бомбу, которая может взорваться в любой момент, перенес в комнату, которую уже привык счи-

125

тать и называть своей. Настолько своей, что даже хотелось съездить куда-нибудь в ИКЕЮ и купить тумбочку, глупый подсвечник, белого плюшевого медведя, на котором можно спать, как на подушке, а он при этом будет обнимать за шею лапами. Хотелось превратить этот дом в настоящий дом.

Так. О чем это я? Сумка. Осторожно поставить на стол. Посмотреть еще несколько минут, прислушаться. Нет, никаких посторонних звуков, кроме стука собственного сердца. Стучит, как у испуганного ежа, – в трех метрах слышно. Двумя пальцами за язычок молнии. Медленно, медленно, еще медленнее. Противный звук, казалось, разрывает барабанные перепонки. После второй половины страха уже не было, он открыл одним резким движением. Боже. Боже. Какая безжалостная сука…

Его руки тряслись. Он вынимал из черной глубины сумки и выкладывал на стол вещи, о которых давно забыл, да и вспоминать не хотел. Вещи, которые так прочно связывали его с прошлой жизнью, с той жизнью, где все было так хорошо и правильно, выстроено и отлажено, где каждая шестеренка – смазанная и обточенная – стояла именно там, где нужна.

тетрадь в клеточку, сорок восемь листов, мятая

стальная пружинка

фотокарточка в дешевой рамке

россыпь дисков в бумажных конвертиках

золоченый медальон с прядкой светлых волос внутри

тонкое кольцо белого металла

истрепанный томик Хемингуэя с почти выцветшим

библиотечным штампом

Все. Нет. Я больше не могу. Откуда все это? Он взял в руки книжку и провел рукой по корешку. Корешок царапался. Он провел еще раз и внимательно посмотрел на ладонь. В ее складках (и как там только называются все эти линии? Судьбы? Любви? Жизни? Смерти?) застряли микроскопические белые крошки. Он знал, что это за вещество. Это был бетон, крошки бетона. Все эти вещи, все эти гребаные артефакты Баринов – или кто-то из его подручных – достал из-под руин, оттуда, где раньше бьш его дом, где раньше, размеренно и правильно, текла его жизнь. Где всего несколько дней назад он бьш счастлив и строил глупые планы.

Он отложил книгу и взял в руки тетрадь. Детская забава – гадание по страницам и строчкам. Может быть, сейчас – самое время? Сейчас, когда уже некому больше верить, осталось доверить свою судьбу подростковой мудрости? Он загадал номер страницы и строку. Полистал, открыл, провел пальцем. Вот оно: …я перестал думать о смерти, потому что умер папа. Когда мне было 14 лет, я думал, что умру в 30. Теперь, когда нет папы, я думаю иначе. Надо жить.

Тетрадка жила своей жизнью. Иногда, уже после переезда в Москву, уже после того, когда, казалось, мир лег к его ногам, вдруг возникала жгучая потребность открыть клетчатые странички, найти небольшое свободное пространство и написать там хоть что-то, хоть какую-то глупость. Он перебирал кончиками пальцев замусоленные края листов. Если открыть сейчас, что будет?

Это стихотворение тысячу лет назад посвятил ему человек, очень близкий человек, почитаемый в те далекие дни единственным настоящим другом. Даже так – Другом, с большой буквы. Потом что-то случилось – он уже не помнил точно, что именно, но история была некрасивая, глупая и не стоила даже выеденного яйца, но дороги вдруг разошлись, как на Т-образном перекрестке, разлетелись в стороны, без всякой надежды сойтись вновь. Так они и ехали по разомкнутому кольцу с тех пор. Сколько времени прошло? Лет пять? Он тогда вернулся из какой-то очередной выматывающей, убивающей командировки, опять пил и плакал, погружая себя в депрессию все глубже и глубже. Со стороны даже казалось, что этот процесс доставляет ему удовольствие. Мудрый друг, старше и опытнее, нашел слова. Вроде – посмеялся, а вроде – поддержал под руку, за секунду до падения.

Потом они еще десятки раз обменивались такими короткими, немного шутливыми посвящениями, эта «поэтическая дуэль» затягивала и затягивала… Вот и еще, на следующей странице:

Он с силой захлопнул тетрадку и отшвырнул ее в сторону. Лениво махнув клетчатыми крыльями, она бздынькнула пружиной о чугунную батарею, подняв в воздух столбик пыли. Какая глупость. Ка-ка-я глу-пость.

Он еще раз подошел к столу и опасливо заглянул в черные недра сумки. Что там еще? Какой-то старый блокнот. Он пролистал несколько страниц. Черт, ему уже лет семь. Может, больше. Будет интересно почитать. Но не сейчас. Потом. Слишком много прошлого для одного дня. Слишком. Сейчас надо просто попробовать еще поспать. Совсем чуть-чуть. Часа два-три.

 

#37

Москва, Черкизовский рынок

19 марта 2009 года, 11.45

Генеральный директор ЗАО «Информационная безопасность» встречался с уголовником Федором в хинкальной на окраине Черкизовского рынка. Федор нервничал, ему не нравилось место.

– Вы, с вашим опытом, не можете не понимать, – с жаром твердил он, – тут полно стукачей. Тут – чертова прорва сук, понимаете? Весь город будет о нас говорить уже к вечеру.

– Не гоношись, мы им не интересны.

Пожилой зэк замолчал, с энтузиазмом переключившись на пережаренные в прогорклом масле «настоящие дагестанские чуду».

– Не понимаю, что такого человека, как вы, может привлечь в таком месте? – спросил он с набитым ртом.

– Не поверишь, – небольшая пауза, – отменная кухня.

Федор хрюкнул.

– Теперь – о деле. Помнишь, я говорил, что смогу найти работу? Я тебе ее нашел. Будешь работать у меня.

– У вас? Кем? И чем вы, собственно, занимаетесь?

– Информационной безопасностью.

– Это на дверях?..

– Да, на дверях. Мне нужен сотрудник, сотрудник для особых поручений. Дела у меня идут нормально, платить я тебе буду хорошо. У меня есть только одно условие, неисполнение которого не приветствуется. – В этой ситуации гораздо логичнее прозвучало бы: «карается смертью».

Федор, уловив нужную и понятную интонацию, даже перестал жевать.

– Я слушаю…

– Ты ничего не услышишь. Даже не услышишь, как растет трава. Все остальное – по факту.

– Но, послушайте, – закипел уголовник, – я – пожилой человек, я так не могу, я должен знать…

– Ты – должен. Это очень правильное слово. Ладно. Прием пищи окончен. Достаточно уже приобщились к аутентичной кухне. Завтра в одиннадцать тридцать в офисе. Рискуешь узнать кое-что.

Бросив на стол несколько купюр, странный генеральный директор странного ЗАО развернулся и вышел. На ходу он немного подволакивал ноги. «Странная походка, – лихорадочно думал Федор. – У него или пуля в спине, или позвоночник сломан. Такого в толпе засечь – даже если он себе грудь третий номер пришьет…»

Генеральный директор тем временем, поплутав в лабиринтах торговых контейнеров, вышел на Большую Черкизовскую. Он успел купить себе отравительного цвета зеленую куртку и шел сейчас упруго и четко, как строевой офицер. Где-то в районе китайского сектора метались трое неприметных молодых людей. Они не сомневались, что здесь, на Черкизоне, потеряют объект. Но не думали, что так быстро. В контору им теперь совсем не хотелось. За девяносто два дня слежки они потеряли своего подопечного ровно девяносто два раза.

 

#38

Москва, Житная площадь, здание МВД России

10 июня 2009 года, 11.15

Глава МВД генерал-майор Худойбердыев бьш последним в нынешнем правительстве человеком, назначенным еще прошлым президентом. Его несколько раз пытались сместить, но все попытки заканчивались полным провалом. На него вообще не было компромата, и люди со Старой площади только разводили руками – при всех допусках, МВД работает как часы. Дай бог каждому министерству, особенно – силовому. Четкое реагирование, адекватные мягкие реформы ведомства, независимость на грани откровенного хамства на заседаниях правительства. Худойбердыев, пожалуй, бьш первым главой российской милиции, которого любили журналисты, что само по себе уже немыслимо.

Еще девять лет назад, заняв кабинет на Житной, генерал ввел новшество – раз в месяц он принимал граждан, самых настоящих обычных граждан, по личным вопросам. Задень через его кабинет проходило человек сорок– пятьдесят. По большей части, конечно, приходили сумасшедшие, только им, верящим в силу психотронного оружия, давно разочаровавшимся в собственном участковом, который не может извести на корню зловредных инопланетян и агентов ЦРУ, хватало терпения ждать приема по году. Но министр не изменял правилам: раз приемный день есть, значит – надо принимать.

Очередной посетитель только что ушел, оставив на столе свои бумаги – листов триста двенадцатым шрифтом с одной и с другой стороны. Конечно, министр не станет читать это. Есть помощники, которые вполне справятся, которые смогут отличить по первым строчкам – бред или правда. Худойбердыев позволил себе немного отдохнуть. Он встал, оттолкнул к стене глубокое кресло темно-зеленой кожи, сделал несколько пружинистых шагов по кабинету и хрустнул костяшками пальцев, сцепив их перед собой в замок. Он подошел к зеркалу и небрежным движением правой руки поправил пробор. Узкое лицо, резко выдающиеся вперед скулы, обтянутые пергаментной, уже почти старческой кожей. Живые черные глаза. Маленькие и опасные. Ему нравилось это выражение собственных глаз. Лет тридцать назад, когда он только начинал в милиции, он любил эффект, производимый этими глазами. Редкий задержанный выдерживал пытку взглядом. Со временем, став министром, он научился гасить свои глаза. Делать их почти зеркальными, совсем невыразительными. Он дотронулся до узла галстука и чему-то тихо улыбнулся.

– Следующего пригласите! – крикнул министр в сторону двери и проворно вернулся в кресло. Подкатился к столу, открыл ежедневник и достал дорогую перьевую ручку. Очередной посетитель должен был застать его за работой и подождать – хотя бы минуты две-три – пока генерал обратит на него внимание.

Этот молодой человек не производил впечатления психа, хотя и говорил довольно дикие вещи. Министр отложил перо и исподлобья посмотрел на посетителя. Мужчина утверждал, что располагает информацией, которая позволит раскрыть несколько убийств и один крупный теракт. Генерал поймал себя на мысли, что перестал чертить геометрические фигуры и машинально делает пометки в блокноте, пытаясь определить – где она, привычная грань сумасшествия? Шестое чувство подсказывало – нет ее здесь.

– Я знаю, вы не в ладах с соседями, – серым голосом проговорил посетитель. Было похоже, что он ждал какой-то более живой реакции на свои слова и был сейчас весьма разочарован результатом своего визита. – Я могу дать вам шанс не только раскрыть несколько «глухарей», но и наказать их так, что Лубянка замолчит на несколько лет. Как вам – такая перспектива? Молчание – знак согласия. Я могу спокойно говорить здесь?

Министр отрицательно покачал головой и что-то записал в блокноте.

– Хорошо, вы сами скажете, где и как. Мне осталось немного, потерпите. – Мужчина напротив неожиданно улыбнулся. Улыбка получилась у него странная. «Все же псих», – подумал генерал.

– Я сейчас скажу кое-что, не подумайте, что подставляю вас. Потом, если захотите, я расскажу вам, почему решил в открытую сказать это в вашем кабинете, который, понятное дело, продувается всеми ветрами. – Снова странная улыбка. – Мою жену и дочь убили они – директор ФСБ и действующий президент. Я хочу им отомстить, и я это сделаю. Предпочтительнее, конечно, вашими руками.

Странный почти псих что-то положил на стол и быстро ретировался. Худойбердыев просидел без движения десять минут, потом поднялся, обошел стул и взял со стола записку. Обычный листок из принтера. Всего несколько строк. Министру потребовалась вечность, чтобы прочитать текст два раза. Он расстегнул верхнюю пуговицу, расслабил дорогой шелковый галстук и несколько раз вдохнул-выдохнул. Повертев листок в руках, он зашел в комнату отдыха, спрятанную за обычной ореховой панелью, какими бьши отделаны стены его кабинета, и засунул записку в измельчитель-«шредер». Аппарат радостно и хищно располосовал документ. Худойбердыев собрал тонкие полоски, смял их в комок, бросил в пепельницу Немного подумав, закурил. Не гася зажигалку, поднес язычок пламени к бумаге. Золотой огонек весело взметнулся над дорогим журнальным столиком. Генерал уже принял решение: он входит в игру. И не потому, что у него есть личные причины. И не потому, что он, как скажут, наверняка, потом, не любит свою страну. Просто так нельзя. Вот почти как угодно можно, атак – нельзя. Последняя мысль: «А если он все же псих» – вылетела в окошко вместе с дымом. «А ведь кабинет мой и вправду – продувается, – с улыбкой подумал он. – Осталось только выяснить, насколько верно этот ненормальный рассчитал скорость и направление ветра».

Резкий порыв ворвался в святая святых министерства. От внезапно возникшего сквозняка сухо и жестко, как выстрел из снайперской винтовки, хлопнула, закрываясь, ореховая панель потайной дверцы.

Левое веко часто задергалось. Министр быстрым шагом вышел из комнаты отдыха, пересек кабинет и рывком открыл дверь в приемную. Его референт – сорокалетний щеголеватый полковник – вскочил, вытянувшись по стойке смирно.

– Вы подписали пропуск последнему посетителю?

– Так точно! Товарищ министр, я могу позвонить на пост и…

– Отставить звонить на пост. У вас записана его фамилия?

– Так точно!

– Замечательно. Литерный запрос в ГИЦ от моего имени на этого гражданина. Немедленно. Выполнять! – Министр позволил себе повысить голос: – Ли-тер-ный! Вы меня поняли? Мне нужен ответ к утру.

 

#39

Из суточной оперативной сводки МВД России

за 07.05.08 г.

Спецсообщение

В прессу не давать

«Убийство двух и более человек»

РУВД Рязанской области, н. п. Ртищево

В ходе патрулирования территории участковым поселкового о/м о/у ст. лейтенантом Фирцевым Г. Г. в здании разрушенной фермы около населенного пункта Ртищево обнаружены тела двенадцати мужчин с признаками насильственной смерти. По заключению судебно-медицинских экспертов, смерть четверых человек наступила в результате минно-взрывной травмы, смерть восьми человек наступила в результате огнестрельных ранений, нанесенных с близкого расстояния в область головы. Личности потерпевших устанавливаются. На место происшествия выезжали: СОГ УВД Рязанской области (в полном составе), участковые о/у, ДПС, ЭКЛ УВД Рязанской области, нач. УР, зам. нач. УР…

 

#40

Москва, Капотня

11 мая 2009 года

Маленький носатый человек, одним лишь своим видом вызывавший приступы антисемитизма даже у самых оголтелых правозащитников, был киллером. Самым дорогим и самым ценным киллером Большой Страны. Единственным киллером, приказы которому отдавали те, о ком рассказывают в программе «Время». Не лично, конечно, но носатый человек понимал, на кого работает.

Он толкался в очереди за дешевым мясом на окраине города. Грязный оптовый рынок производил тягостное впечатление, зато мясо из какой-то далекой жаркой страны было здесь невероятно дешевым. Иного это навело бы на определенные подозрения, но только не маленького носатого человека. Он любил такое дешевое мясо. В давке кто-то уже наступил ему на ногу, кто-то обматерил с ног до головы. Дама в очках, стоявшая перед ним, читала последний роман Шишкина. Дама была бедно, но с претензий одета, ее аристократически бледный нос украшали очки в тонкой железной оправе. Дама читала Шишкина и вся аж цвела. Было приятно посмотреть.

Придирчиво оглядев свой килограмм аргентинских или бразильских говяжьих костей за сто двадцать семь рублей, дама удовлетворенно отошла. Носатый человек запустил руку в правый карман ветровки и обнаружил то, что и должен был обнаружить.

Выбрав кусок грудинки космической заморозки, он пошел домой, долго колдовал у плиты, шинкуя морковку и лук. Получившийся суп он заправил двумя бульонными кубиками, налил в тарелку три столовые ложки майонеза и, отдуваясь, стирая со лба пот, умял варево.

У ног требовательно мяукнул помойный кот. Киллер бросил ему жилку аргентинской коровы и закрыт глаза. Нужно было сосредоточиться, прежде чем читать записку. Он сам установил себе правило – на прочтение одной депеши отводилось не более сорока секунд. Потом письмо уничтожалось. Его никто и никогда этому не учил, просто казалось, что так будет хорошо и правильно.

Ничего сложного или необычного в депеше не было, скорее уж – наоборот. Задание удивляло простотой и лаконичностью.

Сев за компьютер, киллер вошел в Интернет и по памяти набрал адрес, указанный в конце инструкции. Ввел личный пароль и обомлел. Он знал, прекрасно знал это лицо, более того – узнал бы через тысячи лет. Вместе с этим человеком он служил в армии, вместе с ним начинал работать в КГБ много-много лет назад, их вместе перевели в действующий резерв, проще говоря – демонстративно уволили, сохранив на службе для выполнения особых поручений. У них был совсем разный профиль. Один умел убить даже с помощью спичечного коробка и не оставить при этом вообще никаких следов, а другой – никогда не убивал. Он знал сотни и тысячи способов заставить живого человека сделать все, что требуется. Выполнить любую волю или команду. Он проходил стажировку в ГДР и вернулся оттуда совершенно потрясенным: опыт немецких товарищей оказался бесценным. У него с тех пор даже кличка была – странная и непонятная для других – Штази. Теперь Штази должен умереть, умереть от его руки. Какая нелепость. Носатый киллер долго разглядывал фото старого приятеля. Ну надо же – совсем не изменился. Интересно, что он натворил такого на старости лет? Ведь они уже ровесники – им по пятьдесят шесть. Так странно… Впрочем, какая разница? Если они считают, что старина Штази должен умереть, значит, так тому и быть. Зачем огорчать работодателя?

 

#41

– Здравствуйте, друзья! – сообщило тупое радио. – Сегодня, друзья, в наших простецких новостях мы расскажем вам о новых неформальных молодежных течениях. Наряду с привычными вам панками и металлистами, в нашем обществе появились и другие – например, рэперы и эмо. О первых, друзья, вы сами поймете все – из одного лишь названия. Но на вторых стоит остановиться отдельно. Чем занимаются эти подростки, спросите вы? Охотно отвечу – носят розовое, обнимаются и все время плачут….

Бл…ь! В сторону приемника полетела старая хрустальная пепельница. Ну с кем, с кем бы сейчас обняться и поплакать, а? Феерически уе…щный мир.

Подивившись филологичности словосочетания, он встал с дивана, поднял с пола пепельницу. Она опять не разбилась. Есть же вечные ценности, надо же чем-то швыряться. Пить не хотелось. Ни пить, ни выпивать. Пожалуй, впервые за целую вечность. А ведь еще вчера день казался каким-то неродным без бутылки бурбона. Депрессия? Нет. Привычка. Как тяжело терять привычки. А ведь люди платят докторам за то, чтобы от них избавиться. «Безумцы», – подумал он. Просто не понимают. Ну и х… с ними.

 

#42

Москва, центр

6 мая 2008 года, 19.10

Кортеж из двух внедорожников и «КамАЗа», потеряв где-то в тесных переулках в центре Москвы свое сопровождение, не без труда втиснулся в тесные ворота старого производственного корпуса, построенного еще при царе Горохе. С лязгом закрылись ржавые ворота, молодой подтянутый сторож в синей фирменной спецовке выглянул на улицу и внимательно осмотрелся. Переулок бьш совершенно пуст. Сторож увенчал ворота двумя огромными замками – визуально страшными, но совершенно бесполезными, и ввинтился в тесную калитку. Внутри, в довольно просторном и хорошо освещенном ангаре, уже кипела работа. Люди, одетые в такие же синие комбинезоны, как и у сторожа, деловито и молча разгружали кузов «КамАЗа» – передавая с рук на руки, они складывали в штабель у дальней стены продолговатые ящики, немного похожие на армейские, – в таких перевозят оружие и боеприпасы. Никакой маркировки на ящиках не было, зато каждый бьш снабжен сложными запорами, несколькими бумажными и сургучными пломбами. Седовласый подтянутый мужчина в недорогом сером костюме придирчиво проверял сохранность пломб на каждом, после чего делал какие-то пометки в большом планшете. Он осмотрел все двести сорок ящиков и лишь после этого, выпроводив из ангара всех рабочих, вышел сам, погасив свет и захлопнув массивную дверь. Еще две минуты за дверью что-то грохотало и лязгало, потом все затихло.

Через пятнадцать минут седовласый мужчина, накинув серый плащ, вышел через проходную в соседнем переулке. Над проходной висела загадочная табличка: «Завод СтройМашиноСпецАгрегат».

Седовласый мужчина сел на заднее сиденье видавшей виды «Волги». Старенькая машина издала необычно ровный и тихий звук, после чего сорвалась с места. В динамике разгона она, пожалуй, могла бы поспорить с суперсовременной спортивной иномаркой. Прежде чем исчезнуть за поворотом, «Волга» мигнула номерным знаком – на него упал свет уличного фонаря. На номере отчетливо читались три буквы – «екх».

 

#43

Москва, Старая площадь

19 марта 2009 года, 15.10

Федор дежурил в районе Старой площади уже неделю. Он не совсем понимал, зачем это нужно, но заказчик платил исправно, даже больше, чем обещал. Все, что требовалось от Федора, так это вести несложный дневник наблюдений за природой – какая машина и во сколько появилась на стоянке или уехала. Федор считал себя – и не без оснований – идеальным агентом. Он чувствовал всех государевых людей, ментов проще говоря, за версту. А они его – нет. Он был обычным придурковатым старичком с шахматами на морозе. Играл сам с собой, все время выигрывал. На третий день, как и предполагал заказчик, к нему подошли и вежливо попросили документы. Серые парни в серых одеждах. Федор был предельно честен: кроме справки об освобождении – ничего нет. Серые брезгливо повертели бумажку в руках, что-то сказали в рукава серых пальто, что-то послушали в уши. Отдали бумажку и ушли. Старый уголовник никому не интересен в принципе.

Здоровенная, как поезд, «ауди», которая интересовала заказчика больше всего, сегодня не трогалась с места. Только «Волги» шныряли, служебные. И кредитные «мазды» с «ниссанами» – время бизнес-ланчей: клерки, одетые из дисконта, прыгали по окрестным кафе, приобщаясь к буржуазному образу жизни за двести рублей.

Федор доел бумажную шаурму и допил пиво. Его разморило и клонило в сон, следить не хотелось. Неожиданно из двери – да, именно из той двери – вышел молодой человек. Федор так долго рассматривал его лицо на блеклой газетной фотокарточке, что не мог ошибиться. Это именно он. Молодой человек нервно разговаривал по мобильному телефону, пытался защитить от ветра чахлый огонек зажигалки и при этом жестами кого-то к себе подзывал. Он!

Старик опустил руку в карман и дрожащим пальцем нащупал большую кнопку на мобильном телефоне. Нажав кнопку, он досчитал в уме до шестидесяти, а потом нажал еще раз. Его миссия исполнена. Его ждет покой. Его ждет, если повезет, старость, о которой он так мечтал в зоне вечной мерзлоты. Поперло.

 

#44

Московская область, Рублево-Успенское шоссе

3 июня 2009 года, 14.00

На дороге валялся мотоцикл. У него еще крутилось заднее колесо, ржавое крыло, отогнувшись, смотрело в небо, где еще недавно мелькало какое-то подобие солнца. Тихонько чертыхнувшись, казенный водитель затормозил. Новая «авоська» вмуровалась в дорогу. Водитель вопросительно посмотрел в зеркало заднего вида, его молодой пассажир брезгливо поморщился, но, после короткого раздумья, кивнул. Водитель поспешно вышел. Мотоциклист лежал метрах в пяти – ноги неестественно подогнуты, руки раскинуты, ботинки – около мотоцикла. «Труп», – подумал водитель. Он склонился над мужчиной. Шлем снимать нельзя – вдруг шея сломана? Осторожно приподнял тонированное забрало. Столкнулся с живым и совершенно холодным взглядом. В следующую секунду – удар по голове.

Мотоциклист не спеша встал, отряхнулся, стянул с головы шлем. Достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Минуту повозился со всем этим, потом, сделав две затяжки, направился к машине. Открыл заднюю дверцу, плюхнулся рядом.

– Подержите сигаретку, пожалуйста.

Он поудобнее пристроил на коленях шлем, пригладил начавшие седеть волосы и забрал у ошарашенного пассажира «ауди» дымящийся окурок.

– Привет, – сказал мотоциклист, затягиваясь.

– Здравствуйте. – Молодой человек был напуган, но еще не терял самообладания. О чем-то подобном рассказывали на лекциях лет семь назад. Казалось, конечно, бредом и мистикой. – А вы кто? – почти нагло спросил он.

– А как тебе нравится? Кем бы ты хотел, чтобы я был? – конкретизировал свой вопрос мотоциклист. Не получив ответа, продолжил: – Я могу быть полным п…децом, а могу – не п…децом. Или – не совсем полным. – Чтобы сказанное быстрее дошло до аудитории, нежданный гость достал из-за пазухи «Макаров».

– Я знаю, кто вы! – неожиданно прозрел пассажир «авоськи».

– Ох…ть, – подтвердил его догадку мужчина.

– Я знаю, что вы хотите, – срывающимся голосом прошептал молодой человек. Мотоциклист вопросительно поднял бровь. – Но это все напрасно, слышите, – уже в полный голос закричал клерк. – Я вам ничего не скажу!

– Да что ты говоришь, – устало произнес собеседник. – Да что ты говоришь. Я просто в ужасе. Тем не менее. Я бы хотел, чтобы ты кое-что рассказал мне. Только не думай, что я охочусь за государственной тайной, боже упаси! Мне нужен список некоторых предвыборных мероприятий, не больше. С точной датой и временем проведения, местом, как ты понимаешь, и перечнем компаний, которые будут допущены к обслуживанию и организации. Вот и все, да? Это ведь совсем несложно!

 

#45

Москва, съемная квартира в спальных районах на Северо-Востоке

13 июня 2009 года

Этой ночью сон опять разрывало на части. Он метался по постели, пытаясь найти какую-то неведомую удобную позу, переползал с места на место в поисках небольшого, хоть микроскопического кусочка холодной простыни. Но белье было горячим и влажным. В голове гудели голоса, нестройно, сбивчиво, как на переполненном вокзале. Этот рой посторонних звуков лишал рассудка, и никак не получалось унять его или хотя бы вычленить что-то связное. Он чувствовал, что сходит с ума.

– …а почему у тебя такая странная татуировка? – Тонкий палец с длинным наманикюренным ногтем проводит по руке.

– Долгая история. Тяга к мистике и прочей ерунде, не бери в голову…

– Нееет, ну скааажиии! – Голос становится противным и капризным, гласные бл…скирастягиваются и подвывают.

– Слушай, отстань!

– Ну… – Вот уже и надутые от обиды губы упираются в плечо. – Скажии!

– Хорошо. Это, – он отталкивает чужое лицо и садится на траве, – Один. Верховный Бог. Он висит, чтобы воскреснуть, чтобы получить вечную жизнь. Врубаешься? Вечная жизнь – только через мучительную смерть.

– Фу, глупость кака-а-ая-я-я, – Она теряет к нему всякий интерес, отворачиваясь в сторону…

– …слушайте, мы очень вас ценим, ваши материалы – это всегда здорово и в точку, но этот фильм не выйдет.

– Но почему?! Что не так?!

– Все так, просто, понимаете, момент сейчас не тот. О чем ваш фильм?

– О революционерах. О мальчишках и девчонках, они просто хотят жить в другой стране…

– А вы?

– При чем тут я?

– При том, что вы – автор. У вас ведь есть позиция?

– Какое значение имеет моя позиция? Я – репортер, я фиксирую, понимаете? Выводы делают зрители, разве не вы говорили мне это еще несколько месяцев назад?

– Я. Но какие выводы должен сделать зритель, посмотрев ваше расследование?

– Я– не зритель.

– Вы – автор.

– Хорошо, черт возьми. Он должен понять, что мир имеет, как минимум, два полюса. А еще есть стороны света, а еще…

– Достаточно. Вы – умный человек. Так будьте умны и сейчас. Яне могу поставить в эфир Первого канала ваш фильм.

– Это цензура?

– У нас нет цензуры.

– Тогда – почему?

– Я так решил…

– …знаешь, ты очень странный… – Он опять везет Лену домой в ее малые дальние выселки, она сидит рядом с ним, поджав под себя ноги, туфли сброшены на коврик под кресло.

– Почему? Чем я странный?

– Нет, ты меня не понял! – Она смеется. – У тебя жена, ты ее любишь, не изменяешь ей никогда, ведь так? И ни с кем из девочек в редакции у тебя никогда ничего не было. И меня ты возишь домой – просто так – уже год, наверное. И я всегда думаю – когда ты меня поцелуешь? – Лена закрывает глаза и откидывает голову назад, будто предлагая сделать это немедленно.

– Я бы сказал – «никогда», – он пытается отшутиться, – но очень не люблю это слово.

– Тогда зачем ты тратишь на меня свое время?

– Ты мне просто очень нравишься. Ты – мой друг. Я люблю разговаривать с тобой, смотреть, как ты сидишь вот так, поджав ноги.

– А потом, потом – ты поедешь домой, к жене?

– Ты угадала.

– Останови машину. – Лена резко отстегивает ремень, запихивает ноги в туфли и откидывает назад волосы. – Слышишь? Прямо здесь…

– …я не для тебя это делаю, сынок, усекаешь? Нет, ну и ладненько.

– Баринов! Вы мне надоели!

– Это взаимно. Хочешь – собирай вещички и иди – на все четыре стороны. Ставлю премию за десять лет и полковничьи погоны: ты прибежишь назад минут через десять с простреленным брюхом. Или – не успеешь.

– Пошел ты!..

– И зачем так грубо? С единственным на целом свете другом?

– Я не хочу, не могу, не желаю больше…

В этом хаосе голосов он пытается услышать что-то невероятно важное и нужное, прочитать послание. Но все зря, ничего не выходит. А голоса все звучат и звучат, рассказывают, веселятся, спрашивают, требуют, просят помощи. Голоса становятся злее и настойчивее, кто-то невидимый все время увеличивает громкость, будто проверяет – насколько еще хватит испытуемого? Испытуемый вскакивает на своей горячей и влажной постели и со всех сил бьет себя ладонями по ушам. Крики сменяются звоном, а потом, наконец, наступает долгожданная тишина. Тишина и боль. Идеальное, чистое сочетание.

 

#46

Москва, съемная квартира в спальных районах на Востоке

16 марта 2009 года, 23.52

…понимаешь, – говорил мертвый Баринов, – ты оказался прав, когда не поверил своему рязанскому пинкертону. Схема, которую ему рассказали, уж больно примитивна. Кроме того, сам посуди: ежу понятно, без санкции руководства такое невозможно. Ну, даже если предположить, что некто выкидывает кусочки золота из окон, а потом собирает эти кусочки по ночам… Во-первых, белая горячка. Во-вторых, допустим, но сколько они так могут выкинуть? Килограмм в сутки? А судя по движухе, которую ты вызвал, речь идет о тоннах, если не о десятках тонн. С другой стороны, и Фридман, и ты – вы все видели своими глазами. Глаза вам не врали. Просто была создана схема прикрытия. Прикрытия, на первый взгляд, совершенно идиотского, но, в случае чего, она бы сработала. Полетело бы ограниченное количество голов, приехало бы телевидение, сняли бы сенсацию. Лавочку, конечно, пришлось бы закрыть, но те, кто все это придумал и организовал, так и остались бы в тени. Получается как в кино, помнишь – «Операция „Ы"»? Спрятать кражу с помощью ограбления? Вот и вас пытались поймать на похожую удочку. Ивы ведь почти попались, да? Точнее – ты попался. Мелкая, но такая хитрая обманка затмила собой реальность, и ты надолго потерял основную линию. Эти идиоты, ходившие ночью по полю, ничего не знали и не понимали. Ведь у каждого – своя задача. Они ходили – ты смотрел. Смотрел и верил. Их даже потом устранять не надо – они все равно ничего не знают. Твой рязанский старатель Сявкин, может быть, оказался самым умным, может, слышал или видел что-то. Вот его и убрали с доски – чтобы неожиданностей не было.

Возникает вопрос – зачем убили Фридмана? Думай сам, я не знаю. Или ты ему что-то сказал о своих сомнениях, а он начал копать, или сам догадался. Мужик был, судя по всему, с довольно светлой головой.

Зачем взялись за тебя? Вот на этот вопрос я точно ответить не могу. У тебя ничего не было – только догадки, ни одного факта. Версию Фридмана – брось они ее тебе, как собаке кость, – ты с радостью бы отработал, получил бы еще один приз, написал бы еще одну книгу, да и был бы совершенно счастлив. Значит – или перестраховались, или, почувствовав в тебе какой-то потенциал, – просто решили остановить. И не ломай теперь голову – почему именно так, не придумывай себе ничего. В такой операции были задействованы – на первом уровне информации – человек десять, да и то – многовато. Пять. Времени у них было мало, задача четкая. Директор этим людям, скорее всего, доверял как самому себе. Или – не директор. Я до последнего не могу для себя решить – в какой момент моя контора вошла в игру, насколько до, насколько – после.

Твоей разработкой занимался человек, крайне далекий от практики. Скажу честно: поручили бы эту историю мне, тебя не стало бы тихо и мирно. И никто бы больше не пострадал. Но я вошел в игру очень поздно – за два часа до того взрыва. Мне просто позвонили и назвали твое имя – сказали, у человека будет беда, которую мы не сможем предотвратить. Но человек – хороший, очень нужен. А потом ждали моих рапортов каждый день, ждали жадно, напряженно…

Баринов долго и тяжело кашлял. Запись, похоже, прервалась, а потом возобновилась снова. Теперь к голосу мертвого майора примешивались какие-то посторонние шумы. Он мыл посуду или варил себе что-то на кухне – грохотала посуда, открывался и закрывался кран, звенели тарелки.

…так вот, похоже, что наши начальники, в самом деле, не совсем понимали, что происходит, при этом – очень хотели быть в курсе и понимать, откуда дует ветер. Была команда – хранить тебя любой ценой. Я хранил. Если я все сделал правильно, то ты сможешь выживать и дальше. Я сделал для тебя кое-что. Тебя ждут от меня небольшие подарочки. Их много, они, на самом деле, не очень большие…

Баринов что-то выпил.

…не очень большие, но полезные. Они помогут тебе сделать то, что ты захочешь сделать. Лечь навсегда на дно, начать новую жизнь или – докопаться до всего. И, может быть, даже убить кого-то, да, малыш? Что-то мне подсказывает, что ты не из тех, кто выберет первый вариант.

 

#47

Московская область, Рублево-Успенское шоссе

3 июня 2009 года, 14.10

– Ну и что? – спросил человек, снявший шлем.

– А… Ничего, – ответил пассажир.

– Странно, но я так и думал, – ответил мотоциклист. Он поднял правую руку в огромной перчатке, и что-то в его руке неожиданно ожило. Пассажир «ауди» нервно крикнул, завыл, заголосил и схватился за колено. – Могу продолжить, – совершенно бесстрастно сообщил мотоциклист.

– Не надо! Что вы хотите?

– Грустной правды, – сообщил мотоциклист. Казалось, он и впрямь грустит от того, что правда не доставит ему удовольствия. – Ты кто?

– Я… я – клерк, всего лишь – мелкий клерк, я ничего не решаю, – плакал молодой человек с простреленным коленом.

– Если ты думаешь, что я хотел поговорить с премьер-министром, то ты ошибаешься. Итак. Места проведения предвыборных мероприятий с участием первого лица. Время проведения. Режим безопасности, телевизионные трансляции. Допущенные к организации фирмы. Я считаю до десяти и стреляю второй раз. Потом – еще до десяти и третий. Пока не закончится обойма. Тебе – хватит.

– Не-е-е на-а-адо-о-о-о! – орал, извиваясь, пассажир «ауди». – Я ничего не понимаю, зачем вам это?!

– Не понимаешь – и хорошо. Кстати, уже «шесть», «семь», «восемь»…

– Прекратите! Остановитесь! Все вот там, в портфеле! – Клерк подбородком указал на сиденье рядом с собой.

– Молодец, с этого и надо было начинать! – Мотоциклист перегнулся через корчащегося от боли в колене человека и забрал портфель. Не опуская пистолет, щелкнул замком, достал кожаную папку и быстро пролистал. – Умница. Не надо было спорить. Умер бы без мучений. – Его лицо в этот момент почему-то как раз исказилось от муки, будто это у него в колене сейчас сидела пуля, будто это ему угрожали смертью.

Их дальнейший разговор был, на удивление, коротким. Уже через три минуты (электронный хронометр на приборной доске «ауди» зафиксировал время с поразительной точностью) человек в мотоциклетном костюме снова поднял пистолет.

– Пока, мой друг. Прости меня, пожалуйста, я не получаю от этого совершенно никакого удовольствия. Мне даже стыдно.

 

#48

Москва, центр

15 июня 2009 года

С тех пор как погибла жена, у него не было женщин. Он никогда не был «ходоком» или сердцеедом, не приветствовал и не практиковал измен. Вероятно, не от того, что был слишком честным, а просто потому, что знал за собой такой грех – очень легко влюбиться, а что делать потом – одному Богу известно. На работе, да и за ее пределами его окружали красивые женщины в достаточном количестве, можно даже сказать – в избытке. Ему нравилось смотреть на них, иногда флиртовать – просто так, без последствий, ради процесса. Тем не менее много лет назад он влюбился в коллегу по работе, талантливую подчиненную, но ни разу никак не демонстрировал это. В последние годы он потерял эту девушку из виду, и вот – вдруг – снова нашел.

В своих бесцельных блужданиях по Москве, когда он ходил пешком или бессмысленно нарезал круги на машине, он столкнулся с ней случайно, нос к носу, в китайской забегаловке, куда зашел утолить голод. Она шла между столиков – стройная, как всегда с легкой полуулыбкой. Ее волосы цвета спелой пшеницы освещали полутемный зал и даже, как ему тогда показалось, создавали вокруг головы что-то похожее на нимб. Последний раз он видел ее невероятно давно – тогда она потребовала остановить машину где-то на МКАДе и ушла прочь, гордая, оскорбленная его нежеланием дать волю собственным эмоциям. Сейчас, увидев ее, он на секунду потерял дар речи, а потом беззвучно, одними губами произнес: «Лена».

– Ты?! – Ее улыбка стала шире и ярче. – Господи, как же я давно тебя не видела, ох, да тебя просто невозможно узнать!

– Привет, Лен. – Он смущенно прятал глаза, не зная как реагировать. – Ты здесь одна?

– Да нет, мы с подругами, вот там, за угловым столиком. Присоединяйся, а? – Она задорно подмигнула, а потом – как туча опустилась на ее лицо. – Прости, я слышала, что с твоей семьей… я очень сожалею, правда… И еще. Знаешь, тогда, когда мы виделись в последний раз, ну… Я вела себя очень глупо. Ты… ты очень хороший и добрый. Прости меня, ладно?

– О чем ты, господи, спасибо, Лен. Спасибо. Я сейчас не могу с вами, у меня… – он замялся, – у меня тут деловая встреча, но я очень хочу как-нибудь тебя увидеть. Можно? – Он вдруг понял, что зря сказал это, но было уже поздно.

– Конечно, слушай, я буду так рада! Вот, держи. – Покопавшись в сумочке, она протянула ему мятую визитную карточку– У меня, видишь, как обычно бардак в сумочке. Я помню, ты говорил, что с этого начинается бардак в голове.

– Я шутил, Лена. Спасибо. Я обязательно тебе позвоню, можно?

Она махнула рукой и пошла дальше по проходу. Надо было бежать, бежать быстро и без оглядки. Пока не началось.