Из трех преступников, как уже было сказано выше, один только Мустафетов рассчитывал каждый свой шаг. Он тоже занялся кое-какими приобретениями, но, предвидя множество расходов, старался по мелочам не переплачивать.

Он делал все спокойно и методично. Подыскивал подходящую роскошную квартиру и снял ее по контракту. Мебель он покупал по газетным объявлениям за полцены, разъезжая по городу и, разумеется, приобретая только лучшее из массы предложенного, являющегося в особенности весной. Экипажи он тоже купил не у первых каретников и не из первых рук, а подержанные, но столь хорошо подновленные, что и самый опытный глаз на первый взгляд не подметил бы этого.

Но в особенности сказалась его расчетливость в покупке драгоценных украшений для Ольги Николаевны. Он не поленился перешарить множество ссудных касс и ломбардов, чтобы выбрать вещи действительно прекрасные и очень немногим дороже их настоящей рыночной стоимости. Все эти серьги, броши, браслеты, кольца отдавались одному мелкому ювелиру в чистку, затем вкладывались в совершенно новые футляры и преподносились по назначению. В общей сложности если бы Мустафетов накупил все это у первых ювелиров, то переплатил бы, по крайней мере, вдвое дороже.

Таким образом, не прошло и недели, как Мустафетов и Ольга Николаевна поселились на новой квартире, уже совершенно благоустроенной и снабженной всеми удобствами современных требований комфорта.

— Ты рада? — спросил он свою возлюбленную, сам восхищаясь тем, как хорошо и как сравнительно дешево он сумел устроиться.

— Очень, — ответила она, и по ее глазам было видно, что оно говорила от чистого сердца.

— День, два, и пора мне приниматься за дело, — объявил Мустафетов немного погодя.

Он давно себе кое-что наметил. Для исполнения плана он именно только и ждал двух необходимых двигателей: приличного капитала и красивой, ловкой, воспитанной хозяйки.

Может показаться странным, каким образом человек, столь хитрый и даже умный, каковым, бесспорно, был Назар Назарович, решился оставаться в Петербурге после участия в крупной мошеннической проделке, которая должна же будет когда-нибудь раскрыться? Объяснялось это тем, что он был уверен и в себе, и даже в своих помощниках.

В самом деле, как бы ни допрашивали, откуда явилась в руках постороннего лица квитанция, прямо вырезанная из одной из банковских книг, ведь никто из остальных помощников бухгалтера отделения по вкладам не возьмет на себя греха. Почему же должен в этом сознаться и Смирнин? Что же касается Рогова, то не было в мире никаких данных, чтобы могли указать именно на него.

«Могу быть спокойным!» — не однажды говаривал самому себе Мустафетов.

Так предполагал он, но иначе располагало Провидение.

Смирнин устроил вечер для своих товарищей и тут же заявил им, что совершенно бросает службу и едет за границу. Все ему советовали дождаться отчисления, на что он было согласился, тем более что в дело замешалась женщина.

И Маргарита Прелье говорила ему при каждом удобном случае:

— Ты добрый, благородный, щедрый! Я так полюбила тебя! Мне будет ужасна разлука с тобою!

Голос ее звучал искренностью, и Смирнин очень охотно верил ее словам, льстившим ему тем более, что ранее ничего подобного не слыхал.

День проходил за днем в беспрерывном ряде удовольствий. Маргарита ласкала и миловала его, в банке же никто не торопился по исполнению формальностей, требуемых для отчисления.

Наступило уже двенадцатое апреля.

Накануне Смирнин где-то долго кутил вместе с Маргаритой и с каким-то случайным знакомым, одним из тех, которых всегда является вдоволь у людей, внезапно получающих большие деньги и тратящих их щедро.

Иван Павлович проснулся поздно и лениво оделся. Он едва дотронулся до поданного ему квартирной хозяйкой завтрака и так же лениво принялся просматривать газету. Вдруг руки его затряслись, он почувствовал, как кровь прилила к сердцу, как защемило его словно клещами, и моментально холодный пот оросил все его тело.

Посреди второй газетной страницы ярко бросался в глаза напечатанный крупным жирным шрифтом следующий ужасный заголовок: «Мошенничество на 500 000 рублей в банке «Валюта».

Иван Павлович до того обомлел от страха, что долго не мог узнать содержание статьи. Он принимался за газету, но поминутно прислушивался. Ему казалось, что за ним уже едут. Вот раздаются шаги, вот раскрывается дверь, входит полиция и его арестовывают.

Но нужно же было наконец прочитать, что стояло дальше в этой ужасной статье?

«О, подлые газеты! Все-то они прознают, обо всем оповестят весь мир! Никуда от них не скроешься!» — впал он в отчаяние.

Но что же было написано в газете?

«Вчера в банке „Валюта“ обнаружено мошенничество на огромную сумму. Злоумышленник успел воспользоваться, около двух недель тому назад, вкладом в 500 000 рублей четырехпроцентной государственной ренты, принадлежащим вдове первой гильдии купца Евфросинии Псоевне Киприяновой. Такого-то марта явился в отделение вкладов неизвестный прилично одетый человек с портфелем, на котором крупными золотыми литерами были отпечатаны слова: „Помощник присяжного поверенного Борис Петрович Руднев“. Вынув из портфеля засвидетельствованную у нотариуса такого-то доверенность от имени купчихи Киприяновой, квитанцию в принятии на хранение государственной ренты по номинальной цене на сумму 500 000 руб… свидетельство, служащее ему видом на жительство, и удостоверение личности, выданное ему из участка, назвавшийся Рудневым потребовал выдачи ему означенного вклада. Подозрений никаких он не вызвал, да и квитанционный лист тем более не подлежал никакому сомнению, что в нем действительно подробно и в точности перечислялись номера всех принятых на хранение процентных листов. Через два часа по предъявлении требования вклад ему был выдан. Вчера же явилась в отделение для вкладов банка „Валюта“ сама купчиха Киприянова и, предъявив тоже вкладную банковскую квитанцию, потребовала, чтобы ей выдали из отданной ею на хранение суммы двадцать пять тысяч рублей. Удивление всех служащих было чрезвычайно, когда они убедились, что речь шла о вкладе, уже полученном такого-то марта помощником поверенного Рудневым, или, по крайней мере, лицом, наименовавшим себя таким образом. По немедленно наведенным телефонным справкам оказалось, что никакого помощника присяжного поверенного этой фамилии во всем составе нашей адвокатуры не имеется. Между тем в участке действительно таковой был прописан и в вечер получения им вклада отметился выбывшим из Петербурга. Тотчас же было сообщено прокурорской власти и сыскной полиции. Приняты строжайшие меры к разысканию преступника. Дело является тем более загадочным, что квитанционный лист выкраден из книги для записывания вкладов, но кем, когда и каким образом — распознать будет довольно трудно, принимая во внимание огромное количество служащих в банке лиц, заподозрить которых нет никаких оснований. Но все же надо надеяться, что энергичные меры подлежащих властей помогут раскрыть это дело».

Прочитав это, Смирнин трепетал буквально как осиновый лист.

«Скорее, скорее, пока еще есть время, бежать!» — пришла к нему мысль.

Но ведь он отдал все деньги на текущий счет в банкирскую контору Юнкера. Надо было поехать и сейчас же взять их. Экипаж был заказан только к двум часам, а теперь — он взглянул на свой прекрасный глухой ремонтуар — было всего пять минут первого.

Не дожидаясь коридорного Ивана, не говоря никому ни слова, Смирнин надел пальто и вышел. На первом попавшемся извозчике он поехал в контору Юнкера за своими деньгами.

Процедура получения и пересчитывания до того замучила его, что он готов был ото всего отказаться и уйти с теми деньжонками, которые оставались еще в его бумажнике. Каждого входившего он оглядывал со страхом, предполагая в нем тайного полицейского агента. Но наконец деньги были им получены все целиком и даже с маленьким приростом текущих процентов за эти две недели.

Смирнин поехал к Маргарите Прелье. Она не ожидала его, но была очень рада. Не показывая, что у него в газетной бумаге, Смирнин потребовал оставить его ненадолго одного и, запершись на ключ, начал сортировать деньги, но, как ни размещал их по карманам, ему все казалось неудобным напихать себе более тридцати тысяч. Оставалось еще много. Аккуратно, в четыре или пять газетных листов, завернул он всю остальную огромную сумму и несколько раз крепко-накрепко перетянул бечевками, а потом, достав из кармана еще тысячу рублей, позвал к себе свою подругу.

— Вот что, Маргарита, — сказал он. — Возьми этот сверток и спрячь его у себя. А вот тут тебе тысяча рублей. Я верю в твою любовь и сам к тебе очень привязался. Одному мне все равно не прожить, а другой женщины, которая нравилась бы мне более, чем ты, я не найду. Как только я напишу тебе, ты приедешь ко мне и привезешь мне этот сверток, а до тех пор не смей его никому показывать.

Разумеется, Маргарита попробовала обратиться к нему с расспросами, но добилась только одного, что какие-то родные хотят ему учинить процесс и что он едет улаживать свое дело.

В тот же день Смирнин уже мчался по направлений к Варшаве. Там он купил себе чемоданчик и необходимое белье, а оттуда отправился на нашу границу и благополучно перебрался в Австрию с помощью фактора.

Тут он почему-то снова воспрянул духом, предположив себя в полной безопасности.

Он приехал в Вену и остановился в известной гостинице «Гранд-отель» на Оперн-ринге, где занял более нежели приличный номер за пять гульденов в сутки.

Расправив свои прижатые крылышки, Смирнин пустился осматривать красавицу столицу Габсбургов. Целыми днями разъезжал он из конца в конец, а вечера проводил в театрах. Он заказал себе массу модного платья, накупил множество хорошеньких безделушек.

Прислуга гостиницы стала звать его за его щедрости «графом», и это ему очень льстило.

Записался он просто: «Иван Павлов», без указаний своей фамилии, что очень удобно за границей, так как только в крайне редких случаях требуются от проезжих паспорта. В той строчке явочной записки, где значился вопрос о звании, Смирнин написал: «русский потомственный дворянин», а где спрашивалось, по каким надобностям он путешествует, отметил: «для собственного удовольствия».

Но вдруг и в Вене его встревожило точь-в-точь такое же газетное сообщение, какое вспугнуло его в Петербурге. Передавалась сущность дела, причем уже прямо указывалось подозрение на скрывшегося из города неведомо куда банкирского чиновника С.

Смирнин, который, в сущности говоря, никаких и ни с чьей стороны подозрений еще не вызывал, снова страшно перепугался, поспешно вернулся из кафе, где прочитал это известие, в гостиницу, рассчитался, уложился и выехал по западной железной дороге в Швейцарию.

В Женеве он остановился в «Национальной гостинице» и, считая себя теперь вне всяких преследований, послал Маргарите Прелье следующего рода телеграмму на французском языке:

«Выезжай немедленно, возьми сверток, береги его всю дорогу, ожидаю. Женева, гостиница такая-то, под фамилией Ивана Павлова».

Более суток он страшно волновался, пока наконец не получил следующий лаконический ответ:

«Будь спокоен и жди».

С этого момента Смирнин и в самом деле совершенно успокоился.

Между тем в Петербурге происходили события чрезвычайной важности. Как только дело из ряда вон о мошенничестве поступило в руки опытного судебного следователя, тот поставил начальнику отделения по вкладам в банке «Валюта» следующий вопрос:

— Не обратил ли кто-либо из ваших служащих на себя внимания чем-нибудь особенным в это последнее время?

— Ничего не замечал, — разводя руками, как-то растерянно ответил начальник.

— Никто не манкировал особенно службой? Никто не делал бросающихся в глаза расходов?

— Никто… ничего не видел! — Но вдруг безупречно прослужившего тридцать лет начальника отделения осенила одна мысль. — Разве? Но, впрочем, нет, этого быть не может… Нет, нет, я не могу допустить подобное подозрение.

— Все-таки выскажитесь определеннее. Каково бы ни было ваше предположение, я воспользуюсь им только после самого строгого анализа.

Начальник отделения, подумав, ответил:

— Есть у нас, или, вернее сказать, был, один из помощников бухгалтера, который получил недавно наследство и не пожелал продолжать службу; но я даже и не знаю, стоило ли передавать вам об этом.

— Вам известно, от кого ему досталось это наследство? — спросил судебный следователь, которому, по-видимому, это сообщение показалось довольно интересным.

— Нет, он ничего не говорил.

— Он сказал вам и другим своим сослуживцам просто, что вот, мол, получил наследство и служить более не намерен?

— Да, почти что так.

— Говорил он вам или не слышали ли вы от других, как велика сумма доставшегося ему состояния?

— Немного более полутораста тысяч.

— Вы говорите: «немного более». Это вы слышали от него самого?

— Да, он сам говорил нам, что получил сто пятьдесят с чем-то тысяч.

— Это вы помните положительно?

— Положительно!

Следователь что-то отметил у себя в записной книжке и потом спросил:

— А задолго до получения наследства заговаривал о нем этот помощник бухгалтера?

— Вот это обстоятельство, признаться, меня самого несколько удивляет. Изволите ли видеть: Смирнин, о котором идет речь, на мой взгляд, вообще человек слабохарактерный. Жил он всегда не по своим средствам, всегда и почти у всех в отделении состоял в неоплатном долгу. Странно, что о своем наследстве такой человек заговорил только дней за пять до его получения.

— То есть вы полагаете, что его характеру было бы свойственнее скорее все разболтать, похвастать?

— Да, во-первых, похвастать, во-вторых, постараться поднять свой крайне расшатанный кредит. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое меня крайне поражает.

— Какое?

— Одно маленькое совпадение. Иван Павлович Смирнин отпросился на три дня со службы для получения причитающихся ему по наследству полутораста тысяч рублей именно накануне совершившегося у нас печального события… Но… я не знаю, это, может быть, — только совпадение…

— Во всяком случае, мы его сегодня же проверим, — успокоил следователь. — Ваше показание в высшей степени ценно. Почем знать, уж не напали ли мы на след?

Первые шаги судебного следователя были, таким образом, направлены на Смирнина.

В отделении вкладов банка «Валюта» чиновники сообщили, между прочим, что Смирнин давал у себя вечер.

Немедленно было предложено полиции того участка, в котором проживал Смирнин, пригласить его к судебному следователю и сообщено сыскной полиции о наблюдении за ним. Но как с той, так и с другой стороны получились ответы о его внезапном исчезновении. Тогда судебный следователь допросил квартирную хозяйку и слуг. Их показаниями выяснилось, что со времени получения Смирниным наследства он почти не разлучался с девицей Маргаритой Прелье, адрес которой был известен коридорному Ивану, так как Иван Павлович раза три или четыре посылал его к ней на квартиру с записками.

Собрав сведения об общественном положении этой Маргариты Прелье, судебный следователь постановил отправиться к ней с полицией и понятыми для совершения обыска.

Нечего и говорить о перепуге бедной женщины. Только нельзя скрыть от читателя, что Маргарита даже более удивилась, нежели испугалась. Сначала ее удивление могло показаться хорошо разыгранной комедией, но опытный судебный следователь вскоре распознал искренность ее слов. Он переменил суровость своего тона на большую мягкость и сказал ей:

— Я готов поверить вам, что решительно ничего о совершенном преступлении вам до настоящей минуты не было известно. Вы могли точно так же, как и многие другие, поверить выдумке о наследстве. Но вы должны доказать свое незнание, так как вы ближе, нежели кто-либо, стояли к Смирнину. Скажите же по всей откровенности и по всей правде, что вообще вам известно о нем. Помните, что всякая ложь может погубить вас, а правда — спасти.

— Я хотела бы только знать, — сказала молодая женщина, — в чем именно он обвиняется?

— В краже значительной суммы из банка «Валюта», где он занимал скромную должность помощника бухгалтера.

— Значит, наследства он никакого не получал?

— Это вымысел.

— Но, уезжая, он сказал мне, что его внезапно вызывают по какому-то делу и что вскоре он сообщит мне, куда к нему приехать. Позвольте, пожалуйста. Он оставил мне сверток, который велел никому не показывать, так как родные затеяли с ним процесс.

— Какой сверток? — спросил чрезвычайно удивленный судебный следователь.

— Я вам сейчас покажу, — и Маргарита достала из зеркального шкафа довольно тяжелую и объемистую кипу, крепко перетянутую бечевкой.

Когда ее вскрыли, то глазам присутствовавших предстало огромное количество крупных кредитных билетов. Первой высказалась Маргарита:

— Я и не знала, что он доверил мне столько денег!

— А если бы знали? — спросил следователь, направив на ее лицо свой проницательный взгляд.

— Да я никогда в жизни не согласилась бы принять!.. На это есть банки!.. Мало ли что может случиться!.. Вдруг пожар!..

— Вы правы, — сказал следователь. — Никакого участия в деле вы не принимали и являетесь для раскрытия его чрезвычайно полезной свидетельницей. Присядьте и подождите, пока мы перейдем к более подробному допросу. Ваши показания чрезвычайно ценны.

В кипе оказалось более ста тысяч. Об этом был составлен протокол в присутствии понятых, которых вслед за тем отпустили, так же как и полицию.

Судебный следователь остался выслушивать показания Маргариты Прелье, при допросе присутствовал письмоводитель.

Зная теперь, с кем она имела дело, и отнюдь не желая потворствовать вору, молодая женщина чистосердечно рассказала всю историю своего недавнего знакомства с Смирниным. Но, когда ее показание коснулось знаменитого обеда во французском ресторане, куда ее пригласили и где она увидала три мешка с деньгами, следователь остановил ее словами:

— Вы, стало быть, знаете и участников?

— То есть я их видела, — ответила она. — Одного из них я даже часто встречала раньше.

— Как зовут того и другого, вы не знаете?

— Нет, не знаю.

— А при встрече узнали бы?

— Конечно!

— В таком случае я попрошу вас при первой встрече того или другого указать на них полиции.

Из остальной части показаний Маргариты было совершенно ясно, что Смирнин, прочитав в газетах сообщение об обнаружившемся мошенничестве, поспешил бежать, оставив на хранение у Маргариты часть своей доли.

Судебный следователь был вполне убежден, что Смирнин даст ей знать о себе, как только почувствует себя в безопасности, а потому предупредил ее, что при получении малейшего сведения о местопребывании Смирнина она обязана сообщить ему.

Между тем все заговорили об удивительно наглом мошенничестве. Газеты сообщали некоторые подробности дела, расцвеченные своими догадками и комментариями.

В тот же день, когда Смирнин бежал, к Мустафетову мчался Рогов, крайне возбужденный и перепуганный.

— В чем дело? — с невозмутимым спокойствием спросил его Назар Назарович.

— Как в чем дело? Ты разве не читал? Все газеты переполнены…

— Читал, но что ж из этого?

Рогов опустился в кресло, выдвинул нога и, простирая руки вперед, почти закричал:

— Что из этого?! Да ты, должно быть, с ума сошел! Неужели ты не понимаешь?..

— Понимаю я, что прежде всего не следует кричать, — еще спокойнее и невозмутимее прежнего ответил ему Мустафетов. — Я живу не один, да и вообще не вижу причины выходить из себя.

— Тебе хорошо рассуждать, — переходя вдруг на шепот, сказал его посетитель, — Ты в стороне и, конечно, знаешь, что, если меня и поймают, я тебя ни в коем случае не выдам… не выдам по принципам товарищества. Я, наконец, и за себя не особенно боюсь, но опасаюсь за Смирнина. Он струсит и выдаст себя, а за собою — и нас заодно.

— Смирнин прекрасно обставил свое положение, предварительно заявив о своем наследстве, — сказал на это Мустафетов. — Кроме того, я прекрасно настроил его, и он отлично знает, что, если бы даже подозрение пало на него, если бы даже его арестовали, он только и может спастись, упорно настаивая на одном: «Знать не знаю, ведать не ведаю».

— Хорошо, допустим, что он выдержит характер, — согласился с ним Рогов. — К тому же он должен был уехать, и, вероятно, его и след уже простыл. Но меня могут узнать служащие банка или конторы Юнкера, и тогда мне уже не отвертеться… Тем более — моя прежняя судимость, а главное, очная ставка со всеми этими господами.

— Согласен, лучше принять меры.

— Вот то-то же и есть. А что я придумал? Не пустить ли мне в ход самоубийство?

— Ты с ума сошел?

— Что ты, что ты! Разве я серьезно. Я говорю: не пустить ли в ход самоубийство фиктивное? Сложить на берегу Невы или Невки попозднее вечером одежду и оставить в боковом кармане сюртука бумажник с кое-какими деньжатами да письмо, что жизнь, мол, надоела, а самому задать лататы в места беспаспортной системы.

— То есть за границу? Да? Валяй. Только как же твоя жена и дочь?

— Их придется предупредить. Поживут здесь, пока все дело не успокоится, а потом подобру-поздорову туда ко мне переберутся. Все же это лучше, чем ежеминутно опасаться ареста. Перебираться придется уже на Восток, а не на Запад.

Мустафетов высказал одобрение этому плану и пожелал своему товарищу счастливо перебраться через границу без паспорта.

На другой день он навел через посыльного справки о Смирнине. Оказалось, что ни дома, ни у Маргариты Прелье он не ночевал в эту ночь: стало быть, тоже скрылся. Вскоре, по дошедшим до него слухам, это предположение подтвердилось.

Затем все стихло, и Мустафетов зажил на своей новой квартире совершенно счастливо. Выезжал он большею частью вместе с Ольгой Николаевной и с нею же появился в первый день скачек в одной из лож.

День выдался чудный, яркий. Дамы щеголяли нарядами. Вдруг к полицейскому офицеру подошла молодая женщина и, указывая ему на ложу Мустафетова, что-то горячо начала рассказывать. Он задал несколько вопросов, на которые она отвечала с видимой горячностью. Потом она вынула из кармана бумажник небольшого формата, вроде тех, которые служат для визитных карточек, достала оттуда какой-то документ с печатным заголовком и показала его полицейскому офицеру. Тот взглянул на бумагу, пробежал глазами написанное и, возвращая ее молодой женщине, сказал:

— Сейчас. Подождите меня здесь!

Он куда-то ушел, по пути встретив господина в статском, и долго о чем-то с ним совещался. Затем они уже вместе подошли к молодой женщине, и статский спросил ее:

— Ваше имя?

— Маргарита Прелье.

— Так вы утверждаете, что это один из участников кражи в банке «Валюта»?

— Я могу это доказать. В день дележа он обедал с двумя другими в кабинете. Он так же, как и оба другие, увез с собою в тиковом мешке более полутораста тысяч рублей. Его признают все слуги ресторана на Мойке, которым, наверное, этот день остался памятен. Впрочем, я действую по указанию судебного следователя.

— Я знаю, — ответил статский господин. — Будьте спокойны: он теперь от нас не уйдет.

На другой день все газеты оповещали об аресте на скачках одного из участников знаменитой банковской кражи в то время, как он садился в коляску, чтобы ехать домой вместе с молодой красавицей.

Но никто еще не знал, что Маргарита Прелье, получив телеграмму из Женевы от Смирнина, поспешила показать ее судебному следователю. Тот предложил ей отправить беглецу следующий ответ:

«Женева, „Национальная“, Ивану Павлову. Будь спокоен и жди. Маргарита».