Декорации те же, что и во втором действии. Вечер, но на дворе еще светло. По временам слышны отдаленные звуки рояля. Посреди комнаты стоит Тереза, перед ней на коленях мастерица и ученица примеряют свадебное платье, рядом старшая мастерица… На заднем плане в кресле на террасе вяжет тетка Флорана — г-жа Базен, очаровательная старая дама, вся в кружевах, лентах и драгоценностях. На диване перелистывает журналы сестра Флорана — Мари. В углу, поодаль от всех, курит свою трубку Гартман. На террасе, позади г-жи Базен, три служанки, среди них судомойка, — они смотрят во все глаза.

Пауза.

Г-жа Базен (служанкам). Ну, довольно, довольно, поглядели, и будет. Наглядитесь вволю во время свадьбы…

Экономка (выходя, судомойке, которая в экстазе приросла к месту). А ты что, не слышишь? Кому говорят? И вообще с чего это ты без спросу увязалась за нами? Сказано было раз и навсегда: ни под каким видом не суй носа в господский сад. А ну, марш на кухню, да поживее… (Г-же Базен.) Простите, мадам, мы не заметили, что она увязалась за нами…

Г-жа Базен. А ведь до сих пор эта девочка всегда знала свое место.

Экономка. В толк не возьму, какая муха ее укусила, — вечно слоняется там, где не положено… Что и говорить, она не чета прежней судомойке… Уж вы извините, мадам, я теперь глаз с нее не спущу. (Уходит.)

Г-жа Базен. Через полчаса стемнеет…

Снова пауза.

Старшая мастерица (одной из своих помощниц). Немного подтяни шлейф. Вот видите, мадемуазель, в этой комнате сразу можно судить, как сидит платье, а в вашей спальне никогда бы не подогнать все как следует. Только нам надо поторопиться, иначе мы не успеем к поезду десять сорок пять.

Мари (зевая от скуки). А я-то ждала вас с таким нетерпением! И вдруг — вы не играете в теннис! Вот досада.

Тереза. Да.

Мари. Будь еще здесь река, на худой конец можно было бы поплавать или заняться греблей. А мне, точно в насмешку, из Англии продолжают пересылать журналы по гребному спорту.

Пауза.

Мастерица. Заколи булавку повыше, Леонтина.

Мари. Вы никогда не бывали в Англии?

Тереза. Нет.

Мари. А я прожила там три года. Училась в великолепном колледже. Знаете, там нравы такие свободные, такие спортивные. Совсем другая атмосфера. И в результате мне не о чем говорить с моими здешними подругами: они все это время держались за юбки гувернанток или маменек. Досадно, что ваши родители не послали вас в Англию. Два-три года по ту сторону Ла-Манша — лучший способ для девушки узнать жизнь.

Тереза (тихо). О, не скажите, есть и другие способы…

Мари. Само собой. Но нас, француженок, держат в такой строгости, что мы до самой свадьбы остаемся наивными дурочками. Есть, правда, один путь — конечно, если родители не слишком старомодны, — работать. Увы, это не всякому доступно.

Старшая мастерица. К несчастью, вы правы, мадемуазель. В этом году господину Лаперузу снова пришлось уволить пятьдесят мастериц.

Мари. О нет, я не об этом. Когда имеешь связи, место всегда найдется. Я говорю о родителях. В некоторых семьях на работу все еще смотрят как на какое-то бесчестье. По-моему, работать восхитительно. А по-вашему?

Тереза (слабо усмехнувшись). Как когда. Хорошо, конечно, заниматься тем, что очень любишь, — как Флоран.

Мари. Нет, я говорю сейчас не о людях искусства. Я говорю об обычной работе, о jоЬ [(англ.) — работа], о должности с хорошим жалованьем в банке, рекламном бюро или страховом агентстве.

Г-жа Базен (с террасы). Я всю жизнь работала не покладая рук: то вязала, то плела кружева, то еще что-нибудь придумаю, и мне это всегда было по душе. Я не из тех лентяек, что любят сидеть сложа руки. У меня два садовника, но мне случается и самой подрезать розовые кусты.

Мари. Работа — это, во-первых, превосходное средство самодисциплины и, во-вторых, что особенно важно для девушки, — это полная независимость.

Тереза. Знаете, те, кто служит в конторе или мастерской, частенько поглядывают на часы.

Старшая мастерица. А у нас, чтобы положить этому конец, господин Лаперуз велел снять все стенные часы в запретил носить ручные. Все делается по звонку.

Тереза (взяв за подбородок молоденькую ученицу, которая стоит перед ней на коленях). Скажи-ка ей, что сидеть изо дня в день у господина Лаперуза не такое уж большое развлечение.

Старшая мастерица. Могу вас заверить, мадемуазель, что все мастерицы нашей фирмы довольны своей судьбой и даже очень довольны…

Тереза (тихо, улыбаясь ученице). Еще бы.

Г-жа Базен. В мое время мастерицы работали по шестнадцать часов в день. В каком-то смысле они, конечно, стали счастливее, зато в прежнее время им чаще делали подарки. Сколько раз я, бывало, сама дарила портнихам, приходившим шить у меня на дому, платья, которые еще вполне можно было носить. А теперь никому из нас это и в голову не придет — мастерицы не беднее нас с вами. Кто на этом проиграл? Не мы, конечно.

Мари. Я чувствую, что вы на редкость старомодны, дорогая моя Тереза! Как видно, ваш идеал — это девушка-домоседка. Неужели вас никогда не раздражала семейная обстановка?

Тереза (с улыбкой). О, у меня случай особый. Моя семья…

Г-жа Базен. Вы правы, Тереза. Не сдавайте позиций! Мари у нас революционерка.

Мари. А как же иначе! Я считаю, что молодая девушка должна работать. Во-первых, в этом есть что-то спортивное, это развлекает, наконец, это даже шикарно, — само собой, если работаешь не из нужды. Что поделаешь, тетя, надо идти в ногу со временем!

Г-жа Базен. Мы тоже так говорили в свое время. Только в ту пору мы требовали, чтобы нам разрешили ездить на велосипедах.

Мари. Дети из буржуазных семей все еще считают себя избранниками божьими. И напрасно. Все мы сделаны из одного теста, и наш общий земной удел — работать.

Старшая мастерица. Совершенно с вами согласна, мадемуазель. Девушка, которая хочет быть современной, должна работать. Только, к сожалению, многие еще не задумываются над этим вопросом.

Тереза (ученице). Зато ты, наверно, хорошенько обдумала этот вопрос, и не раз, прежде чем поступить к господину Лаперузу?

Старшая мастерица (с вежливым смешком). Вы шутница, мадемуазель… Впрочем, я понимаю, вам наш маленький спор совсем неинтересен. Когда выходишь замуж, это дело другое. У вас дом, семейные обязанности… Но если девушка свободна, как мадемуазель Франс, — она должна работать — в этом я решительно убеждена. Кстати сказать, господин Лаперуз предусмотрел очень простые и изящные ансамбли для девушки, которая служит… В нынешнем сезоне он предлагает две модели: одну для первой половины дня, другую на послеобеденное время. А ведь это вопрос куда более сложный, чем кажется с первого взгляда. Не забудьте, что девушка, которая днем работает, а в семь часов вечера идет куда-нибудь развлекаться, физически не успевает переменить туалет к коктейлю или ужину. Поэтому пришлось создать модель, которая была бы одинаково уместна на службе, в кабаре, в кино и, на худой конец, даже в театре — конечно, не первого ранга. Если вы и в самом деле осуществите ваши планы, мадемуазель, я уверена, что господин Лаперуз охотно пришлет вам с кем-нибудь из наших мастериц эти две модели для ознакомления.

Мари. Благодарю вас, но я собираюсь поступить на работу не раньше осени. На летние месяцы со всех сторон сыплются приглашения, так что пока это просто невозможно, а вот в октябре, если у него появится интересная модель, — буду очень рада.

Старшая мастерица. Я передам ему, мадемуазель. Жанна, поднимите складку повыше.

Мари. Но зато с октября, дорогая тетя, держу пари, я буду работать с утра до вечера не в шутку, а всерьез.

Г-жа Базен. Я всегда говорила, что ты сумасбродка.

Старшая мастерица. Не скажите, мадам. Никто не знает, что нас ждет завтра. В наши дни работа — это не просто приятное времяпрепровождение для бездельников, она стала необходимостью.

Мари. А тетя не хочет этого понять. Она все еще живет довоенными представлениями и не понимает, как зыбко нынче социальное положение каждого. Старые времена канули в вечность, тетя. Теперь мы вынуждены работать.

Старшая мастерица. Увы! До тех пор, пока живы… (Пауза. Терезе.) Вы не устали, мадемуазель?

Тереза. Нет.

Старшая мастерица. Теперь уже не долго, но фасон этих рукавов требует особой тщательности. (Мари.) И все-таки обидно, если из-за ваших планов вы откажетесь от очаровательного ансамбля для зимнего спорта, о котором я вам говорила.

Мари. О, почему же! Зимой я непременно устрою себе месячные каникулы. Я же не сектантка.

Старшая мастерица. Чудесно. Вы меня успокоили. Я была бы искренне огорчена, если бы его носила другая дама. Честное слово, он прямо создан для вас.

Мари. И главное, знаете, вначале для меня, как и для многих других, снег, лыжи были снобистской прихотью, а теперь я просто не могу без них обойтись! Но если я поступлю на работу, я сама буду оплачивать гостиницу и костюмы. Никто не посмеет проверять мои расходы в Межеве. Сколько захочу, столько и буду тратить.

Старшая мастерица. В этом большое преимущество девушки, которая служит.

Мари. Еще бы! Мастерицы и машинистки в глубине души завидуют нам, но они не ценят своего счастья. Не ценят свободы, которую дают заработанные деньги, свои собственные деньги. Знали бы они, как под предлогом хорошего воспитания дочерей в самых лучших французских семьях скряжничают…

Тереза (ученице). Теперь понимаешь, как тебе повезло! А ты, верно, и не знала?

Мари. Но это же совершенно ясно! В наши дни полноправная женщина — только та, которая сама зарабатывает себе на жизнь. Возьмите, к примеру, — одна моя приятельница уже почти год работает в банке секретарем-машинисткой. И вот результат: мне так и не разрешили обзавестись собственной машиной, а она собирается купить себе маленький «родстер»!

Тереза. Машинистка? У нее на редкость хорошее место…

Мари. Конечно, она внесет за машину только часть денег. Остальные добавит ее отец.

Тереза. Ах вот оно что.

Мари. Как только она купит машину, она поедет с подругой в Грецию и в Италию, останавливаясь по пути…

Тереза. А как же служба в банке? Неужели ей дадут такой большой отпуск?

Мари. Конечно! Это ведь банк ее дяди. Он даст ей любой отпуск, какой она попросит.

Тереза. Тогда понятно…

Г-жа Базен. И все-таки, девочка, что бы ты ни говорила, желание работать на других кажется мне нелепостью. Не понимаю тех, кто соглашается, чтобы ими командовали! Что касается меня, я всегда любила быть сама себе хозяйкой.

Старшая мастерица. Понятно, мадам. Вот почему девушки из таких прекрасных семей, как мадемуазель Франс, заслуживают всемерного поощрения и горячей поддержки, — ведь они добровольно отказываются от своих социальных преимуществ, увы, отчасти уже призрачных. Но я уверена, что очаровательные костюмы, которые господин Лаперуз сделал специально для служащих девушек, во многом облегчат для них испытание. По-моему, даже названия моделей прелестны. Одна из них из плотного фая каштанового цвета с короткой накидкой из выдры так и называется «Сорок часов», другая — более нарядная, с блузкой из парчи, очень строгая, темно-синего цвета, единственное украшение — скромная брошь из настоящего жемчуга, называется «Юная синдикалистка».

Г-жа Базен. Странно, как меняется язык. В мое время синдикалистами звали тех, кто пускал под откос поезда.

Старшая мастерица (поднимаясь с колен). Ну вот и все. Если вы потерпите еще пять минут, мадемуазель, будет готова и накидка, и тогда вы сможете судить о туалете в целом. Идемте, девушки. Надо торопиться, иначе мы опоздаем на поезд. (Направляется к выходу вместе с помощницами.)

Тереза (бежит за ними и удерживает за руку ученицу, которая смотрит на нее с удивлением). Послушай… Извините мадемуазель, я хочу поговорить с этой девочкой.

Старшая мастерица. Пожалуйста, мадемуазель. Мы будем ждать тебя в бельевой, Леонтина. (Уходит с мастерицей.)

Тереза (отводит девочку в сторону). Тебя зовут Леонтина?

Ученица. Да.

Тереза. Сколько тебе лет?

Ученица. Четырнадцать. Я просто маленького роста. Нас в семье пятеро детей, и я самая младшая…

Тереза. Тебе придется просидеть целый вечер над моим платьем…

Ученица. Подумаешь. Мне не впервой. В этот раз даже интересно, — ехали поездом.

Тереза. Послушай, Леонтина, я хотела тебе сказать, понимаешь, я тоже знаю, что они говорят неправду. Я тоже знаю, как скучно и тяжело сидеть за работой и как устаешь от нее, когда это изо дня в день… Понимаешь, как бы тебе объяснить… Тебе покажется глупым… Это платье… я надену его всего один раз… а оно дорогое. Год твоей работы у Лаперуза… Послушай. (В смущении наклонившись к уху девочки.) Прости меня за мое платье, Леонтина… (Подталкивает ее к выходу.) Ступай, ступай теперь… И не смотри на меня так. В общем-то ничего тут забавного нет…

Ученица убегает.

Г-жа Базен (смотрит на нее поверх очков). Ужас, до чего худы эти девчонки. Впрочем, меня это не удивляет. Я их наблюдала в Париже. Весь их обед — кофе со сливками и булочка. Они предпочитают потратить деньги на помаду, а не на антрекот. Теперь уж я стара, мне приходится соблюдать диету, но, когда я была молоденькой, я ни за какие блага в мире не отказалась бы от хорошего бифштекса.

Тереза резко поворачивается, точно собираясь что-то сказать, встречается взглядом с Гартманом, который улыбается, покуривая трубку. Она, осекшись, тоже улыбается.

(Складывая свое вязанье.) Ну вот, я закончила еще один ряд. Работа у меня идет медленно. И вечно я спускаю петли: я и прежде-то не была ловкой вязальщицей. Но бедняки так благодарны нам, когда мы вяжем для них своими руками! (Мари.) Вот ты все хочешь нас убедить, что тебе надо служить, чтобы иметь больше карманных денег. Но ты же знаешь, если ты согласишься вязать вместе со мной для бедных, я готова платить тебе пятьсот франков за свитер. По крайней мере обе будем делать доброе дело.

Мари вместо ответа пожимает плечами. Чувствуется, что это старый, ни к чему не приводящий спор.

Ну, прямо беда! Нынешние девушки не то, что мое поколение. Они знать не знают, что такое благотворительность. Нас-то приучали болеть душой за сирых и убогих. А теперешняя молодежь? Ей бы только свои удовольствия. (Встает.) Пока не стемнело, пойду погляжу на розы. Тут у меня один сорт, очень нежные, я заплатила за них бешеные деньги, и с ними очень много возни. Позовите меня, Тереза, когда будете примерять накидку. Ты пойдешь со мной, дорогая?

Мари (вставая). Если хотите, тетя.

Г-жа Базен (идет к выходу, опираясь на плечо Мари). Ты пойми, у этих бедняг зимой всегда не хватает теплой одежды. Если бы ты согласилась вязать вместе со мной, я не пожалела бы и тысячи франков за свитер.

Уходят.

Гартман (улыбаясь Терезе). Гм… Кажется, на этот раз мы были на волосок от гневной вспышки…

Тереза (с улыбкой опускает голову). Самой мне теперь уже все равно. Мне было стыдно из-за этой девчушки… Я просто глупа.

Гартман (серьезно). Вы никогда не бываете глупой, Тереза.

Пауза. Они прислушиваются. Флоран играет за сценой.

Тереза (шепотом, с улыбкой, полной нежности). Он хорошо играет. Он счастлив, правда ведь? Я так стараюсь.

Гартман. Он счастлив.

Тереза. Я хочу верить в него, Гартман, хочу верить в них. Я хочу понять, все понять. Прежде я не старалась понять. Я думала: я слишком молода, когда состарюсь — пойму. Я хотела взбунтоваться изо всех сил. А теперь…

Гартман. Теперь?

Тереза (с улыбкой). Я стараюсь… (Пауза.) Но почему они так милы, так безмятежны и так жестоки, не подозревая об этом?

Гартман. Госпожа Базен всю жизнь прожила в красивых особняках, среди роз и рукоделья…

Тереза. Мари, конечно, и добра и чиста, но в то же время режет, как лезвие. Я ее боюсь.

Гартман. Она только что вышла из своего колледжа, не ведает ни стыда, ни собственной плоти, и голова ее набита новомодными идеями…

Тереза (с боязливой улыбкой). А он?

Гартман (разводит руками). Он — это он.

Тереза. Вы ведь слышали сейчас их разговор. Они не сказали ни одного худого слова. Они ни разу не обмолвились ни о своих выгодах, ни о своих привилегиях, они уверены, что их рассуждения великодушны и справедливы. Но как все это было бессердечно… Я часто пытаюсь болтать с Мари. Казалось бы, где и найтись общему языку, как не у двух девушек-ровесниц. Смешно, но нам не о чем говорить. Госпожа Базен иногда дает мне житейские советы. А я — я чувствую себя старухой по сравнению с ней и боюсь, как бы ненароком не открыть ей глаза на жизнь.

Гартман (взяв ее за руку). Как спокойно вы теперь говорите об этом!..

Тереза (с улыбкой). Я так надрывалась криком… О, эти шесть дней, эти страшные шесть дней… Иногда мне казалось, что в моей душе какой-то конь взвивался вдруг на дыбы… (Пауза. Задумалась.) Он ускакал. Мчится прочь. Он уже далеко… Не стоит о нем жалеть. Это было злое животное.

Гартман. Вы неправы, Тереза. Это был прекрасный конь, черный, гордый и норовистый… Но и жалеть, что вы отпустили его на волю, не стоит: это была плата за ваше счастье. За то постыдное счастье, от которого он рвался прочь изо всех сил, — помните? А я уверен, что это постыдное счастье уже начало обволакивать вас, стало вашей жизнью…

Тереза. Это правда. Мне теперь нужно их тепло, раз они отняли у меня мое… Но какая странная комедия — это их счастье!

Гартман. Придется вам выучить свою роль.

Тереза. Я учу изо всех своих сил. Во мне уже появляется безмятежность и мягкость. Я чувствую себя не такой упрямой, правда, и не такой чистой… Я чувствую, как душевный покой, точно порок, с каждым днем все уверенней разъедает мою душу. Я больше не докапываюсь до сути вещей, я все готова понять, объяснить, ничего не требую… Конечно, и сама становлюсь не такой ранимой. Вскоре все мои горести расползутся прочь и забьются где-нибудь под камни, а у меня останутся только игрушечные печали — как у них.

Гартман. Вы сказали «вскоре». Значит, еще не все горести расползлись прочь?

Тереза (опять улыбается). Тсс! Послушайте, как он играет…

Пауза, музыка.

Как все легко, когда он играет. Я точно змейка, потерявшая свое ядовитое жало… Теперь мне остается только тихонько стареть, слушая, как он играет. Прислушайтесь… Каждая нота водворяет что-то на свое идеальное место… О, какой налаженный и страшный механизм их счастье, Гартман! Все дурное становится злым духом, с ним, улыбаясь, вступают в единоборство, ради упражнения сил, и его всегда сокрушают. Нищета — повод проявить свою доброту и милосердие… Работа, как вы только что слышали, приятное времяпрепровождение для ленивцев… Любовь — безмятежная радость, без порывов, терзаний, сомнений… Послушайте, Гартман, как он играет, не задавая себе никаких вопросов. Я — только радость среди прочих его радостей. Стоило ему уверовать, что он опутал меня своим счастьем, пролив единственную слезинку, и он отсеял все сомнения. Он уверен во мне, как и во всем прочем. (Добавляет едва слышно.) А я далеко не уверена в себе.

Гартман. Он вас любит, Тереза.

Тереза. Я хочу в это верить, Гартман, хочу верить всей душой. Если бы я могла сберечь навеки под стеклом ту слезинку, которую он пролил из-за меня и которую я сняла кончиком пальца… Но она высохла, и у меня ничего не осталось.

Гартман. У вас осталась ваша мука и ваша любовь… Это благая доля.

Тереза. Гартман, моя любовь ему не нужна, он слишком богат!.. (Выпрямившись, кричит.) О нет, меня еще не до конца приручили, еще есть вещи, которых я не желаю понимать!.. (И вдруг удивленно замолкает.)

Девочка-судомойка медленно проходит по террасе, пожирая глазами Терезу. Видно, что она боится, что проникла туда, куда ей запрещают ходить.

Судомойка (как только Тереза обернулась, спасается бегством, смущенно бормоча). Ой, простите, мадемуазель… Я нечаянно…

Гартман (подходит к Терезе). Вы ни разу не замечали ее уловок? Каждый вечер ради вас она пробирается в эту запретную для нее часть сада. Ее могут выбранить и даже прогнать, но целый день она занята на кухне и только вечером на несколько секунд может увидеть вас, налюбоваться вами. Как знать, может, вы для нее сам господь бог.

Тереза. Я? Но это нелепо…

Гартман. Этой бедной судомойке вы должны казаться такой красавицей — вы такая чистая, от вас так хорошо пахнет. Она наверняка страдает из-за вас. Вы ни одной минуты не принадлежите ей, но ведь она не бунтует.

Тереза (шепотом). Но, Гартман…

Гартман. Она вас любит. Между тем вы ни разу не сказали ей ни слова, чтобы помочь сохранить веру. И как знать, может, у нее самой где-нибудь во дворе есть собачонка, привязанная к конуре, и каждый вечер она ждет свою хозяйку, чтобы поймать ее взгляд, а та и не замечает…

Пауза. Слышно, как играет Флоран.

Тереза (тихо). Спасибо за помощь, Гартман. Но чтобы так любить, надо растоптать всю свою гордость.

Гартман. Не сопротивляйтесь. Вы увидите, Флоран расточает вокруг себя тысячи маленьких радостей — надо только уметь смиренно принимать их. Мало-помалу в вас совершится странное превращение. Не сопротивляйтесь. Вы начнете думать, как они, вам будет это казаться естественным. Я тоже был человеком, я бунтовал. Но череда безоблачных дней втянула меня в свою орбиту… Вот увидите, мало-помалу вы разучитесь чувствовать боль. И ничего не будете требовать от них — кроме крошечной частицы их радости.

Тереза (помолчав). Но ведь это все равно что отчасти умереть.

Гартман. Да, отчасти.

Тереза. Я его люблю, Гартман. Я согласна быть мертвой рядом с ним. Но вы? Он говорил мне, что вы богаты, у вас не было нужды становиться его импресарио.

Гартман (тихо). Я люблю божество, обитающее в его пальцах.

Пауза. Флоран продолжает играть.

Тереза (вдруг по-детски, из глубины громадного кресла, куда она забилась). Надо просто не думать, что где-то есть другие люди, которые живут, мучаются, умирают… Я останусь здесь навсегда. Буду выходить из дому только с ними, буду ездить в их удобных вагонах, жить в их отелях, где такие вежливые хозяева, правда, Гартман?

Гартман (тихо). Да, Тереза.

Тереза. Я буду устремлять свой взгляд только туда, куда смотрят они, — на цветы, на драгоценные камни, на добрые лица… И я стану безмятежной и ясной, как они, и ничего больше не буду знать. (Повторяет, как ребенок, зачарованный сказкой.) Ничего больше не буду знать, Гартман. Вот, наверное, самое хорошее — ничего не знать.

Гартман. Да, Тереза.

Тереза. Счастье — это увертка хитрецов и ловкачей… Но не бойтесь, я научусь, я тоже научусь.

Гартман (с некоторой грустью). Да, Тереза, вы тоже.

Экономка (поспешно входит). Мадемуазель… мадемуазель… Приехал ваш отец…

Тереза (побледнев). Отец?

Экономка. Да, мадемуазель. Оп такой взволнованный… Приехал с вокзала на такси… Говорит, что ему надо немедленно увидеть мадемуазель.

Гартман. Тереза, я уйду, но если я вам понадоблюсь, не забудьте, что я до поздней ночи сижу в своей комнате, у окна. (Уходит.)

Вбегает взволнованный Тард. Театральным жестом воздевает руки к небу, но осекается, увидев выражение лица Терезы. Экономка уходит. Тард снова повторяет свой жест, но несколько менее аффектированно.

Тереза. Ну говори, в чем дело?

Тард. Это ужасно!

Тереза. Что ужасно? Я запретила тебе являться сюда.

Тард. Говорю тебе, это ужасно. Твоя бедная мать…

Тереза. Что с нею?

Тард. Боже, боже!

Тереза. Да говори же! Она заболела, умерла?

Тард. Почти. Ударилась об угол рояля!

Тереза. И ты явился, чтобы это сообщить?

Тард. Бессердечная дочь! Она ударилась головой и едва не отдала богу душу. А из-за чего? Знаешь ли ты, из-за чего? Перед тобой стоит поруганный муж! У твоей матери был любовник!

Тереза. То есть как?

Тард. Госта.

Тереза. Но ведь ты уже тринадцать лет знаешь об этом!

Тард. Да, я знал, но знал я один! А теперь это знают все. Сцена на глазах у всех, чудовищный скандал во время концерта, безобразная перебранка. И сейчас еще краска стыда заливает щеки твоего отца… Госта ударил ее кулаком… И, конечно, все из-за тебя!.. Слава богу, меня в это время не было! (После небольшой паузы.) Когда я вышел из отдельного кабинета…

Тереза. Ты спрятался в отдельном кабинете?

Тард. Почему спрятался? Я случайно находился там. Так вот, когда я вышел из кабинета. Госта уже ушел — опять посреди концерта! — а твою мать привели в чувство. Он будто бы заявил, что убьет твоего жениха, и взял револьвер. Но ты меня знаешь. Я схватил такси. Вскочил в поезд. Потом во второе такси. За первое такси — семнадцать франков, за поезд — восемьдесят. Это был скорый, в нем только первый и второй класс. А такси с вокзала — двадцать пять франков… Оно ждет у дверей… Я так спешил, не захватил ни гроша… (Для вида ощупывает карманы.)

Пауза. Тереза не двигается с места.

(Снова шарит по карманам.) Счетчик щелкает… Ты не можешь мне дать?.. Мы рассчитаемся…

Тереза (вдруг кричит). Ты получишь свои деньги! Замолчи хоть на минуту!

Тард (которому эта мысль не дает покоя). Но ведь… счетчик включен, дочурка…

Тереза. Ну и пусть.

Тард. Плохо ты встречаешь отца. Ты могла бы хоть спасибо сказать, что я ушел с концерта, чтобы предупредить тебя об опасности. Ты ведь не так уж давно бросила сцену и знаешь, как косо смотрит дирекция на замены… Госту заменили, меня тоже… у твоей матери голова обвязана шарфами и обклеена пластырем… Я ничуть не удивлюсь, если нас выставят и отсюда…

Тереза (почти умоляя). Замолчи, замолчи. Я дам тебе столько, сколько ты захочешь.

Тард. Молчу.

Тереза (после паузы). Госта очень страдает с тех пор, как я уехала?

Тард. Конченый человек. Пьет без просыпу. Даже твою мать больше не колотил… Ты не представляешь. Да что там!.. Я тебя посмешу: как-то вечером вижу — сидит в уголке и плачет в три ручья над футляром от твоей скрипки… Помнишь, красный сатиновый чехол на ватине, это он подарил ого тебе, когда ты была еще девчонкой.

Тереза. Это правда, папа?

Тард. Чудак! Он два раза дрался из-за тебя. Первый раз с папашей Лебонзом, в день нашего отъезда, — тот, видишь ли, сбрехнул что-то про тебя. Менаду нами, я очень рад, что Госта ему всыпал. Представляешь, этот негодяй не расплатился с нами. Мы даже подавали на него жалобу… Но это разговор особый… А в другой раз он сцепился с официантом из кафе Руаяль. Помнишь, высокий, чернявый, с такой нагловатой рожей?.. Ну так вот, он спросил у Госты, ухмыляясь, как ты поживаешь… И тут началось! Госта схватил сифон, у того оказался нож. Дело кончилось в полиции. Представляешь, какая молва идет о нашем оркестре!.. А я-то из кожи вон лезу… Ну ладно, после той истории я решил, что уж теперь все поутихнет. Так нет же! Нынче вечером твоя мать, дура этакая, возьми да и скажи ему, что, уж конечно, ты очень счастлива здесь.

Тереза. За это он и ударил ее, папа?

Тард. За это, дочка. Вот уж, что называется, отчаянная голова!

Тереза. Но, в конце концов, чем ему мешает, что я счастлива?

Тард. Вот то-то и оно, девочка! (С внезапной тревогой.) Послушай, Тереза, жаль все-таки, счетчик-то щелкает. Может, ты дашь мне…

Тереза (вдруг кричит с тоской). Зачем ты приехал все это мне рассказывать, папа?!

Тард. Ты шутишь. Ведь ты моя дочь. А он, в конце концов, мои зять, будущий зять. Не могу же я допустить, чтобы вас перестреляли… Надо немедленно вызвать полицию… Скажу тебе по честному, я предпочел бы, чтобы Госта не знал о моем приезде. Так что если ты мне дашь… Через полчаса как раз отходит поезд… (Пауза. Невольно добавляет.) А такси у ворот. Мне даже за вызов не придется платить, я ведь тебе сказал, он не выключил… (Жестом поясняет, о чем речь.)

Тереза (в смятении поднимает голову, она не слушала его). Что?

Тард (повторяет с усилием). Я говорю, что уеду на этом же такси и сэкономлю на вызове, потому что вот уже час, как счетчик щелкает… Конечно, за стоянку — дешевле, и все же…

Тереза (все еще не слушая, бормочет). Зачем ты приехал, папа? Ведь это и так не легко — почувствовать себя счастливой…

Тард. Ты чудачка, дитя мое! Я приехал, пренебрегая опасностью и расходами, потому что чувствовал, — это мой долг. Если бы ты могла дать мне семнадцать… плюс восемьдесят… да плюс пятнадцать…

Тереза. На, вот тебе двести франков. И молчи…

Тард. Но ведь еще обратный путь, доченька…

Тереза. На, на, возьми…

Тард. Подожди, теперь ты даешь слишком много! (Делает вид, что шарит по карманам.) У меня нет при себе денег. Хочешь, я тебе вышлю свой долг переводом? Значит, я должен тебе… около шестидесяти франков…

Тереза. И он плакал над моим красным чехлом, папа?

Тард (прыснув). В три ручья, дочурка, в три ручья! (Видя, что Тереза не смеется, поправляется.) Просто как безумный. (Снова с тревогой.) И этот безумец будет здесь через пять минут. Ты ведь знаешь, в наше время да еще с этим автоматическим оружием, раз, два, и готово, трупом больше — велика ли беда. Тут и дочь, а заодно и отец и мать… Уверяю тебя, ты должна решиться… (Вынимая часы.) Если бы я не боялся опоздать на поезд…

Тереза (шепчет). Госта тоже едет сюда, папа. Все персонажи моего прошлого один за другим явятся сюда, чтобы вернуть меня.

Тард. Я надеюсь, дитя мое, что, явившись сюда, он встретит двух жандармов, которые живо его сцапают! Сначала слезы проливает — тоже курам на смех, но это еще куда ни шло. Но драки, и этот отъезд с револьвером… Что он о себе воображает, этот субъект?

Тереза. Правда, папа, что он о себе воображает, что вы все о себе воображаете?

Тард. Он любовник твоей матери. Ладно. Пусть устраивает ей сцены, если уж ему приспичило!.. Но тебе, моя крошка! Преследовать тебя в доме твоего жениха… Да еще в тот вечер, когда ты примеряешь свое подвенечное платье, белоснежное и непорочное… Ах, какое платье! Но знаешь, я уж и сам начинаю сомневаться!.. Ты уверена, что никогда не спала с Гостой?

Тереза (улыбаясь против воли). Уверена, папа. Я за все время не сказала ему двух ласковых слов.

Тард. Тогда на что он надеется? Даже если он поднимет здесь пальбу, попадет он или нет в твоего жениха, чего он добьется? Какой ему от этого прок?

Тереза. А тот, что он потеряет меня безвозвратно, папа. И сам дойдет до предела отчаяния. Все вы этого не понимаете, — но на самом краю отчаяния есть светлая опушка, и там чувствуешь себя почти счастливым.

Тард. Странное счастье!

Тереза. Да, папа, странное счастье, и оно не имеет ничего общего со счастьем, как его понимаете вы. Жуткое счастье. Грязное, постыдное счастье. (Вдруг кричит и в страхе цепляется за него.) Но я не хочу, не хочу больше такого счастья! Я хочу, я тоже хочу быть счастливой! Хочу быть счастливой, как другие! Не хочу больше ничего знать о вас…

Экономка (входя). Мадемуазель, вас спрашивает еще какой-то господин.

Тард (с воплем). Какой господин? Какой господин, черт его возьми! Как его имя?

Госта (входя). Это я, Тереза.

Тереза (экономке). Оставьте нас.

Экономка уходит.

Госта (глухо, не двигаясь с места). Где твой жених? Мне надо с ним поговорить… (Делает шаг вперед.)

Тард (отступает и вопит, подняв руки кверху). Ой, нет, только не меня! Я ни при чем, Госта, я ни при чем! Я здесь случайно, совершенно случайно. (Хочет крикнуть, но голос его срывается.) На помощь!

Госта. Заткнись! Слышишь!

Тард (прячась за спину Терезы). Да-да, Госта. Я заткнусь, заткнусь… Ты прав, я заткнусь. Я тут ни при чем. Мне что — я молчок, и все тут.

Госта. Где твой жених?

Тереза. Вынь руку из кармана, Госта.

Госта. Где твой жених? Мне надо с ним поговорить.

Тереза. Вынь руку из кармана, слышишь? Я приказываю тебе — вынь руку из кармана!

Тард (забившись в угол). Вот именно, пусть вынет руку из кармана!

Госта. Где твой жених, Тереза? Ты поняла: мне надо с ним поговорить.

Тереза (борется с ним). Вынь руку из кармана, я требую. Вынь руку из кармана и отдай это мне.

Тард (издали). Осторожней, дочка, осторожней!

Госта (пытаясь ее оттолкнуть). Уйди, Тереза.

Тереза (продолжая бороться). Отдай… Нет, ты отдашь.

Госта. Господи, да уйди же…

Тереза. Не сопротивляйся, ты меня поранишь… Отдай, Госта, или я разряжу его себе в грудь… Ты ведь этого добиваешься? Этого? (Вырывает у него револьвер.)

Тард. Уф!

Тереза. А теперь посмотри мне в глаза.

Госта (опустив голову). Нет.

Тереза (непреклонно). Посмотри мне в глаза, Госта!

Госта (поднимая голову). Ну?

Тереза. Ты хотел его убить?

Госта. Да.

Тереза. За что?

Пауза. Госта отводит глаза.

Отвечай. За что?

Госта. Не знаю.

Тард (вспылив, он уже больше не боится). Нет, как вам это нравится! Не знает! А ну-ка, дай мне эту пушку, девочка, дай мне ее сюда…

Снова пауза.

Госта (вдруг бормочет). Я негодяй, Тереза, я не должен был приходить сюда. Позови своего жениха, пусть он выгонит меня за дверь пинком в зад. Другого я не стою.

Тереза (жестко). Он не должен знать, что кто-то вообразил, будто имеет на меня такие права, что может являться сюда и устраивать мне сцену. Убирайся отсюда сам.

Госта. Ты права. Я не стою даже пинка.

Тереза (тихо). Я не люблю тебя, Госта. Я никогда не любила тебя. Если бы даже я не встретила его, я все равно никогда не полюбила бы тебя. Ты подумал об этом, когда ехал сюда?

Госта. Подумал.

Тереза. И все-таки поехал?

Госта. Я полчаса стоял перед решеткой сада, не решаясь войти…

Тереза. Зачем же ты вошел? Я не хочу тебя видеть. Я счастлива здесь, понимаешь? Я счастлива, и я его люблю. Что мне до твоих мук и твоей нищеты. Я люблю его, слышишь, люблю!.. Зачем ты пришел сюда и тычешь нам в глаза своим несчастьем? И вообще как ты смеешь улыбаться, когда я говорю тебе, что люблю его и что я счастлива? Ты уродлив, Госта, ты стар, ты ленив. Ты всегда твердил, что мог бы играть лучше других, и никогда ничего не делал…

Госта (пристально глядя на нее). Да, Тереза.

Тереза. Ты пьешь, потому что, когда ты пьян, тебе кажется, что ты на что-то способен, и все твои деньги уходят на выпивку. У тебя не осталось даже приличного костюма, но ты и этим гордишься, воображаешь, что засаленный пиджак с продранными локтями — это рубище гения… Если уж ты такой мужественный и сильный, как воображаешь, не лучше ли начать с того, чтобы бросить пить и купить себе ботинки…

Тард. Доченька, доченька, но доводи его до крайности.

Тереза. Когда ты сидишь за роялем, твои пальцы трясутся, и ты все чаще мажешь, ведь правда? Лучше бы ты доказал свою любовь, свою великую любовь к музыке — бросил пить и работал бы изо дня в день.

Госта (по-прежнему глядя на нее). Да, Тереза.

Тереза. А если ты хотел доказать свою любовь ко мне, то тебе тоже не следовало приходить. Ты взял револьвер и отправился сюда, вообразив себя поборником справедливости… А знаешь, что она такое — твоя справедливость? Если ты сам не понял, я тебе объясню: это ненависть. Ненависть неудачника ко всем, кто красивее и счастливее тебя.

Госта (с внезапным воплем). Неправда, Тереза!

Тереза. Правда. (Тоже кричит.) Ты думаешь, я не знаю, что у тебя на уме? Я знаю все твои мысли, знаю их лучше, чем ты, Госта!

Пауза. Госта опускает голову.

(Продолжает тише, странным хриплым голосом.) Какая гордыня, какое чудовищное тщеславие! Я готова сострадать тебе, жалеть тебя, но если ты воображаешь, что наша нищета, невезение, убожество доказывают наше превосходство, — ты ошибаешься.

Госта (глухо). И это говоришь ты, Тереза?

Тереза. Да, я. Я. Что тебе еще от меня надо, говори?

Госта. Ничего, Тереза. Ты права.

Тереза. Тогда убирайся. Убирайтесь оба, Я хочу быть счастливой и забыть о вас. Вы несчастны, но что мне до этого! Мне повезло — и точка! Вы безобразные, грязные, и мысли у вас тоже грязные, и богачи правы, что на улице обходят вас стороной… Убирайтесь, сейчас же убирайтесь, чтобы глаза мои вас не видели… (Выкрикнув все это, вдруг разражается рыданьями и стонами.) Да убирайтесь же! Вы же видите, я больше не в силах мучиться из-за вас. (Опускается на. пол и рыдает как ребенок.)

Мужчины растерянно смотрят на нее, уронив руки, не смея ничего предпринять. Музыка, которая было умолкла, теперь возобновилась. Госта долго прислушивается. Рыдания Терезы заглохли. Тард тоже слушает, ссутулившись.

Госта (спустя несколько мгновений, обернувшись). Кто это играет?

Тереза (тихо). Он.

Госта (после паузы). И музыка его?

Тереза. Да, его.

Госта (помолчав, снова). Как это у него получается?

Тереза. Он все так делает, Госта: без усилий, не зная неудач, не переделывая заново, не страдая.

Снова молчание, музыка обволакивает их.

Госта. Как это ему удается, Тереза? А я пробую, ищу, начинаю сначала, и ничего у меня не выходит.

Снова пауза, наполненная музыкой.

(Наконец делает движение — подходит к Терезе.) Забудь нас, девочка… Теперь я понял, мы не должны были соваться сюда с нашими грязными харями… Но тебе уже недолго терпеть… Сейчас мы выйдем в сад, ты увидишь, как мы пройдем по освещенной дорожке и канем в ночь. И конец. Мы умрем, и ты заживешь наконец спокойно…

Они снова слушают музыку, которая звучит громче.

(Наконец, вырвавшись из-под ее очарования, идет к двери.) Когда-нибудь, позже… если к слову придется… ты ему скажи, Тереза, что я приехал убить его и ушел.

Тард (следует за ним, вдруг постаревший, одряхлевший, жалкий). И скажи ему, дочурка, что я обдумал все насчет этих денег и постараюсь ему вернуть, хотя бы часть…

Старшая мастерица и ее помощницы возвращаются с платьем.

(Увидев их, берет Госту под руку.) Пошли. Не надо, чтобы нас видели. (Увлекает Госту за собой.)

Оба исчезают.

Старшая мастерица (оживленная, шумная, болтливая). Вот и мы. Я заставила вас ждать, мадемуазель. Извините. Сейчас мы скоренько примерим накидку, чтобы вы могли судить об общем впечатлении… Без накидки туалет не смотрится. (Мастерице.) А ну-ка, помоги мне… (Принимается за дело.) Представляю, какая это будет великолепная церемония…

Тереза (с этой минуты отвечает, как сомнамбула). Да, великолепная.

Старшая мастерица. А в каких туалетах будут подружки?

Тереза. В розовых.

Старшая мастерица. Ах, господин Лаперуз был просто в отчаянии, что их туалеты заказали не ему… У него была прелестная мысль. Но он, конечно, понял щепетильность мадемуазель Франс. Подружек шесть?

Тереза. Да, шесть.

Старшая мастерица. Очаровательно… Право, в этих маленьких церквушках такие церемонии приобретают совершенно особый, воистину изысканный стиль. Шлейф, конечно, понесут дети? В наше время это очень принято.

Тереза. Четверо детей…'

Старшая мастерица. Прелестно! И потом цветы, музыка. А после свадьбы вам, конечно, предстоит прекрасное, увлекательное путешествие? Ах, простите, я так бесцеремонно расспрашиваю…

Тереза. В Швейцарию и в Италию.

Старшая мастерица. В Швейцарию и в Италию. Ну что ж, традиционный маршрут, но, пожалуй, самый прекрасный. Какое неслыханное счастье!..

Тереза (тихо повторяет). Да, какое неслыханное счастье… (Вдруг, задрожав, выскальзывает из рук мастериц.) Послушайте, оставьте меня па минутку… Пожалуйста. Оставьте меня одну.

Старшая мастерица (озадаченная, встает). Но, мадемуазель…

Тереза. Оставьте меня, пожалуйста, оставьте… Платье сидит прекрасно… Оставьте меня…

Старшая мастерица. Но, мадемуазель, мы не кончили примерку, а поезд отходит через полчаса…

Тереза. Я вас уверяю, платье сидит прекрасно… и вообще это не важно… Поднимитесь, пожалуйста, в бельевую, я тоже сейчас туда приду… Я приду, обещаю вам, я тоже приду за вами следом… и сделаю все, что вы захотите… Только оставьте меня… оставьте меня на несколько минут.

Старшая мастерица (задетая). Как вам угодно, мадемуазель. Мы закончим примерку наверху… (Вымещая досаду на ученице.) Ну, живо, собирай булавки! Ты что зеваешь, хочешь, чтобы из-за тебя мы на поезд опоздали?

Они уходят. Пауза. Тереза снимает подвенечную фату и быстро выходит. Музыка обрывается. Через несколько мгновений появляется Флоран.

Флоран. С кем ты разговаривала, Тереза? (Не видя ее, заглядывает за кулисы.)

Когда он возвращается, входит Тереза в пальто, без шляпы. В руках у нее белое подвенечное платье, она кладет его на кресло.

Я искал тебя… Куда ты, дорогая?

Тереза. Мне захотелось выйти на минуту в парк.

Флоран. А зачем пальто? Ведь сейчас жарко…

Тереза (тихо). Меня что-то знобит.

Флоран (привлекая ее к себе). Знаешь, сегодня днем мы с Гартманом составили подробный маршрут нашей поездки. Представляешь, это было нелегко. Мне хотелось показать тебе все свои любимые места… Мы бы их за всю жизнь не объехали… Но все же есть одна скала на берегу озера в Люцерне, куда мы обязательно придем с тобой вдвоем и будем вместе ждать восхода солнца… И еще есть портрет итальянской герцогини эпохи Возрождения, она похожа на тебя. Мы непременно должны вместе увидеть ее в галерее Уффици…

Тереза. Да, дорогой…

Флоран. Знаешь, я так счастлив нынче вечером… Мне так хорошо… А тебе?

Тереза (улыбаясь через силу). И мне, дорогой. Ты работал?

Флоран. Ты слышала? Анданте идет легко…

Тереза. Поиграй еще, дорогой, прошу тебя…

Флоран. А ты будешь слушать из сада?

Тереза. Да, дорогой, иди же играй… Тебе ведь самому до смерти этого хочется, я по глазам вижу.

Флоран (на лету целуя ее, исчезает). Ты понимаешь, так легко идет… Я счастлив…

Тереза. Да, дорогой. (После его ухода несколько мгновений стоит неподвижно, потом негромко.) Понимаешь, Флоран, сколько ни хитри и ни закрывай глаза… На свете всегда найдется бездомная собачонка, которая помешает мне быть счастливой…

Музыка за сценой звучит снова.

(Ласково проводит рукой по белому платью, потом быстро ее отнимает. Повернувшись лицом к, гостиной, где играет Флоран, шепчет, словно ей еще много надо ему сказать.) Понимаешь… (Но вдруг резко поворачивается и исчезает во тьме.)

На сцене только роскошное подвенечное платье, сияющее ослепительной белизной в темноте. На верхних ступенях лестницы незаметно появляется Гартман. Он безмолвно наблюдает за уходом Терезы. Пауза.

Гартман (сквозь стекло провожает ее взглядом во мраке парка. Наконец шепчет). Она знает все, что ее ждет, и уходит, хрупкая и решительная, мыкать горе по белу свету… Музыка за сценой звучит все более мощно.

Занавес