Адам вышел из столовой. Настроение после еды у него было превосходным, даже, несмотря на то, что сегодня он заступил в наряд. Гулянюк щелчком сбил чересчур наглого жука с красной нарукавной повязки с надписью «Дежурный по части». Потом широко зевнул, расправил портупею и по-ковбойски передвинул кобуру с пистолетом на живот.

Он уже собирался возвращаться назад в дежурку, но тут услышал позади себя женский голос:

— Адам, постой!

Офицер обернулся. В дверях столовой стояла Вика. Гулянюк остановился и стал ждать, когда девушка приблизится. Официантка подошла к нему вплотную. Глаза ее были опущены к земле, руки нервно теребили белый фартук.

— Здравствуй, — негромко поздоровалась она.

— Привет, — процедил сквозь зубы офицер.

— Что ж так неприветливо?

— Как умею. Что надо-то?

— Поговорить. У тебя есть секундочка?

— Так ведь уже дольше разговариваем…

Вика бросила быстрый злой взгляд на Адама, но тут же снова опустила глаза:

— Я хочу извиниться, что тогда… Помнишь, в больнице? Когда ты приходил…

Гулянюк возмущенно фыркнул — еще бы он не помнил!

— Прости меня, пожалуйста, — продолжала официантка. — Я была не права.

— Ну, хорошо. Это все? — Адам развернулся вполоборота, готовясь уходить.

— Ты не ответил. Ты простил меня?

— Ну, простил, простил…, — отмахиваясь, как от надоедливой мухи ответил офицер.

— Если ты простил, то тогда я согласна, — словно бы не замечая отчужденного тона, выпалила девушка.

— На что согласна?

— Как на что? Замуж за тебя. Ты ведь предлагал.

Гулянюк открыл рот от изумления:

— Ты что спятила совсем? Я тебя возьму замуж после того, что ты мне наговорила? Да я тебе «кобеля вонючего» до конца твоих дней не забуду!

Вика подошла к офицеру вплотную и положила ему руку на плечо, как будто успокаивая:

— Адам, ты же сказал, что забыл про все. Ну, прости меня!

Тот осторожно убрал ее руку со своего погона и, поправил девушку:

— Я сказал, что простил, но я не говорил, что забыл.

— Ну, пожалуйста! Я долго думала…. Понимаешь, я все еще люблю тебя. Мы должны быть вместе! — не отступалась официантка.

— Солнце мое, все! Ушла любовь — завяли помидоры. И вообще…, — Гулянюк сделал паузу, чтобы придать своим словам больший вес. — Я уже давно хожу с другой.

Вика вспыхнула, как порох:

— Это с Катькой то? Видели, видели вас. Идут по дороге и лижутся прямо на людях! Может быть, ты ей и предложение уже сделал?

Увидев, что девушка начала распаляться, Адам почувствовал мстительное удовлетворение. Стараясь еще сильнее задеть свою бывшую подругу, он, глядя ей прямо в глаза, заявил:

— Да, сделал. Скоро свадьба.

— Кому? Этой кошке драной?! Ну, правильно, кто еще за тебя пойдет!

— Сама ты — кошка драная! Катька — красавица. А в койке, какая… Да ты просто бревно по сравнению с ней. Знаешь…

Адам не успел договорить, официантка бросилась на него с кулаками:

— Сволочь! Убью тебя!

Гулянюк с ухмылкой наблюдал, как Вика изо всех сил лупит в его железобетонную грудь, не позволяя ей впрочем, поцарапать себе лицо. Внезапно офицер почувствовал, что девушка пытается расстегнуть кобуру, висящую у него на ремне. Адам инстинктивно перехватил ее руку, но тут же отпустил — ему стало смешно.

— Застрелить меня хочешь?

— Дай пистолет! — Вика была вне себя от ярости. Ее рыжие волосы растрепались, фартук сбился на бок.

Гулянюк неторопливо достал оружие, и мимоходом убедившись, что оно стоит на предохранителе, протянул девушке со словами:

— Давай, дави вон на тот крючочек, чтоб стрельнуло.

Официантка взяла пистолет и навела на Адама. Заметно было, что она уже немного остыла и теперь не знает, что делать. Гулянюк посмотрел на черный зрачок дула, находящегося всего в полуметре от его груди и спокойно продолжил:

— Знаешь, какая Катька искусница? Ух! Я просто каждый раз в космос улетаю! Я ей не только замуж, я ей… А от тебя, когда ты любовью занимаешься, лесом пахнет. Как есть бревно!

Погасшие глаза девушки, вновь вспыхнули бешенством. Адам увидел, как ее палец, лежащий на курке побелел от усилия. Естественно, курок не сдвинулся с места. Официантка несколько раз отпустила его и снова нажала. Все было тщетно. Пистолет, стоящий на предохранителе, не выстрелил. Вика бросила оружие на землю и, разрыдавшись, кинулась прочь.

«Ну, хороша! Ведь выстрелила бы, не побоялась», — думал Адам, поднимая пистолет с земли и вытирая с него пыль. — «Огонь — баба! Почти, как Нинка».

Офицер углубился в воспоминания. В 8-м классе он первый раз влюбился. Познакомились они с Ниной на танцплощадке в районном доме культуры. Естественно Адам вызвался проводить ее после окончания танцев до дома, хотя жила девушка почти на другом конце города.

Появиться в чужом районе после наступления темноты было равносильно самоубийству, однако Гулянюк никого и ничего не боялся. Несмотря на свои 14 лет, он был рослым и необычайно сильным, и даже многие взрослые мужики не рисковали с ним связываться.

Итак, в тот вечер парень пошел провожать свою новую знакомую. Дальше все случилось, как в плохом кинофильме. В темной аллее им преградили дорогу пятеро.

— Смотри-ка, Брага, пацаненок оборзел совсем! Гуляет здесь, как у себя дома, сказал один из них.

— Точно, — подтвердил тот, кого назвали Брагой. Он явно был главным в этой компании. — А девочка то кажись наша. Это уже совсем, ни в какие ворота не лезет.

Местные медленно окружали парочку. Адам смерил их взглядом: «Только пятеро — это ерунда. Сейчас Нинка увидит, на что он способен». Адреналин мощной струей пошел в кровь, руки сжались в кулаки. Подросток набычился и стал ждать приближение противников.

Кольцо вокруг них окончательно сомкнулось. «Сперва со всей силы с правой руки — главного, так чтобы нейтрализовать его с первого же удара. Потом ногой в пах того длинного», — мозг Адама, как обычно в критических ситуациях работал четко и быстро. — «Все остальные уже не в счет — дохляки. Сразу разбегутся в разные стороны. А не разбегутся, так им же хуже».

Когда между противниками оставались не более четырех-пяти шагов, нападающие неожиданно полезли в карманы. Гулянюк сразу почувствовал что-то недоброе и оказался прав. У троих из них в руках появились кастеты, один держал в руках шило. Брага небрежно поигрывал финкой с наборной рукояткой.

«Так, показуха отменяется», — также спокойно, без малейшего волнения, словно обдумывая поход в кино, Адам стал вносить коррективы в свой план. —

«Первое, надо, чтобы Нинка ушла. Как только она скрывается за углом — у меня развязаны руки. Тогда резко с разворота того самого хилого, который с шилом за спиной. Он вряд ли ожидает удар. Потом в образовавшуюся дыру в кольце напролом через кусты, в самую темноту. За счет неожиданности секунд пять у меня есть, а потом пусть попробуют догнать».

— Хлопцы, ну ни при девочке же, — Гулянюк развел руками, как будто бы ему приходилось объяснять прописные истины. — Пусть она уйдет, а мы с вами потолкуем. Если вы конечно не боитесь.

Главарь пожал плечами и согласился:

— Да кто ее держит. Пусть уходит. Зачем она нам здесь? — потом обратился к девушке: — Давай, вали отсюда детка. Не мешай серьезному мужскому разговору.

Все взгляды устремились на девушку, теперь только она задерживала начало спектакля. Однако произошло нечто неожиданное. Нина быстро нагнулась и сорвала с ног туфли. Они были с длинными тонкими шпильками, подбитыми металлическими набойками.

— Сам ты детка! Тебе надо, ты и уходи.

Девушка, как кошка прыгнула к Адаму и прижалась спиной к его спине, держа в руках туфли острыми шпильками вперед. Конечно, не ахти какое оружие против ножей и кастетов, но примененное умело, если ударить в висок или набойками наотмашь по лицу — мало не покажется!

Хулиганы в изумлении остановились. Гулянюк тоже застыл с открытым ртом.

Первым пришел в себя Брага.

— Видал, пацанчик, какие у нас в районе девки? — произнес он с восхищением. — У вас таких и близко нету. Ну что, Сивый, — он повернулся к одному из друзей. — Не будем же мы своим рожи бить. Где там у тебя портюшок? Доставай бутылочку. Надо обмыть знакомство.

«Вот это девка!» — думал Адам, — «Вот это да»! Мальчишка почувствовал, как его сердце часто забилось, словно в ожидании чего-то очень хорошего и одновременно тревожного. Никогда еще прежде в своей жизни он не испытывал подобного чувства. Гулянюк уже знал, что теперь на танцах будет приглашать одну Нину и гулять только с ней. Все остальные теперь — побоку.

К сожалению, в жизни не всегда бывает так, как хочется. Он еще несколько раз встретился с девушкой. Они целовались, как ненормальные и бродили по городу до утра, но однажды Нина, куда-то исчезла. Больше, Адам ее не видел. Что с ней случилось, он так никогда и не узнал.

Шли годы. После Нины у него было много женщин. Но видимо с той далекой поры на сердце появился маленький, но очень глубокий укол. Еще недавно казалось, что он давным-давно зажил. Однако сегодня Вика своим злым блеском глаз и решимостью идти до конца вновь содрала засохшую кровь и обнажила ранку.

«Может правда мне на ней жениться? А что, женюсь!» — Адам оглянулся по сторонам и весело подумал: — «Все равно Катька ни рыба, ни мясо. Особенно в постели».

* * *

Служба в армии Сергею Крохоборцеву не нравилась. Не нравилась, по многим причинам. Однако, о самой главной, вряд ли кто-нибудь мог догадаться. О ней знал только он один. Причина была до простого банальна и, в общем, не связана напрямую с армейской жизнью. Дело в том, что отсюда, из гарнизона, Крохоборцев потерял возможность контролировать жену. Это не давало ему покоя ни днем, ни ночью. Зная бурное студенческое прошлое своей боевой подруги, он, не без оснований, сильно сомневался в ее способности и желании хранить супружескую верность.

Прямых доказательств этому не было, зато косвенных, хоть отбавляй. Когда Сергей звонил в Ригу (специально выбирая для этого время попозже), Жанна почему-то не всегда поднимала трубку, а если брала, то часто фоном их разговора шло какое-то веселое застолье. Когда он приезжал без предупреждения, то не всегда заставал супругу дома. Однако стоило ему начать ее искать — звонить подругам или теще и, Жанна, как по мановению волшебной палочки тут же появлялась. Попытки вывести потенциальную изменщицу на чистую воду, как обычно заканчивались ничем. Его вторая половина всегда имела четкую, ясную и хорошо объяснимую версию своего отсутствия, подкрепленную многочисленными свидетельскими показаниями.

Вначале, Кроха попробовал осторожно поговорить с тестем, чтобы тот повлиял на дочку, но разговора не получилось. Иосиф Абрамович, в ответ, разразился по-профессорски длинной речью. Смысл ее сводился к одному — от хорошего мужа жена не гуляет. Робкие оправдания Сережи, что защита Родины лишает его возможности регулярно выполнять свои супружеские обязанности, столь необходимые для Жанны, были с негодованием отвергнуты.

Тогда, наш герой зашел со стороны тещи. Та слушала сочувственно, кивала головой, вникала в детали, обещала приструнить, если только, конечно, будут какие-нибудь доказательства. А пока их нет, она бы не хотела портить свои отношения с дочерью из-за каких-то нелепых подозрений.

Ах, так! Сергей был вне себя. Вам нужны доказательства — вы их получите! Он развернул настоящую исследовательскую работу, вполне тянущую по своему уровню, на докторскую диссертацию. Положив в основу, статистические данные о подозрительных днях, по датам, аналитик, попытался установить закономерность: когда жены не бывает дома. Он верил, что затем, методом экстраполяции можно будет установить наиболее вероятную дату ее следующего исчезновения. По всем подсчетам получалось, что это должно случиться в ближайшую субботу.

Теперь, Крохоборцева было уже не остановить. Несмотря на то, что комэск категорически отказался отпустить его домой на выходные, он, предупредив нас, чтобы прикрыли в случае чего, рванул в Ригу.

Шел холодный, совсем не летний дождь. Резко, порывами налетал ветер. В одиннадцать тридцать вечера, 2 июня 1984 года, самовольщик подходил к своему дому. Здесь у них с Жанночкой была небольшая отдельная квартирка, добытая неусыпными заботами тестя. Находилась она в старом, послевоенной постройки доме, принадлежащем институту Гражданской Авиации.

Войдя в старый, до боли знакомый дворик, Кроха ускорил шаг. Вот они их два окна: кухонное и гостиной, с крохотным балкончиком. Точнее, с его половинкой, потому, что вторая половинка принадлежала уже их соседям по лестничной клетке. Когда-то очень давно, балкон разгораживала высокая перегородка из шифера, которая со временем разрушилась. Восстанавливать ее не стали. Дом был «профессорский» и соседи являлись вполне порядочными людьми. Теперь, вместо пограничной перегородки на середине балкона стояло старое полуразбитое кресло, которое использовали как Крохоборцевы, так и их соседи, выходя покурить на свежем воздухе.

Ни в одном из двух окон их квартиры не было света, несмотря на поздний час. Оставалось, правда, еще окно в спальне, но оно выходило на другую сторону, и видеть его Сережа не мог. Все это выглядело подозрительно и в предвкушении удачной охоты, он припустил вперед.

Взлетев на площадку третьего этажа, Кроха несколько минут копался с дверным замком, пока не понял, что тот открыт. «Все-таки, Жанна — дома», — с некоторым сожалением констатировал Сергей и толкнул оббитую кожзаменителем дверь. Она с легким скрипом отворилась, и Крохоборцев зашел внутрь. В квартире было темно. «Значит, все-таки дома ее нет. Мало того, что где-то шляется, так еще и дверь забыла закрыть», — с раздражением на безалаберную супругу, подумал Кроха. — «Просто чудо, что нас до сих пор не обворовали!» Он тщательно захлопнул замок на двери и включил свет в прихожей.

Первым делом Сергей прошел на кухню и отыскал там пачку сигарет. Курил он редко — только когда сильно нервничал. Сегодня как раз и был такой случай. Кроха глубоко затянулся, машинально посмотрел в окно и остолбенел. На освещенное пространство перед подъездом входила его жена вместе с высоким молодым мужчиной.

«Есть! Ох, как же я вовремя!» — мелькнула торжествующая мысль. Его звездный час наступил. Сергей сел за стол в гостиной, и картинно держа сигарету в уголке губ, придал своему лицу суровое выражение. Он представил, как жена с любовником входят и замирают на пороге в оцепенении. А он так спокойно, даже с иронией: «Я, кажется, испортил вам вечер. Может быть, ты нас представишь, дорогая. Может быть, товарищ не знает, что ты замужем!» А уж, потом! Ну, да…. Потом она скажет, что это ее одноклассник. Они пять лет не виделась, а сегодня он зашел на минуточку — у него дома соль закончилась. Нет, такого подарка он Жанне не предоставит. Доказательства должны быть железными. Брать, так, только с поличным! Но как же это сделать?!

Сережины мозги неслись с первой космической скоростью — в замочной скважине уже вращался ключ. Решение пришло внезапно. Он молнией заскочил в прихожую, сгреб с вешалки свою куртку и дорожную сумку, потом метнулся к раздвижному платяному шкафу, стоящему в углу. Звук задвигаемой двери шкафа точно совпал с моментом открывающейся входной двери.

Прыжок в шкаф был не слишком успешен. Сергей больно ударил ногу и свалил на себя с вешалок добрую половину одежды. Несколько минут из прихожей неслись приглушенные голоса. Кроха, стараясь не шуметь, пытался освободиться от упавших на голову костюмов и пальто. Когда это, наконец, удалось, он приник к узкой щели между дверью и стенкой шкафа, приготовившись к представлению. «Наверное, впервые в истории муж спрятался в шкафу от любовника, а не наоборот», — пришла ему в голову смешная мысль. Было очень тесно и сильно пахло нафталином, но в целом, терпимо.

В комнату, между тем, вошла Жанна и встала возле стола, прямо напротив притаившегося мужа.

— Просто не могу понять, как же я забыла выключить свет в прихожей, — развела она руками. — Подождите, сейчас только разденусь, и я дам вам.

— Не торопитесь, Жанночка. Таким красивым девушкам, как вы не нужно торопиться. Делайте все не спеша. От жизни нужно получать максимум удовольствия, — произнес чей-то очень знакомый голос.

Человек оставался невидимым для Крохи, и он заерзал от нетерпения, пытаясь разглядеть, кто это. Словно бы пожалев наблюдателя, гость сам вышел из мертвой зоны и Сережа чуть не заплакал от обиды. Это был их сосед по лестничной клетке — доцент Кульман. Ну, как же он мог принять солидного преподавателя под пятьдесят за молодого мужчину!

— Ох, Михаил Аркадьевич, какой же вы все-таки, любитель комплементов, — жеманно произнесла Жанна. — Вот, она, пожалуйста. Только не забудьте вернуть, это папина.

Кроха увидел, как его супруга, сняв легкую летнюю курточку, вынимает из шкафа какую-то книгу и передает ее соседу. Стало ясно, что он зря затеял весь этот спектакль.

— Не сомневайтесь, не забуду. Дай бог здоровья и долгих лет жизни Иосифу Абрамовичу! — Кульман молитвенно сложил руки на груди и закатил глаза к небу. — Ох, как при нем наша кафедра поднялась. Ох, и расцвела! Поклон ему от меня передавайте, обязательно. Позвольте, поцеловать вашу ручку, прелестное дитя. Эх, если бы не мои годы…

«Рано расслабился», — снова подумал Сергей. — «А почему бы, не Михаил Аркадьевич? Ведь тот еще хрен! Годы у него, понимаешь, а у самого жена почти на двадцать лет его моложе. Вместе с Жанкой в одной группе в институте училась.

— Зачем вы на себя наговариваете? — донесся до Крохи голос жены, которая теперь была вне поля его зрения. — Вы — мужчина в самом рассвете лет. Просто, я люблю помоложе.

— Да, да, — поспешно согласился доцент. — Прошу понять меня правильно. Я, ни, боже мой! Семья профессора Залесского для меня — святое. Заповедник! Просто вы очень красивая девушка и я не мог пройти молча мимо этого научного факта.

Кроха окончательно понял, что «кина — не будет». Нервное напряжение постепенно отпускало. В тесноте шкафа начали затекать ноги. От пыли и нафталина все время хотелось чихать. Положение было совершенно дурацким и Сергей молился, чтобы сосед поскорее ушел. Еще не хватало, чтобы Кульман стал свидетелем его идиотского поступка.

Однако, вместо этого, Михаил Аркадьевич внезапно спросил:

— У вас, Жанночка, телевизор работает?

— Работает. А что?

— Там сейчас чемпионат, наши с итальянцами играют. Почти уже заканчивают.

— А у вас, что же, не работает?

— Видите ли, Жанночка, в этом все и дело. Сказать по-правде это почти детективная история. Дело в том, что моя Светочка взяла билеты в театр, сегодня на вечер. Она не любит футбол, а я не перевариваю театры. Поэтому, я сказал ей, что сегодня буду допоздна сидеть с дипломниками, а на самом деле, у друга телевизор смотрел. Потом, они стали ложиться спать…. Ну, вы меня понимаете? Пришлось уйти, а по дороге встретил вас. Только умоляю, Свете меня не выдавайте!

— Так вам может быть, и книжка была нужна только, как предлог?

— Ну, что вы, право обижаете своими подозрениями. Не волнуйтесь, я только одним глазком. Только счет. Да, кстати, что это за запах у вас в квартире? Будто бы горит что-то?

— Да, ради бога, включайте. Действительно, запах… Сейчас гляну на кухне.

Сергей теперь и сам почувствовал явный запах гари. Причем источник горения находился где-то рядом с ним. «Сигарета! — мелькнула запоздалая мысль, — «Где моя сигарета?! Я ведь в спешке забыл затушить ее и так с ней и прыгнул в шкаф. Где же она?!»

Крохоборцев начал лихорадочно копаться в куче одежды, пытаясь в темноте обнаружить окурок. В это время раздался Жаннин голос с кухни:

— Нет, здесь все в порядке — ничего не горит. Михаил Аркадьевич, может быть, вам чайку?

— Спасибо. Я бы не хотел вас затруднять никоим образом.

— Абсолютно никаких затруднений. Я все равно сама собиралась почаевничать.

— Ну, может быть, чуть-чуть. Совсем капельку.

Кроха ковырялся в шкафу, стараясь не шуметь. Запах становился все сильнее, что показывало, что он на правильном пути. Отодвинув в сторону зимнее пальто, Крохоборцев, наконец, увидел малиновое пятно тлеющего огня прямо посередине его старого свитера. Получив подпитку кислорода, пламя моментально вспыхнуло, осветив тесное пространство шкафа.

В это время из кухни вышла Жанна с небольшим чайником и двумя чашками. Она поставила их на стол и стала наливать заварку. Сообразив, что сейчас начнется пожар, Сережа схватил горящий свитер. Обжигаясь, с воплями боли он выскочил из своего убежища и метнулся к туалету, сунув одежду под струю воды.

— Ай! — раздался крик Михаила Аркадьевича, вскочившего со стула. На его штанах, в районе промежности, расплывалось влажное пятно.

Жанна, наконец, пришла в себя. Горячая заварка давно уже наполнила кружку гостя и теперь коричневым ручейком струилась по скатерти, стекая на брюки доцента. Вместо извинений, она молча ткнула пальцем в ту сторону, где только что исчезла столь знакомая ей фигура. Михаил Аркадьевич, отряхивая влагу с одежды, посмотрел туда же, потом выдавил из себя:

— Это же, кажется, ваш муж?

В ответ девушка неуверенно кивнула головой.

— Постойте, но он же у вас служит в армии? — в голосе гостя звучало удивление.

— Служит…, — подтвердила Крохоборцева и обессилено опустилась на стул.

— А что он тогда делал в этом шкафу?

На Жанну было жалко смотреть, она только хлопала глазами и что-то пыталась сказать.

— А, может, он дезертировал? — тон соседа стал подозрительным. — А, что, я читал в газете, как одного недавно поймали. Его жена больше тридцати лет в погребе прятала, еще с войны. Шкаф, конечно, не погреб, но ведь и сидит он еще не так долго.

Предположение Михаила Аркадьевича, мгновенно привело Жанну в чувство.

— Вы что, ума сошли? Что вы такое говорите! — возмутилась она.

— А как вы можете все это объяснить?

— Не знаю! Сейчас вернется, мы его самого спросим.

Внезапно раздался стук, который шел со стороны балконной двери. Они одновременно вздрогнули и повернулись на звук. За стеклом в темноте маячила какая-то фигура, призывно машущая рукой. Девушке, на какое-то мгновенье, стало плохо с сердцем. Ей показалось, что на балконе стоит Сергей, две минуты назад исчезнувший в туалете. Преодолевая страх, она подошла поближе и вздохнула с облегчением. Это была их соседка Света — жена Михаила Аркадьевича. Жанна открыла балконную дверь и впустила ее.

— Так, — та хозяйским взглядом огляделась вокруг. — Кульман, ты, во сколько должен был быть дома? — в минуты раздражения она всегда называла мужа по фамилии.

— Светочка, — сразу засуетился гость. — Я сейчас все объясню. Я зашел на минуточку. Только счет посмотреть.

— Ага. Как, с самого утра зашел, так до сих пор и смотришь!

— Нет, я весь день был на работе.

— Я туда уже три раза звонила, не было там тебя. Застукала вас, голубки! Видишь, как перепугался.

— С чего ты решила, что я перепугался?

— А ты на штаны свои посмотри.

— Светлана! — заорал доцент. — Немедленно прекрати разговаривать со мной в таком тоне! Это совсем не то, что ты думаешь.

— Ах, совсем не то! А что же это тогда, Михаил Аркадьевич? А ты, Жанка, тоже хороша. Подружка, называется. Мало тебе студентов. Уже и на преподавателей перешла. Причем, на чужих!

Крохоборцева имела достаточное время, чтобы прийти в себя и теперь ее голыми руками взять было не просто:

— Да, сто лет он мне не нужен! Тоже мне нашлась девственница — святая дева Мария. А ты забыла, как пыталась у меня Сергея отбить? Почти до самой свадьбы мне нервы трепала. Я не знаю, может, и сейчас еще надежды не теряешь. Постой, постой…

Неожиданная мысль пришла ей в голову.

— А, ты давно ли на балконе стоишь? — поинтересовалась Жанна.

— Какая тебе разница? — огрызнулась Света. — Только вышла на балкон, случайно в ваше окно заглянула, а тут они воркуют. Даже полсигареты выкурить не успела. Не до курения стало!

— Что же ты тогда дрожишь? От холода?

— От нервов. С таким мужем и соседкой последние потерять можно!

— Врешь, ты давно там стоишь! Уже замерзнуть успела. Расскажи нам лучше, чем вы здесь занимались с Сергеем до нашего прихода?

Михаил Аркадьевич на лету подхватил мысль и обессилено рухнул на стул, обхватив голову руками. Его жена, вытаращив глаза, несколько секунд хватала ртом воздух, не зная, что ответить, потом покрутила пальцем возле виска.

— Ты, Жанка, знаешь, что… Я понимаю, что лучшая защита — это нападение. Только у тебя, по-моему, совсем крыша поехала. Где я с твоим мужем занималась? В армии, что ли? Это ничего, что я в кирзовых сапогах по коврам вашим персидским топчусь?

Жаннино лицо приобрело торжествующее выражение.

— Сереженька, можно тебя на секундочку, — позвала она сладким голосом, не предвещающим ничего хорошего.

В ту же секунду, как по мановению волшебной палочки, хлопнула туалетная дверь, и в комнате появился Кроха, который, морщась от боли дул на обожженные пальцы. Однако никто из присутствующих в комнате людей даже не поинтересовался, что нес в руках Крохоборцев, когда он бежал в туалет и почему в квартире до сих пор стоит запах гари. Сейчас все были сосредоточены совсем на другом.

— Сереженька, — обратилась к нему супруга. — Расскажи нам, котик, почему ты засунул Свету на балкон, а сам спрятался в шкафу?

— Дело — в следующем…, — бодро начал Кроха и тут же осекся, увидев в комнате еще и соседку. — Здравствуйте. Здравствуй, Светик. А ты, что здесь делаешь? Как же я тебя не видел?

У Светы отвалилась нижняя челюсть. Михаил Аркадьевич вытирал испарину со лба, как заклинание повторяя: «О, боже! Какая мерзкая ложь! И ведь как ловко подстроено!» Кроха в недоумении переводил взгляд с одного лица на другое. Зато, глаза Жанны излучали боевой азарт:

— Не видел он ее. Конечно, второй размер бюста разве издали разглядишь. Или ты просто на ощупь больше любишь? Ну-ка, иди сюда. Чем это от тебя пахнет?

Она сделала шаг в сторону мужа, наклонилась к нему, понюхала одежду и констатировала:

— Так и знала — Светкины духи. Ох, и несет!

Кроха инстинктивно отшатнулся, оправдываясь:

— Это, нафталин, наверное. Из шкафа.

— А я, что говорю. Ее любимый запах еще с институтских времен. Как бывало, надушится, так моль по всей общаге дохнет.

— Подлюка! — заверещала Светка. — Что ты городишь? Специально этот спектакль устроила? Хочешь опять сухой из воды выйти? Не выйдет!

— Это я то, подлюка? Я — честная женщина! Я по балконам не прячусь и на чужих мужей не вешаюсь.

— Ну, сейчас ты у меня получишь! — Светка кинулась на Жанну, та — на нее.

Кроха с Кульманом бросилась разнимать дерущихся соседок. Дело шло тяжело, женщины извивались в их руках, как дикие кошки, пытаясь дотянуться друг до друга. Мужики уже успели получить несколько кровавых царапин, на руках и лице, когда раздался чей-то смущенный голос:

— Прощения просим, позвольте пройти.

От неожиданности, супруги перестали выяснять отношения и замерли. Перед ними стоял невысокий мужичок в кепочке, с потертым портфельчиком, похожий на сантехника.

— Кто тут хозяева будут? Все в порядке у вас, отопление фунициклирует нормально. Я проверил, — сказал он.

— Спасибо, — отозвался Кроха и машинально полез в карман.

Вынув оттуда мятую рублевую бумажку, он молча протянул ее незнакомцу.

— И вам, спасибочко! — тот слегка приподнял кепку. — Если что, звоните прямо в ЖЭК.

Едва дверь за ним захлопнулась, Жанна повернулась к Сергею и недовольно поинтересовалась:

— Ты зачем дал ему деньги? Богатый, что ли? Он же не сделал ничего, проверил только. И, вообще, я его не вызывала. Какое отопление может быть в июне месяце?

— А кто вызывал? — спросил Кроха.

— Не могу понять, — Михаил Аркадьевич, наконец, приобрел дар речи. — Как же этот мужик мимо нас проскользнул, что мы даже не видели, когда он вошел?

— Так он не со стороны коридора появился, — Света, скривившись от боли, растирала запястья рук. — Он — со стороны спальни.

— Как, из спальни? — встрепенулась Жанна. — Что же ты раньше не сказала?

— А я откуда знаю, сколько у тебя еще народу в квартире. Может быть, он очереди ждал на твоем конвейере. Многостаночница, ты наша — героиня секс-труда.

— А-а-а! — одновременно заорали супруги Крохоборцевы и, отталкивая друг друга, кинулись в спальню.

В небольшом помещении царил дух разорения. Ящики зеркального трюмо были выдвинуты. Вещи, сброшенные с вешалок, валялись прямо на полу. Беглый осмотр показал пропажу двух золотых кулончиков, жемчужных сережек, женских импортных часиков и шестидесяти рублей, отложенных на новый телевизор.

«Лучше бы уж мне изменила жена», — тоскливо подумал Кроха.

В гарнизон Сергей вернулся мрачнее тучи. Однако оказалось, что неприятности только начинаются. Через несколько дней, вечером после службы, он, в возбужденном состоянии ворвался в комнату и сказал, что хочет обсудить одну очень важную тему. Я, Алик и Юра (мой сосед Ваня отсутствовал в очередной командировке) собрались за столом во главе с организатором.

— Господа, — начал Кроха знаменитой гоголевской фразой. — Я хочу сообщить вам принеприятнейшее известие.

— Не тяни кота за хвост, — не выдержал Алик. — Говори прямо, что случилось?

— Меня сегодня вызывал к себе комэска и такого фитиля вставил… Лучше даже и не вспоминать!

— За что же это? — поинтересовался я.

— Да, в общем, было за что. Только я сейчас не об этом. Дело в том, что он порол меня за вещи, которые мог знать лишь я один.

— Как это? А, поконкретнее? — вступил в разговор Юра.

— Были кое-какие работы на самолете, которые необходимо выполнить, а я поленился. Помните, я вам на прошлой неделе рассказывал? Повторяться не хочу. Но как комэска узнал об этом?

— Это кто-то из кадровых видел и заложил. Ты же знаешь, не любят они нашего брата, — предположил Гусько.

— Сомнительно, — покачал головой Кроха. — Я один был в это время в укрытии.

— Ну, может, не заметил, как за тобой подглядывали? — продолжал настаивать Юра.

— Может быть…, — задумчиво произнес Сергей. — Но тут еще один случай. Командир знает, что в выходные я, несмотря на его запрет, ездил в Ригу. Вот это уже совершенно необъяснимо.

— Вот это, как раз легче легкого, — Гусько снял очки и начал их протирать, что обычно говорило о его сильном волнении. — Когда ты садился в автобус возле КПП, тебя могла видеть куча народу.

— В этом то и есть главная несостыковка, — взволнованно заговорил Сергей. — Я не садился возле КПП. Предвидя такой вариант, я перелез через колючую проволоку гарнизона, прошел пару километров по лесу и сел в автобус на таллинской трассе. Автобус был почти пустой и никого из гарнизона я там не видел.

— Так ты думаешь…, — я начал догадываться, к чему Крохоборцев начал этот разговор.

— Да, — твердо сказал Сергей. — Я долго анализировал, сопоставлял факты. Конечно, могли быть случайности. Но если рассматривать все в совокупности, то этому нет никакого логического объяснения. Кроме одного — кто-то стучит на нас. И этот «кто-то», из нашего ближайшего окружения.

— Не может быть! — изумился Алик. — Такая падла среди нас? Я не верю! Одну пайку едим, в одной грязи ковыряемся. Зачем это кому-то нужно?

Все молчали. Я гонял по столу большую хлебную крошку, обдумывая сложившуюся ситуацию. Обвинения были слишком серьезными, чтобы бросаться словами. Юра, то снимал, то опять надевал очки, нервно дергая шеей. Кроха мрачно смотрел на Алика, словно бы ожидая, что тот сам и ответит на собственный вопрос. Бармин, в это время переводил недоуменный взгляд с одного на другого. Наконец, Сергей прервал молчание:

— А, я верю. Я уверен. Я даже наверняка знаю, кто это.

— Чуваки, я забыл. Мне же сейчас в наряд — начальником караула, — вскочил со стула Гусько. — Я побежал.

— Куда ты? — удивился я. — Тебе же до наряда еще почти четыре часа. Говори, Сергей.

Мы с Аликом уставились на Кроху. Юра застыл в дверях комнаты, весь, обратившись в слух.

— Это Ваня! — решительно произнес организатор собрания.

— Что?! — выдохнул Бармин.

— Почему ты так думаешь? — удивился я.

— Все сходится! — в возбуждении замахал руками Кроха. — Смотрите сами. Ваня — не наш, но он все время с нами. Вместе чаи гоняем, вместе в карты играем, вместе анекдоты травим. Он слышит почти все наши разговоры. Ведь этот друг был тогда в комнате, когда я сказал, что уезжаю домой без разрешения. Ведь был?

— Все равно, не пойму, зачем ему это надо, — упорно отказывался верить Алик. — Он же даже из другого полка. Не могу представить, что Ваня бегает к нашему комэске стучать на тебя. Это же полный бред!

— Точно! — Гусько, забыв о наряде, тут же вернулся за стол. — Молодец, Сергей! Ловко ты его раскусил. Я теперь вспомнил. Он пару раз мне давал мои письма, якобы они по ошибке к нему попали. А письма то явно вскрытые, потом заклеенные кое-как. И еще. Я заметил, что он часто что-то записывает после разговоров с нами.

— Вот видишь, Алик. К сожалению, это не бред. Это — правда! — Крохоборцев кивнул головой в Юрину сторону, в подтверждение свей правоты. — А стучит он на нас, потому что, к солдатскому клубу, как впрочем, и к братскому полку не имеет никакого отношения. Это — сексот! Поэтому, ему к комэске бегать не нужно. Того уже совсем по другим каналам оповещают.

— Вот же сволочь! На своей теплой груди гадюку пригрели! — Гусько возмущенно хлопнул ладонью по столу.

— И все-таки, странно это, — продолжал сомневаться Бармин.

— Алик, не будь ребенком, — уже с твердым убеждением произнес Кроха. — Какой-то там старлей, а в его распоряжении личная машина. Якобы, ему, как начальнику клуба по должности положено. Это — раз. Когда на службу выходить, а когда нет, сам себе определяет — два. Постоянные разъезды — это уже три. Еще нужны доказательства? Да эта же его должность — идеальное прикрытие для комитетчика. Лучше просто и быть не может.

— Во дела, — я развел руками. — А мы с ним, как со своим. Идиоты! Анекдоты про партию рассказываем. Что же теперь делать?

— Прежде всего, когда Ваня с нами — рот на замок, — подвел итог разговора Сергей. — Во-вторых, нужно постараться, чтобы он съехал из нашей комнаты. Сделаем его жизнь здесь невыносимой.

А что, одного Юриного присутствия для этого еще недостаточно? — грустно спросил Алик.

* * *

— Ну, вот, а ты расстраивался, что после того случая нас по разным эскадрам раскидали. А иначе, как бы мы сегодня вместе в наряд попали? — Рядовой Помидоров хлопнул по плечу своего лучшего друга и поправил автомат, висевший за спиной.

— Что с того? — вяло, отозвался Полупушистый. — Ты будешь в своей зоне, а я в своей.

Солдаты неторопливо покуривали возле входа в казарму в ожидании дежурного тягача. Через час они заступали в наряд охранять стоянки своих эскадрилий: Помидоров — второй, а Полупушистый, незадолго до этого переведенный в другое подразделение — первой. Рядом с ними дремал, привалившись к стене, часовой от третьей эскадрильи — ефрейтор Ибрагимов.

— Это делу не помеха, — продолжил Помидоров. — Толян, давай сегодня вечером культурно отдохнем?

— Нет, Вован! Пить спирт больше не буду! — испуганно замахал руками его друг.

— Почему сразу — спирт? Хочешь, поедим сегодня ночью от пуза? Лучше, чем в любом ресторане.

Предложение казалось вполне безопасным, и Полупушистый поинтересовался:

— А жратву где возьмем? У меня сегодня на кухне ни одного знакомого.

— Какая кухня, дорогой! Сиводня будем кущать свежий шяшлик из настоящей зайчатина, — имитируя грузинский акцент, ответил Помидоров.

— Это как?

— Мальчишка, что бы ты без меня делал. Есть план. Слушай внимательно сюда.

Он потянул своего друга за рукав в сторонку, чтобы Ибрагимов случайно не услышал их разговор.

— Ты знаешь, сколько здесь зайцев на аэродроме? Порасплодились без отстрела. Ночью прямо на рулежки выскакивают. Меня прошлой раз один чуть с ног не сбил. Вот такой здоровый!

— Ну, видел — много. И чего? — неуверенно протянул Полупушистый.

Действительно, почти все внутреннее пространство авиабазы, там, где когда-то вырубили лес, за исключением взлетной полосы и рулежек, было покрыто густыми зарослями травы, местами доходящей человеку до пояса. Днем это поле казалось безжизненным, однако ночью полностью преображалось. Со всех сторон доносился деловой шорох, блестели огоньки глаз, слышался негромкий писк и урчание. Время от времени раздавался пронзительный крик и плач, похожий на детский. Это прощался с жизнью какой-нибудь зверек, попавшего в зубы хищника. На некоторое время все вокруг замирало, потом начинало шуршать и суетиться снова.

— Так вот, предлагаю сегодня клево поохотиться, — предложил Помидоров.

— С чем ты будешь на них охотиться? С калашом что ли?

— Именно так, — ответил его товарищ, даже без намека на улыбку.

Полупушистый открыл рот от изумления, и опасливо оглядываясь на Ибрагимова, зашептал:

— Ты что ненормальный? Выстрелы же услышат! Я на губу не хочу! Да и где патроны взять? Они же все по счету. Ты ведь знаешь, каждый раз после наряда, начальник караула проверяет. Полный рожок получил — столько же и сдал.

— Не услышат — лес глухой вокруг. Да, что я тебя уговариваю. Дрейфишь — так и скажи.

— Сам ты дрейфишь. Если бы были патроны, я бы первым пошел.

Помидоров ухмыльнулся и полез в карман. Вытащив оттуда сжатый кулак, он поднес его к носу Толяна и слегка приоткрыл. Глаза Полупушистого полезли на лоб. Сквозь небольшую щель были видны желтые цилиндрики автоматных патронов. Их было — три.

— Так как? — торжествующе спросил Помидоров, наслаждаясь полученным эффектом. — Охотимся?

Его товарищ хотел дать обратный ход, но было поздно.

— Откуда они у тебя? — изумился он.

— Солдатская смекалка.

— Как это? Почему же никто пропажу не обнаружил во время проверки?

— Так ведь начкараула как проверяет? — подмигнул Помидоров. — Отсоединяет рожок и смотрит. Патроны видны, значит — полный. Правильно? А ты когда-нибудь, к примеру, видел, чтобы офицер оттуда их все доставал и по одному пересчитывал?

— Нет, такого никогда не бывает.

— Так, вот. А мы ломаем несколько палочек нужного размера, вставляем их в рожок и сверху прикрываем патронами. Результат — себе в карман,

— Ну, ты голова! — восхищенно протянул Полупушистый.

— А, то! Со мной не пропадешь. Давай, подходи сегодня ночью ко мне, во вторую зону. Сначала поохотимся с кайфом на дичь, потом жаркое поедим.

— Ты что, как это я к тебе приду? — снова засомневался Толян. — Как оставлю свой пост? А если проверка?

В это время у крыльца затормозил дежурный тягач и из кабины выбрался Гусько, как обычно дергая шеей и постоянно поправляя очки.

— Как товарищи, бойцы? Готовы?

— Так точно, товарищ лейтенант, — раздались нестройные голоса.

— Хорошо, стойте здесь. Я сейчас доложусь дежурному по полку и поедем.

Провожая взглядом несуразную фигуру офицера, Помидоров презрительно сплюнул ему в след и ехидно поинтересовался:

— Кто проверять приедет? Этот очкарик, что ли? Ночью? Да он уже сейчас зевает. Гарантирую, максимум, на что его хватит, это он может приехать на проверку постов до одиннадцати — двенадцати. Потом вся ночь в нашем распоряжении.

— Не, чего-то мне лень к тебе во вторую тащиться — далеко, — все еще пытался выкрутиться Полупушистый.

— Какое, далеко? Это если по рулежке топать. А если по прямой, через поле — тут и двух километров не будет. Впрочем, не хочешь, как хочешь. Чего я тебя уговариваю. Один справлюсь. Я свежатинки уже года полтора не ел. Мне этого зайца самому на один зуб. А ты можешь продолжать жрать тухлую перловку!

Помидоров сладко потянулся, как бы в предвкушении удовольствия и продолжил мечтать вслух:

— Вот я помню, какой-то фильм смотрел про рыцарей. Там быка повесили на вертеле, и крутят, чтобы получше прожарился. А он жирный такой, гад. С него так и капает, так и капает. И корочкой коричневой медленно покрывается. Запах — с ума сойти можно! Заяц, он тот же бык — только современного советского времени. Тоже разожгу костерчик, сооружу себе маленький вертелок — и вперед, к победе коммунизма! Так, как? Или все-таки дрейфишь?

Полупушистый представил картинку, так живописно нарисованную своим другом и сглотнул слюну. Он сделал над собой героическое усилие, чтобы отказаться, но урчащий, вечно голодный молодой желудок сам ответил за него:

— Что ты заладил. Сказал же — не боюсь! Я с самого начала согласился, только тащиться к тебе было лень.

— Все, заметано. После двенадцати ночи подваливай. Жду.

В это время на крыльцо вышел Гусько и солдаты тут же замолчали. Юра на секунду задержался на них взглядом и словно бы почувствовал что-то недоброе.

— Эй вы, друзья, опять какую-то гадость замышляете? — подозрительно спросил он.

— Что вы, товарищ лейтенант. Так просто, стоим, про гражданку вспоминаем, — Помидоров смотрел на Гусько ясным детским взором.

— Тогда, все в машину, — скомандовал офицер.

После ужина Юрино настроение немного поднялось. Дело сделано — часовые развезены по зонам. Все в полном порядке. Подъезжая к караульному помещению, Гусько невольно улыбнулся. Внутри его ожидал, жесткий дощатый, без матраса топчан. Но все равно, какая-никакая, а кровать. Если спать очень хочется, то выспаться можно. Юра хотел всегда.

Скрипнув тормозами, тягач остановился возле двери караулки.

— Товарищ лейтенант, — обратился к Гусько водитель. — Мне нужно в автопарк заправиться, да и сцепление хотел подтянуть. Во сколько ночью подъезжать? Когда поедем проверять посты?

На Юрином лице появилась недовольная гримаса.

— Проверять…, — он на секунду задумался. — А во сколько у вас завтрак? Давай-ка ты подъезжай за мной часиков в семь утра. Что там может случиться…

Офицер вылез из кабины, громко хлопнув дверью. Водитель покачал головой и понимающе хмыкнув, включил первую передачу.

Свет фар высветил деревья на опушке леса и погас. Грузовая машина с крытым кузовом остановилась, и оттуда начали выпрыгивать фигуры в пятнистых маскхалатах. Их лица были вымазаны чем-то темным, за спиной висели автоматы с укороченными стволами и вещмешки, набитые какими-то угловатыми предметами. Некоторые были с рациями — большими металлическими ящиками с длинными антеннами. Едва они закончили построение, как из кабины грузно вылез еще один, в таком же маскхалате, но с офицерской фуражкой на голове. Он взглянул на часы и вполголоса начал давать установку:

— Так, сейчас — ровно двенадцать. Повторяю задачу: уничтожение самолетов истребительно-бомбардировочного полка. Работаем тремя группами по четыре человека. Каждая группа берет на себя одну эскадрилью. Взрыв всех трех эскадрилий — одновременно. Время — час ночи, ноль-ноль. По нашим данным в каждой зоне только один часовой. В любые виды силового контакта вступать с ними категорически запрещаю. За исключением крайних случаев, представляющих опасность для личного состава групп. Все должно быть выполнено предельно аккуратно и тихо. Рации работают только на прием. Сами выходите в эфир один раз — доложить о готовности. Маршруты отхода и место сбора — определены. Вопросы? Попрыгали на месте. Хорошо. Все — выполнять задачу!

Люди в маскхалатах ловко по одному пролезали через дыру в проволочном заграждении защитного периметра авиабазы Дурасовка и мгновенно растворялись в темноте леса.

Четыре фигуры по-пластунски ползли в высокой траве. Впереди был Главный, за ним Радист, следом Молодой. Замыкал группу Опытный. Через какое-то время Главный остановился и осторожно приподнял голову. Метрах в двадцати перед ним виднелась залитое лунным светом серое полотно рулежной дорожки. Сразу за ней виднелись холмы самолетных укрытий.

Главный посмотрел на часы и скрипнул зубами от злости. При подходе к объекту, в темноте леса, группа слегка уклонилась от маршрута и из-за этого катастрофически запаздывала. Теперь у них было два выхода. Первый: как планировалось заранее — ползком обогнуть рулежку вокруг (она заканчивалась тупиком в метрах трехстах от места, где они лежали). Или, второй: перебежать через рулежку, за кратчайшее время, достигнув своей цели. Главный на секунду задумался и принял решение — рискнуть. Жестами он отдал приказ членам группы. Смысл его сводился к следующему: как только часовой пройдет мимо и повернется к ним спиной, подождать, когда очередная туча закроет луну и быстро пересечь открытое пространство. Получив в ответ знак, что приказ понят, он взял наушники у Радиста, и стал слушать эфир. Группа замерла, готовясь к броску.

В это время, темный силуэт с автоматом за спиной, неторопливо шагал по рулежке. Поравнявшись с тем местом, где затаилась четверка, он неожиданно остановился. Потоптавшись немного на месте, часовой начал копаться у себя в штанах, потом раздался журчащий звук, льющейся на бетон жидкости. Главный переглянулся с лежащим рядом с ним Радистом, и не смог сдержать улыбки.

Страж зоны, закончив свое дело, почему-то топтался на месте, не торопясь уходить. Он неторопливо снял автомат с плеча, щелкнул предохранителем и передернул затвор. Главный снова посмотрел на Радиста — теперь уже вопросительно. Тот в ответ лишь недоуменно пожал плечами. Солдат, стоящий на рулежке уставился на отражение луны в, только что образовавшейся лужице. Внезапно, он сделал выпад штыком в ее сторону и заорал:

— Что, сволочуга, испугалась? Смотри, здесь тебе не у Проньки!

Главный подавившись смехом, чуть не выронил из рук наушник. В этот самый момент там что-то пискнуло, и раздался голос: — «Докладываю, третий — готов», и почти сразу за этим: — «Первый — готов тоже». Главному стало не до смеха. Пытаясь посмотреть на часы, он немного повернулся, и в темноте локтем случайно нажал на сухую ветку. Раздался громкий хруст. Группа замерла, слившись с травой.

Часовой медленно повернулся на звук и вдруг хлесткий хлопок автоматного выстрела разорвал тишину ночи. В ту же самую секунду, Радист почувствовал сильный удар в спину и тут же понял, как ему повезло, что на спине была рация. Звук эфира в наушнике, который продолжал держать в руке Главный, мгновенно исчез. Где-то позади Молодой повернулся к Опытному и в ошеломлении одними губами прошептал:

— Он что баран, советских уставов не читал? Первый, предупредительный — в воздух и только потом — огонь на поражение!

В это время Главный, наконец, осознав, что произошло, от ярости негромко застонал. Как не тих был его стон, его услышали на рулежке. Часовой отбил кирзачами чечетку и довольно пробормотал:

— Ай, да я! Ай, да снайпер! С первого выстрела попал. Подранил, наверное. Нужно добить гада. Теперь не уйдет!

С автоматом наперевес он медленно двинулся через траву к тому месту, где лежали диверсанты.

Полупушистый продирался сквозь заросли травы, сокращая расстояние до второй эскадрильи. Когда луна заходила за тучи, он оставался почти в непроглядной темноте и тогда вынужден был идти очень медленно, осторожно нащупывая дорогу. Неоднократно солдат запинался обо что-то и падал, а один раз в темноте попал ногой в чью-то нору и едва не вывернул себе лодыжку. При этом он упал лицом в колючий кустарник и потом еще минут десять ползал на четвереньках, пытаясь найти упавшую с головы пилотку. Полупушистый шел, проклиная себя, что не пошел по рулежке. Пусть намного дальше, зато легче и в конечном итоге возможно и быстрее. Последними словами он материл своего друга с его глупыми идеями, а потом опять себя самого, что согласился на эту авантюру. Полупушистый уже почти подходил к своей цели, когда со стороны второй эскадрильи раздался одиночный автоматный выстрел.

Солдат мгновенно забыл и о ноющих царапинах на своем лице и об усталости. «Черт, без меня охоту начал. Вот — свинья!» — от обиды на своего друга он чуть не заплакал. — «Обещал же подождать!». Луна как раз вышла из-за облаков, и Полупушистый увидел Помидорова, идущего по траве, с автоматом наперевес. «Неужели подстрелил зайчару?» — мелькнула мысль, и он припустил бегом изо всех сил, опасаясь опоздать на самое интересное.

Когда от цели оставалось какая-нибудь сотня метров, из травы внезапно появились какие-то темные фигуры и накинулись на Помидорова. Тот упал, как подкошенный. Были слышны глухие звуки ударов, как будто скалкой лупили по мокрому белью. Чувствовалось, что бьют не столько по необходимости, сколько от души.

Солдат замер, как столб. Из его головы мгновенно вылетело все, что устав требовал делать в таких случаях. Вместо этого он закричал тонким срывающимся от волнения голосом: «Ребя, атас! Немцы!» — и сдернул автомат с плеча.

Звук автоматной очереди резко ударил по барабанным перепонкам. Первые три пули прошли прямо над головой неизвестных, склонившихся над распростертым на земле Помидоровым. Неизвестные плашмя попадали в траву. После этого калашников задрало вверх. «А-а-а-а-а!!!» — не переставая орал Полупушистый глядя, как светлые полоски трассирующих пуль уходили куда-то вверх и в сторону, где располагалась третья эскадрилья.

Едва автомат, сухо щелкнув, дернулся и замолчал, как со стороны третьей грохнул отдаленный хлопок и в воздух поднялся высокий столб пламени, за ним еще один и еще. Через несколько секунд уже вся зона была в огне. Укрытия со стоящими в них самолетами стало видно как днем.

От неожиданности Полупушистый выронил автомат и схватился за голову:

— Мамочка, что же я такое наделал?! Сжег всю третью, начисто! Видно рожок зажигательными был заряжен. Чего я не насовал туда палок, как Помидор. Ой, что теперь со мной будет?!

Он уже был готов завыть в полный голос, как вдруг за его спиной раздались хлопки, и небо позади него тоже посветлело. Солдат обернулся и увидел, что среди укрытий его родной эскадрильи, поднимаются в небо яркие снопы искр. Через мгновенье вся первая зона также была залита огнем.

— Ни фига себе! Видать, рикошетом пошло. Ну, все. Теперь выход только один — дезертировать! — шептали его разом пересохшие губы.

В это время, четыре фигуры в маскхалатах бросились врассыпную. Они бежали змейкой, низко пригибаясь, по направлению к ближайшей опушке леса. Прошло еще минут пять, и в траве зашевелился Помидоров. Он застонал и с трудом поднялся на четвереньки.

Нечипоренко смотрел на стоящий перед ним личный состав полка, и думал с чего лучше начать свою речь. Молчание затягивалось. Наконец, поморщившись и сделав круговое движение шеей, как будто пытаясь освободиться от чего-то удушающего, он заговорил:

— Прежде всего, я хочу внести ясность, в то, что произошло в полку прошедшей ночью, чтобы предотвратить любые сплетни и слухи. Сегодня в ночное время…

Подполковник сделал паузу, тщательно подбирая слова.

— Была проверена организация охраны боевой техники полка. Результат: две наших эскадрильи из трех условно уничтожены диверсионной группой противника.

Командир снова на короткое время замолчал, собираясь с мыслями, после чего продолжил:

— Рапорт о наших достижениях в деле охраны и обороны ушел наверх и нам предписано предпринять экстренные меры по недопущению подобных случаев в будущем. Список этих мер уже подготовлен начштаба полка и согласован. Сегодня же он будет доведен комэсками до вашего сведения. Теперь, приказы по личному составу.

Нечипоренко слегка оживился, речь его потекла свободнее:

— Однако есть и хорошие новости. Вторая эскадрилья смогла уцелеть в нападении только благодаря героизму и смекалке, охранявшего ее часового. Это позитивный пример и на нем мы будем воспитывать остальных. Рядовой Полупушистый, десять шагов вперед!

Смущенный солдат вышел и повернулся лицом к строю.

— Вот, таким должен быть образцовый боец! Все смотрите и не говорите, что не видели, — голос командира приобрел возвышенные нотки.

Поцарапанное лицо рядового от волнения пошло красными пятнами.

— В схватке с численно превосходящим его противником, — между тем продолжал подполковник, — боец проявил стойкость, выдержку и не посрамил чести полка. В связи с этом…

Нечипоренко сделал торжественную паузу.

— Рядовой Полупушистый награждается внеочередным отпуском и благодарственным письмом на родину вместе с фотографией на фоне полкового знамени! Теперь, о грустном.

Лицо командира посуровело.

— К сожалению, в нашем полку служат и другого рода солдаты. В то самое время, когда рядовой Полупушистый выказывал чудеса стойкости и героизма, часовой первой эскадрильи покинул свой пост, оставив свое подразделение неохраняемым. Если бы сейчас была война, то вот этой самой рукой, — при этом Нечипоренко потряс своей клешней, изображая зажатый в ней пистолет, — я бы лично прикончил мерзавца перед строем. Но ему повезло — он будет жить. Однако с этого дня жизнь его будет очень непростой, и я уж об этом позабочусь. А теперь, пусть он встанет рядом с героем. Пусть все посмотрят на него. Рядовой…

Нечипоренко, внезапно запнулся и оглянулся на стоящего позади него замполита, который уже давно что-то пытался сказать. Тот моментально подскочил к командиру и возбужденно зашептал ему на ухо. Редко покидающее лицо подполковника невозмутимое выражение лица начало медленно сползать.

— Ох, и ни хрена ж себе! — изумился Нечипоренко. — Полупушистый — это опять ты! И как ты только везде успеваешь? Вот уж правду говорят: Родине нужны герои, а бабы рожают мудаков! И что теперь прикажешь с тобой делать?

До личного состава полка, наконец, дошло, что происходит. Волна сдавленного смеха прошла по рядам.

— Полк, смирно! — пришел в себя командир. — За преступные действия, выразившиеся в оставлении своего поста, и потенциально способные привести к уничтожению боевой единицы полка в условиях военного времени, рядовой Полупушистый лишается внеочередного отпуска и уходит на дембель 31-го декабря. Без двух минут двенадцать. Кроме того, вместо фотографии на фоне знамени мы пошлем его родителям снимок на фоне гарнизонной гауптвахты. Фото будет в полный рост. Пусть мама своими собственными глазами посмотрит, какого большого дурака она вырастила. Все, давай в строй. Глаза бы мои тебя не видели!

Рядовой, виновато склонив голову, побрел на свое место. В это время прозвучала следующая команда:

— А теперь, товарищи солдаты и прапорщики свободны. Из строя шагом марш! Для офицеров и техников цирковое представление продолжается — на сцене появляются клоуны. Лейтенант Гусько, сегодняшний начальник караула, десять шагов из строя!

— Ну, что, уроды, допрыгались?! — выражение лица Тихона не оставляло никаких сомнений. Именно технический состав второй эскадрильи был виноват в событиях прошедшей ночи и в том, что капитан Тихонов в свои тридцать пять лет все еще не инженер полка.

— Сегодня, сразу после работы на матчасти, начинаем бороться с диверсантами противника. Список мероприятий таков: первое, каждое звено откапывает вокруг себя окопы полного профиля. Стопроцентно!

Кто-то в строю громко присвистнул. Капитан на секунду оторвал глаза от списка, бросил злой взгляд на техников и, не найдя виновного, продолжил:

— Второе, копаем ямы под дополнительные осветительные столбы, которые привезут завтра. Диаметром — сорок сантиментов, глубиной — три метра.

— Чем копаем? — раздался голос из строя.

— Вопросы потом! — инженер гневно округлил глаза. — Копаем лопатами. Однозначно. После построения старшие техники получат у Прихватько.

— Лопатами?! Как же это возможно при таком диаметре и глубине? — технические люди в растерянности закрутили головами.

— Вы заткнетесь, в конце концов, когда я говорю?! Кто там такой умный? Панин, ты? Это ваше личное горе, как вы будете копать. Прикажу, будете рыть отвертками, однозначно!

Разговоры в строю стихли.

— После выполнения, косите всю траву в радиусе не менее ста метров вокруг каждого укрытия. И последнее — очистить зону от любого мусора, мешающего круговому обзору. Все ненужное барахло стащить в район панинского звена, потом сложить в кучу, облить керосином и сжечь. Стопроцентно! Ясно?

— Чего уж тут неясного? — услышал я за своей спиной негромкое ворчание Деда. — Дурное дело — не хитрое. Жечь — не создавать матценности. Справимся.

— Раз все ясно, выполнять в темпе вальса, Однозначно! — подвел итог Тихонов. — Лейтенант Гусько, после выполнения всего вышеперечисленного, дополнительно копает окопы вокруг эскадрильского домика.

Едва я успел расчехлить свой самолет, как появился Панин с лопатами. Земля была твердой и неподатливой, с большим количеством камней. Обливаясь потом на жаре, я ковырял почву изо всех сил. Через час мне едва мне удалось обозначить контур окопа и углубиться сантиметров на двадцать. В это время к моему укрытию подошел капитан Борзоконь.

— Что, думаешь в этой ямке с диверсантами биться? — поинтересовался он. — А как у тебя навыки с применением личного оружия?

— Это с отверткой что ли? — уточнил я.

— Зачем с отверткой. С пистолетом системы «Макарова».

Я вспомнил о двухнедельных сборах сразу после моего призыва в армию — курс молодого бойца. Тогда мне удалось пострелять из пистолета первый, и видимо уже и в последний раз.

— С трех выстрелов смогу застрелиться, — честно признался я.

— Вот то-то и оно, — почесал затылок Дед. — Чувствую, что в случае войны порежут тут нас всех, как пить дать порежут. Прямо в этих самых ямках. А я только, что из первой. Пошел, посмотрел. Во, делов там натворили. Все укрытия пооткрывали. Везде копоть от сгоревших взрывпакетов. Просто чудо, что ни один самолет на самом деле не загорелся. Ведь керосин везде. Даже в братском полку шороха понаделали.

— А что, их разве тоже таким способом проверили? — удивился я.

— Нет, не проверили. Но выводы они сделали. Сегодня с Адамом разговаривал, из братского. Он говорит, что их командир полка приказал создать специальную караульную роту. Набрали туда настоящих зверей. По-русски почти не говорят, но главную заповедь караульной службы усвоили намертво. То есть никого к объекту охраны не подпускать и даже если мать родную на посту застрелишь, то ничего тебе за это не будет. Наоборот, еще и отпуск дадут.

Я вытер пот со лба и прервал словоизлияния ветерана:

— Ну, это то понятно. Дед, а ты чего не копаешь? Ведь не успеешь.

— Успею, — усмехнулся капитан. — Я способ знаю.

— Какой такой способ?

— Эх, Анютов. Не понял ты еще сути армейской службы. Когда получен приказ, не торопись его выполнять — жди отмены. Пойдем лучше вон в тенечек покурим, а потом начнем стаскивать барахло в кучу для костра. Это задание нам по силам. Да и к вечеру будет, о чем отчитываться.

Забегая вперед, скажу, что Борзоконь оказался прав. Народ посовещался и послал нашего жучару Филонова на ближайшую стройку в компании с банкой технического спирта. В тот же день оттуда приехала бурильная установка, которая быстро и аккуратно насверлила необходимое количество отверстий под фонарные столбы. Наши же окопы, вырытые для проформы на глубину, едва достаточную для сидячего человека, оказались никому не нужны. Осенью они заполнились водой, а на следующий год осыпались и практически исчезли.

После пары часов героической работы всего звена, неподалеку от моего укрытия возникла большая куча, состоящая из деревянных ящиков, пустой бомботары, чехлов, ложементов и прочего авиационного имущества.

В комплекте с новыми самолетами, в строевые полки приходило огромное количество разных приспособлений, заглушек, чехлов и прочей эксплуатационной оснастки. Большая часть этих предметов изготавливалась из первосортных материалов: кожи, брезента, дерева, специальных тканей (в условиях царившего в советской торговле острого товарного голода). Все это прошло военную приемку на заводах, где военпреды тщательно проверяли качество изготовления и бились за каждую долю миллиметра допуска. Оно было доставлено в полки авиационным транспортом, в высококачественной таре, тщательно упакованное в несколько слоев вощеной бумаги. Одним словом, на армии в стране не экономили.

Однако, затем, реальная жизнь вносила свои коррективы в разработанные конструкторскими бюро инструкции. Технический состав медленно, но верно избавлялся от всего того, что ему казалось ненужным, оставляя только необходимый (по его мнению) минимум. Лишнее оседало в зоне и то, что не разворовывалось рано или поздно должно было умереть.

Сегодня этот приговор был подписан и обжалованию не подлежал. Панин чиркнул спичкой, поджег скрученную газету, и кинул ее к подножью кучи. Даже облитая керосином, она поначалу не хотела загораться, но, в конце концов, ярко вспыхнула. С воем высокий столб пламени рванулся в небо, обдав нас нестерпимым жаром. Мы отскочили в сторону и молча уставились на этот огромный факел. Пот тек по нашим грязным телам, обнаженным по пояс и покрытым офицерским загаром (то есть, до черноты загорелым лицам и кистям рук и бледным спинам и животам), но все равно, никто не уходил.

Дед стоял, как каменное изваяние. С прищуренными глазами от яркого солнца, капитан был похож на древнего кочевника, наблюдающего, как горит разграбленный и подожженный город.

— У меня живет тетка, в Курской губернии, — громко начал он, стараясь перекрыть треск горящего дерева. — Мужа еще в войну потеряла. Больше замуж уже не вышла и до самой пенсии проработала стрелочницей на железной дороге. В оконцовке, получила от работы домик, в полосе отчуждения, рядом с железкой. Размером примерно с будку для инвентаря. Знаете, такие, что на садово-огородных участках народ ставит? Сколько помню, ходила она всегда в одной и той же фуфайке и резиновых сапогах.

Дед ненадолго замолчал, вспоминая, потом продолжил свой рассказ:

— Пару лет назад был я у нее в гостях. Тетя Варя, говорю, нельзя так. Понимаю, что пенсия у тебя маленькая. Давай, я тебе какое-нибудь пальто куплю и туфли. А она отвечает: ничего мне не надо. Вот, ты вернешься назад, так там и передай: сынки, мы последнюю копейку армии отдадим. Сами голодать будем. Главное, чтобы войны не было!

— Ты это к чему? — поинтересовался Панин.

Видела бы она, чем мы тут занимаемся. Интересно, повторила бы снова свои слова?

* * *

Едва только построение закончилось, и Паханов скомандовал: «Разойдись!», к Шувалову подошли двое летчиков — капитаны Борисов и Бесчастных. Они попросили Славу задержаться на минутку. Когда офицеры остались одни на плацу перед штабом полка, оглядевшись по сторонам, Борисов начал:

— Ты вот что, Шувалов. К Яковлевой больше не ходи. По-хорошему тебя просим. Пока еще по-хорошему!

Славка даже растерялся от неожиданности. Такого разговора он никак не ожидал. Вначале техник решил, что это просто шутка. Однако тон, каким это было произнесено, хмурые лица и, недобро глядящие в упор глаза летчиков, не оставляли никаких сомнений. Поняв, что вопрос поставлен серьезно, Шувалов, как обычно в таких случаях, стал мгновенно заводиться.

— Это вас не касается! — жестко отрезал он.

— Касается, еще как касается. Коля был нашим другом и даже если он погиб, то это не означает, что некому защитить его честь и честь его жены…

— Вдовы, — из последних сил сдерживаясь, поправил Шувалов.

— Неважно.

— Нет, это как раз очень важно!

— Тем не менее, мы сможем защитить ее от всяких там любителей на халявку пристроиться!

Плац поплыл перед Славкиными глазами. Время спрессовалось, как в замедленной киносъемке. Для него больше не существовало ни страха, ни боли, ни жалости, ни сомнений в правильности своих действий. Последний раз такое состояние у него было во время той страшной драки на первом курсе училища, когда он один, вооруженный только курсантским ремнем, заставил отступить шестерых старшекурсников.

— Ну-ну, продолжай, — как будто бы со стороны услышал свой голос Шувалов.

— Он хотел сказать, что мы решили прекратить все эти грязные сплетни, распространяемые про Наташу в гарнизоне, — поддержал друга Бесчастных.

Абрек сделал шаг вперед, подойдя к противникам вплотную. Презрительно взявшись двумя пальцами правой руки за лацкан кителя одного летчика, а левой, за лацкан другого, он, тщательно произнеся каждое слово, отчеканил:

— Слушай сюда, внимательно! Ходил, хожу, и буду ходить — это первое. Слухи я прекращу сам, без вашей помощи — это второе. И третье: я вас не просил со мной по-хорошему. Давайте, не теряя времени, сразу перейдем к плохому. Прямо сейчас! Пошли, — он кивнул головой в сторону близлежащего леса.

Шувалов уже практически ничего не видел перед собой из-за овладевшей им ярости. Ничего, кроме этих людей, которые пытаются сейчас отнять у него самое дорогое в жизни. Поэтому они должны быть сбиты на землю, растоптаны, уничтожены. Или… Или ему самому незачем жить.

В этот момент от Славки исходили такие мощные биоволны уверенности в себе, силы, жажды схватки и желания стоять до конца, что Борисов с Бесчастных невольно отшатнулись. Инстинктивно они поняли, что простой дракой тут не отделаешься. Человек, стоящий сейчас перед ними уже находился по ту сторону черты. Его можно было только убить. Заставить отступить его, было невозможно!

Тогда летчики отступили сами, предупредив на прощание:

— Смотри, сам напросился! В конце концов, мы и по-другому этот вопрос можем решить.

Они повернулись и пошли в сторону штаба полка.

Как вихрь, Шувалов ворвался в квартиру Яковлевых. У него на шее с радостным криком тут же повис Петька:

— Дядя Слава пришел! Дядя Слава пришел!

На шум из комнаты появилась Наташа.

— Погоди, орел, — офицер осторожно поставил мальчика на пол. — Дай нам с твоей мамой поговорить. Иди пока поиграй.

Они зашли на кухню и прикрыли за собой дверь.

— Наташка, выходи за меня! — начал Шувалов безо всякого предисловия.

Яковлева удивленно застыла, держа в руках курточку сына, к которой она пришивала пуговицу в момент появления гостя.

— Славочка… Ты…. Почему так вдруг?

— Это не «вдруг». Я давно хотел тебе это сказать, да все искал случай подходящий. Теперь, похоже, обстоятельства не оставляют мне времени на излишнюю обходительность. Да и какой из меня, к чертям, дипломат! Ну, ты и сама знаешь.

— Знаю, — Наташа едва заметно, одними уголками губ улыбнулась.

— Так ты не ответила: «да» или «нет»?

Женщина опустила глаза и попыталась уйти от ответа:

— Все это очень сложно и неожиданно. Давай, поговорим об этом в другой раз.

— Нет! — твердо отрезал Шувалов. — Другого раза не будет. И вообще, чего тут сложного? Ну, уж раз ты такая несообразительная, подсказываю. Правильный ответ — «да».

— Слава, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду под словом «сложно». Не забывай, я — вдова твоего погибшего сослуживца. Все это так двусмысленно… Ты же знаешь, кое-кто до сих пор считает тебя виновником его смерти.

— Я никогда об этом не забываю, но сейчас мне на это наплевать. Мне важно только то, что ты веришь мне. Так ты согласна или нет?

Наташа обвела взглядом крохотную кухоньку, как будто ища кого-нибудь, кто бы мог поддержать ее в эту минуту:

— Ты — молодой, Славочка. Ты — умный. Ты — способный. У тебя еще все впереди. Ты обязательно будешь генералом! Зачем тебе такая, как я, да еще с ребенком в придачу.

— А ты, конечно, старая? И крест уже на своей жизни поставила, так? И еще ребенок. Ай, ты ж, беда, какая. Разве ты не видишь, что Петька мне почти, как родной. Чего ты боишься? Слухов, сплетен?

— Боюсь! — Наташа первый раз за время разговора посмотрела ему прямо в глаза.

— Хорошо. Тогда я сделаю так, что у тебя не останется выбора. Я все равно женюсь на тебе, вот посмотришь! Водка есть?

— Ты что, решил напоить меня, чтобы я размякла и согласилась? — удивилась женщина.

— Это — не тебе, это — мне.

— Ты же не пьешь.

— Не пью, но сегодня такой день, что придется сделать исключение!

Не спрашивая разрешения, Шувалов полез в холодильник и вытащил оттуда начатую бутылку водки. Затем достал из стенного шкафа рюмку, потом, немного подумав, поставил ее назад и взял с полки граненый стакан. Он вылил в него из бутылки все до последней капли и одним махом опрокинул содержимое в себя, сопровождаемый недоуменным взглядом хозяйки. Пару минут они сидели молча. Славкино лицо постепенно приобретало пунцовый оттенок.

— Огурец? — опомнилась, наконец, Яковлева.

— Нет, мне бы сейчас гранату.

— Какую гранату? — опешила женщина.

— Лучше, конечно, противотанковую. Ну, я пошел.

— Куда?

— Если бы ты сказала мне — «да», я бы перед тобой отчитывался. А так — извини.

Он прошел в коридор и, уже взявшись за ручку двери, задержался:

— Ты, значит, хорошая. Хочешь, чтобы все были счастливы. Собой готова пожертвовать. А я, значит, эгоист. Может быть это и так. Только я эгоист умный, в отличие от тебя, и жертву не приму. Я люблю тебя и знаю, что ты меня тоже любишь. Ты — самое лучшее, что есть в моей жизни. Судьба сделала все, чтобы мы не могли встретиться и быть вместе, но мы встретились. И теперь, ты от меня так просто не отделаешься!

Шувалов помолчал немного, медленно открыл дверь и уже очень серьезно добавил:

— Я понял, в чем разница между твоим пониманием, что такое любовь и моим. В моем представлении — это падение, пусть очень сладкое, но падение. В твоем — это взлет. Я тоже хочу научиться летать. Пожалуйста, не прогоняй меня!

Дверь за Славкой захлопнулась, давно затихли его шаги на лестнице, а Наташа все еще стояла неподвижно, прислонившись лбом к дверному косяку.

— А я хочу падать и каждый день умирать, обнимая тебя. Каждый день, каждую минуту. Мне не нужны крылья. Зачем мне небо, если там нет тебя, — тихо шептали ее губы.

Шувалов вошел в помещение гарнизонного военторга, где, как обычно, в очереди, в ожидании возможных дефицитов, изнывал от безделья десяток постоянных клиенток. Славка подошел к ним поближе и несколько раз громко кашлянул, привлекая к себе внимание. Женщины, прервали обсуждение старых всем давно уже известных новостей и вопросительно повернулись к офицеру.

— Ну, что стоим? — начал тот бодрым голосом. — Будете меня поздравлять или как?

— С чем? — раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.

— Как, с чем? Разве вы не знаете, что я сделал предложение Яковлевой Наталье Андреевне, и она осчастливила меня согласием. Скоро — свадьба. Сама она — скромная, может не признаться, а я человек прямой, мне скрывать от народа нечего. Белый хлеб есть? — обратился он к продавщице. — Свежий? Нет, тогда не надо.

* * *

Ранним утром в Дурасовке приземлился грузовой Ил-76, раскрашенный в бело-голубые цвета. На его борту красовалась надпись «Аэрофлот». В корме мирного транспортника торчала спаренная артиллерийская установка. Через остекление кабины кормового стрелка был виден сосредоточенно жующий прапорщик. В одной руке он держал половинку батона, в другой бутылку молока.

Ил-76 прилетел за нами. Сегодня полк убывал на учения в Белоруссию на полигон Лунинец. Порядок был обычный: стаскиваем свои самолеты на ЦЗ, откуда они уйдут своим ходом (точнее летом), после этого техсостав набивает грузовой борт своим барахлом до потолка и тащится следом.

Моя 20-ка была готова к буксировке, я ждал только тягач. Наконец на рулежке появился топливозаправщик, призванный сегодня выполнять эту функцию. На повышенной скорости машина сделала лихой разворот, но вместо того, чтобы затормозить, почему-то проскочила вперед еще метров на сто. Потом начала сдавать назад, двигаясь какими-то странными рывками. Что это с водилой, подумал я, пьяный что ли?

Заправщик между тем приближался и не успел я даже открыть рот, как машина с лязгом ударилась задним бампером о буксировочное водило, так, что задрожал весь мой самолет. Из кабины вылез водитель.

— Ты что боец, с ума сошел? Или тормозить не умеешь? — не выдержал я. — Чуть водило, пополам не сломал!

Белобрысый щуплый солдатик смущенно улыбнулся и промычал в ответ что-то неразборчивое. Теперь я узнал его. Это был тот самый водитель, который порвал мне зимой трос на укрытии и чуть не угробил меня самого.

— А, это опять ты, убийца! По мою душу приехал? — беззлобно, как старого друга, поприветствовал я его.

В ответ тот опять лишь молча улыбнулся. Потом подошел, и помог мне подцепить буксировочное водило к заднему крюку своего «Маза».

Я забрался в кабину и уселся на сидение, обтянутое потертым дерматином. В машине сильно пахло бензином. Руль был обмотан красной изолентой. Поперек зеркала заднего вида шла поперечная трещина. На приборной панели рядом с бардачком красовалась нацарапанная надпись — «ДМБ-79». Этими буквами, сокращением от слова «демобилизация», было исписано в армии все: от алюминиевых ложек до туалетных стен. Я поморщился, хотя и мне это слово не чужое, но, чтобы писать его на стенах… Увольте, до такого я никогда не дойду!

Заправщик тронулся и потащил за собой мой самолет. Машина опять пошла как-то неровно, рывками. Я уже хотел поинтересоваться, в чем дело, но в этот момент тягач набрал скорость и пошел, наконец, плавно и размеренно. Ладно, черт с ним, подумал я, и только спросил:

— Батальон рулежку ремонтирует — надо в объезд. Знаешь?

Водитель кивнул головой в подтверждение.

Я отвернулся и стал смотреть в окно. По одну сторону от машины расстилалось поле, заросшее травой, посреди которого, как скифские курганы возвышались укрытия нашей эскадрильи. По другую, стоял стеной густой еловый лес. Однако окружающая природа меня сейчас мало интересовала. Мои мысли вертелись вокруг вчерашнего происшествия.

Пару дней назад батальон обеспечения решил подремонтировать магистральную рулежку между второй эскадрильей и ЦЗ. Теперь нам пришлось буксировать свои самолеты в объезд мимо стоянок братского полка. Я благополучно притащил свою 20-ку и уже начал расчехлять ее, когда на площадке появился тягач, с самолетом Гусько на прицепе. Ничего необычного в этом не было, если бы не одно обстоятельство. Машина остановилась прямо посредине ЦЗ, перегораживая проезд. Из кабины никто не выходил. Медленно вокруг тягача начали собираться техники. Движимый любопытством я тоже подошел поближе.

Увиденное потрясло меня. В кабине неподвижно, как два каменных изваяния сидели боец-водитель и Юра. Оба — бледно-зеленого цвета. Прямо между ними на лобовом стекле зияло отверстие, с расходящимися во все стороны паутинками трещин. Зеркало с пассажирской стороны было разбито вдребезги. Даже самые несообразительные тут же догадались, что это не что иное, как следы от пуль.

Все молчали. Дверь кабины, наконец, открылась, и оттуда вывалился Гусько. Пробежав несколько шагов, он согнулся пополам и его начало рвать прямо на бетонку.

Когда Юра пришел в себя, мы узнали, что произошло. В то время, когда тягач проезжал мимо стоянок братского полка, раздался одиночный выстрел. Находящиеся в кабине закрутили по сторонам головами, пытаясь понять, что происходит. Когда, наконец, они увидели метрах в двухстах часового с автоматом наизготовку, то было поздно. Заливисто загрохотала длинная очередь и пули ударили по кабине. В состоянии аффекта водитель вдавил педаль газа в пол, и машина с буксируемым самолетом на бешеной скорости выскочила из зоны соседей.

Тихонов немедленно доложил о происшедшем. Оказалось, что произошла обычная несостыковка. Наше командование забыло связаться со своими коллегами из братского и предупредить, что несколько дней мы будем кататься через их территорию. Часовой видимо решил, что у него пытаются угнать самолет и начал стрелять. С соседями обещали утрясти вопрос немедленно.

И все-таки, несмотря на все эти обещания, по мере приближения к стоянкам чужого полка мне все больше становилось не по себе. Особенно, оттого, что я знал — сегодня мой самолет буксируется первым.

Вот, наконец, и это злополучное место. Вокруг все тихо и спокойно. Ряды зачехленных самолетов и ни души вокруг. Я вздохнул облегченно, но на всякий случай предупредил водителя:

— Давай, держись подальше от стоянок. Слишком близко к ним едешь. Да и прибавь хода, на всякий случай.

Боец уже начал выворачивать руль, когда из-за колеса ближайшего к нам самолета вдруг выскочила какая-то фигура и метнулась нам наперерез. Это был часовой соседского полка. Он сорвал с плеча автомат и перегородил нам дорогу. Неужели их опять не предупредили, меня прошиб холодный пот. Нужно было немедленно останавливаться, пока этот придурок не открыл стрельбу.

— Тормози! — крикнул я водителю. Однако вместо крика из моей гортани выдавился лишь хриплый шепот.

— Тормоза не работают! — таким же сдавленным шепотом прозвучал ответ.

С тоской я внезапно понял, чем объяснялось странное поведение машины, но было уже слишком поздно. Массивный бампер «Маза» неотвратимо надвигался прямо на неподвижно стоящего часового. Его азиатское лицо с широкими выдающимися скулами и раскосыми глазами перекосилось то ли от ярости, то ли от страха. Когда между ним и тягачом оставались не более десяти метров, он передернул затвор и навел свой автомат на кабину, где находились мы.

Черный зрачок дула калашникова медленно поднялся и уставился мне прямо в переносицу. Через долю секунды он задергался из стороны в сторону, выбрасывая всполохи желтого пламени. Разлетелось вдребезги лобовое стекло, осколки посыпались вниз. Пули корежили металл кабины, рвали обшивку сидения, с противным чмоканием впивались в тело мертвого водителя, уронившего голову на залитое кровью рулевое колесо. Я сжался изо всех сил, стараясь втиснуться под приборную доску. В голове билась только одна мысль: почему все это происходит в полной тишине?

Мое пробуждение было ужасным — отчаянно колотилось в груди сердце, холодный пот струился по лицу. Где же я? Вспомнил: жара, июль, Белоруссия. Лунинец — основной авиационный полигон стран Варшавского Договора. Учения.

Дурацкий сон! Я окончательно вернулся к действительности. Что-то у меня явно с нервами не в порядке последнее время. Ведь на самом деле все было совсем по-другому и закончилось вполне благополучно. В последний момент часовой выскочил прямо из-под колес машины и остался где-то позади, потрясая кулаками и крича что-то на непонятном языке, время от времени перемежаемом русской ненормативной лексикой.

Что это было? Зачем он пытался нас остановить? Может быть, командование братского полка опять забыло предупредить свою караульную роту? Но если забыло, тогда почему солдат не стрелял? Странно. Может быть, дрогнула рука? Скорее всего, в последний момент часовой сообразил, что перед ним топливозаправщик с почти восемью тоннами керосина в цистерне. И если все это рванет после его выстрелов, то вряд ли ему удастся съездить в отпуск на родину. Что же случилось на самом деле, теперь можно только гадать. Будем считать, что у него закончилось курево, и он хотел просто стрельнуть сигаретку. Эта версия лучше всего способствует здоровому спокойному сну.

Все, пора вставать и приниматься за работу. Мать честная, до чего же жарко! Эх, в лесок бы сейчас, да в теньке полежать. Но нельзя, скоро начало полетов.

Стоянку окружал чистый и светлый сосновый лес, в котором полно черники. Здесь, в Белоруссии, она необычайно крупная и сладкая. Влево от ЦЗ уходила дорожка, ведущая в казарму, где нас разместили. Чуть дальше за казармой, располагался огромный корпус столовой. В ней кажется, никогда не бывает перерывов, ни днем, ни ночью. Полки прибывают один за другим, отрабатывают положенную программу и уступают место следующим. В этом вавилонском столпотворении, наш друг Юра чувствует себя, как рыба в воде. Пользуясь тем, что никто никого не знает, он завтракает, обедает и ужинает по два, а иногда и по три раза в день. И как в него только лезет в такую жару?

Со стороны ВПП раздается грохот форсажа. Это взлетают звеном истребители-бомбардировщики Су-20. На килях эмблема ГДР. Немецких авиатехников я заметил еще вчера. Одетые, как с иголочки, в новых комбинезонах, они выполняли все только по команде старшего техника. Сначала выпускали самолеты, потом всем звеном шли за новыми тормозными парашютами. Потом все вместе садились в курилке, даже те, кто не курит. Немцы терпеливо ждали возвращение своих машин, с недоумением наблюдая за бегающими по стоянке, и орущими друг на друга русскими в промасленных техничках и тапочках, с прикрученными проволокой подошвами.

Иногда выражение лиц немцев становилось презрительным. Они начинали толкать друг друга локтями, показывая на что-то пальцами и усмехаясь. Можно быть уверенным — это на стоянку для полетов вытащили самолеты поляки. Вокруг них тут же возникало хаотичное броуновское движение. Постоянно подходили и отходили какие-то люди. Братья по оружию горячо спорили о чем-то с местными техниками. Передавались из рук в руки какие-то пакеты, мелькали купюры, которые затем быстро исчезали в безразмерных накладных карманах гостей. Потом коллеги хлопали друг друга по плечу и, довольные собою, расходились, чтобы освободить место для новых покупателей.

Я был выведен из задумчивости голосом Пети Резника:

— Ну, что полетели? — поинтересовался летчик.

— Это уж без меня.

— Как это без тебя? — удивился Петя. — Самолет, не готов, что ли?

— Самолет-то готов. Я имею в виду — лети один, без меня. Как сказал какой-то писатель: «рожденный ползать — летать не хочет».

— А, это — шутка. Теперь понял.

Резник хмыкнул и пошел вокруг самолета с предполетным осмотром. Сделав полный круг, он присел на корточки рядом с похожим на остроносую ракету подвесным подфюзеляжным баком, потом взялся за него руками и с силой подергал его из стороны в сторону.

— Не тряси сильно, — прокомментировал я его действия, — а то оторвешь.

Петя в этот раз лишь молча ухмыльнулся — доверху заправленный бак был намертво закреплен на пилоне. После этого летчик подошел к висящей под крылом сотке — стокилограммовой авиабомбе. Выдернув из балки бомбодержателя страховочную чеку и, пользуясь ее острием, как пишущим инструментом, онстарательно нацарапал свой позывной на стабилизаторе боеприпаса.

— Ну что все в порядке? — поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, пожелал: — Желаю поразить цель с первого захода!

— Бомба — это ерунда! — пренебрежительно отозвался Резник. — Вот бы ракету управляемую пустить. Знаешь, какой азарт — смотришь в телевизоре, как марка прицела совмещается с целью…. Потом, бух и готово!

Я вспомнил стоящий в кабине маленький черно-белый экранчик сильно напоминающий первые советские телевизоры, которые смотрели через увеличительное стекло и, усомнился:

— Да что ж там можно увидеть в этот твой телевизор?

Петя даже задохнулся от негодования:

— Что ты понимаешь! Это же новейшая техника. Муху можно увидеть.

— Ой, брось, — рассмеялся я в ответ.

— Чего, брось? — продолжал горячиться Резник. — Давай, положи перед самолетом муху. Я ее передней стойкой раздавлю! Хочешь? Спорим, на пару пива?

Я решил поймать Петю на слове и решительно протянул ему свою руку, соглашаясь:

— Идет!

Едва мы успели скрепить наш спор рукопожатием, вдруг, как по заказу раздалось громкое жужжание. Вокруг нас тяжело кружила большая зеленая муха.

— Вот и достойный кандидат! — обрадовался Резник.

— Как-то она вяло летит, — почесал я затылок.

— Молодая еще, наверное. На крыло, как следует, не встала, — задумчиво прокомментировал мои слова Петя, но тут же опомнился. — А тебе что не все равно? Ей же по любому крылья оторвать придется. Или ты думаешь, я за ней в полете гоняться буду?

Насекомое, не ожидающее подвоха, село на черную поверхность пневматика шасси и летчик тут же прихлопнул его ловким движением руки.

— Готово, — удовлетворенно произнес он. — Есть куда посадить?

В моем кармане обнаружилась спичечная коробка. Я протянул ее Пете. Тот аккуратно оторвал мухе крылышки и сунул внутрь коробка.

— Держи, — сказал летчик. — Положишь перед самолетом, когда выруливать буду.

Я молча кивнул головой в знак согласия. Резник посмотрел на часы и засуетился:

— Черт, провозились с этой тварью. Давай быстрее, уже опаздываю!

Летчик полез в кабину. Я, в спешке, помог ему пристегнуться. Быстро включил АЗСы и он тут же закрыл фонарь.

Нам обоим не терпелось посмотреть, чем же закончится спор. Резник запустил двигатель, и после необходимых проверок всех систем подал мне знак — клади муху. Насекомое лежало в коробке неподвижно и лишь слегка подергивало лапками. Я положил муху на землю так, чтобы ее не было видно из кабины и чуть левее от осевой линии самолета, чтобы Петя не раздавил мишень случайно.

По моему сигналу самолет тронулся с места. Телевизионный глаз «Кайры» под стеклянным обтекателем в носу начал свое движение сначала справа-налево, потом вверх-вниз, пока, наконец, не нацелился точно на муху. Я понял, что проиграл. В этот момент колеса передней стойки самолета, сделали небольшой поворот влево и проехали прямо по лежащему на бетонке насекомому.

Я поднял голову вверх и увидел в кабине торжествующего Петю. Жестом он показывал мне, как с удовольствием пьет пиво из бутылки. На том месте, где минуту назад лежала муха, оставалось только небольшое мокрое пятнышко. Резник в это время уже выруливал на взлетную полосу.

С досады я хлопнул себя по коленкам, и мое сердце внезапно похолодело от нехорошего предчувствия. Во время службы у меня выработалась привычка — всегда класть чеки, снятые с катапультного кресла перед вылетом в большой накладной карман на правом колене. Сейчас этот карман пустовал. Лихорадочная проверка остальных карманов привела меня в шоковое состояние. Там находилось целая куча разного мусора, все что угодно, кроме чек. Было от чего в отчаянии схватиться за голову — в спешке я забыл снять их с кресла. 20-ка ушла в полет вместе с ними!

Чеки — несколько маленьких металлических штырьков, связанных между собой длинным фалом. Чеки блокировали пиропатроны кресла, чтобы оно не

сработало на земле, если бы кто-нибудь в кабине случайно дернул за ручки катапульты. Чеки — это по инструкции самое последнее, что обязан был снять авиатехник, выпуская самолет в полет и самое первое, что должен поставить назад после возвращения летчика. Теперь, если в полете случится что-то серьезное, то Петя не имел ни малейшего шанса на спасение.

От напряжения у меня выступил пот на лбу. По всем правилам служебным и человеческим, полагалось сейчас же бежать со всех ног и докладывать, о том, что произошло. Тогда руководитель полетов должен был срочно вернуть мой (теперь уже считающийся аварийным) самолет назад.

Я решительно двинулся в поисках инженера. Однако через сотню метров мои шаги замедлились. В голове возникла картинка, что со мной сделают после моего доклада. Ведь Тихон с Паханом меня по стенке размажут за забывчивость. А потом еще Нечипоренко будет склонять на каждом полковом собрании, как последнего идиота, до тех пор, пока у него не появится новая жертва. Я вспомнил, что осталось от мухи после того, как по ней проехал самолет. Нет, не пойду, решил я. Идите все к черту!

Однако стоило мне повернуть назад и пройти небольшое расстояние, как я представил себе падающую камнем к земле 20-ку с остановившимся двигателем и Резника, с глазами полными ужаса, дергающего за ручки катапульты. Нет, нужно доложить! Что такое мое наказание, по сравнению с человеческой жизнью? Абсолютно — ничего!

Я уже почти дошел до Тихона, который обсуждал что-то с замполитом эскадрильи, но случайно посмотрел на часы. Оказалось, что летать моему самолету осталось не более пятнадцати минут. «В конце концов», — снова побежали в голове мысли, — «почему с ним должно случиться что-нибудь именно сегодня? Никогда раньше не случалось, а сегодня случится. Какова вероятность этого? Она крайне мала». Я остановился на месте. Хотя с другой стороны…

Громкий свист прервал мои сомнения и заставил обернуться. Это Панин ма?хал мне рукой, приглашая подойти.

Все, не успел! Мое сердце оборвалось. Одним махом я преодолел расстояние, разделяющее меня с начальником, ожидая самых ужасных известий. Однако Панин, как обычно улыбался во весь рот:

— Ты чего Санек мечешься по ЦЗ взад-вперед? Делать нечего? — поинтересовался он. — Давай, иди ребятам помогай. Там сетку маскировочную привезли. А то она большая и тяжелая, как падла.

Я облегченно вздохнул и, оглядев толстые зелено-коричневые рулоны, лежащие рядом с нашими самолетами, удивился:

— Что за бред маскировать таким цветом самолеты, стоящие на ЦЗ? Это что, вроде бы кусты растут прямо посреди аэродрома?

— Ясновельможный пан Анютов! — ухмыльнулся в ответ Панин. — Ребятам с большими звездами, которые учениями руководят, виднее, где кусты сажать. Или ты хотел, чтобы нас заставили МиГи на руках в лес затащить, чтобы натуральнее было? Радуйся, что хотя бы так.

Сашка повернулся к моим товарищам и скомандовал:

— Все, кончай базар. Начали маскироваться.

Мы разбились по двое на самолет и стали натягивать сетку. Я работал вместе с Юрой на его машине. Не успели мы закончить процесс, как произошло долгожданное событие — на ЦЗ целым и невредимым заруливал мой самолет. Мое сердце радостно забилось в груди — кажется, пронесло!

Когда 20-ка остановилась, я бодро подтащил к борту стремянку и тут вдруг заметил: под крылом по-прежнему висела бомба. И еще… Я даже вначале подумал, что мне померещилось, и протер глаза. На самолете не было подвесного бака!

Сердце оборвалось и рухнуло вниз. Нет — не пронесло! Бомбу Резник не сбросил — значит, не долетел до полигона. Не долетел — значит, машину завернули назад. Вероятно, каким-то образом обнаружилось, что чеки не были сняты с кресла. Тогда понятно, почему нет бака — летчик сбросил его перед аварийной посадкой, чтобы уменьшить вес самолета. Все сходится. Это — конец!

Медленно — медленно, как на расстрел, я пополз вверх по стремянке. Наверху зашипел сжатый воздух, это открывался фонарь кабины. Я поднялся до самого верха, ожидая увидеть испуганное или наоборот разозленное Петино лицо.

Однако Резник сиял, как новый рубль. Я уставился на него, не веря своим глазам.

— Что случилось? — удивлению моему не было предела.

— Полный порядок! — летчик заулыбался еще шире. — Отличный сегодня денек. Сначала пивко выиграл. Потом бомбу прямо в центр мишени положил.

— Что?! — я чуть не свалился со стремянки. — А что висит под крылом? И где тогда подвесной бак?

Улыбка медленно сползла с Петиного лица. Он отстегнул ремни кресла, вылез из кабины и спустился на землю. Примерно с минуту Резник недоуменно таращился на самолет, потом, схватившись за голову, простонал:

— Блин, не на ту кнопку нажал! Сбросил бак вместо бомбы! Ну, все, я — приплыл!

Нетвердой поступью летчик отправился докладывать о своих успехах, а я на всякий случай (если на меня сейчас кто-нибудь смотрит со стороны) опять залез на стремянку и сделал вид, что достаю из кармана чеки и устанавливаю их на катапультное кресло.

Вот, ведь как все в жизни интересно устроено, подумалось мне. Еще какой-нибудь час назад казалось, что повезло Пете, а теперь гляди-ка, все наоборот. Ладно, пусть хоть пивка попьет. Ему сегодня ой как не сладко придется на разборе полетов.

Температура воздуха все продолжала повышаться. Солнце палило немилосердно, было явно больше тридцати градусов. Одетые только в техническую форму на голое тело, мы, тем не менее, обливались потом, на открытой площадке без единого пятнышка тени.

Тем временем, на ЦЗ начинало разыгрываться представление: «куда уехал цирк».

Сначала поступила команда: снимать маскировочные сети и подфюзеляжные подвесные баки, потом вешать на самолеты управляемые ракеты. Мне было легче всех — сетку я так и не успел одеть, а бак мне помог снять Резник.

Когда вооружейники подтащили к нашим МиГам тележки с ракетами, поступила новая вводная: ракеты — отставить. Вместо них самолеты пойдут с бомбами с лазерным наведением. Также возвращаем на место только что снятый подфюзеляжный бак и дополнительно к нему вешаем два подкрыльевых. Вова-вооружейник со своей командой матерясь, поехали менять ракеты на бомбы. В это время техники самолетов, используя тот же набор выражений, начали вешать топливные баки.

Едва мы закончили с подвеской бомб, как обстановка опять поменялась. Прозвучал новый приказ: подкрыльевые баки — не вешать, оставить только один подфюзеляжный. Вместо бомб — блоки с неуправляемыми ракетами. Пришлось все перевешивать по-новому.

Как только мы справились с этой задачей, объявили, что аэродром подвергся нападению противника с применением химического оружия. Еще не веря обрушившемуся на нас счастью, техсостав, кряхтя от удовольствия начал надевать противогазы и натягивать на себя общевойсковые защитные комплекты, или попросту — «ОЗК».

Кое-как я подготовил самолет к вылету и теперь стоял в дурацком балахоне и маске, ожидая прихода летчика. Сказать, что мне было жарко, значило не сказать ничего. Пот под резиновым плащом ОЗК лил с меня ручьями. Техничка промокла насквозь, в сапогах хлюпала влага.

Я посмотрел направо. Там возле соседнего МиГа торчала одинокая серая фигура, похожая на слоника, вставшего на задние ноги. Только по номеру самолета я смог догадаться, что это Дед.

Летчик явно не торопился осчастливить меня своим присутствием. Чтобы хоть как-то спастись от жестоких солнечных лучей я, шлепая резиновыми сапогами, поплелся под крыло своего агрегата, где была хоть какая-то тень.

Летчик не появлялся. У меня окончательно запотели стекла противогаза, и я погрузился в зыбкий туман. Время от времени приходилось мошенничать и, оттягивая рукой резиновую маску, я протирал круглые стекла пальцами. Впрочем, они тут же запотевали снова.

Прошло еще какое-то время, я окончательно потерял счет. Может быть, прошло несколько минут, а может часов. Летчика не было. Резина противогаза нагрелась на солнце, и теперь как раскаленная сковорода жгла лицо. Тяжело стучала в висках кровь, натужно бухало сердце. Чувствуя, что начинаю терять сознание, я подошел к стремянке и ухватился за нее, чтобы не упасть. Все признаки приближающегося теплового удара были на лицо.

Я уже начал проваливаться в противную липкую темноту, как вдруг услышал рядом какие-то голоса. Мелькнула мысль: наверное, это появился пилот и значит, мучения скоро закончатся. Это придало мне сил. Я опять подсунул правую руку под маску и протер стекла, чтобы хоть что-то разглядеть.

По направлению ко мне шли комэск и инженер эскадрильи. Никаких ОЗК и противогазов у них не было, и, похоже, они совершенно не боялись умереть. Их разговор происходил на повышенных тонах, что было очень странно. Тихонов, не стесняющийся в выражениях с подчиненными, с командиром разговаривал крайне вежливо и предупредительно. Обычно он преданно ел начальство глазами и практически никогда не оспаривал его приказы.

Однако в этот раз все было наоборот. Инженер с решительным лицом отрицательно мотал головой, а Паханов, чуть ли не заискивающе просил о чем-то. Когда они подошли поближе, я услышал их разговор.

— Нет! — категоричным голосом говорил Тихон. — Не будут техники выпускать самолеты в противогазах! Они же в них не видят ни хрена.

— Капитан, это приказ, — в голосе комэска, почему-то не слышалось уверенности в своей правоте. — Я понимаю твои доводы, но это даже не мой приказ. Это приказ начштаба армии!

— Да плевать я хотел на его большие звезды! — уже почти кричал Тихон. — Ему в войну поиграть захотелось. А если мои мазурики выпустят в воздух неподготовленные самолеты, с заглушками, с чехлами? Если потом будет массовый падеж техники на землю? Кто за это ответит? Твоего генерала, командир, потом днем с огнем не сыщешь. Ведь приказ устный, а не письменный. Кто будет в результате стрелочником? Сказать?

— Ой, рискуешь, — все еще пытался переубедить инженера Паханов. — Он же тебя с должности снимет. Прямо здесь на учениях.

— Пусть снимает! — отмахнулся Тихонов. — Зато под трибунал не пойду. А он пусть вместо меня командует. Рацию отдать?

В этот момент инженер подошел ко мне и, наклонившись прямо к самому уху, заорал:

— Анютов, снимай маску! Я запрещаю! Слышишь меня? Я категорически запрещаю выпускать самолет в воздух в противогазе! Это — приказ!

Я посмотрел на комэска. Тот стоял за спиной инженера и молчал. Тогда я резко сорвал с лица маску, больно дернув себя за волосы, и сделал большой глоток свежего воздуха. Еще никогда за время своей службы я не выполнял ни одного приказа с таким удовольствием.

К самолету, наконец, то шел летчик — моя полная противоположность. На нем не было химкомплекта, зато на голове красовался противогаз. По походке и сутулым плечам я узнал в нем замполита нашей эскадрильи капитана Гундосикова. Было видно, что замполит схалтурил и чтобы облегчить себе дыхание, открутил гофрированный шланг, идущий от резиновой маски к фильтрационной коробке. Шланг норовил вылезти наружу из подсумка, и капитану приходилось все время придерживать его рукой.

Я пропустил летчика вперед и тот быстро полез наверх в кабину, торопливо закрыл фонарь и с наслаждением сорвал с головы ненавистный противогаз.

Мне стало ясно одно — в случае реального применения противником химического оружия ни один химкомплект не защитит. По любому нам останется жить считанные часы, ну может быть, зимой чуть дольше. Поэтому химоружие можно смело отнести к категории гуманных. За оставшееся время вполне успеешь вспомнить свою короткую бестолковую жизнь, мысленно написать последнее письмо родным и близким, и помолиться.

Ближе к вечеру, когда техсостав уже буквально валился с ног от усталости, поступил новый приказ. Оказалось, что руководство ЦК компартии Белоруссии и чуть ли не сам первый секретарь товарищ Слюньков, присутствовали сегодня на учениях и теперь хотели осмотреть современную авиатехнику. В связи с этим, для «показухи» отобрали десяток самолетов в более-менее приличном состоянии. Надо ли говорить, что все третье звено попало в этот список. Как же мы материли Панина за его требовательность и аккуратность. Ведь это благодаря его служебному рвению, наши самолеты были самыми чистыми и сияли свежей краской. Теперь вместо того, чтобы ехать на отдых, нам придется участвовать в этом дурацком мероприятии.

Мы отбуксировали отобранные машины в конец одной из тупиковых рулежек и начали подготовку. Смысл показухи сводился к подвеске различных вариантов вооружения МиГ-27, чтобы показать руководству Белоруссии все разнообразие и мощь советского оружия. К самолетам потянулись тележки с управляемыми ракетами, бомбами, блоками неуправляемых ракет, подвесными пушечными контейнерами и многим другим. Естественно, вооружейникам было не по силам подвесить такое большое количество боеприпасов за столь короткий срок, поэтому помогал весь техсостав.

Наконец, подвеска закончилась. Тихонов определил, что возле каждого самолета должен находиться только один человек — его техник (перед этим инженер построил личный состав и приказал тем, у кого более-менее новая и чистая техническая форма раздеться и поменяться одеждой с участниками показа). Всем остальным велели покинуть площадку и спрятаться от глаз начальства за ближайший капонир.

Точно в назначенное время для начала мероприятия, мы выстроились возле своих самолетов по стойке «смирно».

Так прошло минут двадцать. Техники начали переминаться с ноги на ногу. Хорошо еще, что к вечеру немного спала дневная жара, и стоять стало легче.

Прошло еще пятнадцать минут. Тихон бегал вдоль выстроенных в линейку самолетов и матерился на тех, кто пытался присесть.

Прошло еще полчаса. Гостей не было. Учитывая, что открытое простраство аэродрома просматривалось на большое расстояние и неожиданное появление кортежа исключалось, нам разрешили присесть на корточки.

Еще полчаса. Инженера уже никто не слушает. Кое-кто из техников уселся с комфортом, а кто-то даже лежит на теплой нагретой солнцем бетонке. Из-за капонира, уже не скрываясь, высовывались наши товарищи. Они демонстративно курили и, показывая на нас, насмешливо крутили пальцем у виска.

На исходе второго часа ожидания вдали появилась целая кавалькада автомобилей. Впереди ехали две «Чайки» и один черный «ЗИЛ». За ними следовал добрый десяток «Волг». Замыкали кортеж несколько зеленых армейских «Уазиков».

Словно какая-то пружина подбросила нас вверх. Безо всякого приказа мы заняли свои места и вытянулись в струнку. Наглые рожи мгновенно исчезли за капониром. Стало так тихо, что было слышно, как негромко посвистывает легкий ветерок.

По мере приближения машин, наше напряжение росло. Все-таки не каждый день удавалось увидеть живого первого секретаря компартии, пусть даже и союзной республики. Однако когда до нас оставалось метров двести, кортеж неожиданно свернул влево на рулежку, ведущую к выходу с аэродрома и стал быстро удаляться.

Тихонов лихорадочно схватился за рацию. Он очень долго что-то выяснял и, когда, наконец, понял то, что всем стало ясно и без всякой рации, громко заорал на всю стоянку:

— Вы что, заснули гугеноты? В темпе вальса снимаем вооружение, потом самолеты отбуксировать назад на ЦЗ. Панин остается за старшего. Ясно? Все, я уехал!

Под недоумевающими взглядами своих подчиненных инженер уселся в тягач и убыл. Мы остались одни. Из-за капонира выходили наши товарищи с такими же ошалевшими, как и у нас лицами.

Первым пришел в себя Петров, прокомментировав происшедшее:

— А это еще что за************************************************?!

Его слова выражали крайнюю степень возмущения и едва ли имели перевод на русский язык.

— Наверное, в баньку вместо осмотра поехали, — предположил Панин. — Нужны им наши железяки!

— Скорее, все гораздо проще, — помотал головой опытный Борзоконь. — Какой-нибудь генерал решил отличиться и так, на всякий случай, затеял всю эту кутерьму. А вдруг первый секретарь выкажет желание технику посмотреть. Представляете, босс только подумать успел, а у него все уже готово. Вот это исполнительность! Однако товарищ Слюньков в этот раз видимо предпочел посмотреть устройство русской бани. Надеюсь, что тот шустрый генерал и такой вариант предусмотрел. Кстати, аналогичный случай произошел с нами в Закавказском военном округе…

Однако все настолько устали, что в этот раз ни у кого не возникло желание слушать рассказ капитана.

— Дед, — прервал его Панин, — давай в другой раз. И потом обратился ко всем присутствующим: — Вы что, ночевать здесь собрались? А ну навались всей кодлой! Чем быстрее закончим, тем быстрее отдыхать поедем.

Едва стоящие на ногах люди, потащились снимать боеприпасы.

Мы почти заканчивали свою работу, и отдых уже казался нам таким же близким, как крах империализма. Однако когда мы, наконец, добрались до последнего самолета, дружный мат потряс аэродром. МиГ стоял, как гроздьями винограда весь увешанный сотками. Бомб было целых двадцать две штуки.

Все взгляды одновременно скрестились на начальнике группы вооружения.

— Ты что сдурел, Вова, столько понавешал? Мы тебе, что лошади? Сейчас сам один все снимать будешь! — раздался чей-то злой голос.

Бедный Синицын лишь недоуменно пожал плечами — мол, мне приказали, и я сделал. Однако тех, кто отдавал приказ, здесь не было, а Вова присутствовал. Вооружейник, всерьез опасающийся за свое здоровье перед лицом смертельно уставшей и озлобленной толпы, что-то лихорадочно соображал.

— Ладно, сейчас что-нибудь придумаю, — сказал он, наконец, и полез в кабину самолета.

Прошла пару минут, Вова продолжал колдовать в кабине. Мы молча наблюдали. Внезапно послышались какие-то щелчки, а за ними страшный грохот. Бомбы, как горох посыпались на землю, глухо ударяясь о бетонку, сдирая краску и сминая стабилизаторы друг другу. Через несколько секунд все было кончено.

В полной тишине вооружейник спустился по стремянке на землю и подошел к ошалевшим товарищам.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь только погрузить осталось.

Нас словно прорвало. Накопившееся за день нервное напряжение требовало выхода. Все вдруг бросились к Синицыну, организуя свалку, которая обычно бывает на футбольном поле после забитого гола. Офицеры обнимались, хлопали смущенного рационализатора по плечу, дружески тыкали в бок кулаком.

— Молодец, Вова! — неслось со всех сторон. — Смотри-ка и от вооружейников иногда толк бывает!

Даже Женька, до сих пор не простивший Синицыну повреждение его самолета, хлопнул Вову по плечу и восхищенно произнес:

— Дурак-дураком, а умный!

У нас открылось второе дыхание. Техсостав в бешеном темпе загрузил остатки боеприпасов на тележки и затем отбуксировал самолеты на стоянку.

Через полчаса мы уже сидели в тягаче и ехали в казарму отдыхать.

— Все, — сказал Петров, с комфортом развалившийся на деревянной скамейке, благо кузов машины был полупустой. — Надоело. Поеду сейчас в Лунинец, пивка попью.

— Ты что, Жека? — удивленно посмотрел на техника Панин. — Мы же здесь на казарменном положении.

— Плевать! Начальство творит, что только захочет, а мне значит ничего нельзя? Я может, тоже в баньку бы поехал после тяжелого трудового дня.

— Да брось ты, — поддержал старшего техника Дед. — Ты что пацан, что ли восемнадцатилетний, чтобы в самоход через забор лазить? Неужели до возвращения назад потерпеть не можешь?

— Пошли вы все в тридевятое царство со своими советами, — беззлобно отреагировал на уговоры Петров.

— Что, и даже я, твой бригадир? — весело поинтересовался Панин.

— Нет, Панин, ты оставайся. Даже если все развалится, ты все равно останешься. Потому что на таких, как ты дураках эта армия только и держится.

С этими словами Женька привалился к спинке сидения и мгновенно уснул.

На следующий день рано утром третье звено в полном составе пошло в столовую на завтрак. Не было только Петрова, он так до утра и не вернулся из города. Наш путь пролегал мимо контрольно-пропускного пункта гарнизона.

— Ух, ты, гляньте-ка! — внезапно воскликнул Дед.

На площадке возле КПП стоял «Уазик» с красной надписью «Военная комендатура». Из него вылезал Петров в сопровождении какого-то краснопогонного капитана. Женька был в гражданской одежде.

Из проходной на встречу им шагнул начштаба-2 Чернов. Он поздоровался с капитаном за руку, потом вместо приветствия кинул злой взгляд на техника. Представитель комендатуры тут же сел в машину и уехал, а наши офицеры остались стоять на площадке. Видно было, как начальник штаба раздраженно жестикулирует, а Петров в ответ лишь виновато пожимает плечами, оправдываясь.

— Давайте подождем Жеку, — предложил Панин. — Узнаем, что там у него случилось. Чувствую, самоход закончился неудачно.

Пройдя через проходную на территорию гарнизона, начальник штаба и нарушитель воинской дисциплины разошлись в разные стороны. Наш товарищ, увидев, что мы стоим и ждем его, направился к нам.

— Ну, мужики, в такую историю попал, — начал он, не дожидаясь расспросов. — Пошли, пожрем чего-нибудь. По дороге расскажу.

Мы направились в столовую, а Женя начал свой рассказ:

— Добрался я на перекладных до города, нашел пивняк. Короче, все путем. Только начал выпивать, заходит одна подруга. Очень даже ничего. Все при всем.

Петров широко развел руки, показывая размеры достоинств этой неведомой нам женщины, чтобы мы лучше представили картинку. Мы представили и оценили по достоинству.

— Заходит и сразу ко мне. Мол, не угостите ли пивом? А, я что? Садись, говорю, не жалко. Так и познакомились. Через некоторое время выясняется, что у нее запасной аэродром свободен. Короче, загрузились горючкой под завязку и взяли курс на ее базу.

Тем временем мы вошли в помещение столовой и сели за столик в ожидании, когда нас обслужат. Петров между тем продолжал:

— Так вот, начал я с ходу предварительную подготовку к полету. Смотрю, вроде бы все идет точно по регламенту. Потом, когда горючка стала заканчиваться, приземлил подругу на ВПП и перешел непосредственно к подготовке предполетной. Короче, расчехлили свои половые органы, и пошли на разбег. Мои все системы работают в штатном режиме, быстро набираю обороты. Стараюсь не перегреться раньше времени, чтобы взлететь парой, синхронно. И тут вдруг она как заголосит, будто сигнал аварийки включили. Мол, что же ты подлец со мной делаешь?! Зачем ты меня насилуешь?!

Женя налил себе в стакан чаю. Было видно, что от воспоминаний у него пересохло во рту.

— Я конечно тут же дернул за ручки катапульты, подлетел и ору: ты что, с ума сошла? Мы же вроде весь пилотаж согласовали! Но ты не волнуйся — я уже испарился. Нет меня здесь! А она в ответ только улыбается. Извини, говорит, забыла тебя предупредить. Дело в том, что я могу получить полное удовольствие, лишь тогда, когда представляю, что меня кто-то насилует. Так, что все нормально. Ты просто не обращай на меня внимание.

Мимо нашего столика прошла официантка и поставила нам на стол тарелки с салатом, однако мы даже не заметили этого. Все с открытым ртом ждали продолжения. Даже Дед, который обычно слушал чужие истории с ироническим выражением лица, всем своим видом показывая, что это все фигня и сейчас он расскажет свой «аналогичный случай», даже Дед, слушал внимательно, не перебивая.

— Легко сказать не обращай, — хмыкнул Петров. — Ну, приземлился опять рядом с ней. Кое-как вышел на рабочие режимы. Иду по нарастающей. Только собираюсь взлетать, а тут она опять как заверещит, как запричитает. Все! Мою пушку окончательно заклинило. Чувствую — бесполезно. Молча встаю и начинаю чехлить нижнюю часть фюзеляжа. А тут в хату мусора без стука вваливаются. Вначале я подумал, что они просто мимо проезжали, услышали женские крики и поспешили на помощь. Начинаю оправдываться, а они только ржут. У тебя, говорят, парень, здоровья не хватит нашу Нюру изнасиловать. Скорее это она с тобой проделает. А дальше, я же в гражданке, меня в воронок, и в отделение. Там, конечно, все выяснилось. Оказывается, был это на весь город известный притон, а мусора делали плановый рейд по злачным местам. Вот так меня и приконтрили. Конечно, пришлось им свою ксиву военную показать. Думал, отпустят, а они комендатуру вызвали. Ох, чувствую, вопрут мне теперь отцы-командиры, по самое не могу!

Женя, как в воду глядел. Уже после завтрака он стоял перед строем своих товарищей, слушая гневную проповедь Нечипоренко:

— То, что старший лейтенант Петров покинул расположение части без разрешения командира своего подразделения, говорить не буду. Это разговор особый. Ладно, как он объясняет, что опоздал на последний автобус. Предположим. Тогда почему же ты, товарищ старший лейтенант, тихонько на скамейке в парке не переночевал? Зачем ты полез в такое… место? Ты что свой х…, хм, хм, — Нечипоренко внезапно закашлялся. — Ты что свой член на помойке нашел, раз тычешь его во что попало?

Женька стоял красный, как рак, не зная, куда ему деваться от десятков устремленных на него насмешливых глаз.

Я выпрыгнул из кузова машины, и не спеша, подошел к своему самолету. Было около семи часов утра. Солнце еще стояло невысоко над горизонтом, но уже сильно пригревало. Снова ожидался жаркий день. Самолет блестел на солнце от утренней росы. Я подошел и провел рукой по зеленому боку моего друга. Металл был прохладным и приятным на ощупь. Вокруг стояла удивительная тишина, столь непривычная для ЦЗ. Не работал ни один двигатель или механизм. Даже птичьих голосов не было слышно. Только где-то очень высоко в небе заливался одинокий жаворонок.

Не торопясь, я стал обходить самолет, дошел до его хвостовой части и заглянул в черное от копоти сопло двигателя. Понизу среза сопла проходила маленькая дренажная трубка. Из нее медленно капал керосин в подставленный снизу алюминиевый противень. Он был почти полон. Надо бы вылить, лениво подумал я. Очередная желтая капелька повисла на конце трубочки, набухла, увеличиваясь в размерах и, наконец, оторвавшись, полетела вниз. Кап. Звонко в утренней тишине она ударилась о поверхность жидкости и стала частью целого. Я с интересом наблюдал, как будто видел это первый раз в жизни. Кап, кап, кап. Одна за другой керосиновые капли падали вниз из дренажной трубки. Чем дольше я смотрел на них, тем больше они напоминали мне слезы.

Внезапно я вспомнил нашу последнюю встречу с Полиной и слезу, текущую по ее щеке. Мне вдруг стало ужасно больно и стыдно. Ну, зачем нужно было с ней все время ругаться и спорить? Зачем доводить до слез? Подумаешь, тебя все время пытаются сделать виноватым. Так что? Чем дольше я думал над этим вопросом, тем больше удивлялся сам себе. То, что еще совсем недавно на гражданке воспринималось, как покушение на устои, в армии начало казаться сущим пустяком.

Я уже привык, что здесь все регламентировалось двумя простыми правилами. Правило номер один звучало так: командир всегда прав. Правило номер два гласило: если командир не прав, то смотри правило первое. Учитывая, что у военных жена всегда на одно звание старше мужа, поведение Полины было не только не возмутительным, но, напротив, совершенно оправданным и обоснованным.

Мне стало стыдно еще больше. Почему же я был таким черствым по отношению к собственной жене? Конечно, не всегда легко найти нужные ласковые слова для близкого человека, но, по крайней мере, постараться то можно. Так неужели же Полина должна каждый раз плакать, чтобы выжать их из тебя? Нужно срочно исправляться! Я напишу ей длинное письмо, полное признаний в любви. Или, нет. Лучше написать стихи о моих чувствах. Я пошарил по карманам и достал оттуда бумагу и ручку. Стихи будут начинаться как-нибудь так:

Я даже сам растерялся. Стихи, яркие, выпуклые, сочные перли из меня, как забродившее тесто из кастрюли. Мною овладело невиданное никогда ранее вдохновение. Где-то наверху, над головой послышался шелест крыльев. Это была она, Муза — покровительница поэтов. Так держать! И обязательно слезу в последнем акте, то есть, куплете.

Не удержавшись, я в восхищении ударил себя по коленкам: «Ай да Анютов! Ай да сукин сын!». Стихи получились действительно мощные: про любовь, про разлуку, про верность. Но в то же время спокойно, выдержанно, по-мужски, без слюнявых интеллигентских завываний. И все это на фоне авиационной романтики. Каково?!

Я поднял глаза наверх. На верхушке самолетного киля, нахохлившись, сидела моя Муза. Я подмигнул ей, в ответ она замахнулась на меня разводным ключом. Вместо белого хитона на ней была техничка, распираемая во все сто?роны грудью шестого размера.

— Дед, это ты мой шлемофон свистнул? — вдруг раздался чей-то громкий крик посреди девственной тишины.

Спугнутая Муза, захлопав крыльями, поднялась в воздух и исчезла в небесной синеве. Голос принадлежал Женьке. В ответ раздался виртуозный капитанский мат, доходчиво поясняющий Петрову, в каком месте ему следует поискать свой шлемофон. Где-то неподалеку запустился первый двигатель. Жизнь продолжалась. Начинался еще один армейский день.

Снова бесконечные взлеты-посадки. Тормозной парашют-заправка-подвеска боеприпаса-запуск-добро на выруливание. И опять все с начала. Темп бешеный. Время вылетов рассчитано до секунд. Самолеты взлетают уже не поодиночке, а парами и звеньями. В воздухе висит непрерывный гул от работающих двигателей. Резко набирая высоту, машины уходят в небо, выбрасывая из сопла желто-оранжевые снопы форсажного пламени.

Внезапно меня ткнул в бок Гусько, показывая рукой куда-то в небо. Я посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел. Мешало солнце, светившее прямо в глаза. Ниже, ниже смотри, корректирует мой взгляд Юра. Я, наконец, замечаю четыре маленькие точки низко над горизонтом. Так обычно издалека выглядят самолеты, заходящие на посадку. Но самолеты садятся по одному и заходят с гораздо большей высоты.

Все быстро проясняется. Точки стремительно растут, увеличиваясь в размерах, пока не превращаются в боевые машины. Четверка идет в плотно сомкнутом строю. Еще какие-то секунды и она с грохотом проносится прямо над нашими головами. Летят МиГи так низко, что хорошо видны голубые бортовые номера и белые сигары ракет, подвешенных под крыльями. Стоящие на земле инстинктивно втягивают головы в плечи, придерживая руками беретки, чтобы не сдуло ветром.

Звено проходит над аэродромом, и едва поравнявшись с концом ВПП, круто набирает высоту и, совершая противозенитный маневр, резко размыкает строй. Самолеты расходятся в разные стороны. Их белые инверсионные следы в безоблачном небе образуют гигантский четырехлепестковый цветок.

Похоже на имитацию атаки на аэродром противника, сообразил я. Увиденная сцена вызывает у меня противоречивые чувства: восхищения и страха одновременно. Восхищения — от мощи и красоты нашей техники. Страха — от осознания своей полной беспомощности перед этой беспощадной мощью, если бы атака, не дай бог, оказалась настоящей.

Учения продолжались, но вдруг я почувствовал, что происходит что-то необычное. Самолеты вдруг перестали взлетать, а только садились. Вот по соседству Юрин 21-ый, уже запустивший двигатель внезапно замолчал. С громкой сиреной пронеслась куда-то пожарная машина.

— Смотрите! Смотрите! — донеслось с разных сторон.

Я посмотрел в небо и увидел, как на посадку заходит одинокий самолет. Заходил он на ВПП почему-то с противоположной стороны. МиГ летел, переваливаясь с крыло на крыло, как пьяный и за ним тянулся длинный дымный шлейф.

— Ребя, горит, кажись! — раздался чей-то громкий возглас, и на ЦЗ тут же повисла тишина.

Самолет между тем снизился до поверхности посадочной полосы, но не коснулся ее плавно, как это обычно бывало, а грубо рухнул на нее. Отскочив от бетонки, как мячик, он тут же упал на нее снова. Раздался громкий взрыв. МиГ неожиданно резко повело влево, и он выехал за пределы полосы, где вскоре остановился в поле посреди травы и полевых цветов, как какой-нибудь сельский трактор. Никакого дыма или огня заметно не было.

— Что это взорвалось? — невольно вырвалось у меня.

— Похоже, это пневматик одной из основных стоек шасси, — со знанием дела определил, стоящий рядом со мной Дед. — Вон, видел, как его с полосы выбросило.

— Да, похоже. Посадка была слишком грубой. Все-таки аварийная машина, наверное, трудно удержать ее ровно, — согласился Панин. — А что вообще произошло? Знает кто-нибудь?

— Скоро узнаем, — уверенно заверил капитан.

Аварийный самолет вытащили на бетонку и отбуксировали на дальний конец ЦЗ. Вокруг него тут же собралась толпа техсостава. Они ходили вокруг, цокая языком и восхищенно матерясь. Правая стойка шасси была в порядке, зато на левой резиновый пневматик отсутствовал. Самолет стоял на металлическом диске, похожий на огородное пугало — одно крыло выше другого.

Но это еще было ерундой. С правой стороны фюзеляжа красовались несколько рваных отверстий различного размера. Самое большое из них располагалось в районе воздухозаборника — в него вполне можно было всунуть три кулака. В отверстие просматривались смятые, покореженные лопатки компрессора двигателя. Из других отверстий поменьше в районе внутренних топливных баков медленно вытекали остатки керосина.

Толпа гудела, как муравейник.

— Так что случилось мужики? — спросил Панин.

— Ракета у него под крылом взорвалась, — ответил кто-то.

— Какая ракета, придурок! — оборвал его Шувалов, стоящий тут же. — Если бы она сама рванула, то от самолета только молекулы остались. Двигатель у ракеты взорвался сразу после пуска. Вот и посекло фюзеляж осколками.

— Здорово! — восхитился Панин. — И как же это движок на самолете с такими повреждениями продолжал работать? Видал, как компрессор замяло?

— Если бы только движок, — откликнулся Славка. — Вон и баки топливные пробиты. Как только летчик дотянул, да еще и посадить сумел.

Я догадался. То, что мы приняли за дым во время посадки самолета, было на самом деле керосином, вытекающим из пробитых баков. На скорости он распылялся в воздухе, образуя длинный серый шлейф.

— Аналогичный случай произошел в Киевском военном округе пару лет назад, — Борзоконь как обычно принял всезнающий вид. — Там после запуска ракета по какой-то причине не сошла с направляющей. Ее двигатель естественно продолжал работать и сжег у самолета левый стабилизатор, на хрен. Остался только маленький кусочек возле самого фюзеляжа. Летчику приказали катапультироваться, а тот — ничего. Довел практически неуправляемый самолет до базы и посадил. Вот это был высший пилотаж! А кто на этом летел?

— Майор Чернов, — снова ответил Шувалов.

Дед присвистнул:

— Это у него же кажись третий звоночек!

— Точно, — подтвердил Панин. — Он несколько лет назад уже катапультировался — движок встал в воздухе, а в прошлом году носовая стойка шасси на посадке не вышла. Так он садился на одни основные. Теперь вот, это. Все, на землю списываться пора.

— А что это значит, третий звоночек? — поинтересовался я у старшего техника.

— Это такая примета в авиации. Если мог погибнуть, но благополучно пронесло — это тебе, как звоночек на память. Но авиационный бог никогда больше трех раз не предупреждает. Если не поймешь, на четвертый раз гарантированно — кранты!

— И ты что ж, тезка, во все это веришь? — пожал я плечами. — Это же чистой воды суеверия.

— Так, что ты думаешь, в авиации очень суеверный народ. В одном кармане партбилет, а в другом талисман лежит. Один, вот, фотографию тещи с собой возил. Пока, говорит, она у меня в самолете, ни один черт со мной связываться не станет — побоится. И, точно, долетал до пенсии без единой аварии.

— А ты заметил, Анютов, что в полку нет 13-го самолета? — поддержал Панина Дед. — Идет 12-ый, а потом сразу 14-ый. А попробуй-ка на полетах у летчика поинтересоваться последний ли у него сегодня вылет. Он тут же на тебе посмотрит, как на врага народа и скажет, что этот у него вылет — крайний, а не последний.

На посадку заходил какой-то самолет. Панин, приглядевшись к бортовому номеру, хлопнул меня по плечу:

— Сашок, это кажись твоя 20-ка. Все, кончайте лясы точить, панове. Пошли, продолжаем работать.

Мы отправились назад, но по дороге я продолжил приставать к своим товарищам с вопросами:

— Сегодня наши целый день с ракетами на полигон ходили? Кто-нибудь знает, какие результаты?

— Какие там результаты! Смеешься? — посмотрел на меня, как на идиота Борзоконь. — Ты же видел, как эти ракеты пускать. Летчик еще кнопку не нажал, а уже полные штаны удовольствия. В таких условиях если он не то чтобы в мишень, а хотя бы в полигон ракетой попадет, ему уже Героя Союза давать можно.

— А вообще, как учения проходят? — поинтересовался я.

— Молчат летчики, как воды в рот набрали. Шушукаются только между собой. Видать хвастаться нечем, — предположил капитан.

— Я слышал, вчера им перехватчики здорово врезали, когда наши пытались к объекту «противника» прорваться, — поделился информацией Панин. — Там, говорят, такие маты в эфире стояли, что просто уши заворачивались. Наши шли звеном во главе с комэском. Попытались проскочить на сверхмалой, чуть ли не ниже верхушек деревьев, так их и там истребители достали. Один из них к Паханову так близко подошел, что едва не столкнулись. Когда Пахан, прилетел назад, так своим шлемом от злости об бетонку шарахнул, что чуть не разбил вдребезги. А перехватчика, вроде бы, потом спрашивают, мол, зачем хулиганил, так близко подлетал к «противнику»? Ведь можно же было издалека его заснять. А тот отвечает: я прошлый раз на учениях такую фотографию уже привозил. Так мне сказали, что далеко очень — не попал. Вот в этот раз я и решил так заснять, чтобы у «противника» рожу было видно. Что б уж точно не отперся, будто бы его не догнали!

Посмеявшись, я продолжил расспросы:

— А все-таки, зачем эти учения? Какая у них цель, какие задачи? А то мы, я имею в виду техническую часть эскадрильи, ничего не знаем, как котята слепые.

Капитан удивленно посмотрел на меня и поинтересовался:

— А тебе не один хрен? Много будешь знать — спать плохо станешь.

Теперь пришла моя очередь удивляться:

— Как это? Ведь когда каждый, от рядового до генерала, хорошо понимает задачу, стоящую перед подразделением, тогда он лучше, более инициативно работает. Потому что понимает, что от его личных усилий и от его вклада в общую копилку зависит успех всей операции, а может быть и победа!

— Если рядовой на войне будет понимать задачу всей операции, на уровне генерала, тогда он может просто не согласиться с той ролью, которую ему отводят, и вообще не пойдет в атаку. Вряд ли кому-нибудь понравится такое планирование: одному — ордена, другим — дырка в голове, — Борзоконь горько усмехнулся. — Поэтому тебе командиры и не рассказывают ничего. Не хотят, чтобы ты догадался, что во время войны с тобой будет.

— Постойте, но ведь есть же уставы, есть наставления. Есть заранее разработанная тактика для действий полка в случае войны.

— Есть, все у них есть. И стратегия и тактика, — вмешался в разговор старший техник. Внезапно глаза его зло блеснули, и он досадливо махнул рукой. — Если хотя бы один самолет полка в военное время к объекту противника прорвется и ядерный боеприпас сбросит, то считай, полк свою задачу выполнил и полег геройски не зря! Вот тебе и вся тактика!

Разговоры прекратились, мы брели, думая каждый о своем. Я представил себе, что началась война. Мы выпустили одноразовых летчиков в последний полет. После взлета машин одноразовые техники разбрелись по аэродрому, в ожидании ответного ракетно-ядерного удара. И тот естественно не заставил себя долго ждать. В это время в небе парит одинокий самолетик. В его кабине — Паханов. Это то, что осталось от нашего полка после прорыва ПВО противника, где-нибудь в Западной Германии. Возвращаться комэску некуда — нашего аэродрома больше не существует. Паханов летает, пока не выработалось горючее, потом катапультируется. Катапультируется и не знает, что прямо под ним очаг химического заражения. И что там его уже поджидает большой и очень пушистый северный зверек. Вот так то, товарищ подполковник, надо было тренироваться надевать противогаз и ОЗК, пока была возможность!

Подойдя к своему самолету, я решил осмотреть кабину, но возле стремянки столкнулся нос к носу с главным радистом эскадрильи — Якимявичусом. Примерно с минуту мы с ним препирались, кому первому работать в кабине. Спор быстро перешел на повышенные тона. Дело уже почти доходило до драки, когда рядом с нами появился вездесущий Панин. Тезка мягко взял меня за рукав и отвел в сторону. Якимявичус с видом победителя полез наверх по стремянке.

— Санек, — начал старший техник, заглядывая мне в глаза. — Слушай меня внимательно. Никогда не трогай радистов. Понял?

— Да ладно тебе, — я окинул взглядом худого низкорослого Витаса и иронически поинтересовался. — Ты что же думаешь, я его испугался?

— Ничего я не думаю, — отрубил Панин, потом, немного помолчав, спросил: — У тебя дети то есть?

— Нет, — удивился я неожиданному вопросу.

— Тем более, не трогай!

— Ничего не понимаю? А при чем здесь это?

— Вот сейчас радист сидит в кабине, — терпеливо, как ребенку начал объяснять Панин. — А ты знаешь, что он там делает?

— Нет, не знаешь, — не дожидаясь моего ответа, Сашка ткнул в каплеобразный нарост в передней части самолета, выкрашенный серой краской. — А вот это что такое, ты знаешь?

Я кивнул головой. Это был излучатель аппаратуры радиоэлектронной борьбы, или попросту РЭБ, предназначенный для глушения связи противника и установки помех для его локатора и прицела.

— Так вот, — продолжил Панин. — Естественно, этот излучатель направленного действия — на того, кто сидит в кабине не действует. Работает он бесшумно, никто его не видит и не слышит, а мощность у него о-го-го! — Сашка развел руками, словно бы показывая что-то очень большое. — В общем, если РЭБ излучатель несколько минут поработает, пока ты внизу под самолетом крутишься, то детей у тебя никогда не будет. И самое главное, ни один врач не определит причину. Понял теперь, почему с радистами лучше не связываться?

В это время к нам подошли Борзоконь с Петровым.

— Да уж эти радисты. Это такие выдумщики, — начал капитан, услышав концовку разговора. — Аналогичный случай, — затянул он знакомую песню, как, обычно ставя ударение на букве «а» во втором слове, — произошел в одном из гарнизонов Подмосковья. Служил там один радист, и была у него автомашина «Запорожец». Водил он лихо, никогда ограничений скорости не соблюдал, поэтому постоянно получал штрафы. И вот однажды ему это порядком надоело, и мужик решил с этим покончить раз и навсегда. Думал-думал, и придумал. Свистнул на аэродроме аппаратуру оповещения об облучении и четыре датчика к ней. Поставил на приборной панели своей машины индикатор облучения, а датчики установил на передний и задний бампера, по два на каждый.

Мы с интересом слушали. Индикатор облучения представлял собой небольшой приборчик, в виде контура самолетика с лампочками вокруг. Когда локатор вражеского самолета или ракеты начинал свою работу, то одна из лампочек загоралась, предупреждая об облучении и показывая с какой стороны, происходит атака.

— Теперь, — продолжал Дед, — как гаишник не прячется, но только ему стоит свой радар на «Запор» навести, индикатор в кабине тут же начинает мигать, водитель тормозит и милиция остается ни с чем.

Капитан подождал, пока мы закончим смеяться, и поднял указательный палец вверх:

— Но это еще не все. Однажды ехал тот мужик с нормальной скоростью и вдруг индикатор сработал. Ну, ему что, у него то все в порядке. Едет дальше. Тут его останавливают и показывают радар. А там — скорость на 20 километров выше положенной. Радист естественно понимает, что его накалывают, и начинает спорить. Спорил-спорил, но когда ему сказали, что права не отдадут, решил не связываться и дать взятку. Короче, отпустили его гаишники, но обиделся он на них сильно, и решил наказать. Спер на службе аппаратуру РЭБ и поставил ее у себя в багажнике. Так, как у «Запора» багажник впереди, то получилось классно. Теперь, как только индикатор в машине замигает, офицер вместо того, чтобы жать на тормоз, просто включает РЭБ на полную катушку. После чего спокойно проезжает мимо поста ГАИ, со злорадством наблюдая, как мусора недоуменно трясут ни с того ни с сего сдохший радар. При этом аппаратуру свою старается не отключать как можно дольше, потому что гаишники не должны оставлять после себя потомства!

Мы согнулись пополам от смеха. Не смеялся только один Панин. Я еще никогда не видел его таким — усталым и озабоченным.

— Дед, кончай байки травить, — прекратил он наше веселье. — Вон летчик на твой аэроплан пришел. Иди заводи.

— О, вспомнил! — воскликнул вдруг Петров. — Анекдот вспомнил. Рассказать? — и, не дожидаясь нашего согласия, начал: — В понедельник утром техник кричит летчику: — Наливай! То есть — раздавай! В смысле — раздевайся! Тьфу, черт — заводи!

— Сам что ли сочинил про свою жизнь? — грустно поинтересовался Панин.

— А тебе бугор, только бы человеку в душу плюнуть! — обиделся Женька.

— Извини, я не хотел. Что-то башка разболелась. Ну, хорош, хорош. Все, по местам.

Возле самолета их ждал лейтенант Луговой, пританцовывая от нетерпения. Увидев подходящих к нему техников, он показал циферблат своих часов, намекая, что спешит:

— Мужики, давайте быстрее. Я опаздываю.

— Кто понял жизнь, тот не торопится, — философски заметил капитан.

— Хорошо вам говорить, — летчик занервничал еще больше. — Я иду в паре с самом комэском. Он нам всем тогда покажет, что такое жизнь! И тем, кто понял и тем, кто еще нет.

Луговой полез по стремянке наверх, Борзоконь вслед за ним. Панин взял ЖПС и стал расписываться. Упоминание о комэске, невольно вернуло его назад к своим проблемам.

Брак Панина опять находился на грани краха так же, как несколько лет назад на Новой Земле. Во время службы в Польше Тамара немного успокоилась. Она была занята какими-то бесконечными махинациями: покупала ковры, хрусталь, косметику, потом переправляла все это своим родственникам. Сашке вся эта кутерьма страшно не нравилась, но он старался лишний раз не трогать жену.

Все круто изменилось, после перевода в Эстонию. Коммерция прекратилась, и у Тамары появилось много свободного времени. В семье опять начались бесконечные скандалы. На этот раз поводом для них было отсутствие карьерного роста у Панина. Мол, столько лет уже в армии, а все еще старший лейтенант.

Проблема заключалась в том, что двигаться по служебной лестнице могли только те офицеры, которые заканчивали высшие военные училища. Тех же, кто имел диплом среднего, как Панин или Борзоконь, ждала судьба выйти на пенсию капитаном. Впрочем, возможность получить высшее образование имелась — поступить в военную Академию.

Конечно, для этого претендент должен сдавать вступительные экзамены и выдержать конкурс, иногда довольно серьезный, но сначала нужно было получить разрешение своего командира на поступление. Этот самый первый шаг для многих оказывался и последним. Авиатехников хронически не хватало (именно поэтому в полку 25-30 процентов этих должностей занимали офицеры-двухгодичники). Те же, что имелись в наличии, очень быстро не выдерживали собачьей работы и при малейшей возможности старались перейти на какие-то менее ответственные и более чистые должности. Желательно под крышей и в теплом помещении.

Учеба в академии являлась, как раз одной из таких возможностей, поэтому от желающих поступать не было отбоя. Теперь, поставьте себя на место командира эскадрильи. Если ты имеешь возможность отпустить на учебу одного человека в год, кому ты охотнее всего подпишешь рапорт? Догадались? Правильно. Скорее всего, комэск постарается избавиться от лодырей, тупиц и нарушителей дисциплины. А если ты хороший офицер и специалист, то кто же тебя отпустит? Такие и здесь нужны. Поэтому, кругом и вперед на стоянку — крепить обороноспособность Родины!

Даже если командир пожалеет кого-то лично, то все равно он должен согласовывать свое решение с инженером эскадрильи, так как речь шла об инженерно-техническом составе. Конечно, Паханов мог принять волевое решение, но тогда бы конфликт с Тихоном становился практически неизбежным. А зачем комэску ссориться с инженером из-за какого-то технарюги? Не будет он никогда этого делать. Ведь и от инженера во многом зависит, сколько будут летать летчики его эскадрильи, налетают ли нужное количество часов, подтвердят ли своей класс. Да и такая приятная и нужная в хозяйстве вещь, как технический спирт, тоже через инженера приплывает. Радиостанции дальней связи, для охлаждения которых, этот спирт предназначался, включались в полете лишь кратковременно, однако по бумагам выходило, что они работали часами. Соответственно этому времени работы и списывалось солидное количество спирта.

Так что Панину не повезло, потому, что он был не просто хорошим специалистом и командиром, а одним из лучших в полку. И, самое страшное заключалось в том, что вряд ли он смог поменяться, даже если бы захотел.

Несколько лет подряд, с самого приезда из Польши, офицер бомбардировал командование рапортами с просьбой отпустить его на учебу, но каждый раз они возвращались к нему с резолюцией — «отказать!». В этом году Сашка достиг предельного возраста для академии, и Тамара опять предъявила ему ультиматум: либо он поступает, либо она забирает ребенка, уезжает и подает на развод.

Развода Сашка не боялся. Он и сам последнее время частенько задумывался, почему все еще живет с этой жадной и крикливой бабой. Но сын… Что ему придется расстаться с сыном, было даже трудно представить.

Час назад Панин подошел к Паханову и поинтересовался судьбой своего очередного рапорта. Комэск снова отказал. Однако в конце намекнул, что ему, в общем, все равно, но инженер — против. Сашка знал: и Паханов и Тихонов прекрасно осведомлены, что для него это последний шанс. Он вернулся на стоянку. Это был конец! Может быть не всей жизни, но семейной, точно.

Панин пришел в себя. Уже добрых пять минут он смотрел отсутствующим взглядом в открытый журнал подготовки самолета. Старший техник тряхнул головой, захлопнул ЖПС и огляделся вокруг. Луговой уже сидел в кабине, фонарь был закрыт. Дед подключился к внутренней связи, готовый к запуску. Запустился двигатель. Панин по привычке смотрел за выпуском самолета, но мысли его все время возвращались в ту же самую колею:

«Да черт с ней, пусть разводится, но ребенка я ей не отдам! Пусть делает, что хочет, пусть катится на все четыре стороны. Только без ребенка!»

Двигатель между тем вышел на рабочие обороты. Поползли вперед крылья и установились во взлетное положение. Пробуя ручку управления, летчик покачал стабилизаторами. Выдвинулись и снова убрались на место закрылки. Проводилась стандартная проверка всех систем перед вылетом. Панин смотрел прямо перед собой, но ничего не видел.

«Вот же сволочи! Стараешься, вкалываешь, а как тебе что-нибудь надо, то посылают на три буквы. Ну что мне запить или морду кому-нибудь нужно было набить, чтобы послали учиться?! Когда два года назад на учениях в полевых условия движок поменяли за ночь… Как тогда Тихон просил: — Панин, помоги. На тебя вся надежда! Помог, ядрена вошь! Получай теперь благодарность».

Сашка вздрогнул и очнулся. Он внезапно заметил подозрительную каплю на двигательных лючках. Панин подошел поближе, смазал каплю пальцем и понюхал. На ее месте тут же возникла новая. Подбежал Борзоконь, волоча за собой длинный черный шнур переговорного устройства. Он присел на корточки рядом со старшим техником и прокричал, стараясь перекрыть шум двигателя:

— Керосин?

— Похоже, — проорал ему в ответ Панин. — Открывай лючки. Сейчас посмотрим, что там течет.

Капитан проверил карманы.

— Отвертка осталась в инструментальном ящике, — он показал на выкрашенный серой краской ящик, который лежал по другую сторону от самолета. — Сейчас схожу, принесу.

— Не надо, — остановил его Панин. — Будь на связи с летчиком, я сам принесу. Скажи Луговому, чтобы он там газку добавил. Если где-то течет, то сразу увидим.

Дед встал и пошел от хвоста самолета по направлению к кабине, на ходу переговариваясь с летчиком. Панин направился в противоположную сторону, не в силах избавиться от своих сумбурных мыслей:

«Что это? Может быть топливный насос? Сейчас посмотрим… Нет, надо разводиться! Сколько можно. Говорят, Ирка Игумнова так и не вышла замуж. Да и беременной не была никогда. А что если… Хоть бы не насос. Сейчас мудохаться с ним! Как некстати… Ну, Тихон, я тебе это припомню. Нужно уходить с эскадры! По любому, уходить… Так, куда я иду? Ах, да отвертка… Мне нужно взять отвертку. Сейчас… Что это?!!!»

Борзоконь, стоя под кабиной самолета, дал летчику команду увеличить обороты двигателя. Двигатель взревел, как вырвавшийся на свободу зверь. МиГ подался вперед, словно собираясь взлететь, но уперся в стояночные колодки.

Убедившись, что все в порядке, капитан повернулся к хвостовой части самолета, посмотреть принес ли Панин отвертку и остолбенел от ужаса. На его глазах, Сашка совершил то, что никогда бы не сделал даже молодой техник. Вместо того чтобы нагнуться и пролезть под фюзеляжем, оказавшись на противоположной стороне, где лежал инструментальный ящик, он, с отсутствующим, как у зомби лицом, начал обходить самолет сзади.

— Глуши движок!!! — изо всех сил заорал летчику капитан, но было уже поздно.

Мощная реактивная струя сбила Панина с ног, подняла в воздух и потащила, переворачивая его с ног на голову, в конце кинув на газоотбойник.

Борзоконь вырвал шнур внутренней связи из гнезд шлемофона и кинулся к лежащему без движения телу. Уже на ходу он услышал, как за его спиной смолк двигатель самолета. Возле Панина собирались техники, потрясенные случившимся.

— Скорую, быстро! Кто-нибудь! — крикнул Дед.

Кто-то побежал к телефону. Подошел белый, как мел Луговой.

— Я же не мог его видеть, — оправдывался летчик. — Я не хотел… Я просто не видел и движок сразу же заглушил, как сказали.

Сашка продолжал лежать неподвижно, привалившись к ржавым металлическим листам аэродромного газоотбойника. Сквозь зеленую ткань его шлемофона, начало проступать темное пятно, которое быстро увеличивалось в размерах. Борзоконь присел на корточки и легонько потряс Панина за рукав.

Лежащий вздрогнул, его глаза медленно открылись. Оглядев склонившихся над ним людей мутным взглядом, Сашка внезапно вскочил на ноги и закричал:

— Что суки, толпой на одного! За что бьете? Боюсь, думаете? Давай подходи, я вас сейчас зубами грызть буду!

Он резко сорвал с головы шлемофон, с силой кинул его об землю и тут же со стоном осел на бетонку, потеряв сознание. Теперь все увидели, что левая половина его головы представляла собой сплошное кровавое желто-коричневое месиво, из которого торчали ослепительно белые обломки костей. Не сдерживаемая больше шлемофоном, кровь полилась свободным потоком, несколькими ручейками стекая на пыльную рулежку.

Суровые, многое повидавшие в жизни мужики уставились в землю, избегая встречаться взглядом друг с другом. Они словно боялись, что кто-то сможет по глазам прочитать их мысли. А мысли эти сейчас у всех были одинаковые. Подъехала машина скорой помощи.

Панин так больше и не пришел в сознание, хотя жил еще почти четыре дня. Один за другим отказывали отбитые внутренние органы, и только сердце, глупое молодое сердце продолжало биться, как будто на что-то надеясь. Наконец затихло и оно.

В актовом зале дурасовского гарнизонного клуба было немноголюдно — почти, что одни авиатехники. Из летчиков присутствовали только те, кто по своей должности обязан, находиться здесь — комэск Паханов и замполит Гундосиков. На знакомой сцене под портретом Ленина стоял стол, а на нем простенький деревянный гроб, обтянутый красным крепом. В нем лежал наш бывший старший техник. Был Панин в парадной форме. Чтобы скрыть ужасные травмы, его голову обмотали белыми бинтами, а сверху нахлобучили фуражку, видимо самого большого размера, который только удалось найти на складе. Фуражка была настолько велика Сашке, что ее козырек закрывал не только лоб, но и глаза покойника и даже часть носа. Я смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что Панин едва заметно улыбается. И от этого становилось еще страшнее.

Офицеры стояли вдоль стен зала, храня напряженное молчание. Лишь только иногда кто-то осторожно покашливал в кулак. Никакого официоза или торжественности. Большинство присутствующих было в зеленой повседневной форме, а некоторые даже в технической.

Над гробом склонилась Сашкина мать в черном платке, рядом с ней — отец. Чуть поодаль стояла вдова, держа за руку четырехлетнего сынишку.

По лицу Тамары волнами пробегали то растерянность, то раздражение. Казалось, она думала: «Что, Панин, свалил? Всю жизнь свою прошутил, проприкалывался и свалил также легко, как жил. Ты даже сейчас, как будто смеешься надо мной. Опять тебе ничего не нужно. А мне то теперь куда, одной с ребенком на руках?»

Временами она приходила в себя, кидала быстрый взгляд по сторонам и тут же начинала протирать сухие глаза платочком, который держала в руках. Ее сынишка непоседливо крутился на месте, и все время дергал мать за руку:

— Мама, мама, ну когда мы поедем хоронить папу? Я устал, поедем быстрее хоронить папу.

Сашкина мать обнимала лежащее в гробу тело обеими руками и уже не плакала, а просто тихонько выла. Она все время пыталась поцеловать сына в лоб, но этому мешал козырек огромной фуражки. Тогда женщина целовала его в щеки и губы. Рядом стоял неловко переминающийся с ноги на ногу отец. Он был одет в старенький пиджачок и брюки, заправленные в офицерские сапоги, наверняка подаренные ему сыном. В заскорузлых крестьянских пальцах родитель мял потертую кепчонку с пришитой на макушке пуговичкой.

Дверь в зал приоткрылась, и в помещение вошел Птицын. Быстро оценив обстановку, он подошел к отцу и попросил увести мать — пора было выносить тело. Отец подошел к распластавшейся на теле сына жене и что-то шепнул ей, однако та даже не пошевелись. Тогда муж бережно взял ее за плечи и попытался отвести от гроба.

— Нет! — внезапно на весь зал заголосила она. — Не отдам! Сынок, ну скажи хоть что-нибудь!

Панин-старший беспомощно огляделся по сторонам, не зная, что ему теперь делать и вдруг закрыл своей кепчонкой лицо и отвернулся. Плечи его мелко вздрагивали.

По моим глазам, словно кто-то провел наждачной бумагой. Чтобы никто не видел, что со мной происходит, я тихонько, прячась за спины товарищей, выскользнул на улицу.

Стоял чудесный летний день. Ласково пригревало солнышко. Со всех сторон звенел многоголосый хор птиц. Асфальтовую дорожку, ведущую к клубу, пересекал муравьиный маршрут, по которому весело бежали в обе стороны тысячи насекомых. Я вздрогнул. Все было точно так же, как в тот день, когда застрелился рядовой Балоян.

В какой-то книжке автор написал, что когда хоронили главного героя, шел проливной дождь. Будто бы сама природа вместе с людьми оплакивала его. Так, может быть, для военных у природы существует другой ритуал, и они должны умирать в те дни, когда особенно хочется жить? Или все это ерунда и природе на самом деле просто плевать на наших героев, как главных, так и второстепенных?

Возле входа в клуб стоял тягач. Из его кузова двое солдат, под руководством прапорщика из ТЭЧ, выгружали большой деревянный ящик. Ящик был с ручками по бокам и трафаретными черными надписями: «Верх» и «Не кантовать». Один из бойцов неловко подставил руку, и ящик с грохотом полетел вниз на землю. С него слетела крышка и оттуда выпал другой, металлический, вложенный в деревянный, как матрешка.

— Ты что, муфлон безрукий! — заорал на солдата прапорщик. — Лучше бы тебя в детстве мамка подушкой удавила. Чего стоишь, рот раззявил? Поднимай, давай!

Бойцы нагнулись и стали засовывать один ящик в другой.

Я догадался. Этот второй был цинковым. Потом его запаяют в ТЭЧ и в нем отправят Панина на родину в Свердловскую область. Точнее, уже не Панина, а безымянный «груз-200». Это страшное слово я услышал первый раз полгода назад, когда в Дурасовке сел грузовой борт из Афгана. Был он, как и положено, бело-голубым, но все почему-то называли его странным именем — «черный тюльпан». Он привез тогда родителям, призванных из Эстонии воинов-интернационалистов. В точно таких же ящиках.

Вот так и с тобой, Сашок. Привезут тебя в родную деревню — соберутся, похоронят, помянут. Потом похмелятся и помянут снова. А дальше уже будут пить просто так. И будешь ты лежать под скромным обелиском с красной звездочкой на верхушке. Лежать, пока все про тебя забудут, кроме родителей, конечно. Впрочем, сколько им той жизни осталось. А после их смерти начнет твоя могилка зарастать травой, как будто тебя никогда и не было. И пусть погиб ты не геройски, но жизнью своей заслужил, чтобы о тебе помнили люди.

Конечно, если бы ты был летчиком, то наверняка нашелся какой-нибудь журналист, который написал заметку хотя бы в местную газету. Но при твоей скромной профессии, даже это слишком большая роскошь. Вот про летчиков написаны горы книг, сняты сотни кинофильмов, а кто хоть что-нибудь знает про авиатехников? Найдется когда-нибудь хоть один человек, который напишет книгу, посвященную вам?

Я внезапно разозлился. Нельзя допустить, чтобы вот так просто забыли Сашку Панина! Его и тысячи таких, как он. Всех вас — сгоревших в тягачах, разорванных в клочья взрывами боеприпасов, заливших своей кровью аэродромную бетонку. Вас — переломанных и искалеченных из-за идиотских приказов, извечного бардака, преступной спешки и неисправного оборудования. Вас — потерявших свое здоровье на сотнях безымянных стоянок и ЦЗ по всему Союзу и за его пределами. Всех вас — техноту!

Не жди, пока кто-то напишет такую книгу. Сделай это сам. Чего бы это тебе ни стоило, сколько бы сил и времени ни отняло. Ты должен, ты просто обязан это сделать! И пусть она не станет шедевром, зато вы, мужики, будете там, как живые!

* * *

Поползшие по гарнизону с начала весны слухи, что наш полк собираются перебросить куда-то на Украину, в июле приобрели вполне реальное очертание. До личного состава, наконец, довели новое место базирования. Им оказался аэродром Отстойное под Кировоградом.

В связи с перебазированием, Шувалов решил взять отпуск, чтобы навестить родителей. Несмотря на то, что техническому составу было сложно уйти на отдых в то время года, когда на улице стояла теплая погода, его отпустили без звука. Даже как-то подозрительно легко.

Быстро пролетело отпускное время. Шувалов вернулся назад в гарнизон ранним утром и целый день мечтал, когда же, наконец, сможет увидеть Наташу, по которой смертельно соскучился. Однако в конце дня на пути к цели встало неожиданное препятствие — его вызывал к себе Птицын. Гадая, зачем он мог понадобиться замполиту, техник переступил порог кабинета.

— Товарищ подполковник, старший лейтенант Шувалов по вашему приказанию прибыл, — Славка резким отработанным движением отдал честь и замер посередине комнаты в ожидании.

— Присаживайся, Шувалов, — Птицын показал на стул. — Разговор у нас с тобой предстоит серьезный, не как замкомандира полка по политической части и старшего техника, а как коммуниста и молодого, а все-таки, тоже коммуниста.

Славка сел и вопросительно посмотрел на замполита. Подполковник провел ладонью по поверхности своего стола, как будто смахивал с нее невидимые крошки и сразу перешел к сути дела:

— Так, что Шувалов, расскажи мне, до каких пор ты в гарнизоне будешь аморалку разводить? — видно было, что Дятел настроен решительно и не собирался долго ходить вокруг, да около.

Техник внутренне собрался, сообразив, о чем пойдет речь и, тем не менее, уточнил:

— Простите, товарищ подполковник. Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Не понимаешь?! — голос партработника окреп и перешел на высокие ноты. — Я тебе сейчас объясню. Так, объясню — мало не покажется! Ты когда прекратишь свои шашни с Яковлевой?

— Это не «шашни», товарищ подполковник. Я жениться собираюсь.

— Еще лучше придумал! Так, хоть дело мужское было, любому понятное. Я тоже когда-то в молодости… Ну, не важно. А ты теперь что ж, пользуясь официальными отношениями, все с головы на ноги перевернуть хочешь? Да как ты можешь! Это же вдова героя, соображаешь ты своей башкой? Слезы еще обсохнуть не успели… Траур, понимаешь. Опять же пацан малолетний остался. Ты думаешь, нас в дивизии за это по головке погладят? Нехорошо, это товарищ старший лейтенант, некрасиво. Нужно больше проявлять политической зрелости.

— Мне кажется, это только ваше мнение, товарищ подполковник.

Птицын стукнул кулаком по столу:

— Мнение?! Я здесь затем и сижу, чтобы люди ко мне приходили со своим мнением, а уходили с правильным. Немедленно прекратить любые сношения с гражданкой Яковлевой! Во всех, даже самых невинных положениях. Иначе, партбилет на стол положишь! Тебе ясно, Шувалов?

— Так точно, ясно. Но обещать ничего не могу. Разрешите идти? — Славка встал.

— Вот, значит, ты, как заговорил, — замполит внезапно успокоился и хитро улыбнулся. — Ладно, иди. Теперь уже и без твоей помощи обойдемся.

Дверь открыла сама Наташа. Они тут же обнялись и застыли молча, прижавшись друг к другу. «Боже, до чего хорошо», — думал Славка. — «Я никогда, никогда не оставлю тебя, чем бы мне это не грозило. И плевать мне на Дятла!».

Неприятный осадок после разговора с замполитом начал постепенно улетучиваться. Внезапно, он почувствовал влагу на своей ладони, которой прижимал лицо Наташи к своему плечу. Шувалов отстранил девушку от себя. Глаза ее были полны слез.

— Что случилось? Ты не рада моему приезду?

— Рада…. Только, знаешь…

— Что? — не понял Славка и машинально обвел глазами комнату.

Только теперь он заметил — в квартире царил полный кавардак. На полу стояли какие-то ящики и чемоданы, валялись обрывки газет, на стенах яркими пятнами выделялись невыгоревшие на солнце обои, в тех местах, где раньше стояла мебель.

— Что происходит? — изумился офицер.

— Разве ты еще не понял? Я уезжаю, — Наташа мягко высвободилась из рук Шувалова и села на стул, прижимая к глазам какую-то тряпицу.

— Уезжаешь? Куда?

— К родителям в Ленинград.

— Но, почему?!

— Так будет лучше для всех. Все равно нам здесь жить спокойно не дадут.

— Ничего не понимаю! Что произошло, пока я был в отпуске?

— Ничего особенного… Я всегда чувствовала, что это должно произойти, рано или поздно.

— Так, что? Что?!

— Я должна освободить эту квартиру до завтра. Ведь это служебная квартира. Билет на самолет уже куплен, — Наташа кивком подбородка указала на подоконник, где лежала узкая полоска бумаги. — Не надо было тебе приходить сегодня — не так было бы больно.

Пораженный и все еще сомневающийся Шувалов взял билет в руки. Датой отлета значилось завтрашнее число.

— Ты как-то сказал, что судьба сделала все для того, чтобы мы не встретились, но мы встретились. Теперь она исправляет свою ошибку, — грустно произнесла Наташа.

Славка вспомнил прощальную ухмылку замполита и сразу все понял. Волна ярости захлестнула его:

— Судьба?! Какая еще на хрен, судьба! Это — Птицын! Задушу гада! Своими руками задушу! Или застрелю! Пойду сейчас отберу пистолет у дежурного по части и застрелю!

Он заметался по квартире, в бешенстве размахивая руками и опрокидывая чемоданы:

— Нет, я не отпущу тебя! Чего бы мне это не стоило! Ты останешься здесь, со мной!

Увидев, что все еще продолжает держать в руках злосчастный билет, Шувалов разорвал его на мелкие кусочки и подбросил их в воздух. В изумлении Наташа, которая даже перестала плакать, наблюдала, как бело-синие лоскутки, кружась, оседают на пол.

— Что ты наделал, — печально сказала она, когда на пол упал последний кусочек. — Мне стоило такого труда достать билет. Тем более, что это совершенно бессмысленно. Если даже завтра я не улечу, через месяц ты поедешь на Украину. Нам все равно не быть вместе.

— Я не хочу ничего слышать. Ты остаешься здесь! — решительно отрубил Славка.

— Но я уже отправила контейнером свою мебель. Нам с Петькой даже не на чем спать.

— Ничего, первое время проживем как-нибудь, а там поглядим.

— Где же мы будем жить?

Шувалов снова взорвался:

— Все равно, где! Здесь, там! На квартире, в гостинице, хоть в заднице! Мне все равно. Я знаю только одно — я не отпущу тебя! Сиди здесь, никуда не выходи! Я сейчас что-нибудь придумаю.

— Нет, нет! — Наташа кинулась наперерез и повисла у него на шее. — Я не отпущу тебя никуда в таком состоянии.

Славка понял, она испугалась, что он натворит глупостей, и постарался взять себя в руки.

— Не волнуйся, — Шувалов стал успокаивать женщину. — Все будет хорошо. Я скоро вернусь.

— Не отпущу! — упорствовала Наташа. — Не отпущу, пока не скажешь, что пошутил насчет пистолета.

— Пошутил, — подтвердил Славка уже практически совершенно спокойно. — Не бойся. Я не трону замполита. Обещаю.

— Точно? — не отставала Наташа.

— Точно! — сделав над собой усилие, усмехнулся Шувалов. — Ну что ты, как маленькая. Ты что думаешь, я из-за этой мрази в тюрьму хочу сесть? Глупее уже ничего не бывает!

Наташа, как бы нехотя выпустила Славку из своих объятий. Потом медленно провела ладонью по рукаву его кителя, закрыла глаза рукой и отвернулась, словно попрощалась навсегда.

— Иди, — сказала она глухо.

Шувалов быстро, пока Наташа не передумала, выскочил из квартиры.

Сбегая вниз по ступеням, офицер бросил взгляд на металлические прутья перил лестницы. Он присел, взялся руками за два соседних прута и с силой потянул их в стороны. Физическое усилие помогло выпустить остатки пара. Почти успокоившись, он продолжил свой путь, оставляя за собой в перилах огромную дыру, образованную согнутыми прутьями. В нее теперь вполне могла бы влезть голова Птицына, даже не снимая фуражки.

Выскочив из подъезда на улицу, Славка остановился, внезапно осознав, что не знает, что теперь делать. Он медленно двинулся вдоль дороги. «Где же выход? Где же выход?», — билась в голове одна мысль. — «Господи, если ты есть, помоги мне! Может быть, я — плохой человек. Может быть, я не заслуживаю счастья. Накажи меня, как угодно, но, пожалуйста, не отнимай у меня последнего! Подскажи, что мне делать».

Неожиданно рядом с ним остановился мотоцикл с коляской. На мотоцикле восседал Рекун в летной куртке без знаков различия.

— Шувалов, может подвести? — предложил начальник первого отдела.

Славка очнулся и отрицательно помотал головой:

— Спасибо, товарищ майор. Не думаю, что нам в одну сторону.

— Как знать, как знать. Все равно я собирался с тобой повидаться, а тут по дороге бы и поговорили о делах наших старых.

— Я уже вам все давно рассказал по тому делу. Больше мне добавить нечего.

— Мне кажется, появились новые обстоятельства. Ох, старлей, ты, что же выходит Яковлева, из-за бабы его приговорил?

У Шувалова, в очередной раз за день, все поплыло перед глазами от бешенства. Хорошо понимая, с кем имеет дело, Славка изо всех сил прикусил губу. Резкая боль вернула ему самообладание. Почувствовав во рту соленый привкус, он ответил на обвинение, тщательно подбирая слова:

— Извините, товарищ майор, но ваша информация не соответствует действительности.

— А вот мои оперативные источники уверяют, что это так.

— Пожалуйста, передайте вашим источникам, чтобы не вводили в заблуждение органы госбезопасности. До смерти Яковлева, я не был знаком с его женой. Если хоть один человек в полку видел меня разговаривающим с ней до того дня, когда произошла катастрофа, можете меня расстрелять без суда и следствия.

Начальник первого отдела на секунду смутился, но тут же взял себя в руки:

— Узнаем, проверим. Не волнуйся, у нас без суда и следствия никого не расстреливают. Здесь тебе не Америка. Но в любом случае, общаться нам с тобой Шувалов еще ни один раз придется, пока ты служишь в нашем гарнизоне. Ну, бывай. Пока…

Рекун включил первую скорость, резко газанул и лихо, развернувшись на месте, исчез за поворотом.

«Бога — нет!», — обреченно подумал Славка. — «Права Наташа, все против нас. Бесполезно идти против судьбы. Лететь ей к родителям в Питер, а мне продолжать прогибаться под замполита и особиста. По крайней мере, до тех пор, пока я служу в этом гарнизоне…. В этом гарнизоне…. В этом гарнизоне!».

Решение, неожиданно пришедшее ему в голову, было таким простым, что он даже остановился на месте. Затем радостно присвистнул и бегом устремился в сторону гостиницы.

Капитан Колесников — начальник ТЭЧ с удивлением увидел на пороге своей квартиры бывшего зама, с которым они не общались со времени столь памятной для них обоих аварии.

— Можно войти? — прервал молчание нежданный гость.

— А что у тебя ко мне? — после некоторой паузы, поинтересовался хозяин.

— Дело.

— Ну, хорошо, проходи.

— Кто там пришел, Степа? — раздался из комнаты женский голос.

— Это ко мне, Даша. Смотри телевизор, — ответил Колесников, потом обратился к Славке. — Пошли лучше на кухню.

Они прошли на кухню и сели друг напротив друга. На капитане был тренировочный костюм и тапочки на босу ногу.

— Слушаю, — капитан взял сигарету из пачки, лежащей на столе и открыл форточку.

— Еще помнишь тот случай? — начал Шувалов.

— Если ты пришел старое ворошить, так это зря.

— Нет, я не за этим. Помнишь, тогда мы были друзьями?

— Мне очень жаль, что так получилось, но я ничем не могу тебе помочь, — Колесников нервно мял в руках незажженную сигарету. Было видно, что этот разговор ему крайне неприятен, и он торопится, поскорее закончить его.

Славка почувствовал, что очень скоро его аудиенция подойдет к концу, и решил брать быка за рога.

— Можешь! — твердо сказал он.

Хозяин вопросительно вскинул глаза на гостя.

— Послушай, я хоть один раз о чем-нибудь тебя просил для себя лично?

— Вроде, нет, — неуверенно протянул капитан.

Славка достал потрепанный старый портфельчик, который стоял у него в ногах, открыл его и достал оттуда две бутылки коньяка. Это был неприкосновенный запас, который Абрек хранил на самый крайний случай. Теперь такой случай, кажется, настал.

— Ух, ты! — восхитился Колесников, когда разглядел этикетки. — Армянский, ереванского разлива! Где достал?

Его удивление объяснялось легко — такой коньяк был большим дефицитом в СССР. В ответ Славка лишь отмахнулся, показывая, что это сейчас совсем не важно.

— Семеныч! Степа! — как когда-то давно, назвал по имени своего бывшего начальника Шувалов. — Помоги! Обложили, как волка. Если бы не крайняя нужда, не стал бы беспокоить. Последняя надежда на тебя.

— А в чем дело то? Расскажи.

— Так может, я, того… Разолью? Чтоб мне легче было рассказывать, а тебе слушать.

В первом часу ночи друзья стояли на лестничной площадке перед дверью в квартиру, пьяно обнимаясь.

— Вот же уроды! — хлопал капитан Славку по спине. — Уже и в постель чужую свой нос норовят засунуть. Ну, ничего, еще посмотрим, чей козырь сильнее. Раз вы — так… То тогда и мы тоже — так!

— Спасибо тебе, Степан! Я — твой должник. До конца жизни водкой поить буду.

— Погоди, не благодари. Я еще ничего не сделал, я только собираюсь. Может, еще не получится.

— Что ты, при твоих то связях. Обязательно получится! Да все хочу тебя спросить: а что ты сам то до сих пор в этой дыре?

— О, у меня вариант сложнее. Я ведь не просто перевестись хочу, а с повышением. Как говориться, место под солнцем я себе уже нашел. Теперь жду, когда оно освободится. А тебя, наверное, и равноценная должность устроит?

— Равноценная…, — горько усмехнулся Шувалов. — Да я на простого техника согласен. На все, что хочешь!

— Знаешь, Славка, — сказал Колесников неожиданно трезвым голосом. — Ты все-таки прости меня, растерялся я тогда. Да, и что уж врать — испугался. Одним словом — подставил тебя. Ты только не думай, что раз человек генеральский внук, то обязательно — паскуда.

— Все, кончай. Проехали уже. Ты трем хорошим людям жизнь спасаешь. Побольше бы таких паскуд!

Через месяц старший лейтенант Шувалов вместо Украины поехал к новому месту назначения — в группу советских войск в Германии, на равноценную должность. Вместе с ним ехала молодая жена и ребенок.

* * *

— Вика, открой! — Гулянюк колотил ладонью в дверь комнаты.

— Пошел к черту! Нам не о чем больше разговаривать! — донеслось в ответ.

— Вика, я хочу тебя видеть! — офицер продолжал стучать.

— Отстань, я не одна, — прозвучало из-за двери.

— Не ври. Я видел, как ты заходила. Я сейчас сломаю дверь!

— Давай, попробуй. Будешь иметь дело с хозяйкой, а через нее и с Рекуном.

Имя особиста подействовало на Адама отрезвляюще. Недовольно бурча, он поплелся назад к себе в комнату, где выпил еще несколько бутылок пива, после чего выбрался на свежий воздух.

На улице стояла непроглядная темень. Гулянюк обошел гостиницу вокруг, выискивая взглядом Викино окно. Окно располагалось на последнем третьем этаже. Оно было открыто, и ночной ветер свободно играл белыми тюлевыми занавесками. Адам осмотрелся. Рядом ни высокого дерева, ни водосточной трубы. Абсолютно ничего, что могло бы помочь добраться до цели. Гулянюк выматерился с досады, но тут же хлопнул себя ладонью по лбу.

Он вернулся в вестибюль, где стоял единственный в гостинице телефон. Никаких цифр для набора номера на телефоне не было. Адам снял трубку и прорычал в нее:

— Станция, мне одиннадцатого.

Под цифрой «одиннадцать» на коммутаторе значился батальон обеспечения. Наконец, сквозь треск и хрипы в трубке раздался голос, как будто бы откуда-то с Дальнего Востока:

— Одиннадцатый на связи.

— Это старший лейтенант Гулянюк, — представился Адам. — Дежурного по батальону мне. Валентиныч, ты что ли? А чего тогда прикидываешься? Слушай, у меня к тебе пол-литровое дело. Да, пустяки для тебя. Можешь мне к гостинице пожарку подогнать? Прямо сейчас. Зачем? Да вот двери в комнату заклинило, а с администраторшей я в контрах. Хочу через окно влезть, чтобы все было по-тихому. Литр? Ты что Валентиныч, совсем сбрендил? Тут же на пять минут делов. А когда тебе в прошлом месяце понадобилась бомба для рыбалки? Вспомнил? Ну, то-то. Жду.

Когда пожарная машина, наконец, подъехала, Адам предупредил водителя, чтобы все было сделано тихо, и даже для верности показал ему свой увесистый кулак. Солдат понял все сразу и, аккуратно лавируя в темноте между соснами, подогнал автомобиль к обратной стороне гостиницы. Гулянюк показал, к какому окну выдвигать лестницу, поплевал на ладони и полез наверх.

Вика проснулась от какого-то непонятного шума. Шум шел со стороны окна — что-то громко ударило о металлический подоконник. Девушка открыла глаза и замерла от ужаса. В комнату через оконный проем влезал какой-то огромный зверь. Он ловко спрыгнул на пол и замер, видимо оглядываясь в темноте.

— Помогите! — заверещала Вика.

Это было ее ошибкой. Больше она не успела произнести ни слова. Животное мгновенно кинулось на звук и крепко зажало ей рот.

От пришельца пахло пивом и оружейной смазкой. Девушка сразу успокоилась. Это были звери хитрые, но не опасные для жизни. В худшем случае поматросят, а потом все равно отпустят на все четыре стороны. Они только выглядели угрожающе, но на самом деле сами всего боялись. Поняв это, Вика уже безо всякого страха укусила державшую ее руку.

— Ты что, с ума сошла?! — раздался из темноты знакомый голос. — Это же я.

Пальцы мгновенно разжались, освободив девушке рот. Вика не замедлила этим воспользоваться:

— Это ты с ума сошел! Я сейчас позову на помощь! — решительно пообещала она, почему-то переходя на шепот.

— Дуреха, я же с честными намерениями. Ты же знаешь, что я люблю тебя!

— Зато я тебя презираю! — голос девушки дрожал, то ли от злости, то ли от волнения. — Иди к своей Катьке!

— Вичка, ну что ты? Я тебе все про Катьку наврал. Я на тебе жениться хочу.

— Адам, опять врешь?

— Честное слово — женюсь. Ну, поцелуй меня.

— Не хочу. Пусти…

Вика не договорила — Гулянюк зажал ей рот поцелуем. Вырвавшись из его объятий, девушка потребовала:

— Правда, женишься? Клянись!

— Клянусь!

— Сильно клянись! Здоровьем своим!

— Клянусь, — голос Адама звучал глухо. Вика почувствовала, что он избавляется от рубашки.

— Нет, лучше здоровьем родителей и детей клянись!

— У меня нет детей.

— Тогда клянись здоровьем своих будущих!

— Клянусь…

— О-о-о! — Вика застонала и, обняв одной мужчину за шею, повалила его к себе на кровать. — Иди ко мне Адамчик! Любимый…

Гулянюк лежал, навалившись на девушку всем весом своего огромного тела. Только по тяжелому дыханию можно было понять, что он до сих пор жив. Вика разглаживала на его лбу слипшиеся от пота волосы и нежно целовала в щеки, тихо нашептывая:

— Так, что Адам, когда?

— Что, когда? — любовник, наконец, пришел в себя и слегка пошевелился.

— Свадьбу, когда сыграем?

— Свадьбу…, — протянул Гулянюк и, облокотившись на локти, начал вставать. — А оно тебе надо? Смотри, как нам хорошо…

Договорить он не успел. Острая коленка Вики с силой вонзилась ему прямо в расслабленную от удовольствия плоть.

— Ой-е… Твою мать! — заорал Адам, корчась от боли. — Психичка! Я же пошутил…

— Это я освободила тебя от клятвы про здоровье и будущих детей. Ни того, ни другого у тебя больше уже не будет! — злорадно прошипела девушка и резким толчком скинула мужчину с кровати на пол.

* * *

Электричка тронулась с места и стала быстро набирать скорость. За окном проплывал лесной эстонский пейзаж. Перед перебазированием на Украину мы решили в последний раз съездить в Таллин, в ресторан. Предвкушая предстоящее удовольствие, я и мои друзьями расположились в креслах, обтянутых коричневым кожзаменителем. На одном из кресел синей авторучкой по-русски для истории была зафиксирована дата, когда в этом поезде ехал Витя. На другом, краткая надпись по-эстонски уверяла, что Карин — женщина низких моральных устоев, не брезгующая случайными связями с мужчинами.

Гусько посмотрел на надписи, потом откинулся на спинку сидения и сладко потянулся всем телом так, что хрустнули кости.

— Эх, бабу бы сейчас! — мечтательно произнес он. — Как же все-таки несправедливо устроена жизнь.

— Ты это о чем? — поинтересовался Алик.

— Вот мне сейчас так хочется, что аж челюсти сводит! А какая-нибудь женщина сидит сейчас в этой электричке и страдает по той же самой причине. И мы о друг друге не знаем. Как там, в песенке из «Иван Васильевич меняет профессию»: «С любовью встретиться задача трудная…». Или как-то в этом духе… Так, где же справедливость, я вас спрашиваю?

Эта простая мысль настолько поразила нас, что мы замолчали, задумавшись над несовершенством этого мира. Юра между тем привалился щекой к окну и закрыл глаза.

— Раз уж такая нерпуха, чуваки, я лучше пока в астрале посижу, — широко зевая, сказал Гусько.

— Давай, Юра. Надеюсь, что сегодня ты сможешь материализовать свой миллион, — пожелал ему удачи Алик.

— Во, дает! — не выдержал я и повернулся к Сергею. — А что, Юра и в институте был так же озабочен половыми вопросами?

— Спрашиваешь! — оживился Крохоборцев. — Еще как. Вот один раз с ним история приключилась в Куйбышеве. Юра рассказать? Не обидишься?

Гусь молчал. Его лицо приобрело какое-то отстраненное выражение, как будто он смотрел внутрь самого себя.

— Рассказывай, рассказывай! — одновременно откликнулись мы с Аликом.

— Хорошо, — Кроха бросил мимолетный взгляд на Юру и резюмировал: — Молчание — знак согласия. Итак, слушайте.

Как оказалось, история эта произошла в институте, когда группа, где вместе учились Юра и Сергей, отправилась на заводскую практику на один из авиационных заводов. Общежитие, в котором разместили студентов, находилось почти на другом конце города и чтобы добраться до работы практикантам приходилось каждый день подолгу трястись в переполненном трамвае. Кроме всего прочего, качество еды в заводской столовой оставляло желать лучшего. Через пару дней Гусько это до чертиков надоело, и он отправился на танцы в местный дом культуры, имея в голове четкий план действий.

Поговорка: «на ловца и зверь бежит», в этот раз нашла подтверждение практикой. На танцплощадке Юра познакомился с девушкой. Была она года на три старше нашего друга, да и красотой явно не блистала, однако, имела большое достоинство — одиноко проживала в собственном доме в деревушке прямо на границе Куйбышева. Причем, жилище ее находилось всего в десяти минутах ходьбы от авиазавода, где практиковались рижане. Последнее обстоятельство решило судьбу знакомства, и вскоре Гусько переехал к своей новой знакомой.

Не последнюю роль в таком быстром развитии сюжета, несомненно, сыграла Юрина синяя авиационная форма с тремя желтыми нашивками на рукаве, по количеству законченных курсов. На вопрос девушки, которую звали Зиной, что означают нашивки, Гусь, не моргнув глазом, сказал, что это количество самолетов, которые он сбил во Вьетнаме. Потом скромно потупился и добавил, что это только его личные. Фактически их было больше, но остальные сбиты в групповом бою. Поэтому он попросил записать их на счет своего ведомого. Зину так поразило сказанное, что она даже не задумалась, в каком году та война закончилась. В противном случае легко бы выяснилось, что в это героическое время Юра мог сбить только крышку с горшка при неаккуратном с ним обращении.

Так или иначе, Гусько зажил припеваючи, на всем домашнем, окруженный нежной Зининой заботой. Немного портило общую картину то, что девушка оказалась строгих патриархальных взглядов и категорически отказывалась без штампа в паспорте делить с Юрой не только стол, но и постель. Однако когда дело касалось халявы, мозг нашего друга начинал работать лучше, чем у Эйнштейна.

«Нет вопросов», — сказал он, — «жениться, так жениться. Только у нас, военных летчиков, нет паспортов. Я сейчас учусь в секретном специальном центре по переучиванию на новую технику, поэтому у меня спецудостоверение учебного образца». С этими словами он показал Зине свой студенческий билет.

На следующий день они под ручку вышли из дверей сельсовета. На последней странице Юриного студенческого билета стоял штампик о регистрации брака с гражданкой такой-то. Зина сияла от счастья. Теперь у Юры действительно начался медовый месяц и в прямом и в переносном смысле. Ему оставалось только зажмуривать глаза и не забывать похрюкивать от удовольствия. Все остальное делала за него Зина.

Однако время шло, практика подходила к концу и, наконец, настала пора расставаться. Естественно, Гусь клятвенно обещал вызвать «супругу» к себе, как только обустроится, а пока будет писать ей каждый день письма, полные боли разлуки.

В день отъезда на вокзальном перроне Зина, обливаясь слезами, никак не могла расстаться с «ветераном вьетнамской компании». Гусько же напротив, старался свести проводы к минимуму и деловито ощупывал размер, завернутой в газету вареной курицы, которую девушка собрала ему в дорогу.

После возвращения в Ригу, Юра сильно пожалел, что дал Зине свой почтовый адрес. Она забрасывала его письмами, настойчиво интересуясь, когда же «муж» наконец заберет ее к себе. Чтобы ослабить бдительность девушки, Гусько время от времени отписывался, что, мол, все в порядке. Ему вот-вот должны выделить отдельную квартиру, нужно просто немного подождать.

Все испортило Зинино нетерпение. Однажды она написала, что больше так не может, берет отпуск и приезжает. Юра впал в шоковое состояние. Нужно было что-то срочно предпринимать. Тогда он сел за стол, взял лист бумаги и левой рукой написал «супруге» ответ, якобы от лица своих товарищей. Письмо с сожалением уведомляло, что Гусько Юрий Яковлевич неделю назад погиб при испытаниях нового самолета. Подробности происшедшего, а также место захоронения героя не могут быть раскрыты в связи с крайней секретностью проекта.

Письма тут же прекратились. Юра, наконец, зажил спокойной жизнью и уже начал забывать эту историю. Но не тут то было!

Его Зина работала пионервожатой. Однажды в ее школе состоялся тематический утренник на тему: «В жизни всегда есть место подвигу», где девушка поведала детям про своего геройского мужа. Ее эмоциональный рассказ произвел на пионеров такое впечатление, что было принято единогласное решение назвать их пионерскую дружину Юриным именем. Теперь «гуськовцы» могли свысока смотреть на своих сверстников из соседней школы, у которых дружина назвалась так же, как и тысячи дружин по всей стране — обыденным именем Павлика Морозова.

Однако и этого Зине показалось мало. Она проявила невероятную настойчивость и по ее ходатайству именем Гусько также были названы одна из улиц ее родной деревни, местный колхоз и речной буксир.

Не останавливаясь на достигнутом, на следующий год во время зимних каникул Зина организовала для отличников экскурсию «По местам боевой славы» в город Ригу. Так как место захоронения Гусько оставалось неизвестным, дети во главе с пионервожатой явились в наш институт, чтобы получить хоть какую-нибудь зацепку.

При встрече с деканом механического факультета Пауко, девушка не выдержала и горько посетовала, мол, как же вы допускаете, что у вас в мирное время гибнут люди!

— Кто это у нас гибнет? — недоуменно поинтересовался декан. — Фамилия у него как?

Когда он услышал фамилию, его чуть не хватил инфаркт. Немая сцена! Занавес! Как Юру после этого из института не турнули — это оставалось самой большой загадкой ХХ века.

Последние слова Крохиного рассказа потонули в нашем оглушительном хохоте. Мы ржали на весь вагон, не обращая внимания на укоризненные взгляды эстонцев.

— Вот же половой проходимец! Прости, меня господи, — вытирая слезы, произнес Алик, когда, наконец, получил возможность разговаривать.

Несмотря на наш громкий смех, Юрины глаза оставались закрытыми, однако губы слегка дрогнули в самодовольной усмешке. Видимо рассказ все-таки просочился в астральные поля.

Электричка тем временем начала плавно замедлять ход. Это был таллинский вокзал — конечная цель нашего путешествия. Мы вышли из вагона и смешались с разношерстной толпой.

Путь до трамвайной остановки проходил через небольшой парк. Ничто не предвещало никаких неожиданностей, когда Юра вдруг подпрыгнул на месте и с криком: «Мое!», кинулся к одной из скамеек. Я удивленно переглянулся со своими товарищами. Когда мы подошли поближе, то увидели, что под скамейкой темнеет какой-то прямоугольный предмет. Гусько стоял на коленях, невзирая на грязь, и пытался вытащить свою находку. В процессе с него слетели очки, но он, кажется, даже не заметил этого. Мы столпились вокруг и с интересом наблюдали за происходящим.

Наконец, Юра извлек что-то из-под сидения скамейки. Это оказалось большой картонной коробкой от обуви, со слегка надорванным левым краем. В нетерпении Гусь сорвал с нее крышку — там было пусто. Словно не веря своим невооруженным глазам, Юра зашарил руками внутри. Не найдя ничего, он со звериным рычанием перевернул картонку и начал изо всех сил ее трясти. В результате оттуда выпала только одна небольшая бумажка и в тот же момент раздался громкий хруст. Это нетерпеливо приплясывающий на месте Гусько наступил на свои, упавшие на землю очки.

Юра нагнулся за очками и за маленьким белым квадратиком. Очки представляли собой печальное зрелище. Пластмассовая оправа треснула прямо посередине в районе дужки, поделив окуляры на две одинаковые половинки. Левое стекло было разбито вдребезги, правое — пересекала поперечная трещина. Наш друг со злостью отбросил в сторону бесполезную левую половину и, как лорнет поднес к глазу правую, пытаясь прочитать содержимое бумажки. На ней стоял синий штампик с надписью — «ОТК10».

Гусько бросил листочек на землю и принялся топтать ногами беззащитную коробку. Через пару минут Юра внезапно оставил в покое свою жертву и кинулся бежать прочь от нас. Пробежал он, впрочем, немного, только до ближайшего газона, где, раскинув руки в стороны, упал лицом в траву и замер.

— Чего это с ним? — недоуменно спросил Алик, оглядывая неподвижное Юрино тело, похожее на большую пострелянную птицу.

— Переживает человек, — саркастически хмыкнул Кроха. — Зрение уже потерял, а денег как не было, так и нет.

— Ну, во-первых, не зрение, а пока только очки, — уточнил я. — А во-вторых, может быть для него это первый звоночек? Может это ему сигнал, что если все время жить на халяву, то это рано или поздно очень дорого обойдется?

* * *

Свершилось! После погрузки, продолжавшейся без перерыва, почти целые сутки, с бестолковой суетой, матюгами и полной неразберихой, эшелон с имуществом полка с лязгом тронулся с места и, плавно набирая ход, исчез в утреннем тумане. Наши самолеты улетели еще вчера. Перебазирование вошло в заключительную стадию.

Тихонов, сорванным от криков голосом, приказал строиться. Хотя его почти не было слышно, технота мгновенно скомпоновалась в три шеренги. Рядом со мной стоял нахохлившийся Гусько, в очках, перемотанных посередине синей изолентой. Всем сейчас хотелось только одного — поскорее добраться до кровати. Однако нас ждало крупное разочарование. Вместо этого инженер приказал грузиться в тягач и ехать назад в зону — проверить в последний раз, не забыли ли чего-нибудь. От усталости ни у кого даже не нашлось сил возмущаться и мы, кряхтя, полезли в кузов.

Было восемь часов утра 14 августа 1984 года, когда меня высадили из машины возле, до боли знакомого, укрытия. Тягач поехал дальше, развозя по стоянкам моих товарищей. Я неторопливо вошел под высокий арочный свод. Шаги гулко раздавались в пустом помещении. По странному совпадению сегодня исполнился ровно год с того дня, как я впервые появился на КПП полка.

Воспоминания вызвали во мне лишь горькую усмешку. За это время я понял, что армия, конечно, место для настоящих мужчин, но лучше знакомиться с ней по телепередаче «Служу Советскому Союзу». А ведь мне еще трубить целый год до дембеля!

Конечно, затеянная Тихоном проверка являлась чистой перестраховкой — все уже вывезли подчистую. Для проформы я прошелся взад и вперед, делать все равно было нечего, ведь тягач вернется назад не раньше, чем через полчаса. В углу, в куче мусора, мое внимание привлекла какая-то металлическая банка. Не столько надеясь найти там что-то ценное, сколько из праздного любопытства, я открыл ее. Внутри она оказалась примерно на четверть заполненной красной краской.

Делать такие шикарные подарки братскому полку не хотелось и мне пришла в голову мысль оставить после себя хоть какую-нибудь память. Найденной здесь же засохшей кисточкой, я кое-как размешал краску и провел для пробы длинную красную линию прямо по серой бетонной стене укрытия. Что бы такое написать? После недолгих раздумий решение созрело, и работа закипела. Прошло, наверное, минут пятнадцать, прежде чем я закончил и отошел, в сторону, чтобы лучше рассмотреть содеянное.

Со стены на меня смотрело короткое емкое слово из трех букв, наиболее полно отражающее всю сложность моих взаимоотношений с армией. В целом получилось неплохо, но все-таки, шедевру явно не хватало какой то законченности. Новый придирчивый взгляд со стороны и я внес исправления, аккуратно подровняв линии букв. Все равно, что-то было еще не так.

Внезапно меня осенило. Я понял, что именно в такой момент наивысшего просветления, Леонардо да Винчи рисовал улыбку своей Моны Лизы. Я кинулся назад к бетонному холсту и легкими непринужденными мазками, так, словно бы за моей спиной стоял сам Великий Мастер, добавил к слову цифры.

Теперь это было само совершенство. «Боже, до чего хорошо!» — невольно вырвалось из моей груди.

На сером панорамном полотне красовалась огромная надпись красной краской:

«ДМБ-85».