Pierre Jakez Hélias — LES FOUS DE LA MER (1965)
Действующие лица:
Мишель,
Лан-Мария,
Гаид,
Смуглянка,
Мать.
Нижнее помещение ветряной мельницы на крайнем западе Бретани. Мельница огорожена стеной, которую видно через две узкие двери: одну — на переднем плане слева, другую — справа, в глубине. Между ними — парус, натянутый на сломанную мачту, он служит пологом, за которым лежит мать. Она не видна зрителю, слышен только ее голос. Мишель, облокотившись на притолоку правой двери, вслушивается в глухой рокот моря. В центре комнаты Лан-Мария чинит парус. Он сидит на стремянке, к которой прислонен его костыль. Еле слышным голосом он напевает заунывную песню — плач о погибших в море; иногда начало фраз он выкрикивает неожиданно громко.
Голос матери. На этот раз ты умрешь, Мари-Жанна Керноа. Какая разница — через несколько минут или через несколько часов! Напрасно ты так долго боролась! Всю свою жизнь ты сражалась с морем. Но в тот день ты выпустила весла из рук и упала на скамью. Ты была сломлена. Твой сын Мишель, твой матрос, на руках перенес тебя сюда, в эту мельницу, в наше логово. А твой другой сын, хромой Лан-Мария, постелил тебе постель из водорослей за этим старым парусом, который не надует уже никакой ветер. И ты в агонии. Теперь они оба около тебя ждут, когда ты умрешь. Ну развяжи им руки!
Мишель (брату). Хватит! Заткнись!
Лан-Мария. Ты не хочешь, чтобы я пел?
Мишель. Нет. Так лучше. Отвлекает от дум.
Лан-Мария. Кого?
Мишель. Нас обоих.
Лан-Мария. А что нам тогда остается?
Мишель. Ничего.
Лан-Мария. Пусть будет так!
Голос матери. Они не выдерживают. Жизнь слишком тяжела. Никто бы не выдержал. Я, Мари-Жанна, была последней. Времена изменились, и это к лучшему. Ну же! Ступай ко всем остальным Керноа!
Лан-Мария снова принимается за работу. Мишель идет к двери. Он хочет заглянуть к матери за полог, но колеблется. В двери бесшумно появляется Смуглянка. С притворно-униженным видом она входит в комнату.
Смуглянка. Здравствуйте, мужчины!
Голос матери (разгневанно). Это она? Ты еще не остыла, а она уже тут как тут, падаль!
Мишель. Зачем ты явилась, гадюка?
Смуглянка (плаксиво). Стыдись, Мишель Керноа! Неуместные слова! Я пришла вам пособить. Я подумала, что, если, часом, ваша мать умрет, мужчины не сумеют ее обрядить. Вот будет беда!
Мишель. Беда будет, если я допущу, чтобы твои грязные руки касались моей матери! Стыдись, Смуглянка! Ты торговала своим телом в городских предместьях и вернулась оттуда с дочерью, имени отца которой ты не знаешь, если это только не был сам дьявол во плоти! И ты хочешь обряжать Мари-Жанну Керноа! Ты недостойна даже смотреть на ее лицо.
Смуглянка (притворно смиренно). Я могу стоять на коленях.
Мишель. Прочь отсюда! И если я увижу, что ты бродишь вокруг мельницы, я переломаю тебе кости! Этими руками.
Лан-Мария (мягко и устало). Повинуйся, Смуглянка. Тебе здесь нечего делать. Наша мать еще жива.
Смуглянка. Хорошо, Лан-Мария. Не буду держать зла за худые слова. Я приду позднее. (Выходит.)
Голос матери. Она вернется. Да! И скоро. Падаль! Мои бедные дети слишком слабы, чтобы устоять против нее. И особенно против ее дочери, плода греха. Мари-Жанна Керноа, ты не можешь умереть сейчас, ты должна защитить своих сыновей. Ох! Если бы я только могла встать!
Лан-Мария. Почему ты ее так ненавидишь, Мишель? Она несчастная женщина.
Мишель. Она плохая женщина. Ты думаешь, она вернулась бы на побережье и жила в свинарнике, если бы ее не прогоняли отовсюду?
Лан-Мария. На них, наверно, проклятье, на ней и на дочери.
Мишель. Не говори о дочери!
Лан-Мария. Я говорю только, что и на пей и на дочери лежит проклятье. Какое? Наверно, нетрудно догадаться, если хорошо подумать.
Голос матери (повелительно). Об этом не надо думать!
Мишель. Змеи, Лан-Мария. Я чую запах их яда. Наша мать сворачивала в сторону, когда встречалась с ними на дороге.
Лан-Мария. Она, разумеется, знала почему. А ты, ты знаешь?
Мишель не отвечает и возвращается к двери.
Голос матери. Нет, бедный Мишель. Откуда ему знать? Он просто чует ядовитый дух. Лан-Мария, почему ты вырываешь оружие из его рук? Ведь он старается спасти и тебя.
Мишель (тихо и просительно). Лан-Мария!
Лан-Мария. Что?
Мишель. Посмотри-ка еще! Может быть, она уже умерла?
Лан-Мария. Нет, сейчас прилив. Когда море высокое, люди не умирают.
Мишель. Все же посмотри. Я не могу!
Лан-Мария идет, хромая, за полог.
Голос матери. Я вижу, как мой сын смотрит на меня. Глаза его полны слез. Лан-Мария, бедное мое дитя!
Лан-Мария (из-за полога). Нет. Губы ее шевелятся. Пальцы ее поглаживают саван. У таких стариков не хватает сил умереть. Им нужно время.
Голос матери. Когда носишь имя Керноа, нелегко перейти от живых к мертвым.
Мишель (нетерпеливо-раздраженно). Я жду уже семнадцать дней, Лан-Мария! И чего ради? Лежащая там женщина больше мне не мать. Она меня даже не узнает.
Лан-Мария. Она тебя чувствует.
Мишель. Не знаю.
Лан-Мария. Ты плоть от плоти ее.
Мишель. Я слишком давно отделился от нее.
Лан-Мария. Тебе так кажется. Но она не отделилась от нас. И может быть, из-за нас она и не может умереть.
Мишель. Ты опять бредишь, Лан-Мария.
Голос матери. Он не бредит. Да, из-за вас.
Лан-Мария. Можно подумать, что она нарочно тянет, что она не хочет умереть раньше…
Мишель. Раньше чего?
Лан-Мария. Раньше, чем что-то произойдет. Она тоже ждет.
Мишель. Конечно, ждет. Смерти! Это единственное, что ей остается.
Лан-Мария. Нет. Ее что-то очень беспокоит. А ведь эта женщина не из тех, кто страшится смерть, ты знаешь.
Мишель. Так что же?
Лан-Мария. Даже когда глаза ее закрыты, я ясно вижу по чертам ее лица, что она настороже. Каждый ее мускул напряжен.
Мишель. Пусть успокоится с миром. До самого конца здесь ничего больше не может случиться. Все рассыпается, и люди и вещи.
Голос матери. Ах! Как бы мне удержать эту жизнь, покидающую мое тело! Я истерта до костей, и именно теперь я им больше всего нужна.
Лан-Мария. Это так. Бури подтачивают утесы. Я пас коров там, где ты сегодня бросаешь якорь. А там был раньше хутор, и огонь горел в семи очагах, и все люди назывались Керноа. По возвращении с моря в ограды домов они на руках втаскивали семь баркасов. А потом шесть семей Керноа ушли одна за другой, после того, как шесть раз находили на берегу обломки баркасов, выплюнутых морем, как объедки, после того, как мужчин поглотила пучина. И зимой после каждого отъезда прибой обрушивает еще один дом под соломенной крышей. Наш был последним. Но уже в ночь твоего рождения волны хлестали в дверь, знаменуя твое морское крещение. Когда дома не стало, на всем побережье осталось одно укрытие — эта мельница, давно заброшенная мельником, забывшим золотой цвет зерна. Едва мы успели перенести сюда свой скарб, как баркас отца пошел ко дну и на наших глазах утонул с тремя старшими братьями — Иваном, Жозефом и Луи.
Голос матери. Да примет бог их души!
Пауза.
Мишель (разгневанно). Что ты замолчал? Раз уж ты стал сам себе рассказывать жизнь Керноа, говори до конца.
Лан-Мария. Не могу. Потом началась ее жизнь, только ее. И я уверен — она меня слышит.
Голос матери. Да, слышу. Молчи!
Мишель (после минутного колебания подходит к парусу-пологу и берется за него рукой). Тогда продолжу я. Слушай, мать, если можешь. Тебе пора умереть, и пора, чтобы настал всему конец и берег обезлюдел. Твой муж и твои старшие сыновья погибли, ты не захотела отступить, как другие женщины, перед натиском западных волн. Раньше, мать, ты была такой красивой в белых расшитых повойниках, а теперь волосы твои висят спутанными космами. От весел задубели руки, и лицо постепенно потемнело от водяной пыли. С каждым годом все яростней ты направляла против ветра жалкий баркас. Мне не было еще двенадцати лет, когда ты взяла меня на борт вместо юнги, потому что прежний ушел в город. И с тех пор я скрепя сердце пашу это море, а во мне клокочет ненависть к черной живой воде. Еще ребенком я приходил в бешенство, видя клубящиеся водовороты. Я хватал палку и бил на песке пену прибоя. И взгляд мой отдыхал, только когда, повернувшись спиной к разъяренному морю, я смотрел на далекие шпили колоколен. Мать, почему ты меня держала здесь на цепи?
Голос матери. Потому что место Кериоа здесь.
Мишель. Моя настоящая жизнь еще не началась. Я жду, когда умрет эта старая женщина, чтобы уйти в края, где о ветре узнаешь только по шелесту листвы, где волны — это овсяное поле в грозу, где горизонт — не линия, а сиреневый холм, с которого вечером спускается стадо. Понимаешь?
Лан-Мария. Не кори мать. Дай ей умереть.
Мишель. А кто ее корит? Я требую от нее вслух того, о чем мои глаза просили ее двадцать лет. Двадцать лет беспрекословного повиновения, как завещали наши предки. Но семнадцать дней назад она свалилась на дно баркаса, вытаскивая сеть. Когда мы причалили, ноги ее подкашивались, и я принес ее сюда. А теперь она не хочет умирать. Не хочет освободить меня. Почему? Я не заработал своей свободы?
Лан-Мария. Уходи!
Мишель. Ты же знаешь: я не могу. Я должен отдать ей последний долг. Когда она умрет, я отнесу ее в баркас и в открытом море опущу тело на то кладбище, где уже ждут ее мужчины. Я дал слово и сдержу его.
Лан-Мария. Я это сделаю. Я старший.
Мишель. Нет. Здесь у каждого своя ноша, и я свою не переложу ни на чьи плечи. Впрочем, ты так слаб, что не справишься с баркасом.
Лан-Мария. Знаешь, какое обещание она с меня взяла?
Мишель. Я никогда не касался того, что было между вами.
Лан-Мария. Я дал слово, что в день ее смерти, повернувшись к морю спиной, я пойду вперед, как можно дальше от соленых волн.
Мишель (удивленно). Это разумно. Мы уйдем вместе.
Лан-Мария. Нет. Она сказала, что ты должен остаться, потому что всегда один из нас должен стоять к ветру лицом. Честь Керноа держаться до конца.
Голос матери. Да. Это так. Честь. Я всегда это слышала. И повторяла за другими Керноа.
Мишель. Семья погибла. На нас закончатся Керноа.
Лан-Мария (вставая). Мишель, не говори пустых слов. Позволь мне, мать, я расскажу, какая ты была женщина. В день, когда мне исполнилось шесть лет, я лежал на утесе и ждал возвращения баркаса. Вдруг почва ушла из-под меня. Подмытая морем скала рухнула и разбилась о прибрежные камни. В водорослях люди подобрали тело, распластанное, как морская звезда. Но жгла меня не боль в перебитых костях, а сознание того, что никогда, никогда я не поведу отцовский баркас!
Голос матери. Лан-Мария!
Мишель. Перестань, Лан-Мария, это старая история.
Лан-Мария. Это моя единственная история. Через несколько дней, когда я в лихорадке боролся со смертью, я услышал с моего одра, как мать испустила глубокий вздох — вздох облегчения. Она тоже поняла.
Голос матери. Надо ему все сказать, Лан-Мария, все.
Мишель (колеблясь). Что она поняла?
Лан-Мария. Что я никогда не поведу отцовский баркас.
Мишель. Но…
Лан-Мария. Постой! Прошло несколько лет, и однажды мать надела свой самый красивый повойник и ушла к городским стенам. Когда она вернулась, глаза ее светились и она сказала, что сапожник согласен взять меня в ученье. Считается ведь, что хромые — лучшие сапожники.
Мишель. Керноа — сапожник! И мать этого хотела?
Лан-Мария. Она, Мари-Жанна Керноа, таяла от счастья при мысли, что один из ее детей будет вгонять гвозди в подметки! Он жил бы в деревенском домике, рядом с кладбищем, где мертвецам открывала объятия земля, а не клокочущие волны. Может быть, в старости она стала бы вести мое хозяйство. Всю ночь она молила меня об этом.
Мишель. Напрасно?
Лан-Мария. Напрасно.
Голос матери. Это правда, Мишель. Прости меня. Он калека, у меня было право спасти его. Ты силач, тебя я приношу в жертву. Могла ли я поступить иначе?
Мишель. Такой матери я не знал. Когда она открывала рот, то говорила о баркасе, о веслах, о парусах или сетях.
Лан-Мария. Ты всегда был мужчиной. Мужчинам не открывают сердец. А я для матери всегда оставался ребенком. Она знала, что всю мою жизнь я буду чувствовать под ногами только твердую землю.
Мишель. Почему я должен тебе верить?
Лан-Мария. Да, мать. Ты была, как и другие, бедной женщиной, в глубине своей души всегда охваченной тревогой. Но ты вышла замуж за Керноа и взвалила на свои плечи их жребий, когда пошли ко дну твой муж и трое старших сыновей. Таков наш обычай. Твой долг был обучить ремеслу моряка того единственного, кто остался.
Голос матери. Такова воля отца.
Мишель. Я не хотел. Я всегда проклинал эту жизнь.
Лан-Мария. Вот именно. И все, что ты знаешь о силе ветра, подводных рифах, парусах, о секретах рыбной ловли, она вложила в тебя насильно. И она оставалась у руля, пока держалась на ногах. Чтобы ты не сдался.
Мишель. Я сдамся. Я уведу тебя на восток. Мы будем первыми из нашей породы, кого похоронят в гробах. Разве это позорно?
Лан-Мария. Ты уйдешь один. Я не смогу. Я не захотел стать сапожником. Я весь скрючен, я не могу налечь на весла, но во мне живет дух Керноа. Я не могу покинуть берег. Я не могу жить без шума прибоя. И кроме того, когда мать умрет, хозяином останусь я, потому что я старший. И может быть, я сумею управиться с баркасом. Если нет, тогда пойду на дно вместе с ним.
Голос матери. Нет-нет, Лан-Мария, не ты! Я не хочу!
Мишель. Тебе стыдно за меня?
Лан-Мария. Нет, малыш, мне за тебя не стыдно. К земле толкает тебя не трусость, а ярость и бессилие, и, как ты сказал, ненависть. Ты тоже из нашей породы. Берегись же. Ненависть привязывает сильнее, чем любовь. Ты убежишь в долины, быть может, но там тебя сгложет тоска.
Голос матери. Это правда?
Мишель (неуверенно). Все гораздо серьезней. Уже давно я не верю в то, что мы, Керноа, как сторожевые псы, должны стеречь море, в то, что мы сведем с ним вечные счеты. Послушай, я все тебе скажу.
Голос матери. Послушай его, сын мой! Я тоже хочу узнать.
Лан-Мария (быстро). Нет. Оставь при себе свои мысли. Ты надеешься что-то изменить? Что? Я остаюсь. Я морской Керноа. Эта мельница — мой корабль. Когда поднимается ветер, ее суставы трещат, крылья просят парусов и вал поворачивается, как руль. И правлю им я, я, который не сдался. Я — настоящий моряк.
Голос матери. Увы!
Мишель (взволнованно). Ты моряк, Лан-Мария.
Лан-Мария (приходя в себя). Нет, я — пустое место. Мешок с костями, береговая крыса, едва годный на то, чтобы чинить сети, забрасывать которые будут другие. Как баба, я варю суп и убираю дом. Моя мать знает, что у меня не хватит сил выстоять против ветра. И умереть она не может от двойного страха: оттого, что ты забросишь пашню Керноа, и оттого, что на нее выйду я, потому что моя погибель предрешена еще до того, как парус взовьется на вершину мачты!
Голос матери. Лан-Мария, ты читаешь в моем сердце лучше меня самой. И, наверно, уже давно. У калек есть этот дар.
Мишель (прислушиваясь). Ты ничего не слышишь?
Лан-Мария. Лайды стонут. Поднимется ветер.
Мишель. Уже семнадцать дней воздух неподвижен.
Лан-Мария. Смерть близка. Она на крыльях ветра. Пойду посмотрю, что делается в небесах. И если все готово, я натяну полотна на крылья, все полотна, какие есть, и пусть улетит в небо ветряк, если его сорвет. Наша мать должна умереть, как умирают моряки, и черный оргн бури должен выть над ее кончиной. (Поднимается по каменным ступеням башни в то время, как слышен голос матери.)
Голос матери. Сын, спасибо! Но я не умру, пока не узнаю, чем все кончится. Мой сын Мишель поднял полог и смотрит на меня. Что он хочет сказать мне? Какие у него голубые глаза! Я забыла, что у него голубые глаза. Так давно не смела я поднять на него взгляда.
Мишель (нежно). Мать, ты меня слышишь? Я совсем не знал тебя. Но на ком вина? Ты никогда со мной не говорила. В этом доме никто никогда не говорил. Тебе нужно покинуть нас для того, чтобы все сразу стало понятно. Боюсь, что уже поздно.
Через дверь на переднем плане входит Гаид, испуганная, но решительная.
Гаид. Мишель!
Мишель (резко оборачивается к ней). A-а, я ждал тебя/ подлое семя сорной травы! Марилканна Керноа, когда ты держалась на ногах, эти твари не смели ступить за твой порог. А теперь, когда остались одни мужчины, они взялись за свое.
Гаид. Что я такого сделала?
Мишель. В моих глазах ты — дочь Смуглянки. Этого мало?
Гаид. Я хочу поговорить с тобой.
Мишель. Ложь! Ты тоже пришла предложить обрядить нашу мать на смертном одре?
Гаид. Нет, я пришла не ради твоей матери.
Мишель. Тогда не оставайся надолго. Ты ранишь мои глаза.
Гаид. Я уйду. Но прежде мне надо поговорить с тобой.
Мишель. Я не хочу тебя слушать.
Голос матери. Отлично! Вышвырни ее, Мишель! Потом будет поздно.
Мишель (в раздумье). Хотя нет! Скажи, раз и навсегда! Скажи, почему ты ходишь за мной, как тень? Как только я поворачиваю баркас к берегу, я уже вижу, как развеваются твои волосы в расщелине утеса. Я оборачиваюсь на узких тропинках, а ты прячешься за поворотами. Куда бы я ни шел, я слышу за собой шаги твоих босых ног. А сейчас ты осмелилась войти в дом, хотя моя мать еще не умерла. Что тебе от меня нужно?.. Да нет! Зачем бояться слов? Ты хочешь, чтобы я взял тебя в жены.
Гаид (со стоном падает на стремянку Лан-Марии). Ты знал!
Мишель. Дура несчастная! Разве можно было не понять по твоим глазам? Ты еще была девчонкой, когда я подсмотрел, как ты целуешь на веслах следы моих рук.
Гаид. Не позорь меня.
Мишель. Позор! Да знаешь ли ты, что это значит? Твоя мать никогда не знала. И тебя научить не могла.
Гаид (искренне). Не понимаю, почему ты так жесток со мною.
Мишель. Хочешь знать? Потому что ты — грех во плоти. Ты — бурлящая плоть, а для нас плоть — последняя забота. Одно твое присутствие — вызов всей нашей жизни. Стоит посмотреть на тебя — и начинаешь думать: зачем люди веками лицом к лицу сражались с морем? И гибли. Не напрасна ли эта борьба? Уходит вера. Там на охапке водорослей умирает старая женщина, из последних сил боровшаяся до конца, но даже ей изменяло мужество, когда она встречалась с тобой на одной тропе. И я в конце концов, может быть, смирился бы с тем, что написано на роду у Керноа, если бы твое лицо не виделось мне всюду: в воде и в небе. Лихорадка треплет мое тело.
Голос матери. Уже поздно.
Гаид. Мишель! Значит, у тебя в груди есть сердце!
Мишель (глухо). Берегись. Когда-нибудь я убью тебя.
Гаид (с восторгом). Когда-нибудь ты убьешь меня! Наконец! Настанет день — и твое лицо приблизится к моему. Твое дыхание коснется моих волос. Твои сильные руки сомкнутся на моей шее. А потом ты отнесешь меня на берег. Пусть я буду мертва, но тело мое прижмется к твоей груди. Ты перенесешь меня через руль, положишь на дно баркаса и бросишь в море там, где бросали всех Керноа, и я буду ждать, когда ты ко мне приедешь, в такой же высокий весенний прилив, как сегодня, да, как сегодня. Чего же ты ждешь?
Голос матери. Тварь! Тварь!
Мишель. Не подходи, женщина, сосуд греховный.
Гаид. Брани меня. Я сильнее тебя.
Мишель. Увидим… На какую добычу ты надеешься?
Гаид. Я уже тебе сказала. А теперь, когда я все знаю, я заставлю тебя страдать. И если смогу, то сделаю так, что ты будешь мучиться из-за других.
Мишель. Других? Мы одни на краю света. Мать моя в объятиях смерти, а мой брат…
Гаид. Вот именно. Твой брат.
Мишель. Лан-Мария! Зачем он тебе нужен?
Гаид разражается безумным смехом.
Голос матери. Оставь его в покое, дьявольское отродье! Я выцарапаю тебе глаза, если ты дотронешься до моего сына Лан-Марии.
Гаид. Посмотри мне в глаза! В них ты прочел тайну, хранимую в моем сердце. Но, Мишель, не только меня выдал мой взгляд. То же говорят глаза и твоего брата, Лан-Марии.
Голос матери. Мало ему, что он хром и скрючен. Значит, он еще и слепец…
Мишель (не решаясь понять). Не может быть, чтобы…
Гаид. Может. И я выйду замуж за Лан-Марию, как только захочу.
Мишель. Нет.
Гаид. Выйду.
Мишель. Он жалкий калека.
Гаид. Ты сам сказал, что здесь не думают о плоти.
Мишель. Гаид, не терзай моего брата.
Гаид. Ты или он. Почему мучиться мне одной? Ты не хочешь меня. Я тебе отомщу. И увидишь, какой ценой твой брат заплатит за мое разбитое сердце.
Мишель. Мари-Жанна Керноа, соберись с последними силами! Твой страдалец сын в опасности. Ты вырвала его из морской пучины, но он в когтях дьявола. Скажи мне, что делать? Если она завладела душой Лан-Марии, я нанесу ему смертельный удар, женюсь ли я на ней или задушу ее. Но есть ли правда в ее словах?
Гаид. Позови своего брата.
Голос матери. Все правда. Но как быть?
Резко распахивается дверь, и входит Смуглянка.
Смуглянка (в тревоге). Гаид!
Голос матери. Вот и другая!
Гаид (в гневе). Что тебе нужно?
Смуглянка. Не слушай ее, Мишель Керноа. Она потеряла рассудок.
Мишель (в смятении). Нет! Вы слетелись сюда, как воронье на мертвечину. Нет! Нет! (Как безумный бросается прочь из комнаты.)
Голос матери. Почему ты ушел, Мишель? Сжалься над своим бедным братом. Теперь они вдвоем набросятся на него. А Смуглянка одна стоит вас двоих.
Гаид. Гордишься? Ты успела вовремя.
Смуглянка. Не совсем. Я не помешала твоим безумствам. Мне надо было посадить тебя на цепь.
Гаид. Такую, как я, не удержишь на цепи.
Смуглянка. На нашу погибель ты сделала это, Гаид. Послушайся матери. Тебе остается одно — выйти замуж за Лан-Марию.
Гаид. А я хочу Мишеля!
Смуглянка. Вбила в голову! Он никогда не посмотрит в твою сторону. Для него дочь Смуглянки — пыль на дороге.
Гаид. Я тебе больше не верю. Я сейчас поняла, что могу одолеть сына Керноа, что я уже взяла верх.
Голос матери. Никто никогда не брал верх над Керноа.
Смуглянка. Блаженная! Даже если это правда, он слишком горд, чтобы смириться с поражением. Я их хорошо знаю, морских Керноа. Когда мне было столько лет, сколько тебе, я хотела женить на себе их отца. Во всей округе не было девушки красивей и выносливей в работе, чем я! Тщетные надежды! Я была недостойна Керноа, хозяев моря. У моего отца был не баркас, а стадо коров. И наши мертвецы не, удобряли подводные луга. Поэтому я была ничто! (Подходит к пологу и приподнимает его.) Победила Мари-Жанна! Победила уже тем, что родилась на свет. По крови ты была им равной.
Голос матери. Я плюю тебе в лицо!
Смуглянка (с яростью опускает полог). Отчаяние меня снедало. Я ушла в город. А ведь во мне бушевало такое же пламя, как в Керноа.
Гаид. Когда ты прекратишь свои завывания?
Смуглянка. Скоро, если ты мне подчинишься. Я вернулась к морю в день, когда узнала, что Лан-Мария переломал себе кости. Свет надежды вспыхнул в моем сердце. Керноа — калека, Керноа, который не может вести баркас, — это добыча! Когда умрет мать, хозяином по старшинству станет он. А жена его станет хозяйкой баркаса!
Гаид. Нет! Я не хочу.
Смуглянка. Послушай меня!
Гаид. Нет!
Голос матери. Не сдавайся! (Другим тоном.) Пусть пожрут они друг друга!
Смуглянка. Несчастная, что ждет тебя в жизни? Через несколько лет уйдет молодость, а с ней красота, поймавшая в ловушку Лан-Марию. Помнишь, как мы ликовали в тот день, когда он тебе впервые улыбнулся?
Гаид. Лан-Мария добр.
Смуглянка. Вот видишь.
Гаид. Но сердце мое стремится к другому.
Голос матери. Не уступай!
Смуглянка. Ты его не получишь. Ты никогда его не получишь. Смирись и возьми то, что идет тебе в руки. Это неплохая добыча.
Гаид. Но твоя будет лучше?
Голос матери. Сказала как отрезала! Ты не глупа, дочь моя.
Смуглянка. Наша дочь. Мы станем Керноа. Ничего нет выше. Ну, время не терпит. Завершим наши дела. Жизнь Мари-Жанны чуть теплится. Ей надо умереть скорее.
Голос матери. Мразь!
Смуглянка (поднимается на несколько ступеней по лестнице, зовет). Лан-Мария! Лан-Мария!
Гаид (разражается рыданиями). Мать, сжалься надо мной.
Смуглянка. Не о чем лить слезы, Гаид Керноа.
Лан-Мария спускается по лестнице сверху.
Голос матери. Если ты сдашься, ничтожная девка, мы погибли. Все! И живые, и мертвые!
Лан-Мария. Это ты, Смуглянка? Слышишь, поднимается ветер?
Смуглянка. Да. Будет высокий прилив.
Лан-Мария. Мельница готова. Сейчас натяну крылья… (Замечает Гаид.) Вы пришли узнать, как…
Смуглянка. Да. Она сейчас уходит. Она сейчас уйдет.
Лан-Мария. Она уже по ту сторону. Но мне кажется — что-то мешает ей уйти. А если она хочет поставить на своем… ты ее знаешь.
Смуглянка. Она — Керноа.
Голос матери. Хоть будь сто раз Керноа, продлить жизнь никто не в силах. Спешите!
Лан-Мария (подходит к Гаид, прислонившейся к стремянке, и гладит ее по голове). Почему ты плачешь, Гаид? Над женщиной, которая отжила свое и гордо несла свой крест, не проливают слез.
Смуглянка. Лан-Мария, у нее нежное сердце. Но оно зачерствеет.
Лан-Мария. У моей матери тоже нежное сердце. Это можно.
Голос матери. Он предаст меня. Перед ними.
Смуглянка. Она не любила нас.
Лан-Мария. Да. Поэтому вам лучше уйти. Она никогда не хотела с вами знаться. Я уверен, что даже сейчас вы ей причиняете боль. (Идет и пологу и приподнимает его.)
Смуглянка. Ни боль, ни радость. У нее сейчас другая забота.
Голос матери. Никакая забота не помешает мне вырвать сына из твоих когтей.
Лан-Мария. Ну же!
Гаид. Ты прогоняешь нас, Лан-Мария?
Голос матери. Он вас прогоняет.
Лан-Мария. Хозяйка здесь она.
Голос матери. Да.
Гаид. Но скоро хозяином станешь ты.
Лан-Мария. Да.
Голос матери. Нет.
Гаид. А что будет делать твой брат Мишель?
Голос матери. Править баркасом.
Лан-Мария. Кто постигнет душу брата моего? Он сам не знает, что его влечет и что отвращает.
Голос матери. Нет, он знает.
Смуглянка. Он уйдет. Он ждет смерти матери, чтобы уйти. Он всегда хотел уйти на восток.
Голос матери. А если он заблуждается?
Лан-Мария. Возможно.
Смуглянка. Ты останешься один.
Голос матери. Он будет сапожником.
Лан-Мария. Уже семнадцать дней, как я стараюсь с этим примириться.
Смуглянка. Тебе нужна будет женщина в доме.
Голос матери. Наконец-то!
Лан-Мария (медленно). Я. хорошо знаю, что ты Хочешь сказать, но прежде пусть скажет твоя дочь.
Пауза.
Послушайте меня.
Голос матери. Молчи, несчастный!
Лан-Мария. Уж много лет на этом берегу нет никого, кроме нас. И никто из нас не может обмануть других, если не обманывается сам. А я вижу все яснее вас, потому что ничто не отвлекает меня в моих мыслях. Ты, Смуглянка, хотела женить на себе моего отца и подняться до морских Керноа, как называют нас те, кто пасет на равнинах коров. Это было невозможно. Сегодня же ты не помышляешь ни о чем другом для своей дочери. Гаид хочет Мишеля Керноа, да, Мишеля. Не возражай мне, Смуглянка, даже морские птицы это знают. И Гаид волнует Мишеля, как ты, молодая, — моего отца. Как видишь, тайн не существует.
Смуглянка указывает ему на полог.
Не волнуйся, мать тоже знает. Но и твоей дочери никогда не достанется морской Керноа. Мишель скорее сбежит в равнины и изведется там от ярости и тоски.
Пауза.
Я поверженный Керноа, у меня нет сил править баркасом. На что мне гордость? (Наклоняется к пологу.) Прости, мать, когда-нибудь это должно было случиться… Смуглянка, я беру твою дочь при условии: пусть сама скажет, что хочет пойти за меня.
Голос матери. Я не хочу ее.
Смуглянка. Она хочет за тебя, Лан-Мария.
Лан-Мария. Гаид?
Гаид (стиснув зубы), Я стану твоей женой, если хочешь.
Голос матери. Дрянь!
Гаид (одушевленно). Я научусь водить баркас по восточным волнам. Я смогу все, что двадцать лет могла Мари-Жанна Керноа!
Лан-Мария (взволнованно). Гаид, ты никогда не сможешь. Знаешь, в чем гордость Керноа? Не в том, что мы моряки, — есть много моряков, и среди них много отважных. Но нужно быть одержимым, чтобы не уйти с этого берега, где нет ни одного причала, где волны смывают любой мол, а ветер уносит любое укрытие. Веками Керноа бросали вызов морю и ветру в яростных схватках, когда рушились утесы и шли ко дну корабли. Говорят, что первые из нашей породы были огородниками. Крестьянами. Море поглотило их поля. Тогда они стали моряками, чтобы пахать килями там, где раньше бороздили землю их плуги и сохи. Им принадлежит дно на шесть миль в открытом море. Всегда один баркас Керноа сторожит свои подводные земли, и его не прогонит никакая буря. Когда-то нас было много. В старых песнях поется о большом селенье под камышовыми крышами; оно было там, где сейчас бухта Мертвых. Там похоронены все мужчины Керноа и многие их жены. Последние вдовы и последние сироты ушли в равнины. Там затеряется память о них. А сейчас умирает моя мать и уходит брат. Это конец Керноа.
Гаид (твердо). Что ж, мы будем последними. Но тем, кто в бухте Мертвых, не будет стыдно за нас.
Лан-Мария. Знаешь ли ты глубину нашей страсти? Мы спускаем на воду баркас тогда, когда ни один рыбак в мире не решится рисковать жизнью. Керноа выходят в море не ради улова, а ради того, чтобы бросить вызов буре.
Гаид. Мы бросим вызов буре.
Лан-Мария. У тебя не хватит сил.
Гаид (упрямо). Что смогла твоя мать, смогу и я.
Лан-Мария. Правда, Гаид? Вот моя рука. Я научу тебя различать ветра и течения. Никому они так не ведомы, как мне, я видел их жизнь с вершины утеса.
Гаид. Ты будешь командовать баркасом, Лан-Мария.
Лан-Мария. Я не смогу занять это место.
Гаид. Я прошу тебя быть только капитаном.
Лан-Мария (с надеждой). А может быть, я и справлюсь? Ах, Гаид, ты даришь мне жизнь! Но нам надо будет помогать, Смуглянка.
Смуглянка. Увидите, на что я способна.
Лан-Мария. Двадцать лет, как эта мельница — моя игра. В жерновах ее нет зерна. Когда все уходили в море, я смотрел на них из верхнего окна. Их паруса и мои крылья раздувались одним ветром. А пустые жернова грохотали, как волны под килем. Мне казалось, что я с ними.
Гаид. С играми покончено, Лан-Мария. Ты станешь настоящим моряком.
Лан-Мария. Слушайте, дорогие женщины! Ветер крепчает. Мы поборемся с тобой, ветер бури! Скоро мы выйдем в открытое море. Пойдем, Гаид! В последний раз я запущу свои крылья. Это похоже на труд моряка. Я покажу тебе. Ты увидишь, как я силен и ловок. (Увлекает за собой Гаид, но останавливается и говорит с разочарованием.) Увы! Я забыл о Мари-Жанне Керноа, о хозяйке.
Смуглянка. Хозяйке никогда больше не подняться на баркас. Прошло ее время.
Лан-Мария (оборачиваясь). Пойдем. (Уходит, ведя за руку Гаид.)
Смуглянка. Мари-Жанна, ты должна наконец умереть. С тех пор как тридцать лет тому назад ты увела у меня Жана Керноа, я ношу в себе свою муку. Больше я не могу ждать ни часа.
Голос матери (умиротворенно и строго). Я готова. Ты своими руками уничтожишь плоды своей победы. Я боялась, что жила и боролась зря, но зато знаю, ради чего я умру. Ну, иди! Тебе не придется потратить много сил.
Смуглянка идет за полог.
Поднимается ветер. Крылья мельницы начинают вращаться. Слышен скрежет жерновов, шум крыльев.
Вдруг, еле переводя дух, вбегает Мишель — как раз в тот момент, когда Смуглянка появляется из-за полога.
Мишель. Снова ты, ведьма! Я тебе запретил приходить. (С ужасом замечает бледность Смуглянки. Охваченный страшным предчувствием, бросается за полог, почти тотчас же выходит из-за него и, шатаясь, прислоняется к стене.)
Смуглянка (с торжеством). Да, это я. Я больше не могла. У меня своя гордость! Она, и ты, и за вами ваши мертвые предки. Нельзя всегда ползать на брюхе. Я больше не раба, Мишель Керноа. Я освободилась!
Мишель пристально смотрит на нее, стоя у стены.
(Становится уверенней и говорит обличительным тоном, иногда с оттенком презрительной иронии.) Я освободила и тебя. Ты тоже был рабом. Самым подневольным из нас. У тебя не было сил. Тебе безумно хотелось уйти, бросить все. Что ж, теперь ты можешь уходить. Я разорвала твои путы. Ты должен благодарить меня. (Приближается к нему почти вплотную.)
Мишель поворачивается к ней, хватает ее и бросает на земляной пол.
Убирайся! Тебе здесь нечего делать. Теперь хозяйка здесь я! Моя дочь выходит замуж за Лан-Марию. Слышишь? Моя дочь выходит замуж за твоего брата. Твоего брата Лан-Марию! Не веришь мне? Спроси саму них. Они сейчас придут. Придут рука об руку и пригласят тебя на свадьбу. Дружкой.
Мишель срывает со стены пеньковый трос, на котором еще болтается пробковый поплавок, и начинает завязывать его в узел.
(Встает.) Да. Я знала, что умру с нет лей на шее. Ио мне все равно! Я прожила всю жизнь ради вот этих десяти минут. И считаю, что жила не зря. А ты, ничтожный дурак, ты любил мою дочь, и она тебя любила. А ты все потерял из-за гордыни Керноа. Гордыня Керноа отняла у меня твоего отца. Но я в душе своей взрастила гордыню больше вашей, и я победила вас. Всех!
Мишель. Ведьма!
Смуглянка (подходит совсем близко к нему и обнажает свое горло). Ну же! Что за моряк — не умеет связать затяжного узла! Я и то умею связать петлю на веревке, когда привязываю корову. Тебе помочь?
Резким движением он накидывает петлю ей на шею. В этот момент распахивается дверь и появляется Лан-Мария, опирающийся на Гаид, которая с вызовом смотрит на Мишеля.
Лан-Мария. Друзья, страшный прилив. Северный ветер бушует. На этот раз мои крылья обломятся. Слышите, как они воют? (Замечает их позу.) Что с вами? Что случилось?
Смуглянка. Ваша мать наконец преставилась.
Лан-Мария (снимая шляпу). Да примет господь ее душу! (Направляется за полог.)
Мишель (не выдерживает). Она умерла не своей смертью. Эта женщина задушила ее своими руками.
Лан-Мария. Смуглянка? Почему?
Мишель (в ярости). Почему? Потому что ты оставил ее здесь одну, когда пошел ворковать с ее дочкой. Ловко сыграли они на твоей слабости, жалкий калека. Дух твой не сильнее тела!
Лан-Мария (страдальчески). Мишель!
Мишель. А не был ли ты с ними заодно? Вы хотели прогнать меня отсюда и остаться одни, греясь теплом собственного позора.
Гаид (гневно). Ты сам хотел уйти! Кто больше трус: ты — сильный, но оставляющий борьбу, или твой брат-калека, позвавший нас на помощь, чтобы выстоять вместе?
Мишель. Сильно сказано! Вы убили Мари-Жанну Керноа, потому что на ней держалось все и она заставляла держаться и меня. И я бы держался, клянусь громом животворящим, если бы девка эта не перевернула мне душу. Но теперь я свободен, как сказала только что эта ведьма. Я старший Керноа, единственный. Мне принадлежит баркас. Попробуйте его отнять! И это я вас всех отсюда прогоняю. Ищите, ищите где хотите вашу геенну огненную, свой адский жребий я ни с кем не разделю.
Лан-Мария. Мишель, не нужно… Успокойся… Все это…
Мишель (исступленно). Вон из дома! Я последний морской Керноа! Сапожники нужны людям, Лан-Мария, но я ступаю босыми ногами. Иди, мни кожу и уведи с собой этих самок — своей ядовитой слюной пусть смолят тебе дратву!
Смуглянка. Уйдем! Но мы вернемся. Немного осталось ждать.
Лан-Мария (робко). Гаид?
Гаид (не глядя на него). Я остаюсь. Я в его власти. Лан-Мария, хромая, выходит. Короткая пауза.
Гаид. Лан-Мария!
Мишель. Куда ты, Лан-Мария! Братец! (Убегает следом.)
За ним — Гаид.
Смуглянка (снимает петлю с шеи и бросает ее на землю). Неужели страдания напрасны?
Гаид (появившись в дверях, безжизненным голосом). Все кончено.
Смуглянка. Я знаю.
Гаид. Лан-Мария бросился под мельничные крылья.
Смуглянка (угрюмо). Да будет так!
Гаид. Мать, я боюсь. Что с нами будет?
Смуглянка отвечает уклончивым жестом.
Мишель (появляется, медленно неся ¡брата; опускает на пол, прислонив его голову к своему колену). Лан-Мария, зачем ты это сделал?
Лан-Мария. Я хочу уйти за своей матерью и вместе с пей. Здесь я никому не нужен. Теперь я уверен, что ты останешься. Я всегда хотел сделать как лучше. Мишель. Керноа, тебе не в чем себя упрекнуть. Лан-Мария. Когда ты отнесешь в баркас Мари-Жанну Керноа, чтобы… в бухту Мертвых… отнеси и меня. Если сочтешь меня достойным.
Мишель. Я отнесу тебя, Керноа. Я не позволю тебе гнить в земле.
Лан-Мария (бредит, движения его рук и тела напоминают движения гребца). Какая буря! Вздымается прилив! Спускайте баркас! К востоку! Парус поставить! Весла на воду! (Голова его падает на грудь.)
Мишель приподнимает его. Женщины жмутся к двери.
Мишель (мягко). Оставайтесь здесь. Вы завернете в саван мать и сошьете из паруса мешок для брата. Сейчас будем грузиться. Гаид, ты станешь моей женой. А ты, Смуглянка… моей матерью. Вы выбрали жребий Керноа. Это имя дорого стоит. И всей цены вы еще не заплатили.
