Пока с одной стороны волновались Савелов и Огрызков, с другой — продолжал свои хлопоты Илья Максимович Пузырев — главное действующее лицо описываемой истории.

Оказывалось, что застраховать себя, да еще в довольно значительной сумме, совсем уж не так-то легко.

Начать с того, что в обществе «Урбэн» существовало правило подвергать каждого страхующегося в более или менее солидной сумме предварительному осмотру двух врачей.

Правда, оба представителя науки, невзирая на предупреждение инспектора Шельцера о двукратно сорвавшемся с уст нового клиента замечании относительно какой-то тревожной боли в груди, нашли его совершенно здоровым; но полис все-таки не мог быть сейчас же выдан.

— Почему же? — поинтересовался узнать Пузырев, которому не терпелось выехать с больным Григорием Павловичем Страстиным в Крым.

На вопрос этот инспектор Шельцер дал следующее вполне понятное объяснение:

— Мы здесь в Москве представляем только, так сказать, агентуру французской компании страхования жизни, резиденция которой в Париже, а управление для всей России — в Санкт-Петербурге. Теперь мы пошлем акт вашего медицинского осмотра в Петербург на утверждение, оттуда он будет переслан в Париж, и уже из Парижа вы получите подлинный полис.

— Но позвольте, — взмолился Пузырев. — Это может продлиться Бог весть сколько времени!

— В любом случае не более двух недель, — ответил господин Шельцер.

— А пока я связан по рукам и ногам? Я никуда из Москвы двинуться не могу?

— Напротив, вы свободны как ветер. Мы выдадим вам так называемое временное свидетельство, столь же действительное в случае какого-либо несчастия, как и самый полис.

— Я, стало быть, могу ехать в Крым? — спросил Пузырев.

— Куда вам заблагорассудится и куда только прикажете, туда мы вам и вышлем полис.

— Это прекрасно. Но вот еще вопрос: вы как-то говорили мне, что именная передаточная надпись на полисе может вызвать осложнения при получении страховой суммы в случае смерти застраховавшегося.

— То есть затруднения эти зависят не от нас, то есть не от общества «Урбэн», — пояснил инспектор, — а от тех формальностей, которые требуются подлежащими властями при засвидетельствовании этого получения.

— То есть какие же формальности именно нужны?

— Бывали случаи, что требовалось, например, утверждение в правах наследства.

— А как же лучше сделать?

— Лучше всего, Илья Максимович, и уж, конечно, совершенно бесспорным является полис с бланковою надписью застраховавшегося. Этой надписи совершенно достаточно, чтобы застрахованная сумма была выдана предъявителю полиса.

— Стало быть, на этом и порешим. Позвольте вам внести деньги за полугодие и получить это так называемое временное свидетельство.

Между тем в конторе все было кончено, заготовлено и Пузыреву оставалось только уплатить деньги да получить свое временное свидетельство.

Его поздравили с окончанием дела, и он уехал, во всяком случае еще более довольный, нежели те, с кем он простился.

Теперь ему уже незачем было оставаться в Москве. Подлинный полис ему перешлют, куда он укажет. С радостной вестью отправился он к своему больному.

Григорий Павлович Страстин в качестве больного такого рода недугом, при котором человек до последней минуты все еще живет надеждою и самообманом, ждал с нетерпением, когда наконец Пузырев объявит ему радостную весть об отъезде в Крым.

В последние же дни, вероятно благодаря уверенности в скором переселении на юг, Григорий Павлович чувствовал себя значительно лучше.

По крайней мере, он ободрился и повеселел, а теперь, при входе к нему Пузырева, глаза его искрились ярче, хотя и пылали, по мнению опытного наблюдателя, болезненным блеском.

— Ну что, Илья Максимович? — спросил он с плохо скрываемым любопытством. — Как ваши дела?

Он дышал тяжело, прерывисто. Но Пузырев с умыслом заметил ему, прежде чем ответить на вопрос:

— Вы сегодня, чтобы только не сглазить, слава Богу, выглядите молодцом. Видно, ночь поспокойнее провели?

— Да, я спал после ваших порошков, — ответил больной. — Хорошие порошки, успокоительные. Где вы их добыли?

— Знакомый доктор прописал. Ну, батенька Григорий Павлович, радуйтесь теперь. Все дела мои кончены, деньги на нашу дорогу мною получены, и завтра же мы с вами двинемся по Курской дороге.

— Илья Максимович! Да неужели? Боже, какое облегчение! Благодарю, благодарю вас!

— Не меня надо благодарить, — скромно ответил Пузырев, — а другого…

— Конечно, вы правы, но все-таки все сделано вами. Богач-благотворитель обо мне и не знал бы ничего без вашего участия. Итак, завтра мы отправляемся!

— Да, в три часа дня, с почтовым поездом. Он идет несколько дольше скорого, но вам и не совсем здорова была бы чересчур быстрая езда.

— Конечно, конечно.

Больной заволновался и, вставая с кресла, в котором проводил эти последние дни, как надежды вновь придали ему хоть немного силы, сказал:

— Надо укладываться.

— И не думайте! Все сделаю я сам. Вам совершенно лишне себя утомлять.

— Какой вы добрый! Брат родной не мог бы выказать более заботы, нежели вы. Чем и когда отслужу я вам это?

В последних словах Страстина вдруг зазвучало сомнение. Пузырев поспешил успокоить его.

— Полноте, пожалуйста! Случай приведет — и отблагодарите, да еще как.

Сам же он думал в это время про себя не без иронии: «Знал бы ты только, какую я от тебя благодарность жду, так сомнение скоро бы тебя оставило. Да к чему только тревожить тебя? Живи хоть последние недели, отсчитанные тебе здоровьем и судьбою, в покое и холе, бедняга!»

А вслух он спросил:

— Где ваше белье? Вы сидите в кресле и только приказывайте да присматривайте, как я буду ваш чемодан добром вашим упитывать. Вот в комоде мягкое белье, — продолжал он, доставая вещи. — Оно пойдет на дно чемодана; крахмальное же сверху.

Он подумал, что вряд ли в крахмальном встретится надобность.

— Затем сюда уложим вашу одежду. Что вы в дорогу хотите надеть?

— Я думаю так и ехать, в чем я сейчас, — ответил Страстин.

— И прекраснейшее дело! Стало быть, все остальное можно укладывать?

— Да, пожалуйста! Но, право, мне ужасно перед вами совестно.

— Это вы бросьте.

Он продолжал свое дело и по окончании его несколько раз переспросил, все ли и не забыто ли что? Потом он запер чемодан и присел.

— Хозяйке за квартиру я сейчас все уплачу. Вы же сегодня займитесь чем можете, почитайте хоть, если вам лучше и это вас не слишком утомляет…

— Я бы хотел проехаться по Москве. Так хочется до отъезда побывать в тех улицах, по которым я прежде, бывало, совсем здоровым бегал бодро и весело, — пояснил он свое желание.

— Холодновато сегодня.

— Я закутаюсь потеплее, притом дорогою не буду говорить.

— Хорошо. Только в таком случае я найму вам извозчичью карету…

— Что вы, что вы? Опять какой расход из-за моей прихоти! — испугался Страстин.

— Расход пустой, о котором и говорить не стоит, — остановил его Пузырев. — Через четверть часа у ворот вас будет ждать карета. Смотрите не простудитесь. Да не хотите ли, чтобы и я с вами поехал?

— Пожалуйста!

Интонация была не только искренняя, но в ней слышалась даже радость предложению. Явившееся было у Пузырева подозрение мигом исчезло: он уже не опасался более, как бы его больной куда не заехал, и через полчаса они катили вместе по Арбату в наемной карете.

Потом кучер свернул в один из многочисленных переулков.

Странным показалось Пузыреву, зачем это Страстину понадобилось сюда ехать? Но вскоре дело разъяснилось.

— Прикажите кучеру остановиться, — попросил больной.

— Что вы хотите делать? — спросил его Пузырев. — Кто тут живет?

— Не беспокойтесь, я из экипажа не выйду, нет. Я только хотел показать вам дом, в котором жила девушка, взявшая мое сердце и, быть может, мою жизнь… Теперь она замужем, а я…

Он не выдержал и, взяв руку Пузырева, в сильном волнении сказал:

— А теперь пускай кучер едет. Я еще раз хотел увидать этот дом, в котором тщетно надеялся найти счастье. Поедемте.

Григорий Павлович Страстин более не распространялся о пережитом им горе, да и Илья Максимович не расспрашивал его. Он давно уже знал кое-что из его романа и предполагал даже, что вся эта печальная история и являлась главною причиною его неизлечимого недуга.

Кучеру наемной кареты было приказано ехать домой, но дорогою Страстин попросил своего спутника:

— Нельзя ли, Илья Максимович, еще проехать нам по всему Кремлю? Хочется хоть ночью, при лунном свете, взглянуть и полюбоваться на гордость и красу Москвы.

Конечно, и это желание было исполнено. Наконец вернулись домой. Больной даже от столь короткой прогулки в закрытом экипаже, а может быть, и от волнения чувствовал некоторое утомление и вскоре лег.

— Постарайтесь заснуть, — советовал ему Пузырев, — и если есть, то примите-ка на ночь еще один мой порошок. Завтра в путь, и надо для этого быть бодрым. Я тоже отправлюсь к себе, уложу с вечера мои скудные пожитки да завалюсь пораньше.

— Какой вы добрый! Чем и когда отблагодарю я вас за все? — повторял уже неведомо в который раз расчувствовавшийся Страстин.

На другой день действительно с почтовым поездом Курской железной дороги ровно в три часа дня они оба выехали на благодатный юг. Места у них были во втором классе, и дорогою Пузырев старался окружить больного возможным комфортом.

По приезде на место Илья Максимович немедленно побежал искать приличное помещение, не желая жить все время в гостинице.

Он удачно попал, по указаниям местного извозчика из крымских татар, на недурную квартирку со скромной, но приличной обстановкой. Квартирка помещалась в совершенно особом флигельке, состояла из трех комнаток, к ней прилегал небольшой садик, а что касается продовольствования, то хозяева взялись доставлять своим постояльцам обед из двух блюд и ужин из одного за сравнительно добросовестную цену.

Хозяева эти состояли из вполне приличной семьи, поселившейся сюда ради благоприятных климатических условий. Он, то есть глава семьи, что-то писал и куда-то каждый месяц отсылал под заказною бандеролью, взамен чего обыкновенно недели через две им получались по почте книги и денежные повестки почти всегда рублей на двести. Она, то есть хозяйка, была молода, симпатична и всегда улыбалась. По утрам она хлопотала по дому и, видимо, много времени посвящала кухне, а вечером она либо уходила с мужем, либо сидела перед домом рядом с ним и любовалась на море, быстро чернеющее и загадочно шумящее с наступлением ночи.

— Я должен вас предупредить, — сказал ей Пузырев, когда они порешили все остальные вопросы, то есть о деньгах, о пище и т. д., - что мой сожитель — мой друг и что на обязанности моей лежит охранение его от всяких беспокойствий. Вот наши паспорта. Меня зовут Григорием Павловичем Страстиным, а его Ильей Максимовичем Пузыревым. Да, да, я именно об этом вас предупреждаю, чтобы как-нибудь не перепутать, и прошу вас, как лично, так и через прислугу, всегда за всем обращаться исключительно ко мне. Мой бедный больной друг, Илья Максимович Пузырев, должен находиться вне каких бы то ни было забот, и я даже не намерен допускать к нему прислугу, тем более что в его болезненном состоянии так возможна раздражительность. Прошу же всегда и во всем иметь дело исключительно со мною, вашим покорнейшим слугою. Меня зовут Григорием Павловичем Страстиным.