Скорый поезд номер 507 Париж — Лион отходил от перрона вокзала с большой осторожностью. Мосье Аристид знал причину такой осторожности. И машинист, и кочегар, и немецкий лейтенант, надзиравший за ними, хорошо понимали, что уже в нескольких сотнях метров от вокзала поезд подстерегают разные опасности: неверно переведенная стрелка, вырванный кусок рельса, отвернутые болты креплений, а то и мины, подложенные под шпалы.

Шесть недель назад американские, английские и голлистские войска высадились в Нормандии, и теперь те немногие поезда, что еще курсировали во внутренних районах Франции, получили в народе название «Mixed pickles» — смешанные составы: один вагон следовал с французскими гражданами, другой — с немецкими военными. Гитлеровцы полагали, что этот трюк удержит французских партизан от подрыва поездов, а английских и американских летчиков — от обстрела их из бортового оружия. Однако поезда, как и прежде, взлетали на воздух, а самолеты союзников по-прежнему прошивали их пулеметными очередями… Об этом знал не только Аристид, об этом знали все, даже немцы. Ехать с чрезвычайной осторожностью — так гласило общее предписание.

Медленный отход 507-го позволил Аристиду вскочить на подножку вагона в самом конце платформы, предварительно убедившись, что за ним никто не следит. Он оставался там какое-то время, пока не уверился, что после него в поезд никто не сел. А это означало, что до сих пор все шло нормально.

Аристид скрылся в туалете и начал приводить себя в наилучший вид: надел чуть набекрень жесткую черную шляпу с круто загнутыми полями, подкрасил в рыжеватый цвет Ирениной перламутровой щеточкой для ресниц несколько поблекшую бородку а-ля Адольф Менжу, вложил в карман пиджака белоснежный платочек, разгладил черного шелка футляр для зонтика, выпустил из рукавов крахмальные манжеты настолько, чтобы они были видны, однако не слишком бросались в глаза, стряхнул с хорошо сшитого темно-синего костюма каждый волосок, каждую пылинку, слегка опрыскал лицо одеколоном, внимательно осмотрел ногти, поправил узел галстука, навел блеск на ботинки и закурил сигарету. Теперь мопассановский «милый друг» был готов к бою.

С беззаботным выражением лица, с безразличием человека, для которого события мировой истории значат меньше, чем цвет орхидеи, он медленно шагал по коридору вагона первого класса и со скучным видом заглядывал в каждое купе, выискивал себе местечко поудобнее. Но, как обычно случается в поездах, напротив приглянувшегося ему места — в углу у окошечка — оказывался до тошноты неприятный визави — потный человек лет пятидесяти, с шарообразным брюшком. Он все время стирал крупные капли пота со своей лысины, стоная и фыркая при этом, будто находился не в поезде, а в бане.

В соседнем купе имелось одно свободное место. Оно было, правда, менее удобно, но зато привлекало тем, что справа у окошка сидела бледнолицая брюнетка с огромными темными глазами и чуть вздернутым носиком, который, по расчетам Аристида, успел понюхать запах не более двадцати восьми — тридцати весенних ветров.

— Пардон, мадемуазель, это место свободно?.. Я вам не помешаю? Большое спасибо! — Такова была немногословная вступительная часть разговора Аристида с молодой дамой.

Она подвинула на багажной полке свой огромный чемодан, освободив местечко для черного портфеля вежливого господина. Предложенная даме сигарета, полученный взамен шоколад («из Швейцарии от подруги, работающей в Красном Кресте»), глоток горячего кофе из ее термоса, глоток коньяку из его бутылки были вторым этапом, который оба пассажира завершили внешне невозмутимо и непринужденно.

Но Аристид несколько утратил свою невозмутимость, — к счастью, дама этого не заметила, — когда немецкий патруль потребовал предъявить документы. Откровенно недоверчивый взгляд офицера недвусмысленно говорил каждому, что все французы бандиты и их место в концлагере, что все они только и ждут дня, когда немцев вытурят из Франции, и ему плевать на их паспорта — он все равно не сможет определить, фальшивые они или настоящие. Аристид стойко выдержал этот взгляд. На его открытом, дружелюбно-наивном лице не отразилось ничего такого, что могло бы вызвать у немецкого офицера хоть какое-нибудь подозрение. Немец молча вернул Аристиду оба паспорта — его собственный и очаровательной соседки.

— Или он психолог, или я круглый дурак, — сказал Аристид, когда патруль удалился. И после умышленной паузы, во время которой брюнетка метнула на него быстрый взгляд, добавил: — Он принял нас за влюбленную парочку.

Дама, на которую произвело впечатление несколько высокомерное безразличие ее галантного соседа, успела прочесть в его паспорте, который он все еще держал в руке: Аристид Делинь, инженер по строительству дорог и мостов. О внутреннем волнении Аристида, о его интенсивной, настороженной и все регистрирующей бдительности она, конечно, не догадывалась.

— С каких пор инженеры по строительству дорог и мостов стали разбираться в психологии? — спросила дама, мило улыбаясь.

— В данном случае ясно одно, — сразу же ответил Аристид, — по-видимому, я просто дурак, если каждый может по моему носу угадать мое внутреннее состояние.

— Как вас понимать?

— Как вам угодно.

— А как бы вы хотели?

Прельщенный ее шармом и счастливый оттого, что собеседница отклонилась от нежелательного для него разговора, Аристид поднялся и с легким поклоном предложил ей свою руку, приглашая в вагон-ресторан поужинать вместе. Действительно ли такое неожиданное предложение молодого человека ошеломило даму или она только делала вид, будто удивлена, Аристид в тот момент не мог сказать определенно. Впрочем, это обстоятельство его ничуть не волновало…

В ресторане пришлось ждать, пока освободятся места. Почти все они были заняты немецкими офицерами. Наконец два места освободились. Меню оказалось скудным, но зато сервировка — отменная; она вызывала аппетит и до некоторой степени компенсировала недостающие калории. Кроме того, как ни странно, в ресторане имелось какао. И, несмотря на то, что ни Аристид, ни его спутница в мирное время не могли бы и подумать, что какао можно пить с сухим, как солома, тресковым филе, в тот вечер они пили с наслаждением и даже заказали по второй порции. Странное меню вызвало у них детскую радость и веселый смех.

Несколько посетителей ресторана, в том числе один немецкий офицер, лицо которого выражало скорее тревожное беспокойство, чем укор, обернулись и с нескрываемым любопытством посмотрели на молодую даму.

— Можно подумать, — прошептала дама на ухо Аристиду, который снова придал своему лицу наивно-недоуменное выражение, — что эти люди утратили чувство юмора. Если оно вообще у них когда-нибудь было.

— Потерять то, чего никогда не было? Тоже смешно!..

В этот момент поезд резко затормозил. Все пассажиры попадали со своих мест. Скудное освещение погасло. Вагон дернулся еще два раза и остановился. Крики, проклятия — преимущественно на немецком языке, — толкотня, суматоха… И тревожная команда:

— Всем выходить! Все в укрытия!

Аристид и его спутница вдруг оказались на полотне дороги. Как это произошло, они и сами не успели заметить. Оба лежали за насыпью и напряженно слушали.

Аристид первым уловил осиное жужжание приближающихся самолетов. Он обхватил свою спутницу обеими руками, рывком поднял ее с земли и потащил прочь от поезда. Едва они успели пробежать каких-нибудь пятьдесят метров, как головной самолет уже начал поливать поезд огнем из пулеметов.

Они бросились на землю. Аристид прижал голову женщины к траве. С воем пролетел второй самолет, выпустив сноп трассирующих пуль, и исчез.

Немцы открыли ответный пулеметный огонь по самолетам, но он, мягко говоря, оказался малодейственным. Вскоре пулемет и вовсе замолк, хотя союзнические самолеты прилетали еще трижды.

Наконец все стихло. В безлунной ночи повсюду кишели люди. Они выбирались из своих укрытий и спешили к поезду. Команды на немецком языке зазвучали громче.

— Спасибо, мосье Аристид, — сказала миловидная спутница.

— За что?

— В такие ситуации вы, видимо, попадаете не впервые. Чувствуется, что у вас уже есть опыт. А я еще ни разу не ездила в этих смешанных поездах.

— Как, собственно, тебя зовут? — вдруг переходя на «ты», спросил Аристид.

Девушка долго молчала. Они медленно брели к поезду и едва не споткнулись о человека, который со стоном и бранью поднимался с земли. Это был француз.

— И когда только боши поймут, что проиграли свою поганую войну? — ворчал он.

— Вам повезло, дорогой, — дружелюбно отозвался Аристид. — Ибо я тоже француз. Будь на моем месте немец, вы бы сейчас распрощались с нашей прекрасной Францией.

— А мне все равно, — буркнул тот и побрел к своему вагону.

Аристид помог своей спутнице подняться на высокую подножку. Она обернулась, почти до боли придавила ему пальцем нос и только тут сказала:

— Меня зовут Ариана, Казанова.

Ему показалось в тот миг, что она такая же Ариана, как он Аристид, но эта смутная догадка не вызвала у него ни тревоги, ни радости.

Ариана рывком вскочила в тамбур и вдруг вскрикнула. На этот раз она споткнулась о плечо женщины, лежавшей на полу вагона. По залитому кровью восковому лицу этой женщины скользил слабый лучик карманного фонаря. Рядом с ней стоял на коленях мужчина, щупал пульс и отирал тампоном кровь с виска и шеи раненой.

Аристид смотрел на это широко раскрытыми глазами. Его бледное лицо выражало крайнее напряжение. Ставшие вдруг тонкими губы нервно подергивались.

Из соседнего вагона пришел немецкий военный врач. Он наклонился над женщиной, заставил осветить глаза пострадавшей, поднял ее веки, опустил их снова, пощупал пульс и по-французски произнес:

— Morte.

Затем он поднялся, приложил пальцы к козырьку, повернулся и направился в свой, немецкий вагон.

Аристид и Ариана молча прошли в свое купе. Каждый был занят своими мыслями.

Скорый 507-й часто останавливался на полустанках и в то же время мчался мимо больших станций, где стоянка предусматривалась расписанием, поэтому мертвую женщину вместе с двумя другими убитыми и пятью ранеными оставили на какой-то ближайшей платформе.

Среди французских пассажиров ходили противоречивые слухи о потерях немцев во время воздушного налета. Одни говорили, что ранено не менее десятка немецких солдат. Другие уверяли, будто оккупанты вообще не понесли потерь, потому что для защиты от пуль они якобы надевают стальные жилеты.

В то же время каждый видел пулевые пробоины в крышах и стенах вагонов, разбитые стекла окон. Многие из пассажиров с каким-то смиренным безразличием рассматривали дырки в запасном белье, туфлях и дорожных несессерах. С чемодана Арианы свисала отбитая ручка.

А поезд шел дальше. Только, кажется, значительно медленнее, чем до налета.

Сидевшая напротив нашей парочки седовласая дама с отсутствующим видом выщипывала вату из продырявленного вагонного дивана. Напряженность ее усталого лица смягчала блаженная улыбка. Не сразу вернувшись к действительности, она смутилась, испуганно огляделась вокруг и стала лихорадочно запихивать клочки ваты обратно в дырку. Затем нежно погладила рукой видавший виды диван и, виновато улыбаясь, взглянула на Ариану и Аристида, будто хотела им сказать: «Я совсем забыла, что сижу на диване, который снова будет нашим, французским, когда прогоним наконец этих немцев».

Аристид бросил вопросительный взгляд на Ариану, но та, устроившись в своем углу, казалось, заснула. Он осторожно положил голову ей на плечо, а через минуту поднял ее безвольную руку и опустил себе на шею. Голова его медленно и совсем непроизвольно сползала с плеча Арианы на грудь. Тем временем кто-то выключил ночное освещение, и рука Аристида легла на другую округлость его очаровательной спутницы. И тут он почувствовал, что Ариана едва ощутимым прикосновением пальцев гладит его волосы. Он прижался губами к ее груди. Неожиданное, небывалое чувство овладело им, ему казалось, будто он находится в какой-то далекой сказочной стране. Аристид закрыл глаза. Рука Арианы продолжала ласково гладить его волосы, все медленнее и медленнее…

Аристид боролся со сном и… уснул.

Едва оставив сумеречную действительность, он уже проснулся и с ужасом ощутил, что прижимается губами к грубой ткани военной формы и скрытая под этой тканью, недавно еще такая нежная и упругая, девичья грудь стала вдруг жесткой и узловатой. Обливаясь потом, он заглянул в лицо девушке. Ее голубые глаза, холодные, как сталь, вызывающе смотрели на него. На ее пшеничного цвета волосах прямо, как свечка, сидела форменная пилотка вспомогательной службы вермахта.

Это демоническое существо — смесь Зары Леандер, Маты Хари и Евы Браун — заставило его встать и ловко замкнуло у него на запястьях наручники. Уголки ее губ, врезавшиеся в лицо, как тевтонский меч, сардонически опустились.

— Вот так-то на наши простенькие приемчики попадаются партизаны, маки, террористы.

Потом ее рот разверзся, подобно орудийному жерлу, и она резко засмеялась. От этого смеха у Аристида застыла в жилах кровь. Но вот в вагон втолкнули Бертрана и Жюльена. Руки их были связаны за спиной. На лицах следы пыток. В воспаленных глазах товарищей можно было прочесть жестокий укор:

«Ты нас предал, из-за тебя мы до сих пор находимся в лапах гестапо. Они повесят нас! Повесят нас! Повесят! И все из-за тебя! Потому что ты спутался с этой бабой, разыгрываешь из себя Казанову! Ты предаешь товарищей и не достоин доверия своей ячейки! Самым важным для тебя должно быть порученное тебе задание: организовать наш побег! У тебя имелись связи, ты мог узнать, когда, откуда и куда нас повезут. Только ты один знаешь нас, поэтому тебе и поручили организовать налет и спасти нас от казни… А что ты сделал?! Попался на удочку первой же нацистской разведчице, полез к ней в объятия, забрался за пазуху!»

Бертран и Жюльен плюнули Аристиду в лицо и исчезли. Вместо них появился высоченный эсэсовец с квадратными плечами, как несгораемый шкаф. Он осклабился; его огромные, словно у гориллы, ручищи стали запихивать голову Аристида в мешок с мукой, все глубже и глубже… Когда уже вовсе нечем было дышать и Аристид подумал, что вот-вот задохнется, до него донесся откуда-то издалека, совсем издалека, самодовольный голос нацистской фурии:

— Вот так. Теперь хватит.

Напрягая последние силы, Аристид пытался освободить из стальных тисков гориллы свою втиснутую в мешок с мукой голову. Он вскочил, раскрыл глаза… и увидел перед собой красивое, улыбающееся лицо Арианы.

— Не сердись на меня, пожалуйста, — извиняющимся голосом начала она. — Я была вынуждена слегка зажать тебе нос. Ты так громко храпел, что никто не мог заснуть. Не смотри на меня так. Спи, только не храпи.

Она снова положила его голову себе на грудь и пальцами сомкнула ему веки. Не проронив ни слова, он украдкой вытер рукавом пот со лба и снова широко раскрыл глаза, боясь во второй раз допустить в свой мир сновидений ту страшную картину.

Среди ночи двое пассажиров сошли на какой-то станции, и один диван освободился. Аристид соорудил из двух пальто подобие изголовья и уложил на него Ариану. Почти совсем не спавшая до этого, она уснула сразу же.

Он долго рассматривал ее красивое, освободившееся от напряжения лицо. Его охватило ощущение счастья, и в то же время стало почему-то грустно. Аристид потянулся в своем углу, повернулся лицом к стенке и тоже уснул.

Когда он проснулся, было уже светло. Ариана сидела напротив и читала книгу. Подняв голову, она засмеялась:

— Ну и нервы у вас!

— Нервы? Не понимаю…

— Вы отсутствовали семь часов. Проспали налет партизан, проспали стрельбу, которую мы все здесь считали последней в нашей жизни. Проспали мину, через которую мы проехали благополучно, а поезд, шедший за нами, подорвался. Понимаете, что я сказала? Мне бы ваши нервы!

Аристид наконец пришел в себя и сразу обрел обычную свою ироничность.

— Не понимаю, — сказал он, — почему ты обращаешься ко мне на «вы». Если не ошибаюсь, то я проспал и причину этого изменения.

Ариана покраснела, при свете дня лицо ее казалось еще прекраснее, чем вчера вечером. Но она не смутилась и устремила на Аристида взгляд своих крупных черных глаз.

— Раз ты это заметил, то… дай мне сигарету.

Аристид протянул ей пачку сигарет и предложил пойти позавтракать.

— Если нам повезет, мы сможем и пообедать, — засмеялась она. — Уже половина второго.

— Когда же мы будем в Лионе?

Но разве Ариана могла знать это.

— Раньше поезд до Лиона шел шесть часов, — ответила она. — А теперь мы едем уже семнадцать и, насколько я могу судить по местности, до Лиона еще далеко. Пошли, я действительно проголодалась…

В тамбуре вагона-ресторана немецкий военный патруль проверял у одного француза документы. Возвращая ему паспорт, немец заявил, что тот может проваливать ко всем чертям, но только не в вагон-ресторан: вход туда для него закрыт.

— Почему? — изумился француз.

— Я не обязан перед каждым отчитываться, — спокойно ответил немец и вдруг заорал: — Вон!

Испуганный француз, конечно, сбил бы Ариану с ног, если бы Аристид вовремя не подхватил его. Тот извинился и исчез. Мало ободренная этой сценой, Ариана хотела было повернуть назад, но Аристид, охваченный то ли безрассудной отвагой, то ли желанием блеснуть перед женщиной или шут его знает еще почему, взял свою спутницу за руку и потянул за собой вперед. Мимо патруля, вытаращившего от неожиданности глаза, он прошел с улыбкой и гордо поднятой головой. Произнесенные при этом с французским акцентом слова «айль итлер» прозвучали очень смешно. Немец привычно вытянулся и готов был уже, вскинув руку, рявкнуть ответное «хайль Гитлер», но тут же опомнился, однако Аристид и Ариана уже вошли в ресторан. По всей вероятности, не в интересах солдата было привлекать к этому маленькому происшествию внимание многочисленного начальства, заполнявшего вагон-ресторан, а потому, ухмыльнувшись вслед прошмыгнувшей мимо парочке, он остался за покачивавшейся перед его носом стеклянной дверью. В знак благодарности Ариана сжала руку Аристида, и эта горячая признательность наполнила его неуемной радостью.

В ресторане опять были заняты все места. В самой его середине за столиком сидели три подвыпивших немецких офицера, возбужденно о чем-то споря. Старший из них заметил нерешительно остановившихся поодаль французов. Роняя из глазной впадины монокль, он не без усилия поднялся и на едва понятном французском языке предложил им место рядом. Ариана энергично сжала руку Аристида, давая ему понять, что лучше уйти. Но Аристид и в мыслях не допускал снова дефилировать мимо немецкого патруля. Он приветливо поклонился и мягко, но настойчиво потянул Ариану за собой; при этом ноготки ее больно впились в его ладонь. Теперь уже все три немецких офицера стояли перед ними, глупо улыбались и непрестанно повторяли:

— Бонжур.

Тот, что с моноклем, торжественно прибавил к этому:

— Матам, мёшьё.

Прекрасно понимая страх, а может быть, даже ужас Арианы, Аристид пропустил свою спутницу вперед и сам сел рядом с ней, так что немцы оказались только напротив нее.

Трое офицеров друг перед дружкой старались угодить Ариане и ее кавалеру. Они пытались болтать по-французски, угощали обоих превосходным бордо, доставая бутылки из чемодана, стоявшего тут же под столом, велели официанту подать специально оставленный для немцев паштет из гусиной печени, открыть банку омаров и хоть из-под земли достать пару жареных цыплят, которые были бы такими же ароматными и поджаристыми, как те, что приносили им самим полчаса назад. И пусть он пеняет на себя, если не выполнит этот заказ. Ведь Германия и Франция теперь союзники на вечные времена, и союз этот должен найти свое выражение также в гастрономии. Гостеприимство — дело святое! Разве не так? И уж если осталась лишь одна альтернатива — либо вместе победить, либо вместе погибнуть, то стоит ли скряжничать? Теперь все, что есть у нас, принадлежит вам, а что есть у вас, принадлежит нам, nos habebit humus. К тому же мужество и хладнокровие французских друзей, не побоявшихся ехать в поезде, который столько раз подвергался нападению партизан, свидетельствуют о их европейских взглядах и убеждениях. Может быть, за это время многим умным французам стало известно, что в ближайшие месяцы Гитлер применит новое чудодейственное оружие, которое решительно изменит ход войны и судьбы мира. За это следует выпить.

Бокалы звенели, опрокидывались на стол, вино растекалось лиловыми пятнами по белоснежной скатерти. От запаха макарон, обильно помасленных и посыпанных пармезанским сыром, кружилась голова; цыплята были поджаристые и нежные. Выставлялись все новые и новые бутылки. Ариана начала смеяться. Она смеялась буквально над всем, и чем больше смеялась, тем больше радовались офицеры и тем трезвее и настороженнее становился Аристид.

— Далеко ли едете, голубки́, в самый разгар войны? — поинтересовался офицер с моноклем.

— Можете говорить откровенно. Вашему маршалу Петэну мы, разумеется, доносить не собираемся, — пьяно осклабился другой.

Ариана смеялась, болтала что-то о политике, но, к счастью, немцы не понимали ее, хотя и не желали друг другу признаться в этом. Все трое ржали по-жеребячьи, кивали головами и часто невпопад поддакивали: «Oui, oui, compris, o-la-la!»

Аристид доверительно сказал им, что он, как нитка за иголкой, следует за Арианой. Она подтвердила, что ее спутник на самом деле не знает, куда едет, — целиком подчинился даме своего сердца. На прямой вопрос, не совершают ли они свадебное путешествие, Аристид с милой улыбкой ответил:

— Не совсем свадебное, но, можно сказать, почти.

Этот ответ неожиданно для Аристида вызвал аплодисменты.

— Франция есть Франция! «Не совсем, но почти». Ха-ха-ха!

В хмельном веселье немецкие офицеры пели, хлопали Аристида по плечу, пили с ним на брудершафт, показывали фотографии своих жен, уверяли его, что в случае ошибки провидения наступит всемирный потоп, и целовали руку беспрерывно смеющейся Ариане, пока ее запястье не стало лиловым от красного вина.

Вдруг возле стола появился унтер-офицер и подал немцу с моноклем какую-то записку. Тот прочитал ее не сразу, но, прочитав, порывисто встал, поправил китель, застегнул его на все пуговицы и чопорно раскланялся. Лицо его посерело, он процедил что-то сквозь зубы на ухо своим собутыльникам и вышел. Они тоже моментально утратили свою веселость и словоохотливость, помаялись за столом еще несколько минут и, сославшись на то, что им скоро высаживаться, также направились к двери.

Схватив за руку Ариану, не желавшую расстаться со своим бокалом вина, Аристид потянул ее вслед за офицерами. Одного из них он спросил участливо, не может ли каким-либо образом быть полезным своим милым друзьям при их так внезапно возникших затруднениях. В ответ офицер устало пожал плечами, метнул тупой взгляд назад и вяло проговорил:

— На севере прорыв. Мечты о юге придется оставить! Держи, странник, путь на Спарту… — Он усмехнулся и тоже исчез.

Аристид и Ариана вернулись в свое купе. Здесь она как-то странно притихла, а Аристид, напротив, не мог преодолеть охватившего его приступа смеха. И чем больше он смеялся, тем сильнее убеждался в том, что с ним ничего плохого не случится, что он родился под счастливой звездой. И целовал Ариане руки.

Второй день был на исходе, когда поезд наконец прибыл на лионский вокзал. К этому времени у Арианы совсем исчезло досадное раздражение, вызванное бестактным смехом Аристида. Он долго и настойчиво убеждал ее, что смеялся над немцами; однако после своего моментального протрезвления она не находила их такими смешными и все еще сомневалась, не смеялся ли Аристид над ее кратковременным опьянением. Лишь неподдельная предупредительность — то, как он помогал ей надеть пальто, принес забытый в купе шарф, тащил трехпудовый чемодан, а также располагающая решимость, с которой Аристид взял ее за талию и прижал к себе, когда они через узкую дверь выходили с перрона, умиротворили Ариану.

Еще полчаса назад она не собиралась останавливаться в Лионе, а хотела лишь перейти с одного перрона на другой и через несколько часов, поездом, следующим на Шамони, ехать дальше. Там ее ждали; она рассчитывала немного отдохнуть от трудностей военной жизни и работы в парижской больнице. Какое это счастье — не видеть бездыханных трупов, безнадежно больных, голодных людей, судьба которых предрешена, не видеть нервных, крикливых врачей, которые никак не желают примириться со все растущей нехваткой даже самых необходимых медикаментов и вымещают свое раздражение на медицинских сестрах!

Операционная сестра Марго — так в действительности звали Ариану — собиралась несколько недель ничего не делать, а только дышать свежим воздухом, пить парное молоко, вволю спать и совсем не думать о немцах, о войне, вообще ни о чем не думать. Марго была девушка серьезная, высоконравственная.

А какова Ариана? На привокзальной площади ночного Лиона около нее стоял незнакомый молодой человек, галантный, недурной собой. Вместе с десятком других пассажиров они ждали, не вынырнет ли откуда-нибудь такси, ни словом не обмолвившись при этом, куда намерены ехать.

Марго-Ариана старалась не прислушиваться к голосу своей совести. Какой, в конце концов, смысл все время терзать себя тем, что вот теперь ты будешь делать только то, чего потребует от тебя этот человек, лишишься собственной воли, будешь «распущенной девицей», что пора вспомнить о твоем добром воспитании, твоих хороших принципах и т. п. Эти благоразумные рассуждения Марго осточертели, а Ариана совершенно неожиданно для себя просто влюбилась. Везде была война, везде были нужда, голод, отчаяние, страх, страдания. Только страдания, только страх! Нигде не оставалось ни уверенности, ни определенности. Одни лишь зыбкие надежды, чаще всего уже несбыточные, А рядом стоит этот, правда, немного странный, но зато мужественный, совершенно уверенный в себе молодой человек. Он ведет себя так, будто точно знает, зачем живет сам и зачем вообще люди живут на земле. У этого смельчака очень красивые губы, веселые глаза, которые всегда и во всем стараются отыскать слабое место и радостно вспыхивают, если находят таковое. Он несколько дерзок, но очень симпатичен.

Было в нем и еще нечто: рядом с ним Ариана испытывала какое-то необычайное, давно неведомое чувство защищенности. Разумеется, никаких доказательств не существовало, что в случае необходимости этот парень действительно может взять ее под защиту. Но если всегда и всему находить доказательства… А вообще-то одно доказательство уже есть — его поведение во время воздушного налета. Она, такая неопытная, конечно, осталась бы лежать за насыпью и наверняка приткнулась бы тут же рядом с рельсами, где ее могла настигнуть шальная пуля.

Может статься, что этому человеку, который оттащил ее на пятьдесят метров от поезда, она обязана жизнью…

Ариане не запомнилось, как они сели в переполненное такси. Память сохранила другое. Где-то из такси вышли последние пассажиры. Оставшись вдвоем, Аристид и Ариана все еще не знали, куда им ехать. Болтливый шофер, которому, видимо, было чуждо чувство сострадания, с готовностью сообщил, что ни в одном отеле Лиона свободных мест молодые люди не найдут. И тут же добавил, что ему очень бы не хотелось ночью кататься по огромному городу и подвергать себя опасности быть задержанным немецкими патрулями. Он хорошо знает нынешние порядки: патрули могут отобрать автомобиль, а то и пристрелить. По теперешним временам всякое может случиться. Поэтому молодым людям, пожалуй, лучше выйти из такси.

Наконец шофер, остановив машину, грубо спросил:

— Куда же вас все-таки везти?

Аристид наклонился к нему, положил одну руку на плечо, а другую приставил к уху и, доверившись как мужчина мужчине, прошептал так тихо, что Ариана ничего не могла расслышать:

— Подумай-ка хорошенько, нельзя ли как-нибудь помочь влюбленному в его затруднительном положении. Я хотел бы с этой дамой — мы, конечно, не женаты — провести одну, две или три ночи. Где — значения не имеет. Лишь бы нам не мешали и ничего не спрашивали. Понимаешь?

При этом Аристид осторожно, но так, чтобы шофер заметил, сунул ему в карман стофранковую бумажку. Тот помолчал некоторое время, делая вид, будто о чем-то напряженно думает, покачал головой и тоном, которым хотел дать понять, что перемену его отношения не следует ставить в связь с манипуляцией Аристида у бокового кармана, сказал:

— В нормальном отеле вам, конечно, делать нечего. Если бы вы могли довольствоваться, скажем… каким-нибудь домом… м… второго разряда… Конечно, что касается чистоты, то в этом отношении можете не сомневаться. Как говорится, полный порядок! Но это, разумеется, не отель. Кстати, должен предупредить: в то заведение часто наведываются наши дорогие друзья — немцы. Однако они для вас не помеха.

— Если я вас правильно понял, вы хотите поместить нас в пристанище для немцев? — пожелал уточнить Аристид.

— Я ничего не хочу, — огрызнулся таксист, — я только предлагаю. Дом принадлежит французам, которым тоже надо жить. Потому-то в эти скверные времена они и превратили собственное жилище в своего рода отель на час. К документам, разным удостоверениям и тому подобному там особенно не придираются.

— А как обстоят дела с проверками, с полицейским контролем ночью?

Лицо шофера растянулось в понимающей улыбке опытного в таких делах человека.

— Проверок там вообще не бывает. Ни днем, ни ночью. Полиции известно, что туда похаживают эсэсовцы. Кто же посмеет контролировать главных контролеров?

Секунд десять длилось абсолютное молчание. За эти десять секунд Аристид посоветовался с Жюльеном, Бертраном, своим шефом и своей совестью. После чего решительно сказал:

— Везите нас туда.

Эта ночь отличалась от обычных любовных ночей только тем, что возлюбленная, проснувшись, не нашла рядом с собой своего возлюбленного. На ночном столике лежала записка, в которой сообщалось, что крайне срочные и чрезвычайно важные служебные обстоятельства, к сожалению, вынуждают господина инженера расстаться до обеда с его очаровательной Арианой. Привыкший к точности, он ровно в тринадцать часов будет ждать ее в ресторане «Рона», где уже заказан обед на две персоны.

В тринадцать часов и одну минуту Ариана вошла в указанный ресторан. Стоя за толстым стволом акации, она осторожно наблюдала за прибытием Аристида. Ведь мужчины такие ненадежные! Зачем открыто демонстрировать, что ждешь возлюбленного, который, возможно, не придет? И, конечно же, никто, а тем более этот самоуверенный мосье Аристид, не должен заметить даже тени волнения, хотя в минуты ожидания сердце Арианы готово было выпрыгнуть из груди.

Но Аристид был на месте. Теперь-то уж можно войти в ресторан с гордо поднятой головой. Абсолютная пунктуальность, нежный поцелуй руки, искренние извинения и извлеченный из портфеля букетик фиалок, немного, правда, помятых, но опьяняюще пахнувших, быстро стерли с красивого белого лба Арианы недовольные складки. Во время обеда, — ели они без особого аппетита, — Аристид рассказывал, как протекали и чем закончились его переговоры о строительстве нового моста через Сону. В настоящий момент, к сожалению, нет железа для армирования бетона.

Ариана все поняла. Даже то, что сегодня вечером опять состоится деловой разговор Аристида с одним из самых влиятельных промышленников, у которого, как поговаривают, есть неплохие связи с немецкой комендатурой города. Это будет последней попыткой достать столь необходимое железо, отчего в конечном итоге зависят доходы Аристида на ближайшие годы. А это совсем не пустяк.

Недовольство Арианы тем, что сегодня он, возможно, придет поздно, Аристид сгладил поистине диким предложением: сейчас же отправиться на лодке вниз по Роне на тот берег, к небольшому романтическому трактирчику, где еще сохранились последние во Франции запасы куантрекса.

Был солнечный летний день. Ариана, у которой не оказалось в сумочке купального костюма, сидела против Аристида в легоньком шелковом бюстгальтере лимонного цвета. Сильно нажимая на весла, Аристид вел лодку к песчаному берегу.

Перетащив лодку через прибрежную отмель и подтянув ее к берегу, Аристид и Ариана бросились в траву. Он стал осыпать ее поцелуями, говорил какие-то нежные бессмыслицы, чихал, когда она щекотала его травинкой в носу, смеялся, снова целовал и заметил темно-серые грозовые облака, низко нависшие над рекой, лишь тогда, когда по его спине застучали капли дождя, крупные и плотные, как неспелые вишни.

В романтическом трактирчике действительно оказался настоящий куантрекс. Правда, он был несколько слабоват, но зато его можно было больше выпить. Хозяин — упитанный малый с круглым, как шар, животом, с черными кустистыми усищами и такого же цвета сальными волосами, спадавшими на лоб, наливая в рюмки вино, всякий раз глубоко вздыхал, как будто отдавал даром собственную кровь, хотя, разумеется, о получении у него чего-нибудь даром не могло быть и речи. За каждую даже недолитую рюмку сильно разбавленного куантрекса он требовал цену, в три раза большую, чем та, что указана в прейскуранте, висевшем на видном месте. Пожалуй, кроме одного-двух человек, вряд ли кто мог бы сказать, каким и скольким господам служит этот странный трактирщик. Не мог сказать этого и Аристид, хотя знал о нем больше, чем другие посетители.

Заказывая по двенадцатой рюмке, Аристид как бы между прочим спросил толстяка-трактирщика:

— Это правда, если выпьешь дюжину рюмок куантрекса, закат над Роной обязательно будет золотистым?

На какую-то долю секунды глаза хозяина трактира, глубоко скрытые за низко нависшими веками, несколько приоткрылись, но ни единым движением он не выдал себя. После небольшой паузы, тоже как бы между прочим, трактирщик ответил:

— Говорят так люди, но правда ли это, одному черту известно.

— Я больше верю черту, — смеясь, сообщил Аристид.

Толстяк скрылся за баром, принес свежую скатерть и стал застилать другой стол. Он исчезал за баром еще несколько раз и снова появлялся, по-прежнему тяжело вздыхал, когда разливал в рюмки куантрекс, и, казалось, не обращал никакого внимания на столик, за которым, сидели Ариана и Аристид.

Но так только казалось. Примерно через четверть часа трактирщик едва заметно кивнул Аристиду, и тот, извинившись, попросил у Арианы разрешения отлучиться на несколько минут.

В крошечной комнатушке, расположенной тут же за баром, на засаленной плюшевой софе сидел худощавый мужчина со впалыми щеками. Синий берет был надвинут низко на глаза, и можно было разглядеть лишь кончик крючковатого носа, узкий рот с подрагивающими пепельно-серыми усами и костлявый, выдававшийся вперед подбородок. Не говоря ни слова, Аристид сел рядом с этим человеком. Тот, даже не поздоровавшись, сразу же начал разговор:

— От двадцати двух тридцати до двадцати трех на углу Тиссер и Рю-Дюпон. В обычном «panier à salade» марки «ситроен» мы подъедем со стороны моста и свернем вправо. Два вишистских жандарма, пугливые и даже трусливые, трое — пятеро эсэсовцев — точного их числа никто никогда не знает заранее — будут вооружены автоматами. Бертран, Жюльен и еще один офицер прибыли от де Голля из Англии неделю назад — спрыгнули здесь с парашютами. Офицер обо всем узнает только в пути. Сколько у вас будет вооруженных людей?

Аристид не ответил. Неожиданно он сорвал с головы собеседника берет и посмотрел в его серо-голубые глаза. Тот не вздрогнул, не моргнул и даже не пошевелился. Лишь тонкие губы на его худом лице слегка растянулись в добрую улыбку.

— Семь человек, — проговорил Аристид.

— Достаточно. Я спрячусь под сиденьем, у меня оружия нет. Если можно, меня не трогайте.

— И тогда ты уйдешь с нами?

Теперь на Аристида смотрел уже другой человек.

— Кому какое дело, что я захочу? Война еще не кончилась, к нам каждый день привозят новых пленных. Я солдат и так же, как ты, должен быть на своем посту. — Сказав это, он поднялся, протянул Аристиду руку и уже на ходу спросил по-простецки: — А черненькую ты взял с собой для маскировки?

Не дожидаясь ответа, худощавый мужчина вышел из трактира через дверь, ведущую во двор.

Когда Ариана, поджав губки, насмешливо спросила Аристида, что подействовало на его желудок — Рона или куантрекс, — ее возлюбленный рассеянно ответил:

— Кажется, и то и другое. — Он поцеловал девушку в плечо, сунул две стофранковые купюры под пепельницу и вдруг заметил, что Ариану занимает какая-то мысль.

— Подумать только! — обратилась она к Аристиду. — За полдня ни одной полицейской облавы. По теперешним временам это больше, чем мы могли бы желать. Не будем испытывать судьбу — уйдем отсюда.

Он обнял ее за талию, поцеловал еще раз в душистые волосы и повел к лодке, которая слегка покачивалась на прибрежных волнах.

В дом, где они остановились накануне, Аристид вернулся в полночь. Ариана уснула, видимо, просматривая журнал, — он валялся на потертом коврике у самой кровати. Ночная лампа была зажжена. Дыхание девушки с успокаивающей равномерностью поднимало и опускало полуобнаженную грудь.

Несколько секунд Аристид молча постоял на пороге, потом глубоко вздохнул, осторожно прикрыл за собой дверь и повернул ключ. Зеркало возле умывальника отразило бледность его лица.

Раздеваясь, он ощутил тупую боль в левом плече. Мокрая от пота рубашка так прилипла к спине, что сдирать ее пришлось, будто собственную кожу.

Дрожащими пальцами Аристид ощупал багрово-синее плечо, боль в котором с каждой минутой все усиливалась. Левая рука не действовала. Пришлось управляться одною правой.

С большим трудом освободившись от одежды, он еще раз подошел к кровати, низко склонился над Арианой и прислушался к ее дыханию. Убедившись, что девушка спит, достал из заднего кармана брюк, уже висевших на спинке стула, пистолет, тщательно завернул его в темную тряпку, погасил лампу, открыл окно и, по пояс высунувшись наружу, стал толкать платяной вешалкой маленький темный сверток по водосточному желобу влево — под черепицу. Потом тихо закрыл окно и лег рядом с Арианой.

Аристид, конечно, не предполагал, что вечная Ева за всем наблюдала, полуприкрыв свои длинные ресницы. Он осторожно подвинулся к ней и поцеловал в затылок. Левая рука, которой хотелось обнять девушку, совсем не повиновалась ему.

Добрых четверть часа он пролежал с открытыми глазами. Ариана повернулась на другой бок и, как бы невзначай, положила свою правую руку на его раненое плечо. Аристид закусил губу, но не шелохнулся и даже не вздрогнул.

— Больно, мой милый, таинственный Казанова? — тихо и нежно спросила Ариана.

Вероятно, впервые в жизни вопрос женщины лишил его дара речи. Лишь после некоторой паузы он заговорил наконец насмешливым, но каким-то незнакомым ему самому голосом:

— Что с тобой, моя дорогая? Тебе что-нибудь приснилось?

Ариана откинула волосы с его лба и тем же милым голоском продолжала:

— Все в порядке? Сколько у нас времени для себя?

После новой паузы Аристид, к своему удивлению, ответил:

— Все в порядке. А сколько у нас еще времени — это зависит от гестапо. Ты довольна, дорогая?

То, что его «дорогая» довольна, она объяснять не стала. Ариана молча поднялась с постели, принесла мокрое махровое полотенце и осторожно положила ему на левое плечо. Затем она открыла окно и, высунувшись из него, ручкой зонтика отодвинула темный сверток дальше на добрые полметра, под самую черепицу крыши.

Когда Ариана опять легла рядом, Аристид спросил, как она «застукала» его. Вместо ответа девушка сказала:

— На случай, если они придут, запомни: мы поселились здесь вчера в десять часов вечера и ни на минуту никуда не выходили. При необходимости это может подтвердить швейцар.

Резким движением Аристид повернул голову. Теперь Ариана задавала вопросы ему, и в голосе ее впервые прозвучали нотки беспокойства:

— Тебя кто-нибудь видел, когда ты ночью возвращался домой?

— Нет, но…

С облегчением вздохнув, Ариана прервала его:

— Тогда все хорошо. Швейцар ничего не скажет. Об этом я позаботилась. Как ты себя чувствуешь?

Чувства Аристида были неопределенны: счастье и стыд, душевный подъем и сильные боли в плече, а кроме того, любовь и ощущение опасности. Кто эта женщина? Что он знает о ней? Что она сама думает обо всем этом?

Он молчал, и она истолковала его молчание правильно. Спустя несколько минут заговорила снова:

— Не ломай голову. Ничего плохого ты не сделал. Все было правильно, дорогой мой инженер-мостовик. Ты забыл только одно. Кроме платьев и любви, женщины знают толк и еще кое в чем. В это смутное время вы, «умные мужчины», со всей определенностью поделили французов на три категории: сотрудничающие с нацистами предатели, тряпки и патриоты. Мне, потому что я женщина, ты, конечно, не позволяешь определить, к какой категории отнести тебя. А о том, к какой категории причисляешь ты меня, я и говорить не хочу. Признайся, в этом есть что-то жалкое и несправедливое.

Он признался в этом с радостью и той пылкостью, которую позволяло его раненое плечо.

В то время как через узкое чердачное окошечко к ним в комнату вторгся истошный вой немецких полицейских машин, а внезапные автоматные очереди, доносившиеся с разных направлений, выдавали нервозность оккупантов, Аристид прочитал в глазах своей отважной соратницы желание больше узнать о событиях этой ночи. Но она и так уже знала слишком много.

Что же ему делать? Продолжать хитрить? Он этого не мог, да и она не поверила бы теперь его хитростям. А говорить правду он не имел права. Помимо того, что строгое молчание о боевом задании — закон партизана, каждое лишнее слово в случае их ареста, которого следовало ожидать с минуты на минуту, могло стоить жизни и ей и ему. Но как ей доказать, что его молчание не означает недоверия к ней?

Когда он начал распространяться о конспирации, о долге, о дисциплине, она ладонью мягко закрыла ему рот и с дружеской иронией сказала:

— Тебе нельзя напрягаться. — Затем сменила компресс на его плече и бодро продолжала: — Я уверена, что они не найдут тебя. Лион — город большой, попробуй отыщи.

У Аристида потеплело на душе, он притянул к себе девушку, тело которой предательски затрепетало, и шепнул ей на ухо:

— Они смогут меня найти, если прочешут все дома Лиона. И если это случится, мы им скажем, что я твой любовник, что я пьяный ударился в темноте плечом о железные перила этого дворца. Случилось это вчера вечером ровно в двадцать два часа. Как ты думаешь, получится так?

Ариана лежала на спине и широко раскрытыми глазами смотрела в серый, потрескавшийся потолок.

— Если все, что ты делал до сих пор, получалось, то получится и это.

Аристид хотел опять притянуть к себе Ариану, но она мягко отвела его руку. Отказавшись от своего намерения, он стал воспроизводить в памяти ход налета, о котором с такой радостью рассказал бы ей.

…Его товарищи из лионской организации маки расположились в подъездах и за выступами стен. Когда тюремная машина с небольшим запозданием свернула в улицу, патриоты на мгновение растерялись. Перед ними был не «ситроен», а небольшой бронетранспортер «рено». Остановить его огнем стрелкового оружия невозможно.

Способность Аристида быстро ориентироваться в обстановке подсказала единственно правильное решение: притворившись пьяным, нетвердым шагом перейти улицу перед самыми колесами машины. Водитель, подготовленный ко всякого рода случайностям, резко затормозил, чтобы не сбить подвыпившего человека. Аристид отпрянул назад, но тут же, громко икая, проворно вскочил на подножку, чтобы необычайным образом выразить человеколюбивому шоферу свою необычайную благодарность. Это, конечно, пришлось не по вкусу сопровождавшим машину эсэсовцам. Сидевший рядом с шофером детина, не говоря ни слова, ударил Аристида прикладом автомата. Метил он в голову, но угодил в плечо. От боли Аристид слегка вскрикнул, однако рук не разжал. Ударить его вторично специалисту по стрельбе в затылок не удалось. Выигранное время позволило пяти партизанам — двое прикрывали подходы к улице — атаковать машину с арестованными, уничтожить всю эсэсовскую охрану и разоружить жандармов. Противник Аристида уже нацелился было выстрелить в него, но в тот же миг меткий выстрел в голову отправил немца к праотцам, в царство Одина.

Аристид передал Бертрана и Жюльена одному здоровенному лавочнику, который на заблаговременно подготовленной старой колымаге для перевозки мяса доставил их вместе с коровьими и свиными тушами в верховье Роны.

Офицера и еще четырех освобожденных смертников два партизана провели к реке и на пароме переправили на другой берег. Там каждый из них должен был сам решить, что ему делать дальше.

Крючконосому шоферу в берете тоже повезло — удалось найти спасительное укрытие под сиденьем. И если бы сидевший рядом эсэсовец в смертельной борьбе не отдавил ему три пальца на правой руке, он мог бы считать, что вышел из этой передряги целым и невредимым. С другой стороны, это легкое, хотя и болезненное ранение давало некоторые преимущества: жалкий вид воющего от боли человека, вышедшего из бронетранспортера навстречу примчавшейся команде вооруженных до зубов немецких «спасителей», повышал доверие к храброму помощнику партизан.

Вся операция длилась не более двух минут, и ни у кого не оказалось времени даже для благодарственного возгласа: «Merci, camarades!» Излияние чувств пришлось принести в жертву жизненной необходимости дорожить каждым мгновением.

Зато теперь Аристида согревали сознание успешно выполненного задания и присутствие рядом — пусть хоть непродолжительное — женщины, кожа которой пахла миндалем и которую, кто бы она ни была, с полным правом можно назвать настоящей француженкой. Это расслабило его мускулы и успокоило перенапряженные нервы. Он погрузился в глубокий сон.

А в девять утра за завтраком наша необычная парочка узнала от ироничного официанта, что между полночью и рассветом все отели Лиона подверглись повальной проверке.

— Только наш коллаборационистский бордельчик оставили в покое, — балагурил официант. — И правильно сделали. Иначе они насобирали бы здесь слишком много собственной пьяной дряни. Сегодня ночью у нас почивал даже один очень важный гусь из гестапо.

Человек в форменной красной фуражке прокричал:

— Осторожно! Отойдите от поезда!

Ариана, вскочив на подножку вагона, обхватила руками голову Аристида и заглянула ему в глаза:

— То, что тебя направили в логово льва, как выяснилось, рассчитано было правильно. То, что я могла бы быть тебе полезной для алиби, тоже рассчитано неглупо. Возможно, мы с тобой больше не встретимся. Поэтому ты можешь сказать мне правду, если я спрошу: все было заранее рассчитано?

Подпольный Казанова поцеловал Ариану в губы и честно признался:

— Нет.

Ариана спрыгнула с подножки и медленно пошла рядом с тронувшимся поездом.

— Меня зовут Марго, — быстро и просто сказала она на прощание. — Я работаю операционной сестрой в больнице Пастера. Через две недели буду в Париже.

Аристид нагнулся к ней и прошептал на ухо:

— Я тебя не забуду. Самое позднее в день перемирия буду ждать тебя с орхидеями на пороге больницы Пастера.

Поезд пошел быстрее. Марго осталась.

Перевод А. Артемова.