Нечего и говорить о том, что в назначенное Хмуровым время к нему аккуратно и без опозданий стучался в номер фактор Леберлех.

— Вот какого рода дело, — Иван Александрович приступил прямо к сути, едва вошел еврей и, по привычке, остановился в почтенном расстоянии, около двери. — Я хочу не только удивить панну Брониславу Сомжицку, но хочу поразить и всю Варшаву своею щедростью. Сходи за твоею приятельницею, и пусть она сейчас же, с тобою вместе, явится сюда со всеми своими сокровищами. Я решаюсь-таки наконец купить у нее хорошее бриллиантовое колье тысячи в три…

Можно было подумать, что Леберлеху свалилось с потолка к ногам состояние, так низко поклонился он ясновельможному пану. Через минуту он уже пересекал Саксонскую площадь и лупил, хотя и пешком, что было силы, куда его послали.

На продажу Хмурову бриллиантов в столь крупную стоимость он смотрел как на лучшее дело в мире, ибо вряд ли когда доводилось бедняге зарабатывать за одну комиссию целых триста рублей.

Но, вернувшись в гостиницу менее чем через полчаса, разумеется, в сообществе с известною торговкою драгоценностями, Леберлех был встречен рядом разочарований. Начать с того, что Ивана Александровича он в номере уже не застал. Конечно, и Леберлех, и его спутница для совершения столь серьезной сделки готовы были прождать в коридорах хоть до ночи, но вскоре им было объяснено, что они более не нужны.

Это последнее заявление привело Леберлеха в такое глубокое уныние, что бедняга чуть не лишился рассудка.

Он все еще надеялся на какое-либо недоразумение и уговаривал свою спутницу не удаляться, а ждать, так как должен же был ясновельможный пан когда-нибудь вернуться к себе в отель и тогда все не замедлит выясниться.

Старуха и сама-то не желала уходить от покупателя, уже трижды оправдавшего возложенные на него надежды, и со свойственным ее нации терпением решилась последовать приглашению Леберлеха. С видом невозмутимейшего подчинения воле судьбы и обстоятельств присели они в одной из оконных ниш огромного коридора и поставили на пол, у ног своих, с одной стороны ящик с крупными драгоценностями, а с другой — с более мелкими.

Леберлех то похаживал по дорожке, тянувшейся длинной лентой по всему коридору, и в томительном неведении вздыхал, то подходил к старухе и совершенно бесполезно повторял вопрос о том, что же все это может означать?

Так прошло, во всяком случае, более часа, показавшегося, впрочем, волнующемуся Леберлеху полуднем. Он укорял себя, и ему все думалось, что он слишком долго бегал за старухою, тогда как по важности случая не грех бы было взять и извозчика.

Вдруг размышления его были прерваны появлением в нескольких шагах от него того, кого столь нетерпеливо ждал.

Чувства огромной радости и страха, чем же это все кончится, и усиленного сознания своей личной виновности сразу овладели бедным фактором. Он залебезил перед ясновельможным паном, точно жалкий преданный пес, чующий, что хозяин не в духе, и готовый перенести от него всю жестокость его ударов. А ясновельможный пан был действительно чем-то недоволен.

По знаку Леберлеха еврейка встала на его пути, но он даже и головой-то не кивнул в ответ на ее поклон, а самому фактору только строго сказал:

— Я велел тебе передать, что ты мне больше уж не нужен.

И, не обращая ни малейшего внимания на припадания Леберлеха, Хмуров вошел к себе в номер

Не прошло и пяти минут, как Леберлех стал прислушиваться к происходившему в номере через дверь, но, ничего не слыша, он припал к замочной скважине и столь же бесполезно стал туда глядеть. Наконец, он решился и сперва тихонько, а потом сильнее постучался.

Не скоро послышался ответ. Номер состоял из передней и трех комнат. Но Леберлех хоть и трусил, а вошел-таки и откашлялся.

— Кто там? — окликнул его Иван Александрович из гостиной.

— То я, ясний вельможный пан, то фактор Леберлех.

— Чего тебе еще надо? Ведь я сказал тебе, что ты можешь уходить.

— А Сарра с бриллиантами тоже должна уходить или может еще вас подождать в коридоре?

— И Сарра пусть уходит: мне бриллианты более не нужны.

— За что ж пан ясний так прогневался на нас?

— И не думал гневаться! Дело совершенно просто: едва ты ушел, ко мне заехал один приятель и, когда я ему рассказал, что хочу купить ожерелье тысячи в три, он повез меня к своему ювелиру, где я нашел не только прекрасные вещи, но и кредит на какое хочу время.

— Кредит? — переспросил как-то нараспев Леберлех. — Да разве Сарра не сделает ясному пану какой угодно кредит?

И, не дождавшись ответа, он отпер дверь и позвал в номер терпеливо ожидавшую старуху. Едва она вошла, как Леберлех стал быстро-быстро ей рассказывать на своем жаргоне, должно быть, ужасные вещи, потому что она неоднократно менялась в лице.

Наконец она спросила:

— А ясний вельможный пан уже купил бриллианты у того ювелира?

— Нет еще, но ездил смотреть. Я обещал решить дело после завтрака, часа в два.

— То ясний пан пусть у меня сперва еще посмотрит, — сказала еврейка и прямо направилась со своими ношами к столу, где, не долго думая, и раскрыла известный ящик.

Она вынимала из него одну вещь за другою и поочередно передавала их Хмурову.

Он уже успел присмотреться к ним и знал их приблизительную цену. Потому-то он и держал долее остальных в руке именно то ожерелье, которое наиболее соответствовало его требованиям. Еврейка с одной стороны, Леберлех с другой восхищались предметом и уговаривали его купить.

— Ну да, — заметил как бы мимоходом Хмуров, — свяжись с вами, а потом будете надоедать каждый день.

Еврей с еврейкою переглянулись, и потом оба сразу забожились, что они знают, с кем имеют дело, и верят ясновельможному пану, как самим себе.

Хмуров положил ожерелье на стол, отошел в сторону, сел в кресло и сказал:

— Все это прекрасно! Сущность в том, что хотя у меня и есть деньги в банке, но они заключаются в ценных бумагах, на которые теперь огромный спрос. Вследствие этого мои бумаги повышаются, и, по мнению опытных банкиров, они еще месяца два будут повышаться и могут дойти до баснословной цены. Мне нет никакой охоты терять от их продажи.

— Як же можно! — воскликнули разом и Сарра, и Леберлех.

— Вот то-то же и есть! — продолжал Хмуров. — А ювелир, которого мне рекомендовали, ждать готов сколько я сам ему назначу.

— И мы готовы.

— Да, но весь вопрос в том, можете ли вы ждать уплаты целых два месяца? — спросил тоном сомнения Хмуров.

Быстро переглянулся Леберлех с Саррою и столь же быстро ответил:

— Сколько сам ясний вельможный пан прикажет, столько мы и будем ждать.

— Я напишу вексель.

— Можно и вексель.

— На два месяца.

— Можно и на два месяца.

— В таком случае, — заключил Хмуров, — я, пожалуй, готов взять вот это ожерелье за три тысячи и даже думаю, что ювелир за такие же камни взял бы с меня дороже. Леберлех, беги за вексельной бумагой.

— В одну минуту.

Старуха осталась в номере с глазу на глаз с ясновельможным паном, но никакие дурные мысли уж не тревожили ее ум. Она перебирала вещи, перетирала их замшею и прятала в шкатулки, даже и не подозревая того, о чем думал теперь Хмуров, издали поглядывавший на нее.

Он думал о том, как легко бы было человеку сильному и смелому воспользоваться доверием старухи и ограбить ее. Но тут же он сознавал, что мудрено бы было скрыть следы преступления, и продолжал смотреть на нее, удивляясь ее доверию, ее спокойствию.

Вскоре вернулся Леберлех, и, еще раз полюбовавшись на некоторые вещи, но все-таки остановившись на уже избранном колье, Хмуров принялся за писание векселя.

— Условие, — сказал он строго, передавая документ еврейке, — до срока мне даже и не напоминать о долге: я этого не люблю.

Старуха поклонилась и вышла, но Леберлех подошел к Хмурову поближе и тихим шепотом спросил:

— Може, мне что будет за мои труды и верную службу?

— Тебе? Изволь!

Хмуров достал из бумажника десятирублевку и протянул ее фактору.

— Падам до ног, ясний вельможный пан, — стал тот рассыпаться в благодарностях.

— Ну, хорошо, хорошо. Можешь теперь идти. Да и мне самому пора.

Едва Леберлех удалился, как Хмуров тоже снова оделся и вышел из гостиницы. Он громко крикнул извозчику адрес Брончи Сомжицкой и действительно поехал к ней, но, конечно, никакого ожерелья ей не подарил, а только просидел у нее часа полтора, и сделано это было для отвода глаз. Он рассчитывал прямо из дома пройти в ломбард.

Между тем отношения его к Бронче Сомжицкой становились все сердечнее. По крайней мере, с ее стороны уже замечалось серьезное увлечение. Молодой танцовщице нравился этот щеголь, и, давно наскучившая его предшественником, она отдавалась возрастающему чувству увлечения совершенно беззаветно.

Хмуров если и тратил много денег на ее глазах, то ее самое, собственно говоря, не особенно баловал в этом отношении. Правда, у нее было все, что требовалось. Роскошные туалеты, сделанные прежде, конечно, не успели обноситься. Карету или коляску, смотря по погоде, Хмуров присылал ей аккуратно ежедневно. Обедали они часто вместе, а ужинали уж положительно в одном из лучших варшавских ресторанов. Как-то еще в самом начале Бронча Сомжицка упомянула, что вся жизнь обходится ей в месяц в триста рублей, и, когда ушел от нее Хмуров, она нашла на своем столике эту сумму. Таким образом, ей казалось, что щекотливый денежный вопрос раз навсегда улажен и что Хмуров догадается отныне сам ежемесячно повторять этот необходимый для нее взнос.

Помимо этих мелочей, каковыми она сама считала все эти вопросы, остальное шло прекрасно.

Начать с того, что панне Сомжицкой жилось куда веселее с Хмуровым, нежели с его отбывшим предшественником. Хмуров оставался с нею с глазу на глаз только в редких случаях, и тем более дорожила она этими часами. В остальное же время ее всегда окружало блестящее общество из веселящихся молодых людей, и скучать Бронче никогда не приходилось.

Целою гурьбою являлись за нею на репетиции, усаживали ее в экипаж, раскланивались с нею в часы модного катанья.

За обедом в одном из первоклассных ресторанов Варшавы бывало ежедневно так весело, что с соседних столиков поглядывали на их большой стол и завистливо улыбались взрывам их радостного хохота. Сыпались остроты, анекдоты, миленькие пикантные рассказики, и все это имело как бы некоторое отношение к ней или, по крайней мере, несомненно, предназначалось для развесления преимущественно ее же.

Так шли дни за днями, так текли деньги у Хмурова, все время которого распределялось следующим образом: он вставал не позже десяти, занимался своим туалетом, читал газеты, уезжал или уходил либо к театру — ждать окончания репетиции, либо к кому-нибудь из приятелей, или же, наконец, к самой Бронче Сомжицкой на квартиру. Завтракал он у себя слегка перед уходом. Потом наступал час обычной прогулки. Там, в Уяздовской аллее или в Лодзенковском парке, снова все встречались. Если же бывала дурная погода, он просиживал у знакомых или у себя до обеда. Обед сопровождался легкими возлияниями, по преимуществу красного винца, и только иногда переходили к шампанскому. Затем театр, ужин и проводы им Брончи к ней на квартиру или Брончею его к нему в отель.