Комната, вся заставленная книгами. Три большие застекленные двери ведут в парк. Деревянные панели. На стенах семейные портреты. Английская мебель, пол выложен плиткой. Тереза стоит неподвижно, глядя на Тарда, который пересаживается с кресла на кресло.

Тард. Хотел бы я знать, в каком из этих кресел я заснул вчера вечером. В жизни не встречал такого кресла. Впрочем, и остальные очень хороши. Воображаю, сколько за них заплачено. (Снова садится в то кресло, с которого начал.) Нет, это я ужо пробовал. Да и вообще, то блаженное состояние скорое всего было вызвано обедом. Что за фаршированную грудинку вчера подавали — пальчики оближешь! Впрочем, и форель за завтраком тоже была недурна. (Берет сигару, обнюхивает ее.) У твоего жениха хороший вкус. (Подумав, берет вторую сигару, кладет ее в карман.)

Тереза. Оставь хоть несколько штук.

Тард. За кого ты меня принимаешь? Я люблю пошутить, но знаю, как вести себя в обществе. (Устраивается поудобнее в одном из кресел.) А ты чего не садишься? Вон то маленькое, у камина, очень уютное. (Пауза.) Такие большие сигары стоят не меньше девяти с половиной франков штука. На эти деньги можно купить целую дюжину простых сигар. Представляешь, твой отец выкуривает двенадцать сигар зараз? А госпожа Тард, бывало, устраивала мне сцены из-за какой-нибудь одной грошовой сигары. Если бы она увидела меня сейчас, я был бы на седьмом небо. Надеюсь, ты ей написала?

Тереза. А ты?

Тард (уклончивый жест). Она — твоя мать! А я был так занят эти дни. Прогулки, отдых, трапезы. Сегодня к ужину цыпленок по-милански.

Тереза. Откуда ты знаешь?

Тард. Черт возьми, справился у кухарки. (Пауза. Размечтался.) Цыпленок по-милански. Ты но знаешь, что это за штука, а?

Тереза не отвечает.

А, дочурка? Ты не знаешь, что это такое — цыпленок по-милански?

Ответа нет.

(Оборачивается.) Ты что же, не хочешь отвечать? Нельзя сказать, чтобы ты была любезна с отцом. Когда мы наедине, еще куда ни шло — мне не привыкать. Но посторонние, наверное, только руками разводят. В конце концов, по-моему, тебе не в чем меня упрекнуть. Я опрятен, веду себя с достоинством, умею поддержать разговор. У кого еще из твоих подружек найдется отец, который так ловко носит смокинг и так непринужденно курит сигары по девяти с лишним франков штука?

Пауза.

Само собой, ты предпочитаешь отмалчиваться. Тебе нравится меня унижать. А я повторяю: назови такую подругу.

Снова молчание.

(Устремляет взгляд на маленький погребец, стоящий рядом с ним, с тревогой.) А где же твой жених? Обычно он после обеда сидит с нами.

Тереза. Не знаю. Он заперся с Гартманом.

Тард (теперь уж по-настоящему беспокоясь). Послушай, но ведь если они работают, он вернется не скоро. Может, ты сама подашь нам коньячок? В конце концов, ты ведь здесь молодая хозяйка, а, дочурка?

Тереза. Нет.

Тард (вставая). Самому взять, пожалуй, не совсем удобно. А впрочем, здесь попросту, по-деревенски.

Тереза (хватая его за руку). Я запрещаю тебе открывать погребец!

Тард. Вот новости! Это еще почему?

Тереза. Я не хочу.

Тард. Французы никогда не подчинялись произволу. Объясни причины.

Тереза. Мне надоело смотреть, как ты шаришь по всем шкафам здешнего дома.

Тард. Надеюсь, ты не принимаешь своего отца за вора?

Тереза. До сегодняшнего дня ты ничего не крал, потому что красть у посторонних небезопасно. Но я не поручусь, что в доме людей знакомых ты устоишь перед соблазном…

Тард (пожимая плечами). Ты несправедлива. Как ты не можешь понять, твой отец, старый артист, интересуется сокровищами искусства, собранными в этом доме! (Пауза. Садится; вдруг, жалобно.) Ах, Тереза! Зачем ты привезла меня сюда? Твой старый отец вкусил прелесть роскошной жизни, жизни среди порядочных людей. Как бы я хотел провести остаток моих дней в такой обстановке… По правде говоря, мне не следовало посвящать себя неблагодарной музыке. Я создан для другой участи. Не забывай — твоя мать была из простонародья. Забавно, я сказал «была». Мне здесь так хорошо, что я вообразил, будто ее нет в живых. Так вот, повторяю, твоя мать была из простых, а в моих жилах течет кровь добропорядочных буржуа. Признаешь ты это или нет, но под личиной старого забулдыги-артиста кроется потомственный буржуа. (Продолжая говорить, встает и делает попытку открыть погребец, ему это не удается, тогда с помощью перочинного ножичка, который висит у него на цепочке от часов, он пытается открыть замок.)

Тереза (заметив это). Это кто же — потомственный буржуа или старый забулдыга пытается сейчас взломать замок?

Тард (уязвленный, складывает ножик и возвращается в свое кресло. По дороге берет еще одну сигару и прячет в карман). Послушай, какая муха тебя сегодня укусила? Позволь тебе заметить, дочурка, что твои насмешки кажутся мне неуместными… Не понимаю, зачем ты заставила меня приехать сюда, если твоя цель — отравить мне жизнь! Твой жених и Гартман со мной очень милы. Ты одна меня третируешь. А почему? Можешь ты мне объяснить? То-то и оно, что не можешь.

Тереза устало прижимается лбом к оконному стеклу.

Ну, ясное дело. Ты считаешь своего отца дураком. Тогда потрудись, пожалуйста, объяснить этому дураку одну вещь, которую он никак не возьмет в толк. Я вот о чем. Ты, стало быть, меня стыдишься, — так ведь? Ладно, не стану сей час распространяться о том, насколько это несправедливо незаслуженно и обидно: пусть так — ты меня стыдишься Кстати сказать, сегодня с самого утра ты каждую минуту тычешь мне этим в глаза. «Не взламывай погребец!» А ведь ть могла сказать: «не пытайся открыть» или в крайнем случае «не сломай замок», а ты как бы невзначай выбрала самое непотребное выражение, но — замнем… Итак, «не взламывай погребец», «не шарь по шкафам», «оставь другим сигары» «посмотри, какие у тебя грязные ногти», «ты весь в перхоти, почистись» и так далее и тому подобное. А все артисты, замечу в скобках, всегда в перхоти. Такая уж это штука, нет от нее надежного средства. Стало быть, ты меня стыдишься. Ладно. Ты всегда корила меня за грязные ногти, за перхоть. Ты дурная дочь. Это для меня не новость. Для того, кто произвел тебя на свет, твое теперешнее поведение глубоко оскорбительно, но оно его не удивляет. Но вот что странно. Сколько мы здесь дней, дочурка? Не хочешь отвечать? Воля твоя, я сам тебе отвечу: вот уже шесть дней — дважды три — шесть, — как мы приехали. И выходит, что первые пять дней нашего пребывания здесь ты меня не стыдилась. Ты мне возразишь, что я не каждый день заставляю тебя стыдиться. Но я тебе отвечу, цыпочка, как на духу. Если в какой-то момент мое поведение могло заставить тебя стыдиться — так было, да простит меня бог, в первые два-три дня нашего пребывания здесь. Да, признаюсь тебе, в первые дни я был ослеплен. Роскошные пиршества, вот эти кресла, сигары — сколько душе угодно, коньяк, который подают каждый день, что там говорить… (Вздыхает, поглядывая на погребец.) Словом, за первым обедом — ладно уж, скажу все как есть — я был не на высоте. Съел пять порций шоколадного крема… Уронил анчоус в свой стакан… Рыгал… Между нами говоря, все это не так уж страшно. При каждой своей оплошности я отпускал какую-нибудь шуточку и с честью выходил из положения. Но в общем в тот день — видишь, твой старый отец смиренно в этом признается — я мог дать тебе некоторый повод стыдиться меня.

Тереза. Не трать слов попусту, я стыдилась.

Тард. Ага, стыдилась! Допустим! Ну, а как ты вела себя во время этого обеда? Хохотала во все горло над каждым моим промахом. Это ты громогласно подстрекала меня, привлекая ко мне всеобщее внимание, взять пятую порцию шоколадного крема. Мало того, ты пыталась ввести меня в заблуждение насчет мисочки с теплой водой, которую нам подали в конце обеда. Не вмешайся твой жених, ты заставила бы меня выпить эту воду, гадкая девчонка, а до этого по твоему наущению я съел лимон с кожурой. А когда на меня напала злосчастная отрыжка, твой жених — он человек воспитанный — отвернулся, а ты расхохоталась, стала хлопать в ладоши и закричала: «На здоровье, папа!» Что, разве ты не кричала: «На здоровье, папа!»?

Тереза (устало). Кричала.

Тард. А в гостиной, пользуясь понятной слабостью старика, которому жизнь всегда во всем отказывала, разве не ты заставила меня взять четыре сигары? И разве не ты налила мне подряд семь рюмок коньяку и подпоила меня, как подпаивают мидинетку, чтобы она болтала невесть что?.. Ясное дело, я и болтал невесть что… Меня стоит подпоить, из меня песенки так и льются… И однако… Песенка песенке рознь. Если бы ты меня не подзуживала, я, может быть, спел бы «Когда белеет вишни цвет». Куда там! Ты потребовала, чтобы я спел фривольные куплеты, и все для того, чтобы мне пришлось делать непристойные телодвижения! А сама покатывалась с хохоту. Мне даже вспомнить об этом стыдно. Что, разве этого не было в первый день?

Тереза. Было, папа.

Тард. А сегодня ты меня попрекаешь из-за каждого пустяка. Согласись, что одно противоречит другому.

Тереза. Да, папа.

Тард. Тогда объясни мне, пожалуйста, что значит эта внезапная перемена?

Тереза. Я отвечу тебе так, как ты учил меня, когда я была ребенком: «Если тебя спросят, отвечай, что не знаешь».

Тард (с горечью). Очень остроумно. Только я уже не ребенок. Если меня спросят, я покраснею и отвечу: «Я — отец, который не пользуется доверием своей дочери».

Экономка вносит кофе.

Экономка. Хозяин приносит свои извинения мадемуазель, он задержится еще на несколько минут. Он очень просит мадемуазель и вас, мсье, начать пить кофе, не дожидаясь его и господина Гартмана.

Тард (окликает ее). Скажите, мадам, этот погребец заперт?

Экономка. Нот, мсье, его никогда не запирают. (Открывает погребец.)

Тард (Терезе). Вот видишь! (С обворожительной улыбкой.) Тысяча благодарностей, мадам.

Экономка. Не стоит, мсье.

Тард. Вы очень любезны, мадам.

Экономка уходит.

(Решительными шагами направляется к погребцу и вынимает из него бутылки.) Мне — финьшампань, а тебе что, цыпочка?

Тереза. Ничего.

Тард. Я налью себе глоток арманьяка. Интересно сравнить его с финьшампанем. (Наполняет вторую рюмку.) До самого краешка, как ты любишь. (Пьет, удобно расположившись в кресле.) Положа руку на сердце, дочурка, я должен сделать тебе одно признание. Я многое обдумал за эти шесть дней. Ну так вот, я нехорошо поступил в тот раз, когда хотел подбить твоего жениха выступить в этой жалкой забегаловке папаши Лебонза, а самому заработать на этом сотню-другую… (Опорожнив рюмку, отставляет ее). Ладно уж, выложу тебе все до конца! Я даже подумываю, не вернуть ли ему часть денег, что он мне ссудил.

Тереза. Ты сошел с ума?

Тард. Нет… Не сошел. Но странная штука. В этом доме, бок о бок с ним, на меня словно что-то нашло… Он такой щедрый, так беззаботен в материальных делах… Представь, меня так и подмывает вернуть ему часть денег… (Пауза, берет другую рюмку, отпивает глоток.) А ведь я прекрасно знаю, что он дал мне их от чистого сердца. (Отпивает еще глоток.) И я знаю, что для него, такого богача, это капля в море… С другой стороны, не скрою от тебя, если вычесть то, что у меня взяла твоя мать, да еще разные непредвиденные расходы, денег осталось — кот наплакал… (Делает еще глоток.) К тому же, пожалуй, я вправе усомниться, — принимая во внимание деликатный характер наших отношений, — не покажется ли ему оскорбительным такой шаг с моей стороны… (Его рюмка пуста; указывает на рюмку Терезы.) Еще глоток арманьяка?

Тереза не отвечает.

Самую малость? (Наполняет рюмку, пьет.) А ты права, он лучше, чем финьшампань, крепче. (Помолчав, возвращается к своим размышлениям.) Словом, как видишь, тут есть в «за» и «против». Но мне сдается, что все-таки следует сделать символический жест — несколько сот франков, ну, на худой конец, тысячу… (Пьет, задумчиво.) Ба!.. Ты права если это символический жест — хватит и пяти сотен. (Пауза.) А пожалуй, даже четырех. (Снова пьет, устремив взгляд в пространство; с достоинством.) Впрочем, имей в виду, я ни за какие коврижки но хотел бы прослыть жадиной…

Тереза. Да что ж это, что ж это творится в здешнем доме, если даже ты стал так рассуждать? Очнись, папаша Тард, посмотри на меня! Тебе ссудили денег и дали понять, что не надо спешить с возвратом. Их с тебя не требуют, и ты по собственному почину хочешь их вернуть. Ты… ты хочешь сделать символический жест? Ты боишься прослыть жадиной?

Тард. Да, твой отец дошел до этого.

Тереза. Кто бы подумал, папаша Тард, что в глубине души ты только и ждал случая стать добропорядочным человеком?

Тард. Я всегда был порядочным. Это твоя мать оказывала на меня дурное влияние.

Тереза. Ты, который шестьдесят лот был неряхой, теперь завязываешь себе галстук по всем правилам искусства. (Рванулась к нему.) Где ты взял этот галстук? Это не твой.

Тард. Я его не брал. Это твой жених дал его мне.

Тереза. Ты его выпросил?

Тард (с искренним негодованием). За кого ты меня принимаешь? На нем был этот галстук. А я ему просто сказал: «Отличный галстук, в точности с такой же сиреневой искрой, как мой костюм». А это святая правда — можешь проверить. И тут уж не знаю, какая муха укусила твоего жениха, — только он засмеялся, снял его и дал мне. Чудак, но сердце у него золотое. (Вынимает из кармана зеркальце и, напевая, поправляет галстук.) Ля-ля-ля! Этот галстук стоит не меньше пятидесяти франков. (Прячет зеркальце и с достоинством, вновь затягивается сигарой.)

Тереза (против воли, улыбаясь). Как ты счастлив здесь…

Тард. Так счастлив, что не смею в этом признаться самому себе.

Тереза. Почему?

Тард (смиренно). Боюсь, что ты отошлешь меня домой. (Суеверно трогает деревянный подлокотник.)

Тереза. Ну, а у меня, по-твоему, счастливый вид?

Тард. У тебя? Ох, ты такая странная. Я уже давно не пытаюсь понять, когда ты довольна, а когда нет.

Тереза. Как ты думаешь, папа, если бы я ехала сюда с намерением быть счастливой, заставила бы я тебя приехать со мной?

Тард. Разве тебя не могло потянуть к радостям в кругу семьи, как других женщин, доченька?

Тереза. Не прикидывайся дурачком. Ты не так глуп. Тебя не удивляет, что я захотела взять тебя с собой? Когда, выпив на ночь последнюю рюмку коньяку, ты ложишься в свою постель с балдахином, ты не задаешь себе никаких вопросов?

Тард. Ты ведь знаешь, я не любопытен… Ты хотела, чтобы я приехал, — я приехал. И вообще, после ужина я засыпаю в два счета.

Тереза. И тебя но удивляет, что я подстрекала тебя к развязным выходкам и непристойностям?

Тард. Минутку, минутку… Не надо преувеличивать. Я не совершал никаких непристойностей.

Тереза. Совершал, папа. А мне хотелось кричать, и я до крови кусала себе губы, чтобы не расплакаться.

Тард. Черт возьми! Так почему ты мне не сказала, малышка… Знаешь, когда я в ударе, меня заносит… заносит… Я не отдаю себе отчета…

Тереза (закрыв глаза). Зачем? Я хотела, чтобы ты зашел еще дальше… Чтобы ты разделся догола на потеху окружающим. Чтобы тебе стало плохо, чтобы тебя рвало с перепою.

Тард (испуганный нарисованной картиной). Тереза! У меня волосы встают дыбом! (Подходит к ней, вдруг кричит.) Тереза, посмотри на меня!

Тереза. Ну.

Тард. Что бы сказал твой жених, если бы меня вырвало на его ковры?

Тереза. Наверное, ты, а заодно и я, твоя дочь, которая подзуживала тебя, да еще при этом хохотала, стали бы ему так противны, что он вышвырнул бы нас вон.

Тард. Ты этого добивалась? О ужас! Но ведь тогда свадьбе не бывать?

Тереза. Еще бы.

Тард (не может опомниться). Ты нарочно хотела сорвать свою свадьбу? Но почему? В конце концов, я как отец требую, чтобы ты объяснила — почему? У меня ум за разум заходит, я должен понять — почему?

Тереза (ласково). Это и в самом деле выше твоего разумения, папа…

Тард (рухнув в кресло, потрясенный). Чудовище! Я произвел на свет чудовище гордыни!

Тереза. Ты считаешь меня гордячкой?

Тард. По материнской линии вся твоя родня жалкие козявки, но в Тардах сидит неукротимая гордыня. Это ты унаследовала от меня, дочурка…

Тереза. Какое было бы счастье, папа, если бы все объяснялось только гордыней.

Тард. А что же это такое, если не гордыня? Какое еще чувство может проявляться так бурно по отношению к человеку, которого не любишь?

Тереза. Откуда ты взял, что я его не люблю?

Тард. Ты что же, думаешь, если бы ты его любила, тебе хотелось бы вселить в него отвращение к нам обоим, и ты заставляла бы родного отца блевать на его ковры?

Тереза. И однако я люблю его, папа.

Тард. Нет-нет. Никогда не поверю. Я тоже любил, дитя мое. Нет, не твою мать, а позднее, другую женщину. Ты теперь взрослая, я могу тебе в этом признаться. Это была арфистка, она некоторое время играла в нашем оркестре. Высокая, стройная…. а шику в ней было… Но я тебе клянусь, что подобные бредни никогда не пришли бы мне в голову… Хотя в известном смысле я по натуре более страстный, чем ты…

Тереза (закрыв глаза). Да, тебе не пришло бы в голову умышленно грубить, делать все назло… Изо всех сил цепляться за свой жалкий бунт…

Тард. Бунт? Какой еще бунт? Объяснись, Христа ради! Ты толкуешь мне сейчас о чем-то очень важном, но делаешь это так, чтобы я ничего понять не мог. Против кого ты бунтуешь? Послушай, дитя мое, растолкуй мне все без дураков. Я ведь знаю, что за народ влюбленные…

Тереза. Против него и против всего, что здесь на него похоже…

Тард. На него похоже? А что же это на него похоже?

Тереза. Его дом — он нарочно встречает тебя вначале так безмятежно и приветливо, чтобы потом ты острее почувствовала: этот дом не для таких, как ты. Вся мебель в доме гонит меня прочь. Когда я прохожу через гостиную одна, я бегу бегом. Каждое кресло попрекает меня за то, что я хочу втереться сюда. И все эти старые дамы на портретах!

Тард. А что, очень благородные дамы, черт возьми!

Тереза. У меня в комнате тоже висят такие портреты. И я каждый вечер прогуливаюсь перед ними в чем мать родила.

Тард. Глупое ребячество, но, впрочем, вполне безобидное.

Тереза (подходит к книгам, которые стоят на полках в глубине комнаты). И его книги, вот они — его книги. Это его друзья. Нет, хуже — сообщники! Это они говорили с ним, они сделали его таким, какой он есть; эти книги знают его лучше, чем я, а я — я совсем их не знаю и не могу с ними бороться. Но пусть я их не читала, я сразу раскусила их!..

Тард. Так за чем дело стало, прочитай их, дочурка!

Тереза (с несчастным видом). Вот уже три дня я встаю раньше всех в доме, прихожу сюда и, не открывая ставней, пробую читать… Но со мной они не говорят так, как с ним… Если бы он мне объяснил, — но я не хочу. Пусть они не думают, что я их боюсь! (Идет вдоль полок, швыряя книги на пол.) Вот, гляди, что я делаю с его книгами. Гляди, вот из-за этой он плакал, потому что там кто-то уехал в Африку продавать ружья. И вот эти, гляди, он их читает смеется, а я — нет.

Тард (идет за ней, испуганно подбирая книги). Детка, детка, ты сошла с ума. Перестань, ты их испортишь. (Поднимает книгу, читает на корешке.) Мольер… Что тебе сделал Мольер? Он писал басенки… Тереза! Дитя мое! Тереза, я тебе запрещаю!

Книг падает слишком много, он и сам роняет их — у него не хватает рук.

Тереза (подходит к отцу и, вырвав у него книги, которые он кое-как подобрал, швыряет их на пол). Не смей их подбирать. Я хочу, чтобы он увидел их на полу, свои мерзкие книги.

Тард (бросив последнюю книгу, которая еще оставалась у не в руках, растерянный, рухнул в кресло). Дитя мое, твои поступки ставят меня в тупик. Как могут безобидные книги…

Тереза (забившись в угол, среди разбросанных книг, озирается, как затравленная). Тут все заодно с ним и против меня. Вот письменный стол, где он школьником делая уроки, заданные на лето, а я в это время гоняла по улицам. С виду стол как стол, но это его сообщник… (Показывает на один из портретов.) А в этой раме его мать, она умерла, — кажется, могла бы оставить меня в покое. Но я чувствую, даже мертвые с ним заодно.

Тард. Только этого не хватало — вызывать мертвецов!

Тереза. Они ужо рассказывали тебе о его матери?

Тард. Говорят, премилая была женщина, а уж кротости и благовоспитанности прямо королевской.

Тереза (с усмешкой). Вот-вот. А представляешь себе рядом с нею в его воспоминаниях девицу Тард с ее королевской кротостью и благовоспитанностью?.. Ну как, представляешь?

Тард. Погоди-погоди! Во-первых, ты не станешь отрицать, что все твои подруги воспитаны куда хуже, чем ты. Что до твоей кротости, то я, в общем, тоже не вижу…

Тереза (надвигается на него). Ах так! Я кротка! Вспомни же, как я была кротка в тот день, когда ты требовал, чтобы я ответила на заигрывания папаши Лебонза.

Тард (встает, в негодовании). Ну, знаешь! Нашла время вспоминать! Самая подходящая минута! Да уж, поистине такта тебе не занимать стать! (В ярости расхаживает по комнате; потом, махнув рукой.) А впрочем, не забывай, что мы артисты, нам простительны эксцентричные выходки. Мы во всяком кругу на своем месте.

Тереза. Артисты? Неужели ты это говоришь всерьез? Ты слышал хоть раз, как я играю на скрипке? А свою игру на контрабасе слышал? Неужели после этого ты можешь слушать, как играет он — хотя бы одним пальцем, — и твое сердце не обливается кровью?

Тард. Постой-постой. Ты очень мило играешь, цыпочка, у тебя совсем недурные способности, а я — не забудь, пожалуйста, — занял второе место среди выпускников аркашонского музыкального училища. Не надо зря уничижаться. Мы многим можем утереть нос!

Тереза (тихо, с улыбкой, полной отчаяния). Ну что ж, тогда бежим скорое искать тех, кому мы можем утереть нос, потому что здесь… (Останавливается перед портретом матери Флорана.) О да! Им легко умиляться, глядя на нее, а ей улыбаться в своей раме… Подумаешь, великий труд явиться в дом настоящей невестой, когда тебе не стыдно и не больно и ничто в тебе не вопиет, и быть мягкой и доброй и всеми любимой…

Быстро входит Флоран в сопровождении Гартмана.

Флоран. Извини, дорогая. Вы уже пили кофе?

Тард. А как же. Нам тут даже пришли сказать: «Хозяин, мол, просил, чтобы вы, не дожидаясь его, чего-нибудь выпили». И мы, само собой, распили по рюмочке…

Флоран. Отлично. Дорогой мсье Тард, вы вчера просили меня ссудить вам фрак.

Тереза поднимает голову.

Тард (смутившись, оправдывается). Да, лапочка. Понимаешь, твой жених сказал, что у него много фраков… Вот я и подумал: свадьбу-то играют всего один день, жизнь — штука дорогая!.. А фрак, ведь его не обязательно шить по мерке…

Флоран. Ваши соображения совершенно справедливы, дорогой мсье Тард. Не стоит перечислять их снова. В настоящую минуту фрак лежит на кровати в вашей комнате, а к нему манишки, воротнички и галстуки. Не хотите ли пойти посмотреть, подходят ли они вам?

Тард. Еще бы, еще бы, дорогой мой будущий зятек. Благодарю вас от всего сердца…

Все ждут, что он уйдет.

(Нерешительно присаживается на кресло под взглядами окружающих.) Вот только разопьем по рюмочке, и я с радостью…

Флоран (с улыбкой подходит к погребцу). Какой напиток вы предпочитаете?

Тард. Я вот минуту назад сравнивал финьшампань с арманьяком и, скажу вам по совести, не могу решить, что лучше.

Флоран. Превосходно. Вот вам бутылка финьшампаня, а вот арманьяк. (Дает бутылки ему в руки.) Которая рюмка ваша?

Тард (уклончивый жест). О, все равно, любая…

Флоран. Ну, скажем, та. Что, если вы сейчас подниметесь в свою комнату, примерите фрак и разопьете коньяк без нас?

Тард (вставая, с достоинством). Как я должен это понять?

Флоран (с улыбкой). Именно так, как вы поняли.

Тард. Если я не ошибаюсь, меня выпроваживают?

Флоран (против воли улыбаясь). Вас выпроваживают ровно на одну минуту. В этом вы не ошиблись. Но с вами — две бутылки отменного коньяка. И к тому же вас очень скоро позовут обратно.

Тард (останавливая его движением, исполненным величайшего достоинства). Объяснения излишни, я вас понял. (Делает шаг к двери.) Но я не обязан по крайней мере сидеть взаперти в своей комнате? Если ваш разговор затянется, могу я пойти пройтись?

Флоран (выпроваживая его). Само собой…

Тард (останавливается). Да, кстати… поскольку вы так любезны насчет фрака… вы не откажете одолжить мне трость? Я не привык гулять без трости… а свою, как на грех, забыл дома.

Флоран. Трости стоят в прихожей. Возьмите любую. (Подталкивает его к двери.)

Тард. Тогда, если позволите, я возьму с набалдашником из слоновой кости, там еще золотой ободок… Она мне как раз по руке… (Смущенно осекшись.) С виду, само собой…

Флоран (торопясь окончить дело). Превосходно. Она — ваша. Я вам ее принесу. (Выходит.)

Тард (бросается за ним с криком). Не беспокойтесь! Не утруждайте себя!.. Но Флорин уже вышел. (Упавшим голосом.) Но беспокойтесь!.. О, это смешно, зачем он себя утруждает… (Робко кричит в полуоткрытую дверь.) Да не ищите же, не надо, мне не к спеху…

Флоран (возвращается с другой тростью). Не пойму… Я вчера еще ее видел, а сейчас не могу найти. Может, возьмете пока взамен эту?

Тард (бормочет). Я объясню… Я так и предполагал, что вы не откажете… Она в моей комнате.

Флоран (рассмеявшись, подталкивает его к двери). Тем лучше. Живо идите к себе.

Тард уходит.

Тереза (после ухода Тарда). Что случилось? Почему ты его прогнал?

Флоран. Случилось вот что, Тереза. Сегодня утром я получи; анонимное письмо. Вот послушай, узнаешь этот стиль? (Читает.) «Я пишу вам письмо, потому что хочу сообщить кое-что важное насчет той, кому вы хотите дать свое имя…»

Тереза. Ну и что?

Флоран. Письмо принес мальчик из буфета при вокзале, где отправитель ждал встречи со мной. Ты сама понимаешь, что я только посмеялся, над этим посланием. Но так как я не хотел, чтобы кто-нибудь тебе докучал, я послал на вокзал Гартмана. Он обнаружил там твою приятельницу из оркестра — девушку, что играла на второй скрипке, и, по-моему, сделал очень умно, приведя ее сюда. Хочешь с ней поговорить или хочешь, чтобы я сразу отправил ее восвояси?

Тереза. Хочу с ней поговорить.

Флоран. Прекрасно. Сейчас я ее приведу. (Уходит.)

Гартман (подходит к Терезе). Обнаружив эту девушку в привокзальном буфете, я проявил некоторую нескромность. Я не отправил ее домой, как мне поручил Флоран, а напоил ее и задал ей кое-какие вопросы.

Тереза смотрит на него.

Впрочем, ничего особенного она мне не сказала, но только у меня создалось впечатление, что не она сама придумала всю эту историю с анонимным письмом. Кто-то вызвал ее сюда. (С улыбкой смотрит на Терезу и вдруг берет ее за плечи.) Тереза, вы уверены, что не собираетесь совершить сейчас большую глупость?

Тереза (вырываясь). Я не понимаю, о чем вы. Оставьте меня.

Гартман. Милая моя Тереза! Посмотрите мне прямо в глаза. Я не знаю в точности, какой злой дух одолевает вас в данную минуту. Но кое о чем догадываюсь. Не пожимайте плечами, может статься, в один прекрасный день вы поймете, что в здешнем доме я один имею право вести с вами такой разговор.

Тереза вырвалась от него.

(Вновь берет ее за руку; ласково, но твердо.) Тереза, вы любите Флорана. Это правда. И это главное. Ваше счастье — перед вами. Ухватитесь же за него обеими руками и выкиньте из головы все эти глупые бредни.

Тереза. Это не глупые бредни…

Гартман. Глупые, дружок… Я умышленно назвал их так. Я хотел вывести вас из себя… Послушайте меня, Тереза… Если вам хоть раз будет больно в этом доме не оттого, что вы порезали палец или ушибли локоть, или если вы хоть раз заплачете не оттого, что чистите лук, — все это будут бредни, горести, высосанные из пальца… Вы забыли, что находитесь в обители счастья, где горестям места нет… Владелец этой обители приоткрыл вам навстречу дверь. Не делайте глупостей. Входите не мешкая.

Тереза. Я не хочу вас слушать, вас и ваши красивые слова. И вообще, чего вы суете нос, куда не надо? Что вам за охота путаться в чужие дела? Неужели вы не можете оставить меня в покое?

Гартман (улыбаясь). Оставить вас в покое, Тереза? За шесть дней я не сказал с вами двух слов…

Тереза. Еще бы, вы сидите и попыхиваете своей трубкой, разве я не вижу, что вы все замечаете, все наматываете ус. Это мои горести, вот и оставьте их мне. Расхлебывайте лучше свои, если они у вас есть.

Гартман (держа ее за плечи, испытующе глядит на нее.) Я старый эгоист, Тереза, на моих глазах погибло не мало людей, а я пальцем не шевельнул, чтобы им помочь. Но, как видно, вы пришлись мне по душе, потому что на сей раз я считаю слишком нелепым безучастно глядеть, как вы спасаетесь от своего счастья.

Тереза (вырывается от него). О, как вы все противны мне вашей болтовней о счастье! Можно подумать, что на свете куда ни глянь — всюду одно счастье! Ну так слушайте. Да, я хочу спастись от этого счастья. Да, я не хочу, чтобы оно меня сожрало живьем. Я хочу по-прежнему мучиться, страдать, вопить от боли! Чудеса в решете — верно? Вам этого не понять — верно?

Гартман (тихо). Откуда вам это знать, Тереза?

Входит Флоран с Жанеттой.

Флоран. Войдите, мадемуазель. Вот твоя подруга, Тереза. Мы оставим вас вдвоем.

Тереза. Нет, не уходи.

Женщины пристально смотрят друг на друга.

(Наконец, нарушает молчание.) Ну, чего же ты — говори. Ты прислала анонимное письмо. Ты хотела говорить — говори. Что ты хотела сказать?

Жанетта молчит.

Может, хочешь остаться с ним вдвоем? Тебе небось стыдно при мне? Ладно, я выйду.

Флоран (удерживает ее). Нет, Тереза. Теперь мой черед тебя удержать. Ты должна остаться. Я не хочу ничего слушать без тебя.

Тереза. Ты же видишь, она боится. При мне она не станет говорить.

Флоран. Ну что ж, не станет так не станет. Да и так ли уж необходимо, чтобы она говорила?..

Тереза. Да. Я хочу. Пусть скажет то, что собиралась сказать. Я хочу, чтобы ты знал все, Флоран. Ну, говори же. Теперь я прошу тебя — говори. Ты что, онемела? Говори!

Жанетта. «Говори», «говори», а чего говорить-то? Говорить то, что ты велела говорить, или то, что не велела говорить?

Флоран. То есть как это?

Жанетта. Приехать я приехала, а сказать мне нечего. Ищи себе другую, милочка. (Повернувшись к Флорану.) У вас есть машина отвезти меня на станцию?

Тереза. О нет! Так дешево ты от меня не отделаешься. Думаешь, я тебя так и отпущу? Ты явилась, чтобы что-то сказать, голубушка, вот и говори.

Жанетта. Ты взбесилась, Тереза. Отстань от меня.

Флоран. Тереза, по-моему, пусть она лучше уедет.

Тереза. Нет! Я хочу, чтобы она сказала. Пусть выложит все свои гнусности, а не держит их за пазухой. Посмотрите на нее, как она вырядилась, посмотрите на ее крашеные патлы, да ей даже говорить не нужно, здесь уже запахло непотребством от нее самой, от ее дешевой пудры, от сигаретки, зажатой в зубах… Валяй, Жанетта, валяй, подружка девицы Тард, выкладывай. (Трясет ее.) Ну, чего ты ждешь, раз за этим пришла? Раз я сама тебя прошу. Боишься, что ли?

Жанетта. Не боюсь. А уж если хочешь знать, мне противно. Не хочу, чтоб на меня возводили напраслину. (Вдруг Флорану.) Может, я и завидовала, как все, что ей привалило такое счастье и вы ее увезли, но одно дело — завидовать, а другое — прийти да так вот нагадить… Это она вызвала меня.

Тереза. Дура, дура!

Жанетта. Обещала оплатить проезд да еще дать триста франков впридачу.

Пауза.

Флоран (поворачивается к Терезе). Зачем ты вызвала сюда эту девушку?

Тереза. Чтобы она поговорила с тобой.

Флоран. А что ты просила ее сказать?

Жанетта. Ох, мсье, такую мерзость…

Флоран (принужденно смеясь). Что это еще за выдумки? Что ты просила ее сказать?

Тереза не отвечает.

(Оборачивается к Жанетте, берет ее за руку.) Что должны были мне сказать? Ну скажите же наконец, раз вас просят.

Жанетта (вырываясь). Нечего мне руки выворачивать! Мне что, мне не жалко сказать, если вам так хочется… Я для этого три сотни километров отмахала… Она написала, чтобы я приехала и сказала вам, что она была любовницей Госты…

Флоран (отпускает ее). Госты…

Жанетта. Ну да, жила с любовником своей матери… Уж не посетуйте, мсье.

Флоран (обернувшись к Терезе). Это чудовищно. Зачем ты затеяла?

Тереза. Ты слышал, слышал? Уж вы не посетуйте, как говорит. Теперь что, теперь от этого толку мало, раз знаешь, что я сама вызвала ее сюда, но все равно, я хотела, чтобы она произнесла эти слова, чтобы ты услышал здесь, в своем доме, и чтобы твоя мать на портрете услышала, и все эти старые дамы, и эти кресла, и твой дом, и парк, и твои розы, и твой старый садовник, которого я ненавижу, и твои старые няньки, и твои книги, твои мерзкие книги.

Жанетта (поднимает одну из книг). Да-а, книги тут, я вижу, ногами топчут.

Флоран замечает книги на полу, смотрит на Терезу.

Тереза. Это я их разбросала.

Флоран. Почему?

Тереза. Просто так.

Флоран (взяв ее за плечи). Тереза! Я хочу, чтобы ты мне объяснила, почему.

Тереза. Можешь стискивать меня своими ручищами, можешь делать мне больно, все равно не скажу, почему. Я хотела, чтобы ты услышал то, что я просила эту дуру сказать тебе, а она взяла и все испортила. Я хочу, чтобы ты знал, что я разбросала твои книги, что я каждый вечер, проходя здесь, плюю на портрет твоей матери, что я нарочно привезла сюда отца, нарочно позволила тебе давать ему деньги, нарочно подпаивала его и подбивала петь похабные песни, — но почему я это делаю, почему я ненавижу вас всех, я тебе никогда не скажу, раз ты не смог понять сам!

Флоран (потрясенный). Тереза, но этого не может быть… Мы еще недавно были счастливы… Что с тобой?

Тереза. Ты был счастлив, а я — нет.

Флоран (шепотом). Это ужасно…

Тереза. Да. Ужасно.

Флоран. Но ты вся дрожишь.

Тереза. Да, дрожу. Дрожу, потому что я одна здесь не умею улыбаться, я одна здесь — грязная и несчастная, я одна знаю, что такое стыд.

Флоран. Но почему ты несчастная, почему тебе стыдно?

Тереза. Можешь не спрашивать, я не отвечу. (Бросается на диван.)

Флоран смотрит на нее в растерянности, не смея приблизиться к ней.

Гартман (отводит Жанетту в сторону). Послушайте, вы спрашивали о машине?

Жанетта. Да, но мне надо перед отъездом поговорить с глазу на глаз с Терезой. Пусть она на меня плюет, пусть гоняет задарма за три сотни километров, но еще платить за это из своего кармана я не согласна.

Гартман (вынимает бумажник и берет Жанетту под руку). Пойдемте. Этот вопрос я улажу сам.

Жанетта. Вот это по-честному. (Обернувшись.) Прощай, Тереза, и послушай меня, не ломайся… У тебя хорошее место, держись за него. (Выходя, Гартману.) Ах, мсье, будь на ее месте я!..

Гартман. Да, но что поделаешь — это не вы…

Оба уходят. Тереза лежит на диване, спрятав лицо.

Флоран (шепчет, стоя возле нее). Ты страдала, любимая, а я ни о чем не подозревал. Бедная моя глупышка! Хотела, чтобы я поверил, будто ты живешь с любовником своей матери!.. Подумать только, что насочиняла! С любовником собственной матери!.. Нет уж, будь я на месте маленькой дурочки, которая во что бы то ни стало хочет доказать всему миру, что у нее душа чернее сажи, я бы сочинил что-нибудь более правдоподобное.

Приподнявшись на локте, Тереза смотрит на него, хочет что-то сказать, потом молча, устало опускается на диван.

(Садится рядом с ней.) И ты вообразила, что я позволю тебе горевать и скрывать от меня причину своего горя? Ты вообразила, что я позволю хоть одной-единственной горести угнездиться в твоей душе? (Обнимает ее.) Посмотри на меня. Я не верю в твои горести — это фантазии, и я сильнее их. (Приподняв ее, смотрит ей в глаза.)

Она отворачивается.

Разве ты не видишь, что я сильнее всех горестей на свете. Посмотри мне в глаза.

Тереза не двигается.

(Трясет ее, пытается заглянуть ей в лицо.) Во-первых, что ты тут сказала о моем доме? Ты чувствуешь себя в нем несчастной и одинокой? И книги мерзкие. Почему мерзкие? Эти мерзкие книги научили меня ждать тебя и любить с тех пор, как мне минуло двадцать лет. Когда ты их узнаешь, ты полюбишь их, как я. Они будто специально для тебя написаны. (Подбирает книги.) А ну-ка, давай наведем порядок в этом доме. Я уверен, что ты невзлюбила их только потому, что вы еще мало знакомы. Сейчас я вас представлю друг другу. (Хочет взять ее за руку.) Дай мне твою руку, встань, я представлю тебя моему дому, Тереза.

Тереза прижимается к дивану.

Нет? Ты не хочешь встать? Знакомиться лежа не очень вежливо. Впрочем, я уверен, что мой дом тебя извинит. Старые деревенские дома на редкость добродушны. (Он говорит шутливо, но в то же время растроганно, словно обращаясь к ребенку, и при этом все время гладит ее по голове.) Итак! Господа деревья, господа серые стены, и вы, господа кресла, — потому что, по-моему, тут не обошлось и без вас — я прошу вас извинить эту девушку, она немножечко хандрит, потому что не знает, с какой стороны к вам подойти, чтобы вас полюбить. Наверное, и вы все напустили на себя слишком большую важность. А вам не следовало ее отпугивать. Она наверняка не лежала бы на диване, уткнувшись в него носом, если бы ты, дорогой мой дом, объяснил ей, что издали ты похож на замок, но, когда приглядишься, видишь, что твои стены сверху донизу испещрены зверьками и человечками; это мальчишки, много поколений мальчишек исцарапали тебя перочинными ножами. А вы, кресла! Вы должны были объяснить ей, что вы совсем не такие страшные, какими кажетесь с виду, и к тому же вас даже нельзя отнести ни к какому стилю! А вы, прадедушки и прапрадедушки в рамах! Что это вам вздумалось хитрить! Неужели только потому, что одна она во всем доме не знает, что никто из вас пороха не выдумал? А ты, мама, как же ты позволила ей плевать на твой портрет и не объяснила ей, что, наоборот, она должна была бы тебя полюбить… Значит, ты не сказала ей, что она похожа на тебя? Она страдала, мама, а ты ей ничего не сказала! Ты, которая умела врачевать любое горе, ты не нашла для нее ни слова утешения?.. Я просто не узнаю тебя, мама! Ты бы хоть спела ей песенку, которой убаюкивала меня на ночь…

Тереза (не шевелясь, начинает вдруг петь во все горло голосом хриплым от слез, зарывшись лицом в подушки дивана).

«У Нинон Пропал тромбон. Где же он? Ах, Нинон, Где твой тромбон…».

(Замолкает, задохнувшись от рыданий.)

Флоран. Что ты поешь?

Тереза (закрыв лицо руками). Песенку моей матери.

Флоран. Зачем ты поешь эту чепуху?

Тереза. Потому что моя мать — женщина грубая и равнодушная, потому что я стыдилась ее, а она меня била… (Ее слова снова обрывает рыдание.)

Флоран (кричит). Ты плачешь! (С силой поднимает ее.) Тереза… девочка моя!

Ее лицо залито слезами, встав, она пошатнулась.

(Трясет ее и кричит с испугом.) Тереза!..

Тереза. Прости, я дура. Дай мне платок. Я не буду больше плакать. Плакать глупо.

Флоран. Почему ты плачешь? Я тебя люблю, все здесь тебя любят. Здесь все добры и радушны, и все хотят сделать тебя счастливой.

Тереза молчит, закрыв глаза.

(Кричит.) Тереза! Не прячь от меня глаза! Посмотри на меня, я сумею тебя утешить. Я думал, что это опять детский каприз, как неделю назад, когда они вообразили, будто ты выходишь за меня из-за денег. Это был такой вздор, что я не придал ему значения. Но, значит, дело не только в этом, Тереза?

Тереза (жестом останавливает его, тихо). Послушай. Ты должен меня отпустить. Больше я ни о чем не прошу.

Флоран порывается что-то сказать.

(Снова его останавливает.) Ты видишь, я не кричу, не устраиваю сцен. Ты должен меня отпустить.

Флоран (делает шаг к ней). Тереза, ты сошла с ума!

Тереза (отступает, точно боится его). Не прикасайся ко мне!

Флоран. Дай, я обниму тебя крепко-крепко. Обниму и вылечу тебя.

Тереза. Нет, мне сейчас слишком больно. Ты должен меня отпустить. Ты не знаешь, что это такое, и никогда не узнаешь. Это клокочет, бурлит и вдруг вырывается наружу… Дай мне уйти отсюда без сцен, без слез, пока у меня еще есть силы. Пожалуйста, я прошу тебя по-хорошему, если я останусь здесь еще немного, я сойду с ума…

Флоран. Я ни за что тебя не отпущу.

Тереза. Так надо, Флоран, ты должен… Ничего не говори, я поднимусь к себе, а ты, как всегда, пойдешь работать. А вечером ты заметишь, что меня нет, и даже не будешь точно знать, когда я уехала, тогда нам не придется больше ни о чем говорить. Разговоры — это больнее всего.

Флоран. Но объясни по крайней мере, в какую минуту я обидел тебя, не то я сам сойду с ума…

Тереза (с беспомощным жестом, как маленький ребенок). Не могу…

Флоран. Нет, ты должна объясниться. Я не выпущу тебя из этой комнаты, пока ты мне не объяснишь.

Тереза (качает головой). Не надо, пожалуйста, отпусти меня… (Смотрит ему прямо в глаза и добавляет жестко.) Если ты меня любишь.

Флоран (спокойный, уверенный в себе). Я тебя не отпущу, именно потому, что люблю тебя, и потому, что ты тоже меня любишь, я в этом уверен. Не знаю, что за гордыня и злоба искажают сейчас твое лицо. Но я уверен, что это сорные травы, они пьют из тебя соки, но не имеют с тобой ничего общего. Ты можешь их одолеть. Я вырву их одну за другой.

Тереза (вдруг с криком отбегает от него). Но ты же слышишь я прошу тебя молчать! Мне стыдно, стыдно, что я такая, но я навсегда останусь такой. Когда же вы все наконец оставите меня в покое? (Вся дрожа, забилась в кресло.)

Флоран (осторожно подходит к ней). Прости меня, любимая. Я сделаю тебе больно. Но я должен спасти тебя от тебя самой. Что-то гонит тебя сейчас от меня и моего дома, но я уверен, что другие силы удерживают тебя здесь. Эта борьба раздирает твою душу, потому-то ты плачешь и дрожишь. Но не думай, что я буду глядеть на это сложа руки. Я говорил тебе, что люблю драться… Посмотри-ка на меня и если смеешь — говори. Может, после этого я тебя отпущу. (Силой заставляет ее поднять голову.)

Тереза смотрит на него, задыхаясь.

Не опускай глаз. Ты ведь чувствуешь сама — я сильнее тебя и всех твоих горестей.

Тереза отстраняется от него как можно дальше, так что голова ее упирается в спинку кресла, и со страхом смотрит в ясные глаза, которые впились в нее. Она уже готова опустить взгляд, готова уступить, но в эту минуту входит ее отец.

Тард (во фраке и цилиндре). Побоку запреты! Мне невмоготу! Полюбуйся на своего отца, дочурка, а? Какова осанка?

Флоран (выпрямившись, двинулся к нему). Сию же минуту убирайтесь вон!

Тереза (тоже бежит к Тарду и повисает у него на руке). Нет, папа, не уходи! Ты мне нужен!

Флоран. Отпусти его, Тереза. Пусть он уйдет.

Тереза. Нет, не отпущу, не отпущу. О, как я рада, что ты пришел, папа!.. Теперь я спасена, ты здесь, ты здесь!

Флоран. Я прошу вас, уйдите. Вы же видите, вам тут нечего делать!

Тереза (изо всех сил вцепившись в Тарда). Я не хочу, чтобы он уходил!

Флоран (схватив его за другую руку). Говорю вам — убирайтесь!

Тереза. Папа, останься!

Тард. Видишь ли, доченька, мне начинает казаться, что я здесь лишний…

Флоран. Да-да, вы здесь лишний. Уходите!

Тереза. Нет, папа, ты мне нужен, останься!

Тард. Видишь ли, если это всерьез… как-то некстати… в этом костюме.

Тереза. О нет, папа, останься… и в этом костюме — тем лучше. (Прижимается к нему.) Папа, дорогой папочка! Как хорошо, что ты такой грязный, такой смешной и вульгарный!..

Тард. Э, позволь-позволь, дочурка… Я понимаю, что ты шутишь, но все-таки не забывай — я твой отец!

Тереза (кричит с каким-то зловещим торжеством). О нет, я не забуду, папа! Я твоя дочь! Дочь жалкого человечка с грязными ногтями, обсыпанного перхотью! Он любит произносить благородные слова, но пытался продать меня всем встречным и поперечным с тех самых пор, как на меня стали заглядываться мужчины…

Тард (с достоинством). Что ты болтаешь? Я тебя просто не понимаю. (Флорану.) Она сама не знает, что говорит.

Тереза. О нет, папа, я но забыла, что ты мой отец! Я не забыла ни одного из гнусных секретов, которые связывают меня с тобой крепче, чем любовь. Если бы ты знал, как дороги мне сегодня эти секреты, какую службу они мне сослужат! О, нам хорошо вдвоем, папа! Мы понимаем друг друга, так? Нам стыдиться друг друга нечего, мы ведь одной породы — верно?

Тард. Само собой, детка, само собой… (Флорану.) Не понимаю, что с ней…

Тереза (Флорану). Ты молчишь? Чувствуешь, что я теперь далеко от тебя и прилепилась к нему… Ты тащил меня за собой, ты ведь сильный, а я билась головой обо все придорожные камни… Но теперь я вырвалась от тебя. Ты меня больше не настигнешь.

Флоран. Тереза, ты барахтаешься, рвешься, но ты не вырвалась от меня.

Тереза. Нет, Флоран! Теперь, когда я дошла до отчаяния, я вырвалась от тебя. Я теперь в таком мире, где ты никогда не бывал, тебе туда не пройти и за мной не угнаться. Ведь ты не знаешь, что значит страдать и упиваться своим страданием… Ты не знаешь, что значит чернить себя, марать, вываливаться в грязи… Тебе незнакомы никакие человеческие страсти, Флоран… (Смотрит на него.) Морщинки — какая забота провела их на твоем лице? Ведь ты никогда не знал настоящего горя — горя, которого стыдишься, как гнойника. Ты никогда не испытывал ненависти — это видно по твоим глазам, — ненависти хотя бы к тем, кто причинил тебе зло.

Флоран (все еще спокойный, с просветленным взглядом). Да, Тереза. Но я не отчаиваюсь. Я уверен, придет день, когда я и тебя научу забыть, что такое ненависть.

Тереза. Как ты уверен в себе!

Флоран. Да, я уверен в себе и в твоем счастье, которого я добьюсь, если надо, против твоей воли!

Тереза. Какой ты сильный!

Флоран. Да, я сильный.

Тереза. Ты никогда не знал, что такое бедность, уродство, стыд. А я — я готова была часами петлять по улицам, только б лишний раз но спускаться по ступенькам, потому что у меня были дыры на коленках. Я бегала по чужим поручениям, была уже большая и, улыбаясь, говорила «спасибо», но стыдилась, когда мне давали на чай. Ты никогда не был на побегушках у чужих людей, никогда не разбивал поллитровку и потом не замирал от страха, боясь признаться в этом.

Тард. Вот ведь приспичило вспоминать всякую ерунду!

Тереза. Да, папа, приспичило!

Флоран. Я никогда не был бедным, Тереза. Но это не моя вина.

Тереза. Все не твоя вина! И ты никогда не болел. Я уверена. А у меня была золотуха, чесотка, сыпь — все болезни бедняков. И хозяйка заметила это и линейкой раздвигала мне волосы.

Тард (в отчаянии). Тьфу ты, и золотуха туда же!

Флоран (качая головой). Я буду бороться, Тереза, я буду бороться, и я одолею все беды, что тебе причинила нищета.

Тереза (насмехаясь). Ты будешь бороться! Бороться! Ты готов с улыбкой вступить в борьбу с чужими страданиями, потому что не знаешь, что такое страдать. Страдание окутывает тебя, как мантия, и кое-где прилипает к коже. Если бы ты изведал, что такое злоба, трусость или слабость, ты бы тысячу раз подумал, прежде чем прикоснуться к этой кровавой мантии. Ох, каким нужно быть осторожным, чтобы не задеть бедняков… (Берет отца за руку.) Живо, папа… Надевай свой цилиндр. (В упор, Флорану.) А теперь будь любезен, дай нам пройти.

Флоран (преграждая ей путь). Нет, Тереза.

Тереза (дрожа, глядит ему в глаза). «Она прелестна», — я слышала, как вы переговаривались с Гартманом. «Прелестна». Ты ведь не ждал от меня этого, а? Лицо, искаженное ненавистью, крикливый голос и все эти мерзости. Я, наверное, сейчас безобразна, как сама нищета, не так ли? Не говори — нет. Ты побледнел. Побежденные страшны — верно?

Флоран. К чему ты говоришь эти дурацкие слова? Какая же ты побежденная? А уж я-то совсем не победитель.

Тереза. Ты — богач. Это еще хуже. Победитель, который выиграл сражение без боя.

Флоран (кричит в отчаянии). Зачем ты вечно попрекаешь меня богатством? Что я должен с ним сделать?

Тереза. Ничего, Флоран. Если даже ты выбросишь все свои деньги за окно, на ветер, смеясь, как ты смеялся на днях, мое горе не развеется вместе с ними… Пойми, ведь ты богат не только деньгами, ты богат домом, в котором протекло твое детство, долгой, безмятежной жизнью, которую прожил ты и твои деды и прадеды… Ты богат радостью жизни, во имя которой тебе никогда не приходилось ни нападать, ни защищаться. И еще ты богат своим талантом. Видишь, сколько всего тебе пришлось бы побросать за окно… Но только не воображай, что ты чудовище. Гартман зря назвал тебя так. Ты заставил меня страдать, но ты добрый. Понимаешь, ты не виноват, просто ты ничего не знаешь. (С минуту глядит на него, и вдруг ее захлестывает гнев. Кричит, наступая на него.) Ты ничего не знаешь! Раз уж я решила выложить все начистоту, как служанка, которой дали расчет, я еще раз крикну тебе в лицо: вот что для меня горше всех мук. Ты ничего не знаешь! Такие, как ты, ничего не знают! Вам повезло — вы можете ничего не знать. Ох, мне кажется нынче вечером во мне клокочет все отчаяние, от которого веками сжималось сердце обездоленных, когда они вдруг замечали, что счастливые люди ничего не знают, и нет никакой надежды, что узнают хоть когда-нибудь! Но сегодня ты узнаешь, узнаешь, если не о других, то хоть обо мне. А ну-ка, папа, расскажи ему, если у тебя хватит духу, про все низости, все гнусности, о которых он ведать не ведает и которые наделили печальным опытом меня, хотя я моложе его. Ну же, ну, рассказывай, не стесняйся… Расскажи обо всем. О том, как мне было девять лет, и нашелся старый господин, который был так добр…

Тард. Она сошла с ума. Это был друг дома. Она сама не понимает, что говорит…

Тереза. Расскажи ему еще, как мама, бывало, напьется и блюет, а я за ней убираю…

Тард. Да замолчи ты! Дитя мое… ты меня убиваешь!

Тереза. А он хотел, чтобы я полюбила его мать, — представляешь! Он хотел, чтобы я не плевала каждый вечер на портрет этой улыбающейся дамы… Чтобы я умилялась сказочкам о ее розах… Бедняжка, в этих розах прошла вся ее жизнь… Но это не все, это еще не все… Выложи ему остальное, это будет эффектно под занавес. Скажи ему, что не такая уж это чушь то, что должна была рассказать Жанетта, и мама не раз подбивала меня уступить Госте, чтобы удержать его при себе.

Тард (в сердцах). Ну этого я никогда бы не допустил!

Тереза. Верю, папа. Тогда лучше расскажи ему, как в пятнадцать лет — какое там — в четырнадцать у меня уже был любовник…

Тард. Замолчи, я тебе говорю! Не слушайте ее!

Тереза (кричит). В четырнадцать лет у меня был любовник!

Тард (становясь перед нею). Тереза, хватит!

Тереза (отталкивая его, продолжает кричать Флорану). Слышишь, в четырнадцать лет у меня был любовник! Это был мальчишка, которого я даже толком не знала. Я уступила ему без любви, и не потому что была порочной, а так, по безропотности и покорности, которые ты тоже не поймешь. Я была с ним всего один раз. И забеременела. Когда я это обнаружила, его давно след простыл. А я избавилась от последствий сама… одна, в своей комнате…

Тард (бросаясь к ней). Дочка!

Тереза (отстраняя его, кричит в упор Флорану). Сама… и ползала на четвереньках, истекая кровью…

Тард (снова хватая ее). Дочка, я тебе запрещаю!

Тереза (отталкивая его).…и кусала все, что попадало под руку, чтобы не кричать! Ну вот, видишь! Я сказала, сказала! До сих пор я не говорила никому. Теперь все. Теперь я никогда не осмелюсь поглядеть тебе в глаза. (Бросается в кресло, без сил, закрыв лицо руками.)

Тард (вспылив, с искренним возмущением). Ну ото уж слишком! Слишком. Я старый человек, и жизнь порой хватала меня за горло. Приходилось кое-чем поступаться, иной раз, может, больше чем следует, но рассказывать об этом вот так, при всех, кричать об этом на весь дом, чуть ли не хвастаться этим — ну нет! Никогда! Слышишь, никогда твой отец не позволил бы себе такого!

Пауза.

Флоран (застывший, бледный, каким-то чужим голосом). Что я должен сделать, Тереза?'

Тереза. Не гляди на меня и дай мне уйти, если у тебя осталась хоть капля любви ко мне. (Встает и не оборачиваясь идет к двери.) Идем, папа.

Тард (уходя, Флорану). Я еще раз прошу прощения за эту сцену, которая меня оскорбляет и унижает, но я здесь ни при чем. Вам-то я могу сказать как мужчина мужчине: мало ли что в жизни случается, но делать — это одно, а говорить об этом вслух — другое… (Кланяется и выходит следом за Терезой.)

Гартман (быстро входит). Я только что столкнулся с Терезой — она бежала по лестнице к себе в комнату.

Флоран (по-прежнему устремив невидящий взгляд в пространство, тихо, не шевелясь). Она погибла.

Гартман. И это говорите вы, Флоран? Я с первой минуты знал, что вам предстоит нелегкая любовь. Вы должны положить немало сил, чтобы все понять. Бегите же за ней, удержите, верните ее. Она уезжает, Флоран, надо действовать!

Флоран. Я не знаю, что делать. Я растерялся, Гартман.

Гартман. Вы растерялись? Что же она могла вам сказать?

Флоран. Я ее не понимаю. Ей здесь все причиняет боль. Мой дом, мои книги, даже память о моей матери.

Гартман (пожимает плечами). Неужели вы не догадываетесь, что все это повод, и дело только в вас одном?

Флоран. Она упрекает меня за то, что я не знал нужды, не знал горя и ненависти. Она стыдится своего отца и нарочно привезла его сюда. Она стыдится своей прежней жизни и вызвала сюда эту девицу, чтобы та взвела на нее грязный поклеп.

Гартман. Помните тот вечер в кафе, когда вы мне описывали Терезу? Я тогда сказал вам: какое счастье, что у девушки, которую вы полюбили, не строптивый, не упрямый, не обидчивый характер.

Флоран. Но почему? Вы считаете, что моя любовь недостаточно сильна, чтобы удержать такую девушку?

Гартман. Флоран, вы похожи на тех богачей, которым всегда не хватает мелочи для нищих… Вы щедро отдавали себя своему искусству и радости бытия, и они щедрой рукой возвращали вам… Вы сказали, что слишком большого везения не бывает. Теперь вы убедились в противном. Сейчас вы, наверное, поняли, что такое бремя слишком долгого везения… Вы точно властелин былых времен; вам слишком щедро и притом даром было отпущено то, за что мы, грешные, платим дорогой ценой. Что ж, миритесь с участью властелинов: они чувствовали себя чужаками на земле.

Флоран. Но я люблю ее, Гартман!

Гартман. Вот тут вы совершили промах. Властелин должен любить только свое собственное удовольствие.

Флоран. Тут что-то не так. Мы ее не понимаем, Гартман. Не может быть, чтобы она так страдала только по этой причине.

Гартман (негромко, странным голосом). Может, Флоран. Поверьте мне, я-то хорошо ее понимаю.

Флоран (поднимает голову, встречается взглядом с Гартманом и невольно отшатывается). И вы? Вы тоже собираетесь мне что-то сказать?

Гартман (тихо). Когда я познакомился с вами, Флоран, я был уже пожилым человеком и неловкими пальцами тщетно пытался вызвать отзвук у безответной материи. Я был пожилым человеком, но заблудился в бесплодных поисках небесных голосов, которые вы нашли без всяких усилий, от рождения. (Пауза. С улыбкой.) Я не плакал, не кричал. Я ведь не был вашей возлюбленной… Но чувствовал я почти то же, что она. Я вас ненавидел.

Флоран (шепотом). Но что на вас обоих нашло? Ведь я не виноват.

Гартман (выпрямившись, берет погасшую трубку). Нет, не виноваты. И вот теперь я просто старый антрепренер, я трезво оцениваю свои музыкальные способности и искренне люблю вас. (Чтобы скрыть волнение, начинает выбивать трубку.) Забавно, я не думал, что когда-нибудь выскажу вам это… Но пусть вы хотя бы поймете, что нельзя бросать ее в эту минуту, когда она складывает свой убогий скарб и гибнет, гибнет одна-одиношенька.

Флоран. Гартман! Я боюсь, что она посмотрит на меня тем взглядом, каким смотрела в последний раз. Я знаю, через пять минут будет поздно, но что же мне делать? Скажите, скажите вы, что мне делать…

Гартман смотрит на него, делает уклончивое движение.

(Повернув к нему искаженное лицо, кричит.) Я страдаю!..

Гартман. Может, именно это и нужно. Страдать, если вы способны научиться страданию. (Идет к выходу. На пороге сталкивается с Терезой, одетой к отъезду.)

Тереза (монотонно, без всякого выражения). Вы здесь, Гартман? До свиданья. (Подходит к Флорану.) Прощай, Флоран. (Протягивает ему руку.) Я не хотела сбежать как трусиха. Я не могу глядеть тебе в глаза, видишь… Не вспоминай обо мне слишком дурно.

Флоран (бормочет, не двигаясь с места). Прощай, Тереза… И прости меня. Я не знал…

Пауза.

Тереза (смотрит на него. И вдруг тихо). Ты… плачешь?

Флоран молчит.

Ты?.. Плачешь из-за меня? Значит, ты умеешь плакать?.

Флоран (машинально отирает щеку). Разве я плачу? Прости пожалуйста.

Тереза (после паузы, во время которой она не двигаясь, не отрываясь смотрела на него). Значит, и ты не всегда счастлив, несмотря на красивые вещи, которые тебя окружают?

Флоран. Нет, как видишь.

Тереза. Значит, ты не всегда уверен в себе? Не всегда уверен в том, что всех одариваешь счастьем? Что все силы неба и земли всегда на твоей стороне?

Флоран. Нет, Тереза, с тех пор, как я знаю, что ты несчастлива, я растерялся, я чувствую себя беспомощным, как отец, у которого ребенок молча чахнет от неведомой болезни… Тебе больно, и это моя любовь причиняет тебе боль, тебе больно, а моя любовь не может тебе помочь. Я изо всех сил стараюсь сделать тебя счастливой, но тебе по-прежнему больно, — а ничего другого я не умею… Ты говорила мне о страданиях, которых я не знаю, а понимаешь ли ты то, что чувствую я?

Тереза (тихо). Может, ты хоть разок попробуешь быть, как другие: трусливым, злым, жалким, себялюбивым? Один разок?

Флоран. Не могу.

Тереза. Может, ты попробуешь не добиваться всего сразу, без всяких усилий, а с трудом пробивать себе дорогу, оступаясь, начиная сначала, страдая, стыдясь? Может, ты попробуешь — и мне станет легче?

Флоран (снова качает головой, глаза его полны слез). Я не могу. Вы все меня попрекаете, будто я виноват. Пойми, это очень трудно — научиться не быть счастливым… Раньше я иногда чувствовал себя как бы заколдованным, чувствовал, что мне никогда ни за что не придется платить ни стоном, ни слезинкой… И меня это даже устраивало. Но сегодня вечером я узнал, что страдание — тоже привилегия, которая дается не каждому.

Тереза (шепчет, плача от радости). О мой любимый, значит, и ты, ты тоже сомневаешься! Тебе стыдно, тебе больно?.. Значит, ты не настоящий богач… (Кончиком пальца снимает слезу со щеки Флорана.) Вот, взгляни, смотри, как она блестит на кончике моего пальца! Что мне до всего остального, если ты заплатил за меня своей слезой. О! Ты плакал, а я складывала наверху свой чемодан. Почему же ты не позвал меня, не сказал, что ты плачешь, — ведь тогда я не была бы так одинока?

Флоран. Я боялся, что ты не поймешь.

Тереза. Правда? Значит, тебе тоже нужно, чтобы я тебя понимала, чтобы я тебе помогла? А я, как дура, хотела уйти и ничего не знала. (Бросается в его объятия.) О, скажи, что я тебе нужна! Нужна, если не как взрослому мужчине, то хотя бы как ребенку, чтобы ты мог есть и ходить… Пусть я буду тебе нужна, чтобы мне было не так плохо.

Флоран. Ты мне нужна.

Тереза. Ведь от этого я тоже была несчастна. У тебя так много всего, что согревает, поддерживает и кормит тебя. А для меня ты один и очаг, и пища, и одежда.

Флоран. Ты мне нужна, Тереза.

Тереза. Больше чем все остальные радости?

Флоран. Больше чем все остальные.

Тереза (с улыбкой). Тогда живо зови их всех сюда. Я больше их не боюсь. (Прижимается к нему, спрятав лицо у него на груди.) Знаешь, я ведь лгала тебе… Не смотри на меня… с тех пор, как ты увез меня, во мне говорил дух противоречия… Я люблю тебя, люблю таким, какой ты есть. Не старайся быть похожим на других. У меня нет ни друзей, ни дома, ни семьи, но мне теперь все равно. Пусть придут твоя тетя и сестра, я их полюблю от всего сердца. У меня теперь тоже светло на душе, и я богата. Ты мой дом, моя семья, мой господь бог.

Тард (входит, под мышкой у него плащ, в руках два жалких чемоданчика). Вот и я. Готово. Бог мне свидетель, это против моей воли, и когда я запирал чемоданы, сердце мое разрывалось.

Тереза (обернувшись). Ах, это ты, папа! Папа, я счастлива, счастлива!

Тард. Черт возьми, после сцены, которую ты здесь закатила, трудно понять, как это ты умудряешься быть счастливой!

Тереза. Я счастлива, папа, потому что ты уедешь один с твоими картонными чемоданами, и я наконец освободилась от тебя!

Тард. Уеду один? Куда?

Тереза. Куда хочешь, папа. Как можно дальше.

Тард (просительно). Но на свадьбу я вернусь?

Тереза (с облегчением кричит). Нет, папа!

Тард (заморгав и как-то сникнув, бормочет). Но ведь… родной отец, дочурка…

Тереза (снова кричит безжалостно). Нет, папа!

Тард (сам не зная, что говорит). А ты остаешься?

Тереза. Остаюсь, и мне больше не стыдно, я сильная, я гордая, я молода, и у меня вся жизнь впереди и счастье!.. (Преображенная, приникает к Флорану.)

Понурившийся Тард уныло подбирает с пола свои чемоданы.

Занавес