В одном еще как нельзя лучше сходились достойные друг друга компаньоны: и Хмуров, и Пузырев любили покушать.

Иван Александрович, всегда, еще с детства, лакомый, за последние годы находил все большее наслаждение за трапезою и начинал уже, несмотря на сравнительную молодость свою, ставить тонко, но обильно сервированный стол на первый план перед всеми иными жизненными наслаждениями.

Бывало, даже и в тяжелые времена он, не задумываясь, жертвовал с трудом добытую красненькую на угощение своей требовательной персоны.

Что касается Ильи Максимовича, то и во всем остальном, а не только в этом одном, он обладал гораздо большею силою воли, нежели приятель и товарищ его по делам Хмуров.

Тем не менее при случае, да когда еще предлагалось покушать на славу не за свой собственный счет, он от приглашения и не думал отказываться.

В коляске Хмурова доехали они до знаменитого и всем известного ресторана.

Теперь Иван Александрович уже не стеснялся открыто показываться с Пузыревым, так как Илья Максимович прилично оделся, правда не у первоклассного портного, а купил все готовое, но экипировка была новенькая и выглядела вполне удовлетворительно.

Приятели сняли свои пальто внизу, в швейцарской, и поднялись во второй этаж. Дверь со стеклами на лестнице точно по волшебству распахнулась перед ними сама, так как ее за шнур снизу потянул предупредительною рукою один из швейцаров, и они прошли мимо кланяющихся буфетчиков и распорядителей в общий зал, где стоял знаменитый Шварцвальдовский оркестрион.

Благообразные половые, в традиционных белых полотняных костюмах, высматривали точно на подбор, и Хмуров невольно подумал, что вид их куда опрятнее фрачных официантов других ресторанов.

Молодцы, сейчас же распознав в особенности в Хмурове, и ранее бывавшем здесь, хороших гостей, почтительно засуетились около избранного ими стола.

— Ну, как ты думаешь? — спросил Иван Александрович, взяв карточку и бегло просматривая ее.

— Заказывай ты, — ответил Пузырев, — а уж если что не так, я переменю.

— Изволь.

Он прочитал всю денную карточку от начала до конца внимательно, передал ее Пузыреву и сам сказал:

— Я бы не прочь сделать таким образом. Водку ты будешь пить, или нельзя ли без водки обойтись?

— Признаться, рюмку или много две не мешало бы по случаю осенней погоды пропустить, — ответил Илья Максимович.

— Хорошо. В таком случае только вот что, — обратился Хмуров к половому, — принеси нам листовочки на смородинных почках и дай нам английской горькой.

— Я хинную люблю, — сказал Пузырев, внимательно следя за распоряжениями товарища.

— И хинная вещь невредная, но тогда английской горькой, пожалуй, и не надо.

— К закуске балычка не прикажете ли, или, может быть, салат оливье? — спросил половой, желая прислужиться, но не попал во вкус.

— Надоел мне твой салат оливье! — ответил ему Хмуров. — Нет, ты вели нам несколько копчушек в духовой шкапчик на сковородочке поставить, да так горяченькие и тащи сюда.

— Слушаю-с.

— Постой, к закуске этого мало, тем более что с ними надо осторожно обращаться, не то на целый день воспоминания будут.

— Семги тогда не позволите ли? Отменная получена-с, — снова предложил половой.

— Нет, а вот что ты сделай: спроси мне на кухне штуки четыре fonds d'artichaux, понимаешь?

— Понимаю-с, одни то есть донушки от артишоков-с изволите приказывать?

— Да, но холодные. К ним одно крутое яйцо, мелко нарубленное, и немножко эстрагону. Подашь масло и уксус, я сам заправлю по моему вкусу.

— Слушаю-с.

— Это что-то новое? — спросил не менее полового удивленный Пузырев.

— Ну, вот увидишь, какая это идеальная закуска к водке, — сказал Хмуров и снова, обращаясь к половому, продолжал свой прерванный заказ: — Другой закуски нам не надо никакой…

— Икорки зернистой тоже не прикажете? — спросил все-таки тот.

— Не прикажу. Слушай меня и не перебивай. На первое ты нам подашь лососину в соусе раковом, и чтобы соусу побольше было… Ты, Илья Максимович, против этого ничего не имеешь?

— Ничего.

— А на второе…

— Дупеля не позволите ли?

— Да оставь ты меня, пожалуйста, со своими советами и слушай, что я тебе говорю…

— Виноват-с…

— Ну вот то-то же и есть. Прикажи главному вашему, старшему повару самому, наблюсти за этим: взять трех крупных сибирских рябчиков, грудки пополам разделить, из черного мяса, печеночек и так далее нарубить, протереть почти как пюре и сделать вроде маленьких котлеточек, немного сладкого мяса, шампиньонов и побольше крупных, толсто нарезанных трюфелей… Все заправить мадерой, но не перебодрить…

— Сальме, стало быть, из рябчиков? — переспросил половой.

— Ну да, сальме из рябчиков, только не забудь, как я люблю: и мясо сладкое, и шампиньоны, и трюфели…

— Салат прикажете?

— Салат? Нет, пожалуй, не надо. Иди, заказывай.

Обращаясь к Пузыреву, на лице которого блуждала улыбка одобрения, он спросил:

— Ты как думаешь?

— Заказано недурно, если так же будет исполнено, то и желать лучшего ничего нельзя. Но вот вопрос: пить что будем? Чем, то есть каким пойлом, ты меня угощать станешь?

— Видишь ли? Красное после рыбы не идет, непременно надо белое…

— Само собою…

— И я не знаю, как ты находишь, а хороший рейнвейн было бы недурно.

— Что же, пожалуй!

— Если бы ты на водке не настаивал, я бы совсем иначе распорядился.

— А например?

— Я предполагал сперва так сделать: хорошего сухого хереску полбутылочки, а именно рюмку, да за зернистой икрой, а вторую за рыбой, потом уже, при сальме из рябчиков, хорошего бургонского…

— Все равно, теперь заказано. Надо вино выбрать заранее. Рейнвейн в лед надо поставить. Терпеть я не могу, когда рейнвейн не достаточно холоден.

— Ну еще бы! — согласился и Хмуров. — Я тут пивал одну марку, отменное винцо, и не из самых дорогих. Помню, что-то около восьми рублей бутылка…

Он стал искать в карточке вин. Половые все с большим почтением готовили приборы и усиленно хлопотали. Обоим гостям хотелось есть, и они поторапливали их. Приказано было подать копчушки раньше, так как заказанные сердцевинки артишоков приходилось подождать. Но вскоре все было подано, и приятели чокнулись сперва листовкою, а потом и хинною. Решено было более двух рюмок не пить, а перейти к вину. Рыба оказалась прекрасною, соус к ней тоже, а в отношении сальме из рябчиков повар превзошел самого себя. Только заказано было слишком много, и Хмуров с Пузыревым всего доесть не могли: достаточно было бы и двух рябчиков.

Между тем бутылка доброго старого рейнвейна была допита до дна, а от вкусной, несколько пикантной еды жажда только увеличивалась.

— А что бы ты сказал, — спросил Хмуров Пузырева, — если бы мы теперь с тобою распили бутылочку шипучки?

— Только не сладкого.

— Изволь.

Хмуров подозвал человека и приказал подать бутылку шампанского полусухого. Но он любил закончить еду по всем правилам и без последнего сладкого блюда ни в обед, ни в ужин обойтись не мог. Он заказал себе пунш глясе, тоже поданный превосходно, так что даже Пузырев, сперва утверждавший, будто все это бабьи капризы, соблазнился и последовал его примеру.

Все время еды приятели мало говорили о делах, а всецело предались испытываемому наслаждению. Но когда шампанское было окончено, когда все со стола прибрали и люди постлали новые, снежной белизны, салфетки, когда наконец был подан кофе и коньяк Мартель, у Хмурова развязался язык.

Порешив раз снова сойтись с Пузыревым и вместе с ним совершить обман для получения из страхового общества солидного куша денег, Иван Александрович стал, так сказать, сам льнуть к прежде отверженному другу, уже вследствие той простой причины, что сознавал в нем неоспоримую силу.

Да и Илья Максимович в самом деле ни на единую минуту не терял перед Хмуровым своего превосходства и держал себя с некоторою гордостью, вызывавшею в более слабой натуре и почтение и откровенность.

Вкусная еда с приличным возлиянием дорогого и неподдельного вина еще более расположили Хмурова к беседе, и за кофеем он вдруг сказал своему другу:

— Я и сам, брат, сознаю, что лучшее в мире все-таки свобода! Разве подобные нам с тобою натуры созданы для тихих радостей семейной жизни? Никогда! Нас манит неизвестность завтрашнего дня и новизна ощущений. Однообразие для нас с тобою равносильно смерти, и я уверен, что ты, как и я, сбежал бы от миллионов, если бы пришлось включить при них свою жизнь в рамки ежедневного семейного порядка и домашнего однообразия. Вот почему я себе простить не могу моей первой женитьбы…

— И вот почему, — добавил насмешливым тоном Пузырев, — ты готов бы был хоть сегодня развестись со своею первою женою и жениться на Мирковой!..

— Не говори, нет, не говори этого! — воскликнул Хмуров. — На Мирковой жениться было бы полезно только с одною целью: подхватить ее денежки да добиться тогда свободы, хотя бы в Америке, где бы то ни было, но свободы…

— Ты увлекаешься.

— Почему это? — спросил Иван Александрович, наливая и себе и компаньону по новой рюмке финьшампани.

— Вспомни только, что ты говорил и о чем мечтал при своей женитьбе на Ольге Аркадьевне!

— Так что ж из этого?

— Из этого следует, что думаешь поступить так, а выходит на деле-то, когда свяжешься с тобою, совсем иначе. Ты ведь и с Ольгою Аркадьевною храбрился да уверял, будто бы все к рукам приберешь, а вместо того сам ей так в руки попался, что она теперь только вот на пороге этого ресторана покажись — и пропала вся твоя веселость.

Хмуров хотел было что-то сказать в объяснение, но Пузырев ему говорить не дал и даже рукою махнул.

— Вот в том-то и дело, — сказал он, — что с бабами совсем не так легко связываться, как многие думают, и найдется немало женщин, которые в обиду себя не дадут…

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Да чего смотреть-то? Живой пример налицо, слава Тебе Господи!

— Это кто, Ольга, что ли?

— Хотя бы и Ольга Аркадьевна! Разве я не правду говорю.

— Все от того зависит, как на вопрос смотреть, — сказал Хмуров. — Ольга Аркадьевна, начать с того, никогда никакими миллионами не обладала, а все состояньице ее, когда я на ней женился, равнялось восьмидесяти тысячам…

— Что ж из этого?

— А то, что игра не стоила свеч. Мне просто-напросто даже не стоило рисковать…

— И, однако, ты рискнул!

— Да, по моей собственной глупости и неосмотрительности, — ответил горячо Хмуров. — Но я теперь умнее и уже никак не попадусь…

Пузырев закурил дорогую ароматическую сигару и, помолчав несколько, сказал совсем иным, серьезным голосом:

— Во всяком случае, спекуляции на смерть я не одобряю и в благополучный их исход не верю.

— Я могу тебе назвать примеры, где люди с характером и твердою волею умели провести дело до конца и, даже при всеобщем подозрении, выйти сухими из воды. К тому же и твое страховое дело, что это, скажи мне на милость, как не спекуляции на ту же смерть?

— Извини, пожалуйста, — ответил, снова насмешливо улыбаясь, Пузырев. — Я в данном случае никакого зла не причиняю личности, а напротив, беру субъекта, которого к жизни вернуть невозможно, и всячески стараюсь облегчить его последние дни. Общество же, при своих колоссальных операциях, даже и не почувствует моей ковки на какие-нибудь жалкие шестьдесят тысчонок!

— Ну, эту мораль ты пойди прокурору докажи в случае, если дело не выгорит, и тогда увидишь, что он тебе скажет.

— Типун тебе на язык!

— А я, — продолжал Хмуров, — в моем деле с Мирковой совсем другого опасаюсь.

— А например?

— Я потому не могу с нею привести в исполнение моих широких замыслов, что мне на пути стоит помехою моя первая женитьба, а не будь этого…

— Скажи мне, пожалуйста, одно, но только по чистой совести: Миркова до брака не сблизится с тобою?

— Она считает меня вполне свободным и независимым.

— Это не ответ.

— Напротив, из этого следует, что иначе как на жениха своего она на меня и не смотрит.

— В таком случае, — сказал Пузырев, — мой тебе совет: все порвать и далее этой опасной игры не вести.

— А если я достану бумаги, чтобы с нею обвенчаться, и потом немедленно со свадьбы увезу ее за границу?

— Будь настороже.

— Легко сказать, когда соблазн так велик! — воскликнул Хмуров.

— Отойди от него, пока еще есть время. Ты берешь на себя слишком опасную роль. Двоеженство карается лишением всех прав состояния и ссылкою на поселение в Сибирь. То же, что я тебе предлагаю, безопаснее. Тут и комар носа не подточит…

— Конечно, оно так, — соглашался Хмуров, — только надо взвесить и другую часть вопроса.

— Какую это?

— Ту, что с одной стороны предполагаются миллионы, а с другой — всего тридцать тысяч. Разница заметная!

— Согласен. Но сам ты мне сейчас говорил о твоей ненависти к зависимости. Причем имей в виду, что тридцать тысяч будет не у одного тебя, но и у меня, а вдвоем, с такими деньгами, мы за границею чудес натворим и все карманы опустошим. Слушайся меня: бросай под каким бы то ни было предлогом свою Миркову, не то добра не выйдет…

— Пойми, что этого сделать нельзя! — сказал наконец Хмуров.

— Но почему же?

— Я взял у нее денег.

— Сколько?

— Да сколько бы ни было, это все равно, только отдать я их ей не могу.

— Послушай, скажи мне только одно: сам-то ты понимаешь, какую опасную игру ты с нею ведешь?

— Да как не понять?

— Веришь ты, что со мною можно безнаказанно деньги нажить?

— Ну так что ж?

— В таком случае спасайся. Я берусь все устроить. Такие вещи надо делать безотлагательно.

— Не бежать же мне!

— Нет, именно бежать, и чем скорее, тем лучше! Спроси счет, поедем к тебе, и я тебе все разъясню.