Пустая сторожка в лесу. В комнате ничего нет, кроме опрокинутого дивана. Окно с выбитыми стеклами прикрыто темной занавеской, которая время от времени вздувается от порывов ветра. В комнате темно. Слышен шум непогоды. Входят Жанетта с Фредериком, промокшие под дождем.
Жанетта. Войдем сюда. (Они входят, закрывают дверь. Наступает неожиданная тишина) Эта сторожка в лесу давно заброшена. Когда меня застигает дождь, я иногда прячусь здесь. (Молчание. Они стоят посреди комнаты в темноте. Шепчет.) Нам лучше дождаться утра здесь, чем на вокзале.
Молчание. Порыв ветра треплет занавеску.
Фредерик. (шепотом). Какая буря!
Жанетта. Да. В окне нет ни одного стекла. (Снова молчание. Она добавляет). Если у вас есть спички, я зажгу лампу. (Он передает ей спички. Она зажигает лампу). Хозяин сторожки весьма учтив. Зная, что я иногда захожу сюда, он оставил здесь эту лампу.
Фредерик. Вы с ним знакомы?
Жанетта, Немного. (Она прижимает доской занавеску, надутую ветром.) Раз уж мы зажгли свет, лучше задернуть занавеску, свет виден далеко в лесу. (Он оглядывается. Жанетта идет к дивану и поднимает его.) Есть только старый сломанный диван, но на нем все-таки можно сидеть.
Фредерик (увидев лестницу, спрашивает). А что там наверху?
Жанетта (чуть помедлив). Наверху что-то вроде чердака. На полу старая подстилка, старые портьеры, изъеденные молью, которые я повесила на стену, и старый сундук вместо стола. Это мое убежище. Я сплю там всегда летом. Я вам после покажу. (Молчание. Они стоят друг против друга, не смея пошевельнуться. она шепчет.) Ну, вот…
Фредерик. Ну, вот…
Молчание. Они не двигаются, не в силах преодолеть смущение. Доносится шум бури, вой и свист ветра.
Жанетта (повторяет). Все-таки лучше дождаться утра здесь, чем на вокзале.
Фредерик. Вы дрожите?
Жанетта. Да.
Фредерик, Вы насквозь промокли. Вам холодно?
Жанетта. Мой плащ промок, но мне не холодно. Вашу куртку надо высушить, снимите ее. Сейчас я найду что-нибудь для вас наверху.
Она легко взбегает по лестнице. Слышно, как она ходит наверху. Фредерик снимает куртку. Жанетта спускается с одеялом, набрасывает его на плечи Фредерика.
Жанетта. Вот! А вам идет. Вы теперь похожи на гордого вождя краснокожих. (Фредерик хочет ее обнять, она увертывается, шепча.) Я боюсь.
Фредерик (тихо.) Я тоже.(небольшая пауза)
Жанетта (улыбается). Это, наверное, я вас пугаю моими мокрыми волосами. Я сейчас похожа на чучело.
Фредерик. Нет.
Жанетта. А говорят, что, когда мои волосы намокнут под дождем, я смахиваю на сумасшедшую.
Фредерик. Кто так говорит?
Жанетта. Другие…(замявшись) люди…
Фредерик. Вы похожи на лесную деву.
Жанетта. Я хотела бы быть настоящей лесной девой. Забиралась бы с нечесанными волосами на самые высокие деревья, и пугала бы людей криком и хохотом… Но на самом деле их не существовало, правда?
Фредерик. Не знаю.
Жанетта (подняв на него глаза, неожиданно серьезно). Вы, наверное, любите девушек с аккуратной прической. Таких, которые долго причесываются по утрам у себя в комнате.
Проводит растопыренными пальцами по волосам, и вдруг бежит к свертку и начинает лихорадочно копаться в нем. Поднимает голову, разочарованная.
Нет, я не взяла с собой гребенки. Завтра куплю щетку. (Неожиданно кричит.) И я буду хорошо причесана, причесана так, как я терпеть не могу, но вы любите, причесана, как Юлия!
Несколько минут они стоят друг против друга, смущенные; наконец, она опускает глаза и говорит покорно.
Жанетта. Простите меня, но мне так бы хотелось быть красивой. Мне бы так хотелось вам нравиться!.. (Снова пауза, затем она восклицает). Подождите! Я не взяла гребенки, но все-таки кое-что захватила в этой коробке. (Берет небрежно завязанную картонку, которая была с ней, когда они вошли, и быстро поднимается наверх. Кричит сверху). Только не подсматривайте! Если вы сделаете хоть одно движение, я спущусь обратно, и вы ничего не увидите! Я буду одеваться долго, потому что здесь темно.
Фредерик. Хотите лампу?
Жанетта. Спасибо, не надо. Не двигайтесь… Скучно ждать?
Фредерик. Нет.
Жанетта. Вы будете вознаграждены…
(Её больше не слышно. Затем она неожиданно появляется в фантастическом свете лампы-молнии наверху лестницы. На ней необыкновенно изящное белое платье и впопыхах оставленные на ногах грубые мальчиковые ботинки. Она стоит неподвижно перед онемевшим Фредериком, и мгновение спустя неожиданно восклицает). Вот! Теперь я умираю от смущения, и сейчас же его сниму!
Фредерик (глухо) Нет. (Она останавливается). Вы принесли это платье в вашем маленьком свертке?
Жанетта. Нет, не в маленьком свертке. В этой большой коробке, которая задевала за все деревья в лесу. Это моя единственная драгоценность.
Фредерик. Но ведь это подвенечное платье…
Жанетта. Нет. Правда, оно белое, но это просто бальное платье… Настоящее бальное платье, как в каталогах… (немного смущенно). Но оно не новое, знаете… Я взяла его у перекупщика. У меня были деньги, потому что я продавала яйца диких уток. Я нахожу их в тростниках. Здесь это большая редкость. Люди подкладывают их к своим домашним уткам, и так выводится другая порода, лучшая. (У нее ощущение, что он все-таки не верит ей, и она торопится добавить). Я продавала яйца весь сезон, и собрала достаточно денег. Ведь не мог же он отдать мне платье просто так. Тем более, что теперь, когда я его почистила, оно выглядит как новое… (ее голос замирает. Он смотрит на нее, ничего не говоря. Она шепчет, поднимаясь). Я сниму его…
Фредерик (глухо). Нет, останьтесь в нем…
Она молча спускается к нему, не отводя от него глаз. В тот момент, когда она останавливается против него, он, чуть помедлив, обнимает её.
Мне все равно — новое оно или старое, или это чей-нибудь подарок.
Жанетта. Почему вы мне никогда не верите? Я уверена, что Юлии вы верите, когда она вам говорит что-нибудь.
Фредерик. Да, я ей верю.
Жанетта. А мне?
Фредерик. Нет.
Жанетта (отстраняясь от него). Тогда идите к ней, я тоже хочу, чтобы мне верили! (Возвращается в его объятия). Нет. Не двигайтесь. Я скажу вам. Садитесь. (Усаживает его на диван и садится у его ног). Я, конечно, купила его не только на утиные яйца. Их пришлось бы собрать слишком много. Но относительно части денег это все-таки правда. Об остальных я не хотела вам говорить, потому что боялась, что вам это будет неприятно… Отец давно заложил в ломбарде столовое серебро. Раньше он всегда возобновлял заклад, а тут срок прошел, и оно могло пропасть. Я взяла квитанции и выкупила часть серебра — именно за деньги от продажи утиных яиц. А потом продала серебро, чтобы купить себе это платье. У отца никогда не хватило бы денег, чтобы его выкупить, оно все равно бы пропало, его серебро. Впрочем, у меня ещё кое-что осталось, и я купила ему коробку сигар. Небольшую, потому, что платье дорого стоило. (Пауза. Она добавляет). Теперь, раз вы знаете, как я добыла деньги, я могу сказать про платье. Я купила его в крупном парижском магазине. Выбрала по каталогу, и они выслали мне его по почте. Вот… (Снова пауза. Она спрашивает). Вам грустно?
Фредерик. Нет.
Жанетта. Теперь вы мне верите?
Фредерик. Да.
Жанетта (вздохнув, кладет голову на колени). Так просто говорить правду, но почему-то это никогда не приходит в голову.
Фредерик. Помните об этом, пожалуйста, чтобы не делать мне слишком больно.
Жанетта. Вам больно? Ведь вы только что сказали, что вам безразлично, откуда взялось это платье.
Фредерик. Это была неправда.
Жанетта. И хорошо, я рада. Чудесно… Но если вы только хотите меня, а все остальное вам безразлично, я буду очень несчастна. Надо верить и не требовать от меня слишком многого.
Фредерик. Я всеми силами хочу верить вам, и каждое утро ожидать от вас правды, как ждут хлеба насущного.
Жанетта. Вот как! Каждое утро, проснувшись, я стану отдавать вам правду. Как это будет прекрасно — дарить вам все, что есть во мне. Словно передаешь тяжелый багаж, чтоб вы помогали мне нести его. И тогда я стану легкой… И вечером тоже я буду отдавать вам целый сверток правды, перед тем, как заснуть. Конечно, вечером она будет уже не такая ясная, а более запутанная.
Фредерик. Почему?
Жанетта (вздыхает). Потому, что день так долго тянется! Потому, что я вас так люблю и так боюсь вас огорчить!
Фредерик. Какие же еще могут быть огорчения, кроме лжи?
Жанетта. О! Есть и другие огорчения! Лжи боишься, но она проходит, как тучка, не оставляя следа… Не думайте, что я их всех помню. Если бы я их помнила, если бы они налипли на мне, как мухи, тогда это было бы ужасно. Но тучка прошла, и вот я опять чиста. Это так, как если бы я говорила с другом, и спокойно могла ни в чем не признаваться — да, невинна, а что? Понимаете?
Фредерик (вздыхает). Пробую.
Жанетта. Шажок вправо — хорошо, шажок влево — плохо. Когда я была маленькая, я всегда спрашивала себя, какая рука правильная. (Молчание. Неожиданно спрашивает). Вы мечтали не о такой женщине, как я, не правда ли?
Фредерик. Да, не совсем.
Жанетта. И все-таки это именно я здесь сегодня вечером положила голову вам на колени.
Фредерик. Да, вы.
Жанетта. Это, наверное, называется фатальностью?
Фредерик. Наверное, да.
Жанетта (со вздохом радости.) Как хорошо! Фатальность… Неизбежность…
Фредерик. (после молчания, жестко). Да, это хорошо. Юлия плачет в своей пустой комнате, все рухнуло, надеяться не на что, но все равно хорошо. И то, что сломалось во мне, и всегда теперь будет болеть, тоже хорошо. Все хорошо.
Жанетта. И то, что я такая, какая есть?
Фредерик. Это тоже хорошо. Проще простого понять, что мы не созданы друг для друга, такие мы разные. И мне нужно было полюбить сперва Юлию, чтобы через нее встретить вас, её полную противоположность!
Молчание.
Жанетта. (шепчет). Маленькими мы, наверное, тоже были совсем разными?
Фредерик. Да.
Жанетта. Вы в школе были первым?
Фредерик. Да.
Жанетта. Я так и вижу вас — такой чистенький, с портфельчиком. А я была грязная, нечесаная, платье в пятнах, волосы лезли в глаза. Я вечно прогуливала, чтобы пойти подраться с мальчишками.
Фредерик. (улыбается). Представляю себе!
Жанетта. У нас была банда «Тузы пик». Говорили, будто мы зимним вечером убили одного мальчишку ударами сабо. Нас можно было испугаться — все в чернильной татуировке и всамделишных шрамах! У нас был фокус — мы жевали красную бумагу, и считали, что это придает силы. Мы называли это «министафия». Представляю себе вас в таком же возрасте с вашим чистым воротничком!
Фредерик. Я, наверное, сделал бы вид, что не замечаю вас. Я бы вас, должно быть, ненавидел. У нас тоже была команда, — «Бесстрашные», с воинскими званиями. Мы решили разделаться с местным хулиганьем.
Жанетта. (со смешком). Напрасный труд, примерный мальчик! Чего другого, а этого добра всегда будет достаточно.
Фредерик. Они воровали фрукты у наших родителей, показывали голые задницы прохожим, дергали за косы наших сестер.
Жанетта. Ах, хорошенькие девчоночьи косички! Они на то и созданы, чтобы их дергать!
Фредерик. Мы договорились, что с ними надо покончить враз. И назначили битву на 14 июля. На подготовку была неделя. Ах, подлые твари! Они воткнули лезвия ножей в свои палки!
Жанетта. У нас тоже была большая драка, именно тогда и сломали руку Жюлю Демаршу. У нас это было вечером на Иоанна Крестителя. До этого мы плясали, как дикари, у костров. Я сделала себе американский кастет с гвоздями и всадила его в зад помощнику мэра. Потому что они позвали на помощь родителей, подлецы, когда увидели, что их дело плохо.
Фредерик. У «Бесстрашных» были только камни и палки. Мы дрались в открытую честным оружием. И управлялись с ним лучше. Как они вопили в темноте, когда мы попадали в кого-нибудь!
Жанетта. (Тихо). Один раз вы попали камнем в меня. У меня на колене была дырка с орех. Дайте вашу руку. Вот здесь.
Молчание. Его рука лежит на её колене, он говорит серьезно.
Фредерик. Простите.
Жанетта, Всё это пустяки, сели только вы больше не будете делать мне больно. (Снова молчание. Радостно вздыхает). Как мне хорошо от вашей руки. Я — как лошадка, которая знает, что она больше не споткнется… Как вдруг стало тихо. Разве дождь кончился?
Фредерик. Не знаю.
Жанетта. (Еще через некоторое время.) Как будто что-то тихо разрывается во мне. Мне кажется, что я никогда не сделаю вам зла. Как вы думаете, именно это называют нежностью?
Фредерик. Не знаю.
Жанетта. Я тоже не знала. Я только читала в книгах. Мне казалось, что это придет еще нескоро.
Фредерик. Я тоже так думал…
Жанетта. Но это не настоящая, не правда ли? Слишком уж скоро! Я имею право желать вас, быть счастливой в ваших объятиях, но не любить так. Как могу я вас любить? Я даже не знаю вас.
Фредерик. И я вас не знаю, но вот сегодня вы будете моей женой. Женой и преданным другом, все вместе. На всю жизнь, до самой смерти! Такая чужая, непонятная и далекая. Как странно! И как просто!
Жанетта. Для наших сомкнутых рук, для моей головы на вашем плече это просто. Но для наших сердец…
Фредерик. Все не так, как я представлял себе. Я думал: она будет серьезной и одетой в черное, как другие девушки нашей округи. Спокойное лицо с ясными глазами, аккуратно уложенные волосы… Такой верный цыпленочек, бодро, без жалоб несущий свое бремя рядом со мной. Так нет! Ваши глаза, в которые мне страшно погрузиться, растрепанные космы, разбойничий вид, привычка лгать — все то, что я ненавидел — я люблю!
Жанетта. А если я больше не буду врать и гладко причешусь?
Фредерик. (продолжая). Я думал: у нас будет двое детей. Старшего мы назовем Аленом, он вырастет ужасным озорником, а маленькая Мари, которая появится позже, будет нежная, как птичка. И вечером, когда я вернусь домой после работы, мы станем вместе по складам читать книги. Ну и вот, как все просто. Не будет тихих вечеров под лампой, внимательно-доверчивых глаз. Вместо них — пустые комнаты гостиниц, ваша ложь, наши ссоры, наша боль…
Жанетта. Почему вы говорите об этом с такой нежностью?
Фредерик. Потому что это хорошо. Не так хорошо, как я мечтал, но хорошо. Хорошо, когда дойдешь до чего-нибудь, хотя бы до предела отчаяния, и можно сказать: «Ах, так вот оно. Значит, я уже пришел».
Жанетта. И вы думаете, что мы пришли?
Фредерик. Теперь уже да. Это тянулось неимоверно долго, шли мы странным путем. Но я чувствую ваше тепло рядом со мной, и у этих последних минут перед тем, как мы полностью соединимся друг с другом, привкус помолвки. Именно так!
Жанетта. Вы уверены, что это помолвка со мной?
Фредерик (улыбаясь). Надо думать.
Жанетта (настаивает). И несмотря на то, что вам хотелось другого? И вы принимаете на себя всю ответственность? И если мне будет плохо, то станет плохо и вам, и если ко мне придет горе, то половину, так или иначе, вы берете на себя?
Фредерик. Так или иначе.
Жанетта (говорит после минутного молчания). Я понимаю, почему они серьезны.
Фредерик. Кто?
Жанетта. Настоящие невесты (Встает). Но чего я не понимаю, как после они… они лгут. Как после шепотом рассказывают друг другу на кухне о своих похождениях. Если бы я однажды поклялась вся в белом, с букетом, в церкви, и сказала тому, кто стоит рядом со мной перед алтарем: «С этой минуты я твоя жена, и добро и зло — все наше общее, все пополам — это было бы, как солдатская присяга перед знаменем, и я бы скорее дала себе отрубить руку, чем нарушила ее»! (Поворачивается, кричит). Почему вы все время думаете о Юлии? Почему вы все время говорите о Юлии?
Фредерик. О Юлии? Разве я что-нибудь сказал о ней?
Жанетта. Разве вы себя не слышите? Каждый раз, когда вы умолкаете, вы кричите: «Юлия!»… Каждый раз, когда ваши глаза останавливаются на мне, вы смотрите на нее, и я невольно оборачиваюсь. Ведь вы же знаете, что я её противоположность. Взгляните на меня, это я здесь, я, а не другая, со всем, что во мне есть плохого и хорошего, связанного в запутанный узелок. И берите меня, не распутывая…
Фредерик. Замолчите!
Жанетта. Что вы делаете вдали от неё, вдали от вашей матери, вдали от конторы, от улиц вашей деревни, вдали от всего, что хорошо и незыблемо в этом мире? Почему вы очутились здесь вместе с лживой, растрепанной, орущей девкой, за которую вам стыдно и которая не принесет вам добра? Вы хотите её, так берите скорее — сегодня вечером она уступит вам, она ваша! А утром, удовлетворив свое желание, бегите скорее к своей Юлии. В вашем сердце она, а не я!
Фредерик (взяв её за руку). Перестаньте. Мы причинили друг другу уже достаточно боли.
Жанетта (сопротивляется, вырывает руку). Валяйте, делайте мне больно! Скрутите мне руки, как тогда, когда защищали её! Вы ведь веки-вечные будете пай-мальчиком! И там, в деревне, если бы у неё хватило пороху драться, рискуя своим чистым передничком и аккуратно обернутыми книжечками, она наверняка бы пристроилась к примерным детям из команды «Бесстрашных»!
Фредерик. Сумасшедшая!
Жанетта. И уж точно, вы заслонили бы её собой, сели бы я бросала в неё камни — чтобы ей не было больно, чтобы она не получила ни царапинки! Вы ведь заслонили бы её собой, как сегодня, когда я хотела её ударить, да?
Фредерик (глядя прямо ей в лицо, сурово). Думаю, что да.
Жанетта (кричит совсем по-детски). А я бы натравила на вас всю свою шпану! Вас бы привязали к дереву, и я на ваших глазах сделала бы скальп из хорошеньких причесанных кудельков Юлии!.. Ах! Почему мы уже не дети? Почему больше нельзя драться? (Неожиданно бросается к Фредерику, прижимается к нему и кричит в тоске). Ах, если бы вы могли взять нож, разрезать мое сердце пополам и увидеть, какое оно внутри чистое и алое!
Фредерик (побежденный, прижимает ее к себе, шепчет). Как оно бьется…
Жанетта. Слышите его? Ах, если я еще когда-нибудь солгу, если снова запутаюсь и не смогу распутать паутину, стянувшую меня, сделаю вам больно, буду зла — постарайтесь вспомнить о нем в его темнице. Потому что это говорю я, или мое коварство, или злоба, или гордыня — ведь я женщина во всем, что сделала или могу натворить! А сердце умеет только биться, чтобы заставить понять себя. И оно прыгает и рвется к вам, как собачонка! Оно живет само по себе, понимаете? Даже если я дразню вас, издеваюсь, если вам покажется, что я хочу вам зла — слушайте только его, а не меня! (Прижимается к Фредерику). А теперь обнимите меня крепко-крепко…
Идет к окну, отдергивает занавеску, настежь открывает дверь в ночь. В комнату врывается ветер, трепещет пламя лампы.
Фредерик. Что вы делаете?
Жанетта. Хочу, чтобы этот свет был виден далеко в лесу.
Фредерик. Зачем?
Жанетта. Пусть никто не скажет, что я жертвую меньшим, чем настоящие невесты. Вот мы и соединяемся на радость и на горе, как говорят при венчании. Мы ведь сейчас обвенчаемся, не правда ли?… Это как праздничный заплыв 14 июля — всегда найдутся отставшие. Но ведь тот, кто не в форме, и не должен соваться.
Стоит в открытой двери восторженная, овеваемая порывами ветра.
Фредерик. Закройте дверь. Лампа погаснет.
Жанетта. Мы ее опять зажжем. Мы будем зажигать ее до тех пор, пока человек, который бродит сейчас по лесу, как унылый, одинокий филин, не увидит свет среди ветвей и не придет постучаться сюда. (Фредерик отступает от неё. Она продолжает). Он знает, что потерял меня. Он ищет меня, я уверена. Может быть, ему станет совестно, и он не посмеет войти. Я буду благодарна ему, если он не войдет. Но я должна сделать все для того, чтобы он пришел. Это как Суд Божий. Помните, в школьных учебниках? И виновный, и невинный должны были взять в руки раскаленное железо, и дело решали только удача и мужество… Это стоит больше любого другого суда…
Фредерик. Зачем вы хотите, чтобы я увидел этого человека?
Жанетта. Это как операция, Фредерик. И если я не потеряю слишком много крови и не буду слишком обезображена, есть некоторая надежда, что я выживу. (Добавляет серьезно). Только я хочу, чтобы потом вы любили меня, как Юлию…
Фредерик неожиданно идет к двери, захлопывает ее и поворачивается.
Фредерик. Может быть, если я увижу этого человека, я вас разлюблю.
Жанетта. Я знаю. С раскаленным железом тоже заранее не знаешь, умрешь или нет от ожога. И все-таки надо брать его голой рукой.
Фредерик. Разве того, что мы решились, недостаточно? Разве мало её горя?
Жанетта. Нет. Каждый должен оплатить свою долю.
Фредерик. Я вас люблю, и мы, наконец, одни после долгого дня. Давайте не будет дольше ждать! Ночь уходит. Я все принял — преступление, душевные раны и вас, в ком столько чуждого мне, только бы добраться сюда… Ах, умоляю вас, не требуйте большего (задергивает занавеску), не ищите лишних мучений. Видите, я не прошу ничего больше. Мужчины сражаются и умирают во имя мечты, но приходит минута, когда им необходимо остановиться, обнять своих жен и получить хоть немного счастья.
Делает к ней шаг, она отступает.
Жанетта. Нет, Фредерик. Я думала, что мы никогда не дойдем до этого леса, так сильно я вас желала, но теперь, если вы до меня дотронетесь, я закричу!
Фредерик. Я вас не узнаю. Кто вы теперь — настороженная, бледная, готовая защищаться!
Жанетта. Я их сестра.
Фредерик. Чья сестра?
Жанетта. Всех ваших женщин, всех этих тетушек, бабушек, двоюродных сестер, которые стоят на страже добродетели испокон века. И Юлии тоже. Я их теперь не боюсь — я стала такой же, как они. Это нетрудно: стоит только полюбить.
Дверь неожиданно распахивается, появляется мокрый от дождя Люсьен.
Люсьен. Простите, я помешал. Мы все сегодня вечером слишком много гуляли под дождем. Неподходящая погода для идиллии. (Закрывает дверь). Меня послал Азариас. Он не решается войти, он застенчив. Но он неплохой парень, и можно поверить, что он тебя любит. Он велел передать, что ты можешь оставить платье себе.
Жанетта застывает. Фредерик молча поворачивается к ней. Люсьен открывает коробку, которую держал в руках и добавляет.
Люсьен. Он посылает тебе фату, ты ее забыла… (Невозмутимо кладет на диван огромную фату из белого тюля).
Жанетта (тихо). Да. Это подвенечное платье.
Фредерик. И его вам подарил он?
Жанетта. Да, вчера.
Фредерик. Почему вы взяли с собой это платье?
Жанетта (по-детски). Это единственное, что у меня было красивого.
Они стоят друг против друга безмолвные, неподвижные.
Люсьен (улыбаясь). Это выше вашего разумения, молодой человек? Будьте справедливы. Она ушла с вами во имя большой любви и навсегда. Признайтесь, что это подходящая минута, чтобы немного принарядиться. Это чисто мужская логика — интересоваться тем, кто купил это платье… Впрочем, из большой деликатности, заметьте это, фату она оставила. Эту фату из неменьшей деликатности мы решили ей доставить.
Жанетта (мягко). Я ненавижу тебя, Люсьен!
Люсьен. Да, я играю скверную роль. Признаюсь, все это не слишком тактично (Смотрит на них, молчаливых, осунувшихся, посмеивается). Бедные овечки! Вы вызываете жалость! Вам хочется правды, только правды, всей правды, но когда она предстает перед вами во всей наготе, вы молчите, и вам хочется плакать. Надо быть таким битым-перебитым, как я, чтобы приветствовать её, эту даму!
Фредерик (неожиданно). Почему вы мне солгали?
Жанетта. Вы увидели, что оно новое. И я поняла, что никогда не смогу вам сказать.
Фредерик (кричит). Что сказать? Кто вам подарил его накануне?
Жанетта. Да.
Фредерик. Но вы все-таки взяли его с собой?
Жанетта. Да.
Фредерик. Я ничего не мог вам дать, кроме бегства и нищеты, и вы знали это. Вы пошли за мной тут же, в чем были. Вы все сломали, все оставили, как и я, и наше преступление было возможно только потому, что мы оба теряли все. Мне хочется разорвать, вывалять в грязи это платье!..
Делает шаг к ней, она, вскрикнув, отступает, прижимая платье к себе.
Жанетта. Нет!
Этот крик останавливает Фредерика.
Люсьен (мягко). Нехорошо портить вещи! Кроме того, девочка любит это платье. Не так, как вас, наверное, но все же очень. Если вы потребуете выбирать между вами, она его снимет. Но мы месяцами плакали над каталогами, мы так долго мечтали об этом платье в нашем убогом рванье. Подумайте, может быть, она и замуж-то соглашалась выйти за Азариаса только из-за этого?
Фредерик (кричит). Неправда!
Люсьен. Нет, правда! Из чего же, вы воображаете, сделаны женщины? Из стали, платины, алмазов? В нотариальных конторах об этом не ведают. Они стоят из вздохов, тумана, хорошего и плохого, все это смешивается, и, смотря по обстоятельствам, соединятся в колбе химика или взрывается. Это иногда принимает такие божественные формы, что хочется тут же умереть, так это прекрасно; и вдруг, в какое-то утро все оказывается отвратительным, чудовищным, и ускользает у вас сквозь пальцы. Азариас богат и любит ее. И она покидает его сегодня вечером ради вас, ни о чем не жалея. И не думайте, что она ходила к нему из-за денег — моя сестра не шлюха. Она ходила к нему потому, что ее это забавляло; она уходит с вами потому, что это забавляет ее еще больше, только она прихватывает с собой платье. Вот и все!
Фредерик. Замолчите!
Люсьен. Вы не очень много выиграете, если придется убеждаться во всем на практике! Это меня утешает.
Фредерик (неожиданно кричит). Вы лгали, вы лгали снова. Вы все время лгали. Когда теперь я снова смогу поверить вам?
Люсьен. Завтра! Сейчас! Немедленно! Вам только надо уехать с ней, во всем положиться на нее, и с завтрашнего дня вы ей будете верить. Это такое же мудрое решение, как не верить и страдать.
Фредерик. Я не смогу!
Люсьен. Я тоже не смог! Это вариант для более сильных или более глупых.
Фредерик. Я пытаюсь понять.
Люсьен. Что понять? Что происходит в данный момент в этих хрупких оболочках? Никто никогда не поймет, даже они сами. А впрочем, зачем и понимать? Это, должно быть, не так уж прекрасно. Как хотите, а надо приспосабливаться. Ведь существуют же болезни, глупость, нищета, война, смерть. Мы все — малые дети перед этим.
Фредерик падает на диван, закрыв лицо руками. Люсьен садится рядом.
Люсьен. Хорошо же мы выглядим с нашим мужским самолюбием! Ах, как мы надуваемся от сознания, что имеем право зваться мужчинами, с какой важностью мы доказываем, что мы ученые, воины, поэты, и возглашаем, что хотим жить свободными или же умереть, что у нас гениальные замыслы. Как будто в этом дело! (Короткая пауза). Надо прилепиться к своей матери, или к Юлии, если такую повезет встретить, или к женщинам из книг… (Показывает на картину — пожелтевшую гравюру с разбитым стеклом в большой черной раме, криво висящую на стене.) Преклонитесь перед женой Пэта! Эта сторожка очень облегчала страдания нашей семьи. Когда меня бросила жена, я часто прятался сюда ото всех. И в один прекрасный день, смотря на стену и ничего не видя, я вдруг открыл эту гравюру, криво висевшую в простенке. Стекло грязное и видно плохо. Это жена Клодия Публия Пэта, приговоренного Нероном к смерти. Она только что взяла меч из рук центуриона, и, так как Поэт колеблется, первая нанесла себе удар, протягивая смертоносное железо мужу, она говорит с мягкой улыбкой: «Нон долет!»
Фредерик бросает взгляд на гравюру и снова опускает голову на руки. Молчание. Жанетта тоже смотрит на гравюру.
Жанетта. Что значит: «Нон долет»?
Люсьен. Это значит: «Не больно». Это сделано в стиле раннего ампира. Она некрасива, жена Пэта, может быть, немного громоздка для таких хлюпиков, как мы. Но все-таки… (вздыхает полу-мечтательно, полу-ворчливо). Чертов Пэт!
Молчание.
Жанетта (неожиданно мягко). Фредерик, я все-таки хочу кое-что объяснить вам. Ведь я открыла дверь в ночь, чтобы этот человек вошел и сказал приблизительно то, сто сказал Люсьен. Я лгунья, это правда, и немногого стою. Правда и то, что я взяла это платье… (После паузы, с усилием). Он вам сказал: Юлия, ваша мать, а теперь еще и римские матроны — все против меня! Все они были стойки и целомудренны… Так вот, я тоже могла бы все это, и даже больше, чем они. Что вам дала, в конце концов, Юлия? Свою добродетелишку и боязнь скомпрометировать себя? А ваша мать? Она укачивала вас ночами, когда вы не спали? Вы думаете, я бы не смогла того же? Вы думаете, я не сидела бы ночами, если бы вы болели, не носила бы вас на руках? Я носила бы вас, как десять матерей, тысячу ночей! Я была бы квочкой, которая не склюет ни одного зернышка для себя, Я была бы волчицей, защищающей своего волчонка, пока ее не убьют. А она? У неё было еще десять других, она десять раз повторяла одно и то же, потому что что-то ворочалось у неё в животе, как ворочается в животе у всех животных, и ей было радостно видеть, как двигается маленький кусочек её плоти, который вышел из неё!
Люсьен. Верно, матерями становятся и худшие. Это, может быть, коснется и тебя в один прекрасный день, и нам придется уважать тебя.
Жанетта. (поворачивается, гневно). Нет! Я не хочу, чтобы меня захватило это чувство, как всех матерей и к какому угодно ребенку! Я не могу быть двенадцать раз возвышенной, самоотверженной, двенадцать раз верной до смерти, двенадцать раз единственной! Мной владеет не темный инстинкт, требующий младенца, который бы продолжил меня! Это его я люблю! Ему я предана, ради него хочу умереть. И эта любовь не будет приливать, как сок деревьев весной, каждый раз, как я разбухну. Это первый и последний раз, пока мой живот не присохнет к позвоночнику. Я готова за это отдать сейчас же всю мою кровь и моё молоко, если оно появится.
Люсьен (вставая, зло). Свою кровь и свое молоко! Не слишком ли скоро? Ты его знаешь только один день!
Жанетта. Вы все заладили одно и то же! Разве я виновата, что прошел только один день?
Люсьен. Твоя кровь и твое молоко! Какие они находят великолепные слова, особенно, если слушать с закрытыми глазами и не видеть, как искажаются их лица! К счастью, стоит только взглянуть на них, когда они в истерике… Ты отдала ему свои губы, и у него на языке вкус твоего поцелуя, вот и все дела. Ты — девка, которую он взял на одну ночь!
Жанетта. Нет! Я его жена!
Люсьен. Его жена? Ты? Ты уморишь меня со смеху! Взгляни на него: прочный, искренний, надежный. Настоящий образцовый французский солдат. Его просто распирают благородные чувства. И ты его жена? Ты захотела его, он захотел тебя. Желаю удачи!.. Управляйтесь побыстрее, но не сооружайте над этим собора!
Жанетта. А если я в один вечер стала всем тем, что ему дорого? Если вдруг оказалось, что я не лжива, не ленива и не неряшлива? А если у меня появились мужество и честь? Если я стала для него самым близким человеком на свете?
Люсьен (разражается хохотом). Все одинаковы! Все они одинаковы! Могут в один прекрасный вечер убить отца и мать, чтобы побежать в кусты за своим красавчиком! Они готовы для него красть, продавать себя на углах, дойти до последней низости. Но если их милый ангелочек предпочитает целомудрие и добродетель — ему достаточно сказать! Тут же все появится, им это раз плюнуть! Причем совершенно искренне! Будут опускать глаза и краснеть от каждого слова, будут скромными, сдержанными, возвышенными… Они все могут! Они все могут, пока это длится!
Жанетта. Да, я все могу! Да, я все могу!
Люсьен. Однако единственное, к чему они абсолютно неспособны — это к постоянству.
Жанетта. Врешь!
Люсьен. Чего они не могут — сохранить это хотя бы до следующего дня! Их хватит только на один день. Это их прием, этих милашек. И все несчастье в том, что нам-то нужно ни что иное, как завтра. Нам безразлична однодневная любовь, которую они нам преподносят. Если завтра не гарантировано, все остальное не существует. И в конце концов однажды они нас покидают, сваливая вину на нас же.
Жанетта. Он будет счастлив! Он поверит мне! Ты, ты мог не верить Денизе, но я ему дам столько, что он мне поверит!
Люсьен. Что же ты ему дашь? Тебе нечего дать. Вы оба не можете дать больше того, что у вас есть — ваших тел на минуту и чувств на мгновенье.
Жанетта. Неправда!
Люсьен. И он тоже ничего не может тебе дать. Вы только любовники, выигравшие карту любви. Пляшите теперь до конца. Бросайтесь с отчаянием в воду, жертвуйте жизнью один за другого, выхаживайте, сели один заболел проказой… Притворство! Мираж! Фальшивка! Вам нечего дать. Выбрали любовь — значит, будете только брать и всегда думать только о себе.
Жанетта. Врешь!
Люсьен. Нет! Выбрали любовь — и вы здесь, чтобы ненавидеть друг друга. Вы здесь, чтобы мстить за неведомые вам обиды. И незачем бить себя в грудь — это вечный закон, существующий с того времени, как созданы мужчина и женщина, и в одно прекрасное утро любовь сплетает их, как пару мух!
Жанетта. Врешь!
Люсьен. Нет! Вы даже можете уйти в мир вдвоем, рука об руку, но вы будете следить друг за другом, как враги. Люди умилятся: «Какая красивая пара! Как они любят друг друга!»… Да, красивая пара убийц, готовых на все, друзья мои. Заостренные когти, оскаленные клыки! Одному обязательно надо завладеть шкурой другого, и чем скорее, тем лучше! Вот что такое ваша любовь!
Жанетта (бросаясь на диван рядом с Фредериком). Ты говоришь слишком страшные вещи! Ты чудовище!
Люсьен (подходит ближе, говорит более мягко). На что же ты все-таки надеялась? Филемон и Бавкида по заказу? Подряд на доверие, нежность, преданность изо дня в день? Это оплачивается день за днем, моя милая, потом, скукой, мелкими неприятностями и общим страхом. Это оплачивается детьми, когда они болеют, и не знаешь, выживут ли они; бессонными ночами бок-о-бок, когда прислушиваешься к дыханию другого; морщинам, которые появляются за это время.
Жанетта. У меня будут морщины! Я стану старой. Про нас скажут: «Вот двое стариков!». И когда он умрет, я умру вслед за ним на другой же день.
Люсьен (опускается рядом с ними на диван, ворчит устало). Умереть! Умереть… Умереть не хитро. Начинай-ка жить. Это не так занятно, но зато более длительно.
Жанетта. Ты говоришь все это для того, чтобы помешать нам жить.
Люсьен (неожиданно усталым голосом). Да нет же, чтобы помешать вам умереть, дура! все ты путаешь!
Наступает короткое молчание. Они сидят все рядышком, глядя перед собой.
Жанетта (мягко, уступчиво). Ты ненавидишь любовь. Но женщины, которых ты знал, это еще не все. Ты же не встречал настоящих. Есть такие, которые любят всеми силами души и навсегда. Ты знаешь хоть одну такую? Если она есть, значит, и я смогу быть такой.
Люсьен. У меня никогда не было ее адреса.
Жанетта. А та, на картинке, о которой ты рассказывал, она любила?
Люсьен. Жена Пэта?
Жанетта. Не знаю… Да. Что она сказала, поразив себя мечом раньше мужа, чтобы придать ему храбрости?
Люсьен. Нон долет. Не больно.
Жанетта (повторяет). Нон долет. И это значило, что она его любила — Нон долет?
Люсьен. Да, несомненно.
Жанетта (встает). Ну, если только это…
Люсьен. Куда ты?
Жанетта. Снять платье.
Исчезает на лестнице.
Люсьен (когда они остаются одни). Я вам сказал все, что знал сам. Я ввел вас в курс моего небольшого опыта. Теперь, старина, может быть, стоит вам самому разобраться во всем?
Наверху слышен звук разбитого стекла.
Люсьен (поднимает голову). Что еще затеяла эта дуреха? Она бьет стекла?
Через мгновение появляется Жанетта в белом платье, вся бледная. Протягивает окровавленную руку. Кровь бьет из широкого пореза.
Жанетта. Нате. Это не больно. Я уже забыла, как она говорит это по-латыни.
Мужчины вскакивают. После мгновенного оцепенения Фредерик бросается к ней, перевязывает рану своим носовым платком, целует ее.
Фредерик (срывающимся голосом). Жанетта, любовь моя… Простите. Я буду верить. Я буду верить вам всегда!
Они обнимаются. Люсьен воздевает руки к небу.
Люсьен. Прекрасно! Если они теперь начнут резать себе руки, что прикажете им отвечать?
В этот момент открывается дверь, ветер врывается в комнату, лампа почти гаснет. На пороге в нерешительности стоит старый почтальон.
Почтальон (тихо). Детки, детки!
Люсьен (бросается к нему, крича). Для меня, почтальон?
Почтальон. Нет, парнишка! Твой отец послал сказать, чтобы ты бежал в деревню за фельдшерицей. У них там большой переполох: твоя сестра что-то там выпила. Они думают, она отравилась.
Фредерик отрывается от Жанетты, Люсьен оборачивается к нему.
Люсьен. Возвращайтесь. Я возьму повозку Азариаса и привезу врача.
Фредерик медлит.
Люсьен. Поспешите! Яд на этот раз настоящий.
Он уходит, уводя за собой Фредерика. Почтальон следует за ними, оставив дверь широко открытой. Наступает долгое молчание. Жанетта одна, стоит неподвижно, в белом платье, крепко сжав руки. Вдруг она поворачивает голову, смотрит в темноту и говорит:
Жанетта. Теперь ты можешь войти.
На пороге появляется тень. Виден силуэт мужчины в плаще, с которого ручьями течет вода.
В ту минуту, когда он медленно входит в комнату, занавес падает.