Та же декорация, что и в первом акте. Конец дня, неделю спустя. Фредерик лежит на диване, обняв голову руками. Отец семенит вокруг, наблюдая за ним с враждебным видом. Входит Люсьен, Отец бросается к нему.

Отец. Машина здесь?

Люсьен. Да.

Отец. Хорошо. (Отводя его в сторону.) Не скрою, я не обижаюсь, что они уезжают. Неделя! Этот мальчик живёт у нас неделю и за это время ни разу не раскрыл рта. Я же старой школы… вежливость по мне важнее всего. Если бы моя невеста была и в агонии, я, во-первых, человек светский, я поддержал бы разговор. А он — ничего.

Люсьен. Твой разговор сам себя поддерживает.

Отец. Улия чуть не умерла. Понятно! Но вот уже неделю, как она спасена… Я сказал себе, что теперь нужно бы было сделать усилие. И всё равно ничего!

Люсьен (ласково). Но он-то, может быть, не спасён.

Отец. Я рад, что он сматывается отсюда, не скрою. Я, в таком случае, вообще предпочитаю с самим собой говорить. По крайней мере, понимаешь, в каком направлении движешься. (Издалека доносится музыка. Он кричит.) Сделайте так, чтобы эта музыка перестала!

Люсьен. Невозможно.

Отец. Я кажусь спокойным, но я на грани нервного срыва.

Отец спокойно устраивается в кресле и закуривает сигару. Люсьен подходит к Фредерику.

Люсьен. Нужно признать, что эта выходка с оркестром не очень деликатна. В принципе, мы не должны его слышать — замок слишком далеко. Но она, видимо, устроила оркестр на краю парка, чтобы быть уверенной, что вы услышите. Это, наверное, красивая свадьба. Перед оградой стоят пять Ситроенов. Господин Азарьяс имеет связи…

Отец (из угла). Даже прислать приглашения! (Пауза. Отвлечённо.) Где, ты думаешь, они заказали обед?

Люсьен. У Бирона.

Отец (с презрением). Пуф! Классика. Кнели из щуки, бок ягнёнка, пулярка. Так хорошо представляю себе, словно сам всё это уже ем!

Люсьен. На что же ты жалуешься?

Отец. На жест.

Люсьен. Ты и его переваришь!

Отец. Никогда! Я — добрый малый, но злопамятен, как слон. Я ничего не прощаю. Я ничего не говорю, думают, он — добряк, а я, в один прекрасный день смертельно раню моего погонщика. Сыр, мороженное, пирожное мока, шампанское. Бирон знает только один набор яств. Если бы они удостоились спросить моего совета, я б им сказал: идите к Фоме. Только Фома в здешних краях приготовит вам настоящий обед. Яйцо Мимоза, омар Термидор, фаршированная баранья лопатка… прелесть, пальчики съешь!

Люсьен. Для тебя всё одинаково.

Отец (язвительно). Это правда. (Пауза.) Думаешь, я мог бы его надеть, если бы меня пригласили?

Люсьен. Кого?

Отец. Мой фрак.

Люсьен. Обязательно.

Отец. Для них было бы слишком много чести. В конце концов, я знал отца этого Азарьяса.

Люсьен. Теперь он знает твою дочь, вы — квиты.

Отец. Ты из всего фарс сделаешь. У меня это вырезано вот тут. (Прикоснувшись ко лбу; музыка играет сильнее. Он встаёт и кричит.) Остановите музыку!

Люсьен. Сам пойди и останови её.

Отец. Они будут слишком рады! Пусть играют неделю, я неделю буду строить из себя глухого. Музыканты устанут раньше меня. Как ты думаешь, сколько им стоил такой оркестр? По меньшей мере, шесть музыкантов. Положи по сто монет на душу, и увидишь, куда заведёт тебя эта затея.

Он уходит в сад.

Люсьен (возвращаясь к Фредерику). Она, значит, хотела, чтобы мы услышали её свадьбу, чтобы Улия слышала из постели, свекровь на кухне, и всё селение. Колокольного звона им было недостаточно, она посадила ещё и распиливать бемоли в кусты. Она, должно быть, всех их ненавидит, но я хорошо представляю её в разгар праздника. И она заставит всех плясать до утра, вымотает их за наше здоровье. Фредерик. Улия сейчас встанет. Через час мы уедем.

Люсьен. Мы возьмём на себя заботу об этом ей сообщить. Это обойдётся нам некоторым спокойствием. Представляю, что эти потоки благозвучия предназначены непосредственно вам.

Фредерик. Может быть.

Люсьен. Она хочет быть уверена, что вам будет больно одновременно с ней. Малышка вас обожает. Вы заметили, как она красиво разрезала руку? Пожалуйте вам! Уже не помню, как они говорят по-латыни. Она отколола очаровательный номер!

Фредерик. Ну тогда почему, почему сразу после?

Люсьен. Вы неисправимы, старина! Вы всё хотите понять. Нужно потерять эту дурную привычку. Никто никогда не узнает, почему. Даже она сама. (Фредерик опять падает головой в подушку.) Это доставляет боль, не так ли, сначала. Кажется, не выдержишь и минуты. Нужно закричать, сломать что-нибудь. Но не их — нельзя. Мебель? Нелепо! Когда поймёшь, что ломать нечего, начинаешь становиться мужчиной. (Присаживается рядом с Фредериком. Пауза.) С болью прекрасно живётся, вот посмотрите… как только её узнаешь. Узнаешь тонкости её и складочки. Наконец, становишься по ней специалистом. Знаешь, как кормить её ежедневно, и от чего она заболеет. Узнаешь, какое дуновение её пробуждает, и от какой мелодии она спит. А потом — после, значительно после, когда, наконец, выйдешь из одиночества и сможешь поговорить об этом с другими, начинаешь водить по ней других, как смотритель в музее. Надеваешь фуражку чиновника своей боли. Тогда — всё равно погибаешь — но спокойнее.

Фредерик встаёт, как если бы хотел от него отвязаться, подходит посмотреть в окно.

Люсьен. Так вот, не торопитесь страдать! У вас впереди вся жизнь. Выгода рогоносца в том, что у него есть время. Я не говорю о тех хамах, которые истребляют всё при первом же подозрении и отшибают себе башку… Я говорю вам о рогоносцах-художниках, добросовестных рогоносцах-трудягах. О тех, которые любят хорошо и по правилам, как следует сделанное дело.

Музыка играет сильнее.

Отец (появляясь на пороге застеклённых дверей). Весело! Присоединились и духовые… нам не удастся сомкнуть глаз всю ночь.

Люсьен (не допускающим возражений тоном). В любом случае, папа, мы бы их не сомкнули. (Отец опять выходит. Люсьен подходит к Фредерику.) Глаз ночью… странное выражение, не правда ли? Этот глаз представляется очень чёрным, открытым, как будто он наполняет всю комнату и смотрит. И невозможно его закрыть, сомкнуть. Извиваешься, корчишься, как только можно, а он прицепился к огромным векам… Глаз ночи всегда тут — зияет и созерцает нас без всякой мысли, бездонный и тупой, настоящий глаз человека.

Фредерик (пожимая плечами). Да.

Люсьен (кричит ему). Вы не заснёте!

Фредерик (поворачиваясь). Куда вы клоните, в конце концов? Что вы хотите?

Люсьен (ласково). Хочу смотреть на вас, наблюдать, как вам больно. Мне лучше от этого.

Фредерик. Смотрите. Но человек, который мучается, разве это красиво?

Люсьен. Нет. Это ужасно, неприлично. Но собственное отражение в зеркале — ещё хуже. Потому что я, я смотрю на себя в зеркало ночи напролёт… с ухмылкой утопленника, глазами идиота. Я видел, как дрожит мой подбородок, я ждал, как охотник в засаде, часами, что эта голова для оплеух, эта голова рогоносца примется плакать. Приятно, что теперь это, наконец-то, другой!

Фредерик. Взгляните на меня! Я не стану глазеть на себя в зеркало. Я человек завтрашнего дня, хорошо ли — плохо ли, я буду жить.

Люсьен (ухмыляясь). Хороший молодой человек!

Фредерик. Я буду работать. Я женюсь на Улии. Мне нужно перекрасить весь дом, посадить сад, напились дров на зиму.

Люсьен (откровением за откровенье). А я, представьте, стал заниматься гимнастикой. Да, пришла в голову мысль. Всё, думаю, с тобой случилось только оттого, что ты худой и прямо не держишься. Всё это, думал, по причине отсутствия выпуклостей на груди и руках, которые и делают настоящего мужчину. Нет мускулов — не будет и женщин. Всё становилось просто… наконец-то! Короче, я оправился на покорение выпуклостей. Купил книжку, двенадцать франков. Секреты достаются практически даром! И каждое утро, встав в трусах перед открытым окном — более рогоносец, чем когда бы то ни было, я принялся за шведскую гимнастику. (Принимаясь делать гимнастику.) Один, два, три, четыре! Один, два… (Прекращает, уже без сил.) И что же вы думаете? Всё это враки, нужно очень много времени, чтобы эти выпуклости, наконец, появились. И потом… хорошо приглядевшись к физиономии профессора на обложке, вы приходите к выводу, что, несмотря на его атлетическое сложение, он тоже, должно быть, рогоносец. Совет! Начинайте сразу с красного вина. Значительно быстрее добиваешься лучших результатов. (Наливая себе, пьёт и предлагает Фредерику.) Вам налить?

Фредерик. Нет.

Люсьен. Как будет угодно! Но у рогоносцев с достоинством есть только одно преимущество — они страдают вдвойне. И потом, какой смысл в рогоносце с достоинством? Существуют ли благородные раковые больные, элегантно заражённые чумой? Нужно согнуться в коликах, выхаркать, как можно быстрее сопли и лёгкие, кричать, когда невыносимо терпеть боль, жаловаться, надоедать всем подряд. Нужно быть рогоносцем безобразным, настоящим трусом, уродливым перед лицом Всевышнего, чтобы его научить! Знаете ли, что я в первый день сделал? Во время ужина я упал со стула и оставался лежать на полу, чтобы все подумали, что я умер. Не за чем. Чтобы им просто стало страшно, чтобы что-нибудь да произошло. Они смачивали мне виски уксусом, старались разомкнуть мне зубы при помощи чайной ложки. Я слышал, как они хлопотали, лезли из кожи, а я спокойно дышал… я не был мёртв, я был попросту рогоносцем. И мне хотелось поступить ещё сильнее. Снять штаны, обоссать стены, замазать лицо углём, разгуливать по улицам с большим бумажным носом, чтобы люди говорили: «Что делает этот молодой человек с картонным лицом?» Он ничего не делает, он — рогоносец. Это нос рогоносца! Фредерик. Замолчите!

Люсьен. Я вас беспокою? Господин хочет страдать в своё удовольствие, страдать благородно? Мсье хочет быть рогоносцем в одиночестве?

Уродливые рогоносцы, рогоносцы низкие — это не его круг знакомств? Мсье — рогоносец особенный? И, тем не менее, мы братья, сударь, мы пригубили от одной чаши. И, так как нас никто не целует, нужно, чтобы мы целовались вместе.

Люсьен хочет его по-шутовски поцеловать; Фредерик его отталкивает.

Фредерик. Оставьте меня! Вы пьяны. От вас вином несёт.

Люсьен. От меня, может быть, и несёт вином, но пьяный… в пять часов пополудни? Увы, молодой человек! Это, как выпуклости… требуется много времени, чтобы такое случилось. Всё долго! Нет, я буду пьян только вечером, когда уже точно говорить ничего не буду, когда я стану приличным. (Декламируя.) Граф запирался каждый вечер в библиотеке, а графиня поздно ночью слышала, как он поднимался по лестнице нетвёрдой походкой. (После короткой паузы.) Но каждый вечер наверху, в комнате графини меня ждёт некоторое разочарование.

Фредерик (после паузы). Я не буду жевать мою боль, как собака блевотину, пусть кровь выйдет один раз — и всё. Инфантильный мир, куда вы вдвоём меня затянули — не мой мир. Ни мой Отец, ни моя Мать, никто из моих соседей никогда не уделил столько внимания своей боли… а их дети, между прочим, тоже умирали от неизвестных болезней, и жёны тоже оставляли мужей. Просто у них было ещё, чем заняться помимо жалобы.

Люсьен. Счастливая деревенская озабоченность!

Мать (входя). Улия встала. Дорога её немного утомит, но она, тем не менее, предпочитает уехать сегодня же вечером. Она, как и я, у неё одна мысль, оставить эти места, как можно быстрее.

Люсьен. Однако тут летом приятно!

Мать (не обращая внимания на Люсьена). Ты готов?

Фредерик. Да, мама.

Мать. Я позову тебя, чтобы помочь Улии спуститься. Я сварю ей кофе. (Она идёт на кухню.)

Отец (вернувшись, глядя, как Мать идёт на кухню). С тех пор, как она навела порядок в моих шкафах, она на меня больше не смотрит. Не знаю уж, что она там разыскала… (Подходя к Люсьену и Фредерику.) Слушаю я вас, дети мои, и не понимаю! Вы тут себя мучаете, бьётесь. А мне жизнь и любовь всегда казались значительно проще. Однако не нужно дуМать, что я не любил. Когда мне было двадцать лет, у меня уже были три любовницы. Коллега по регистратуре, пленительная блондинка, которую я раскатывал на все цвета радуги, горничная из ресторана, где я столовался, и девушка из лучшей семьи в городе. Последнюю я узнал девственницей, мон шер, и она принимала меня у себя ночью в двух шагах от комнаты родителей. Жи. Пе. Простите, я даю вам только её инициалы. Эта женщина потом вышла замуж за ответственного чиновника.

Люсьен. Я её знал, она была горбата.

Отец (обиженно). Едва. Лёгкая деформация, которая не уменьшала её шарма.

Люсьен. Она была страшная!

Отец. У неё был крупный нос, согласен. Но глаза прекрасные. (Придвигаясь.) И потом, между мужчинами будет сказано, чёрт побери! Я был тот ещё молодец… горб, нос — знаете, только оказался в постели… (Делая другое движение рукой, на этот раз благородное.) Осторожно! Галантность и вежливость исключительные. Я всегда уважал женщину. Но не более. Женщина никогда не могла заставить меня отказаться от бильярда и товарищей. Я так устроил, чтобы никогда не страдать! Кстати, у меня был принцип. Уходить всегда первым. Мои связи никогда не длились больше трёх месяцев! Как только подходил срок, я был безжалостным. И я видел таких, которые ревели, как животные, бегали за мной по пятам на улице нагишом. Мольбы, угрозы, я ничего не слышал — ничего не видел. Однажды, крепкая брюнетка, портниха у Каора — некая Юнона, мон шер, груди во такие! Я на пороге, она — прыг на кухню и за бутылку с хлоркой! «Сделаешь шаг — выпью!» Я вышел.

Люсьен. Она выпила?

Отец. Уверен. Я встретил её тремя неделями позже, мне показалось, что она похудела. Ну, так что ж! Всё улаживается! Она вышла замуж за жандарма. Теперь у неё взрослый сын парикмахером. Что вы думаете это такое, жизнь? Главное, чтоб не надули!

Люсьен. А, если больно?

Отец (кричит, искренне). Но это не больно! Тут-то я вас никак и не пойму!

Мать (появляется с чашкой в руке). Вот. Я отнесу ей наверх кофе, и мы отправимся.

Отец. Мы будем очень жалеть, свекровушка.

Мать. Кобыла идёт хорошо… Шарль уверяет, что мы до ужина будем дома. Он доехал всего за три часа. Шарль привёз одеяло, но боюсь, Улии будет прохладно к вечеру. Я возьму ещё одно, пришлю обратно после.

Отец (по-барски). Мама, этот дом ваш!

Мать. Свадьбу сыграем в назначенный день, но Улия, как и я, она тоже думает, что лучше никого не приглашать.

Отец (с движением руки). Семья…

Мать. Улия предпочитает, чтобы вас обоих на свадьбе не было.

Отец (не позволяя себе понять). Как это — обоих?

Мать. Её брата и вас.

Отец (ошеломлённый). И, тем не менее, свёкровушка, Отец…

Мать. Дядя Фредерика поведёт её к алтарю. Теперь она хочет, чтобы у неё была только одна семья.

Отец (отрёкаясь от всякой гордости). Я себе и фрак сшил…

Мать не отвечает. Люсьен кричит, обращаясь к отцу.

Люсьен. Папа! Если я женюсь в Африке, я тебя приглашу! Будет чудесно — увидишь! Все будут поголовно голые, все до одного вонючие, чёрные, ты один — во фраке, обливаешься потом в центре процессии под руку с моей светловолосой Дульцинеей. Мы тоже будем полны благородства, тоже будем среди своих — одни негры!

Отец (с шекспировским жестом). У меня больше нету детей!

Люсьен. Куда ты?

Отец. К Просперу. Одолжи двадцать франков.

Люсьен. Я даю тебе пятьдесят, дорогой Лир! Напейся! Того стоит.

Мать Фредерика смотрит, как они выходят, пожимает плечами и поднимается к Улии. Фредерик остаётся один. Появляется Жаннетта в белом платье. Она стоит некоторое время, не двигаясь. Увидев её, Фредерик встаёт…

Жаннетта. Да, я вышла замуж в белом, чтобы всё селение было в ярости. И нужно было всё-таки платье использовать. (Пауза.) Вы всё ещё женитесь через месяц?

Фредерик. Да.

Жаннетта. Моё дело сделано. (Пауза.) Хорошо, когда вещи сделаны, когда не нужно больше задавать себе вопросов и возвращаться вспять. Вот почему я пришла попрощаться с вами.

Фредерик. Уходите.

Жаннетта (спокойно). Да. Не говорите так строго. Я уже ушла раз и навсегда. Я вам говорю теперь о конце света. Это встреча, дополнительная минута, которую судьба дарит иной раз, когда всё уже решено… наши поезда развили скорость и пересеклись теперь только для того, чтобы ещё быстрее разлететься в разные стороны. Мы посылаем друг другу последнюю улыбку. (Пауза.) Даже не улыбку. Фредерик. Нет.

Жаннетта. Как вы серьёзны! Значит, вы не умеете играть с жизнью?

Фредерик. Нет.

Жаннетта. Мне тоже тяжело, но я играю. Я очень весела, там я их пою, заставляю танцевать. Гости моего мужа не иссякают в красноречии! Только он знает всё наперёд, и ему страшно.

Фредерик. Страшно чего?

Жаннетта. Он, как человек, который выиграл кота в мешке.

Фредерик. Вы его и заставите страдать?

Жаннетта. Уже сделано.

Фредерик. Вас это развлекает?

Жаннетта. Мне это всё равно, я его не знаю.

Фредерик. А сегодня утром вы сказали перед всем миром, что вы его жена?

Жаннетта. Случилось совсем не то, что, им показалось, они услышали, я ничего такого не говорила. Сегодня утром, священнику и этому, в мэрии, с трёхцветной перевязью через плечо я не сказала, что беру мужа на горе и радость — навсегда. Я сказала, что на жизнь и на смерть отказываюсь от вас. Да, это странно. Священник прокричал в церкви: «Мадмуазель Жаннетта Моран, согласны ли вы никогда не брать в мужья мсье Фредерика Ляривьера?» И никто не повернулся, никто не нашёл эту реплику неприличной, то, что ваше имя выкрикнули на чужой свадьбе. В мэрии тоже никто не ужаснулся этому маскараду… трёхцветный толстяк, кресла для распределения достоинств, жених, запряжённый как телец, уготованный на заклание… всё только для того, чтобы я могла сказать, что никогда не буду должна вам послушания, и не обязуюсь следовать за вами повсюду!

Фредерик. Другие услышали одну правду, что вы связали себя навсегда с другим мужчиной.

Жаннетта. Нет. Я навсегда вас отторгла. Это торжественное таинство должно было быть предусмотрено церковью, вместе с другими: таинство отторжения. (Пауза. Стоя друг напротив друга, они смотрят друг другу в глаза.) Я тоже пришла попросить у вас прощения за ту боль, которую вам причинила.

Фредерик (с жестом). Ничего.

Жаннетта. Вы воротились в тот дом ночью?

Фредерик. Да. Как только врач сказал, что с Улией всё обошлось.

Жаннетта. И вы меня ждали?

Фредерик. До утра.

Жаннетта (после короткой паузы). Я должна была оставить письмо…

Фредерик. Может быть. (Пауза.) Когда мы с вашим братом вышли, там стоял человек, это он?

Жаннетта. Да.

Фредерик. И он вошёл, как только мы ушли?

Жаннетта. Это я его позвала.

Фредерик. Почему?

Жаннетта. Чтобы сказать ему, что если он хочет меня ещё видеть, то я стану его женой.

Фредерик. И это было устроено тут же?

Жаннетта. Да. Мы даже немного подтасовали официальное объявление в мэрии. В провинции всё устраивается. Мне хотелось, чтобы в день моей свадьбы вы ещё были здесь.

Фредерик. Всё хорошо. Вот только мы сейчас уезжаем. (Короткая пауза.) Мне осталось пожелать вам счастья.

Жаннетта (спокойно). Вы смеётесь.

Фредерик. Мне бы хотелось смеяться. Должно быть, смеяться приятно.

Жаннетта. Говорят.

Фредерик (кричит). Но я буду смеяться. Завтра или через год, через десять лет, клянусь вам, я буду смеяться. Когда дети начнут говорить и скажут что-то смешное, или я увижу собачку, которую мы купим для их развлечения, как та испугалась во дворе тени, или просто так, не из-за чего, потому только, что станет вдруг жарко, а свет солнца прольётся на море.

Жаннетта. Да, вы засмеётесь.

Фредерик. Пока мне больно, и нет ни в чём уверенности. Но настанет совершенно новое утро, утро без воспоминаний, когда я встану с рассветом, и всё встанет на свои места. Я опять обрету, проснувшись от кошмарного сна, мой наново выкрашенный дом на берегу моря, чёрный стол у окна, продолжительные часы жизни, когда тень церкви неторопливо ползёт через площадь, и улыбка Улии однажды вечером станет, как тихая вода. Будет день, когда я вновь буду сильным, как раньше. Однажды. И люди и вещи вокруг меня больше не будут вечными вопросами, они станут уверенностью и ответом.

Жаннетта. Да, мой дорогой.

Фредерик. Почему я вас не встретил, когда вернулся в тот дом? (Жаннетта делает бессильный жест, не отвечая на вопрос.) Я обернул вашу рану платком! Я вас обнял. Я сказал вам: «Я буду вам верить всегда». А вы говорили, что меня любите.

Жаннетта (слабым голосом, после паузы). Не нужно было оставлять меня одну.

Фредерик. Улия могла умереть…

Жаннетта. Да. И пойти к ней сразу — было, с вашей стороны, благоразумно и правильно. Но бывают минуты, когда благоразумные — это не то, что нужно.

Фредерик. Она из-за вас отравилась.

Жаннетта. Да. Немного до или, может быть, после я бы тоже подумала: «Бедная Улия!» И я бы терпеливо ждала всю ночь, счастливая успокоить вас под утро. Но нам не повезло, это была как раз та минута, когда нельзя было меня оставлять.

Фредерик. Почему?

Жаннетта (с грустной улыбкой). Вы всегда спрашиваете меня, почему. Думаете, что я знаю? Я была, как птица на самой высокой ветке, готовая улететь или свить гнездо. Я пробила стекло рукой… я пролила за вас кровь и гордилась этим. Сказали бы мне, выпрыгни из окна, войти в огонь — я бы и это сделала. Единственное, что для меня было совершенно невозможно, так это не чувствовать на мне вашей руки.

Фредерик. Почему вы не закричали, почему дали мне уйти?

Жаннетта. Было уже слишком поздно. Как раз в тот момент, когда ваша рука оставила меня, именно тогда я перестала быть самой сильной. Вы даже не ушли, вы не сделали ещё ни одного шага, а я уже стала самой слабой, неуверенной, уже вовсе не созданной для вас. Даже если бы я и хотела, я бы не смогла вас окликнуть.

Фредерик. Вы думали о том, что я вернусь?

Жаннетта (после колебания). Да. Но ждать вас было уже нечестно… (Спокойно.) Даже если бы вы и согласились, думаете, согласилась бы я тащить вас за своей юбкой, чтобы вы потворствовали моим капризам и гнусным недостаткам, которые мяукают вокруг меня, как кошки? Думаете, я согласилась бы вам изменить однажды, как изменяла другим — без всякой причины, и чтобы потом вы простили меня только потому, что я немножко поплакала… до тех пор, пока ни совершила бы этого снова? Я предпочитаю лучше умереть. (Во время паузы они стоят друг напротив друга.) Кстати, именно это я и пришла вам сказать. Тем вечером, когда я пообещала ему выйти за него замуж, я ещё принадлежала этому мужчине. Я опять стала слабая и трусливая, как раньше. Я опять стала ложью, беспорядком, ленью. Я опять стала тем, чего вы так не любите, и я не смогу быть вашей женой — никогда! (Короткая пауза.) Но если вы хотите, чтобы это длилось вечно, сегодня я могу предложить вам только одно — умереть вместе с вами.

Фредерик (после паузы, глухо). Нет, это трусость, нужно жить.

Жаннетта. С кляксами и исправлениями, до тех пор, пока окончательно ни состаришься и ни станешь уродливым, чтобы потом корчиться на постели в поту, сопротивляясь, как зверь. А море так чисто, волны всё моют…

Фредерик. Нет. (Пауза.) В море — тысячи трупов, оно нечисто. Смерть также не чиста. Море ничего не решает. Оно скрывает, промахиваясь, оставляя грубую карикатуру, которая, искажаясь, протухает… остаётся стыдная вещь, которую не знают, где спрятать. Только дети, которые никогда не сидели над трупами, могут украшать их цветами и верить, что мы должны умереть с первой морщиной или с первой бедой. Мы должны стареть. Мы должны однажды выйти из детского мира и понять, что не всё так красиво, как было в детстве.

Жаннетта. Я не хочу взрослеть. Я не хочу научиться говорить да. Всё слишком некрасивое.

Фредерик. Может быть. Но весь этот ужас, все эти бесцельные жесты, это нелепое приключение — всё не наше, и нужно это прожить. Смерть — это тоже бессмыслица.

Оркестр вновь начинает играть вдалеке.

Жаннетта. Я возвращусь танцевать. Они там, должно быть, меня дожидаются. (Улыбаясь.) Простите, что я пришла.

Она убегает в сад. Появляется Улия, за которой следует Мать Фредерика, который стоит без движения.

Улия. Ты готов, Фредерик?

Фредерик (увидев её, отвечает после паузы). Да.

Улия. Думаешь, мы можем ехать?

Фредерик. Пошли. (Помогая ей спускаться.) Тебе не будет холодно в машине?

Мать. У меня есть для неё ещё одеяло.

Фредерик. Мы не поедем через Бо, срежем по Болоту. Дорогу отремонтировали этим летом, так что мы будем дома до наступления темноты.

Мать. Ваш Отец с братом всё-таки могли бы быть здесь, чтобы попрощаться с вами, малышка. Вы знаете, где они? В распивочной.

Улия. Тем лучше. Я предпочитаю их не видеть.

Говоря, они пересекают сцену. Фредерик останавливается на пороге и в последний раз осматривает комнату, отступив, давая Улии пройти, машинально говорит:

Фредерик. Проходи. Ты ничего не забыла?

Улия (остановившись). А ты?

Фредерик (просто глядя вдаль). Я с собой ничего не привозил.

Они выходят. Люсьен, выскакивает из кухни и кричит им, как окаянный. Стоя на диване, он посылает нелепые прощальные знаки и бросает цветы.

Люсьен. Да здравствует невеста! Будьте счастливы! Виват, невеста!

Отец (влетая, как вихрь). Ты её видел?

Люсьен. Кого?

Отец. Жаннетту?

Люсьен. Где?

Отец. Там, на песчаном берегу.

Он заставляет его повернуться. Люсьен смотрит, молча.

Отец. Видишь ли ты её?

Люсьен (спокойно). Купается.

Отец. В платье?

Люсьен. В платье.

Отец. Но прилив начался!

Люсьен. Прилив начался.

Отец. Она, что, не понимает, что там её унесёт и закрутит.

Люсьен. Она знает бухту лучше тебя.

Отец. Ого, Жаннетта! Ого, Жаннетта! Бог мой!

Люсьен (спокойно). Она бежит. Она на ветру не слышит. И потом, даже если бы она и слышала, она бы всё равно не ответила. Она пропала, папа… пропала, сестричка.

Отец. Что ты несёшь? Ты думаешь…

Люсьен. Уверен.

Отец (бегом на месте). Чёрт побери! Нужно что-нибудь сделать! Нужно обязательно что-нибудь сделать! Идём! Бери верёвки. Попросим помощи в замке.

Люсьен (останавливаясь). Нет.

Отец. Как это нет?

Люсьен. Говорю тебе, что ничего делать не надо. Оставь её! Во- первых, слишком поздно, и потом, ты этим сослужишь ей службу.

Отец (высвобождаясь). Ты — чудовище! Я побегу через рощу!

Люсьен. Давай. Для тебя это будет зарядкой, всё не так ужасно, как отсюда смотреть.

Отец выскакивает и тут же возвращается обратно.

Отец. Ура! Ура! Фредерик! Он увидел её с дороги, из машины выскочил! Давай! Вот мужчина! По мостику выскочил на песок. Он чешет через лагуну… ему воды уже по колено, он не пройдёт.

Люсьен (спокойно). Пройдёт.

Отец. Прошёл! Прошёл! Удачи! Давай! Давай! Давай! Браво, молодой человек! Какой спортсмен! Ну же! Вперёд!

Люсьен (обращаясь к отцу). Заткнись! Думаешь, ты на футболе?

Отец. Как это, на футболе?

Люсьен. Ты слишком безобразен, когда кричишь. Говорю тебе, замолчи.

Отец (смущённо). Но я — твой Отец.

Люсьен (взяв его за грудки, как будто собираясь побить, трясет). Знаю! Знаю! Только ты слишком глуп и безобразен, бывают минуты, когда я терпеть тебя не могу. Теперь одна из таких минут. Так что заткнись! Ты хорошо слышишь меня, заткнись, или я тебя оглушу!

Отец (видя Фредерика, освобождается от Люсьена). Он подбежал к ней! Он с ней! Отпусти меня! Если они побегут к семафору, то выберутся. Пролив делает изгиб, и там остаётся кусочек песка. Жаннетта это знает, она точно знает! Это их последний шанс… Пусть только бегут, чёрт возьми! Пусть быстро бегут! Почему они не шевелятся, что они вытворяют?

Люсьен. Разве не видишь… они разговаривают.

Отец. Но это сумасшествие! Они сумасшедшие, что один — что другой. Кто-нибудь побежит сказать им об этом? Я слишком стар! Сейчас не время разговаривать, чёрт побери! (Кричит, нелепый, приставив ладони ко рту.) Не говорите больше! Не говорите!

Люсьен (спокойно). Заткнись или я тебя задушу! Дай им поговорить. Дай им поговорить, пока у них есть такая возможность. Им много есть что друг другу сказать.

Во время паузы, они, задыхаясь и вцепившись друг в друга, смотрят.

Люсьен. А теперь ты видишь, что они делают, старый оптимист, скажи, ты видишь? Они целуются. Они целуются с морем, которое бежит им в спину. Ты ничего в этом не понимаешь, не так ли, старый Дон Жуан, неудачник, дряхлый рогоносец, рухлядь ты старая!

Люсьен ужасно трясёт отца.

Отец (воет, стараясь освободиться). Но прилив! Прилив, чёрт возьми! (Кричит, нелепый, бессильный.) Осторожно, прилив!

Люсьен. Им наплевать на прилив и на твои крики, на Улию, Мать, которые на них смотрят с дороги, на всех нас! Они в объятиях друг друга, и в их распоряжении осталось не больше минуты.

Отец (высвобождаясь, выскакивает из дома, крича). Не скажут, что я бездействовал! Я побегу к ним по таможенной тропе!

Люсьен. Вот именно, не замочи только ноги. (Не двигаясь, глядя на море.) Любовь, горькая любовь… ты счастлива? Дорогое сердце, дорогое тело, дорогая романтика… разве нечего больше сделать, нет книги для чтения, дома, чтобы его построить? Разве не сладостно это — лучи солнца, которые ласкают кожу, прохладное вино в стакане, вода ручья, тень в полдень, огонь зимой, снег и даже дождь, ветер, деревья и облака, животные, все невинные твари, и дети, прежде чем ни станут они некрасивы? Горькая любовь, скажи, не сладостно ли и всё остальное?

Люсьен отворачивается, как будто не желая видеть происходящего. Он подходит к столу, наливает себе стакан вина и говорит в потолок.

Люсьен. Ну. Ты доволен? Именно так всё и должно было произойти. Я, впрочем, сказал им, что тебе не понравится. (Пауза. Он наливает себе ещё вина.) Прости, господи, но ты мучаешь меня жаждой.

Он выпивает вино залпом. В тёмной накидке на пороге появляется почтальон.

Почтальон. Детки! Детки!

Люсьен. Для меня… наконец-то?

Люсьен вырывает у старика из рук письмо, лихорадочно ломает печать, смотрит, засовывает письмо в карман и берет, молча, сумку и шляпу с вешалки.

Почтальон (пока тот одевается). Ну что?

Люсьен (повернувшись, спокойно). Больше нету детей. Прощай, почтальон.

Он толкает его по-дружески и, не обернувшись, погружается в вечер.

Занавес падает.

Конец

© Traduction Alexei Konovalov-Louval Tous droits reserves La loi du 11 mars 1957 interdit les copies ou reproductions destines a utilisation collective. Toute representation ou reproduction integrale ou partielle faite par quelque procede que ce soit, sans le consentement de l'auteur, est illicite et constitue une contrefaQon sanctionnee par les articles 425 et <в ре suivants du Code penal.! от 19.D7.mS N 110-ФЗп от 50-07-500Ч N 75-ФЗ> kira. [email protected]. fr Alexei Konovalov-Louval & Kira Transkaya Villa Chantereyne 25, avenue Pasteur 14 150 Ouistreham France # +33 (0)2 31 26 22 73 # +33 (0)6 67 49 07 93