ПРОЛОГ

 

1. Чудесный младенец

Царем гор называют Гималаи за необыкновенную высоту их вершин, за вечнозеленый покров их склонов, за то, что великие реки земли берут здесь свое начало. Глубоки и мрачны их ущелья, шумны и стремительны горные потоки, непроходимы лесные чащобы. Исполинские деревья растут в Гималаях и вершинами своими упираются в небо.

Страшны леса в Гималаях, много кровожадных хищников скрывается в них. Густая шерсть защищает их от холода вечных снегов, а сумрак чащ делает невидимыми в засаде. Опасны пути в Гималаях.

Но найдется ли на земле место, где не жили бы люди? Не пугают их ни мертвые пустыни, ни горные кручи, ни хищные звери. Вырубают люди леса, выжигают дикий кустарник, находят долины среди неприступных склонов гор и везде строят свои жилища. А из шкур диких зверей, убитых на охоте, делают для себя одежды.

С незапамятных времен жили люди в Гималаях. Это были лесные и пастушьи племена. Они научились разводить скот, держали большие стада коров и отары овец. Жилища свои они устраивали в долинах, защищенных горными грядами от злых ветров, у чистых горных источников.

Каждое утро пастухи выгоняли свои стада из долин в горы и, отыскав просторные, густо поросшие травами лужайки, пускали их свободно пастись. А сами доставали свирели и, наигрывая незатейливые мелодии, приглядывали за скотом. Молодые пастухи собирали лесные цветы и свивали из них гирлянды в подарок своим матерям и отцам, юным друзьям и подругам. Они надевали гирлянды на шеи коров и овец, оплетали цветами рога своих любимиц.

Когда наступал полдень и пора было утолить голод, по старому пастушьему обычаю, все садились в единый круг и делили друг с другом свой хлеб. Так веками текла их простая жизнь.

Большое племя пастухов жило в удобной глубокой долине среди восточных гряд Гималаев, между верхним течением Ганги и границей государства Магадхи. На всех ближайших горных склонах паслись стада, принадлежавшие племени.

Стояло лето. В это время года бог Солнце щедро одаряет светом всю землю, а больше всего лучей падает на горные вершины, потому что они ближе к небу. Но в горах солнце не обжигает зноем. Благодатна летом прохлада горного воздуха.

В один из таких летних дней, когда небо над горами уже было ярко расцвечено лучами заходящего солнца, пастухи пригнали стада в долину. Животные хорошо знали дорогу и сами находили хижины хозяев.

Около одной из хижин стоял седой пастух. Он вышел встречать свое стадо и с любовью глядел, как коровы одна за другой проходили мимо него в загон. Животные, казалось, тоже были рады хозяину и величаво покачивали головами, словно приветствовали его.

Долго над долиной раздавалось мычание коров, блеяние овец, окрики пастухов. Долго перекликались людские голоса. А старый пастух все стоял и, только когда весь скот впустили в загоны, собрался войти в хижину. Но тут к нему подошел другой старик, и они заговорили. Вскоре пришел третий, за ним — еще и еще. Круг у хижины старого пастуха все увеличивался.

Настала ночь, взошла луна. Она светила так ярко, как это бывает только в полнолуние. Пастухи развели небольшой костер и расселись вокруг него.

О чем ведут разговор старые люди, собравшись вместе? Обычно они вспоминают подвиги своей юности, дни, когда они были молоды и сильны, когда не знали усталости и болезней. Но сегодня о другом говорили старики. Один из них рассказал собравшимся, что слышал ужасную весть, будто пал в сражении с греками раджа Грихапати, а жена его бежала в Магадху. «Враг во всех битвах одерживает верх. Он разгромил армию Парватешвара, растоптал его земли и теперь задумал покорить всю страну, до самой долины Ганги», — заключил рассказчик.

Обидой и гневом переполнились сердца всех, кто собрался перед хижиной, когда они услышали страшную весть. Встал тогда хозяин хижины и, обращаясь к другим, сказал:

— Вспомните наше славное прошлое. Можно ли жить так, как мы живем теперь? Если бы прежде кто-нибудь сказал мне, что настанет такое время, когда страна наша покорится чужеземцу, я убил бы его на месте. Сегодня же это случилось. А мы сидим — сидим и рассказываем о том друг другу у нашего костра. Я узнал, что посрамлен и разбит великий Парватешвар, — и я еще жив! Лучше умереть, чем услышать такое!

Старик задрожал всем телом; горькие слова, казалось, разрывали ему сердце. В тяжелом молчании слушали его остальные.

Простые пастухи собрались в эту ночь у костра. Всю жизнь свою занимались они тем, что разводили скот, и не всегда до них доходили вести о походах великих царей. Живя в восточных областях Гималаев, часто не ведали они, что происходит на западе, за горными хребтами. Но долина, где они выстроили свои хижины, и пастбища, где находили корм их стада, оказались в пограничном районе между Магадхой и покоренным Александром Македонским Пенджабом. И потому много зла могли принести племени захватчики-греки.

Двадцать месяцев пробыл в Индии махараджа Александр. После победы над Пенджабом алчность и честолюбие его не утолились, он задумал перейти через Ганту и завладеть Магадхой. Конники Александра частыми набегами тревожили поселения пастухов. Они отнимали лучший скот, убивали коров, похищали женщин.

И те, кто жил у подножия гор, разбирали свои хижины, ломали загоны для скота и уходили в глубь Гималаев, к дальним нагорьям. Они предпочитали жить в диких лесистых местах, где часть их стад могла стать жертвой хищных зверей, чем терпеть грабеж и насилие. Они уходили, проклиная жестоких завоевателей. Поэтому пусть не удивит читателя страстность, с какой говорил старый пастух.

Долго еще сидели старики, рассказывая о преступлениях неверных. Свидетелями многих этих злодеяний были они сами, о других слышали от соседей. Со священным ужасом вспоминали они обычай греков приносить на алтарь своих богов жертвенного быка, чтобы боги помогли им одержать победу в сражении. Лучшего из лучших выбирали греки для жертвы из стад бедняков. Напрасно обиженные вопрошали своего бога, отчего не пошлет он им великого воина, который отомстил бы неверным за ужасные злодеяния. Но бог, казалось, не внимал их моленьям.

Ночная беседа еще продолжалась, когда прибежала одна из дочерей старого пастуха.

— Отец, пропал теленок рыжей коровы. Он сегодня в первый раз пошел за ней на пастбище. Сейчас мы доили коров, а его нет. Стали всюду искать — и не нашли. Мне очень жаль его: ведь он был такой хорошенький, веселый. А метки какие счастливые!

Девушка не на шутку огорчилась, в глазах ее блестели слезы.

Их стадо не было маленьким, напротив — оно было достаточно велико: Но пастухи любили животных и сильно горевали, если пропадал даже самый маленький ягненок. Стада составляли все их богатство. А рыжей своей коровой и ее теленком старый пастух особенно дорожил. В окраске их были отличительные знаки, которые по пастушьим приметам приносили счастье и удачу.

Потому так встревожился старый пастух. Сразу встал он и вышел из круга. Ему показалось дурным знаком, что известие о пропаже теленка пришло именно тогда, когда они говорили о злодеяниях греков. «Наверное, — подумал старик, — теленок отбился от стада по дороге на пастбище и какой-нибудь грек увел его».

Он расспросил всех, кто ходил со стадом, где и когда в последний раз видели теленка, и узнал, что на пастбище теленок был, но никто не видел его после того, как стадо спустилось вниз, возвращаясь в долину. Все были уверены, что теленок либо потерялся где-то в горах, либо стал добычей хищника и вряд ли его можно будет найти. Но старый пастух был не из тех, кто теряет надежду, прежде чем сделает все, что в его силах.

— Ни крошки не будет у меня во рту, пока я не найду этого теленка! — поклялся он.

Он туго затянул свой пояс, взял в руки старый пастушеский посох и, позвав с собой тех, кто готов был пойти с ним на поиски, отправился в горы.

Как уже было сказано, стояла ночь полнолуния. По-летнему ни облачка не было на небе, и свет луны заполнял его из края в край. Дальние высокие вершины покрыты были снегом, и лунный свет отражался в них, так что казалось, будто небесная река широким потоком струится на землю и заливает ее всю. По ночам леса в Гималаях обычно кишели хищным зверьем. Но в эту ночь все живое замерло, будто околдованное волшебным светом.

Старый пастух не замечал редкой красоты ночи. Он думал лишь о пропавшем теленке, отмеченном счастливыми знаками. Каждое мгновение глаза его были готовы разглядеть в густой тени деревьев заблудившегося несмышленыша, а уши — услышать его жалобный зов.

Много молодых пошло на поиски теленка, но зорче всех были сейчас глаза старика, крепче всех — его ноги: так велико было его желание найти пропажу.

Когда они пришли на пастбище, старый пастух велел обыскать весь окрестный лес. Он выбрал направление для каждого из своих спутников и сам пошел по одной из троп. Он не пропустил ни одной пещеры, осмотрел все заросли диких кустарников на своем пути. Но тщетно. Теленка нигде не было.

Почти теряя надежду, он свернул с дороги, по которой обычно стада спускались в долину; немного в стороне от нее был еще один, очень крутой спуск. Рискованно было идти ночью этим путем, но, подумав, что теленок мог случайно туда забрести, пастух решил поискать и там. За свою долгую жизнь старик привык к трудным пастушьим тропам, но этот спуск был так узок и крут, что он несколько раз спотыкался и падал.

Пройдя больше половины пути, он остановился. В этом месте тропа раздваивалась, и одно из ее ответвлений — чуть приметная каменистая тропка — шло на восток, в страну Магадху. Некоторое время пастух раздумывал, спускаться ли ему в долину или свернуть к востоку и поискать теленка на той магадхской тропе. Он колебался, но, почувствовав сильную усталость, решил вернуться в долину.

Не успел он пройти и двух шагов, как ему показалось, что где-то неподалеку плачет ребенок. Но как мог очутиться глубокой ночью в этом диком месте грудной младенец? «Верно, это кричал какой-то редкий зверь», — подумал старик и не стал останавливаться. Но снова, и теперь уже совершенно явственно, до него долетел жалобный детский плач.

Было трудно заставить себя вернуться, но пастух решил, что все-таки надо взглянуть, что это за диво, и пошел по тропе, что вела в Магадху. Именно с той стороны доносился плач.

Пройдя по тропе шагов пятьсот, старик понял, что плач раздается из-под огромной, развесистой смоковницы, которая отбрасывает густую тень к своему подножию.

Он поспешил к дереву. Там, на груде сухих листьев, лежал белоснежный сверток. В нем, захлебывался плачем, извивался крохотный младенец.

Жалость и удивление охватили старика. Он наклонился, взял сверток в руки и вынес из тени на лунный свет. Он успокоил ребенка и, прижав его к своей груди, произнес:

— О всемогущий Владыка Кайласы! Не ведаю я, произошло ли великое несчастье или великое преступление совершилось здесь. Но, видно, так пожелал ты, чтобы, пойдя на поиски своего теленка, я нашел этого прекрасного младенца. Видно, такова воля твоя, чтобы именно я вскормил и вспоил его, чтобы я, бедный пастух, его вырастил. Ни знатности, ни богатства не могу подарить я ему, но я отдам ему всю свою любовь.

Едва старик прижал к себе младенца, тот сразу замолчал и крепко прильнул к его груди. Думая про себя, что есть особый знак в том, каким чудесным образом дарован ему младенец, старик пошел домой в долину. В деревне он узнал, что теленок нашелся. Это известие окончательно утвердило его в мысли, что все происшедшее с ним случилось по воле всеблагого Шивы. Он показал младенца соплеменникам, и те, разглядев богатую материю, в которую он был завернут, решили, что ребенок, должно быть, знатного рода. Но на теле его не нашли никакого другого знака, кроме охранительного браслета, усыпанного драгоценными камнями.

 

2. Нищий брахман

[4]

Прошло шестнадцать лет. Давно уже греки утвердили свою власть в Пенджабе. Император Александр, овладев этой огромной страной, оставил управлять ею своих наместников, а сам отправится на родину. Среди побежденных был и могучий раджа по имени Парватешвар. Сломив Парватешвара, Александр одарил его «милостью»: удостоил быть своим сатрапом — самому управлять отнятым у него же царством и даже возглавлять греческих начальников — доверенных императора. И раджа этот возгордился вдруг милостью врага, своего победителя, счел за честь титул сатрапа греков. Так часто бывает с теми, кто однажды поступился свободой: приняв ярмо подчинения, они начинают им гордиться и ждут, чтобы другие поскорее надели такое же ярмо. То же случилось и с Парватешваром. Став слугой своих поработителей, он много сил положил на то, чтобы другие страны арьев приняли власть греков. И, хоть сам он был арья, армию свою он составлял теперь большей частью из греков. За это его стали звать предводителем нечестивых.

С установлением греческого господства стала распространяться и греческая наука, а достоинство индийских наук низко упало. Можно представить себе, каково было индийским мудрецам видеть пренебрежение к своим знаниям, к древней санскритской учености.

Сам Александр и многие из его приближенных брали себе в жены местных царевен. Роднясь с местной знатью, они тем самым завоевывали ее расположение к себе. Такими узами укреплялась дружба правителей — своих и пришлых. Иначе относился к завоевателям народ. Простые люди тяготились ярмом рабства, ненавидели и презирали греков. Многие оставляли родные места, покидали Пенджаб, уходили за Гангу, устремлялись в Магадху.

В те времена правил Магадхой раджа Нандарадж. Богатейшей страной была тогда Магадха, а столица ее Паталипутра (располагалась она примерно там же, где лежит нынче Патна) слыла в Северной Индии отчим домом истинной арийской учености, арийской мудрости и могущества. Но нам еще представится случай побывать в Магадхе, и тогда мы сами сможем оценить величие и пышность Паталипутры.

А пока давайте направим свой путь к северу от Пенджаба, в Такшашилу — столицу страны Гандхары. В древние времена это было прославленное государство. Многочисленные упоминания о нем встречаются и в «Махабхарате» и в других древних сказаниях. К слову, мать Кауравов, жена Дхритараштры, была дочерью раджи этой страны.

Когда Александр покорил Гандхару и утвердил там свою власть, Такшашила сделалась центром греческого правления. И уж тут индийские пандиты познали всю «сладость» обид и гонений. Сейчас мы с вами отправимся в обитель одного из этих пандитов.

Хоть мы и употребили слово «обитель», но назвать так обиталище благородного Вишнушармы — значит унизить само слово «обитель». В этом шалаше из травы и листьев едва ютились сам нищий брахман и древняя старуха — его мать. Говорят, что Шри — богиня богатства и Сарасвати — мать наук и искусств непримиримо враждуют друг с другом. Тому, кто захотел бы получить подтверждение старинному присловью, следовало заглянуть в зеленую обитель Вишнушармы: в этом пристанище мудрости царила беспросветная нищета.

Вишнушарма был очень образован. Казалось, весь брахманский закон воплотился на земле в его образе. Три веды знал наизусть Вишнушарма, никто другой не изучил так науку политики, как этот брахман, а в воинских искусствах он был настоящий Дроначарья. Много толстых, тяжелых связок мелко исписанной бересты и пальмовых листьев сохранял брахман в своей тесной хижине; здесь были и древние трактаты из всех областей знания и комментарии к ним, которые составлял Вишнушарма, чтобы облегчить науку своим ученикам.

Всю свою мудрость, все свои дарования Вишнушарма унаследовал от отца, такого же ученого и такого же бедного брахмана, как он сам. Вот уже семь лет прошло с тех пор, как старый пандит перешел в иной мир. С того дня мать Вишнушармы слегла от горя, да так и не поднялась больше. Теперь уже не было надежды, что она когда-нибудь встанет и начнет заботиться о доме. Вишнушарма взял на себя все заботы о матери и служил ей преданно, со всей любовью и смирением. Мать поминутно благословляла своего сына, и это было самой желанной наградой для сыновнего сердца. «Велик плод моих трудов, — говорил Вишнушарма, — хотя невелики мои заслуги». Так шло время, уходили дни.

У нашего брахмана был выдающийся ум и талант наставника, поэтому прежде у него было много учеников. Но с приходом греков никому не нужными оказались его знания, некому стало учиться у него. Да и заботы о матери отнимали все его время — он не смог бы и часа уделить ученикам. Так или иначе, он был теперь один и очень бедствовал. Только тот знает, что такое настоящая нищета, кто хоть часть своей жизни прожил, не имея за душой и одной каури. Все мы видали таких людей, у которых никогда не переводились еда и одежда, кто ни в чем не знал нужды, однако при случае, если к слову придется, они не стесняются называть себя нищими и лицемерно расписывать свою бедность. Но не им понять, в какой нищете влачил свои дни Вишнушарма. С каждым восходом солнца в хижине его появлялось лишь столько подаяния, сколько нужно, чтобы поесть утром, а о вечере заботился бог.

Ко всему прочему в последнее время здоровье матери нашего пандита совсем ухудшилось. Много лет уже жизнь едва теплилась в ее одряхлевшем теле, а сегодня силы почти оставили ее, дыхание прерывалось, тяжелое удушье ослабляло и мучило ее. Сын старался помочь чем мог, но тщетно. Около двух часов после полуночи старая мать благословила своего сына и со словами: «Скоро свершится счастливый поворот в твоей жизни, не напрасно ты служил мне», — покинула землю.

Нет нужды описывать, какое горе овладело брахманом. И никого не было подле него, кто мог бы утешить, разделить его скорбь. Пришлось ему самому справляться с бедой, одному совершать все погребальные обряды для своей матери. Теперь, расставшись с нею, Вишнушарма не имел больше причин оставаться в Такшашиле. Одна мысль владела им теперь — уйти из-под власти проклятых чужеземцев, уйти туда, где правит арийский раджа, войти в такой царский совет, где пригодились бы его знания в военном искусстве и политике. Тогда раджа этот, вооружившись его мудростью, смог бы освободить от гнусных захватчиков индийские земли, отомстить неверным и тем правителям, которые пошли в услужение к грекам.

Где родина оскорбленного человека? Страна, куда он идет, чтобы восстановить свою честь. Но даже если почитать родиной ту землю, где ты родился, где провел свое детство и юность, — когда эта земля попрана ногой чужеземца, стоит ли тогда уподобляться червю, который живёт в гнили и, впитывая ее в себя, как бы растворяется в ней? Не лучше ли временно покинуть свою родину, с тем чтобы вдали от нее употребить все свои силы и способности на ее освобождение? Вишнушарма выбрал второй путь и в надежде, что там, в дальних индийских землях, найдется применение его учености, решил распрощаться со своей жалкой обителью. Совсем нетрудно далось ему это прощание. Но книги? Его бесчисленные рукописи на бересте и пальмовых листьях? Он и думать не хотел, чтобы оставить их здесь. Бросить их было для него все равно что уйти, оставив в одиночестве свою старую мать. Но как унести рукописи с собой? Их было так много, что у него не хватило бы сил даже поднять их. Повозки купить он не мог — у него не было ни гроша. Пришлось подумать о том, чтобы оставить свои сокровища на сохранение у друзей. Тяжело было это прощание для Вишнушармы: так отец в смертельной тоске расстается с любимыми детьми, потому что несчастья и бедность вынуждают его отдать их в чужие руки, под покровительство счастливых, благополучных людей. И только одно — надежда на возвращение — дает ему силы снести разлуку. Наконец все было сделано, и Вишнушарма, оставив Такшашилу, направился в Магадху.

Мы уже говорили, что в те времена столица Магадхи Паталипутра, или, как ее еще называли, Пушпапури, находилась в полном расцвете своего богатства и великолепия. И все те, кто оставлял родину, не желал жить под властью греков, устремлялись туда, чтобы испытать свою судьбу.

Магадха слыла самым сильным государством арьев в Северной Индии, земли ее были огромны. Не раз войска Александра, перейдя через Гангу, атаковали Магадху, но эти походы не принесли им славы. Возгордившийся без меры после разгрома Парватешвара и покорения Пенджаба Александр получил хороший урок у границ Магадхи, и его люди отказались идти с ним дальше. Более того — на призывы своего полководца они ответили ему, что не желают еще раз терпеть поражение. И Александру не осталось ничего другого, как признать свое бессилие перед героями Магадхи и повернуть назад. Не зря говорят: «Первый ушибся, второй научился». Так правители Магадхи, узрев печальный опыт других государств, заранее подготовились к встрече завоевателей.

Они решили посеять панику в стане врага, едва он появится у их рубежей. Поняв, что перед ним могучий и искусный противник, готовый на все в своей решимости отстоять свободу, Александр оставил свое намерение и ушел восвояси.

Магадхой уже много лет правили раджи из рода Нандов. В то время когда Вишнушарма пришел в Паталипутру, там царствовал раджа по имени Дханананд. Много славных и мудрых пандитов шли ко двору Дханананда, гонимые из родных мест притеснениями иноземцев. Сначала это было по нраву радже и его совету, и пришлым мудрецам воздавались почести по достоинству. Но по мере того как слава о щедрости и гостеприимстве Дханананда распространялась по всей Индии, все больше бесприютных пандитов приходили искать здесь убежища. И так как среди вновь пришедших многие были ученее и мудрее, чем прежние советники раджи, теперь традиционные состязания в учености часто заканчивались яростными спорами и радже приходилось краснеть за своих приближенных.

Перед приходом Вишнушармы в столицу Магадхи огонь вражды между пандитами тлел уже много дней, и появление нового человека послужило причиной для вспышки. Началось с того, что Вишнушарма сам, никому не сказавшись, вошел во дворец раджи. До сих пор при дворе было принято, что всякого нового пандита вводил и представлял кто-нибудь из старых членов царского совета. Но Вишнушарма, столь славный мудрец, принадлежащий к роду риши Джамадагни, не нуждался ни в чьем покровительстве. Полагая, что если в нем есть истинные достоинства и добродетели, то раджа и так их оценит, Вишнушарма, как риши Дурваса, прямо вошел в собрание и благословил раджу. Приветственный стих он сочинил сам и произнес его так торжественно и твердо, что все присутствующие застыли в изумлении; По смелости его поведения, по достоинству, с каким он держался, пандиты сразу поняли, что перед ними необыкновенно сильный духом, сведущий, мудрый брахман, сообразили, что если он останется при дворе, то превзойдет всех своей ученостью. Оценив в одно мгновение, как невыгодна для них каждая минута его пребывания здесь, пандиты склонились друг к другу и стали тревожно перешептываться.

А раджа был поражен горделивым спокойствием незваного гостя. Он с готовностью поднялся ему навстречу, приветствовал его и усадил рядом с собой. Это очень задело царских пандитов — ведь никому из них до сих пор раджа не оказывал такой чести. Прежде бывало так: вновь пришедшего приветствовал кто-нибудь из придворных пандитов и, представив радже, указывал ему место среди мудрецов. А тут раджа, будто забыв о заведенном порядке, сам встретил безвестного пришельца, да еще усадил справа от себя, то есть сразу вознес над всеми своими пандитами. Те, конечно, усмотрели в этом поступке столько же чести для незнакомца, сколько и оскорбления для себя, и тут же стали искать способ отомстить.

А раджа Дханананд стал расспрашивать нежданного гостя, кто он и откуда, Вишнушарма сказал, что пришел из Такшашилы и поведал о своей судьбе. Когда он закончил рассказ, со своего места вдруг решительно поднялся один из советников раджи и сказал:

— Господин, то, что ты приветил нежданного гостя и оказал ему честь, пристало твоей щедрости и доброте. Однако не сочти за дерзость наши слова — мы под твоей защитой, и мы почтительнейше просим тебя: подумай, достоин ли этих почестей и будущих даров тот, кто пришел. Сейчас греческие владыки мечтают лишь об одном — о гибели арийских государств. Они ждут не дождутся прибрать их к своим рукам и очень рассчитывают на изменников. Только из-за предательства пал Пенджаб. Иначе разве смогли бы неверные разгромить арьев? Сейчас Такшашила в их власти, а неизвестный сам говорит, что пришел из этого города. Не далее как вчера явился к нам еще один человек, натерпевшийся от жестокостей греков. Он рассказал, между прочим, что греческий правитель задумал подослать к нам ученого брахмана выведать наши тайны Ты, повелитель, поступай, как сочтешь нужным, но подумай о наших опасениях. Этого человека никто здесь не знает, и он ни с кем не знаком. Как можно быть уверенным, что он не тот самый подосланный? Никто из нас пока до конца не убежден, что он-то и есть наш тайный враг. Но ведь мы не знаем его, поэтому следует остерегаться, как бы нам не напоить молоком змею. Прими же наш почтительный совет.

Дханананд был щедр и гостеприимен, к тому же он неустанно заботился о своей славе великодушного царя. Однако ему была свойственна мнительность, да и греки внушали тревогу, и потому малое в сказанной речи показалось ему огромным и важным. «В самом деле, — подумал он, — этот брахман так смело вошел к нам в собрание. И как это я сразу не подумал, что при большой учености следовало бы иметь и побольше скромности». И он сказал гостю:

— Я совершенно согласен с тем, на что обратили внимание мои пандиты. Когда ты вошел, я не отказал тебе в почестях. Но это еще не значит, что ты сможешь остаться на том месте, где сидишь теперь, если не найдется здесь человека, который бы знал тебя. Я был бы плохим политиком, если бы нарушил принятый порядок. Так что назови, пожалуйста, человека в Паталипутре, который мог бы поручиться за тебя…

Вспыльчивый нрав брахмана не позволил ему стерпеть оскорбление, и Вишнушарма резко ответил радже:

— Я не вынес владычества иноземцев и решил, оставив родину, уйти в царство какого-нибудь арийского раджи. Я мечтал о таком правителе, которому пригодились бы все мои знания в политике и военном искусстве, чтобы с их помощью он разбил греков, отомстил таким продажным рабам, как Парватешвар, и чтобы вновь утвердилась арийская государственность. Я услышал о твоей славе и пришел в Паталипутру. Ненависть к грекам вела меня, а мне говорят, что я подослан ими!..

Слова его звучали столь убедительно и таким искренним был его гнев, что стало видно, как раджа вновь заколебался. И пандитам показалось, что он может переменить свое решение, оставить при себе незнакомого мудреца. Тогда один из них поспешил сказать:

— Махараджа, разве тот, кто придет тайным соглядатаем от греков, так прямо и заявит: «Вот он я, лазутчик вашего врага»? Конечно, он станет уверять, что презирает неверных и что ненависть к ним движет его помыслами. А если кто усомнится в нем, он сыграет подходящий к случаю спектакль. Но это не должно смутить предусмотрительных людей. Может быть, брахман не заслужил подозрений и они оскорбляют его. Несправедливость — большое зло, но свершится зло несравненно большее, если по нашей доверчивости мы погубим государство. Махараджа, мы едим твой хлеб, и наш долг быть на страже, когда мы видим, что тебе грозит беда. У тебя достаточно могущества, и в твоей власти спасти от опасности и себя самого, и нас, твоих подданных.

После этих слов раджа Дханананд окончательно склонился на сторону своих советников и сказал Вишнушарме:

— Брахман, осторожность никогда не бывает излишней. Пожалуй, будет лучше, если ты покинешь мой двор до тех пор, пока не сможешь доказать, что ты тот, за кого себя выдаешь. Тогда тебе воздадутся почести и уважение, какие подобают твоей учености; но до тех пор тебе придется оставить это место.

Кровь бросилась в голову брахману. Горячий и вспыльчивый, как риши Дурваса, он мгновенно вскочил со своего места и, прежде чем уйти, произнес страшное проклятие:

— Не будь я истинным брахманом, если не изведу с корнем род Нандов и не посажу на их престол того, кто с моей помощью, направляемый мною, уничтожит греков!

С этими словами он распустил узел волос на затылке в знак того, что не коснется их до тех пор, пока не исполнит своей клятвы. Но никто не обратил особого внимания на гневные слова брахмана, их не приняли всерьез и только посмеялись над напыщенностью его речи. Так и ушел от двора Нандов оскорбленный брахман, не приняв положенных даров, не получив тех почестей, на какие мог рассчитывать. Он сразу покинул Паталипутру, не желая задерживаться здесь даже настолько, чтобы попить воды.

Когда солнце клонилось к закату, он уже был далеко от негостеприимного города. Вдруг занимательное зрелище остановило его в пути. Прямо перед ним дети пастухов затеяли игру в войну греков с арьями. Они представляли, что на их землю напали греки, а они должны разгромить захватчиков. Одна группа детей изображала греков, другая — индийцев. Красивый мальчик лет пятнадцати играл роль предводителя арьев: он громко отдавал приказания и заставлял всех беспрекословно их выполнять.

Что-то шевельнулось в душе брахмана. Он остановился, следя за игрой. И, по мере того как он наблюдал за детьми, в нем росла убежденность, что тот, кто с детства так уверенно и властно распоряжается другими, вряд ли по рождению сын пастуха. И он уже решил про себя, что постарается каким-нибудь образом разузнать все про мальчика, про его прошлое.

Дети играли долго. А брахман все разглядывал издали этого мальчика. Наконец дети устали и все вместе сели отдохнуть. Тогда брахман подошел к ним и сказал юному «радже»:

— Сынок, я хочу взглянуть на твою руку. Позволь мне сделать это.

Мальчик почтительно поклонился брахману и протянул ему свою правую руку. С минуту поглядев на его ладонь, брахман возликовал: на ней ясно были начертаны знаки царской власти. Очень странным и непонятным показалось ему, как мог ребенок, отмеченный такими знаками, родиться в пастушьей семье. И чем дольше глядел он на ладонь мальчика, тем сильнее росло в нем желание пойти к его родителям и расспросить их о его происхождении. Он сказал:

— Хочешь пойти со мной? Если ты согласишься, я обучу тебя всем наукам. Я долго изучал науку об оружии, воинские искусства и могу научить им тебя.

Услыхав слова про военные науки, мальчик весь так и вспыхнул от радости:

— Махараджа, я готов стать твоим послушным рабом, если ты научишь меня.

Наступил вечер. Стада торопливо собрали и погнали домой. Брахман пошел следом за своим пастушком.

Отец мальчика оказался очень почтенным человеком. С первой же встречи бросались в глаза его проницательность и доброта. Пастух был глубоко польщен, что брахман обнаружил необыкновенный ум в его сыне — гордости семьи. Он предложил Вишнушарме ночлег в своем доме, а когда подоили коров, настоял на том, чтобы гость отведал молока. Брахман принял гостеприимство пастуха и решил остаться у него на ночь. Поужинав, он усадил пастуха с собой и с осторожностью начал разговор:

— Да, светлый ум у твоего сына. И об этом я хотел поговорить с тобой. Ты не рассердишься, если я задам тебе один вопрос?

Пастух словно догадался, что хочет узнать брахман. Он улыбнулся и сказал:

— Ты брахман, махараджа, разве я могу сердиться на тебя? Спрашивай, о чем пожелаешь, я отвечу тебе без утайки.

Брахман, сгорая от нетерпения, сразу же начал:

— Ты радуешь меня своей готовностью, и я спрошу тебя напрямик. Ты называешь мальчика своим сыном, но похоже, что он не из твоего рода. Если есть что-нибудь необыкновенное в его судьбе, расскажи мне об этом. По моим приметам, его ждет небывалый, счастливый удел, ибо отмечен он знаком могущественной власти.

Выслушав брахмана, пастух немного задумался, а потом решительно сказал:

— Не буду лгать тебе, махараджа. Я расскажу тебе все как было. Он не сын мне. Откуда взяться драгоценному камню в лачуге пастуха? Я нашел этого мальчика грудным младенцем лунной ночью в лесу, под деревом. Он плакал, никого не было возле него. Все мы удивлялись потом, как не тронули его лесные звери. Точно богиня неба, мать луна, хранила его. Я поднял младенца и принес в свой дом. Я долго искал его родителей, но так и не нашел их. На ребенке не было никаких особых знаков — ни в одежде, ни на теле. Один только охранительный браслет. Я берегу его до сих пор. Так я и не узнал, кто этот мальчик и откуда. В семье он рос как родной сын.

Выслушав пастуха, брахман некоторое время молчал, потом попросил:

— Позволь мне взглянуть на этот браслет.

Пастух из потайного угла достал горшок, в котором хранилось еще шесть горшочков, один в другом. В последнем из них, завернутый в тряпицу, лежал драгоценный предмет. Старик с усилием развязал тряпицу, стянутую узлом, и протянул браслет брахману. Вишнушарма придвинулся к светильнику и в его свете внимательно и подробно изучил вещицу. Он весь задрожал от волнения, разглядев на браслете печать.

— Отец! — воскликнул он. — Отпусти мальчика со мной, отпусти хотя бы на время. Его ждет счастливая судьба, в этом нет теперь сомнения. Но ему нужно помочь. Я многому обучен, многие науки мне известны. И сердце мое лежит к этому мальчику. Отпусти его со мной!

Пастух, глубоко задумавшись, не сразу ответил брахману, и тот продолжал:

— Вспомни, Дашаратха отдал Рамачандру на попечение Вишвамитры, и тот обучил царевича всем знаниям. Так и я готов обучить всем наукам твоего сына. Ты ни о чем не беспокойся. Да будет тебе известно: отрок этот — царское семя.

Старый пастух не знал, что и ответить брахману. Мучительна была для него мысль отдать сына, расстаться с мальчиком, которого он столько лет растил с великой любовью. Но сам мальчик подсказал решение отцу. Он не слышал начала разговора старших, но, когда узнал, что брахман просит взять его на свое попечение, ему это так понравилось, что он подбежал к своему несчастному отцу со словами:

— Отец, отдай меня брахману! Не тревожься за меня. Ты знаешь греков, ты видел их раджу. Сколько раз ты рассказывал мне, каков он собой, какой у него наряд, какой могучий конь под ним. Ты всегда говорил: «Чтобы разгромить наших врагов, нужно быть очень смелым и сильным». Отец, с твоего благословения и милостью этого махараджи мудрецов я научусь искусству воина, настоящей доблести и силе. Я верну наши земли, отнятые у нас коварным врагом. И у нас будет такое же могучее, свободное царство, как у раджи Магадхи. И тогда ты, отец, сможешь отдохнуть от горя и забот.

При словах о Магадхе и ее радже обида и гнев вновь ожили в душе брахмана.

— Нет, сын мой! — воскликнул он. — Ты можешь мечтать о большем. Знай, твоим будет и престол Магадхи!

 

ПРОЩАНИЕ

Каких только деревьев, каких трав нет в густых гималайских лесах! Это не выдумка, когда говорят, что Гималаи — родина чудесных растений. Сами по себе растут здесь веками диковинные травы, гибкие, ползучие лианы, большие и малые деревья, самые высокие из которых целуют небесный свод.

В глубоких дебрях Гималаев укрылась небольшая обитель под названием Чанакья-ашрама, по имени ее главного наставника — брахмана Чанакьи. Расположилась обитель Чанакьи на берегу небольшой, но очень живописной речки, которая впадала в Брахмапутру. Поток мчался стремительно, как ветер, и, может быть, именно поэтому река носила имя Марудвати. Только в том месте, где находилась обитель Чанакьи, ее течение было не столь буйно. Наставник ашрамы славился своей ученостью, равно как и вспыльчивым, горячим нравом. Чанакья знал все четыре веды со всеми их толкованиями и добавлениями. И поистине, если кто в те времена и заслуживал имени и положения кулапати, так это был именно он. В обитель к нему приходили за опытом многие брахманы и стремящиеся к познанию священных наук сыновья брахманов — так широко распространилась о нем слава. Даже вождь гималайских бхилов очень его почитал. Около двухсот учеников было у Чанакьи, не считая тех, кто учился уже не у него самого, а у его питомцев. Не все здесь обучались жреческой премудрости, некоторые постигали и науки кшатриев. И брахманы, и кшатрии изучали у него «Аюрведу», «Кашьяпасанхиту» и другие священные книги. Одним словом, в обители Чанакьи все было точь-в-точь так, как, судя по преданиям, бывало в обителях святых мудрецов древности — Васиштхи, Вальмики, Вишвамитры и других. Да, пожалуй, и сам Чанакья считал себя достойным преемником прославленных мудрецов. Он жил одной целью, одним устремлением: так же, как Вишвамитра, поддержать своими знаниями, своим умением славного кшатрия, с тем чтобы с его помощью создать великую империю, в небывалых свершениях героя кшатрия проявить собственное сверхчеловеческое могущество. «Да, да, — дерзко мечтал он, — я уподоблюсь Вишвамитре и добьюсь не меньшей власти для своего избранника. С моей помощью он, как описано в «Рамаяне», станет правителем великой державы. Настанет день, когда для своего героя я совершу обряд ашва-медха, когда я украшу его стопы лучами алмазных диадем на простертых перед ним раджах и принцах. Рама был воплощением бога на земле, и престол Айодхьи принадлежал ему по рождению. Так стоит ли удивляться тем подвигам, которые совершил Вишвамитра, сделав Раму своим орудием и передав ему всю свою мудрость? Я же стану опорой кшатрия, у которого нет ни наследственной власти, ни помощи, ни друзей. И его-то я сделаю могучим императором, чьи владения будут простираться на всю Арьяварту. А раджу Магадхи, который незаслуженно унизил меня, не поверил в мои достоинства и послушался подлых советов своих низких, исполненных зависти брахманов, я лишу трона, изведу с корнем весь его род и посажу на его престол своего юного избранника».

В обители Чанакьи и в самом деле воспитывался юный, но уже славный своими делами кшатрий. Вместе с ним жили в обители юные принцы из различных гималайских княжеств, царевичи-бхилы, и Чанакья обучал их законам и тайнам войны. Все юноши с большой радостью и рвением брали уроки этих наук у своего наставника, и брахман каждодневно радовался их успехам. Безгранично было его удовлетворение, ибо видел, как каждый день приближает его к осуществлению задуманного. Пора уже было думать о дальнейших шагах на пути к поставленной цели. Но все-таки брахман считал, что его питомцам еще рано встречаться с врагом лицом к лицу на поле боя. И не потому, что им недоставало мужества, отваги или мастерства, — этим они обладали в избытке. А потому, что он пока не придумал, где взять для них войско. Мысли Чанакьи постоянно обращались к могучему радже Магадхи, который управлял всей северо-восточной частью Арьяварты и в подчинении у которого находились многие княжества на западе. «Эх, моему бы юному герою такое войско, какое имеет этот раджа! Но каким образом этого достичь?»

Размышляя об этом, Чанакья отправился однажды в полдень совершить омовение на обычное место у реки Марудвати. В обители его всегда было множество народу, поэтому учитель выбрал для себя укромный уголок на берегу, где никто не смел нарушить его уединение и где он мог спокойно предаваться размышлениям. Один только любимый его ученик Чандрагупта мог приходить сюда, когда ему вздумается. У нашего мудреца были сотни воспитанников, которых он обучал всевозможным наукам, но Чандрагупта всегда был среди них самым первым и самым близким сердцу учителя. Бывает ведь так: десять детей у родителей, а больше всех любят они одного, даже проступок не ставят ему в вину и легко прощают. Именно так и было у Чанакьи с Чандрагуптой.

Читатели, наверное, уже догадались, что нищий брахман, о котором рассказывалось выше, и младенец-кшатрий, найденный гималайским пастухом, и есть Чанакья и Чандрагупта из обители на реке Марудвати.

Нищий брахман Вишнушарма решил, что раз пастух таким чудесным образом нашел беспомощного младенца одного в диком лесу лунной ночью, то, верно, сама луна берегла героя из своего рода для того, чтобы его руками свершились великие дела. Поэтому он дал мальчику имя Чандрагупта. А сам он отказался от своего прежнего имени, под которым он во дворце раджи Магадхи принял тяжкие оскорбления, и поклялся, что снова возьмет его лишь тогда, когда полностью смоет свой позор, свергнув Дханананда с его престола. А до тех пор он будет называться Чанакьей.

Повстречавшись с мальчиком, брахман стал действовать решительно и быстро. Получив разрешение старого пастуха, он забрал мальчика с собой и, не возвращаясь больше в Такшашилу, прошел с ним огромное расстояние, держа путь в малонаселенные места Гималаев. Они поднялись высоко, в самые глубины гор. Здесь брахман приглядел место на берегу реки Марудвати, соорудил небольшой шалаш и поселился в нем с мальчиком, сразу же начав обучать юного кшатрия искусству воина. В этих занятиях дни шли за днями, и все чаще в голову учителя приходила мысль, что, сколько ни дай знаний этому единственному чаду, он один никогда не сможет выполнить задуманного. Но разве безнадежность овладеет тем, в ком живут непоколебимая решимость и безграничная вера в собственные силы?

«Подобно тому, как божественный Рамачандра принял помощь обезьян Юга и в союзе с ними одолел такого могущественного врага, как Раван, — решил брахман, — так и мой герой получит помощь и союз гималайских бхилов, матангов, чандалов и других презираемых племен и с ними разгромит и сотрет с лица земли подлый род нынешнего правителя Магадхи». И он не гнушался бхилами, матангами, чандалами, а возвысит их до себя, очистив их своим благословением. Он стал обучать их военным наукам. Скоро молва о его учености разнеслась очень далеко, и к нему в обучение стали отовсюду приходить сыновья брахманов. Не прошло и года с тех пор, как на берегу Марудвати возник шалаш, а слава обители и ее наставника разошлась по всем горным пределам.

Мы оставили Чанакью, когда он, размышляя о дальнейших шагах на пути к своей сокровенной цели, отправился в полдень к своему обычному месту для омовения. Сегодня он с особой силой почувствовал, что раздумывать больше некогда, пора уже исполнять клятву и приступать к осуществлению задуманного. Но с чего начать? Эта мысль не давала покоя брахману. Он был совсем один. Чандрагупта с друзьями, едва рассвело, ушел на охоту. Был полдень, тихий, знойный. Солнце стояло в самом центре небесного свода. Все звери и птицы в такое время прячутся в свои норы и гнезда, чтобы спастись от жары. Брахмана окружали тишина и покой. Но в душе его не было ничего похожего на спокойствие или умиротворение. Да и откуда им взяться, когда еще так далека его цель?

Видимо, какая-то счастливая мысль осенила нашего брахмана, потому что лицо его вдруг просияло. Он хлопнул в ладоши и пробормотал:

— Верно, верно! Другого пути нет. Придется мне уйти. Иначе ничего не выйдет. Что сидеть сложа руки? Чандрагупта немалому научился за этот год. И если в Паталипутре все осталось так, как было, мне не трудно будет все устроить. Но что со мной? И через год мне все еще страшно подумать, как я снова вступлю в этот город? Прочь сомнения! Если я начну колебаться в самом начале, что же выйдет из моих хитроумных планов? Пропадут даром все мои знания в политике — мудреной науке хитростей и интриг, если я не претворю в действие все, что держу в мыслях.

Так раздумывая, решая и снова колеблясь, Чанакья вошел в реку для омовения. Губы его привычно произносили молитвы, соответствующие моменту, но было очевидно, что душа не участвовала в этом, — все мысли его были обращены к предстоящим событиям. Закончив омовение, брахман вышел из реки. Для полдневного упражнения в йоге он расстелил на берегу шкуру антилопы, сел на нее, прополоскал водой рот и только собрался заняться дыханием, как увидел, что к нему бежит вместе с друзьями его любимец Чандрагупта. Приблизившись к учителю, юноша прежде всего почтительно его приветствовал, а потом стал рассказывать, какие победы одержал он сегодня в лесу. Он рассказал, как ему удалось убить диковинного кабана и прекрасную лань. Но не успел он окончить, как вмешался другой царский сын:

— И знаете, учитель, — сказал он, — когда Чандрагупта в одиночку погнался за этим чудовищным вепрем, нам невольно пришел на ум Арджуна. Верно, так же, как сегодня Чандрагупта, блистал он великолепием силы и доблести, когда сам бог Шива принял облик дикого горца и, желая испытать Арджуну, привел его в ярость.

Тут еще один бхил с воодушевлением сказал учителю:

— Отец, если бы вы видели этого зверя, вы не поскупились бы на похвалы Чандрагупте. Я думаю, еще никто никогда не встречал такого вепря в этих лесах. А Чандрагупта, ни на миг не смутившись, погнался за ним, точно за кошкой или собакой. В конце концов он его все-таки сразил. Пойдите, поглядите, что это за огромный зверь — чудище.

Чанакья, услыхав все это, возликовал не меньше, чем радуются родители, когда их единственный и горячо любимый сын совершает небывалый подвиг. Значит, не прошли даром его уроки ученику, которого он одарил своим особым благоволением. Но главное-то еще впереди! Мысль об этом омрачила радость брахмана, но только на один миг. Когда этот миг прошел, он повернулся к Чандрагупте и сказал:

— Чандрагупта, меня очень радуют твои успехи. И пусть каждый день приносит тебе новые победы. Но сейчас нам нужно поговорить о другом.

Брахман попросил остальных юношей оставить его на время наедине с юным кшатрием, сказав, что после позовет их. Ученики безоговорочно слушались своего наставника и ушли по первому его слову. Тогда Чанакья обратился к Чандрагупте:

— Сын мой, дитя мое Чандрагупта! Я должен покинуть тебя на некоторое время. Ты еще очень юн, но дело, которое я задумал совершить с твоей помощью, нельзя больше откладывать ни на один день. Кроме того, мне следует испытать тебя, поручив тебе ответственность за порядок в нашей обители хотя бы на короткий срок. Тот, кому предстоит править великой страной, должен начать обучаться этому с малого. Поэтому, хоть ты еще не достиг зрелого возраста, я оставляю тебя старшим в обители, а сам ухожу и вернусь к началу дождей. Ты знаешь, что если я что-то сказал однажды, то от слова своего не отступлюсь, и если поставил перед собой цель, то все будет так, как я задумал. Отчего ты побледнел? Не надо страшиться. Ведь я ухожу, чтобы продвинуть вперед наше дело. Другой цели у меня нет. Сейчас еще рано рассказывать тебе о том, что я задумал. Знай только одно: лишь тогда, когда я увижу тебя на престоле Магадхи, лишь тогда, и не раньше, я сочту свой замысел исполненным. Больше мне нечего сказать тебе. Сейчас я объявлю о своем уходе всем остальным. А ты останешься хозяином. Запомни, с этой минуты ты властитель нашей обители, ты раджа. По тому, как ты будешь управлять здесь, я стану судить о том, как впоследствии ты станешь править государством.

Бедный Чандрагупта и в самом деле побледнел как полотно, выслушав речь Чанакьи. У него упало сердце, когда он узнал, что учитель собирается уйти, оставив его одного. За недолгий срок он привязался к Чанакье не меньше, чем к тому пастуху, который растил и берег его в детстве. Сраженный неожиданной горькой вестью, Чандрагупта произнес дрогнувшим голосом:

— Махараджа, вы хотите оставить меня теперь, когда я еще многому не научился? Отчего вы не хотите взять меня с собой? Пусть там, где вы, буду и я. Не думайте, я не испугаюсь никаких трудностей и тягот. Рядом с вами я не боюсь и смерти. Почему бы мне не последовать за вами? — Юноша с мольбой глядел на учителя. Но в ответ Чанакья лишь покачал головой.

— Нет, нет! Я знаю, ты не испугаешься никаких трудностей и опасностей. И вовсе не поэтому я не беру тебя с собой. Просто так нужно, чтобы сейчас я ушел один. И больше не будем говорить об этом. Поступай так, как я сказал. Мне незачем объяснять тебе, что в моем сердце нет иной заботы, кроме заботы о твоем благе. Помни об этом всегда.

Что мог на это возразить Чандрагупта? Он молчал. Но Чанакья ясно видел, как велико горе юноши. Однако брахман был столь же тверд, сколь страстен в своих чувствах. И он не дал чувству поколебать свою решимость. Он твердо знал, что пришла пора осуществлять задуманное и медлить больше нельзя.

Сильные духом никогда не медлят. Чанакья в тот же день покончил со всеми делами, оставил необходимые распоряжения и на рассвете следующего дня, попрощавшись с любимыми учениками, покинул обитель.

 

ПАТАЛИПУТРА

Из предыдущих глав читатели уже знают немного о Паталипутре — столице страны Магадхи. Но в настоящей главе нам хочется подробнее познакомить читателей с этим городом. Прежде чем Чанакья проделает свой путь от обители в глуши Гималайских гор до стен Паталипутры, читатель успеет получше узнать этот огромный и богатый город, поглядеть поближе на тамошнего правителя из рода Нандов, а это поможет ему вернее разобраться в сути событий, которым суждено в дальнейшем свершиться.

Паталипутра имела еще и другое имя — Пушпапури. Но в то время, о котором мы пишем, все называли ее Паталипутрой. Некоторые считают, что именно этот город во времена «Рамаяны» был повсеместно известен как Каушамби или Кусумапура. Как бы там ни было, одно известно точно, что существовал он с незапамятных времен, задолго до той поры, о которой идет речь в нашем рассказе, и что в те времена, о которых мы говорим, не было во всей Арьяварте другого такого огромного города, как Паталипутра. И повсюду шла слава о могуществе царского рода Нандов, которые правили в ней. Правда, не мешало бы проверить, стоили ли эти раджи своей славы. Но, так или иначе, сам город действительно заслуживал самой блестящей, самой широкой известности. Он занимал огромную площадь — пять косов в длину и три коса в ширину. Сохранились описания Паталипутры на греческом языке, и из них известно, что вокруг всего города был вырыт глубокий ров, а по внутренней его стороне город, кроме того, окружала мощная бревенчатая стена, за которой скрывался могучий крепостной вал. Город раскинулся у слияния двух рек — Ганги и Сона, и потому стал центром торговли для всех областей, лежавших по течению этих рек. А так как он был столицей, то здесь, конечно, собирались самые известные умельцы, изощренные в разных искусствах и ремеслах. Ведь сюда направляли свои стопы все, кто лелеял надежду получить признание своего мастерства, поощрение и покровительство раджи.

Паталипутра была тогда центром ведической религии, и многочисленные жертвы чуть не каждый день приносились на алтарях ее храмов. Но уже достигли некоторого успеха в распространении своей веры приверженцы обета ахимсы, провозглашенного Буддой, которые питали отвращение к убийству во всяком его проявлении. Но действовали они пока тайно, с большой осторожностью, так как подвергались гонениям со стороны раджи, который покровительствовал ведической вере, и преследованиям ее жрецов.

Читатель уже знает, что в то время Паталипутрой, да и всей страной Магадхой, правил раджа Дханананд, или Хираньягупта из рода Нандов. Этот раджа казался своим подданным воплощением щедрости, мужества и благородства. А слава о нем как о покровителе наук и искусств ушла далеко за пределы царства. Но таким этот раджа выглядел лишь со стороны. На деле же был он слаб характером, не блистал умом и предавался многим порокам. И те, кто жил вблизи него, совсем его не любили. Даже теперь еще нередко считают, что раджа — это воплощение бога на земле. А в те времена это представление прочно сидело в умах людей, поэтому они почитали любого раджу. Так было и с Дхананандом. Умом раджа не отличатся, поэтому жил лишь советами приближенных. Читатели, если сами и не были очевидцами, вероятно, знают хотя бы понаслышке, из кого обычно состоит окружение недалеких властителей. Их окружают люди корыстные, порочные, которые ради своей выгоды лишь потакают да поддакивают глупому радже, не заглядывая далеко вперед. Если же и подадут ему совет, то лишь такой, чтобы им самим вышла из этого польза. И уж эти советчики умеют обернуть дело так, что ни сам раджа и никто другой никогда не заметит внушения со стороны, не углядит, как чужой замысел вселился в его душу, стал его собственным желанием. Обычно в таких случаях раджа льстит себя мыслью, что он всемогущ, что, хорошо или плохо, но поступает всегда, как ему захочется. А сам, бедняга, и не представляет себе, кто в самом деле могуч и кто действует по своей воле.

Точно так обстояло дело при дворе Дханананда. Раджу окружали советчики, признававшие лишь то, что им самим приходилось по вкусу, что устраивало их. А радже казалось, что он поступает, считаясь лишь с собственным желанием. И этим он тешился.

Оттого что Дханананд был именно таким раджой, министрам его очень трудно приходилось в управлении государством. Многие из них из одной лишь преданности царскому роду оставались на своих местах и пытались еще как-то вести дела. Самым преданным среди таких министров был брахман по имени Ракшас. Имя его, однако, совсем не соответствовало его нраву. Этот брахман имел сильное влияние на раджу. Легкомысленный и изменчивый, раджа никогда не совершал дурных поступков по отношению к главному министру. Что бы ни советовали ему другие, если мнение Ракшаса отличалось от их мнения, Дханананд прислушивался лишь к Ракшасу. И это было его спасением. Многие правители из подвластных Магадхе княжеств лелеяли тайные мечты сбросить с себя иго Дханананда и самим при случае завладеть его государством. Однако, пока страной правил Ракшас, им приходилось тщательно скрывать свои честолюбивые замыслы. Они прекрасно знали, что если каким-нибудь образом обнаружат свои истинные намерения, то в один миг лишатся владений и пойдут по миру. Потому они старались до поры до времени не подымать головы.

Не будь в Магадхе Ракшаса, давно бы уже закатилось солнце Дханананда и на его престоле сидел уже раджа Ванги или Калинги. Читателям еще предстоит узнать, каким почетом и уважением пользовался этот министр среди подданных Дханананда.

Сам же Дханананд мало чего стоил как правитель, и не будет преувеличением сказать, что народ не питал к нему любви и уважения. Конечно, если бы враг пришел на их земли, подданные не встали бы на его сторону в обиде на раджу, они не пожалели бы сил и самих себя, чтобы защитить свою отчизну. Но это уже совсем другой вопрос.

В сыновьях своих Дханананд тоже не знал удачи. Читатели и сами могут себе представить, какими вырастают сыновья недалекого и порочного раджи. Как у нас говорится, сын — полтора отца. И в самом деле, во многих пороках сыновья ушли еще дальше своего родителя.

Благодаря усилиям Ракшаса среди министров в совете царя было много достойных людей, поэтому слава о мудрости раджи Магадхи разнеслась далеко по соседним странам. Но читатели уже видели однажды, на примере изгнания Вишнушармы, как корыстные пандиты умели все-таки склонять раджу на свою сторону и добивались успеха.

Все же, несмотря на слабость правителя, Паталипутра оставалась славным, известным всему миру городом. Она была огромна, а население ее неисчислимо. Торговать сюда приходили греки и хуны, кираты, шаки, китайцы, гандхарцы, кхаси и многие другие. Поэтому жизнь в Паталипутре била ключом. Столица Магадхи была пышна и богата. Прекрасные дворцы, сады и храмы украшали ее. Глаза разбегались при виде ее чудес. И дворец Дханананда был среди прочих чудес истинной сокровищницей красоты и великолепия. Словно все прекрасное, что можно было найти в Арьяварте, было собрано здесь, будто тут потрудились все самые искусные мастера, какие только родились на индийской земле. И в самом деле, Дханананд и его предки собрали все дары высокого искусства тех времен, чтобы создать эту жемчужину — свой царский дворец Шривихар. Да, каковы бы там ни были раджа и его двор, сам город был прекрасен!

Таким же завидным, как столица, было у Дханананда и войско. Однако в этом не было заслуги самого раджи. Но, слава богу, как ни вел себя раджа во всем остальном, он никогда не вмешивался в дела своего военачальника. Как в политике он отдал бразды правления Ракшасу, так в военном деле предоставил все полномочия главному своему полководцу. И можно с уверенностью сказать, что, не будь этих двух опор, недолго бы усидел Дханананд на троне Паталипутры.

Закончим, однако, описание внешних достоинств и скрытых пружин внутренней жизни столицы Магадхи. Сейчас, пожалуй, главнее познакомить читателя с одним действующим лицом, особо важным в нашем повествовании.

Мы в Паталипутре. Уже совсем спустились сумерки. Для большого города это самое оживленное время суток. Бурлят центральные площади и улицы, огромные городские базары. Торговцы, привлекая внимание покупателей, украшают свои лавки горящими светильниками, вознося молитвы божеству света. Вечером бойчее всего идет торговля предметами роскоши и удовольствия. Особенно много народу толпится у цветочных лавок. В Паталипутре есть целая улица под названием Цветочная, где торгуют только цветочными гирляндами.

Сегодня город полон света так, будто празднуют дивали. Но торга почти совсем нет, покупают и продают только в цветочных рядах. Праздные толпы наполняют улицы, у всех в руках цветы, венки. Похоже, что в городе большой праздник. Люди глядят из окон, с крыш домов и дворцов. И все взгляды устремлены в одну сторону, будто каждый горит желанием стать очевидцем какого-то важного события. Читателю, наверное, любопытно узнать, что же такое ожидается в городе. Очень скоро ваше любопытство будет удовлетворено. Ждать осталось недолго, так же как и нетерпеливым жителям Паталипутры. Они уже не раз принимались кричать, обманываясь ложными слухами: «Идут! идут!», «Началось!», разочаровываясь и вновь поддаваясь обману.

Город сиял огнями. Паталипутра стояла у слияния двух рек — Ганги и Сона, поэтому с двух сторон город омывали широкие водные потоки. Сейчас праздничные огни отражались в воде — казалось, что море света не умещается в городе и потоками, точно расплавленное золото, выливается за его пределы.

Но вот наконец за городской стеной послышались звуки музыки. Заволновалась толпа на городском валу, люда поспешили туда, откуда доносилась музыка, — всякий стремился первым увидеть праздничное зрелище. Мелодия с каждым мигом звучала все громче и громче, возбуждая любопытство и ликование толпы. Уже раздавались радостные возгласы. Музыка была совсем рядом. И вот в воротах показалось победное знамя Магадхи в руках знаменосца, въезжавшего в город на огромном, величественном слоне. За ним на слонах, верблюдах, лошадях и пешие следовали музыканты. В лад играли их инструменты. За музыкантами шла пехота, потом конные всадники, за ними воины на слонах. Долгим потоком вливалась эта процессия в город. Когда прошло войско, на спине могучего вожака слонов в золотой беседке, усыпанной жемчугом и алмазами, показался наследник престола. Перед ним, закутанная в покрывало, сидела тоненькая фигурка — должно быть, юная девушка. Люди снизу бросали в них цветы и гирлянды. В суете и толчее им и в голову не приходило, что цветы не смогут долететь на такую высоту. Слон, на котором восседал наследник престола, шел по сплошному цветочному ковру.

От городских ворот процессия двигалась так медленно, что потребовалось целых три часа, пока она достигла главной улицы города.

 

МУРАДЕВИ

Когда описанная выше процессия влилась в город, от громких возгласов, приветствий, восхвалений весь он гудел, как от единого радостного крика. Пусть водилось за раджами кое-что такое, чем не был доволен народ, но сегодня все забыли свои обиды и погрузились в радостную суету праздника. Люди любят праздники, особенно такие торжественные и пышные, как нынешний. Может ли быть для простого народа большее торжество, чем приезд наследника престола, который вернулся из дальнего царства, завоеванного главным военачальником Дханананды, взяв в жены прекрасную дочь покоренного раджи? Сейчас можно было забыть не только свои обиды на раджу, но даже самых злейших врагов.

Всем хотелось увидеть наследника. На улицах была такая толпа, что не только человек, даже муравей вряд ли смог бы пробиться сквозь нее. Казалось, в городе не осталось никого, кто не радовался бы празднику. Люди стояли по обеим сторонам улиц, выглядывали из окон домов, свисали с крыш. Дождь горящих взглядов, цветов, рукоплесканий изливался на царевича. Случалось, что цветок, брошенный из окна прекрасной рукой, падал на кого-нибудь в толпе. И если это был юноша, его приятели не упускали случая подтрунить над другом: «Ишь, счастливец, вот и тебя пожаловали наградой». И все кричали «ура» и глядели на красавицу, из рук которой, видно, выпал этот цветок. Юная прелестница смущалась и поспешно скрывалась в доме.

Да, сторонний наблюдатель ясно увидел бы, что куда ни посмотри, не было сейчас в Паталипутре человека, охваченного другим чувством, кроме радости.

Весь путь процессии делился на несколько этапов. При приближении ее к городу громче грянула музыка — не было ни одного инструмента, который не влил бы своего голоса в праздничный хор. Бой военных барабанов и триумфальных литавр, такой громкий, что нельзя услышать соседа, возвестил начало главной части церемонии. Прежде чем наследник и новобрачная вступили в город, под приветственную музыку закололи жертвенных буйволов (чтобы отвести от новобрачных дурной глаз) и их кровью полили землю в воротах города. Под ливнем цветов, славословий, благословений процессия медленно протянулась по главной улице и остановилась перед дворцом раджи. И тут наследник буквально утонул в изъявлениях радости, преданности, восторгов.

Все от мала до велика, казалось, единодушно приветствовали царского сына; но нет правил без исключения. И на этот раз исключение тоже было. Не где-нибудь, а в самом дворце раджи был человек, у которого из глаз вместо слез радости текли горькие слезы печали. Нетрудно было заметить, что к горю в этих слезах примешивалась большая доля гнева и ненависти. Все обитательницы женских покоев были сейчас на крыше дворца, разделяли всеобщее торжество. И только одна из них не вышла со всеми и горько и безутешно рыдала в одиночестве. Лишь старая рабыня осталась при ней и старалась утешить ее, как могла. Что за беда приключилась с этой женщиной? Отчего, когда все в Паталипутре предаются радости, одна эта женщина охвачена горем? Уж верно, должна быть какая-то очень важная причина, чтобы один-единственный человек противостоял всем обитателям города. Наше справедливое любопытство будет удовлетворено, если мы услышим горестные восклицания несчастной и слова утешения, с которыми обращается к ней старая служанка.

Женщине, которая погружена в свое горе, можно дать тридцать — тридцать пять лет. С первого взгляда поражает ее необыкновенная красота. В отличие от всех жителей, нарядившихся по случаю праздника в лучшие свои одежды, эта женщина одета по-траурному — во все белое. Волосы ее распущены, свободно падают на глаза и щеки, текут по плечам, закрывают спину. Лоб выпачкан грязью, оттого что в приступе горя она билась головой о землю. Когда служанка в который раз принялась твердить ей слова утешения, красавица наконец промолвила сквозь слезы:

— Ах, Вриндамала, все верно, что ты говоришь! Но тебе не понять, что чувствую я сейчас, когда великий праздник, который был уготован моему сыну, свершается в честь другого. Меня, царскую дочь, держат здесь на положении рабыни рабынь. Меня, дочь раджи киратов! Главный военачальник нашего раджи победил моего отца, а меня взял в плен и подарил своему господину. Раджа сделал меня своей женой по браку гандхарвов, и в моем чреве зародился сын. Другие жены, завидуя и боясь, что мой сын станет наследником престола, убили мальчика, а меня оклеветали перед раджей, сказав, что я шудрянка, а не царская дочь. Сколько бы ни прошло лет, разве это забудешь? Огонь ненависти сжигает меня. Как могу заглушить его в такой час? Те, кто опозорил меня, кто был виной моих несчастий, сегодня торжествуют на празднике наследника. А мне осталось кататься в пыли, задыхаясь от бессильной ярости. Ах, бедный отец мой! Он был раджей киратов. Греки мечтали захватить его земли, и, чтобы не уступить чужеземцам, мой отец попросил помощи у главного военачальника Магадхи. А тот воспользовался нашим несчастьем, захватил его земли и похитил меня для своего раджи. И после всего злобные завистники заклеймили меня шудрянкой и неверной женой, а моего сына — сыном шудрянки от неведомо какого отца. Они очернили мой род! Они отняли у меня младенца и убили его! О Вриндамала! Разве это когда-нибудь исчезнет из памяти? Да пусть растопчут, сожгут и выбросят мое сердце, оно никогда не забудет об этом, а значит, и я не смогу забыть.

Сказав это, женщина снова предалась своему горю, проклиная раджу и его наследника. Тогда другая опять начала ее уговаривать:

— Деви, все правда, что ты сказала. Но подумай, что станется, если кто-нибудь донесет на тебя радже. Какие несчастья вновь обрушатся на тебя! Если раджу подговорят, он велит снова бросить тебя в темницу. Не дай бог, дойдет до раджи, что ты не приняла к сердцу его великой радости, — он не простит тебе этого, и новые беды обрушатся на тебя. Царская немилость, как и царское благоволение, часто зависят от самых ничтожных пустяков. У тебя кругом враги. Найдутся такие, поспешат донести, что ты все еще гневаешься на раджу и поэтому отказалась разделить его торжество, что, вместо того чтобы быть на празднике, ты убиваешься здесь в одиночестве. Поступи иначе. Какой прок горевать о том, что прошло? Старого не воротишь, только безвинно навлечешь на себя новые ужасные несчастья. Послушай меня. Идем со мной. Будь там, где сейчас все, чтобы не могли сказать про тебя, что ты в общую радость, как земли в пищу, подсыпала горя.

Но Мурадеви не вняла словам Вриндамалы. С еще большей мукой в голосе она сказала служанке:

— Ах, что такое ты говоришь? Разве какие-нибудь беды еще могут испугать меня? Пусть хоть сама смерть придет, я не страшусь. С того дня, как убили мое дитя, не прошло часа, чтобы я не помнила об этом, чтобы не разрывалась от боли моя душа. Разве есть муки страшнее этой? Если есть, пусть они придут ко мне. Тогда я скорее умру, и не будет день ото дня исходить тоской мое сердце, перестанет гореть моя рана. Дай случиться тому, что когда-то все равно должно случиться! Скажи им, чтобы убили меня. Я сама зову смерть. Если другие еще не рассказали про меня радже, пойди сама сделай это. Я не боюсь смерти — пусть приходит. Но похоже, что она, проклятая, сама боится меня и бежит прочь.

Услыхав такое, бедная служанка совсем смешалась и не знала, какие еще придумать слова, чтобы образумить свою госпожу. А та не прерывала потока рыданий и проклятий.

— У меня был бы сейчас взрослый сын, — стонала она, — и я была бы сегодня рани — первой женой раджи, а мой мальчик — наследником его престола! И все это погибло!

Кто смог бы утешить несчастную в таком горе? Самое лучшее было оставить ее в покое и дать излить всю свою муку. Так в конце концов и поступила Вриндамала и в молчании склонилась перед своей госпожой.

Вскоре умолкла и Мурадеви, застыв неподвижно в скорбной позе. Время шло. Вдруг молодая женщина выпрямилась и, оборотясь к служанке, сказала:

— Твоя правда, Вриндамала: что случилось, того не изменишь. Что может быть глупее, чем сидеть сложа руки и оплакивать прошлое? С этим покончено. Пусть веселится сегодня наследник раджи — не бывать ему на троне Паталипутры! Так решила я, Мурадеви, царская дочь. Даже если мне придется соединить небо с землей, я этого добьюсь. Никакие преграды мне не помеха, я не остановлюсь и перед убийством юного наследника. Ах, как я теперь проклинаю себя за бездействие! Нет, нет! Довольно слез и стенаний! Начнем действовать! Я снова обращу на себя взор раджи. Когда он впервые приблизил меня к себе, я была несмышленой, неопытной девочкой. Я совсем не знала, что такое притворство. Теперь я иная. Все во мне будет обман, с головы до ног оденусь я в фальшивый наряд. Клянусь, что я преуспею в этом! Я — Мурадеви, дочь раджи киратов, и, если я не верну себе милость сына арьев, если не стану снова хозяйкой его души, знай, служанка, я уйду с тобой в гималайские леса и там, на твоих глазах, предам себя огню. Клянусь! Но этого не случится. Будет так, как я решила. Я вновь завоюю любовь раджи, и тогда он сделает для меня все, что я пожелаю. Ни один из его сыновей не получит престола. Не править им Магадхой! Самого простого лучника-кирата приведу я в царские покои и усажу на трон раджи. А если он по доброй воле не сделает своим наследником того, кого я захочу, то я заставлю его сделать это. Я не прежняя Мурадеви. Кто-то неведомый вселился в меня и распоряжается моими поступками. Он одержим местью. Клянусь, я сделаю самыми низкими рабынями тех жен, кто стал виной моих страданий, кто опорочил меня и погубил мое дитя. Это мое последнее слово. Ступай! И я пойду вместе с тобой. Я спрячу свое горе, запру свою ненависть, а скорбное, горестное лицо одену нежной улыбкой. Язык свой вместо проклятий я научу произносить лишь сладкие речи — за ними, пока не настал час, я спрячу весь яд коварства и обмана. И лишь глубоко внутри моей души останутся гореть мой гнев и мое горе. Не стало больше робкой, простодушной и слабой Мурадеви. Есть новая: ни один ее взгляд не упадет без корысти, каждый шаг и каждое слово будут служить лишь свершению тайных целей. Если такая Мурадеви годится тебе в госпожи, оставайся со мной. Или будь, как другие, врагом мне. Одно помни: если останешься служить мне, неизвестно какие страшные дела придется тебе совершать. Подумай, прежде чем решить.

Потрясенная, служанка изумленно глядела на Мурадеви. На глазах ее свершилось чудо: словно сама воинственная, внушающая ужас Кали вселилась в слабое тело ее госпожи.

 

БУДДИЙСКИЙ МОНАХ

Прошло некоторое время, пока Чанакья, расставшись со своей обителью, достиг границ Магадхи. Он поставил себе целью сделать своего ученика владыкой этой страны. Но для этого мало было бы одолеть одного раджу Дханананда. У Магадхи были выдающийся военачальник и победоносная, закаленная в битвах армия. А войско Чандрагупты состояло из одних бхилов, киратов, гондов, кхондов — храбрых, но малосведущих в военном деле племен. И оружие у них — лук да стрелы, топоры, мечи, — другого нет, да и того, что есть, слишком мало. Пойти на Магадху с таким войском равносильно самоубийству. Чтобы малыми силами повалить огромный дворец, нужно сначала подрыть его основание. Прежде чем идти войной на Магадху, надо нащупать трещины в ее сердцевине. Иначе желанная цель навсегда останется недостижимой. Да, да, надо раскачать основы, на которых зиждется крепость государства Дханананда! Неужели не найдутся такие люди, кто точит зуб на раджу, кто затаил месть и обиду? Надо найти недовольных, тайных недругов раджи, прибрать их к рукам, а когда будет готов подкоп изнутри, стоит только нанести снаружи сокрушительный удар — и разлетится в куски могучая держава Дханананда. Итак, сейчас всю силу ума надо употребить на то, чтобы обнаружить эти слабые места, эти незаметные трещины.

С такими мыслями приближался Чанакья к Паталипутре. Одного лишь опасался он — быть узнанным, когда начнет действовать. «Но ведь, с тех пор как я впервые появился при царском дворе, прошло много времени, — утешал он себя, — вряд ли кто-нибудь меня вспомнит. А впрочем, делать нечего, будь что будет». Замыслив что-нибудь, следует, конечно, заглянуть вперед, однако нельзя заранее громоздить в воображении всякие опасности и препятствия — тогда дело сразу обречено на неудачу. «Мудрый сначала рисует общий план, а о трудностях думает по мере того как они возникают», — решил Чанакья и с тем вошел в Паталипутру.

Первой трудностью оказался для него вопрос — где остановиться? Хорошо было бы у какого-нибудь брахмана, но он никого здесь не знает. Решив долго не раздумывать и остановиться где придется, Чанакья пошел вдоль берега Сона. Тут его и увидел буддийский монах и сразу догадался, что брахман чужой в этом городе и ищет пристанища.

У буддизма тогда еще было очень мало приверженцев в Магадхе, и буддийские монахи всячески старались обратить в свою веру брахманов и кшатриев. Их попытки пока не вызывали опасений. Однако верные поклонники брахманской религии всей душой презирали буддистов. Поэтому, увидав буддийского монаха, Чанакья нахмурился, а когда тот с улыбкой подошел и приветствовал его, брахман принял высокомерный и презрительный вид. В ответ монах заулыбался еще больше и сказал:

— Благородный брахман! Я вижу, ты презираешь меня. Но святой Будда велит нам служить и тому, кто нас презирает. По твоему поведению понятно, что ты чужой в этом городе. Если хочешь, пойдем со мной. Я могу устроить тебя в храме Кайласанатха, который рядом с моим монастырем. Поверь, кроме желания помочь тебе, никакой другой мысли нет в моем уме.

Монах был стар, и речь его звучала весьма доброжелательно. Чанакье же был нужен ночлег. Поэтому он решил забыть на время о своем неприятии буддистов и согласиться на предложение монаха.

Монах повел его в храм, который находился по соседству с его монастырем. Чанакья с большой неохотой поручил себя заботам буддиста. Недовольство собой и угрызение обуревали его душу. Но в тот же вечер случилось такое чудо, что он забыл о своем прегрешении и несказанно обрадовался, что согласился принять помощь монаха.

Читатель уже знает, что в то время на севере Индии буддизм был еще слабо распространен: среди брахманов в новую веру переходили единицы, буддисты — кшатрии и вайшьи встречались тоже не часто; заметно склонялись к буддизму только шудры. Поэтому решительной борьбы против него никто не вел. Это не значит, конечно, что буддийские монахи не стремились распространить свою доктрину; однако до сих пор они не отваживались открыто склонять на свою сторону раджей — приверженцев брахманской религии или являться на глаза самим брахманам — жрецам, наставникам и проповедникам. Последние откровенно презирали буддистов, считали для себя грехом даже вспоминать о них и не снисходили до того, чтобы препятствовать их деятельности. Чанакье было совсем не по душе, что первый встречный в Паталипутре оказался буддийским монахом, который взял его, брахмана, под свое покровительство. Но Чанакья утешился тем, что если он хочет устроиться в городе, не привлекая ничьего внимания, чтобы втайне вершить то дело, ради которого пришел сюда, то мало пользы размышлять, от кого можно принять помощь, а от кого нельзя. «А кроме того, — сказал он себе, — этот человек не предлагает мне приют в своем монастыре, а отведет меня в храм Шивы. Так что же мешает мне пойти с ним?» С такими мыслями Чанакья отправился следом за монахом.

Храм Кайласанатха был величествен и прекрасен. Вокруг него раскинулся огромный красивый сад. В его разных садах возвышалось еще несколько храмов поменьше, перед каждым из них блистали гладкой поверхностью дивные пруды, питаемые водой по водоотводам из небольшой реки Хираньявати, которая протекала в окрестностях Паталипутры. На искусственных лужайках росла священная трава дарбха. Одним словом, здесь было где прилежным и праведным брахманам совершать свои каждодневные священные обряды. Чанакье сразу понравилось здесь. У входа в храм он попрощался с монахом, но едва успел осмотреться на новом месте и управиться с обрядами, как к нему явился посланец с предложением от монаха прислать овощей и плодов для полуденной трапезы. Чанакья снова заколебался, принять ли ему и это благодеяние, и пока передал с посланным, что когда закончит дневной ритуал, сам придет к монаху. Тот понял, что брахман просто не решается принять от него угощение, но решил, что сможет уговорить его при встрече. Поэтому через какое-то время он снова послал к Чанакье спросить, не закончил ли риши свои дела и молитвы. Такая настойчивость вызвала у брахмана раздражение, он хотел было ответить презрительным отказом, но уже в следующую — минуту передумал. «Негоже, — подумал он, — в моем положении отказываться от помощи и дружбы, откуда бы она ни пришла, и размышлять, высоко ли, низко ли стоит тот, кто может быть полезен мне. В нужде и соломинка может пригодиться».

Решив так, он смирил свою гордость и сказал посланцу:

— Я иду с тобой. Веди меня.

Когда Чанакья вошел, монах поднялся с места, чтобы приветствовать его, и снова предложил брахману трапезу. Чанакья опять заколебался и ответил:

— Монах, будет лучше, если ты укажешь мне, где можно достать хлеб и другую снедь, — может быть, пошлешь человека, который покажет мне лавку. У меня есть деньги, и я смогу купить себе еду. Не утруждай себя. Я и так в неоплатном долгу перед тобой за то, что ты сделал для меня. Ведь я не в состоянии ответить тебе такой же услугой. А помощь следует принимать лишь тогда, когда сам можешь ее оказать.

Монах слегка улыбнулся и сказал:

— Благородный брахман! Справедливы твои речи. Но от доброхотного даяния, особенно от сырой пищи, отказываться грех. Гаутама Будда учит нас, что услуга гостю — первейший долг и первейшая добродетель. Ты здесь чужой, и сейчас уже негде тебе раздобыть для себя пищу. Так прими же эти овощи и плоды. Это тебя ни к чему не обязывает. Я вовсе не собираюсь препятствовать тебе поступать завтра так, как ты захочешь. У меня лишь одна просьба: пока ты останешься в Паталипутре, позволь мне помогать тебе. И не стесняйся спрашивать все, что тебе нужно. Я следую наставлениям благостного Будды, а потому действую без корысти.

После этих слов монаха Чанакья смирился. Он взял немного кореньев и плодов и ушел на берег пруда, там приготовил еду, а после трапезы предался размышлениям о дальнейшем. Так наступило время заката, в храмах зажгли светильники.

Он сказал себе, что пришел в Паталипутру не для своего благочестия. Что толку сидеть здесь одному? Нужно искать уязвимые стороны самого раджи, узнавать, кто его тайные недоброжелатели и что надо сделать для того, чтобы повернулись против него людские души.

Главное сейчас — разузнать о внутренней жизни Магадхи, понять, как обстоят дела в государстве, и тогда только браться за дело. Так почему бы не начать с этого самого монаха? Буддисты наверняка лелеют надежду вовлечь в свою веру и царскую семью. А уж монах обязательно должен знать, что творится в царском доме. «Придется забыть пока о брахманском достоинстве, — сказал себе Чанакья, — если я хочу получить трон Магадхи для своего воспитанника. Военные хитрости пристали скорее природе кшатриев, а я брахман. Но мой ученик — кшатрий, и я должен руководить им. Ради пользы дела придется поступиться долгом брахмана. Какой смысл отказываться от общения с монахом? Наоборот, отправлюсь-ка я теперь же побеседовать с ним. Может быть, узнаю что-нибудь полезное для себя». И Чанакья пошел в монастырь.

Монах принял его, усадил на почетное место. Вскоре после начала беседы Чанакья уже подробно расспрашивал о министрах, о знати, о брахманах — приближенных раджи. Монах решил, что брахман хочет попасть к царскому двору и ищет к этому пути. Он охотно рассказал, что делается при дворе, и сообщил, что среди знати, близкой к влиятельным кругам, есть его тайные ученики и что он рад будет посодействовать брахману, чтобы ввести его в совет раджи. Чтобы скрыть свою истинную цель, Чанакья сделал вид, будто очень обрадован и что это и будет исполнением его желаний. Заметив, что стало уже поздно, он поднялся, чтобы уйти к себе, но монах дружески его задержал:

— Не спешите, посидите еще. У меня нет сейчас никаких дел. Расскажите мне о себе, — попросил он.

И Чанакья остался. Но тут появилась женщина. Почтительно поприветствовав монаха, она сказала:

— Благостный Васубхути! Я пришла к тебе с большой просьбой. Великая забота у меня. Полмесяца хранила я в душе эту тайну, но сегодня решила рассказать тебе все и спросить совета.

— Дочь моя Вриндамала, — ласково сказал монах, — вижу, что забота совсем иссушила тебя. Что случилось? Здорова ли Мурадеви?

Пришедшая встрепенулась и поспешно отвечала:

— О благостный, телом совсем здорова Мурадеви, но безмерно больна духом. С того дня, как объявлен был наследником принц Сумалья, не знает покоя ее душа.

Чанакья хотел было встать и уйти, чтобы не мешать женщине, но при упоминании имени Мурадеви задержался, надеясь услышать что-нибудь о семейных делах раджи; когда же произнесено было имя Сумальи и сказано, что из-за возведения его в титул наследника предалась отчаянию одна из жен раджи, брахман решил, что ничто не мешает ему остаться, и весь обратился в слух, чтобы узнать, что скажет теперь Васубхути и что еще поведает Вриндамала.

Чанакья не был бы Чанакья (ведь от имени этого хитроумного и проницательнейшего брахмана и пришло в язык маратхи слово «чанакша», которым обозначают хитрейших из хитрых, лукавейших из лукавых), — так вот он не был бы Чанакья, если бы не догадался сразу, что Вриндамала — служанка Мурадеви и что демон ревности гложет эту жену раджи с тех пор, как наследником провозглашен принц Сумалья. «А если это так, — подумал он, — то вот оно, желанное открытие. Использовав его, можно посеять раздор в царской семье». Теперь уж ничто не заставило бы Чанакью сдвинуться с места, пока он не дослушает начатый разговор.

Васубхути сказал Вриндамале:

— Что такое ты говоришь? Дитя, домашние беды не для чужих ушей. Верный слуга своего господина обязан быть нем. Я догадываюсь, как страдает и терзается Мурадеви, зная, что если бы другие жены не возвели на нее напраслины, то сегодня ее сын, а не Сумалья был бы наследником престола, Но ты нигде и никому не должна открывать этой тайны. Верный слуга держит открытыми глаза и уши, но уста его должны быть крепко-накрепко закрыты. Никому не смеешь ты открывать такой тайны, одному только твоему наставнику.

Вриндамала молча выслушала все, что сказал ей Васубхути и ответила:

— Благостный! Я выслушала твое наставление и со смирением спрячу его в своем сердце. Но я пришла к тебе с просьбой о помощи. То, что я поведала тебе, я не доверила до сих пор ни одному человеку. Сегодня же я не могла больше молчать. Если ничего не изменится в ближайшее время, может случиться несчастье: либо другие узнают, что говорит и думает моя госпожа, и донесут радже, либо она убьет себя. Ты мой наставник. Не ты ли учил меня, что если кому-то грозит гибель и в наших силах помешать этому, то наш долг — сделать все? Поэтому я пришла к тебе за советом. Я уверена, что если все останется как есть, то либо умрет моя госпожа, либо беда случится с кем-нибудь другим. Но я не знаю, как помешать этому. Я пыталась образумить госпожу, но все напрасно. Вот я и пришла просить помощи.

Васубхути не хотел, чтобы она рассказывала о своем деле при Чанакье, и он взглядом и голосом старался дать ей это понять. Но то ли женщина решила, что Чанакья, как и она, тайный ученик Васубхути, то ли не могла больше сдерживать себя, но только она без утайки все открыла монаху в присутствии Чанакьи. Не пытаясь больше остановить ее, Васубхути сказал:

— Дочь моя Вриндамала! Если твоя госпожа не в силах вернуть покой душе, приведи ее сюда. Что еще могу пока сказать? Я очень удручен твоим рассказом. И подумаю еще над ним, и тогда, может быть, смогу помочь тебе. Приди ко мне завтра. Только запомни хорошенько: никто не должен знать того, что ты мне рассказала, даже сама с собой об этом не говори. Зная госпожу по твоим рассказам, я думаю, что от нее зависит будущее нашего города. По-видимому, она необычайно злопамятна и мстительна. Сколько лет прошло, как погубили ее младенца? Лет пятнадцать — семнадцать?

— Шестнадцать. Но сегодня госпожа была в такой тоске и отчаянии, словно это злодейство совершилось только вчера.

— Да, — тяжело вздохнул монах, — не знаю, чего хочет всевышний. Ты теперь ступай и приходи завтра.

Вриндамала ушла, а монах все сидел молча, задумавшись. Чанакья тоже не вставал с места: ему хотелось узнать подробнее обо всем услышанном. Сразу начать расспросы было неудобно, поэтому он тоже молчал.

Вдруг монах еще раз тяжело вздохнул и многозначительно сказал гостю:

— Благородный брахман, может быть, ты не поверишь, но в нашей «Махапариниббанасутте» есть предсказание, что три бедствия обрушатся на Паталипутру: пожар, наводнение и междоусобная война. Уж не приближается ли третье? Если раджа и министры не возьмутся за ум, так оно и будет. Мурадеви — царевна, дочь раджи киратов, но ее объявили шудрянкой и плод, зачатый в ее чреве Дхананандом, — нечистым; младенца отняли у матери и убили в гималайском лесу. Может быть, это злодейство и станет причиной страшной усобицы, предсказанной в нашей священной книге.

Нечего и говорить, что Чанакья с величайшим любопытством и заинтересованностью выслушал эти слова буддийского монаха.

 

РАЗДУМЬЯ ЧАНАКЬИ

Пока монах Васубхути говорил, в голове Чанакьи, мелькали разные мысли. Итак, мало того, что в царской семье обстоятельства сложились в пользу дела, ради которого он оставил свою обитель и явился в этот город. Теперь ему представился случай, который поможет разжечь огонь раздора в доме раджи. Что еще требовалось нашему брахману? Его проницательному уму не стоило труда связать рассказ монаха о сыне Мурадеви с историей Чандрагупты. Это совпадение наполнило его радостью. Однако он не спешил торжествовать победу. «Нет, — остановил себя брахман, — прежде нужно убедиться в правильности своих выводов, а тогда уж решать, что делать: радоваться или скорбеть. Преждевременная надежда часто бывает причиной жестоких разочарований».

И, подумав так про себя, Чанакья обратился к Васубхути:

— Досточтимый монах, я почти ничего не знаю об этом городе, ведь жил все время в своей обители на берегу Марудвати в Гималаях. Паталипутра — великий город, далеко идет слава о его правителе. Потому я и пришел сюда искать могучего покровителя и надежное пристанище. Мне горько слышать, что в царской семье нарушен мир. В доме, где начались раздоры, долго не задержится Лакшми. Конечно, все это меня не касается. Но расскажите мне, благостный Васубхути, кто такая Мурадеви? И кем и за что был убит ее сын? Простите мое любопытство, но раз уж я все это услышал, то, зная подробности, смогу, быть может, своими молитвами утишить пламя вражды и вернуть мир в царскую семью.

Монах с улыбкой ответил:

— Благородный брахман! Как поведать тебе всю истину? Слава Паталипутры не столь заслуженна, как это кажется вам, живущим вдалеке от нее. Раджа Дханананд переменчив нравом, вспыльчив и непоследователен, часто несправедлив и живет больше не своим, а чужим умом. При нем много министров и советчиков, но такова непостижимая воля провидения, что большинство из них — глупцы и корыстолюбцы. А их разумением вершатся все дела. Мурадеви была когда-то в большой милости у раджи. Тот и минуты не мог прожить без нее. Естественно, все другие жены раджи воспылали к ней ненавистью и всячески старались навредить ей. К тому времени, когда главный военачальник Бхагураян передал радже свою пленницу Мурадеви и тот, воспылав любовью к необыкновенной красавице, взял ее в супруги, ни у одной из жен Дханананда еще не было сына. В случае рождения мальчика Мурадеви первой подарила бы радже наследника. И этого не смогли пережить ее соперницы. На нее наговорили, что она распутница, дочь рабыни, принадлежавшей радже киратов, и что она скрыла свое низкое происхождение. Дханананд, долго не раздумывая, приказал бросить ее в темницу, а ребенка, когда он появится — сына ли, дочь ли, — предать смерти. Кто посмеет воспротивиться воле раджи? Все было сделано точно так, как он повелел. С тех пор прошло много лет. Несколько дней тому назад принц Сумалья, как старший из сыновей Дханананда, был торжественно наречен наследником престола. По случаю праздника Мурадеви была освобождена вместе с другими помилованными и по приказу раджи снова заняла свои покои, наравне с другими царскими женами. Но эта милость нисколько не обрадовала несчастную. Вот только что Вриндамала рассказала, что ненависть и месть жестоко терзают ее дух. Да просветит совершенный Будда ее разум! Если примет ее душа нектар божественного назидания, я освобожу ее от страстей и страданий этого мира и укажу путь к обретению нирваны. Тогда, быть может, она забудет о своих врагах и захочет принять обет отшельницы, отрекшись от мирских привязанностей и желаний.

Брахман слушал молча, ничем не выдавая собственных мыслей. Только когда монах заговорил об обете отшельничества, он едва заметно улыбнулся. Однако ограничился ничего не значащими словами:

— Всё во власти божьей. Чего он пожелает, то и свершится. А что можем мы противопоставить его воле?

С этими словами он поднялся, чтобы уйти на ночлег в храм Кайласанатха. То ли потому, что уже настала глубокая ночь, то ли оттого, что монах задумался о чем-то, но он не удерживал более Чанакью. Брахман ушел. В своем саду он бросился на постель из шкуры антилопы, но сон не приходил к нему. Мысли роились в его голове. Теперь для него первым делом было расположить к себе Вриндамалу, чтобы через нее встретиться с ее госпожой. Тогда-то он сумеет разжечь ее тщеславие и сделать орудием в своих руках. Ему казалось, что, связав историю Чандрагупты с судьбой ее сына, он без труда сможет убедить Мурадеви, что Чандрагупта и есть ее сын. «Если Чандрагупта действительно ее сын, тем лучше, — рассуждал брахман, — но, если даже и нет, все равно нужно внушить ей мысль, что она должна помочь возвести на престол этого юного кшатрия. Стоит ей поверить, что он ее сын, не понадобится особых стараний, чтобы исполнить мою клятву. Она отдаст все свои силы осуществлению этого замысла, и, кроме того, на нее можно будет наверняка положиться, не опасаясь, что по ее вине или оплошности интрига раскроется, — ведь этот заговор станет ее личным делом».

Да, видно, в счастливый час пришел он в Паталипутру. Ведь не прошло и суток — восьми страж, — как в его руках оказалось столько средств и возможностей действовать. Конечно, увидевшись с Мурадеви, он приложит все усилия, чтобы убедить ее, что ее сын жив. Но как устроить их встречу? Вриндамала — вот единственный путь. Однако не стоит говорить с ней при ее духовном наставнике. Надо постараться встретить ее в другом месте. Пожалуй, лучше, чтобы Васубхути вообще ни о чем не знал. Конечно, весьма полезно иметь помощником такого человека — Васубхути вхож во многие дома, у него есть тайные ученики среди знати. Но все же трудно рассчитывать на помощь монаха в таком деле. «Начну лучше с Вриндамалы, — решил Чанакья, — а уж если Васубхути сам обо всем узнает, откроюсь ему, насколько будет нужно, и попрошу помощи».

В таких раздумьях, не уснув ни на миг, провел брахман долгую ночь. Наконец наступил рассвет. Чанакья посмотрел на восточный край неба, кроваво-красный от света зари, и ему показалось, что это заря осуществления его гордых замыслов.

Великой торжественностью дышало начало дня, и брахман сказал сам себе:

«О глубокий, покойный сон! Сегодня ты отказался посетить меня, так не являйся ко мне и впредь, до того часа, пока я своей рукой не возведу Чандрагупту на престол Паталипутры!»

И он приступил к утреннему ритуалу. Он со всем старанием исполнял привычный обряд, но душа его не участвовала в святом таинстве. Все его мысли были устремлены к Вриндамале, Мурадеви и Чандрагупте. Уже заполдень, исполнив долг благочестия, он почувствовал голод. Как и накануне, Васубхути прислал ему от себя кое-что из съестного, и Чанакья уже не пренебрег этим подношением. Принимаясь готовить еду, он пожалел, что не взял с собой хотя бы одного ученика — тогда он избавил бы себя от подобных забот. Но потом подумал, что стоит только освоиться в городе и выказать намерение обучать, как от учеников не будет отбоя.

После трапезы брахман отправился в монастырь к Васубхути. Монах был занят какими-то письмами.

Чанакья молча сел неподалеку, ожидая, когда монах кончит писать. Васубхути покончил с письмом, позвал ученика, которого звали Сиддхартхак, и приказал ему тайно передать это письмо Вриндамале.

Тотчас у Чанакьи мелькнула мысль, что вот он, тот самый удобный момент, и, решив сразу же привести эту мысль в действие, он сказал Васубхути:

— Святейший монах, я совсем не видел Паталипутры. Если вы позволите, я пошел бы вместе с вашим учеником, чтобы посмотреть город.

Монах:

— Хорошо, ступайте. Только я посылаю его с тайным делом, так что…

— О нет, если мое присутствие может чему-нибудь помешать, я не настаиваю. Но прошу никогда — ни в настоящем, ни в будущем — не допускать и мысли, что я могу разгласить тайну или повредить делу того, кто с такой добротой и гостеприимством принял меня, едва я вошел в этот город. Единственное, что я могу сделать, так это заплатить долг, предложив свою помощь.

Чанакья говорил так искренне и взволнованно, что ни малейшая тень сомнения не закралась в душу Васубхути.

— Сиддхартхак, — сказал он ученику, — возьми с собой благородного брахмана. Только постарайся, главное, сделать так, чтобы никто не видел, когда ты будешь передавать письмо Вриндамале.

Итак, Чанакья, довольный, ушел вместе с учеником монаха. Сиддхартхак был еще совсем юноша, но пережить успел немало. Родился он в знатной семье и был приближенным раджи. Но потом невесть за что на него обрушился царский гнев, его лишили почестей и состояния. Один бог знает, что сталось бы с юношей, если бы его не заметил монах Васубхути и не взял под свое покровительство. Сиддхартхак сделался преданным учеником монаха. Чанакья, как только увидел Сиддхартхака, подумал, что этот юноша может очень пригодиться ему в его деле. Сейчас он шел за своим проводником и размышлял, как бы расположить юношу к себе и завязать с ним дружбу.

Сиддхартхак нес письмо Вриндамале. Чанакья легко угадывал его содержание, поскольку накануне присутствовал при разговоре служанки с наставником.

Пока они шли к своей цели, Сиддхартхак показывал Чанакье достопримечательности города, дворцы и храмы. Проходя кварталами богачей, называл имена самых знатных, самых богатых встречных. Обращал внимание спутника на прекрасные сады и парки, на живописные виды, открывавшиеся с того или иного холма. У Храма воды он остановился и, рассказывая его историю, упомянул имя раджи Дханананда. Лицо его тотчас омрачилось, и он не удержался, чтобы не осудить раджу.

— Нет другого такого глупца и самодура, как Дханананд, — сказал он с горечью. — Справедливость совершенно чужда его нраву. Вот и я пострадал от него безо всякой моей вины. Да в Паталипутре, пожалуй, ни один человек не скажет о нем доброго слова.

Услышав такое о радже, Чанакья немного опешил, но тут же сообразил, что ведь юноша потерпел от своего повелителя и в его гневе на раджу нет ничего неожиданного. Он уже приблизительно знал историю Сиддхартхака и теперь захотел выяснить подробности. Юноша охотно вернулся к истории своих злоключений, причиной которых был несправедливый гнев раджи. Он повторял, что за ним не было никакой вины, и не жалел слов, чтобы описать дурной нрав своего раджи.

— Ну, Сиддхартхак, видно, сильно ты гневаешься на раджу, — засмеялся Чанакья. — Мне кажется даже, что будь у тебя средство как-нибудь навредить ему, ты не раздумывал бы и мгновения.

— Разумеется! — горячо согласился тот. — И уж не промахнулся бы никогда! Вам трудно представить, какой ограниченный человек раджа, как он низок и жесток. Вриндамала рассказывала мне, что не найти другой такой добродетельной женщины, как Мурадеви. Но раджа поверил наветам ревнивых жен и отверг ее. И подумать только, даже велел убить ее дитя! Что можно сказать об этом? Теперь по случаю торжества Сумальи ее простили, наравне с настоящими преступниками…

— Вот как? Мурадеви и вправду такая достойная женщина? С тех пор как я вступил в этот город, я со всех сторон слышу похвалы добродетелям этой святой женщины. Если она действительно такая, как о ней говорят, хотелось бы мне увидеть ее.

— В этом нет ничего невозможного, — тут же ответил Сиддхартхак. — Мурадеви — преданная почитательница Шивы. Она каждый понедельник посещает храм владыки Кайласы, чтобы взглянуть на изображение владыки и послушать священные истории. Ей позволяли это даже в годы заточения. Послезавтра понедельник, к тому же праздник. Так что на закате солнца она непременно будет в храме. Теперь с ней не бывает стражи, поэтому увидеть ее не составит никакого труда.

Чанакья покачал головой, но ничего не ответил Сиддхартхаку. Некоторое время они шли молча. Вдруг Сиддхартхак сказал брахману:

— Этот сад примыкает к царскому дворцу. Вы можете посидеть здесь, отдохнуть в тени деревьев, пока я передам письмо моего наставника, так чтобы оно попало прямо в руки Вриндамале. Я скоро вернусь.

Чанакья на миг замер от неожиданности, но тут же изобразил, будто задет за живое:

— Сиддхартхак! — воскликнул он. — Ты сомневаешься во мне? Боишься, что я могу предать твое дело? Почему ты велишь мне оставаться здесь? Я знаю обо всем, что написал твой наставник в этом письме. Я все слышал: зачем приходила вчера ночью Вриндамала и о чем говорили они с твоим учителем. Так почему сейчас ты опасаешься меня? Напротив, для тебя лучше взять меня с собой. Если что-нибудь случится, я помогу тебе. А что делать мне здесь — сидеть сложа руки?

Выслушав Чанакью, Сиддхартхак смутился. Не мог же он запретить брахману идти за ним. Ему оставалось только согласиться.

— Если вы хотите, — сказал он, — то, конечно, пойдемте вместе. Я только боюсь, что не везде, где мне легко пройти, вместе со мной пропустят и вас.

— Как? Что за порядки в этом городе? Чтобы не пустили меня, высокородного брахмана? Теперь уж я непременно иду с тобой. И мы еще посмотрим, как это раджа сможет наказать брахмана, который вошел в его дворец. Идем. Вриндамала меня знает. Она не подумает ничего плохого, увидав меня с тобой, и не рассердится на тебя.

— Ну, если вы так решили, то пойдемте, — согласился юноша.

И он двинулся дальше. Чанакья пошел с ним. Они остановились перед воротами антахпура, который находился в западной части дворцовой территории. Ясно, что ни одному мужчине не позволялось входить в антахпур, но друзьям и близким стражей и слуг не воспрещалось подходить к наружной ограде. Для того же, чтобы проникнуть за ограду, требовалось специальное разрешение. Сиддхартхак заранее договорился, где и когда он встретится с Вриндамалой. Он пришел точно в назначенный срок и остановился вместе с Чанакьей в условленном месте. Вриндамала не заставила себя ждать, и Сиддхартхак отдал письмо своего наставника прямо ей в руки. Женщина сразу же заметила Чанакью и, взглянув на него, сказала:

— Значит, вы тоже вкушаете от нектара советов учителя и дали обет служить ему? Это хорошо. Я жалею, что не могу служить ему столько, сколько хотела бы. Но я вижу, что день ото дня у него становится больше учеников, и это меня радует.

На этом свидание их окончилось. Вриндамала попрощалась и скрылась за дворцовой оградой. Удалились и Чанакья с Сиддхартхаком.

 

НАЧАЛО СВЕРШЕНИЙ

Вриндамале не терпелось прочитать письмо Васубхути. Она страстно желала, чтобы на душу ее госпожи, охваченную безумием мести, сошли мир и благодать. У Мурадеви не было другого такого преданного существа, как Вриндамала. Вриндамала глубоко скорбела о том, что столько незаслуженных страданий выпало на долю ее госпожи. Но что было, то прошло, считала она, и неразумно ворошить прошлое, навлекая на себя смертельную опасность. В глубине сердца она не одобряла мести. Конечно, если бы можно было восстановить справедливость и возвести сына Мурадеви на престол, принадлежащий ему по праву, Вриндамала не пожалела бы на это сил. Но теперь, когда мальчика нет в живых, борьба за престол стала бессмысленной. Никчемным и безрассудным казалось ей стремление Мурадеви мстить ради одной только мести, карать ради наказания, уничтожить род Нандов, чтобы посадить на их трон невесть кого из своей семьи. И главное — Вриндамала не верила в успех замыслов Мурадеви: откуда взять ее госпоже столько сил и умения? Значит, ее ждет верная неудача, а следом новые несчастья, может быть, и гибель. Столько лет провела несчастная страдалица в заточении и лишь по счастливой случайности избавилась от позорной неволи, так неужели теперь она безумным поступком навлечет на свою голову еще более страшные муки? Этого Вриндамала боялась больше всего. Она горячо любила свою госпожу и всячески старалась спасти ее. Чтобы предотвратить неминуемую беду, она и обратилась за советом и помощью к своему духовному наставнику. Она надеялась, что мудрый Васубхути найдет средство отвлечь Мурадеви от ее безумных мыслей. Теперь, когда Сиддхартхак принес письмо от монаха, с новой силой вспыхнула в душе Вриндамалы надежда, что Васубхути найдет выход, укажет способ образумить ее госпожу.

Выбрав укромное место, Вриндамала вскрыла письмо. Вот что она в нем прочла:

«Благословляю! С того часа, как вчера вечером ты ушла от меня, душа моя потеряла покой. Я долго думал о том, что ты рассказала мне про свою госпожу. Если Мурадеви будет и дальше лелеять свои планы, ее ждет гибель, и этому нужно воспрепятствовать. Кое-что я придумал, мне необходимо встретиться с Мурадеви. Я думаю, что смогу все уладить. Помешать же ее планам необходимо, потому что, во-первых, гордыня погубит ее, а во-вторых, в государстве сейчас тревожно: среди министров Дханананда появились недовольные, и греки уже считают дни, когда смогут войти в Магадху. Достаточно небольшой трещины изнутри, чтобы внешний удар сокрушил все до основания. Нужно успеть вовремя загасить занимающийся пожар. Не спускай глаз со своей госпожи, не допусти, чтобы она совершила какое-нибудь безрассудство. Следи за тем, кто приходит к Мурадеви, с кем и о чем она говорит. Если заметишь что-нибудь, сразу дай мне знать. Подробно обсудим все при встрече. Письмо это уничтожь. Будь благословенна! Да восторжествует благостный Будда, да укажет он нам путь к нашей цели. Да совершится благо!»

Прочитав письмо, Вриндамала несколько успокоилась. Она безгранично верила Васубхути и теперь думала, что раз наставник столь близко принял к сердцу ее просьбу, все кончится благополучно. Она решила сегодня же вечером снова повидаться с монахом и в нужный час вышла из дворца.

А Сиддхартхак и Чанакья, отдав Вриндамале письмо Васубхути, еще немного побродили по городу. Чанакья расспрашивал юношу о жизни города и царской семьи, а про себя думал, как ему встретиться с Вриндамалой и сделать ее своей пособницей. «Наверное, Васубхути, — решил он, — обдумав то, что рассказала ему вчера служанка Мурадеви, сегодня вызовет ее к себе. Нужно непременно узнать, о чем они будут говорить и какую пользу из этого можно извлечь. Я обязательно должен быть вечером у монаха. Только надо придумать какой-нибудь подходящий предлог».

Они проходили мимо какого-то храма. Чанакья внезапно остановился и, хотя догадывался сам, что это за храм, спросил у юноши:

— Сиддхартхак, кому посвящен этот огромный храм?

Услышав вопрос, юноша вздрогнул и отвечал с неимоверным усилием:

— Помилуй меня бог! Это храм нечестивых. Святейший брахман, мне трудно даже произнести имя той, кому принадлежит этот храм. Там, внутри, есть ее изображение. Называют ее Грозная Владычица, и каждый вторник на ее алтаре закалывают нескольких животных.

Юноша тяжело вздохнул и умолк.

— Да, Сиддхартхак, — согласно кивнул брахман, — хорошо бы запретить эти убийства. Чтобы служить богине, необязательно совершать такой грех. Но я почитатель Шивы, и мне следует поклониться его супруге. Ты подожди здесь, я скоро вернусь.

Сиддхартхаку не хотелось, чтобы брахман входил в храм, но он не успел ничего возразить, а Чанакья уже исчез за воротами. Сиддхартхак скорее расстался бы с жизнью, чем ступил на порог этого храма. Ему ничего не оставалось делать, как присесть у дороги в ожидании брахмана.

Прошел час, другой, а брахман все не появлялся. Сиддхартхак мучился сомнениями: с одной стороны, он не мог войти в храм, с другой — боялся двинуться с места. «Если я уйду, он может заблудиться, да и учитель будет недоволен, что я оставил его», — думал юноша, продолжая сидеть у ворот.

Уже смеркалось, а Чанакья все не показывался. В ограде храма было четыре входа — соответственно странам света. Сиддхартхак подумал, что, может быть, Чанакья ошибся выходом. Он обошел вокруг храма, ожидая понемногу у каждого выхода, но брахмана все не было. Отчаявшись, Сиддхартхак отправился к себе в монастырь. Но и по дороге он все оглядывался назад и по сторонам — не увидит ли своего заблудившегося спутника.

А Чанакья зашел в храм неспроста. Он был уверен, что Сиддхартхак не пойдет за ним, и решил, что это лучший способ отделаться от юноши. Вокруг храма богини также раскинулся сад со множеством прудов. Чанакья решил, что может и здесь совершить свой вечерний обряд. В лучах заходящего солнца он уселся на берегу пруда и начал молиться. Он словно и думать забыл, что кто-то его ждет. Завершив омовение и молитвы, Чанакья вышел из храма. Он был уверен, что юноша уже ушел, и сразу направился к царскому дворцу. Проходя здесь днем вместе с Сиддхартхаком, он постарался получше запомнить путь. Он был убежден, что Вриндамала пойдет вечером к Васубхути, и хотел встретить ее по дороге, сделав вид, будто заблудился, а в пути разговориться с ней и, может, извлечь что-нибудь полезное для себя. Чанакья ни минуты не сомневался, что в своем письме Васубхути послал ей приказание быть вечером в монастыре. Он благополучно добрался до дворца и стал прогуливаться около его западных ворот.

И в самом деле, не прошла еще первая ночная стража, когда в воротах дворца показалась служанка Мурадеви. Чанакье было видно, как она передала что-то — видимо, разрешение на выход — стражнику, стоявшему с внутренней стороны ворот.

Вриндамала в сопровождении слуги пошла по дороге, которая вела к монастырю Васубхути. Чанакья не окликнул ее сразу, чтобы не вызывать подозрений. Он дал ей уйти вперед, а потом обошел немного стороной и двинулся прямо ей навстречу. Для пущего правдоподобия он даже прошел сначала мимо нее, и только потом, точно вдруг узнав, окликнул сзади:

— О! Вриндамала! Это божественный Владыка Кайласы послал тебя мне навстречу. Видишь ли, после того как мы с Сиддхартхаком ушли, отдав тебе письмо, нам по дороге повстречался храм богини Кали. И мне захотелось поклониться богине. Сиддхартхак отговаривал меня, рассказывая, что там убивают жертвенных животных, но мое желание было так сильно, что я все-таки пошел. Но, верно, зря его не послушался! Я, кажется, ошибся дверью, потому что, когда вышел, Сиддхартхака нигде не было. Пока ходил туда-сюда, искал первый вход, где он должен был ждать меня, прошло много времени, и он, видно, ушел. А я пошел куда глаза глядят. И вдруг встретил тебя. Я просто с ног валюсь от усталости. Вриндамала, куда ты идешь, не к своему ли наставнику? Тогда возьми меня с собой. Когда мы днем приходили к тебе, я старался запомнить дорогу, но что пользы? Дело в том, что мы возвращались не той дорогой, которой пришли ко дворцу. Потому я и заблудился.

Выслушав рассказ брахмана, Вриндамала пожалела его и сказала:

— Благородный брахман, как хорошо, что мы встретились. Ведь вы шли как раз в обратную сторону. Идемте со мной. Я направляюсь к учителю и отведу вас. Кто знает, что бы с вами сталось, если бы вы не встретили меня? Так и бродили бы без отдыха всю ночь. Ну да что об этом говорить! Теперь вы со мной, и я благополучно приведу вас в храм Кайласанатха. Наверное, благостный Васубхути и Сиддхартхак беспокоятся о вас. Может быть, Васубхути даже послал уже Сиддхартхака на поиски.

— Вот беда! Как я оплошал! Не хватило ума выйти через тот же ход, которым вошел. Мне очень совестно. Но город большой, а я здесь совсем недавно.

Так разговаривая, они, отпустив слугу, пошли дальше вдвоем. Чанакья ни на минуту не забывал о своей цели и, улучив удобный момент, сказал Вриндамале:

— Я вчера очень огорчился, услышав твой рассказ о Мурадеви. Когда ты ушла, мы долго говорили об этом с твоим наставником. Он сообщил мне все подробности и еще больше меня растревожил. Какая страшная судьба!

— Да, история ужасная, — вздохнула женщина. — Но какой прок казнить себя до сих пор? Эти безумные мысли доведут ее до беды. На что может она теперь рассчитывать?

— Почему ты так говоришь? — возразил ей брахман. — Ты не веришь, что женщина способна исполнить любую клятву? Я говорю не о Мурадеви — ей, конечно, нужно отказаться от своих мыслей. Но есть много примеров, когда женщины преодолевали все препятствия, исполняя задуманное даже тогда, когда у них было меньше причин для мести. А у Мурадеви разве мало оснований испытывать ненависть? Без вины опорочено ее имя и род ее отца, убито несчастное дитя!

Чанакья с такой страстью произнес эту речь, что Вриндамала взглянула на него с удивлением. Некоторое время она молчала. Потом задумчиво проговорила:

— Благородный брахман, все, что ты говоришь, верно. Но, если гора обрушивается на человека, ему остается только умереть под глыбами камня. Что можно сделать, коли несправедлив был сам раджа? К кому пойдешь за правым судом?

— Это так, Вриндамала. И все же есть тот, к кому можно обратиться за справедливостью — есть божественный Владыка Кайласы. Действуя с его именем на устах, непременно добьешься успеха.

Чанакья сделал паузу и заговорил уже о другом:

— Вриндамала, из твоих слов я вижу, что ты готова на все ради спасения своей госпожи.

— Да, я сделала бы и невозможное. Можете не сомневаться в этом. Я и жизнь свою отдала бы. Но чем я могу помочь?

— Вот уж воистину преданная душа! Я как только увидел тебя, сразу подумал, что ты с великой любовью служишь своей госпоже. Кто другой на твоем месте стал бы заботиться о той, кого раджа лишил своей милости и подверг заточению?

Вриндамала была польщена этой похвалой, но ответила скромно:

— Благородный брахман, ничего особенного я не сделала, просто исполнила свой долг.

— Да, конечно, — перебил ее Чанакья. — Это твой долг. Но теперь так редки стали слуги, которые его выполняют.

Снова некоторое время шли молча. Прервал молчание опять Чанакья:

— Мне кажется, Вриндамала, что ты сделала бы все возможное не только для того, чтобы спасти жизнь своей госпожи, но и ради исполнения ее воли.

— Конечно. Не нужно и спрашивать. Даже теперешние замыслы моей госпожи не испугали бы меня, будь они хоть сколько-нибудь разумны. А то она твердит, точно лишилась рассудка: изведу Нандов, посажу на их трон кого-нибудь из своего рода. Если бы у нее был собственный сын! Но это невозможно!

Чанакья словно не заметил ее последних слов.

— Значит, если ее сын жив, ты не пожалеешь сил помочь ей? — спросил он. — Да, я не ошибся в тебе: ты по-настоящему преданна своей госпоже. Такая верность достойна преклонения.

Вриндамала не могла скрыть радости, которую ей доставили слова брахмана.

 

ПЕРВЫЙ ШАГ

Раджа Дханананд наслаждался видом города из окон своего дворца. Лишь небольшая группа придворных находилась возле него. Раджа уставал от многочисленного окружения и любил, отпустив приближенных, остаться наедине со своими мыслями. Ему захотелось избавиться и от тех немногих, кто был сейчас рядом. Он отдал приказание, и все покинули его, за исключением стражника за порогом да телохранительницы с внутренней стороны двери. Во всех ближайших покоях была полная тишина.

Внизу, под окнами, простирался шумный, многолюдный город. Взгляд Дханананда был устремлен на эту пеструю картину, но мысли его витали далеко. И судя по выражению его лица, они не были радостными. А причиной всего было странное, неожиданное чувство тревоги, некое предчувствие беды, родившееся вдруг в глубине его души. Откуда оно взялось? Он не видел к нему ни малейшего повода. Не было в его беспечной жизни и тени тревог и волнений. И сейчас он остался в одиночестве с единственным желанием полюбоваться городом. Отчего же вместо покойного и радостного чувства в душу его закрался непонятный страх? Радже Дханананду редко случалось робеть при очевидной опасности, а сегодня его пугала какая-то смутная тоска. Ему никак не удавалось избавиться от нее — так нельзя стряхнуть пыль с намокшей одежды. Стряхивай не стряхивай — пятна останутся. Раджа гнал от себя дурные мысли, но они назойливо возвращались к нему — чем старательнее он гнал их прочь, тем глубже проникали они в его душу, и в скором времени он с каким-то странным наслаждением безвольно отдался им.

Неожиданно его уединение было нарушено. К радже неслышно подошла телохранительница и, пав на колени, обратилась с такими словами:

— Божественный! Сюда пришла служанка с женской половины. Говорит, что ее прислала госпожа с письмом к самому повелителю. Дворцовый надзиратель по милосердию своему оставил ее у входа, сказав, что узнает настроение раджи и испросит у него позволения. Какова будет воля государя?

Слова телохранительницы вывели Дханананда из оцепенения.

— Что, что? Что такое ты говоришь? Служанка от госпожи? С письмом? В такое время? Что же содержится в письме? — проговорил он, то ли обращаясь к телохранительнице, то ли разговаривая сам с собой.

Телохранительница застыла на месте. Радже не хотелось никого видеть, но тут же он подумал, что не стоит оставаться наедине с этим злым наваждением и, пожалуй, лучше отвлечь себя каким-нибудь делом. Поэтому он сказал:

— Ступай! Пусть впустят служанку с письмом. Скажи стражникам, что я так приказываю, и приведи ее сюда.

Телохранительница отошла к двери и вернулась с посыльной. Служанка, как положено, простерлась ниц перед раджой и, сложив над головой руки в почтительном приветствии, промолвила:

— Божественный повелитель, моя госпожа шлет вам это письмо. Соблаговолите прочесть и отдать распоряжение бедной рабыне.

Взглянув на служанку, раджа Дханананд заметил, что не помнит, чтобы он видел ее раньше, но в то же время лицо ее было как будто знакомо ему. Но он не стал раздумывать над этим; а обратился к письму — вскрыл и стал читать.

«Будь благословен! Может быть, великий царь будет гневаться на свою рабыню за это письмо и захочет наказать дерзкую. Но да подарит он ее своим милосердием, лишь один-единственный раз обратит на нее свой взор и выслушает несчастную. По случаю великой радости раджи об этой рабыне вспомнили и сняли с нее цепи, а значит, сын арьев не совсем забыл свою жалкую служанку. И тогда она решилась написать письмо и потревожить покой великого раджи. Как ждет птичка чатака капли дождя, как жаждет ночью перепелка вновь увидеть возлюбленную луну, так ожидает своего повелителя Мурадеви. Вверяю себя воле моего господина. Исполнит ли он жалкую мольбу его рабыни?»

Дханананд не сразу понял, кем написано это письмо. Уже на середине он стал догадываться, а прочитав последние строчки, убедился в правильности своей догадки. Служанка, пришедшая с письмом, все еще стояла перед ним. Он взглянул на нее и снова обратил взор на письмо. Перечел его еще раз и задумался. Потом вдруг решительно сказал:

— Ступай! Сообщи своей госпоже, что я тотчас же приду к ней. А ты, — обратился он к стражнице, — отведешь меня в покои Мурадеви.

Услыхав его слова, обе женщины застыли на месте, точно пораженные громом небесным. Служанка, однако, быстро пришла в себя. Она тотчас сообразила, как обрадуется ее госпожа счастливой вести, поэтому, поклонившись радже, выскользнула из дворца и бросилась бежать. Изумление же стражницы прошло не так скоро. Она не могла поверить, что слышит все это наяву, а не грезит. Она не могла сдвинуться с места. Дханананд заметив ее состояние, улыбнулся:

— Очнись! Ты не спишь. Я в самом деле желаю отправиться в покои дочери раджи киратов. Я хочу увидеть Мурадеви. Шестнадцать лет я отвергал ее, но теперь, хотя бы в честь свадьбы наследника Сумальи, не хочу оставлять ее в горе.

Раджа так объяснил причину своего решения. На самом же деле он хотел отвлечься от мрачных предчувствий. Он надеялся хоть ненадолго забыться, встретившись с той, кого не видел целых шестнадцать лет. Новизна пленяет нашу душу, и тогда тревожные мысли, которые мы хотим прогнать, уходят прочь. С такой надеждой Дханананд поднялся с трона и пошел за стражницей.

А служанка Мурадеви, обрадованная тем, что раджа сейчас придет к ее госпоже, примчалась к своей повелительнице, чтобы сообщить ей счастливую новость. Выслушав ее, Мурадеви на один миг — лишь на один миг — не поверила ее словам. Но, взглянув внимательно на лицо служанки, оставила сомнения и тут же поднялась, чтобы приготовиться к встрече махараджи. На ней почти не было украшений, но и те немногие, которое были надеты, она сняла, оставив одно жемчужное ожерелье. Вместо шелковых одежд надела простые, белого цвета. Причесалась с легкой небрежностью и приколола к волосам один-единственный цветок, известный под названием «стрела любви». Усилием воли она стерла с лица следы ненависти и мести и приняла вид возлюбленной, истомленной разлукой с любимым. Взглянув напоследок в зеркало, дабы убедиться, что вид ее соответствует ее намерениям, она села в ожидании махараджи. Она уже знала, какими словами и движениями будет приветствовать гостя, когда и что скажет, как улыбнется, какое выражение придаст своему лицу, какие оттенки — голосу.

Едва закончила она свои приготовления, как появился Дханананд, в сопровождении стражницы.

— Сюда, сюда, повелитель! — возглашала служанка. — Вот Мурадеви, которая ждет вашего благосклонного взгляда.

Стражница скрылась. И сразу же Мурадеви воскликнула в страстном порыве:

— О сын арьев! Да упадет ваш взор на ту несчастную, которую, почитая виновной, вы отдалили от себя! — И она припала к стопам раджи, оросив их слезами.

Так горячо и страстно прозвучала мольба женщины, столько неподдельного страдания было в ее словах, что, движимый невольным сочувствием и жалостью, раджа молча поднял ее и без слов привлек к себе. Заглянув в ее лицо, он увидел, что оно прекрасно необычайной, скорбной красотой, и сердце его устремилось к ней. Ее убор — простые белые одежды и единственный цветок вместо украшений — пленил его изысканной простотой. Что может быть лучше естественного очарования? А природа щедро одарила Мурадеви, и ей не нужно было никаких ухищрений, чтобы подчеркнуть свои достоинства. Ей было уже за тридцать, и сейчас, когда она находилась в расцвете зрелой женственной красоты, ей особенно шел строгий белый наряд, оттененный лишь сверкающей белизной жемчужной нитки и «стрелой любви» в волосах. Этот цветок особенно дразнил воображение раджи. И тут-то уж Мурадеви почтительным обхождением, любовными речами, робкой лаской, нежными словами, движением бровей, сверканием взглядов и стонами тоски окончательно пленила Дханананда.

То, что уже первое ее письмо сразу оказало нужное действие на махараджу, показалось Мурадеви счастливым знамением. Она думала: «Напишу раз, не подействует — напишу снова и снова, но рано или поздно завлеку махараджу в свои покои. А уж когда это удастся и он явится ко мне, я сумею прибрать его к рукам».

Теперь, когда махараджа пришел к ней по первому зову, она несказанно обрадовалась, что так быстро свершилось задуманное. Однако она ничем не выразила своего торжества. Она заботилась об одном — убедить раджу, будто она бесконечно благодарна ему за то, что он снизошел к отвергнутой жене и не оттолкнул ее.

И она достигла желаемого. Очарованный изъявлениями преданности и любви, Дханананд утешал ее:

— Милая Мурадеви! Оставь печаль, не горюй больше. Забудь о том, что было и что давно прошло. Это было какое-то помрачение. Сегодня я словно переродился. Увидев, как ты исстрадалась за эти годы, я начинаю думать, что был введен в заблуждение. Иначе разве могла бы остаться неизменной твоя любовь? Не думай ни о чем. Если и была на тебе вина, забудь об этом. Если повинен я, постарайся и это забыть. Мы оба искупили давние ошибки. К чему о них помнить? Ах, милая, неужели ты наказана мною безвинно?

— Сын арьев, как я могу сказать «да»? Разве может ваша рука свершить несправедливость? Нет, нет! Это моя несчастная судьба. Вы не знали истины и не могли поступить иначе. Я ни в чем не виню вас. Виновата моя злая доля. И все же вот здесь, у ваших ног, я говорю правду: я не заслужила изгнания и позора. Я царская дочь, единственная дочь раджи киратов. Хвала всевышнему! Сегодня та, в чью жизнь, по обычаю кшатриев, по обряду гандхарвов, вы вошли повелителем, удостоилась величайшего счастья вновь лицезреть вас, удовлетворить ненасытное желание своих очей! Пусть ваш милосердный взор пребудет на мне, как прежде!

Такого неземного соблазна исполнены были речи и чары Мурадеви, что, как черная антилопа, попав в сети хитрого охотника, с каждым шагом все больше запутывается в них, Дханананд все безнадежнее увязал в путах, раскинутых лукавой и коварной женской рукой. Как бывает беззащитна лань перед стрелой охотника, обманутая звуками его дудочки, так беззащитен стал раджа перед колдовством Мурадеви. Он опьянел от ее сладкого голоса, пал под стрелами ее взглядов, попался в хитросплетения ее речей. Через шестнадцать лет разлуки она показалась ему в своей зрелой красе еще обольстительнее, еще пленительнее, чем прежде. Он прижимал ее к своей груди, осушал ее слезы, твердил слова утешения:

— Милая Мурадеви! Оставь сомнения и тревоги. Сегодня же ночью я приду в твои покои. И вечернюю трапезу разделю с тобой. Только забудь о том, что было. Не вини меня, и я не упрекну тебя. Я буду с тобой. Теперь Сумалья стал наследником престола, и я могу на время удалиться от дел. Ракшас и Бхагураян помогут ему править, и на этот срок я буду целиком твой. Я могу поселиться здесь, у тебя. Ты хочешь этого?

В разгар беседы, исполненной взаимных признаний и клятв, Дханананд вдруг вспомнил о чем-то и, то ли обращаясь к Мурадеви, то ли раздумывая, проговорил:

— Как странно! В тот миг, когда предчувствие надвигающейся беды омрачало мой дух, я вместо этого вдруг вновь обретаю возлюбленную, отвергнутую мной безвинно. Или так всегда бывает: чтобы узнать радость, нужно пережить сомнение и тревогу? Может быть, истинное наслаждение заключается именно в переходе из одного состояния в другое? Как ты думаешь, милая?

Мурадеви как-то странно улыбнулась в ответ на слова раджи, но тут же отвела взгляд и нахмурилась.

 

ВТОРОЙ ШАГ

Когда Мурадеви отправила письмо радже, ни она сама, ни служанка не ожидали, что результат будет столь успешным. Незадолго перед тем Вриндамала, встревоженная состоянием своей госпожи, ходила за советом к Васубхути. Тот сказал, что должен встретиться с Мурадеви, чтобы что-нибудь предпринять. Два дня Вриндамала размышляла о том, как бы устроить эту встречу. В конце концов она решила свести монаха со своей госпожой в храме Владыки Кайласы, который Мурадеви посещала каждый понедельник. А уж дальше, думала она, благостный Васубхути все устроит. Хозяйку же ее в это самое время занимали совсем другие мысли. Та думала об одном: как исполнить задуманную месть, с чего и как начать. Прежде всего необходимо было свидеться с раджей. Но как это осуществить? Поправ женский стыд, самой предстать перед ним в совете или где-нибудь в другом месте — разве это возможно? Да и не стоит пытаться — кроме унижения это ничего ей не принесет. И тогда конец всему. Пусть сам раджа не отвергнет ее с презрением, зато другие жены и их сторонники сделают все, чтобы унизить и опозорить несчастную. Случайно попасться ему на глаза? Но ведь после всех наговоров не может же она бывать в общих покоях вместе с другими женами. Оставался один-единственный путь — набраться смелости, написать письмо и послать служанку, чтобы она передала его прямо в руки махараджи. Если письмо дойдет до него, то еще есть надежда, что ее замыслы осуществятся, если нет — другой возможности все равно не будет. Она утвердилась в мысли, что хуже, чем было, ей уже не станет, и, написав письмо, отдала его Вриндамале. Она подробно объяснила служанке, как вести себя, чтобы ее допустили к самому радже. Она научила ее не называть имени своей госпожи, а на вопросы стражников отвечать просто «я прислужница госпожи», «я принесла махарадже письмо от госпожи». Тогда никто не догадается, что речь идет о Мурадеви, раджа будет думать, что письмо прислала мать Сумальи, и захочет прочесть его. «Лишь бы он принял письмо и прочитал, что я пишу, — молила она в душе, — а там пусть будет то, что назначено мне судьбой». Она наставляла Вриндамалу, и, чтобы у служанки не было сомнений насчет содержания письма, постаралась внушить ей, что навсегда забыла о прошлом, оставила свои безумные мысли о мщении и стремится лишь к одному — вернуть себе расположение раджи.

Вриндамала не заподозрила обмана, ее утешила перемена в госпоже, и хотя она мало надеялась на успех затеи с письмом, но страстно желала блага своей госпоже и употребила все силы, чтобы доставить письмо махарадже. Вриндамала не назвала во дворце своего имени, как и имени своей госпожи. Сказавшись прислужницей госпожи, она, к собственному удивлению, вполне преуспела в своем предприятии. Воистину, как мы бываем поражены, когда происходит то, чего никак не ожидаем!

Но решение раджи показалось удивительным и неожиданным не только Мурадеви и ее служанке. Новость взбудоражила всю женскую половину царского дворца. Изумление, злоба, ревность вспыхнули мгновенно с небывалой силой. У раджи, кроме Сумальи, было еще восемь сыновей от разных жен, и сейчас жены эти пришли в бешенство, узнав, что раджа не только посетил Мурадеви, но и собирается поселиться у той, чье имя было до сих пор под запретом. Не иначе, гадали они, колдовскими чарами завлекла она раджу и теперь тем же способом изведет их всех, обратит против них сердце их повелителя, заставит его забыть соперниц и одна станет властвовать в его душе. Этими тревожными мыслями жил весь женский мирок. Об одном этом только и шли разговоры и пересуды.

Кроме Мурадеви, гнев жен обратился на тех, кто, как они считали, способствовал ее козням, — на дворцового управителя, стражников, служанку из царских покоев. Все эти слуги заверяли, что они приняли злополучное послание за письмо от старшей царицы, но разве это могло кого-нибудь утешить? Напротив, проникнув в замысел Мурадеви и поняв, какой хитростью она добилась своей цели, ее соперницы вознегодовали еще больше. Вриндамала совсем растерялась. Она не знала, то ли ей радоваться, что для ее госпожи настали счастливые дни, то ли опасаться злобы и мести тех, кто возненавидел ее за это. И все же она не могла не порадоваться, увидев свою госпожу веселой и довольной, и думала, что теперь недалек тот день, когда прежнее горе забудется и Мурадеви займет равное место среди других жен.

Саму же Мурадеви мало задевали нападки соперниц. Есть люди, которых чем больше оскорбляют, тем сильнее зреет в них протест, чем больше препятствий возникает на их пути, тем непреодолимее в них стремление достичь своей цели. Мурадеви принадлежала к людям такого рода, а шестнадцать лет страданий лишь закалили ее характер. Она необычайно возрадовалась успеху первой попытки завладеть сердцем супруга и повелителя и торжествовала при мысли, что вызвала этим ревность и ненависть своих соперниц. Однако удача не ослепила ее, голова ее оставалась ясной и трезвой. Она хорошо знала: как легко и нежданно пришла к ней радость, так же легко и нежданно она может ее покинуть. Рано успокаиваться после первого удачного шага, нужно упрочить ту мимолетную власть над сердцем раджи, которую она обрела сегодня.

Мурадеви умело вела игру. Она ловила каждое слово раджи, предупреждала малейшее его желание. Мягкостью и послушанием, уступчивостью и лаской очень скоро она окончательно покорила его сердце и добилась полного доверия. Осторожно и тонко она устраивала так, чтобы Дханананд узнавал о кознях других жен против нее, об их злобе и мстительности. Сама она при этом и слова дурного ни разу о них не сказала.

Вот и теперь, в который раз, она подстроила маленькую хитрость. Дханананд возлежал на ложе, откинувшись на подушки и прикрыв глаза, точно дремал. Мурадеви растирала ему ноги. Она прекрасно видела, что раджа не заснул, тем не менее, когда в покои поспешно вошла Суматика и тревожно окликнула госпожу, Мурадеви нахмурилась, подозвала к себе служанку и сказала ей тихо, но грозно:

— Что это такое, негодная? Ты не видишь, что махараджа задремал? Что шумишь? Что там у тебя такое? Опять сплетни какие-нибудь? Все ты жалуешься, что жены сделали то да то, служанки говорили то да это. Уйди, не хочу слушать твои наговоры. Конечно, им обидно, что раджа ушел от них к опозоренной и отверженной женщине. Уж я-то хорошо знаю, что такое немилость супруга и повелителя, и никому этого не пожелаю. Я всегда скажу: я не смогу быть счастлива, если из-за меня несчастье падет на других. Скоро я сама попрошу господина, чтобы он не обделял своей лаской моих соперниц. Ступай! И ничего не говори мне. Безрассудная! Ты думала, их ревность помутит мой разум и лишит покоя мою душу?

— Госпожа! — тихо отвечала прислужница. — Я не хотела рассердить вас. Выслушайте меня. Госпожа, вы гоните меня, но ведь может случиться ужасное. Я только что узнала такое, что должна сообщить без промедления. Махараджа, к счастью, спит, и я могу сказать.

— Ну хорошо! — нетерпеливо сказала Мурадеви. — Что такое ты узнала? Говори скорее. Махараджа не должен этого слышать?

— О, упаси бог! — с тихим ужасом воскликнула служанка. — Госпожа, мне страшно даже произнести. Другие супруги раджи так ненавидят вас, что готовы на все — они способны посягнуть на жизнь самого махараджи. Да верно ли, что и сейчас он просто задремал, а вдруг это такой сон, от которого уже…

— Нет, нет, — вздрогнула Мурадеви, — махараджа просто уснул. С ним ничего не случится. Пока я жива и он под моей защитой, я и волосу не дам упасть с его головы. Здесь, в моих покоях, он в полной безопасности. Но что же такое ты узнала? Говори наконец, говори скорее. Я вся дрожу от страха. Что нам угрожает?

Служанка ответила не сразу. Она подошла совсем близко к своей госпоже и, словно не в состоянии говорить громко, шепотом промолвила ей на ухо несколько слов. С Мурадеви случилось что-то небывалое. Лицо ее исказила судорога ужаса, и, точно забыв вдруг, что раджа спит, она громко вскрикнула:

— Молчи, несчастная! Да как твой язык выговаривает такие слова? Чтобы ревность завела так далеко? Уходи, ступай прочь отсюда! И на миг не смей оставаться здесь! Безумная! Слышится тебе бог весть что, а ты и приносишь мне. Боже! Неужели такое возможно? Нет, нет! И все-таки теперь я не дам махарадже прикоснуться к еде, пока сама не отведаю каждого блюда. Всякий кусок он будет получать лишь из моих рук. Господи! Кто бы подумал, что ревность может довести до безумия? Как же быть теперь?

Словно вдруг во всей реальности представив ужасные опасности, грозящие радже, Мурадеви вздрогнула всем телом, глубоко вздохнула и замерла, будто охваченная мыслью, как отвести от раджи несчастье.

А Дханананд вовсе не спал и от слова до слова слышал разговор Мурадеви со служанкой. Он хотел было сначала, когда пришла Суматика, показать, что не спит, но решил послушать, что она скажет, и еще убедительнее прикинулся спящим. Все это не ускользнуло от наблюдательного взора Мурадеви, и она торжествовала, что план ее удался и обстоятельства складываются в ее пользу.

Раджа слышал весь разговор, не уловил лишь тех слов, которые Суматика прошептала на ухо своей госпоже, и в нем проснулось любопытство. Когда же эти слова вызвали такую вспышку ужаса и гнева у Мурадеви, Дханананду захотелось непременно узнать, что такое рассказала его жене служанка. Когда Суматика покинула покои, раджа неожиданно пошевелился и сел. Он обнял Мурадеви, застывшую в задумчивости, и сказал:

— Милая, я слышал все, о чем ты говорила с Суматикой. Но что такое она шепнула тебе? Откройся! Не таись от меня.

Притворщица того и ждала. Она вздрогнула и побледнела, будто потрясенная тем, что раджа услышал слова, которые не должен был слышать. Запинаясь и трепеща, она ответила с мольбой:

— Сын арьев, не спрашивайте меня! Я не могу сказать.

— Но отчего? Ведь это касается меня, не правда ли? Что плохого случится, если я узнаю?

— Я боюсь! Если бы вы спокойно восприняли это известие… Я страшусь большого несчастья. Если правда то, что я узнала, пусть правда эта не мной будет сказана. А если это ложь, разве вы не станете винить меня? Скажите!

— Конечно, нет. За что винить тебя? Ведь это не твоя выдумка.

— Все равно мне страшно.

— Не бойся. Скажи, в чем дело.

— Вы приказываете мне?

— Да, да! Приказываю. Говори же!

— Будь что будет! Слушайте…

И она шепнула Дханананду нечто такое, от чего глаза раджи налились кровью и ярость едва не задушила его.

 

НА ПУТИ К ЦЕЛИ

Чанакья очень сблизился с Васубхути и проводил у него много времени. Монах, по всему было видно, проникся к брахману большим уважением. Передалось это уважение и Вриндамале, которая часто приходила к своему наставнику за советом или с новостями о своей госпоже. И Чанакья никогда не упускал случая присутствовать при беседе монаха с его ученицей.

Васубхути предлагал брахману свою помощь, чтобы через содействие знатных и влиятельных людей получить место в царском совете. Но Чанакья уклонялся от этого, объясняя, что пока не спешит. Брахман по-прежнему боялся быть узнанным и разоблаченным. Он все еще предпочитал держаться в тени и решил появиться при дворе только тогда, когда в этом будет действительный смысл и польза. А смысл и пользу для себя он, как вы знаете, видел не в том, чтобы показать свою ученость и приобрести покровительство раджи.

Сейчас главным для него стало повидаться с Мурадеви и привлечь ее на свою сторону, сделать сообщницей в том деле, исполнению которого он подчинил свою жизнь. Он свято верил, что вдохновлен свыше на исполнение своей клятвы и обязан оправдать свое предназначение — погубить род Нандов и возвести на их трон Чандрагупту. Первым важным шагом было посеять раздор в царском доме. Провидение послало ему средство достичь этого, и Чанакья окончательно уверовал, что высшие, тайные силы руководят им на его пути. «Я шел в Паталипутру и мучился одной задачей — с чего начать, а случай сам помог мне. Мурадеви — вот средство к достижению моих целей, и если я не воспользуюсь им, то в том будет моя вина», — сказал он себе.

Теперь Чанакья ломал голову над тем, каким способом добиться встречи с ней. От Сиддхартхака он узнал, что Мурадеви каждый понедельник посещает храм Владыки Кайласы и там с ней всегда можно повидаться. Но по размышлении брахман отказался от такой встречи. Он рассудил, что от нее не будет много проку: с первого раза и без подготовки не получится нужного разговора. А ему надо действовать наверняка. И Чанакья придумал совсем иной план, с помощью которого рассчитывал добиться свидания в подходящей обстановке и произвести необходимое впечатление на Мурадеви.

Однажды вечером, когда Вриндамала, посетив обитель своего наставника собралась идти назад, во дворец, Чанакья вышел вместе с ней и, вместо того чтобы попрощаться со служанкой у храма Владыки Кайласы и вернуться к себе, пошел дальше, не прекращая беседы.

— Со мной идет мой телохранитель, — заметила ему Вриндамала. — Зачем благородному брахману утруждать себя? Уже так поздно.

— Для меня в этом нет никакого труда, — отвечал Чанакья. — И мне совсем не до сна. Я провожу тебя. Мне хочется кое-что рассказать тебе.

Вриндамале было интересно, что же такое собрался рассказать брахман, но из скромности она ни о чем не спросила. Чанакья же не сразу начал разговор.

— Вриндамала, до сих пор я не говорил тебе, кто я такой и откуда пришел, — начал он. — Сегодня хочу рассказать. Я служу радже киратов и пришел сюда по его поручению. Вернее сказать — приходил, потому что дело уже окончено и через день-другой я ухожу обратно. Но осталось еще одно поручение — увидеть Мурадеви, рассказать ей, зачем посылал меня в Паталипутру раджа киратов, и тогда я со спокойной душой смогу уйти отсюда. Я думал, как это сделать, и решил, что лучше всего я напишу Мурадеви письмо, а ты передашь его. Ах, Вриндамала, нужно ли говорить, как горевал раджа киратов, узнав о страданиях и муках, выпавших на долю его сестры! Но что мог он сделать? Раджа Дханананд слишком могуч, чтобы затевать с ним ссору. Какой прок вступать в безнадежную борьбу? И Прадьюмнадев смирился. Но Майядеви, мать Мурадеви и Прадьюмнадева, все эти годы не находила успокоения и нет-нет да начинала молить сына, чтобы придумал он средство вызволить из беды свою сестру, вернуть ее под родной кров. А тут, когда объявили о торжестве наречения Сумальи наследником престола, среди других получил приглашение, вернее сказать — приказ, явиться на праздник и Прадьюмнадев. Узнав об этом, Майядеви стала заклинать его поехать к Дханананду и выручить сестру. «Я стара, — говорила она сыну, — и не могу умереть, не повидавшись с ней». Но что мог сделать бедный Прадьюмнадеев, который и царское имя свое носит лишь по милости Дханананда? Какую силу мог он противопоставить могучему радже? Да и не хотелось ему присутствовать на торжестве того, кто занял место, принадлежавшее по праву сыну его сестры. Потом и Майядеви стала его отговаривать, и он решил не ехать сам, а послал меня поглядеть, как и что здесь происходит и можно ли надеяться освободить Мурадеви. Никто из нас представить себе не мог, что в ее жизни случится такая перемена и раджа не только простит ее по случаю великого торжества, но и вновь приблизит к себе. И вот от тебя я узнал, что все именно так и произошло. Значит, дело, ради которого я был послан сюда, уладилось. Узнав об этом, я мог бы теперь уйти. Но что, если Прадьюмнадев спросит, видел ли я сам Мурадеви, убедился ли своими глазами в ее счастье? Что я отвечу? Поэтому прошу тебя: завтра я напишу письмо, ты передашь его своей госпоже. Если она захочет со мной повидаться, я готов прийти к ней в любое время. Пусть она скажет, что передать от ее имени Майядеви и Прадьюмнадеву, и я отправлюсь в обратный путь.

Вриндамала молчала. Она, не перебивая, выслушала всю длинную речь Чанакьи. Ее потрясло, что брахман, явившийся посланцем от раджи киратов, столько времени молчал об этом. Ее наивному уму недоступна была догадка, что эту историю он сложил из сведений, почерпнутых из ее же собственных рассказов. Она была искренне изумлена, как он мог столько дней таиться от нее и не обмолвиться ни словом. И Чанакья, будто угадав ее молчаливый вопрос, добавил:

— Вриндамала, о том, что я рассказал тебе, не говори благостному Васубхути. Я не посвящал его в свои планы. Я пришел в Паталипутру с тайным поручением раджи киратов, так зачем монаху знать об этом? Чтобы сохранить тайну, лучше всего не доверять ее никому. От одного к другому, от другого к третьему — так и до приближенных раджи она легко может дойти, а там уж и самому радже недолго обо всем узнать. И тогда неизвестно, как обернется дело. Меня-то Дханананд просто выгонит из Магадхи, а вот Прадьюмнадева ждет кое-что похуже: раджа наверняка найдет способ наказать его за недобрый умысел, за посылку тайного соглядатая в столицу. Я решился довериться тебе, потому что вижу, как ты преданна своей госпоже. Мне пора уходить из Паталипутры, но прежде я хочу увидеть Мурадеви в счастье и благополучии, услышать от нее слова привета матери и брату — тогда я смогу вернуться к киратам. Я хочу, чтобы ты помогла мне увидеться с твоей госпожой. Завтра я дам тебе письмо для нее, а там будь что будет. Майядеви успокоится, узнав, что дочь ее снова живет в радости, а уж что не пришлось ей сына своего увидеть наследником престола Нандов — что тут теперь сделаешь?

Искренность тона, сочувствие, звучащее в голосе Чанакьи, окончательно подкупили Вриндамалу. Она бесконечно обрадовалась, что принесет счастливые вести своей госпоже, и одобрила то, что брахман до сих пор держал в тайне свои цели. Но она посоветовала ему не скрываться больше от Васубхути, сказав, что монах никогда не сделает ничего такого, что могло бы повредить их планам. На прощание она уверила Чанакью:

— Вы напишите письмо — я обязательно передам его госпоже. А пока расскажу ей обо всем сама. Я знаю, она обрадуется вестям и захочет увидеть вас.

Чанакья улыбнулся ее словам и сказал:

— Наверное. Какая женщина не пожелает увидеть человека, пришедшего к ней с приветом от матери и брата? Теперь я попрощаюсь с тобой. Воистину я был счастлив узнать, как ты любишь свою госпожу. Твое поведение достойно настоящей служанки. Да продлит господь твои годы, чтобы до конца дней своих ты так же преданно служила своей госпоже, как теперь. Не сердись на меня, что я не сразу открылся тебе. Так было нужно. Дело, ради которого я пришел сюда, требовало строгой тайны. Прежде чем открыться, я должен был твердо знать, с кем говорю. Теперь тебе все обо мне известно. Мне осталось только повидаться с Мурадеви, и это дело я отдаю в твои руки. Думаю, что, узнав, кто я и зачем пришел, она сразу призовет меня к себе. Теперь ступай. И я пойду. Я и так уже задержал тебя.

Распрощавшись, Чанакья и в самом деле хотел поскорее уйти. Он боялся расспросов Вриндамалы и спешил удалиться, пока у нее не возникли сомнения. Однако он помедлил еще, чтобы дать последний совет:

— Вриндамала, будь осторожна, когда станешь рассказывать обо всем своей госпоже, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не услышал. А то ее враги ждут любого повода омрачить ее счастье и ввергнуть в пучину бед. Я знаю, тебе не нужно говорить об этом, но я очень тревожусь за тебя и твою госпожу, поэтому и считаю необходимым предостеречь лишний раз.

И они расстались. Мысли Вриндамалы стремительно проносились в ее голове, но она ни на секунду не усомнилась в словах Чанакьи, ни на один миг не задумалась, что сказанное им — ложь. Она думала лишь о том, как обрадуется ее госпожа, когда она передаст ей рассказ Чанакьи, как счастлива будет она побеседовать с брахманом о том, что делается в ее родительском доме. Но вместе с радостью в сердце Вриндамалы проник страх — не дознался бы обо всем раджа. Она хорошо знала, как переменчив нравом Дханананд. Вдруг он снова лишит Мурадеви своей любви, если узнает, что к ней тайно явился посланец от брата? Никогда невозможно предугадать, что подумает и как поступит своенравный раджа. Поэтому они должны быть очень осторожны. С таким решением вернулась во дворец Вриндамала.

Мурадеви все силы и все время отдавала теперь служению Дханананду. Ей нужно было не дать ослабнуть влиянию ее чар на переменчивого и сластолюбивого раджу, не упустить власти над его сердцем. С того часа, как он вошел в ее покои, она и минуты не позволяла ему оставаться без нее, она употребила все способы и все средства, чтобы удержать в своих руках капризного и прихотливого супруга. Поэтому не так просто оказалось для Вриндамалы улучить мгновение, когда она смогла шепнуть своей госпоже о Чанакье. И результат оказался совсем не таким, какого ожидала служанка, думая, что Мурадеви поспешит увидеться с человеком, который принес ей вести из родительского дома. Напротив, выслушав рассказ Вриндамалы, Мурадеви нахмурилась и сердито заметила:

— Что это вдруг вспомнили обо мне мать и брат? Ступай, скажи этому человеку, что я живу счастливо, а видеться с ним у меня нет времени.

Когда вечером Вриндамала смущенно пересказала Чанакье ответ своей госпожи, брахман, казалось, тоже был несколько удивлен. Но он тут же написал письмо на куске бересты и сказал:

— Не огорчайся, все идет хорошо. Отдай только это письмо твоей госпоже. Думаю, прочитав его, она сама пошлет за мной.

Вриндамала уже не надеялась на успех, но брахман был настойчив, она уступила и взяла письмо, пообещав отдать его Мурадеви.

На другой день служанка вручила письмо своей госпоже. Мурадеви приняла послание с большой неохотой. Каково же было удивление Вриндамалы, когда, прочитав письмо, Мурадеви мгновенно изменилась до неузнаваемости и велела срочно привести к ней этого брахмана.

 

СВИДАНИЕ

Вриндамала была поражена. Когда ее госпожа взяла в руки письмо, лишь одно раздражение и нетерпение были написаны на ее лице — и вдруг все так переменилось! Едва Мурадеви пробежала глазами строки письма, куда девалось ее недовольство! Лицо ее просветлело, глаза вспыхнули радостью и надеждой. «Должно быть, Чанакья написал что-то очень важное и приятное для Мурадеви», — подумала Вриндамала и растерянно проговорила:

— Привести его? Но куда и когда?

Мурадеви не ответила ей. Она еще раз перечитала письмо и засыпала служанку вопросами:

— Где ты встретила этого брахмана? Откуда он узнал, кто ты такая? Что он тебе рассказал? Где он теперь? Когда приехал в Паталипутру?

Вриндамале казалось, что вопросам не будет конца. Из всего этого она поняла лишь одно: теперь Мурадеви во что бы то ни стало стремится увидеть брахмана. Спеша удовлетворить любопытство своей госпожи, она поведала, где и как узнала Чанакью, рассказала, что встретилась с ним впервые у своего наставника, что остановился брахман в храме Владыки Кайласы, что он долго приглядывался к ней и испытывал ее, пока открылся во всем.

— Он сказал, что, увидев мою преданность вам, проникся ко мне доверием, поэтому решился рассказать обо всем и просил передать вам это письмо, — закончила служанка.

Мурадеви, казалось, удовлетворил рассказ Вриндамалы. Ее заботило уже другое: как устроить свидание с брахманом. Это трудная задача, ведь махараджа ни на минуту не отпускает ее от себя. Наконец она сказала:

— Вот что, Вриндамала, пригласи его к ужину. Или нет, скажи лучше, чтобы он переселился сюда насовсем до тех пор, пока останется в Паталипутре. Он может расположиться в доме жертвоприношений, а там уж мы найдем способ встретиться и поговорить с ним. Если брахман будет поблизости, найти удобную минуту нетрудно. Махараджа заснет — я воспользуюсь случаем и приду. А назначить точный час невозможно, того и гляди я понадоблюсь радже…

Не успела Мурадеви договорить, как в самом деле послышался голос Дханананда, который звал ее, и она поспешно ушла, уже на ходу повторив:

— Так передай ему мои слова и приведи в святилище.

На другое же утро Вриндамала с радостью исполнила приказание своей госпожи. Отправляясь к Чанакье, она терзалась сомнением, поведать обо всем Васубхути или нет. Чанакья просил ее молчать, но скрывать что-нибудь от своего учителя было для Вриндамалы мукой. Так и не разрешив сомнений, добралась она до монастыря. Больше всего смущало ее, как ответить монаху, если он встретит ее и спросит, зачем пришла она в эти края в такой неурочный час. Но судьба отвела от нее испытание. Васубхути уже ушел в город за подаянием, Сиддхартхака тоже не было в монастыре. Словно тяжелый груз упал с души Вриндамалы, и с легким сердцем она отправилась в храм Владыки.

Чанакья сидел в глубокой задумчивости после утренних молитв, когда появилась Вриндамала и сказала:

— Благородный брахман, моя госпожа приглашает вас переселиться в ее покои. Вы можете устроиться в святилище, и, как только удастся, при первом удобном случае, она навестит вас там, чтобы расспросить о родительском доме.

Выслушав ее, Чанакья притворился удивленным переменой, произошедшей в намерениях Мурадеви. На самом же деле именно такого результата он и ждал, посылая ей письмо. Если он и был немного удивлен, то лишь неожиданным приглашением поселиться во дворце. Это не входило в его планы, и он задумался. Жить во дворце раджи, род которого он поклялся уничтожить? Есть его хлеб и замышлять против него зло? Это было для Чанакьи непереносимым. Кроме того, он до сих пор опасался быть узнанным во дворце. Но как отказаться от приглашения? Какой изобрести предлог? В конце концов он сказал так:

— Сейчас я не могу этого сделать. Я приду вечером. Если удастся, я увижусь с твоей госпожой, а к утру снова вернусь сюда. Оставаться во дворце надолго мне не пристало. Никто не может покинуть приют Владыки Кайласы ради другого приюта. Поступим так, как я сказал. Примерно около четверти второй стражи я приду к воротам дворца. Ты встретишь меня и отведешь куда надо.

Вриндамала ожидала, что брахман обрадуется приглашению Мурадеви, и была разочарована, услышав мягкий, но решительный отказ. Однако виду не показала. «Хорошо», — ответила она просто и ушла.

Дальше все происходило так, как было условлено. В назначенное время Чанакья подошел к дворцу, Вриндамала встретила его и провела в святилище, где он должен был ждать Мурадеви. Вриндамала улучила мгновение шепнуть своей госпоже, что брахман явился. И Мурадеви не могла дождаться, когда сможет наконец увидеть его. Лишь около полуночи желание ее осуществилось: раджа Дханананд крепко заснул, и она пришла в святилище. Чанакья предупредил ее, что их разговор нужно держать в строжайшей тайне. Поэтому они были очень осторожны, чтобы ничье любопытное ухо не услышало их беседы. Вриндамала услышала лишь несколько первых фраз да слова, которые сказала Мурадеви, прощаясь с Чанакьей:

— Хорошо, что ко мне придет помощь. Но, если бы этого и не случилось, я все равно исполнила бы свою клятву. Я уже начала действовать и надеюсь скоро увидеть первые плоды… Теперь мне нужно идти. Думаю, этой ночью мы не сможем больше увидеться. Приходите завтра, и мы обсудим дальнейшее.

И Мурадеви поспешно удалилась. Вриндамала услышала мало, но и того, что дошло до ее ушей, было достаточно, чтобы страшная догадка озарила ее ум. Раджа Дханананд снова вернул свою любовь ее госпоже, и служанка надеялась, что Мурадеви забыла обиду, оставила мысли о мщении. Ей казалось, что очень скоро в памяти ее госпожи сотрутся прошедшие горести и беды и Мурадеви станет прежней доброй и нежной женщиной. Но сейчас, поймав обрывок разговора госпожи с брахманом, Вриндамала поняла, что ошиблась. Иначе что значат слова: «Я уже начала действовать и надеюсь скоро увидеть первые плоды…»? Вриндамала отличалась благочестием и кротостью нрава. Ее хозяйка хорошо знала характер своей служанки и поэтому не посвящала ее в свои коварные планы. Для тайных дел у Мурадеви были другие помощники. Она знала, что преданная служанка, при ее прямоте и чистосердечии, не годится для исполнения темных замыслов. Она либо прямо отказалась бы, либо, согласившись по принуждению, наделала бы столько ошибок, что все тайное сразу оказалось бы явным. Мурадеви ценила в ней верное и любящее сердце, но простодушие и доверчивость Вриндамалы могли оказать хозяйке плохую услугу, а потому она с недавних пор таилась от своей служанки.

Оттого так неожиданны показались Вриндамале слова, которые обронила при ней Мурадеви. О какой клятве вспомнила ее госпожа? Не о той ли, в которой она призывала кару на род раджи? Неужели до сих пор не забыла Мурадеви того, что сказала в день торжества наследника престола? И верно, ведь она пообещала тогда: «Я вновь завоюю любовь раджи, и тогда он сделает для меня все, что я пожелаю». Нет, видно не Забыла она своей клятвы.

Вриндамала вздрогнула. Какое же несчастье грозит дому раджи? Не те ли страшные беды, какие предсказал однажды благостный Васубхути? И предчувствие страшной беды кольнуло сердце доброй служанки.

 

ЗАБОТЫ ЧАНАКЬИ

С того дня, как Мурадеви так блистательно разыграла первое действие задуманного спектакля, раджа Дханананд твердо решил, что никогда больше не оставит ее покоев. У него не было теперь ни малейшего сомнения в том, что Мурадеви высокого происхождения, что она дочь благородного раджи. Он проклинал себя за то, что послушался наговоров злодеек, которые из ревности люто возненавидели самую любимую из его жен и оклеветали ее. Он не мог простить себе, что по первому подозрению отказался от нее, погубил младенца и обрек несчастную на тяжкие, незаслуженные страдания.

Лишь теперь, казалось ему, он по-настоящему смог оценить ее необычайную доброту, терпение и благородство. Не она ли, когда он, узнав, что другие жены в своей безумной ревности готовы посягнуть на его, раджи, жизнь, хотел тотчас же жестоко их покарать, не она ли первая стала умолять его:

— Махараджа, не спешите наказывать, когда неизвестно еще, есть ли настоящая вина. Можно ли верить рабыням? Они наговорят и такого, что было, и такого, чего не было. Не расслышат сами толком, а пойдут пересказывать. Как узнать, где ложь, а где правда? Моя Суматика никогда ничего не выдумывает, но ведь то, что она услышала, может оказаться ложью. Махараджа, мне ли не знать, что такое незаслуженная кара? Мои мучения кончились. Но я не хочу, чтобы еще кто-нибудь пострадал безвинно.

Тот, кто увидел бы Мурадеви, когда она говорила эти слова, подумал бы, что эта женщина — воплощенное милосердие, так искренне звучал и ее мольбы, таким непритворным казался страх перед несправедливой жестокостью. Что же говорить о Дханананде? Восхищенный, будто околдованный, он верил каждому ее слову, мнил неподдельными ее чувства, боготворил ее доброту и мягкосердечие. Он не доверял теперь другим женам и подозревал их в вероломстве.

Мурадеви могла торжествовать победу. Но осторожность не изменила ей. Она верила в успех, но желала еще более укрепить свое положение. И в голове ее сложился план, как окончательно устранить соперниц со своего пути.

Чанакья, выйдя из покоев Мурадеви после разговора с ней, ликовал всей душой. Разве думал он, направляясь в Паталипутру, что так быстро продвинется к своей цели? И вот все складывалось как нельзя лучше. Он не сомневался, что обрел в Мурадеви преданнейшую сообщницу. А ведь он не открыл ей главного. Намекни он только, и она не пожалеет сил ради достижения поставленной им цели.

Узнав Мурадеви, он видел теперь, что эта женщина способна на любое геройство ради того, чтобы отомстить за пережитые страдания. А для того чтобы возвести своего сына на престол и подарить ему знаки царской власти, она сможет, он был в этом уверен, совершить и десять, и сто великих подвигов. Но брахман не спешил пустить в ход крайнее средство.

Тщательно взвесив все возможные способы добиться свободного входа в царский дворец, он остановился на одном, который представлялся ему самым удачным.

Чанакья намеревался теперь отправиться в свою обитель на берегу Марудвати в Гималаях, с тем чтобы вернуться в Паталипутру уже с Чандрагуптой, которого он представит как сына раджи киратов, племянника Мурадеви, а сам будет сопровождать юношу на правах воспитателя и наставника.

Брахман мог бы уже уйти из города, но надумал сделать еще одно дело. Он хотел заручиться дружбой монаха Васубхути, которая не раз могла пригодиться ему. Поэтому он решил рассказать монаху то же, что сочинил для Вриндамалы и Мурадеви. Итак, прежде чем покинуть Паталипутру, Чанакья появился в монастыре у Васубхути. Монах был у себя. Брахман почтительно приветствовал его и сказал, что хочет поговорить с ним наедине. Они удалились в укромное место, и Чанакья стал уверять Васубхути, будто очень сожалеет, что так долго вводил в заблуждение столь благочестивого монаха, что не открыл сразу правду о себе, и теперь просит прощения за обман. Простодушный монах попался на крючок его учтивости и сам стал утешать Чанакью:

— Я не сержусь, благородный брахман. Так и следует вести себя благоразумному человеку в чужом месте.

Чанакья сумел польстить монаху, красочно описав, каких мучений стоило ему скрывать правду перед человеком, для которого неприемлем путь лжи. Во время их беседы в монастыре появилась Вриндамала, и Чанакья стал расточать похвалы добродетелям верной служанки. Под конец брахман сказал:

— Я открыл ей, кто я и зачем пришел в Паталипутру, и только с ее помощью встретился с Мурадеви. Теперь мое дело сделано, и я могу уйти. Я счастлив, что вернусь к Майядеви с добрыми вестями. Мне пора уходить. Прошло много времени, и раджа киратов уже, верно, беспокоится. И меня ждут дела в моей обители.

Прощаясь с монахом, Чанакья как бы между прочим обронил:

— Раджа киратов собирался послать как-нибудь своего сына в Паталипутру погостить у Мурадеви да поучиться управлять государством у раджи Дханананда. Если так случится, то, может быть, раджа киратов пошлет меня сопровождать юношу. Тогда мы еще увидимся.

Пока он так говорил, Вриндамала понемногу оправилась от смущения, пришла в себя от похвал и решилась спросить брахмана насчет тех слов, какие обронила Мурадеви при расставании с Чанакьей.

— Мурадеви? — удивился брахман. — Мурадеви послала привет матери и брату. Да ты сама знаешь, что обычно передают женщины с теми, кто держит путь в их родительский дом. То же сказала и Мурадеви. Я даже толком все и не запомнил. Понял главное, что она счастлива, что кончились ее горести. Еще просила, чтобы прислали к ней племянника. Вот и все, пожалуй.

— Нет, нет, — воскликнула Вриндамала, — это не были слова привета! «Хорошо, что ко мне придет помощь. Но если бы этого и не случилось, я все равно исполнила бы свою клятву» — вот что она сказала. Я хорошо слышала. Что это значит?

Чанакья слегка смутился от неожиданности, но сумел это скрыть и, точно что-то припоминая, пробормотал:

— «Клятва»? «Помощь»? Она так говорила? Что-то я не помню. Нет… нет… Кажется, в самом деле… Да, она сказала, что хочет, чтобы кто-нибудь из родных приехал поддержать ее. Сейчас она в милости у раджи, но счастье переменчиво, а враги ее не дремлют, поэтому хорошо бы иметь около себя кого-нибудь из близких. До сих пор родные словно забыли про нее, но теперь пусть явится кто-нибудь, мать или племянник. Иначе она и думать забудет, что есть у нее родительский дом, и никого больше видеть не пожелает. В том и была ее клятва. Ничего больше.

Вриндамала недоверчиво выслушала брахмана и почему-то усомнилась в истинности его слов. Нет, не о той клятве говорила Мурадеви, — чувствовало ее сердце. Но она ничего не спросила у Чанакьи и спрятала глубоко в душе свои сомнения.

На другой день брахман покинул город. В пути он думал о том, чего уже достиг и как много еще предстоит сделать для исполнения задуманного. Он нащупал трещину в здании царского благополучия, он приобрел верную помощницу. Но как быть дальше? Он пообещал, что вскоре вернется в Паталипутру с будто бы сыном раджи киратов, который, пользуясь родством, сможет завершить свое воспитание при дворе Дханананда. Но сам он, Чанакья, беден, а Чандрагупта взращен пастухами. Где взять нужные средства, чтобы достойно снарядить юношу, окружить подобающей свитой? В их лесной обители не сыщешь и разменной ракушки, а тут требуются золото и драгоценности. И медлить нельзя. Нужно сразу же вернуться в Магадху. А там тоже предстоят большие расходы. Теперь понадобится иметь и слуг и тайных соглядатаев. Всем придется платить, никто не станет служить даром, тут не помогут хитрые речи. Где же взять денег?

Чанакья в самом деле был нищ, да никогда и не стремился к богатству. Трудно было найти человека более неприхотливого и лишенного всякой корысти, чем Чанакья. И теперь он размышлял о богатстве лишь потому, что без него невозможно было исполнить задуманное.

Наконец он решил, что не стоит пока ломать голову, что так или иначе он что-нибудь придумает, и мысли его потекли в другом направлении. Как-то там в обители управился с делами Чандрагупта? Совладал ли с юными бхилами, кхаси, гондами? Или, может, не справился, рассорился со всеми по молодости? При нем самом все шло легко, по заведенному порядку. Он обучал юношей разным наукам, а те служили ему, собирали для него плоды и корни, сами кормились охотой. Поддерживали обитель и раджи, сыновья которых учились у знаменитого брахмана. А что там теперь?

Так раздумывая и тревожась, подвигался Чанакья к пределам своей обители. И чем ближе подходил, тем сильнее становилось его беспокойство. Но у самых границ обители тревоги на время оставили его. Он стал думать о том, как встретит его любимый ученик, что скажет, как, должно быть, обрадуется. Нетерпение и счастливое предчувствие переполняли его душу. Отчего бы это? Знать, хорошие вести ожидают его!

И вот брахман ступил на землю своей обители. Он сразу услышал радостный гул вдали, шум, крики, ликующие возгласы. Наверное, подумал Чанакья, кто-то из его учеников отличился на охоте. Что же там за добыча — лесной буйвол, тур, горный баран или, может быть, тигр? «Кстати я пришел, им приятно будет похвалиться своей удачей». И он пошел в ту сторону, откуда слышался шум. Сквозь деревья и заросли он увидел, что все его ученики собрались на поляне, что Чандрагупта стоит в центре, тут же что-то сложено в кучу. Рядом он разглядел группу связанных пленников греков. Все юноши возбужденно шумели. Чанакья решил спрятаться за деревьями и послушать немного, о чем они говорят. И он услышал:

— Чандрагупта! — говорил один из учеников. — Будь здесь сегодня учитель, он похвалил бы тебя…

— Почему «тебя», Вираврата? Скажи «нас». У меня заслуги не больше, чем у всех остальных. И хватит об этом. А вот что мы станем делать с таким богатством? Я предлагаю оставить все как есть, а когда вернется наш учитель, сложить как дар к его ногам. Вы согласны со мной?

— Согласны, согласны!

— Конечно, Чандрагупта! О чем ты спрашиваешь?

Чанакья не мог больше оставаться в укрытии. Он шагнул из тени деревьев на свет, к своим ученикам:

— Дети мои! Долгой вам жизни! Я несказанно счастлив узнать о вашей любви и преданности.

Он вышел на поляну, и блеск золота ослепил его — груда сокровищ у ног Чандрагупты сияла и переливалась.

Не нужно и рассказывать, с каким восторгом встретили юноши своего учителя, о котором только что вспоминали. Когда первый пыл встречи немного улегся и все выразили любовь и почтение наставнику, кто-то принес для него шкуру антилопы, и один из учеников, Вираврата, начал рассказ:

— Сегодня Чандрагупта повел нас против греков. Это был отряд в пятьсот или шестьсот человек. И Чандрагупта обратил их в бегство. Многие были убиты, других мы взяли в плен…

— Учитель, — вмешался другой юноша, — они напали на соседнего раджу, грабили бедняков. Они отняли сокровища у раджи и везли их своему царю Селевку Никатору. А Чандрагупта…

— Учитель, — перебил Чандрагупта, — почему он говорит обо мне одном? Мы все вместе одержали сегодня победу. И все богатства, добытые нами, мы отдаем вам в дар, а этих пленников считайте своими рабами. Ваш приход сегодня — нежданная милость для нас. Примите же наше подношение и благословите нас.

И тут все ученики разом закричали:

— Пусть здравствует учитель!

— Да здравствует благородный Чанакья!

Слезы любви наполнили глаза брахмана, судорога перехватила горло. Не в силах вымолвить ни слова, он привлек к себе Чандрагупту, Вираврату и других учеников и, немного справившись с волнением, сказал только:

— Дети мои, вы не ведаете, какое благое вы совершили дело, добыв это богатство.

Спустя несколько дней Чанакья собрал всех учеников и объявил, что вновь покидает на время свою обитель. За себя он оставит Вираврату и, пообещав присылать письма с наказами, отбыл в обратный путь — в Паталипутру. С ним отправился и Чандрагупта, снаряженный, как подобает сыну царского рода, с приличествующей его достоинству свитой из юных воинов.

 

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Итак, Чанакья вернулся в Паталипутру уже не один, а с царевичем. На этот раз ему не нужно было заботиться о пристанище. Он отправился прямо во дворец Мурадеви. Представив ее взору Чандрагупту, он сказал:

— Госпожа, твой брат Прадьюмнадев и твоя мать Майядеви посылают тебе привет и благословение. Еще они просят сказать, что очень горюют, ибо не могут прийти сюда по твоему зову. Но зато они послали к тебе того, кто им дороже жизни, — твоего племянника. Они отравили его в путь по твоему слову и просят приютить и согреть заботой. Мальчик впервые будет жить так далеко от дома, и ему особенно нужны участие и ласка. Чем меньше напоминать ему о доме, тем скорее он привыкнет к новому месту. Постарайся поэтому не тревожить его лишними расспросами. А все, что хотели бы рассказать тебе брат и мать, они сказали в этом послании. — И Чанакья протянул Мурадеви заранее приготовленное письмо.

С первого взгляда, как только Мурадеви увидела Чандрагупту, в глазах ее мелькнуло изумление, но вслух она ничего не сказала. Молча выслушала Чанакью, молча прочла письмо и только тогда произнесла:

— Благородный Чанакья, я счастлива видеть у себя этого юношу. Теперь я должна показать его радже. Прошу вас пойти вместе с нами.

Услышав такое неожиданное приглашение, брахман нахмурился, но тотчас согнал морщины со лба, ласково улыбнулся и сказал:

— Госпожа, зачем мне, у кого нет никаких желаний, являться к радже? Лучше позволь мне теперь же уйти. Пока Чандрагупта будет здесь, я останусь в Паталипутре. Прадьюмнадев и Майядеви приказали мне вернуться только вместе с ним. А сейчас я пойду к себе.

— К себе? Где же вы хотите остановиться? Если вам еще нужно искать пристанище, так не затрудняйте себя. Разве не будет вам удобно и покойно в нашем святилище? Мне кажется, это достаточно чистое место для благочестивого брахмана. И было бы хорошо, чтобы вы были рядом, пока мы не познакомимся как следует с моим племянником. А где же вы собираетесь найти приют в городе?

— Госпожа, — растрогался брахман, — я очень благодарен тебе за твою заботу, но я не могу здесь остаться. Недалеко от Паталипутры, на берегу Ганги, у меня есть небольшая обитель. Там ждут меня мои ученики, они пришли сюда заранее и приготовили все к моему приходу. Госпожа, я бедный, чуждый соблазнов брахман, и для меня нет счастья в том, чтобы жить в царском дворце. Я остаюсь в Паталипутре, Прадьюмнадев просил меня не покидать Чандрагупту. По этой причине, а также потому, что я люблю юношу — ведь он с детства был поручен мне, — не пройдет и двух дней, как я захочу его видеть и явлюсь сюда. А познакомиться вам будет нетрудно, я уверен, ты откроешь в нем, к своей радости, много достоинств. Чандрагупта щедро наделен добродетелями. Да благословит его могущественный Владыка Кайласы! Еще я открою тебе тайну: на руке его начертана великая судьба: он должен стать императором. Дитя мое Чандрагупта, я ухожу. Здесь позаботятся о тебе. А я буду часто навещать тебя.

С этими словами Чанакья поднялся и, как ни уговаривала его Мурадеви, ушел. Он и в самом деле послал заранее своих учеников построить хижину где-нибудь в тихом, прохладном и живописном месте на берегу Ганги. Туда он и направился, а устроившись в своем новом жилище, сразу послал за Сиддхартхаком. Он собирался воспользоваться дружбой юноши, с которым сблизился еще с первой встречи у монаха Васубхути. Сиддхартхак уже немало услуг оказал брахману, он помог ученикам Чанакьи подыскать хорошее место для обители.

Мурадеви была немного задета тем, что, несмотря на все ее уговоры, этот брахман отказался от ее гостеприимства. Но по некотором размышлении это ей даже понравилось. Она подумала, что только истинно бескорыстный и чуждый мирских желаний человек мог отказаться от покровительства любимой жены раджи.

Итак, Чанакья, покинув дворец, направился на берег Ганги. Он был рад увидеть, что к его приходу все было устроено так, как ему хотелось. Да и вообще обстоятельства пока складывались как нельзя лучше.

Вечером, когда ученики его уже спали и в обители воцарилась тишина, Чанакья остался наконец наедине со своими мыслями, обдумывая, как действовать дальше и какую пользу можно извлечь из того, что уже достигнуто. До сих пор по милости провидения многое продвинулось к тому, чтобы клятва, данная им при дворе Дханананда, сбылась. Ведь подумать только: тогда, в его первый приход в Паталипутру, не успел он, пылая гневом и проклиная раджу, оскорбившего его, выйти за стены города, как ему повстречался отрок таинственного рождения со знаками императорского могущества. Он увел с собой этого отрока и обучил всем наукам, какие подобает знать кшатрию. Он воспитал вместе с ним преданных ему друзей — царевичей и воинов из охотничьих племен. Когда пора было сделать первый шаг, он оставил обитель на Чандрагупту, а сам ушел в Паталипутру. И тут все тоже сложилось в его пользу. Словно сама Великая Богиня Кали поставила своей целью исполнить его клятву и для того освободила из заточения Мурадеви и вложила в ее душу жажду мщения, тем самым вручив ему лучшее орудие для свершения задуманного.

«Я только сильнее распалил в ней желание отомстить, — думал про себя Чанакья. — Теперь возле нее Чандрагупта. Можно не сомневаться, что она будет беречь и сторожить его не хуже, чем тигрица своего детеныша. Однако и мне надо быть начеку. Если с ним что-нибудь случится, то конец всему. Хорошо, об этом довольно. А что же делать дальше? Мало учинить раздор внутри царского дома. Чтобы давшее трещину здание рухнуло, необходим толчок извне».

Брахман вспомнил о Парватешваре. Если через посла намекнуть ему, что настал благоприятнейший момент для нападения на Дханананда, да еще пообещать помощь от киратов, кхаси и других племен, алчный сатрап такой возможности не упустит. А посол его только и ждет случая отомстить радже Магадхи за прежние унижения. Однако, разбив Нандов, Парватешвар сам заявит право на престол Паталипутры. Этого-то и нельзя допускать. Необходимо сделать так, чтобы ко времени разгрома Дханананда не осталось в живых никого из его наследников, и тогда придет самое время раскрыть тайну Чандрагупты, единственного оставшегося в живых и первого сына Дханананда. И, когда народу придется выбирать между Парватешваром и Чандрагуптой, он, конечно, предпочтет чужеземцу законного наследника трона. В крайнем же случае Парватешвара можно будет тайно убрать.

Конечно, продумать наперед все действия невозможно, во многом придется поступать по обстоятельствам. Всего не предусмотришь. Сейчас основными были три задачи: во-первых, подстроить гибель Нандов, во-вторых, прибрать к рукам Бхагураяна, под началом которого находится все войско раджи, и, в-третьих, нащупать пути к встрече с послом Парватешвара. Средство погубить Нандов должно быть совершенно надежным, потому что неудачная попытка насторожит Дханананда и все может рухнуть. Подружиться с Бхагураяном — дело более простое. Чанакья знал по некоторым сведениям, что главный военачальник не очень высокого мнения о своем радже. Была у того и личная обида на раджу. Когда понапрасну очернили Мурадеви, часть вины пала и на Бхагураяна. Ведь это он добыл красавицу в битве и привез ее своему радже. Бхагураяну поставили в вину, будто он выдал шудрянку за дочь кшатрия, чтобы ее будущему отпрыску достался священный престол Магадхи, и с тех пор военачальник находился в опале. Надо думать, что он до сих пор таит гнев и обиду на своих недоброжелателей, на тех, кто оклеветал его заодно с Мурадеви. Можно сыграть на этих его чувствах и привлечь на свою сторону могучего союзника. Самый верный способ заручиться его помощью — открыть ему тайну Чандрагупты. Но это крайнее средство. Пока есть надежда поразить цель обыкновенной стрелой, не стоит пускать в ход единственную, заговоренную, которая бьет без промаха.

Привлечь на свою сторону Бхагураяна — это девять десятых всей задачи. Ведь в его руках могучая сила — армия. Останется лишь один опасный противник — первый министр раджи Дханананда Ракшас. Этот никогда не изменит своему долгу, не предаст своего господина — и тут ничего не сделаешь ни посулами, ни угрозой. Ракшас — преданнейший слуга Нандов, и он будет служить им, пока жив останется хоть один птенец из их гнезда. А если погибнет род Нандов, если и следа их не останется на этой земле, он всю свою жизнь положит на то, чтобы отомстить за их гибель.

«Но ничего, — усмехнулся про себя Чанакья, — у меня найдется средство усмирить и Ракшаса. Все, что он замыслит против нас, обернется против него самого. И в конце концов он еще станет первым министром и верным другом Чандрагупты. Я-то сам всего-навсего брахман, и цель моей жизни — постигнуть суть бытия. Я не алчу ни власти, ни богатства, я чужд желаний, но одно живет во мне — исполнить клятву и возвести на престол Паталипутры, сделать властелином империи Магадхи отрока, посланного мне судьбой. И я не совершу греха. Напротив, будет высшей справедливостью вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения. Разве не справедливо заслуженное возмездие? И разве не заслужил кары тот, кто посмел оскорбить подозрением благочестивого, образованного и пекущегося о его же благе брахмана; тот, кто в ответ на благословение сначала оказал милость и покровительство, а потом, наслушавшись советов корыстных завистников, взял назад свое царское слово?»

Как прибой в океане, бились мысли в голове у Чанакьи. Когда он вспомнил об оскорблении, нанесенном ему при дворе Нандов, живо представились его взору события того дня. Вот он с достоинством вошел в царский совет и благословил раджу; вот, увидав его горделивую поступь и величественную осанку, все пандиты смешались и стали бросать на него горящие злобой и завистью взгляды. Чанакья хорошо запомнил лицо того брахмана, который, когда раджа оказал почет пришельцу, поднялся со своего места и повел коварные речи, смущая подозрением душу раджи. И раджа пошел на поводу у низких корыстолюбцев! Чанакья запомнил каждое слово своего проклятия, посланного легковерному радже, — слова эти до сих пор горели в его душе, точно выжженные огнем. Он запомнил каждый свой шаг, когда, поруганный, покидал государственный совет. Он снова, как в зеркале, увидел себя: гневного, оскорбленного, пылающего жаждой мщения. И вновь с его уст слетели слова проклятия:

— Запомни, глупый раджа! Оскорбив благородного и благочестивого брахмана, ты словно наступил на черную кобру. И теперь эта змея укусит не только тебя, она изведет весь твой род до последнего семени. Это говорит Вишнушарма — нет, нет, Чанакья. Помнишь ли ты еще это имя? Вишнушарма! Оно вновь обретет бытие, когда кровью Нандов с него будет смыт позор. Теперь ты понял?

В этот миг Чанакья очнулся: он услышал звук собственного голоса и одновременно шорох чьих-то шагов. Он спохватился, что его могли услышать, и замер. Должно быть, это встал кто-то из его учеников. Неужели до их ушей дошло то, что он бормотал здесь? Нет, верно, нет! А то подумают еще, что их наставник помешался от ненависти и гнева. Надо лечь и уснуть.

Но как уснешь, когда душу терзает жажда мести. До самого рассвета сон так и не пришел к Чанакье. К утру глаза его покраснели, словно восходящее солнце наполнило их своим кровавым светом. Только раннее солнце светило кротко и нежно, а глаза Чанакьи сверкали грозным, пугающим блеском.

 

ЗОЛОТАЯ КОРЗИНКА

С того дня, как Чандрагупта поселился у Мурадеви, странное чувство родилось в ее душе. С первого взгляда на юношу сердце ее было смущено радостью и тревогой. Увидав сына своего брата — красивого, как бог любви, отважного и исполненного благородства, она порадовалась всем сердцем, но с каждым разом, глядя на него, она все чаще вспоминала, что и ее сын, будь он жив сейчас, был бы так же красив, воплощал бы в себе мужество и добродетель, — и радость ее омрачалась. Представив Чандрагупту радже, она сказала:

— Махараджа, это сын моего брата Прадьюмнадева. Брат и моя мать прислали его ко мне. Если вы позволите, я оставлю его пожить у себя на недолгий срок.

Не договорив до конца, Мурадеви вдруг закрыла лицо руками, голос ее прервался, из глаз потекли слезы. Раджа бросился утешать ее и спрашивать, что у нее за горе, отчего она плачет. Но от его утешений она лишь разрыдалась еще сильнее и не могла вымолвить ни слова. Раджа привлек ее к себе, лаская, долго уговаривал и настойчиво выспрашивал, пока она не сказала:

— Сын арьев! Как могу я говорить о том, о чем мне приказано молчать, что велено навсегда вычеркнуть из памяти? Махараджа, я могу не говорить об этом, но забыть не в силах. Если мать забудет своего сына, то кто же вспомнит о нем? Увидав Чандрагупту, я… мой сын… такой же…

И она опять захлебнулась слезами. Тень омрачила лицо раджи, он горько, но ласково улыбнулся и мягко пошутил:

— Милая, если ты будешь так горевать при виде Чандрагупты, я ни за что не позволю ему остаться. Пообещай, что ты все забудешь, только тогда я дам ему позволение. Я поклялся, что ты никогда больше не узнаешь горя, и если его вид вызывает у тебя слезы…

— Нет, нет, — Мурадеви поспешно подняла голову и вытерла слезы. — Я справилась уже со своим горем. Чандрагупта невольно задел мою рану, но больше этого не случится. Я прошу вас разрешить ему остаться здесь на время, как того хочет мой брат.

— На время? — перебил ее Дханананд. — Да пусть живет столько, сколько ты захочешь. Если нужно, я дам ему власть, пусть вместе с моим Сумальей учится управлять государством. Что, Чандрагупта, ты желаешь учиться?

Услыхав вопрос, юноша немного смутился, но ответил скромно и достойно:

— Кто в Арьяварте не почтет милость махараджи за счастье для себя?

Раджа Дханананд тотчас отметил изысканность и учтивость его ответа и, оставшись этим доволен, продолжал:

— Прекрасно! Ты, кажется, искусен в речах. Ты будешь хорошим приятелем моему Сумалье. Погоди, я пошлю тебя к нему.

— Нет, нет, сын арьев, — вмешалась Мурадеви, — он только сегодня пришел в Паталипутру, не надо тотчас же отсылать его от меня. Завтра царевич Сумалья, как всегда, придет припасть к вашим стопам, и они встретятся здесь.

«Как равные», — прибавила она про себя.

Раджа слушал Мурадеви и не отводил глаз от лица Чандрагупты. Что-то неотступно привлекало его внимание в этом красивом лице. Раджа глядел на Чандрагупту и удивлялся, отчего в душе его поднимается такое нежное, любовное чувство к этому незнакомому юноше. И вдруг ему показалось, что он нашел причину: он открыл поразительное сходство в чертах его лица с чертами Мурадеви. Да, да, те же линии, тот же овал лица, разрез глаз, размах бровей.

— Что это? Чандрагупта, негодник, ты не успел явиться к нам, а уж занялся воровством? — шутливо воскликнул раджа. — Э, так не годится! В моем доме не место воришкам. — И он подмигнул Чандрагупте, давая понять, что шутит.

Мурадеви по тону, по голосу раджи догадалась, что он грозит не всерьез, но прикинулась испуганной и удивленно посмотрела на Чандрагупту:

— Чандрагупта? Что такого ты сделал, мальчик? Украл? Нет, нет, махараджа, это невозможно.

Но Дханананд упорствовал:

— Да, да. Украл! Он украл то, что принадлежит только мне. Но каков смельчак! Он не побоялся открыто явиться с краденым ко мне. Он заслужил примерное наказание, и только потому, что он твой племянник, я прощаю его. Бог с тобой, Чандрагупта!

— О нет, махараджа, — с наигранным ужасом произнесла Мурадеви, — если он что-то взял у вас, он сейчас сложит это к вашим стонам.

— Глупышка! — рассмеялся Дханананд и обнял жену. — Погляди-ка в зеркало. А потом взгляни на него. Разве не украл он то, что принадлежит только мне — вот эти черты? Разве не похитил он эту дивную красоту? А кто, как не я, ее безраздельный властелин? Какие еще нужны доказательства преступления? Ну что, грабитель? Сознаешься в своей вине? — И раджа милостиво улыбнулся Чандрагупте.

Мурадеви рассмеялась с облегчением и, глубоко вздохнув, пожаловалась:

— Ох, как я напугалась! Я думала, вы в самом деле… Все во мне оборвалось. Я знала, что сын моего брата никогда бы не смог…

— Но разве я сказал неправду? Взгляни на него. Он вылитая ты, только в обличье мальчика. Я хорошо помню тебя, такой ты впервые вступила в мой дворец. Тебе было столько же лет, сколько теперь ему. И все то же: черты лица, взгляд…

— Только пусть судьба его не будет похожа на мою. Да минуют его несчастья!

— А разве ты не счастлива теперь? — ласково спросил раджа.

— Сын арьев, если вы не разгневаетесь, я скажу: в вашей ласковой улыбке — ответ на ваш вопрос.

Окончилось первое свидание Чандрагупты с раджей Дхананандом. Мурадеви была удовлетворена. Все прошло так, как ей хотелось. С согласия раджи она устроила юношу в своем дворце, позаботилась о том, чтобы ему было уютно и покойно, как дома. Совершила ради него жертвоприношение, чтобы отвести дурной глаз. Строго-настрого приказала ни от кого, кроме нее, не принимать еды и питья. Чандрагупта не понимал ее опасений, но Чанакья наказал своему ученику во всем подчиняться Мурадеви, поэтому он не стал ни о чем расспрашивать, а просто пообещал, что будет поступать так, как она захочет.

Вот так и обосновался Чандрагупта в стране Нандов, в самой Паталипутре, и больше того — во дворце любимой жены раджи.

Прошло несколько дней. Как обычно, Мурадеви сидела подле раджи, когда пришла одна из ее служанок и сказала:

— Госпожа, пришла посланница от махарани Сунанды с письмом к махарадже и подношением. Мы хотели взять их у нее, но она говорит, что ей приказано отдать все прямо в руки радже, иначе она вернется назад. Она у входа. Что прикажете ей сказать?

Страшно было взглянуть, как разгневалась Мурадеви.

— Негодная! — обрушилась она на служанку. — Почему же ты сразу не впустила ее? Сколько раз я говорила тебе: если придут посланцы от других жен, не вздумай им отказывать. В любое время смело вводи их к радже. Я не желаю никому горя и тем более не хочу быть причиной чужой беды. Разве они не такие же жены махараджи, как я? Ступай, позови ее, пусть передаст радже то, что ей велено.

— Да зачем приводить ее сюда? — вмешался раджа. — Взять у нее то, что она принесла, и делу конец.

Но Мурадеви снова горячо возразила:

— Нельзя так поступать, махараджа. Ее госпожа повелела ей сложить все к твоим ногам, зачем же заставлять ее нарушать приказ? Ступай, — повторила она служанке, — скажи, пусть войдет. Махараджа ждет ее.

Служанка ушла и скоро вернулась с посланницей махарани. В руках последней было письмо и золотая корзиночка. Войдя в покои и сложив подношение к ногам раджи, служанка сказала:

— Махараджа, царица Сунанда кланяется своему повелителю. Она просит великого раджу прочесть это письмо и принять от нее подарок. Мне велено дождаться ответа. Каково будет повеление махараджи?

— Что это еще за послания? — недовольно проговорил Дханананд. — Унеси все назад. Я совсем недавно был у твоей госпожи, а она уже беспокоит меня письмами. Разве нет у нее других дел? Передай, когда я приду к ней, тогда и возьму от нее и письмо, и подарок. Боже, до чего ревнивы женщины!

— Махараджа, — вмешалась Мурадеви, — зачем обижать понапрасну? Прочтите хотя бы письмо. Когда не принимают то, что послано с любовью, это такая обида для пославшего, такое горе! Я почтительно прошу вас: не отвергайте подношения и письма махарани. Хотите, я сейчас открою его и прочту вам?

— Милая Мурадеви! Ты как будто совсем лишена ревности. Сочувствовать другим женам? Ведь они все ненавидят тебя и желают тебе зла, а ты берешь их сторону! Как это объяснить?

Мурадеви в ответ слегка усмехнулась и сказала:

— Махараджа, я слишком хорошо знаю, каково быть отвергнутой мужем безо всякой вины, какое это горе для сердца женщины и какая мука. Даже врагу своему я не пожелаю и во сне пережить этот ужас. А за что мне ненавидеть такую верную и добродетельную женщину, как Сунанда-рани? Пусть позор падет на мою голову, если это когда-нибудь случится!

Дханананд с удивлением и восхищением глядел в лицо Мурадеви: ее слова возымели свое действие. Дханананд должен был знать, что Мурадеви — женщина редкой доброты и благородства, и ему был представлен лишний случай убедиться в этом.

Выслушав Мурадеви, раджа обратился к служанке:

— Ступай, скажи своей госпоже, что махараджа хотел отправить назад и письмо, и подарок, но Мурадеви умолила его принять подношение. Та самая Мурадеви, которую все они так ненавидят и которая по их вине вынесла столько мук. Ступай, это и есть ответ на письмо, другого не будет.

Служанка смиренно выслушала раджу, как-то странно взглянула на Мурадеви, и направилась к дверям.

Мурадеви между тем все настаивала на том, чтобы раджа прочел письмо.

— Ну хорошо. Я прочту. А вдруг ты зря так хлопочешь о других? Может быть, как раз в этом письме они пишут что-нибудь такое, что очернит тебя в моих глазах? Кто их знает! А ты просишь за них. Хотя нет. Тут о другом. Махарани приняла обет в честь Владыки Кайласы и посылает мне лепешки, освященные в его храме. Она приготовила их своими руками и просит, чтобы я отведал хоть кусочек.

Мурадеви тем временем открыла корзинку, в которой были красиво уложены хорошо выпеченные лепешки.

— Милая Мурадеви, — продолжал Дханананд, — это жертва Владыке Кайласы, нельзя пренебречь ею. Отведай и ты со мной этой лепешки.

Он взял одну лепешку, разломил ее, кусок протянул Мурадеви, а другой поднес ко рту. Но как тигрица метнулась к нему Мурадеви и с криком: «Обман! Это покушение!» — оттолкнула его руку, помешала положить кусок в рот.

— Что такое? — изумился раджа. — Какой обман? Что такое ты говоришь? Какое покушение?

— Это покушение на вашу жизнь! — Мурадеви тяжело переводила дыхание. — Там яд… Я уверена… Сейчас, посмотрим…

И она крикнула прислужнице:

— Скорее! Принеси сюда мою Белянку.

 

ОТРАВА

Стоило посмотреть на Мурадеви, пока служанка ходила за кошкой. Сравниться с ней могла бы разве только нежная мать, опасающаяся за жизнь своего ребенка перед лицом неведомой опасности. Всем своим существом она словно собралась в комок, точно готовясь защитить птенцов, прячущихся за ее спиной. Она встала между раджей и корзинкой с лепешками, будто боясь, что Дханананд все же возьмет из нее кусок.

Раджа был в изумлении. Он не сразу понял причину ее волнения и несколько раз растерянно спрашивал: «Что такое? Что случилось?» Но Мурадеви была как безумная и не отвечала на его вопросы.

Служанка принесла кошку.

— Ах, наконец, — странно улыбнулась Мурадеви, — давай ее сюда.

Она взяла кошку на руки, и грустно сказала:

— Бедная моя любимица, ты всегда принимала еду из моих рук, а сегодня эти руки дадут тебе яд. Но у меня нет другого выхода.

Она говорила сама с собой, но достаточно громко, так что раджа мог слышать. Он с удивлением наблюдал за ней и увидел, как Мурадеви взяла кусок лепешки и положила его перед кошкой. И удивительное дело — кошка отвернулась от аппетитного куска!

— Ну, ну! — воскликнула Мурадеви. — Значит, и ты чувствуешь, что здесь яд? Но мне этого мало. Придется мне накормить тебя насильно. Что-то будет тогда?

С этими словами она крепко схватила кошку и стала запихивать ей в пасть кусок лепешки. Кошка царапалась, изгибалась всем телом, била хвостом, прокусила женщине руку, но Мурадеви не отступалась. Напрасно раджа уговаривал ее отпустить животное. Кошка исцарапала ей руки, но Мурадеви все же заставила ее проглотить кусок лепешки и только тогда выпустила свою жертву. Вырвавшись из ее рук, кошка прыгнула на пол и тут же отрыгнула проглоченный кусок. Но не успела она после этого пробежать и десяти шагов, как запнулась и закружилась на месте. Это начал действовать яд.

— Смотрите, смотрите! — крикнула Дханананду Мурадеви. — Не пройдет и нескольких минут, как она испустит дух. Глупцы! На что рассчитывали они, посылая лепешки с ядом? Они забыли, что есть Мурадеви, которая не смыкает глаз, охраняя своего повелителя. Господи, что сделалось с моей Белянкой! Она вся почернела. Какой страшный яд! Какие безумные глаза! И это должно было случиться с тем, кто отведал бы жертвенных лепешек! Боже, на какой только грех не толкают ненависть и ревность!

Кошка билась в последних судорогах. Глаза ее выкатились и остекленели, пасть почернела, и она испустила последний вздох.

До сих пор Дханананд молча в изумлении наблюдал за всем, но тут он вскричал:

— Проклятие! И эта злодейка послала мне яд под видом священного подношения? Посягнула на жизнь раджи, своего господина? Собственной рукой написала письмо? Посадить ее на осла задом наперед! Опозорить при всем народе! Бросить труп ее на съедение шакалам! Не погляжу, что она мать моего первенца, моего наследника. Завтра ради дьявольских своих дел она и сына родного не пожалеет. Наказать ее! Казнить!

— Махараджа! — перебила его Мурадеви. — Махараджа, не принимайте поспешных решений! Откуда вы знаете, что все это подстроила махарани? Может быть, кто-нибудь другой действовал от ее имени? Махараджа, не надо спешить. Поспешность ни к чему хорошему не ведет. Как было со мной? Поспешили тогда — и не стало нашего сына, который был бы теперь наследником и снял бы с вас многие заботы. Тогда никто не осмелился бы посягнуть на вашу жизнь. Да что говорить об этом! Главное — то, что вы в безопасности. Пока я жива, никакое злодейство вас не коснется. Я всегда буду настороже, как черная кобра. Зачем спешить, раз ничего плохого не случилось? Нужно спокойно все рассудить, найти виновного и, только когда не будет никаких сомнений, наказать его по заслугам.

Дханананд улыбнулся ее словам:

— Ты, видно, из тех, кто, обжегшись на молоке, учит дуть на простоквашу. Что тут рассуждать? От махарани пришла рабыня, принесла письмо и лепешки. Я своей рукой даю тебе кусок, и кошка от него подыхает. Какие еще нужны доказательства?

— Махараджа, вы думаете, что мне приятно видеть, когда вы гневаетесь на тех, кто был причиной моих страданий? Совсем напротив. Сердце подсказывает мне, что махарани невиновна. А если это так, какая страшная несправедливость может случиться! Поэтому я молю вас, не велите никого наказывать, пока не узнаете наверное…

— Что тут еще узнавать? Какие могут быть сомнения?

— О, сомнений сколько угодно, махараджа, — сверкнула взглядом Мурадеви. — Нужно проверить все: в самом ли деле махарани выполняла сегодня обет, она ли пекла лепешки, сама ли положила их в эту корзинку? Она ли написала это письмо? А может быть, кто-то из ее врагов подстроил все, прикрываясь ее именем? Может быть, и так: она послала лепешки, а кто-то подменил их. Пока вы не будете знать все наверное, нельзя никого наказывать. Послушайтесь моего слова. Чувствует моя душа, что махарани здесь ни при чем. Кто-нибудь другой…

— Другой? Но кто же?

— Не знаю, не могу сказать наверное, но думаю, что это кто-то из моих врагов. Подумайте, если бы вы все-таки отведали этой лепешки, то в том, что могло произойти, все подозрения пали бы на меня. Ведь это случилось бы в моих покоях. Сколько ни тверди я потом, что ничего не знаю, — мне не поверят. И кто защитит меня? Но мы еще узнаем, кто замыслил это страшное дело. Те, кто подослал отраву, станут так или иначе узнавать, удался ли их план. Нужно пустить слух, что вы вдруг занемогли; может быть, тогда виновные выдадут себя. Сейчас я пойду в сад, велю зарыть кошку да заодно посмотрю, кто там ждет желанных вестей под моими дверьми.

Раджа поддался уговорам и отложил расправу над теми, кто покушался на его жизнь. Мурадеви позвала служанку и велела ей вынести труп кошки. Сама она тоже пошла следом за служанкой, унося с собой злополучную корзинку с лепешками. Письмо махарани она припрятала еще раньше. Когда служанка поднимала закоченевший кошачий трупик, Мурадеви шепнула едва слышно:

— Ну, Белянка, хорошую службу сослужила ты мне сегодня!

 

КОЗНИ ЧАНАКЬИ

Устроив Чандрагупту во дворце, Чанакья стал разузнавать, каково соотношение сил при дворе раджи, кого и с кем можно поссорить. О самом Дханананде он сейчас не заботился, раджа был теперь во власти Мурадеви, и брахман знал, что как крокодил не выпустит схваченную добычу, пока не издохнет, так и Мурадеви, пока жива, не даст радже выйти из-под ее власти. Если бы вдруг и ослаб ее надзор, Чанакья знал средство разжечь ее честолюбие и жажду мести. А пока брахмана интересовали два главных столпа, на которых держались могущество и слава государства Магадхи.

Первым был Ракшас. Пока первый министр ведал делами государства, раджа Дханананд мог спать спокойно. Не было другого человека, который день и ночь неусыпно стоял бы на страже интересов раджи, как Ракшас, не было более преданного и верного слуги своего господина. Дханананд знал это и, безраздельно доверяя Ракшасу, всегда слушался его советов. С тех пор как Дханананд поселился у Мурадеви, вся верховная власть окончательно перешла в руки Ракшаса. Сумалья был слишком юн, Дханананд ушел от дел, и Ракшасу волей-неволей пришлось целиком взять на себя государственные заботы. И Чанакья, к своему удовольствию, видел, что многим это пришлось не по вкусу. Всем хорошо было известно, что первый министр беззаветно предан радже и в заботах о благе государства забывает себя. Однако другим вельможам было не по нраву, что он забрал себе такую власть, что сам стал единым правителем и вершил дела, как раджа. Появились завистники, которые только и ждали его неверного шага, какого-нибудь просчета. Ослушаться его приказов не смели; даже Бхагураян, главный военачальник государства Магадхи, принужден был подчиняться ему, но злоба и недовольство накапливались. Вообще в любом государстве, если раджа уходит от дел, каков бы ни был первый министр, все идет не так, как следует: начинают процветать зависть и соперничество. Придворным кажется, что их достоинства не оценены по заслугам, что, занимайся делами сам раджа, их бы уже отличили, а так все старания пропадают впустую. Так случилось и при дворе Дханананда. И первым из недовольных был Бхагураян.

Чанакья догадывался обо всем и начал действовать. Он явился к Бхагураяну как наставник сына Прадьюмнадева. Военачальник с почтением принял Чанакью и выразил неподдельное удовольствие от беседы с ученым брахманом. Он даже медлил расстаться с гостем и проводил его до самого берега Ганги, к пустыни, где обитал Чанакья с учениками. Увидев бедность, в которой жил брахман, Бхагураян хотел было сделать ему подношение, но Чанакья наотрез отказался, объяснив, что не имеет никаких желаний и поэтому не принимает пожертвований. С первой же встречи Чанакья сумел завоевать расположение и глубокое почтение Бхагураяна. С людьми часто случается, что, открыв в другом поразительное бескорыстие, они навсегда проникаются благоговением к этому человеку и впоследствии не могут отрешиться от своего первого впечатления. Чанакья показался Бхагураяну своей мудростью и добродетелями равным великим святым древности, таким, как Васиштха или Вамадева.

Теперь не было и дня, чтобы Бхагураян не приходил повидаться с брахманом. Каждый вечер, почти в одно и то же время, появлялся военачальник в его обители. Чанакья торжествовал победу. В его руках был человек, владевший главной силой государства Магадхи — ее войском. В известном смысле главный военачальник был могущественнее, чем сам первый министр, хотя и считался в подчинении у последнего.

И брахман знал ту тайную струну, играя на которой можно было сохранять власть над душой Бхагураяна. До сих пор отзывалась болью в сердце военачальника старая обида, связанная с позором и несчастьем Мурадеви. Ведь, сомневаясь в ее рождении и супружеской верности, бросали тень и на него, того, кто добыл и привез своему радже юную красавицу. И когда он встал на защиту женщины, его слов не послушались. Он сочувствовал Мурадеви и разделял ее горе, но его обвиняли в корыстном желании возвыситься с ее помощью. Теперь, когда Дханананд вернул ей свое расположение, Бхагураян радовался, что для Мурадеви снова наступили хорошие дни; но старая обида не изгладилась из его души.

Как-то раз вечером Бхагураян и Чанакья сидели на берегу, у слияния Ганга и Сона. Бежали воды, легкий ветер обдувал свежестью, медленно текла беседа. Бхагураян вспоминал прошлые горести, рассказывал Чанакье, как привез для раджи Мурадеви, как она родила сына, как другие жены, завидуя ей и боясь ее влияния на раджу, в союзе с несколькими министрами оговорили несчастную и никто не пришел к ней на помощь. Под конец он промолвил с горечью:

— Я видел этого мальчика. Теперь он был бы старше Сумальи. У него на руке начертаны были знаки могущественной власти. А раджа поверил наговорам и приказал убить собственного сына. Что тут можно было сделать? До сих пор не могу без боли вспоминать об этом.

Чанакья молча выслушал его рассказ и решил, что самое время заговорить о своем деле. Поэтому, когда Бхагураян, тяжело вздохнув, умолк, он сказал:

— Я очень рад видеть в тебе такую приверженность истине и справедливости. Да вознаградится она в твоей жизни! Не всем людям дано такое качество. Вот, например, первый министр Ракшас — все знают, как он предан своему повелителю, но так ли уж сильно в нем стремление к истине? Вот ты с таким доверием рассказал мне о прошлых днях. У меня тоже есть что поведать тебе. Однако мне хочется тебя спросить: а если бы вдруг кто-нибудь сказал тебе, что сын Мурадеви не умер, и представил бы тебе доказательства, что мальчик жив, да что доказательства — привел бы его к тебе живого и невредимого, — что бы ты сделал для него?

— Благородный брахман, вы спрашиваете из любопытства, а я отвечу с полной серьезностью: если бы мальчик был жив, я не пощадил бы себя, чтобы вернуть ему престол и завоевать для него царство. Я чувствую всем сердцем, что он стал бы великим махараджей и основал бы могучую империю. Но судьба обманула его.

— Вот ты говоришь, что завоевал бы ему царство. Но разве войско, хоть оно и в твоих руках, пойдет против своего раджи, против первого министра? Ты не удивляйся моему вопросу. Политика и интриги — моя любимая тема для разговоров, я люблю упражнять свой ум разными задачами такого рода. Так вот, я думаю, если бы ты замыслил что-то против воли Дханананда и Ракшаса, пошло бы за тобой войско?

— Досточтимый брахман, — вздохнул военачальник. — Какой прок рассуждать о том, что неосуществимо? В войске своем я уверен, но мальчика не вернешь, так что тут можно сделать?

— Да, конечно, — согласился Чанакья, — но почему бы и не поговорить? Я знаток политики, а ты кшатрий, государственный муж. Тебе полезно помнить, что нельзя строить все расчеты на одной только силе и справедливости. Вот послушай, что я придумал бы в таком случае. Как тебе покажется такая хитрость? Близко от Паталипутры лежит царство Парватешвара. Я бы послал сатрапу письмо от имени Ракшаса с предложением напасть на столицу Магадхи и с обещанием, что ему изнутри будет оказана помощь. Парватешвар легко поддался бы обману, потому что он давно мечтает овладеть Паталипутрой, а для того чтобы укрепить в нем веру, можно написать в объяснение, будто Ракшас не хочет больше служить Дханананду, так как оскорблен его привязанностью к Мурадеви — женщине, которую Ракшас считает низкой шудрянкой. Призвав на Паталипутру войска Парватешвара, нужно было бы разгласить по всему городу, что предатель — Ракшас, и тогда первый министр оказался бы в одиночестве, презираемый всем народом. А там осталось бы руками чужеземцев погубить Нандов, и сын Мурадеви стал бы единственным отпрыском царской семьи и законным наследником трона. Тогда ты под его знаменем пошел бы со своим войском на Парватешвара и завоевал бы юному радже славу и великое царство. Как покажется тебе такая игра? Не хуже шахмат, не так ли?

— Да, — восхищенно согласился Бхагураян, — блестящая выдумка. Очень хитро задумано. Можно подумать, что вами движет не любовь к игре, а необходимость немедленно действовать.

— О военачальник, — рассмеялся брахман, — игра необходима для упражнения ума. Я постоянно строю в уме разные хитросплетения положений, характеров, поступков. Сейчас ты так горячо высказал свою печаль об убитом сыне Мурадеви, что я представил себе, как бы ты мог поступить, окажись он жив. Вот и придумал. Рад, что мое решение задачи не показалось тебе бессмысленным.

Долго еще сидели, беседуя, брахман и Бхагураян. Когда они наконец расстались и военачальник отправился во дворец, по дороге ему показалось, что кто-то следит за ним. «Может быть, соглядатай Ракшаса», — сразу подумал он, и от этой мысли ему сделалось не по себе. Но он тут же успокоил себя: «Ничего не поделаешь, политика». Он пришел домой, совершил вечерние обряды и едва притронулся к еде, как за ним прислали от первого министра. Выслушав посланца, Бхагураян вспыхнул, но сдержал себя и, не кончив трапезы, пошел к Ракшасу. Первый министр встретил его прямым вопросом:

— Кто тот брахман, с которым вы так подолгу ведете беседы?

 

ПОЛКОВОДЕЦ БХАГУРАЯН

Гнев охватил Бхагураяна, когда он услышал вопрос первого министра. Он очень уважал Ракшаса, ибо знал, что нет другого министра, столь преданного своему государю. И понимал, что именно потому тот так подозрителен и ревностно блюдет интересы раджи. И все же он был взбешен, узнав, что первый министр ведет слежку даже за ним — главным полководцем государства. Он с трудом скрывал жгучую обиду и негодование, но ответил сдержанно:

— И только ради этого вопроса вы велели мне явиться без промедления?

Ракшас хорошо понимал, что творится с военачальником, но сделал вид, что ничего не замечает, и ответил спокойно:

— У меня были подозрения насчет этого брахмана, поэтому я стал следить за ним, и подозрения мои еще более укрепились. Но вы понимаете: обо всем, что его касается, я слышу только от соглядатаев. Потому, узнав, что вы беседовали с брахманом, я решил расспросить вас о нем, но как-то все забывал об этом. А сегодня вспомнил послал за вами. Вот и все. Ничего другого не кроется за моим вопросом.

В продолжение своей речи министр внимательно следил за выражением лица Бхагураяна. Объяснения Ракшаса не ввели в заблуждение военачальника, он прекрасно знал, что совсем не вдруг вспомнил о нем Ракшас, а вызвал по доносу шпиона. Но он поддержал игру и, совладав со своими чувствами, ответил с завидным спокойствием:

— Я ничего не знаю об этом брахмане. Однажды он сам пришел ко мне, рассказал, что родом из дальних мест, что лишь на время поселился на берегах Ганги и находит удовольствие в беседах с мужами, искушенными в военном искусстве. Разговаривая с ним, я убедился в его большой учености и захотел познакомиться с ним поближе. Он на редкость образован и воистину лишен всяких желаний. Поэтому я проникся к нему глубоким уважением и изредка навещаю его в его пустыни.

Бхагураян глядел прямо в лицо первого министра и видел, что Ракшасу не нравятся его слова. Но он подождал, что скажет этот искусный политик. Тот некоторое время молчал, потом заметил:

— Похоже, будто вы не знаете, что этот брахман сопровождал в Магадху племянника Мурадеви?

Бхагураян оценил саркастический тон, каким была произнесена эта фраза, но отвечал по-прежнему невозмутимо:

— Да, я слышал об этом.

— Но твердо в этом не уверены, не так ли? — снова спросил первый министр.

— Как могу я быть твердо уверен? Я не следил за ним, не слал соглядатаев и поэтому не имел возможности проверить это.

Словно не замечая ответной иронии, Ракшас продолжал:

— А я вот следил и имею основания полагать, что он совсем не тот, за кого себя выдает. Он рассказывает, что пришел посланцем от родных Мурадеви, но я не доверяю его словам. Я не уверен и в том, что этот юноша, которого он привел с собой, в самом деле ее племянник. Все это надо еще как следует проверить. Что-то говорит мне, что для блага государства было бы лучше поскорее убрать этого брахмана из Паталипутры. А то уж не греческого ли шпиона пригрели мы при своем дворе? Вы с ним подружились — и меня, естественно, интересует ваше мнение. Не мне рассказывать вам, сколько у нас врагов и какие опасности грозят царскому роду и всей Магадхе. Поэтому нам следует остерегаться людей, которых мы не знаем.

Нравоучительный тон последних слов министра задел Бхагураяна за живое. Его оскорбило, что Ракшас одного себя почитает истинным хранителем блага государя, а его, Бхагураяна, изображает легкомысленным и равнодушным к судьбам царского рода и государства. Вспыхнув, он не сдержался и ответил более резко, чем хотел бы:

— В вашей воле распоряжаться делами Паталипутры и употребить все средства ради ее безопасности; но было бы при этом достойнее не оскорблять безосновательным подозрением святого брахмана. Конечно, вы изощрены в науке политики и интриг, и я не собираюсь поучать вас. Но мне кажется, что прежде нужно иметь твердые доказательства, а затем уже действовать. Убедитесь сначала, что благородный Чанакья — греческий шпион, и тогда поступайте с ним, как того требует закон. Но одно я могу сказать: из моих бесед с брахманом я понял, что пришел он сюда не из корыстных целей. Он лишен всяких желаний. Вот и Мурадеви уговаривала его принять приют в ее дворце, но он отказался от приглашения. Я еще раз подчеркиваю, что не собираюсь поучать вас. И если вы убедитесь в своих подозрениях поступайте, как найдете нужным. Но не следует все же оскорблять преждевременным подозрением несчастного брахмана, этого почтенного ученого человека.

На том и окончился разговор первого министра с главным военачальником, и Бхагураян отправился в свои покои. Но разговор оставил глубокий след в душе кшатрия. Чувствовать себя в подчинении у человека, который не доверяет тебе, у человека, с которым ты, в сущности, должен быть равным по положению, — что может быть унизительнее? Он готов уступить некоторую долю власти, но быть оскорбленным подозрением — невыносимо для его достоинства. Нет, нет, там, где правит Ракшас, не место ему, Бхагураяну. Он найдет другое государство, другого раджу. Эта мысль возникла мгновенно и, вспыхнув, погасла. Но как знать: до каких размеров, раз появившись, разрастется она в дальнейшем? Увидев маленькую рыбку, невозможно угадать, какой величины она достигнет.

«Почему у министра столько сомнений на мой счет? — размышлял Бхагураян. — Казалось бы, я не давал к тому повода. Неужели подозрительность и недоброжелательство живут в нем еще с тех пор, как я привез для раджи Мурадеви?»

И тревожные опасения глубоко проникли в его душу. Теперь он думал, что если Ракшас питает к нему столь враждебные чувства, то постарается избавиться от неугодного военачальника. Тогда зачем здесь оставаться? Раджа Дханананд забросил государственные дела, и этот человек заправляет всем, будто он сам раджа, да еще вздумал запугивать других, равных ему по должности! «Интересно, какова же мне цена в его глазах, если он приставил ко мне соглядатая? Какой-нибудь городской вор и я стоим на одной доске! И что это он подозревает всех и вся? Хочет выслать благородного Чанакью, избавиться от него? За что? За то, что тот привел в Паталипутру племянника Мурадеви? Ну нет, министр Ракшас, моя гордость не терпит унижения, и раз так, у Паталипутры нет больше военачальника Бхагураяна. Ах, если бы было правдой то, что нарисовал в воображении благородный Чанакья, если бы и в самом деле остался жив сын Мурадеви! Хороший урок получил бы ты, министр Ракшас. Но прошлое вернуть невозможно. Разве оживет младенец, брошенный на погибель в дикой горной чащобе? И все-таки я найду средство наказать самоуверенного министра».

Проклиная Ракшаса, захватившего в свои руки безграничную власть, вернулся в свой дворец Бхагураян. К ужину он не прикоснулся, потому что есть ему уже не хотелось. И сон не приходил. Всю ночь провел военачальник в тяжелых, мучительных думах и решил, что следует предостеречь Чанакью. Раз первый министр подозревает в чем-то брахмана, бог знает, что он может сделать. Вдруг он в самом деле вздумает нанести ему такое оскорбление — выслать из Паталипутры? Нужно, чтобы Чанакья был ко всему готов. И Бхагураян, твердо вознамерившись отправиться в обитель брахмана, едва дождался рассвета.

Наступило утро следующего дня. День тянулся целую вечность. На закате Бхагураян поспешил к Чанакье. Накануне он чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поэтому сегодня был особенно внимателен и убедился, что за ним действительно следят. От этого Бхагураян пришел в бешеную ярость и поклялся, что не останется больше в этом городе. На миг ему захотелось приказать своим телохранителям схватить этого дерзкого соглядатая и допытаться, кто послал его. «Стоит только приказать…» — думал он, но подавил в себе это желание, унижавшее его достоинство, и пошел дальше по берегу Ганги. Но в дороге ему в голову пришла новая мысль: то ли не хотел он лишних свидетелей при разговоре с брахманом, то ли была другая причина, только вдруг он остановился и приказал всем, кто сопровождал его, вернуться назад и оставить его одного. Телохранители, слуги, солдаты были удивлены неожиданным распоряжением, но приказ есть приказ и они ушли.

Бхагураян один, подставляя горящий лоб прохладному, освежающему ветру с реки, пришел в хижину Чанакьи. Брахман ожидал его сегодня, но сделал вид, что удивлен его внезапным появлением в неурочное время.

— Вот уж не ждал, — сказал он, — но очень рад приходу такого замечательного воина и государственного мужа.

— А я не могу выразить, как я рад видеть вас и говорить с вами. Теперь я считаю вас своим наставником, судьей в моих делах и помыслах. Но сегодня я пришел не за советом, мне нужно кое-что рассказать вам, а прежде еще кое о чем спросить. Только, ради бога, не гневайтесь и не огорчайтесь из-за того, что я вам скажу.

— Гневаться или огорчаться? О кшатрий, гнев, стыд и огорчение — нищенствующий брахман давно забыл об этой троице. Отвергнув желания и страсти, как можно сохранять эти чувства? Спрашивай без опасения все, что хочешь спросить. Я с радостью отвечу, если смогу. Говори же!

И все же Бхагураян долго не мог начать. Наконец, преодолев мучительные колебания, он произнес:

— Все ли рассказали вы мне о себе? Не осталось ли чего-нибудь такого, о чем я еще не знаю? Если так, расскажите мне все. И тогда я скажу то, что хочу сказать.

Услышав вопрос, Чанакья слегка усмехнулся:

— Видно, кто-то наговорил тебе на меня, после того как мы расстались. Иначе откуда этот вопрос? Да, собственно говоря, я уже догадываюсь… Что еще я могу рассказать, кроме того, что уже известно тебе? Что может скрывать нищий брахман? Нет, не знаю… Мне нечего больше сказать. Может быть, поступим иначе? Если кто-то оговорил меня, признайся, а я отвечу, где в его словах правда, где ложь. Законы политики говорят: если в твоем государстве появился неизвестный, за ним нужно следить, чтобы знать, кто он, чем занят, с кем говорит, куда ходит. Я уверен, что именно так и поступает ваш первый министр. Люди Ракшаса следят за мной. Так и должно быть. Глаза раджи — доносчики и шпионы. Неважно, что место раджи занимает сейчас Ракшас. Он и должен проявлять необходимую осторожность. Меня это не удивляет и не пугает. Чего бояться честному брахману? Я ничего не скрываю. Значит, Ракшас расспрашивал тебя обо мне. Это понятно. Он посылает своих слуг следить за мной, но, как настоящий политик, он никому не доверяет абсолютно. Поэтому, узнав, что ты бываешь здесь, он решил разузнать обо мне от тебя. Так ли я говорю? Верно ли заключил из твоих слов?

Слова Чанакьи произвели на Бхагураяна очень сильное впечатление. Он еще более удивился мудрости брахмана, его умению читать в сердцах и умах людей. Удивление и восхищение так явно были написаны на его лице, что Чанакья улыбнулся и сказал:

— С вопросом твоим покончено. А что же ты хотел рассказать мне? Поспеши удовлетворить мое любопытство.

— Да, да, — кивнул Бхагураян, — сейчас все расскажу. — И он изложил Чанакье все события вчерашнего вечера, с того момента, как оставил пустынь.

Кровь бросилась в голову Чанакье, когда он узнал, что Ракшас не только следит за ним, но уже сумел, видимо, проникнуть отчасти в тайну пребывания его, Чанакьи, в Паталипутре. Или если еще не проник, то, во всяком случае, что-то заподозрил.

«Итак, министр Ракшас, — заключил он, хоть губы его не шевельнулись, — вы сказали первое слово, и теперь между нами началась война. Что ж, пусть будет так. Мы еще посмотрим, кто победит и кто проиграет в этой борьбе».

А вслух произнес:

— Хорошо, кшатрий, что ты мне это сказал. У меня тоже есть кое-что для тебя, но только нужно, чтобы этого никто не услышал. Пойдем отсюда в другое место, где нам никто не помешает.

 

МИНИСТР РАКШАС

На следующий день после полудня министр Ракшас удалился во внутренние покои своего дворца и там предался размышлениям. Ему нужно было побыть в одиночестве, поэтому, чтобы никто его не беспокоил, он выбрал самую дальнюю часть дворца и приказал стражнику никого к нему не допускать, кроме некоторых его тайных соглядатаев.

Министр Ракшас был человек величественной внешности — высок ростом, широкоплеч, строен, с гордой осанкой. На всякого, кто впервые видел его, он производил незабываемое впечатление. Благородство внешности вполне отвечало благородству души первого министра: человек безукоризненно честный и бескорыстно преданный своему долгу, он всем внушал уважение и трепет настолько, что никто не посмел бы ослушаться его приказа; однако нельзя сказать, чтобы он пользовался всеобщей любовью. В народе он славился бескорыстием и справедливостью, все знали, что он правая рука раджи и верно служит своему господину. Но при дворе Ракшаса недолюбливали, ему подчинялись, но не почитали его. Слишком много власти, казалось другим придворным, взят он себе, слишком надменно держался в отношении остальных министров и приближенных раджи. Самым обидным для них было то, что он не делал различия в обращении с мелкими служащими и важными сановниками.

Все знали, что у Ракшаса зоркий глаз и длинные руки — в каждом уголке страны были у него тайные слуги. В народе этим были довольны: люди чувствовали себя в безопасности от воров и грабителей, с которыми Ракшас почти покончил в Паталипутре. Но министры и знать терпели это с трудом: ведь и за ними вел надзор первый министр, как за какими-нибудь простолюдинами. Их оскорбляло, что Ракшас не доверяет им, и многие из них таили против него мстительную злобу. Но первый министр ничего этого не знал.

Сейчас Ракшаса больше всего занимали Мурадеви, ее новоявленный племянник и Чанакья. С тех пор как этой отверженной вернули свободу и милость, она обрела непостижимую власть над раджой. Ракшас никак не мог понять, каким чудом она настолько овладела сердцем Дханананда, что тот словно навеки решил поселиться в ее покоях, и теперь ему, первому министру, стало необычайно трудно даже увидеть своего господина. Ракшас страшился этой непонятной власти, что-то недоброе чудилось ему в неожиданной перемене. Он чувствовал, что необходимо как можно скорей вызволить раджу из плена, но не знал, как этого достичь. Мурадеви окружила Дханананда неусыпными заботами и никому не давала возможности остаться с ним наедине: она ни на миг не отлучалась от своего господина, едва являлся какой-нибудь посетитель, и присутствовала при всех беседах раджи со своими подданными. Ракшас уже думал о том, чтобы найти во дворце Мурадеви верного человека, который доносил бы ему обо всем, что там происходит. Он придумал даже план, как через одну из своих рабынь сговориться с какой-нибудь из служанок Мурадеви. Выбор его пал на Вриндамалу. Он слышал, что это самая любимая и доверенная прислужница Мурадеви, и решил во что бы то ни стало сделать ее своей сообщницей. Позвать ее к себе и поговорить; если удастся ее уломать лестью или приказом — тогда задача будет решена. Когда он до последнего слова будет знать все, что говорит радже Мурадеви, он найдет путь, как развеять ее чары. Собственно говоря, Ракшас был уверен, что стоит ему самому поговорить со служанкой, как она сразу его послушается. Ведь она такой же человек, как все, а Ракшас знал свою власть над людьми. Значит, исполнить задуманное — дело нескольких дней.

Поэтому он пока оставил мысли о Мурадеви и обратился к Чандрагупте. Странное чувство испытал Ракшас, увидав этого юношу. Так бывает, когда наткнешься на змеиного детеныша — желтенького, блестящего, верткого: подвижность и жизнелюбие юного существа чаруют душу, но опасение за свою жизнь заставляет держаться на почтительном расстоянии от него. Так было и с Ракшасом, когда на его пути впервые встал Чандрагупта. Юноша был красив, умен, обучен всем наукам и искусствам — Ракшас имея случай убедиться в этом, — но было в нем еще что-то такое, что настораживало министра. Нет, не к добру явился этот юноша в Паталипутру! Нельзя позволить ему остаться здесь надолго. Но что же делать? Раджа сейчас не надышится на Мурадеви, и, пока это так, разве можно чем-нибудь повредить ее племяннику? Это вызвало бы гнев и досаду Дханананда. Значит, надо действовать тайно. И прежде всего необходимо узнать, в самом ли деле этот юноша — сын брата Мурадеви. Придется послать своего человека в Гималаи, в царство Прадьюмнадева.

Тут же, чтобы не откладывать задуманного, Ракшас кликнул стражника и приказал ему вызвать Хираньягупту.

— Как прикажете, — отвечал слуга, но остался стоять на месте.

— Что же ты стоишь, не идешь выполнять мой приказ? — недовольно спросил министр.

Слуга почтительно поклонился и доложил:

— Господин министр, явился бхил из Гималаев с письмом от своего раджи. Он просит позволения положить это письмо к вашим стопам.

«Бхил? — изумился в душе Ракшас. — С письмом от своего раджи? Кто же может быть этот раджа, кроме Прадьюмнадева? Однако зачем гадать, когда проще узнать. Всего и дела — позвать этого бхила да прочитать письмо». И он сказал стражнику:

— Хорошо, пусть войдет.

Бхил был черен кожей, как уголь, но пыль долгого пути так облепила его тело, что он стал красноватым, как темная туча в лучах заката. Он простерся ниц перед министром, потом встал на колени и положил сверток к его ногам. Сложив молитвенно руки, он обратился к Ракшасу:

— Махараджа, мой господин послал вам это письмо. Раб готов отнести назад ответ.

Пока бхил говорил, Ракшас принял сверток, внимательно оглядел его со всех сторон, потом вскрыл и обнаружил внутри написанное на бересте письмо. Вот что он прочел:

«Будь благословен! Досточтимому первому министру всевластного и славнородного махараджи Дханананда Ракшасу от махараджи гималайских племен Прадьюмнадева почтительная просьба, которая излагается в этом письме. По просьбе сестры махараджи Прадьюмнадева преславной Мурадеви махараджа послал своего наследника Чандрагупту пожить некоторое время в Паталипутре, с тем чтобы он мог поучиться управлению государством. Я, махараджа Прадьюмнадев, тогда же, когда мой сын уходил в Паталипутру, написал вам письмо, но второпях его забыли взять, и оно осталось тут. Поэтому теперь посылаю к вам своего быстроногого гонца с новым письмом. Я узнал, что моя сестра Мурадеви снова снискала милость махараджи — это радует и мать, и меня. Мы счастливы узнать, что больше нет сомнений в благородстве ее происхождения, что для нее кончились тяжелые времена. Чтобы еще больше порадовать ее, мы послали к ней Чандрагупту в сопровождении благородного и ученого брахмана. Мы послали его и для того, чтобы он повидал разные страны, чтобы увидел, как такой мудрый и искушенный в политике министр, как вы, управляет своим государством. Мы знаем, Что, пока он живет в Паталипутре, его хранит ваш благосклонный взор, и поэтому не тревожимся о нем. Мы уверены, что пребывание в Паталипутре будет полезным для юного наследника престола: не у всякого раджи есть такой первый министр, как у махараджи Дханананда, и не всякому доведется увидеть вас и поучиться у вас. Благородный Чанакья, с которым мы отправили Чандрагупту, воистину лишен всех мирских желаний и не станет искать встречи с таким могущественным человеком, как вы, а поэтому он не сможет представить вам юношу. Оттого посылаю я это письмо. Примите Чандрагупту как своего и не оставьте его своим попечением. На этом кончаю. Да сопутствует вам благо!»

Ракшас был изумлен удивительным совпадением вещей. Разве мог он ожидать такого письма? Ведь только за какое-нибудь мгновение до того, как он его получил, он думал послать шпиона выяснить точно, кто такой Чандрагупта, и вдруг… Теперь в этом уже нет надобности. Раз этот запыленный гонец доставил ему письмо самого Прадьюмнадева, можно ли еще сомневаться в юноше? Да ведь и верно, Чандрагупта так поразительно похож на Мурадеви! Что ж, Прадьюмнадев написал ему так почтительно и скромно, что будет дурно не ответить ему тем же. Тем более что он как-никак тоже раджа. Нужно проявить внимание к его сыну. Сомнения, какие были, рассеялись. Значит, нечего больше думать об этом.

И, решив так, Ракшас написал почтительный и смиренный ответ Прадьюмнадеву, отдал его бхилу, велел покормить гонца и дать ему отдохнуть перед обратной дорогой. Бхил ушел, унося письмо министра.

Вскоре пришел Хираньягупта — самый доверенный из слуг Ракшаса. Он знал все дела министра, всех наперечет его тайных слуг. Когда Хираньягупта вошел, Ракшас велел ему плотно закрыть дверь и только тогда начал:

— То дело, ради которого я за тобой посылал, уже кончено, так что об этом нечего говорить. Но расскажи мне, что ты предпринял относительно Вриндамалы.

— Господин, — отвечал Хираньягупта, — я сам повидался с ней и сказал, что министр хотел бы с ней поговорить. Она как будто испугалась сначала, но я сказал, что бояться нечего, что речь идет о благе ее собственном и ее госпожи. Так что она согласилась прийти сегодня.

Ракшас нахмурился, слушая рассказ слуги. Он недовольно покачал головой.

— Ах, Хираньягупта, ты столько лет при мне и не понимаешь простых вещей. Почему, глупец, ты не сделал так, как я велел, — не передал ей все через свою жену? Разве ты не понимаешь, что если Мурадеви узнает, что мой слуга говорил о чем-то с ее рабыней, это может ее насторожить и она лишит Вриндамалу своего доверия? А если это случится, что нам проку в служанке? Однако теперь уже поздно. Если она сегодня придет, то пусть, а если нет, в другой раз пошлешь за ней свою жену. Тогда ни у кого и мысли не появится выяснять, зачем и почему она сюда приходила. Вот так, Хираньягупта. В подобных случаях нужно быть особенно осторожным.

Хираньягупта молча слушал выговор. Когда Ракшас кончил говорить, он смущенно сказал:

— Я виноват, господин. Но, наверное, она придет сегодня. Ну а если не придет, я все сделаю, как вы приказали.

Не успел еще он кончить, как вошел стражник и обратился к Ракшасу:

— Господин, там пришла какая-то рабыня, она говорит, что вы звали ее. На все вопросы твердит, что господин министр все знает, что он сам приказал ей прийти. Каково будет повеление господина?

Услышав это, Ракшас повернулся к Хираньягупте:

— Наверное, это она и есть. Кажется, служанка достаточно умна, иначе сразу объявила бы, кто она такая. Хорошо, пусть войдет, — обратился он к стражнику, — и, пока она будет здесь, не входи ко мне.

— Как прикажете, господин, — ответил слуга и вышел за дверь.

За ним ушел и Хираньягупта.

Через некоторое время вошла женщина. Ракшас слегка приподнялся ей навстречу и справился о ее здоровье. Польщенная служанка робко улыбнулась и сказала:

— Зачем столько внимания жалкой рабыне? Я пришла выслушать ваш приказ, господин.

— Что из того, что ты рабыня? Раз я позвал тебя ради своего дела, то должен оказать уважение. Но оставим это. Все ли благополучно у твоей госпожи? Счастлива она? Ведь мы с тобой в одинаковом положении: если счастлив тот, кому мы служим, значит, счастливы и мы. А иначе и у нас не может быть радости. Верно я говорю? — улыбнулся спросил он и взглянул на служанку.

Та в ответ едва пробормотала застенчиво:

— Как можно равнять вас со мной, ничтожной рабыней? Я готова выслушать ваш приказ…

— Какой приказ, уважаемая Вриндамала! Просто сейчас махараджа живет во дворце твоей госпожи, и я почти ничего не знаю о нем. Вот затем и позвал, чтобы ты рассказала. Кроме того, я слыхал, что ты безгранично преданна своей госпоже, и мне захотелось наградить тебя за добродетель, которую я особенно ценю.

— Что вы, что вы, господин! — сопротивлялась служанка. — Я сыта и одета. Ничего такого я не заслужила. За что награждать меня…

— Но если я сам хочу этого, что мешает тебе принять подарок? Возьми. — И с этими словами Ракшас едва ли не насильно надел ей на руку два золотых браслета.

— Пусть это не смущает тебя, — уговаривал он. — Все, что я прошу, — это ставить меня в известность обо всем, что делается в вашем дворце. Даже приходить самой сюда тебе не нужно, к тебе будет ходить Хираньягупта. Ему и будешь рассказывать новости. А если уж понадобится, чтобы пришла ты сама, я или ты пошлем письмо либо на словах договоримся через Хираньягупту, и я велю заранее, чтобы тебя впустили без препятствий. Ты должна только рассказывать все, что случится у вас за день. А что важно, что неважно…

— Это я могу, это мне не трудно. Я стану рассказывать вам обо всем, что случится, а позовете — приду. Что прикажете, то и сделаю.

— Да, еще одно, милая Вриндамала: никто не должен знать, зачем я звал тебя и что к тебе будет ходить мой человек.

— Никто ничего не будет знать. Только вот, господин, я хочу сказать одну вещь. Вы все зовете меня Вриндамалой, а я не Вриндамала. Я уже несколько раз хотела сказать, да все за разговором не получалось. Я служу у своей госпожи вместе с Вриндамалой, и мы с ней близкие подруги. Вриндамала обычно никогда не отлучается надолго от нашей госпожи, поэтому она сказала мне: «Суматика! Меня позвал к себе господин первый министр, а я не могу пойти. Что ты, что я — это одно и то же, так пойди вместо меня и объясни, почему я сама не смогла прийти». И верно, мы с Вриндамалой — что один человек. Вы мне приказали — это все равно, что ей самой. Я как пришла, хотела вам сказать, да не было случая. Теперь вы все знаете.

Ракшас был раздосадован неожиданным открытием, но, не желая показывать виду — дела-то уже не поправишь, — спокойно ответил:

— Хорошо, хорошо. Это не имеет значения: что она, что ты. Если ты ее подруга и она тебя послала — какая разница? Главное, чтобы все было сделано так, как мы договорились.

— Об этом не беспокойтесь. Мне все понятно. Теперь я, наверное, могу уйти?

Ракшас кивнул. А Суматика, выйдя от первого министра и не заходя во дворец Мурадеви, отправилась прямо на берег Ганга.

 

КТО ВИНОВАТ?

Министр Ракшас был доволен, что два столь важных для него дела неожиданно легко были улажены; во-первых, не осталось больше сомнений относительно Чандрагупты, он и в самом деле оказался сыном раджи гималайских племен, а во-вторых, покончено было со сложной задачей — наладить постоянную связь с дворцом Мурадеви: теперь самая близкая и доверенная ее служанка согласилась служить ему. И наконец, самолюбие министра в высшей степени было удовлетворено учтивостью письма, с которым обратился к нему Прадьюмнадев. «Ну что ж, — сказал себе Ракшас, — стоит ответить любезностью горному радже и присмотреть здесь за его сыном».

И снова размышления министра были прерваны стражником.

— Господин, — сказал он, входя, — к вам явился какой-то знатный юноша. Его телохранитель говорит, что это сын раджи киратов, его наследник, по имени Чандрагупта, который хочет повидаться с вами. Каково будет повеление господина?

Министр знаком отпустил слугу, поднялся и сам вышел встретить знатного гостя. Он предложил юноше почетное место, сел сам и спросил, отчего юный наследник раджи киратов только теперь надумал навестить его.

— Господин министр, — ответил ему Чандрагупта, — сам я не мог решиться, а вчера я получил письмо от своего отца раджи Прадьюмнадева, и в письме отец приказал мне с вашего позволения побывать у вас.

— Да, да, — удовлетворенно кивнул Ракшас, — я тоже получил письмо с повелением от вашего отца и рад служить ему. И теперь я прошу вас: до тех пор, пока вы здесь, в Паталипутре, непременно давайте мне знать обо всем, в чем я могу быть вам полезен. Ах, зачем вы ждали письма от раджи Прадьюмнадева? Я всегда готов исполнить любой ваш приказ.

На этом союз был заключен и разговор исчерпан.

Исполняя ритуал вежливости, Ракшас спросил на прощание:

— Все ли счастливо и благополучно в вашем родительском доме?

Чандрагупта, поблагодарив министра, ответил, что, судя по письму отца, дома все хорошо. Затем он распрощался и ушел.

Ракшас остался доволен посещением юного наследника раджи киратов, приятной беседой и обходительностью Чандрагупты. Но все же странное чувство вновь шевельнулось в его душе. Может быть, оно было вызвано необычайным сходством юноши с Мурадеви? Но министр тут же успокоил себя: ведь Прадьюмнадев — родной брат жены Дханананда, и нет ничего удивительного, что юноша так похож на сестру своего отца. Просто семейное сходство.

Итак, часть забот спала с души Ракшаса, но осталась одна из самых главных — забота о радже Дханананде, который совсем перестал интересоваться делами государства. Как отвлечь его от Мурадеви, если даже он, первый министр, не может, когда захочет, повидать своего государя? Единственная надежда на эту служанку, которая согласилась быть тайной доносчицей: с ее помощью он сумеет как-нибудь выбрать время и случай и добиться свидания с раджей. Ну а пока остается только ждать. И Ракшас не стал больше тратить время на бесплодные размышления.

Как было договорено, Хираньягупта каждый день наведывался к служанке, и та рассказывала ему обо всем, что делалось в покоях Мурадеви, вплоть до самых ничтожных мелочей. Хираньягупта потом старательно пересказывал все Ракшасу. Многое в этих рассказах говорило против Мурадеви. Один раз Суматика сама выразила желание встретиться с министром и, придя к нему в назначенное время, убедившись, что никто другой их не услышит, поведала министру о своих страшных предчувствиях. Она сказала, что догадывается, хотя ничего еще не знает наверное, что на уме у Мурадеви черные замыслы и по ее воле могут свершиться страшные дела. Служанка обещала быть еще внимательнее и осторожнее, глаз не спускать со своей госпожи и, чуть что случится, тут же сообщить ему, министру. Но она заклинала пока не принимать никаких мер, потому что ничего еще толком не знает, а только догадывается.

Ракшас стал было выспрашивать у нее подробности, но тогда Суматика совсем растерялась, заупрямилась и на все вопросы отвечала одно: что ничего пока не знает, а как только будет знать, сразу сообщит. В конце концов, не настаивая больше, Ракшас отпустил ее. Обычно министр иначе обходился со своими тайными слугами: он никогда не довольствовался подозрениями своих соглядатаев, а требовал от них обоснованных соображений и твердых доказательств; если же они не могли ничем подтвердить свои домыслы, то строго их наказывал. Потребовать от Суматики больше того, что она делала, или наказывать ее было не в его власти. Ему не только невозможно было наказать ее, но нежелательно даже показать свое неудовольствие. Поэтому Ракшас отпустил Суматику, но тут же призвал к себе Хираньягупту и приказал ему следить за каждым шагом этой служанки.

Нечего и говорить, как озаботило министра то, что рассказала ему в последний раз Суматика. Что же это за страшные замыслы, которые вынашивает в своей душе Мурадеви? Уж не покушается ли она на чью-нибудь жизнь? «То есть как это, — пронзила его ум догадка, — как это — на чью-нибудь? Не на самого ли раджу? Не затем ли оплела она его своими колдовскими сетями?»

Ужас охватил верного министра. Если это так, — а другого Ракшас и не мог предположить, — если это так, чем может помешать он тяжкому злодейству? Нет в его руках ни средства, ни власти. Остается один путь — немедля добиться встречи с раджой и открыть ему глаза. Какой изобрести предлог? Какое придумать важное государственное дело? Обычные дела здесь не подойдут. Сколько раз за последнее время раджа отказывался принимать его, поручая самому решать все необходимые государственные вопросы. «Ах, — горько восклицал в душе министр, — если бы я только знал, от какой опасности нужно защитить моего господина! Я смог бы открыть ему глаза или сам отвел бы от него беду! Но как угадать?» И все же главное — увидеть раджу. Одно только подействует непременно — придется сказать, будто шпионы донесли о готовящемся нападении врагов на Паталипутру. Надо написать радже. Может быть, это отрезвит его и он захочет увидеться со своим первым министром. С кем же послать письмо? Пожалуй, для этого не подойдет никто другой, кроме Суматики.

И Ракшас снова через Хираньягупту призвал к себе Суматику. Когда служанка явилась, министр сказал ей:

— Теперь ты должна исполнить одно очень важное поручение. Я хорошо награжу тебя, если ты сделаешь все так, как тебе будет сказано.

— Я и без награды готова исполнить все, что вы прикажете, — смиренно отвечала служанка.

Но министр все-таки показал подарок, который предназначался ей, и продолжал:

— Ничего трудного тут нет. Просто ты должна выбрать минуту, когда махараджа будет в одиночестве, и тайно отдать ему вот это письмо. Главное, чтобы об этом не узнал никто, даже Мурадеви. Потом сообщишь, прочитал ли махараджа письмо, — тогда получишь награду. На этот счет не беспокойся. Как договорились, так и будет…

— Господин министр, я уже сказала, что ваш приказ для меня закон. Я жизни не пожалею, чтобы все устроить так, как вы сказали. Но только знайте, это очень трудно. Мурадеви не то что на час — на минуту не покидает своего господина. А если она уходит, то всегда возле раджи остается кто-нибудь из ее рабынь. Поэтому выбрать момент, когда махараджа будет совсем один, почти невозможно. Госпожа всегда знает, кто что говорил махарадже. Я постараюсь, но хочу, чтобы вы знали: это совсем не легкое дело. Да поможет мне великий Владыка Кайласы!

Тут Суматика умолкла. Ракшас внимательно поглядел на нее, потом протянул письмо и сказал:

— Все-таки ты постарайся отдать письмо, а об остальном уж я позабочусь.

Служанка взяла письмо и покинула покои министра. Но она не пошла прямо во дворец Мурадеви. Хираньягупта следил за ней, однако где-то по дороге она исчезла с его глаз, и он не смог узнать, куда она ходила. Ему ничего не оставалось, как поджидать ее невдалеке от дворца. Наконец служанка появилась. Обозленный своей неудачей и странным поведением Суматики, Хираньягупта бросился к ней и строго спросил:

— Где ты была? Почему не пошла с письмом моего господина прямо во дворец?

— Где я была? — насмешливо переспросила служанка. — Эх, ты! А тебя еще называют правой рукой господина министра! И ты задаешь такие вопросы? Так если бы я пошла сразу во дворец, кто-нибудь мог увидеть меня и догадаться, что я иду от министра Ракшаса. Поэтому я и пошла нарочно кружным путем. Шла потихоньку, зашла в два места, побыла в храме Владыки Кайласы. А ты, значит, следишь, куда я хожу, что делаю? Это мне не по душе. Вот возьму и не стану с тобой встречаться. Какая мне корысть? Я уважаю и почитаю господина министра. Он сказал, что все, что я делаю, — для блага махараджи и его наследника. Иначе разве бы я согласилась? Но если мне не доверяют…

Она вынула письмо Ракшаса и протянула Хираньягупте:

— Возьми, отдай господину министру. Хираньягупта опешил и, с трудом успокоив Суматику, заставил ее снова спрятать письмо и пошел своей дорогой.

Суматика же, которая у него на глазах изображала столь неподдельный гнев, как только он скрылся из виду, усмехнулась и, осторожно поглядывая по сторонам, вернулась во дворец своей госпожи. Она хорошо знала, что ей надлежит делать.

Уже на следующий день первый министр получил приглашение от раджи явиться к определенному часу.

Получив это приглашение, Ракшас не мог нарадоваться проворству и ловкости своей новой сообщницы и с великой надеждой стал готовиться к встрече со своим господином. Он думал о том, как откроет радже глаза, предупредит, что его повелителю грозит смертельная опасность.

Первое, что сказал Дханананд Ракшасу, когда они встретились, было:

— Вы писали мне об угрозе нападения на Паталипутру. Откуда взялись такие опасения? Какой безумец, ищущий своей гибели, осмелится посягнуть на столицу Магадхи?

У Ракшаса ответ был готов:

— Махараджа, воистину никто из индийских царей не осмелится посягнуть на Магадху. Но греческому сатрапу Парватешвару давно не дает покоя слава Пушпапури. А теперь глаза у него еще больше разгорелись. Я слышал, он уже сделал кое-какие приготовления. Мои лазутчики донесли мне об этом, и я посмел сообщить моему повелителю. Нужно когда-нибудь покончить с этим наглецом. С каждым днем он все выше поднимает голову. Похоже на то, что в этом году моему господину придется с ним рассчитаться. Но, махараджа, эта опасность — не главное, ради чего я пришел. Главное — это враги внутри государства…

— Внутри государства? И вы знаете, кто они?

— Нет, сегодня еще не знаю, — обронил Ракшас горькое признание, — но вам следует беречься.

— О да, я тоже так думаю и поэтому всегда очень осторожен.

— Если махараджа осторожен, тогда нет причин страшиться.

— О да, конечно. И, благодарение судьбе, есть еще люди, которые охраняют мою жизнь. Уже был случай…

— Был случай? — встрепенулся Ракшас. — И махараджа простил?

— Пока да. Чтобы схватить вора, надо поймать его с поличным. Не так ли?

— Но, махараджа, если враг рядом — разве можно закрывать на это глаза? Так и до цареубийства недалеко. Молю вас, не оставляйте этого без…

— Посмотрим, что будет дальше.

— Но чего же махараджа ждет? Подозреваемых следует наказать… хотя бы удалить…

— Нет, нет. У меня уже есть опыт. Нельзя наказывать по одному только подозрению. Довольно мне таких ошибок. Вот и госпожа наша настаивает, чтобы не наказывали слишком поспешно тех, кого другая на ее месте мечтала бы наказать.

Ракшас никак не мог взять в толк намеков и недомолвок, какими говорил раджа. Ум его лихорадочно искал отгадки, но всякое предположение только больше запутывало его. Был случай? Мурадеви просит за виновных?

— Махараджа, прикажите, и ваш слуга тотчас же расправится с виноватыми!

— Нет, нет, это не для вас… Мои близкие… Я сам займусь, — покачал головой раджа и добавил: — Господин министр, я столько лет жил в разлуке с Мурадеви, что дорожу теперь каждой минутой, чтобы побыть с ней вдвоем. Если у вас нет больше дел, то прощайте.

Ракшасу ничего не оставалось, как почтительно поклониться.

— Ах, господин министр, — сказал ему на прощание Дханананд, — мы из пустых сомнений посчитали подделкой драгоценное ожерелье. Какую несправедливость совершил я однажды! О творец! Я возблагодарю провидение, если когда-нибудь мне удастся искупить эту вину. И диво: вместо того чтобы послать мне наказание за грех, бог снова подарил мне безмерное счастье! А то, что я почитал драгоценным сокровищем, оказалось пустой галькой. Сначала они заставили меня своей рукой убить собственного сына, едва не погубить любимую жену, а теперь посягнули и на мою жизнь!

В недоумении ушел от своего господина Ракшас: беседа с раджой привела его в полную растерянность.

 

ТАЙНАЯ БЕСЕДА

Мы не знаем, о чем дальше совещался военачальник с Чанакьей и что нового сообщил ему брахман, но, с тех пор, как они встретились и между ними произошла тайная беседа на берегу Ганги, взгляды Бхагураяна очень изменились. Теперь, казалось, он проникся к Чанакье еще большим уважением. Когда-то в разговоре Чанакья заметил, что Ракшас, конечно, предан радже, но трудно сказать, так ли уж он верен истине. Эти слова Бхагураян стал часто вспоминать и много раз говорил Чанакье, что всецело согласен с ним.

«Действительно, — рассуждал Бхагураян, — министр верен радже, и раджа для него дороже истины. А раз это так, то он не предан правде по-настоящему. И если ради справедливого дела Ракшаса обмануть, то в этом не будет никакого греха».

Чанакья был доволен.

«Бхагураян в моих руках, — говорил он себе. — А это много значит. Основа есть, для начала ничего больше и не нужно».

Однако Чанакья испытывал некоторую досаду, видя, что Бхагураян действует не так быстро, как ему хотелось бы.

«Сущность политики в том, — размышлял брахман, — чтобы не терять времени, когда требуется смелое и быстрое решение. Кто знает, долго ли все будет оставаться в тайне. Если что-нибудь станет известно, враг поведет себя осторожнее и придется расстаться по крайней мере с половиной надежд».

Свои опасения Чанакья высказал Бхагураяну. Однако тот все еще не был уверен, следует ли ради успеха дела обращаться за помощью к врагам Магадхи. События могли принять весьма нежелательный оборот, если бы неприятеля не удалось сразу изгнать из ее пределов. Кроме того, хотя Бхагураян и сказал, что готов помочь устранить Дханананда и возвести на престол Чандрагупту, тем не менее у него не было особого желания делать это своими руками. Нерешительность Бхагураяна объяснялась и тем, что он искал выхода из этих противоречий. Между тем Чанакья, боясь оттолкнуть военачальника излишней настойчивостью, решил повременить с ним и заняться другими приготовлениями. Чанакья поклялся возвести на трон Чандрагупту, не только лишив Дханананда престола, но и уничтожив его и всех его возможных наследников, и теперь все средства и способы для него были хороши, он не задумываясь осуществлял свои намерения, когда представлялся благоприятный случай. Не таков был Бхагураян. Чанакья видел, что оскорбленный воин, несмотря ни на что, все еще считает Дханананда своим повелителем, и ясно понимал, что мысль о низвержении раджи не дает ему покоя. Подчинить Бхагураяна своей воле можно было только окольным путем.

Однажды у Бхагураяна возникла идея, которая, как ему казалось, должна была понравиться Чанакье, и он отправился к брахману.

— Мудрый Чанакья, у меня есть одно соображение, — сказал он, входя. — Если оно вам понравится, считайте, что цель наполовину достигнута. Я уверен, что эта идея придется вам по душе. Мне кажется, она принесет успех.

— Мысли твои всегда плодотворны, полководец, — улыбнулся брахман. — Я это знаю, у меня уже есть опыт. Говори, я сгораю от нетерпения.

— Дело в том, — сказал Бхагураян, — что нужно рассказать махарадже всю правду. Сейчас он влюблен в Мурадеви. Это всем известно. А когда он узнает подлинную историю Чандрагупты, то наверняка отошлет Сумалью прочь и посадит на трон своего первенца. Если мы поступим таким образом, то незачем будет обращаться за помощью к чужим и не нужно будет опасаться последствий вражеского вторжения.

По лицу Чанакьи пробежала тень; он нахмурился и, прищурившись, стал смотреть куда-то мимо военачальника. Но Бхагураян ничего не заметил. Он был целиком поглощен своей идеей, заранее решив, что она должна понравиться Чанакье. Бхагураян еще не кончил говорить, как Чанакья вдруг одобрительно засмеялся.

— Да вы тонкий политик! — воскликнул он. — Мне недаром всегда казалось, что вам следовало бы быть на месте Ракшаса. Мысль неплоха, но вы сами знаете, что выполнить это не так-то просто. Нужна большая осторожность, иначе можно все испортить.

— Уж не думаете ли вы, — продолжал брахман, — что Ракшас не будет нам препятствовать? Он очень любит Сумалью, и если Дханананд лишит его трона, а царем сделает Чандрагупту, которого министр считает шудрой, то Ракшас вряд ли станет так же верно служить новому радже. Скорее всего министр постарается его уничтожить, как это уже он пытался сделать однажды. Есть еще причина, почему Ракшас не примет сторону Чандрагупты. Тот не глуп, как Сумалья. В государственных делах он станет поступать так, как сам считает нужным. И разве Ракшас не начнет опасаться, что Дханананд, который будет покровительствовать Чандрагупте, может разжаловать своего министра? Конечно, Ракшас предан Дханананду, но сейчас трудно сказать, как он поведет себя, когда узнает, что уже не пользуется прежней властью. Нам нужно постараться уменьшить влияние министра, а для этого мы должны сделать так, чтобы раджа и народ были им недовольны. Все наши усилия ни к чему не приведут, пока мы этого не добьемся. В конце концов нам удастся привлечь Ракшаса на свою сторону. Но до тех пор, пока Ракшас не будет уверен, что Бхагураян такой же искушенный политик и так же предан радже, как и он сам, мы ничего не сможем поделать с министром. Ему нужно показать нашу силу и правоту.

Бхагураян слушал Чанакью и молчал. Брахман часто говорил ему, что Ракшас не даст осуществить замысел, когда узнает о его существовании, и что нужно застать министра врасплох, пока он ничего не подозревает. Чанакье удалось во многом убедить военачальника, но Бхагураяна все еще мучили сомнения, ему иногда казалось, что он совершает предательство.

Чанакья видел, что Бхагураян сидит в глубокой задумчивости, и снова, как бы между прочим, сказал, что любой их шаг будет связан с большими трудностями, если они не вызовут у народа и у самого раджи неприязни и подозрений в отношении Ракшаса.

— А после этого, — продолжал брахман, — уже нетрудно привлечь Ракшаса на нашу сторону или по меньшей мере обезвредить его.

Чанакья как будто разговаривал сам с собой, а не внушал собеседнику давно обдуманное. Все это произвело на военачальника то впечатление, на которое брахман и рассчитывал. Бхагураян решил, что прежде всего нужно ослабить влияние Ракшаса.

Чанакья хорошо понимал, что во всяком деле многое зависит от того, как начать. Он знал также, что Бхагураян в любой момент может изменить свое решение, и тогда вновь начнутся колебания. Брахман почувствовал необходимость теперь же дать Бхагураяну какое-нибудь поручение.

— Послушайте, — обратился он к военачальнику, — если пропадает даром один день, то это, может быть, и не так страшно. Но, когда таких дней набирается много, начинаешь ощущать потерю по-настоящему. Ведь в результате можно ничего не добиться и все потерять. Человек дела не должен постоянно пребывать в раздумье, ему необходимо действовать. Если не возражаете, я буду говорить по существу. Так вот, должен вам сказать, что самый верный слуга министра и его главный шпион Хираньягупта изменил своему хозяину.

— Не может быть! — воскликнул пораженный Бхагураян. — Хираньягупта? Это невероятно. Ведь он самый преданный из приближенных министра. Я догадываюсь, что это ваших рук дело.

— Видите ли, — проговорил Чанакья, — существует много способов заставить таких людей служить твоим целям. Министр, желая знать, что происходит в доме Мурадеви, попытался склонить на свою сторону Суматику, но та, вместо того чтобы стать союзницей министра, сделала предателем Хираньягупту, этого самого близкого Ракшасу человека. Теперь Суматика с его помощью исполнит то, что я скажу. Даже трудно себе представить, на что способны мужчины ради денег и красивой женщины.

— Что говорить! — продолжал брахман. — Суматика сумела обворожить Хираньягупту. Он вертится подле нее, как преданный пес. Через его руки идет вся переписка Ракшаса, печать министра тоже хранится у него. Я подготовлю письмо Парватешвару, и Хираньягупта поставит на нем печать. Все трудности по доставке письма беру на себя. Но могу ли я рассчитывать на вашу поддержку? Дело в том, что такие люди, как Хираньягупта, не особенно надежны и полагаться на них не следует. Сейчас нам нужно действовать как можно быстрее. Ракшас попался в сеть, которую я расставил с помощью Суматики. Воображаемые опасности не дают ему покоя, он думает только о спасении своего повелителя. Если у Ракшаса появится хоть малейшее подозрение, положение может крайне осложниться. Пока он ни о чем не догадывается, мы должны опередить его. Хираньягупта сейчас на нашей стороне, он сделает все, что требуется. Могу представить себе, как обрадуется Парватешвар, когда получит такое письмо. Так как же? Если вы согласны и решили бороться за правое дело, я начну действовать. Если нет, то, в конце концов, я ведь нищий брахман и у меня нет корыстных целей. Я уйду в пустынь и буду молиться. Но я считаю, что мы должны бросить вызов Ракшасу и доказать всем нашу верность истине и справедливости.

— То, что думаете вы, думаю и я, благородный Чанакья, — ответил Бхагураян. — В тот день, когда вы рассказали мне о Чандрагупте, я дал себе клятву впредь поступать так, как вы советуете. Ведь я ваш ученик. Мне всегда становится легче, когда я делюсь с вами своими мыслями. Я во всем согласен с вами. Делайте то, что считаете нужным, а я буду следовать вашим указаниям.

Бхагураян говорил взволнованно и убежденно, и это понравилось Чанакье. «Его нужно использовать. И как можно быстрее, — подумал брахман. — Этого человека только стоит втянуть, и он уже не сможет выкарабкаться».

В тот же день Чанакья позвал Хираньягупту и в присутствии Бхагураяна написал от имени Ракшаса письмо Парватешвару, которое отослал с монахом Сиддхартхаком, ставшим к тому времени его верным другом. Со дня отправления письма Чанакья и Бхагураян думали только о том, что ответит Парватешвар, и о дальнейшем ходе событий.

В письме было подчеркнуто, что ответ следует отправить только с тем, кто доставит послание, ибо никто не должен знать о тайных сношениях между двумя сторонами.

«Вы сами знаете, насколько сложна обстановка, — говорилось в письме. — Поэтому я и посылаю буддиста: ведь эти странствующие монахи могут ходить везде, и никому в голову не придет, что они занимаются политикой и шпионят. Сиддхартхак — верный человек, ему можно полностью доверять». Далее в письме предлагалось напасть на Магадху.

Теперь Бхагураян каждый день приходил к Чанакье и высказывал догадки о судьбе письма и возможном ответе Парватешвара. «Когда корабль спущен на воду, — говорил военачальник, — его нужно вести вперед. И мы не должны утонуть, мы должны достичь цели». Он гордился собой, чувствуя уверенность в своих силах. Беседы с Чанакьей не прошли для него даром.

Между тем брахман все время думал о клятве Мурадеви. Он хотел, чтобы раджа был убит с ее помощью, но понимал, какие трудности с этим связаны. Приходилось держать Ракшаса в постоянном страхе и напряжении. Ведь стоило министру опомниться и заподозрить истинную опасность, как все их замыслы могли бы провалиться. Чанакья до сих пор не говорил Бхагураяну об этой клятве, но долго оставлять его в неведении было нельзя — приближалось время решительных действий.

 

РАКШАС НЕДОУМЕВАЕТ

Ракшас не подозревал о готовящемся заговоре. Министр всегда обо всем был прекрасно осведомлен, кроме того, он был необычайно предусмотрительным человеком. Но, когда в течение долгого времени не происходит никаких событий, случается, что мы становимся менее бдительными, чем следует. Именно так произошло с Ракшасом. Министра беспокоило только одно — образ жизни Дханананда. Он не придавал большого значения тому, что Дханананд не занимается государственными делами, но его крайне огорчало, что раджа дни и ночи веселится и почти не покидает дворца Мурадеви. Ракшас не допускал и мысли о том, что кто-либо из соседей отважится напасть на Паталипутру. Он был совершенно уверен, что, до тех пор, пока сам он находится здесь, на своем посту, соседние правители и шагу не ступят в пределы Магадхи. Ракшас был равно убежден и в том, что, раз он стоит у кормила правления, ни один враг внутри государства не посмеет поднять голову. И, когда Суматика намекнула, что Мурадеви что-то замышляет против раджи, это поразило его и крайне обеспокоило. Ракшас тотчас отправился к Дханананду и сообщил ему тревожную новость. Каково же было удивление министра, когда он увидел, что его слова не произвели должного впечатления и раджа подозревает не Мурадеви, а кого-то другого. Однако Ракшас недолго удивлялся.

«Ведь Мурадеви, — думал он, — делает все возможное, чтобы раджа ничего не заподозрил. По-видимому, все ее усилия направлены на то, чтобы подозрение вызывал другой. И если это действительно так, то она добилась успеха». Теперь министр начал пристально следить за Мурадеви. Все остальное стало ему безразлично. Чандрагупта больше не вызывал у него опасений.

«Если Чандрагупта останется в городе, то у Сумальи будет товарищ, — говорил себе Ракшас. — После письма раджи киратов удалять его нет необходимости. Пусть остается».

Ракшас решил прекратить наблюдение за Чандрагуптой. Он подумал, что если молодые люди станут друзьями, то вдвоем им легче будет дать отпор чужеземцам.

Итак, нападение врага или мятеж Ракшас считал невозможным; единственной угрозой, думалось ему, была Мурадеви. Министр решил действовать. Если бы дело касалось простого смертного, затруднений не возникло: такого человека можно хорошенько припугнуть, отправить в тюрьму или в крайнем случае уничтожить. Но здесь эти средства не годились, и Ракшас был очень обеспокоен: он видел, что раджа без памяти влюблен в Мурадеви.

И вот однажды, когда министр, по обыкновению, думал о том, как избавить раджу от чар этой женщины, появилась Суматика, судя по всему чем-то очень взволнованная.

— Господин, — сказала она без обычного приветствия, — защитите меня. Я в отчаянии.

— Не бойся, Суматика, — ответил Ракшас. — В моем доме ты в безопасности. Расскажи, что случилось.

Но Суматика была так напугана, что долго не могла произнести ни слова. Ракшас, видя, что, пока она в таком состоянии, от нее ничего не добьешься, решил дать ей успокоиться. Суматика была похожа на лань, которая, спасаясь от тигра, забралась в чащу и пугливо озирается по сторонам. Министр между тем старался угадать причину ее страха.

— Это ужасно, господин, — проговорила наконец Суматика. — Моя госпожа узнала, что я сообщаю вам обо всем, что происходит в ее доме. Теперь неважно, кто это сказал, хотя, кроме Хираньягупты, я никого у вас не видала. Но это сделал не Хираньягупта, он даже не встречается с Мурадеви. Но как все-таки госпоже стали известны наши беседы? Именно теперь, когда я вот-вот должна была разведать план убийства раджи! Все погибло! Она знает, что я хожу к вам, и хочет отомстить. Что мне теперь делать? Во всем виновата я сама. Я предала свою госпожу и расплачиваюсь за это. Если бы я не послушалась вас, ничего бы этого не случилось. Но раз уж я служу вам, у меня нет другого защитника.

— Не бойся, — повторил Ракшас. — Расскажи мне все, что ты узнала. Нужно спасать жизнь раджи. И я найду выход.

— Мне кажется, вы не успеете. Я думаю… — сказала Суматика и замолчала. На лице ее был написан ужас. — Я уверена, — начала она снова, — что через несколько дней…

Суматика не договорила, и Ракшас увидел, как она вздрогнула.

— Что ты хочешь сказать? — почти крикнул министр. — Что случится через несколько дней?

— Мне кажется, — проговорила Суматика, — что не так девушка хочет выйти замуж, как Мурадеви хочет стать вдовой.

— Оставь свои загадки. Говори ясней! — приказал министр.

— Сейчас это невозможно. Я сама не знаю точно, — ответила Суматика.

— Суматика, — проговорил Ракшас, — если ты почитаешь махараджу и хочешь сохранить его жизнь, возвращайся обратно. Постарайся любым способом умилостивить свою госпожу и снова войти к ней в доверие.

— Хорошо, господин, я пойду, — печально сказала Суматика, — но меня сразу посадят в тюрьму. Они, конечно, решили, что верить мне больше нельзя. Я предупредила вас. Теперь будьте настороже.

Ракшас пытался из слов Суматики составить хоть какое-то представление о том, что происходит, но безуспешно. Все было слишком отрывочно и неопределенно.

«В чем же дело? — размышлял министр. — Что все это может означать?»

 

ВСТРЕЧА С МАХАРАДЖЕЙ

Ракшас чувствовал беспокойство и неуверенность. Было известно, что радже в ближайшие дни грозит опасность и что опасность эта исходит от Мурадеви. Но какая польза от таких расплывчатых, ничем не подтвержденных сведений? Тщетны были все попытки Ракшаса узнать подробности. Суматика не могла сказать ничего вразумительного. «Возможно, она действительно не знает, — думал министр, — или так напугана, что не решается говорить».

Ракшас испытывал к себе отвращение потому, что он, такой дальновидный, такой опытный политик, теперь, когда жизни раджи угрожала опасность, оказался совершенно беспомощным.

Суматика все не уходила и молча стояла перед министром.

— Послушай, — обратился к ней Ракшас, — ты не должна колебаться, если хочешь спасти своего повелителя. Будь решительной и помни, что сейчас не время мешкать.

— Если вы приказываете, господин, я пойду, — повторила Суматика. — Но, наверное, я не вернусь. Мурадеви очень сильно подозревает меня и как только увидит, что я пытаюсь уйти из дворца, прикажет убить или бросить в тюрьму. Вы обо мне больше и не услышите. Но умоляю вас, отправляйтесь к махарадже и немедленно, под любым предлогом уведите его из дворца. Если это удастся, вы спасете раджу. Но если вы этого не сделаете, все пропало. Жизнь махараджи можно сохранить, если он уйдет из спальни Мурадеви. Вы приказываете — я ухожу. На все воля божья.

Ракшас не очень внимательно слушал речь служанки. Он был занят своими мыслями и не сразу заметил, что Суматика ушла. Министр удивился ее внезапному уходу и позвал привратника. Тот сказал, что гостья действительно ушла, и Ракшас снова погрузился в собственные мысли. Он понял, вернее почувствовал, что на Магадху надвигается беда.

«Ради блага царского дома, — думал министр, — я не дал тогда этой женщине из касты шудр стать царицей. И хотя отцом ее сына был раджа, все-таки решил убить мальчишку, ибо рано или поздно он осквернил бы престол. А сейчас эта низкорожденная, от которой раджа без ума, снова стала для меня помехой. Дханананда теперь невозможно даже увидеть, а о беседе с ним и говорить нечего. Самое страшное во всем этом то, что я до сих пор ничего не могу придумать. На днях я сочинил предлог, чтобы встретиться с раджой. Я сказал, что нам грозит вражеское нашествие и что мне необходимо его видеть. Встреча состоялась. А что придумать на этот раз? Если министр не может увидеть своего повелителя, поистине это дурной знак. Но я должен сделать все, что в моих силах».

Он тут же написал письмо радже и отослал его с верным человеком в покои Мурадеви. Письмо было доставлено без помех и немедленно принято, словно только его и ждали. Когда раджа сломал печать и погрузился в чтение, Мурадеви, сидевшая рядом, спросила, кто пишет махарадже.

— Ракшас, — ответил тот.

— Что-то министр стал присылать слишком много писем, — сказала Мурадеви. — Похоже на то, что он хочет с вами встретиться. Ваша любовь вернулась ко мне, а он ненавидит меня по-прежнему. Мне кажется, он решил писать письма, чтобы не приходить в мои покои.

— Ракшас пишет, — сказал раджа, — что ему мешают встретиться со мной и что с ним поступают несправедливо.

— Поступают несправедливо? — удивилась Мурадеви. — Когда самому не хочется идти, всегда мерещатся разные помехи. А чего он добивается?

— Он хочет еще раз встретиться со мной наедине, — ответил раджа. — Пишет, что речь пойдет о деле государственной важности.

— Да ведь и прошлый раз как будто были государственные дела, — усмехнулась Мурадеви. — О каком нападении он теперь собирается сообщить? Министр предан вам, повелитель, и мне кажется, что именно поэтому он всегда сомневался в вашей безопасности. Ведь он и меня подозревает, не так ли? И, по-моему, подозревает очень сильно. Но почему? Впрочем, я не буду вмешиваться. Мое желание — быть всегда у ваших ног, повелитель. Кроме вас, мне все безразлично. Пока вы верите мне, я спокойна и ничего не боюсь. Мне все равно, что обо мне думают и говорят. Но все-таки, что же пишет министр?

— Так вот, он пишет, — ответил раджа, — что дело это государственной важности, и просит принять его как можно скорее и выслушать. Ах, я без тебя не могу теперь прожить ни минуты, а тут эти бесконечные заботы! Я ему говорил, что есть Сумалья и править можно от его имени, а я, как и полагается отцу взрослого сына, оставляю дела государства. Но министр ни за что не соглашается с этим. Как же мне быть?

— Нехорошо, мой повелитель, — сказала Мурадеви, — если ваши подданные заметят, что вы не заботитесь о государстве. Меня все станут ненавидеть. Никто не должен думать, что вы отказываетесь обсуждать важные дела из-за того, что увлечены мною. Нужно пригласить Ракшаса и выслушать его.

— Да наверно, опять какой-нибудь пустяк, — ответил раджа. — Но, если и в самом деле что-нибудь серьезное, почему бы не сообщить об этом в письме? Нет, я напишу ему, что…

— Нет, нет, не делайте этого, повелитель, — проговорила Мурадеви. — Даже если вам не хочется, все-таки примите его и выслушайте. Если кто-нибудь из ваших могущественных соседей узнает, что раджа не занимается делами государства, будет беда. Вам нужно почаще приглашать министра для бесед. Я прошу вас только об одном — никуда не уходить отсюда. Я очень тревожусь. Вы окружены врагами. Помните, что было в той корзинке? Теперь вас попытаются выманить отсюда, потому что прошлый раз у них ничего не вышло из-за моей бдительности и осторожности. Берегите себя, а я ради вас готова пожертвовать жизнью. До тех пор пока сын арьев в безопасности, мне тоже ничто не угрожает. Но если с вами что-нибудь случится, мне не миновать беды. Мои враги меня заживо сожгут или бросят на растерзание хищным зверям.

— Зачем ты говоришь такие слова? — сказал раджа. — После всего, что произошло, я буду очень осторожен и никуда не пойду. Я казнил бы всех, кого подозреваю, но не делаю этого потому, что ты отговариваешь меня. У тебя очень доброе сердце. А то они давно были бы наказаны. Так ты говоришь, что нужно позвать министра и выслушать его? Хорошо.

— Эй, кто-нибудь там! — крикнул Дханананд. — Если есть кто из людей министра, скажите ему, чтобы он передал Ракшасу, что я согласен его принять.

Посыльный, принесший письмо Ракшаса; ушел, чтобы передать ему слова махараджи. Вскоре после этого министр прибыл, и между ним и раджой началась обычная беседа о положении дел в государстве.

— Махараджа, — вдруг тихо сказал Ракшас, — мне нужно вам кое-что сообщить. Если вы меня выслушаете, то… — Было видно, что министру трудно начинать щекотливый разговор.

— Ну, ну, — проговорил раджа, — говори, что у тебя. Только покороче, самую суть. И не стесняйся. Я буду рад, если я смогу быть чем-то полезен.

— Махараджа! — начал Ракшас. — Я только хочу сказать, что вы совсем не ходите в совет и не занимаетесь делами. Враги Магадхи решили, что у нас царит смута. Народ думает то же самое. Поэтому, прошу вас, появляйтесь ежедневно перед своими подданными и выслушивайте их просьбы и жалобы. Было бы хорошо это сделать уже сегодня или завтра. Пойдите в совет, посидите там некоторое время, и люди успокоятся.

Это был, конечно, только предлог: министр считал, что в дальнейшем все наладится, если раджа уйдет от этой женщины хотя бы на время. Во всяком случае, он надеялся, что когда раджа начнет заниматься делами государства, то можно будет исподволь открыть ему глаза на грозящую его жизни опасность.

Дханананд, выслушав Ракшаса, рассмеялся.

— Как же назвать такое положение, — проговорил он, — если все дела я поручил тебе и Сумалье, сам решил отдохнуть, а вы беспокоите меня по пустякам? Я ведь сказал вам, что если будет что-либо действительно важное, не стесняйтесь и приходите ко мне. В остальном поступайте по собственному усмотрению. Я не намерен ежедневно сидеть в совете. Мне теперь нужен покой.

— Ваш слуга знает, что вам нужен покой, махараджа, — ответил Ракшас. — Вам, конечно, необходимо отдохнуть и развлечься. Но оттого, что вы хоть ненадолго окажете нам честь своим присутствием, будет очень большая польза. Поэтому я и дерзнул обратиться к вам с покорнейшей просьбой.

— Раз уж ты так настаиваешь, уважаемый советник, то я подумаю о завтрашнем дне, — сказал раджа. — Но у меня нет никакого желания ходить туда ежедневно. Я спрошу Мурадеви и, если она захочет, возьму ее с собой.

— В государственных делах я буду только помехой, — раздался голос скрытой за занавесью Мурадеви. — Ведь я же не раз вас просила не пренебрегать долгом государя.

— Ну хорошо. Согласен, — сказал раджа и снова рассмеялся. — Завтра же пойду туда.

Ракшас был доволен ходом событий. Но радость его была преждевременна.

 

ЕЩЕ ОДНА ЛОЖЬ

Беседа была окончена, и министр собрался уходить. «Если бы только я смог на некоторое время удалить раджу из дворца Мурадеви! — размышлял Ракшас. — Тогда большая часть задачи была бы выполнена».

Министр очень надеялся на то, что, когда Мурадеви не будет рядом, ему удастся задержать Дханананда неотложными делами и восстановить раджу против Мурадеви настолько, чтобы тот не захотел больше к ней возвращаться.

Когда Ракшас ушел, Мурадеви сказала радже:

— Как странно: иному покажется, что это я не выпускаю вас отсюда. Неужели я мешаю вашим делам? Все думают, что это именно так, я слышала разговоры.

— А разве люди лгут? — улыбнулся Дханананд и потрепал Мурадеви по щеке.

Это проявление нежности обрадовало Мурадеви, но она нахмурила брови и притворилась рассерженной.

— Зачем вы-то так говорите? — недовольно спросила она. — Пусть так считают другие, в этом нет ничего странного. Разве я не пускаю вас в совет, мешаю заниматься делами государства? Бывало ли так когда-нибудь?

— И не один раз, — весело ответил раджа. — Если бы ты предостерегала меня единожды, я запомнил бы, когда именно это было. Но ты повторяла это много раз.

— Ну хорошо, предостерегала, — возбужденно сказала Мурадеви. — Я боялась отпускать вас, предчувствовала, что вам угрожает опасность. Мне будет страшно до тех пор, пока я не узнаю, отчего умерла моя белая кошечка. Я уверена, что министр ничего не замышляет против вас. Зато другие наверняка что-то затевают. И в такое время вам…

Тут Мурадеви всхлипнула и отвернулась.

— Как можно, госпожа! — воскликнула Суматика, стоявшая неподалеку. — Что вчера бабка говорила? Чтобы вы теперь не смели плакать, нельзя вам. И разве вы сегодня не хотели рассказать махарадже о своем счастье? То-то махараджа обрадуется!

— Суматика, кто тебе разрешил вмешиваться? Болтунья ты этакая! — сердито проговорила Мурадеви.

— Какая же тут болтовня, госпожа? — возразила Суматика. — Просто я вспомнила, что нужно рассказать радже о нашей радости. Пусть я болтаю, как вы говорите. Все равно махараджа не разгневается, а наградит меня.

— Разве я не велела тебе замолчать, Суматика? Доколе ты будешь испытывать мое терпение? — проговорила Мурадеви с притворным гневом и украдкой посмотрела на раджу.

— Я-то замолчу, — не унималась Суматика, — но разве ваша бледность и томный вид ничего не скажут махарадже?

— Подожди, сейчас оторву тебе болтливый язык! — с угрозой произнесла Мурадеви и поднялась.

— О чем ты говоришь, Суматика? — спросил раджа, удерживая Мурадеви. — Что она хочет скрыть от меня?

— Махараджа! — ответила Суматика. — Сколько бы мы ни скрывали, у госпожи все равно родится воин. А его от вас не спрячешь.

Слова Суматики удивили и обрадовали Дханананда.

— Неужели, Суматика? — проговорил он. — У госпожи родится… воин? Это большая радость для меня. Я должен тебя отблагодарить.

Тут раджа заметил, что глаза Мурадеви полны слез.

— Милая, — сказал он, — я так рад, что у нас будет сын. Почему же ты плачешь? Тебя это печалит?

Мурадеви ничего не ответила, только молча вытирала слезы концом покрывала. Она плакала все сильнее, и раджа, огорченный, стал ее утешать.

— Почему ты плачешь? Что с тобой? — ласково говорил он. — Скажи все без утайки. Ведь я счастлив узнать, что ты ждешь ребенка. Теперь наша любовь станет еще сильнее, а ты такая грустная. В твоих глазах слезы печали, а не радости. Мне очень тяжело, поверь, а ты молчишь. Зачем ты меня мучаешь? Ну говори же. Почему плачет твоя госпожа, Суматика?

— Причина-то одна, махараджа, — ответила служанка. — Госпожа думает, что как много лет назад, так и теперь…

— Замолчи! — крикнула Мурадеви. — Не болтай глупостей.

Суматика сразу умолкла.

— Что же это такое? — сказал раджа, повернувшись к Мурадеви. — Сама ничего не говоришь и другим не даешь. Продолжай, Суматика. Я тебе приказываю.

— Господин, — смущенно начала Суматика, — как мне быть? Махараджа приказывает одно, махарани — другое. Но вас я не могу ослушаться, господин. Госпоже, видите ли, кажется, что рождение ребенка ничего хорошего никому не сулит.

Но тут служанка замолчала: Мурадеви, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась. Махараджа нежно обнял ее.

— Как же так, милая? — тихо проговорил, он. — Мы ведь решили не вспоминать прошлого. Пусть оно канет в вечность. Зачем вновь предаваться мрачным мыслям? У тебя нет причин быть печальной.

— Нет, повелитель, это не так, — сквозь слезы ответила Мурадеви. — Теперь случится то же самое, что и тогда. Завтра вы уйдете отсюда. А я знаю коварство Ракшаса. Мне кажется, что он решил во что бы то ни стало разлучить нас на некоторое время, а потом помешать вам вернуться сюда. Пока я рядом с вами, он не может говорить обо мне все, что ему вздумается. А когда вы будете вдали от меня, дело другое. Помеха будет устранена, и он сумеет настроить вас против меня. Ах, я не знаю, как мне жить здесь, когда вы уйдете! Передо мной так и стоит то, что случилось шестнадцать лет тому назад. Господи, зачем я родилась! И почему из-за меня гибнут наши дети?!

Лицо Мурадеви выражало неподдельное горе, и раджа не знал, как утешить ее.

— Я никуда не пойду. Ты довольна? — сказал он наконец. — Не будешь больше плакать? Я соберу совет здесь, ты согласна?

— Нет, нет. Это ни к чему, — проговорила Мурадеви, вытирая глаза. — Идите в совет, как решили. Но помните: вы должны вернуться сюда, несмотря ни на что. Министр готов на все, чтобы помешать вам это сделать.

— Помешать мне?! — воскликнул со смехом раджа. — О чем ты говоришь!

— Да, да. Он сможет помешать вам, — тихо продолжала Мурадеви. — И я очень боюсь того, что случится со мной после вашего ухода. Тогда убили моего ребенка, а меня бросили в тюрьму. Если теперь повторится то же самое, пусть и меня убьют. Это моя единственная просьба.

Мурадеви склонилась к ногам раджи и громко зарыдала. Дханананд был в полном замешательстве.

— Раз ты так говоришь, я не пойду, — твердо сказал он.

— Нет, нет, — возразила Мурадеви, поднимая голову. — Не делайте этого. Если вы не исполните своего обещания министру, винить будут меня. Когда Ракшас узнает, что вы остались, он назовет меня коварной лгуньей. Ведь в его присутствии я не возражала против вашего ухода. До этого дело доводить нельзя. Раз вы обещали, нужно сдержать слово. Если вы еще любите меня… О себе я не беспокоюсь, я тревожусь за вас.

В порыве нежности раджа крепко обнял Мурадеви.

— Не беспокойся, — проговорил он. — Я пойду, раз ты меня просишь. Но пробуду там недолго и скоро вернусь.

Теперь, узнав, что у Мурадеви будет ребенок, Дханананд был счастлив. Он любил Мурадеви еще сильнее. Он говорил ей о своей любви и о том, что немедленно исполнит любое ее желание.

— Я вижу, что вы по-прежнему любите меня, — ответила Мурадеви. — У меня под сердцем ваш сын — и мне больше ничего не нужно, у меня есть всё.

Было далеко заполночь, когда раджа Дханананд погрузился в глубокий, непробудный сон, какой наступает от колдовского зелья. Как только он уснул, Мурадеви и Суматика посмотрели друг на друга и улыбнулись — так два заговорщика радуются своей удаче.

— Суматика, — сказала Мурадеви, — если бы не ты, все мои планы давно бы рухнули. Вриндамала по глупости своей не одобряет моих действий. Но она преданный человек и нигде никогда не проговорится. Вриндамала очень сочувствует буддистам, и я слышала, что она собирается принять буддийскую веру. Ну хорошо. Скажи, когда же придет брахман?

Тут вошла рабыня и сказала, что Чанакья просит принять его. При этих словах Мурадеви радостно оживилась.

Чанакья теперь был главным советником Мурадеви. Оба они поддерживали связь через Суматику, которая стала верной почитательницей брахмана. Любое приказание Чанакьи было для нее законом. Она никогда не спрашивала, почему нужно делать так, а не иначе.

— Мы ждали вас, благородный брахман, — сказала Мурадеви, как только Чанакья вошел. — Сюда снова приходил Ракшас и настойчиво просил раджу отправиться завтра в государственный совет. Дханананд сначала колебался, но я вмешалась и заставила его дать обещание Ракшасу. И вот послала за вами. Скажите мне, приготовления все еще продолжаются?

— Да, конечно. Впрочем, что значит «продолжаются»? Я уже все подготовил. Друг Ракшаса Чандандас живет рядом с дворцом. От его дома к дворцовым воротам прорыт подземный ход. А рядом с воротами поставлена арка. Все это я поручил соорудить одному человеку, мастеру на все руки, по имени Дарукарма. Он знает свое дело. Под этой самой аркой тоже уже все приготовлено. Помех быть не может, успех обеспечен. Не беспокойся.

— Я знаю, что вы опытны и мудры, учитель. Отсутствие трудностей в самом начале — половина успеха. Но они могут неожиданно возникнуть впоследствии и погубить нас. Я спрашиваю потому, что это пугает меня.

— Дочь моя Мурадеви, — проговорил брахман, — запомни: заговор Чанакьи никогда не будет раскрыт. Мы победим. Дарукарма — человек ловкий, сообразительный, он сделает все как надо. Ну а Чандандас, любимец Ракшаса, ничего не знает, да так и не узнает, что собирается сделать Дарукарма у дворцовых ворот. С этой стороны опасность не угрожает. Это просто невозможно. А я хочу нанести оттуда два удара. И если точно рассчитать, род Нандов погибнет. Один или вместе с семьей, но Дханананд умрет. В этом можешь не сомневаться.

— Хорошо, — сказала с волнением Мурадеви. — Но почему нельзя уничтожить остальных, не убивая раджи? Если умрет не этот негодяй Сумалья, а махараджа, то к власти придет Ракшас. А уж он узнает, кто хотел смерти махараджи, и нам тогда не поздоровится.

Чанакья только рассмеялся в ответ.

— Я считал тебя более дальновидной, — сказал он. — Но оказывается, ум у тебя такой же, как и у других женщин. Я уже позаботился о том, чтобы в случае гибели раджи в убийстве заподозрили министра, а Дарукарму считали исполнителем его воли. Все будут говорить, что виновник несчастья — Ракшас, которого обуяло властолюбие: это он вызвал раджу в совет, устроил подкоп из дома своего друга. А потом я посажу на трон твоего племянника Чандрагупту. Зачем тревожиться понапрасну?

Слова Чанакьи почти совсем успокоили Мурадеви, она испытывала радость при мысли, что ее желание скоро осуществится.

Было уже совсем поздно, когда Мурадеви простилась с Чанакьей.

 

МУРАДЕВИ В СМЯТЕНИИ

Когда Чанакья ушел, у Мурадеви было радостно на душе. «Теперь наконец свершится возмездие, — говорила она себе. — И раджа, этот убийца, бросивший меня в тюрьму, поплатится за все».

Но скоро радость сменилась смутной тревогой. До сих пор Мурадеви только жаждала отмщения, и ей казалось, что Чанакья — лучшее орудие для осуществления ее намерений. Постепенно брахман подчинил ее своей воле, она прониклась к нему почтением и считала, что он ниспослан ей свыше. Теперь же, когда час возмездия приближался, Мурадеви охватило непонятное беспокойство.

Она отправилась в спальню, легла и попыталась уснуть, но, несмотря на все усилия, сон не приходил и спокойствие не возвращалось.

Раджа по-прежнему спал. Мурадеви думала о предстоящем убийстве и повторяла себе, что, если бы Дханананд не поверил злым наветам и не погубил ее мальчика, ему бы теперь ничто не грозило, а вместо Сумальи царствовал бы ее сын.

Тут Мурадеви показалось, что раджа бормочет какие-то слова, и она стала прислушиваться.

— Не вспоминай прошлое, милая, — тихо простонал Дханананд. — Мальчика нашего… коронуем… Не гневайся на меня… Все сделаю для тебя… прости…

Он произнес что-то еще, но так невнятно, что Мурадеви не могла разобрать. Подобные речи приходилось слышать ей и раньше. Но сегодня эти слова прозвучали для нее совсем по-иному. Она вдруг осознала, что раджа глубоко привязан к ней, что он по-настоящему ее любит. Мурадеви овладели противоречивые чувства, она всеми силами старалась разобраться в них.

«Уловки, притворство, хитрость — все, на что я пускалась до сих пор, — думала она, — было необходимо. Но продолжать ли действовать дальше? Можно ли предать человека, который так любит меня?»

Мурадеви вскочила и в страхе стала озираться кругом. В душе ее было смятение. В доме царила тишина. Горел только один светильник. Пламя едва теплилось, лучи его почти не проникали сквозь наброшенное рукой Мурадеви покрывало: она с вечера позаботилась, чтобы свет не беспокоил раджу. В слабом, неверном свете колыхались огромные черные тени. Эта темнота внушала ей ужас. Человек — странное и непонятное существо. Но женщина — самое загадочное и непонятное. Ведь еще вчера Мурадеви горела жаждой мести, а теперь это казалось ей безумием и преступлением.

«Раджа не заслужил такого жестокого возмездия, — говорила она себе. — Отомстить нужно тем, кто оклеветал меня и помутил его разум. Дханананд погибнет? А ведь он виновен только в том, что женился на мне и у меня родился сын. Если его и можно осуждать, то лишь за то, что он поверил этим людям.

До чего я дошла! Неужели я подниму руку на своего мужа? Неужели сама разрушу свое счастье? — спрашивала себя Мурадеви. — Кому будет польза, если раджа погибнет и престол достанется моему племяннику? Во всех мирах я буду носить клеймо мужеубийцы. Господи, что мне теперь делать?»

Мурадеви была в полном отчаянии, но мысль о том, что с раджой ничего не должно случиться, крепла в ней. Правда, она не знала, какой найти выход, и страдала от этого.

Бывает, что человек долго готовится совершить преступление. Но когда дело доходит до решительных действий, он не может переступить последнюю черту и останавливается.

С Мурадеви произошло то же самое. Раньше мысль об убийстве казалась ей естественной, теперь же, когда можно было осуществить свой замысел, она искала способ спасти раджу.

Сначала Мурадеви подумала разбудить Дханананда и во всем ему признаться. Но тогда раджа мог бы снова посадить ее в тюрьму или даже казнить. Было еще одно средство — помешать радже в ближайшие дни выходить за пределы дома. Это представлялось Мурадеви легко осуществимым.

«Раджа любит меня, — думала она. — Я притворюсь больной или скажу, что мне приснился страшный сон и я боюсь беды. Он выполнит мою просьбу и останется».

Поначалу в этом ей виделся выход. Однако спокойствие было недолгим: ведь если Дханананд не пройдет под злополучной аркой, то в яму случайно свалится кто-нибудь другой, и тогда все обнаружится. Поэтому Мурадеви решила позвать Чанакью и обо всем с ним поговорить. Самое лучшее — совсем убрать западню. Но как убедить в этом Чанакью? Сможет ли он остановить приготовления? Удастся ли ему благополучно избежать последствий заговора?

Мурадеви не находила себе места, она не знала, что делать. Тут проснулся раджа и, увидев рядом Мурадеви, позвал ее. Мурадеви подошла и почтительно склонилась перед ним.

— Почему ты не спишь? — спросил раджа.

Мурадеви захотелось тут же все рассказать ему. Но внутренний голос говорил, что этого делать не следует. Ей казалось почти невероятным, что раджа пощадит ее, даже если она спасет ему жизнь.

— Я никак не могу уснуть сегодня, — ответила Мурадеви.

— Что с тобой? — сказал Дханананд. — Все, наверное, из-за того, что я собираюсь отлучиться?

— Да, поэтому сон не идет, — тихо проговорила Мурадеви. — Но почему все-таки вы должны идти?

— Что значит «должен»? — ответил раджа. — Однако лучше пойти, если я обещал.

— Я очень беспокоюсь, — сказала Мурадеви. — Мне кажется, что случится несчастье.

— Что за чудеса! — воскликнул Дханананд. — У тебя предчувствия… Да и мне приснился очень странный сон.

— Какой сон? Вы что-то говорили недавно, но я не расслышала.

— Должно быть, я говорил во сне, — рассмеялся раджа. — Ах, какой это был странный сон!

— Чем странный? — спросила Мурадеви. — Мне нельзя об этом узнать?

— Вот я и думаю, говорить или нет, — ответил раджа. — Мне хочется рассказать, но я не решаюсь.

— Уж лучше расскажите, — попросила Мурадеви. — Расскажите все.

— Но, может быть, ты после этого рассердишься? — проговорил Дханананд.

— Я рассержусь на вас? Зачем вы так говорите! — воскликнула Мурадеви.

— Нет, нет. Обязательно рассердишься, да еще и обидишься.

— Нет, не обижусь. Даю вам слово. Теперь согласны?

— Ну ладно. Слушай! Так вот, приснился мне очень странный сон.

— Это вы уже говорили. Что же это за сон?

— А если я не скажу и ты ничего не узнаешь, что тогда?

— Меня все время будет мучить беспокойство. Только и всего.

— Мне снилось, — начал раджа, — что мы с тобой идем по дремучему лесу. Кругом темно-темно.

— Боже мой, — проговорила Мурадеви. — В дремучем лесу… Совсем одни…

— Да, — сказал раджа, — совсем одни. И никого рядом, никого.

— Действительно странно! Ну а дальше? Что было дальше?

— А дальше… — проговорил раджа и запнулся. — Хорошо, раз ты настаиваешь, скажу. Однако…

— Продолжайте же. Скорее, скорее!

— Так вот, мы в лесу, — снова заговорил Дханананд. — Вдруг ты берешь у меня лук, и в этот миг из зарослей выскакивает огромный тигр. Он бьет хвостом, свирепо рычит и смотрит прямо на меня.

Мурадеви, которая внимательно слушала, при этих словах вздрогнула и придвинулась к мужу.

— О махараджа! — проговорила она. — Мне страшно.

— Но если ты боишься, зачем рассказывать?

— Когда вы рядом, мне не так страшно.

— Дальше случилось вот что: тигр приготовился к прыжку…

— Боже мой!

— Ведь это же только сон.

— Да, да, правда. Что же потом, махараджа?

— Я боюсь говорить. Не знаю, что скажешь, когда услышишь.

— Я ничего не скажу и…

— Когда тигр готов был прыгнуть, я попросил у тебя свой лук. Но ты не дала и пустилась бежать.

— Зачем говорить неправду? Разве могу я убежать от вас? Боже мой! Как хорошо, что это только сон. Вдруг вы подумаете так наяву!

— Я закричал, стал умолять тебя отдать лук. «Ни за что! — ответила ты. — Теперь вы узнаете, как тигр съел моего мальчика». Я весь похолодел и… проснулся.

Мурадеви отпрянула от раджи. Лицо ее было мертвенно-бледно.

 

НОВОЕ РЕШЕНИЕ

Рассказ раджи привел Мурадеви в ужас. У нее возникло подозрение, что Дханананд догадывается о ее предательстве и выдумал этот сон, чтобы испытать ее. Страх теснил ее грудь, она прерывисто дышала и готова была разрыдаться. Радже казалось, что он слышит, как стучит ее сердце, но причину волнения Мурадеви он истолковал по-своему.

— Милая Мурадеви, — сказал он, — как я тебя растревожил… А если бы это был не сон и настоящий тигр набросился на меня?

Вопрос раджи отвлек Мурадеви от ее мыслей.

— Я умерла бы на месте, — проговорила она. — Но, сын арьев, я так боюсь теперь, что вы поверите сну и покинете меня.

Она обняла раджу и заплакала.

— Дурочка, — сказал Дханананд, крепко прижимая ее к себе. — Неужели я настолько глуп, чтобы верить этому? Даже если бы я наяву такое увидел, и то не поверил бы.

— И у вас нет подозрений, мой повелитель? Я все спрашиваю потому, что однажды в жизни пережила такое горе и теперь совсем беззащитна. Кроме вас, у меня никого нет в этом мире.

— Зачем так плакать, дорогая? Разве я не сказал, что бесконечно люблю тебя? Я сделаю все, что ты хочешь. Говори!

— Что я хочу? — тихо спросила Мурадеви. — Я хочу, чтобы… О махараджа! Вы непременно хотите идти к себе во дворец?

— Не ты ли сказала при министре об этом? Я не хотел идти без твоего согласия. Но ведь ты не возражала? Правда?

— Да, я говорила, но…

— Что случится, если я пойду? — перебил ее раджа. — Почему бы мне и не пойти?

— Почему? — чуть слышно спросила Мурадеви.

Она колебалась, не признаться ли во всем, но сдержалась и на этот раз.

— Я просто не хочу, чтобы вы уходили, — сказала она. — Тогда я согласилась, но теперь мне кажется…

— Понял, понял! — засмеялся Дханананд. — Ты думаешь, что я могу не вернуться. Вы, женщины, все одинаковы. Боитесь, что стоит нам уйти куда-нибудь, как мы сразу о вас забудем. Так ведь?

— Не только это… — ответила, запинаясь, Мурадеви.

Ей хотелось упасть к ногам раджи и молить о прощении, но она вспомнила об опасности, которая грозит ей, если Дханананд узнает о заговоре. И Мурадеви стала думать, как помешать радже уйти.

— А что же еще? — спросил Дханананд, видя ее замешательство. — Почему ты не отвечаешь?

— Я не могу сказать, — прошептала Мурадеви. — Мне не хочется, чтобы вы уходили отсюда.

— Почему не можешь сказать? Не можешь или не хочешь? Но я и так знаю.

Раджа потрепал ее по щеке.

— Завтра я иду в совет. Вернусь — и все страхи твои пройдут, иначе нам от них не избавиться. Больше не будем говорить об этом. Скоро утро. Давай спать. И ты ложись.

Дханананд вскоре уснул. До рассвета оставалось еще несколько часов, однако Мурадеви не могла уснуть. Ею владела только одна мысль — как задержать раджу. Но она ничего не могла придумать. Мурадеви хотелось поделиться с кем-нибудь своими сомнениями и попросить совета, но она не знала, к кому обратиться. У нее были две преданные души, две служанки и подруги — Вриндамала и Суматика. На первую Мурадеви не слишком полагалась. Вриндамала была добра и отзывчива, но не очень сообразительна, и в той страшной игре, которую вела Мурадеви, от нее было бы мало пользы. Зато Суматике Мурадеви доверяла во всем. Та могла выполнить любое поручение и была полностью посвящена в замыслы своей хозяйки. Мурадеви решила, что за помощью нужно обратиться именно к ней. Махараджа крепко спал. Мурадеви вышла из спальни и направилась в комнату Суматики. В этот миг ей почудились чьи-то быстрые шаги. Она оглянулась — никого не было. Когда Мурадеви вошла, Суматика спокойно спала. Мурадеви окликнула ее, но та не просыпалась. Поднялась только рабыня, которая лежала рядом.

— Что прикажете, госпожа? — спросила она.

— Разбуди-ка Суматику! — приказала Мурадеви. — Спит как убитая!

Рабыня тряхнула Суматику за плечо. Та, не замечая Мурадеви, быстро поднялась.

— В чем дело, Сварналата? — с тревогой спросила она. — Зачем ты меня разбудила?

Тут Суматика увидела Мурадеви.

— Боже мой! — воскликнула она. — Простите меня. Я видела такой чудесный… Я вам нужна? Какое-нибудь поручение?

— Да. Я хочу тебе кое-что сказать. Выйди-ка, Сварналата, закрой дверь и не вздумай подслушивать. Сюда пока никто не должен входить. Если кто-нибудь придет, не впускай. Когда мы поговорим, я позову тебя. Ступай!

Рабыня вышла. Мурадеви опять охватили сомнения.

«Суматика все время поддерживала меня, — думала она. — Но если я скажу теперь, что мои намерения изменились, то это ей может и не понравиться. Как же тогда рассчитывать на ее помощь?

Нет, я не должна раскрывать своих карт, если хочу спасти жизнь раджи так, чтобы он ни о чем не узнал. Суматика может выступить против меня. И тогда…»

— Послушай, — сказала Мурадеви, — я не могу уснуть сегодня. Ты думаешь, наш план осуществится?.. А что будет с нами, если ничего не выйдет?

Суматика была умной женщиной и сразу поняла, что Мурадеви пришла не для того, чтобы сказать только это.

— Все кончится к нашему благу, я уверена, — сказала она. — Чанакья никогда не ошибается. Не беспокойтесь, ваш племянник получит престол.

— Тише, Суматика, — проговорила Мурадеви, закрывая рот своей подруге. — Об этом не нужно громко говорить. Теперь и у стен есть уши. Нам постоянно грозит опасность, и незачем рисковать понапрасну.

Тут Мурадеви опять начали мучить сомнения. Она подумала, что, в конце концов, помочь может только Суматика, и решилась.

— Что я буду делать, Суматика, — начала Мурадеви, — когда племянник получит царство? Я не вижу ничего плохого в том, чтобы наш раджа остался на троне. Мне хочется быть счастливой. Я долго сидела в тюрьме. У меня убили сына. Я ненавидела раджу и хотела ему отомстить. Но теперь я не могу этого сделать. Иди и скажи Чанакье, чтобы он вместе с Чандрагуптой бежал из города. Я приложу все силы, чтобы махараджа не выходил из моего дома. Но если он не послушает меня, я все ему расскажу и буду умолять о прощении. Помилует — хорошо, а нет — пусть наказывает как хочет. Я не дам убить его. Махараджа не виноват. Если, Суматика, ты хочешь спасти раджу и меня — помоги, посоветуй, а нет — я сделаю как сказала.

Слова Мурадеви привели Суматику в полное замешательство.

«Неужели это Мурадеви? Уж не сплю ли я?» — думала она.

— Что случилось? — спросила она. — Что с вами? Если хотите, я пойду к Чанакье и позову его.

— Иди, иди, — ответила Мурадеви. — Когда раджа все узнает, жизнь брахмана будет в опасности. Лучше предупредить его, сказать, чтобы он бежал отсюда. Иди же, не теряй времени, а то будет поздно.

Суматика поняла, что Чанакью нужно привести сейчас же. Она ушла и вскоре вернулась вместе с брахманом.

 

МУРАДЕВИ ОБРЕТАЕТ СЫНА

Суматика уже все рассказала Чанакье. По тому, как вела себя Мурадеви в последнее время, брахман догадывался, что назревает перелом, и был готов к неожиданностям. Он был наблюдательным человеком, хорошо изучил Мурадеви и знал, что на нее нельзя полагаться полностью. Чанакья давно обдумал, что предпринять, если Мурадеви начнет колебаться. Он был из тех, кто не успокаивается до тех пор, пока не доводит начатое дело до конца.

— Почему ты так поспешно вызвала меня? — спросил брахман, увидя Мурадеви. — Ты, должно быть, боишься, что замысел наш сорвется? Скажи, я прав?

— Нет, мудрый Чанакья, — ответила Мурадеви, — все может сойти благополучно. Но мне теперь кажется, что не следует совершать убийства. Вот потому я и позвала вас. Отмените все приготовления, уберите западню — иначе я постараюсь сделать так, что махараджа сегодня не выйдет из моего дома. Если он не послушает меня, я все расскажу о заговоре. Вы же с Чандрагуптой бегите немедля: мне придется действовать против вас.

— Ты выбрала очень удачный момент, чтобы изменить план, госпожа, — рассмеялся Чанакья. — Я всего лишь брахман, который молится и приносит жертвы богам, и ты сама втянула меня в эту затею. Я привел Чандрагупту в Магадху для того, чтобы ты могла сдержать свою клятву. И твой племянник получит царство. На его пути уже нет препятствий. Что же я скажу ему теперь?

— Говорите тише, — остановила его Мурадеви, — нас могут подслушать. Подумайте, что будет, если кто-нибудь донесет радже. Лучше спасайте себя и Чандрагупту, бегите из Паталипутры. Еще не поздно. А я уже все решила: попробую задержать махараджу здесь. Если не получится — расскажу ему все начистоту. Но убить его не позволю!

— Не позволишь? — проговорил Чанакья, наклоняясь к Мурадеви. — Но зато убьешь своего родного сына?

— Родного сына?! Я?! — воскликнула та в изумлении. — Какой сын? Да что вы такое говорите?

— Ты ведь поклялась, — продолжал Чанакья, — отомстить убийце и оскорбителю и посадить на престол родственника. А теперь ты нарушаешь клятву и сама хочешь убить своего сына!

— Вы сошли с ума! Все время твердите, что я хочу убить своего сына. Что это значит? Может, думаете, что я беременна? И раджа приговорит меня к смерти, когда узнает о заговоре? Так знайте — я не жду ребенка!

— Я-то, госпожа, знаю все. А вот ты до сих пор ни о чем не догадываешься. Раджа тогда приказал убить твоего сына, но из этого ничего не вышло. Теперь же ты сама делаешь все, чтобы погубить его.

Мурадеви молча смотрела на брахмана. От изумления она не могла вымолвить ни слова. Это и нужно было Чанакье.

— Я не хочу больше скрывать от тебя, госпожа, — сказал он. — Не буду мучить тебя понапрасну. Я давно хотел открыть тебе тайну. Но случай представился только сегодня. Твой сын жив!

— Жив мой сын! — закричала Мурадеви. Все поплыло у нее перед глазами.

— Да, — сказал Чанакья с улыбкой, — он жив.

— Уж не смеетесь ли вы надо мной? — спросила Мурадеви.

— Сейчас не время смеяться, — ответил Чанакья. — К тому же шутить над ближним противно моей природе.

— Так, значит, тогда моего мальчика не убили?

— Нет, он остался жив. И я готов доказать тебе это.

Мурадеви словно окаменела. Слова Чанакьи, казалось, не доходили до ее сознания.

— Где он теперь? — тихо проговорила она наконец.

— Сейчас он в городе, совсем неподалеку отсюда, — ответил брахман.

— Так вы говорите, он не умер? Он в Паталипутре? Не мучайте меня, Чанакья. Расскажите все.

— Что рассказывать? Разве ты еще ни о чем не догадалась?

— Кажется, догадываюсь. Но не знаю, так ли это.

— Понять тебе поможет сердце.

— До сих пор оно не помогло.

— Сердце не поможет, если не обращаться к нему за помощью.

— Значит, Чандрагупта — мой сын? Вы не обманываете меня, Чанакья? Может, вы это выдумали, чтобы сделать меня орудием в своих руках? Чандрагупта действительно мой сын?

— Да, — ответил Чанакья, — Чандрагупта — твой сын, который мог быть сейчас царем в Паталипутре. Разве ты не замечала, как вы похожи? Неужели при виде его в тебе не заговорило материнское чувство? Раньше ты ведь часто расспрашивала меня о нем. Тогда я сказал, что это твой племянник. Я сделал так для того, чтобы никто не удивлялся, видя ваше сходство. Но я никогда не думал, что ты можешь поверить в мою выдумку. Мне хотелось открыть тебе все, как только у тебя возникнут подозрения. Но ты как будто бы не сомневалась.

Мурадеви почти не слушала Чанакью.

«Правда ли все это? — думала она. — Неужели Чандрагупта — мой сын? А вдруг брахман просто хочет, чтобы я отказалась от своих намерений и помогла ему?»

— Вы говорите, что это мой сын, — сказала она. — Но где доказательства?

— Тебе мало вашего сходства?

— О, это еще не доказательство. Может быть, есть что-нибудь более убедительное?

— Разве сейчас время препираться впустую? — строго спросил Чанакья.

— Неужели вы не понимаете, что мне необходимо знать точно?

— Ну, раз так, изволь. Это доказательство было у младенца на запястье.

Тут Чанакья вынул браслет и показал его Мурадеви.

— Ребенка бросили в лесу в Гималаях, и в одну из лунных ночей его нашли пастухи, — сказал он. — Они-то и назвали мальчика Чандрагуптой.

Как только Мурадеви увидела браслет, все ее сомнения рассеялись. От удивления и радости она не могла произнести ни слова. Чанакья решил не беспокоить ее некоторое время, оставить наедине со своими мыслями.

— После того как ты сказал, что Чандрагупта — мой сын… — произнесла Мурадеви.

— Что значит «сказал»? Разве я не убедил тебя?

— Ну хорошо, убедил. Но что мне теперь делать? Позволить радже уйти? И пусть его убьют?

— Как — что делать? Если хочешь, чтобы твой сын стал царем, молчи. В тот раз его не убили. А если ты расскажешь все радже, его убьют теперь. Ты говоришь, чтобы я бежал вместе с Чандрагуптой. Но этого не будет. Я поклялся посадить его на престол Нандов или погибнуть и должен сдержать свою клятву. Если же ты меня выдашь, раджа убьет и меня, и Чандрагупту. Подумай о своем сыне! В твоей власти погубить его или сделать царем. Пойми, если ты будешь молчать, он получит трон. Если нет — он погибнет. Я ухожу, а ты сама решай, что делать.

И Чанакья быстро удалился. Он был уверен, что его слова произвели должное впечатление и Мурадеви ради спасения своего сына будет молчать.

Между тем Мурадеви пребывала в мучительном раздумье.

«Чандрагупта — мой сын, он может немедленно получить царство, — говорила она себе. — Но необходимо спасти раджу. Ему надо все рассказать и положиться на его доброту. Другого выхода нет». И снова возвращалась к началу: «Я должна помешать ему уйти. Ах, что делать, если это не удастся?»

Мурадеви казалось, что она сходит с ума. Из этого круговорота мыслей ее вывел голос Дханананда.

Раджа проснулся, когда уже наступил день. Он удивился, что Мурадеви, судя по всему, давно встала, хотя ночью спала очень мало.

— Все волнуешься, не спишь, — сказал Дханананд. — Все думаешь, что я не вернусь.

— Махараджа, не выходите сегодня из дому, — проговорила Мурадеви. — Подождите до завтрашнего дня.

— Почему? Не вижу причины. Помоги мне собраться. Я ухожу. Ракшас, наверное, все уже приготовил.

— Повелитель, мне страшно. Смотрите — у меня дергается правый глаз. Это дурная примета.

— Вечером твой страх пройдет, — улыбнулся раджа. — Я вернусь, и твои опасения исчезнут.

 

СУПРУГ ИЛИ СЫН?

Как ни старалась Мурадеви под разными предлогами задержать раджу, как ни просила его, чтобы он изменил свое намерение и не ходил в совет, Дханананд ничего не хотел слушать.

— Хватит об этом, — сказал он. — Мой выход из дома — единственный способ покончить с твоими страхами. Хочешь — поезжай со мной. Сядешь на слона. Когда ты будешь рядом, никто не посмеет украсть мое сердце. Так едешь? Сейчас велю начать приготовления.

Раджа шутил, но Мурадеви поняла, что дело проиграно. В таком состоянии она была не в силах ответить шуткой. Голова у нее кружилась.

«Если я ничего не скажу, — думала Мурадеви, — мой сын получит царство. Но великий грех убийства мужа падет на мою голову, и я пойду в ад. Я все время буду надеть перед собой мертвого раджу, и не будет у меня радости. Сознание греха день и ночь станет мучить меня. Нет, я не должна молчать! Нужно все рассказать мужу. В конце концов, что он сделает со мной? Бросит в тюрьму? К тюрьме я привыкла… Прикажет убить? То или другое — не все ли равно! А мой мальчик? Что станет с моим сыном, которого я считала погибшим и обрела через столько лет? Чанакья будет негодовать, что именно я расстроила заговор. Он все расскажет Дханананду, и раджа убьет и Чандрагупту. Ведь приближенные будут говорить, что все случилось потому, что тогда не был убит этот мальчишка, который, мол, к тому же скорее всего и не сын раджи. Кто знает, как поступит после этого Дханананд? Он и мысли не допустит, что Чандрагупта — его сын. Что же делать? Самой убить своего сына? Быть виновницей его гибели?»

Этого Мурадеви не могла допустить. Она хотела спасти обоих. Мурадеви понимала, что теперь, когда ее сын жив, она сможет позаботиться о том, чтобы трон достался ему, а не Сумалье. Только сейчас ей стало ясно, как слепо она повиновалась во всем брахману.

«Теперь, — говорила себе Мурадеви, — если Чанакья что-нибудь заподозрит, то, не думая о своей безопасности, погубит меня и моего сына. Он брахман, и Дханананд, может быть, не убьет его. Я женщина, и мне, возможно, раджа сохранит жизнь. Но никто не простит сына, который хочет убить отца ради захвата трона».

Мурадеви содрогалась в ужасе, думая о том, что Чандрагупте грозит смертельная опасность.

«Если раджа останется жив, — повторяла она, — погибнет сын. Но этого нельзя допустить. Что же делать? Значит, погубить мужа? Нет, не бывать этому!»

Мурадеви казалось, что она сходит с ума. Она прислуживала радже, но так рассеянно, что Дханананд, конечно, заметил это.

«Все оттого, — думал он, — что я не послушал ее. Но вечером, когда я вернусь, от ее тоски не останется и следа».

И раджа сделал вид, что ничего не замечает. Тут Мурадеви решила в последний раз попытаться его удержать. Сложив руки, со слезами на глазах она обратилась к мужу:

— Умоляю вас, не покидайте меня сегодня, повелитель!

— Не будем говорить об этом, — твердо сказал Дханананд.

Видя, что просьбы ни к чему не ведут, Мурадеви решила все открыть ему.

— Махараджа, — проговорила она, опускаясь на колени, — вы не слушаете меня, но позвольте мне в последний раз…

Однако решению Мурадеви не суждено было осуществиться. В этот миг до нее донеслись приветственные клики. «Да сопутствует победа махарадже!», «Да здравствует махараджа!» — кричало множество голосов. Мурадеви подняла голову и увидела нескольких юношей и министра Ракшаса, которые радостно и почтительно приветствовали раджу. Среди них находились Сумалья и Чандрагупта. Это была первая встреча Мурадеви и Чандрагупты после того, как она узнала, что он ее сын. Она почувствовала безграничную нежность к этому прекрасному, гордому юноше, почти мальчику, и всем своим существом потянулась к нему.

«Да, это мой сын», — прошептала Мурадеви, словно заново открывая его необычайное сходство с собой. И, увидев новыми глазами живым и здоровым того, кого она считала давно умершим, Мурадеви подумала, что Чандрагупта должен получить принадлежащее ему по праву. Как только взгляд ее упал на Сумалью, ее охватила ненависть к этому юноше.

«Раджа мог бы воспитать моего сына так же, как и этого, — подумала она. — Если бы он не поверил Ракшасу и не приказал убить моего мальчика, сейчас все было бы по-другому. Но теперь пусть раджа погибнет и царство получит мой сын — это воля Всевышнего. Я не должна становиться ему поперек дороги. Пусть случится то, что должно случиться».

Приди Сумалья и Ракшас немного позже, Мурадеви все рассказала бы радже. Но едва она увидела этих двоих, в ней заговорила ненависть, и она изменила свое решение. Мурадеви была особенно рассержена тем, что Сумалья и Ракшас застали ее стоящей перед раджей на коленях.

— Повелитель, — сказала Мурадеви поднимаясь, — они пришли за вами. Я ухожу. Да поможет вам всевышний быть мудрым в решениях. Возвращайтесь скорее.

Она вышла. Проходя мимо сына, Мурадеви с любовью посмотрела на него.

Между тем все было готово к церемонии выезда раджи. Слон, на котором должен был ехать Дханананд, уже ждал его. Раджа вышел в сопровождении слуг на улицу и уселся на роскошное, покрытое коврами сиденье на спине слона. Затрубили трубы, заиграли рожки, забили барабаны — и процессия тронулась.

На ветру трепетали флаги. По правую руку раджи на другом слоне восседал молодой царь. А слева тоже на слоне ехал министр. Семь других сыновей Дханананда были на лошадях. Чандрагупта же ехал один впереди царя, вслед за музыкантами, которые открывали шествие. Солдаты окружили слонов раджи и его сына и оттесняли толпу.

Мурадеви жила довольно далеко от главного дворца. Когда ее лишили свободы, она по приказу раджи должна была находиться в этом доме. И после освобождения Мурадеви настояла на том, чтобы остаться здесь.

Итак, шествие направлялось к царскому дворцу. Воздух был напоен пьянящим ароматом. Тут и там возвышались арки из ветвей и листьев, висели гирлянды цветов, и процессия медленно двигалась под ними. Из окон домов на раджу и его сыновей сыпался цветочный дождь. Можно было подумать, что в Паталипутре давно не видели царского выезда или видят его впервые.

Вдруг перед процессией появился несущийся во весь опор всадник. В толпе стали спрашивать, кто это и почему он так спешит. Всадник между тем подъехал поближе к слону, на котором сидел Ракшас, наколол на копье какой-то лист и протянул его министру. Ракшас взял записку, быстро прочел, и его лицо выразило крайнее удивление. Раджа в это время был чем-то занят и не обратил внимания на министра. Ракшас почувствовал облегчение: значит, Дханананд ничего не заметил. Министр посмотрел на раджу и медленно подъехал к нему.

— Махараджа! — сказал он. — Я должен отлучиться. Поеду другой дорогой прямо в совет: нужно кое-что подготовить.

Не дожидаясь ответа, министр повернул своего слона.

Дханананд не придал этому никакого значения. Его внимание было поглощено молодыми женщинами, которые бросали ему цветы. Тем временем процессия подошла к тому месту, где была сделана яма. Чандрагупта на мгновение задержался перед роковым местом и, заметив условный знак, направил лошадь так, чтобы избежать опасности.

Мурадеви, видя, что процессия двинулась, снова начала мучиться сомнениями. «Какая низость, — думала она, — что я позволяю убить мужа ради того, чтобы сын получил царство. Я хочу видеть Чандрагупту царем — и убиваю свое счастье. Но еще можно предупредить раджу, еще можно спасти его. Суматика… нет, не послушается…»

Мурадеви позвала Вриндамалу и приказала приготовить носилки. Та удивилась и вопросительно посмотрела на свою госпожу. Мурадеви бросилась к служанке.

— Вы думаете, что я собственными руками убью своего мужа? — воскликнула она, не владея собой. — Иди, иди. Не мешкай. Если мы не догоним раджу — все пропало. Ступай!

Вриндамала побежала. Через несколько минут все было готово. Усевшись в носилки, Мурадеви приказала носильщикам догнать процессию. Носильщики шли быстро, но она все время торопила их.

— Скорее! — кричала Мурадеви. — Пошевеливайтесь!

И тут до нее донесся страшный крик.

 

ЗЛОДЕЯНИЕ СОВЕРШЕНО

Мурадеви до сих пор думала догнать раджу и спасти его, но теперь потеряла всякую надежду.

«Все погибло, — в отчаянии сказала она себе. — У меня было время предотвратить несчастье, но я не сделала этого. На что же я надеюсь теперь, в последний момент?»

В голове у нее помутилось. Ей хотелось убить себя, но мысли путались, она не могла прийти ни к какому решению. Носильщики продолжали двигаться вперед, и вдруг Мурадеви услышала, как толпа закричала: «Да здравствует министр! Да здравствует Ракшас!»

Удивленная Мурадеви стала прислушиваться. Ее удивление сменилось радостью.

«Так, значит, — говорила она себе, — Ракшас разоблачил коварного Чанакью и спас раджу. Будь благословен Ракшас! Я возненавидела Дханананда и хотела его смерти, но ты спас ему жизнь. Теперь я должна понести кару. Я искуплю вину своей жизнью, и мне простятся все грехи».

Носильщики, которых она больше не подгоняла, замедлили шаг. Издали все доносился многоголосый шум и приветственные крики в честь Ракшаса. Носилки двинулись быстрее, и тут Мурадеви увидела людей, с воплями бегущих навстречу. Толпа неслась прямо на них и чуть не сбила носильщиков с ног. Еще немного — и носилки опрокинулись бы, но, к счастью, носильщики удержали свою ношу. Они опустили носилки на землю и встали вокруг, чтобы защитить их от бегущих мимо людей. Дальше идти было невозможно — огромная толпа двигалась сплошным потоком.

Толчок отвлек Мурадеви от ее мыслей. Она хотела спросить, в чем причина остановки, но тут подошел один носильщик.

— Дальше идти нельзя, госпожа, — сказал он. — Это не толпа, а море. Оно смоет нас. Никто не знает, что случилось. Одни проклинают Ракшаса, другие кричат о каком-то страшном несчастье. Ничего нельзя понять. Прикажите — я пойду и узнаю, в чем дело.

Слова носильщика удивили Мурадеви. «Если говорят о несчастье, значит, Чанакья добился своего, — думала она. — Но что означали те приветствия?»

— Иди и узнай, — приказала Мурадеви носильщику. — Дальше мы пока не пойдем. Остальные пусть останутся со мной, будут охранять меня.

Ее охватило страшное беспокойство. Спустя некоторое время, встревоженная тем, что носильщик не возвращается, Мурадеви позвала второго и приказала ему отправиться на поиски и заодно узнать, что происходит.

— Он сейчас придет, госпожа. Не беспокойтесь о нем, — сказал тот.

Но Мурадеви не слушала его.

— Все равно иди, — повторила она.

— Вы, двое, охраняйте носилки! — бросил носильщик оставшимся и ушел.

Мурадеви была не в силах сдерживать тревогу. Прошло всего несколько минут с тех пор, как ушел второй носильщик, но она уже обратилась с вопросом к двум оставшимся:

— Вернулся кто-нибудь? Если никто сейчас не явится, я сама пойду. А вы двое будете охранять меня и поведете через эту толпу. Посмотрите, может быть, это они. Постойте, я сейчас выйду.

Мурадеви быстро вышла из паланкина и решительно приблизилась к носильщикам.

— Вам лучше остаться на месте, госпожа, — сказал один из них. — Вы привыкли ходить только дома по коврам. Как же вы пойдете через эту толпу? Ведь они несутся, словно их гонит ураган. Да и куда идти? Позвольте нам все самим разузнать.

— Я пройду и не через такую толпу, — ответила Мурадеви. — Вы только будьте рядом.

Мурадеви бросилась вперед. Страшные мысли кружились у нее в голове, ужас и отчаяние сжимали сердце. Но Мурадеви упорно шла вперед с какой-то мрачной решимостью. Носильщики изо всех сил старались уберечь ее от толчков и ударов обезумевшей толпы. Но, увы, это им не всегда удавалось. В другое время люди, завидев Мурадеви, сами расступились бы, чтобы дать ей дорогу. Сейчас же они будто ослепли. Их крики были исполнены смятения и страха. Людской поток с неистовой силой несся вперед, словно подгоняемый смертельной опасностью. Мурадеви, пробирающаяся в сопровождении только Двух слуг, не выделялась в толпе, ее не замечали.

— Махарани, — взмолились носильщики, — сил нет идти дальше! Не вернуться ли назад?

Но Мурадеви не согласилась. «Если Дханананд погиб в западне, — думала она, — я сама брошусь туда».

— Не оставляйте меня, — попросила она носильщиков. — Отведите ко дворцу. Вы не пожалеете, вас щедро наградят.

Обещанная награда и любопытство сделали свое дело: слуги согласились сопровождать Мурадеви дальше. Они пошли рядом с ней и, без устали работая локтями, довели ее наконец до дворца.

Перед Мурадеви возникло страшное зрелище: на дне огромной ямы грудой лежали тела, залитые кровью. Вокруг стояли стражники, некоторые из них криками и угрозами отгоняли собравшихся. Мурадеви замерла от леденящего ужаса, в глазах у нее потемнело. Потом она вся задрожала и почувствовала, что сознание вот-вот покинет ее. В этот момент к Мурадеви сзади приблизился какой-то человек.

— Женщины не должны смотреть на подобные вещи, — услышала она шепот. — Ты очень смела, госпожа. Сама пришла поглядеть, как удалась затея. Смотри же! Свершилось все, чего ты хотела. Но это считают делом рук Ракшаса. Он исчез очень своевременно, когда свита раджи подходила к яме. А теперь поспеши уйти отсюда. Я тоже больше здесь не останусь.

Лицо Мурадеви было закрыто покрывалом, но Чанакья (а это был он) узнал ее. Для него появление Мурадеви не было неожиданностью. Брахман предвидел, что она придет сюда. Он подошел к Мурадеви вплотную и сделал знак солдатам, чтобы те оттеснили людей, которые находились поблизости. Чанакья говорил очень тихо, но Мурадеви сразу узнала его голос. Ее охватил гнев. Не в силах сдержать себя, она резко повернулась к брахману.

— Злодей! — воскликнула она. — Ты заставил меня совершить то, чего не сделала бы ни одна дочь арьев. Лучше бы мне с сыном раньше умереть. Но я всем расскажу правду и сама брошусь в эту яму. А с тобой и моим сыном, которого ты подчинил себе, поступят так, как вы того заслуживаете. Если он понесет кару, то простится ему тот грех, что я навлекла на него.

Мурадеви отбросила с лица покрывало.

— Слушайте, люди! — закричала она. — В этом злодействе Ракшас не…

Но тут один из солдат, то ли по знаку Чанакьи, то ли сам заподозрив что-то неладное, подошел к Мурадеви, намереваясь ее оттеснить. И в это время Мурадеви увидела, что к ней из толпы, оглядываясь на Чанакью, бегут несколько бхилов.

«Если они меня схватят — все погибло, — подумала она. — С Чанакьей бороться бесполезно. Он все равно победит, снова околдует меня. Только бы искупить… Скорее, скорее…»

И Мурадеви бросилась к краю ямы.

— Подлый Чанакья! — закричала она. — В будущей жизни ты станешь злым демоном. А я умираю как сати!

С этими словами Мурадеви прыгнула вниз. Яма была глубокая, и по приказу Чанакьи там находились его люди, чтобы добить тех, кто свалился в нее. Но убивать Мурадеви не было необходимости. Судьба сжалилась над ней: она лежала на дне ямы застывшая и недвижимая.

Читатель уже знает, каким образом министр Ракшас покинул Дханананда и его свиту. В письме, поднесенном на кончике копья, говорилось, что город окружен войсками Парватешвара. Прочтя послание, Ракшас решил немедленно действовать. Уверенный, что теперь раджа благополучно доедет до места, министр отправился узнать, когда и при каких обстоятельствах у стен Паталипутры появился Парватешвар. Вскоре после того как Ракшас скрылся из виду, шествие подошло к краю замаскированной ямы, вырытой около дворцовых ворот. Те, кто ехал впереди, рухнули вниз. Вместе с двумя слонами в яму упали все Нанды. Горцы Чанакьи, которые прятались в яме, зарубили раджу и его сыновей мечами и закричали, как им было приказано: «Да здравствует министр Ракшас!». Другие заранее наученные люди подхватили этот клич. Потрясенная толпа решила, что министр имеет прямое отношение к случившемуся. А те, кто знал, что раджа покинул дом Мурадеви по настоянию Ракшаса, были полностью убеждены в виновности министра.

Этого как раз и добивался Чанакья. Именно он послал Ракшасу письмо с сообщением об осаде. Брахман намеревался сделать так, чтобы все думали, будто министр уничтожил Нандов и теперь готов отдать Паталипутру Парватешвару. Осада города, таким образом, тоже должна была выглядеть как заговор Ракшаса. По замыслу Чанакьи защитником Магадхи должен был явиться Чандрагупта, которому отводилась роль победителя Парватешвара, спасителя чести рода Нандов.

Впервые имя юноши привлекло внимание народа, когда еще один отряд переодетых горцев с криками: «Победа царевичу Чандрагупте!» — кинулся в яму, чтобы ранить для виду двух-трех исполнителей убийства и помочь бежать остальным.

 

ПЛЕНЕНИЕ ПАРВАТЕШВАРА

Когда Парватешвар получил первое письмо с печатью министра, оно не вызвало у него ни малейшего подозрения. Этот человек мечтал о троне Магадхи и готов был использовать любую возможность для захвата власти.

Парватешвар был самым могущественным из тех правителей, которых Александр Македонский после вторжения в Индию сделал своими вассалами. Правители Паталипутры не скрывали своей вражды к Парватешвару, как сатрапу греков, и считали его варваром, так же как и самих завоевателей. Нанды гордились тем, что они сохранили независимость, в то время как другие покорились грекам. В свою очередь, Парватешвар тоже ненавидел правителей Магадхи и завидовал им. Он готов был при первом удобном случае мстить гордым противникам. Поэтому вполне понятна та радость, которую испытывал Парватешвар после получения письма от Ракшаса. Он прекрасно понимал, что если сам министр переходит на его сторону, то победа обеспечена. Парватешвар ответил согласием. Вскоре пришло еще одно письмо, в котором, между прочим, было сказано:

«В назначенный день вам нужно подойти к Паталипутре с небольшим войском и окружить ее. В большой армии нет необходимости. Когда вы войдете в пределы Магадхи, население будет обеспокоено, но всем следует говорить, что вы пришли по приглашению раджи Дханананда и пробудете в Паталипутре несколько дней. Если войско будет небольшое и к тому же не причинит вреда населению, никто ничего не заподозрит. Моя армия в полной готовности. Военачальник Бхагураян на моей стороне. Я хочу, чтобы вы взошли на трон Магадхи. Сейчас династия Нандов может быть уничтожена одним ударом. Если вы упустите этот случай, то останетесь ни с чем, а я погибну. Я готов оказать вам всемерную помощь. Вас будут прославлять, как освободителя Магадхи от власти Дханананда, и вы станете императором».

Парватешвар, который уже мнил себя царем Магадхи, пришел в восторг и без всяких колебаний решил действовать. К тому же на размышления у него не было времени. Парватешвар уверил себя в том, что медлить нельзя, что сейчас нужно только одно — быть решительным. И он выступил с небольшим войском. Оно уже шло на Паталипутру, а населению говорили, что Дханананд пригласил Парватешвара на дружескую встречу. Солдаты не выказывали враждебности, и ни у кого не возникло никаких подозрений. Войско Парватешвара двигалось быстро, не встречая преград.

Парватешвар подошел к стенам Паталипутры, осадил ее и стал ждать, когда перед ним откроют городские ворота и встретят его как победителя. Парватешвар был уверен, что и Ракшас, и Бхагураян со своей армией помогут ему захватить власть. Но надеждам этим не суждено было осуществиться.

Вскоре после начала осады войско Парватешвара было атаковано со стен города. Греческий вассал и его военачальники пришли в крайнее замешательство, когда на них посыпался град стрел. Парватешвар пытался понять действия тех, кого он недавно считал своими союзниками. Чем больше думал Парватешвар, тем больше упрекал себя за доверчивость.

«Преданность Ракшаса своему господину всем известна, — говорил он себе. — Мог ли министр оказаться изменником? Да и письма были получены при довольно странных обстоятельствах. Либо письма были подложные, либо Ракшас пустился на дьявольскую хитрость, чтобы заманить и погубить меня, опаснейшего врага Нандов. Нужно было послать шпионов и все разузнать. Почему я не сделал этого? Почему поверил в подлинность этих писем? Почему отбросил все подозрения и бросился вперед очертя голову? Что ж, я сам виноват во всем…»

Больше всего Парватешвар сожалел о том, что пришел с небольшим войском. Ведь если бы он думал, что будет воевать с могущественной Магадхой, а не надеялся на легкую победу, то подготовился бы к походу иначе.

Между тем осажденные яростно оборонялись, и в рядах войска Парватешвара начался ропот. Однако Парватешвар все еще надеялся на то, что произошло какое-то недоразумение, и пытался уверить в этом своих приближенных. Но упорство оборонявшихся не ослабевало, и наконец войско начало отходить. А стоит хотя бы нескольким солдатам показать спину противнику, как сразу исход всего сражения ставится под угрозу. Так случилось и с войском Парватешвара. Как только его солдаты начали отступать, распахнулись городские ворота и армия Бхагураяна бросилась на неприятеля. Впереди всех на огромном слоне мчался Чандрагупта. Лицо его сияло восторгом битвы. Могучее животное, поднимая тучи пыли, врезалось в толпу бегущих людей. Солдаты, воодушевленные своим предводителем, стремительно преследовали отступающего врага. Поражение Парватешвара было полным. Большая часть его воинов попала в плен, однако сам он был пока еще на свободе. Чандрагупта хотел во что бы то ни стало захватить вассала греков. Передав Бхагураяну командование войском, отважный юноша с небольшим отрядом бросился в погоню за Парватешваром.

— Если схватишь его, — сказал Чанакья Чандрагупте, когда тот садился на слона, — считай, что ты на троне. Без него не показывайся мне на глаза.

Чанакья хорошо понимал, что успех дела во многом зависит от того, останется Парватешвар на свободе или нет.

«Чандрагупту еще очень мало знают, — давно решил Чанакья, — сразу занять престол ему будет трудно. Народу Магадхи нужен герой. И Чандрагупта может им стать. Он должен сыграть роль освободителя страны от злейшего врага».

Чандрагупта настиг Парватешвара у самой границы Магадхи и после короткого, но ожесточенного сражения взял его в плен. Парватешвар предлагал большой выкуп и говорил об условиях мира, но Чандрагупта не соглашался отпустить его. Ведь это был лучший подарок любимому учителю. Вассал греков должен был предстать перед народом Магадхи как убийца Нандов и, согласно обычаю, пройти через весь город с другими пленными во время победного шествия Чандрагупты. Поэтому о выкупе или заключении мира не могло быть и речи. Под охраной солдат пленники направились в Паталипутру.

Теперь у Парватешвара было достаточно времени, чтобы понять то, что с ним произошло. Двух человек считал он причиной своего поражения: самого себя и Ракшаса. Парватешвар проклинал свою слепую алчность и коварство того, кто был для него образцом верности и чести, кого он ненавидел и уважал, считая неспособным на коварство и обман.

Парватешвар, как и Ракшас, был политиком и пытался разгадать цель министра в его игре. Однако попытки разобраться в этом ни к чему не приводили. И тут Парватешвар решил спросить обо всем Чандрагупту. Ведь сам он теперь был всего-навсего пленным и не угрожал безопасности Магадхи, поэтому многие тайны потеряли свое значение. Но Чандрагупта резко ответил, что не знает намерений Ракшаса и что действия министра касаются только его самого. Юноша решил скрыть правду от пленника, иначе пришлось бы сказать, что Ракшас здесь ни при чем и что Парватешвар стал жертвой хитрости другого человека. Но Чандрагупта не хотел говорить об истинном виновнике событий.

Чандрагупта испытывал к Чанакье сложные чувства. С одной стороны, он был признателен брахману за все, что тот для него сделал. Ведь Чанакья заменил ему отца и мать, а теперь стремился сделать царем Магадхи. Однако средства, которыми пользовался брахман для достижения своих целей, были не по душе Чандрагупте. И он чувствовал то, что чувствует сын, которому не нравятся поступки отца, но который не решается открыто сказать об этом из уважения к нему. Чандрагупта решил, что не его дело разбирать, что хорошо и что плохо в его приемном отце. Он считал своим долгом повиноваться Чанакье и всегда поступать так, как тот говорил ему. Чанакья приказывал — Чандрагупта исполнял приказания.

Брахман с беспокойством и нетерпением ожидал исхода погони за Парватешваром. И, когда пришло долгожданное сообщение, Чанакья был безмерно счастлив. Он немедленно начал готовиться к торжественной встрече победителя, придавая этой церемонии огромное значение для прихода Чандрагупты к власти.

В Паталипутре шли приготовления к встрече юного царевича. В городе было необычайно оживленно, всюду были видны взволнованные лица, тут и там собирались возбужденные толпы. По приказанию Чанакьи на всех улицах и площадях глашатаи объявляли народу о приближении победоносного войска и пленении Парватешвара. В специальных указах говорилось о том, что Паталипутра обязана своим спасением только Чандрагупте, который в самый тяжелый момент, когда махараджа был мертв, а осажденный город находился под угрозой захвата, один с небольшим отрядом выступил против неприятеля и обратил его в бегство. Глашатаи кричали, что Парватешвар понесет жестокое наказание и что махараджа Чандрагупта хочет расследовать, кто в городе был заодно с врагом Магадхи и убил раджу Дханананда. Они призывали народ приветствовать мужественного царевича, отомстившего за смерть Нандов.

Праздничная суматоха усиливалась. Дома и улицы украшались гирляндами. Чанакья приказал воздвигнуть в некоторых местах столбы победы, которые устанавливались в особо торжественных случаях. Но люди подражают друг другу, и вскоре шесты и столбы стояли по всему городу.

 

ПРОЗРЕНИЕ РАКШАСА

А мы вернемся к тому моменту, когда процессия во главе с раджой двигалась ко дворцу.

Ракшас был удивлен и обеспокоен тем, что говорилось в письме, которое ему вручил гонец. Он не мог понять, каким образом Парватешвар смог подойти к городу, а всеведущий министр, то есть он сам, ничего не знал об этом. Удивленный и встревоженный, Ракшас поспешил выяснить, что происходит. И тут ему сообщили, что армия находится в боевой готовности и может нанести удар Парватешвару. Это успокоило министра. «Хорошо, что Бхагураян сделал все сам», — подумал он.

Военачальника в расположении войск не было, и Ракшас послал за его помощником. Но тот ответил через посыльного, что не может покинуть своего поста, ибо распоряжения Бхагураяна могут прийти в любую минуту. Министр очень удивился, но решил, что произошла какая-то ошибка и помощник просто не знает, кто вызывает его. Ракшас снова послал за ним. Но и на этот раз помощник Бхагураяна не явился. Министр рассердился не на шутку. Он не мог себе представить, чтобы в Паталипутре кто-либо посмел выказать ему такое неповиновение. Разгневанный Ракшас сам отправился к помощнику Бхагураяна.

— Ты непочтителен со мной, — сказал он сурово. — Но сейчас речь не об этом. Парватешвар подошел к Паталипутре. Немедленно выступай и заставь неприятеля отступить.

— Командующий у нас Бхагураян, — ответил тот спокойно. — Приказано выполнять только его распоряжения. Поэтому без его ведома ни один солдат не сдвинется с места.

Ракшас был в замешательстве, он не поверил своим ушам.

— Ты как будто не видишь, с кем говоришь! — сказал министр гневно.

В ответ помощник только улыбнулся. Теперь Ракшас совсем растерялся. Он хотел еще что-то сказать, как вдруг послышался отдаленный гул. Министр решил, что войско Парватешвара пошло на приступ.

— Враг вступил в город, уже гибнут люди, а тебе все равно? — проговорил Ракшас, побледнев от гнева.

Он не знал, что предпринять.

— Без распоряжения Бхагураяна никто не натянет лука и не обнажит меча, — был невозмутимый ответ. — Нужен приказ военачальника.

— Значит, Бхагураян заодно с Парватешваром! — вскричал министр. — Он виновник всего. Из-за него гибнет столица!

— Министр, — вдруг услышал Ракшас, — впрочем, какой ты теперь министр… Уже все знают, кто предатель в Паталипутре. Радже, которого ты убил, никто не поможет. Но Паталипутра не погибнет, и ты поплатишься за свою измену.

Голос был тихий и ровный. Ракшас повернулся к говорившему и узнал военачальника. Министр не мог поверить, что эти слова произнес Бхагураян. К тому же он ничего из них не понял. А тот, больше не обращая на Ракшаса никакого внимания, заговорил со своим помощником.

— Парватешвар окружил город, — сказал Бхагураян. — Нужно атаковать его.

Снова послышался гул, и Ракшас поспешно вышел, решив, что теперь ему незачем здесь терять время. Министр старался понять происходящее, но не мог найти ему никакого объяснения.

«Бхагураян занят обороной города, — размышлял он, — и сейчас его можно оставить в покое. Я займусь им позже. Нужно подумать о махарадже. Он, наверное, уже в совете. Надо идти туда. Если раджа узнает о нападении Парватешвара, он сам ринется на врага».

Ракшас быстро зашагал к дворцу. По улицам с криками бежали люди. Стоял такой шум, что министр почти ничего не слышал, но иногда ему казалось, что выкрикивают его имя. В это время кто-то тронул его за руку. Ракшас повернулся и увидел своего слугу.

— Господин, — быстро сказал тот, — вам бы сейчас спрятаться куда-нибудь. Все проклинают вас. Вы еще можете скрыться. Вас пока никто не узнал. Спасайтесь, эти люди способны на все.

— Где раджа? — спросил Ракшас. — Доехал до дворца?

Услышав это, слуга остолбенел. Министр повторил вопрос.

— Господин, — тихо заговорил слуга, — раджа с сыновьями теперь там, где… И вы меня, бедного…

— Не понимаю, что ты говоришь, — сказал Ракшас. — Ты о чем? Почему меня проклинают и зачем мне скрываться? Что все это значит?

— Ведь махараджа… — бормотал слуга. — Вас проклинают, потому…

— Что? — перебил министр. — Уж не потому ли, что я вытащил махараджу из сетей этой Мурадеви и помог вернуться к делам государства? Ты что мелешь? Не хватил ли лишнего по случаю праздника? Ну говори же! Не то я…

— Вам грозит беда, господин, — проговорил слуга. — Пожалуйста, уходите отсюда. Я потом все объясню. Если вы и сделали что-нибудь, господин, я все равно буду служить вам. Но здесь вам нельзя долее оставаться. Теперь, после смерти раджи, всякое может случиться.

— Как? Махараджа погиб?! — вскричал Ракшас. — Что за небылицы ты несешь? Что все это значит?

— Вы не должны возвращаться к себе. Вам нужно скрыться, — продолжал слуга. — Вы все узнаете после.

— Что такое? Мне нужно прятаться? Что я, вор какой-нибудь? Ты хочешь свести меня с ума. Слушай, ты мой верный старый слуга, но сегодня я очень недоволен тобой.

— Что же мне делать, господин? — грустно отвечал тот. — Все говорят, что яму вырыли по вашему приказу. Вы и ушли оттуда, чтобы оказаться в безопасности и…

— Какую яму?! Ничего не понимаю! Расскажи все по порядку.

— Я все расскажу, только пойдемте отсюда.

Ракшасу вдруг пришло в голову, что совершено преступление, в котором подозревают его. Он вспомнил, что ему незадолго перед тем говорил Бхагураян. Все это показалось министру очень странным. Он согласился пойти со слугой: что ему еще делать, пока он не знает о случившемся? Слуга привел его к своему приятелю и там рассказал обо всем. Горе и стыд охватили Ракшаса.

«Это злодейское убийство, — думал он. — Как могло случиться, что я ничего не знал о заговоре? Ведь до сих пор для меня не было тайн».

Когда же до сознания министра дошло, что все считают убийцей его, он словно ощутил удар и вновь обрел способность рассуждать. Теперь Ракшасу было ясно, что этот заговор — дело рук сильного и умного врага. Прежде всего им мог быть Бхагураян. Все говорило за то, что он вступил в сговор с Парватешваром. Военачальник мог сообщить Парватешвару о своих замыслах и просить помощи. Иначе прислужник греков не отважился бы напасть на Магадху.

Несмотря на сложность и опасность своего положения, министр не потерял присутствия духа и решил проверить все подозрения. Он дал клятву найти убийцу и отомстить за смерть Нандов.

 

ПОБЕДНОЕ ШЕСТВИЕ ЧАНДРАГУПТЫ

Паталипутра торжественно встречала победителя. Толпы народа заполняли улицы, по которым должно было пройти победоносное войско. Чанакья не жалел сил, чтобы склонить народ на сторону Чандрагупты. Всюду сновали доверенные люди брахмана, которые твердили о бескорыстии и благородстве отважного юноши, заодно восхваляя преданность и мужество Бхагураяна. Чанакья, конечно, понимал, что, пока не улеглись страсти после гибели царской семьи, не следует устраивать слишком пышной встречи. Это только повредило бы делу. Он хотел лишь, чтобы народ был признателен Чандрагупте, привык к его имени и не подумал впоследствии, что тот явился захватить трон.

Между тем отряд Чандрагупты вступил в город. Впереди всех с покорно сложенными ладонями, неподвижный, как изваяние, ехал Парватешвар. Хотя возбуждение в связи с разыгравшимися событиями еще не улеглось, все получилось так, как хотел Чанакья. Народ бурно приветствовал Чандрагупту и Бхагураяна. Люди словно забыли о гибели Нандов. Однако Чанакья хорошо знал переменчивое настроение толпы.

«Пока к Чандрагупте не привыкли, — думал он, — его не следует подолгу показывать людям. Династия погибла, народ не спокоен, и трудно сказать, что может случиться».

Чанакья решил как можно скорее возвести Чандрагупту на престол.

«Предвидеть события невозможно, — говорил он себе. — Не тратить времени даром — вот что значит сейчас проявить настоящую мудрость и дальновидность. С празднествами нужно кончать, и поскорее».

Как только юный победитель в окружении воинов вошел во дворец, брахман распорядился отправить Парватешвара в тюрьму и позвал Чандрагупту и Бхагураяна на совет. Бхагураян сказал, что нужно обязательно выяснить, где находится Ракшас.

— Разве я могу выпустить его из-под надзора в такое время? — улыбнулся Чанакья. — С той минуты, как он покинул процессию Дханананда, за ним следит мой соглядатай. Ракшас — человек особого склада. И он не потерял головы после случившегося. Нам нужно быть настороже. Нельзя позволить ему уйти из Паталипутры. Один бог знает, что он предпримет, если ускользнет от нас. И нужно сделать все возможное, чтобы министр был на нашей стороне. Но в первую очередь стране нужен раджа. Нельзя терять времени. Должно собрать, как того требует обычай, наиболее влиятельных людей из брахманов, воинов, купцов и образовать совет. Этим людям следует сказать, что необходим человек, который имел бы власть произвести расследование, покарать убийц и наказать Парватешвара, рвавшегося захватить город и отдать его в руки грекам. Всем нужно рассказать правду о рождении Чандрагупты. Ну а о Ракшасе мы поговорим потом.

Бхагураян поступил так, как советовал Чанакья. Он быстро обдумал состав собрания и тут же пригласил самых видных купцов и множество знатных воинов — на их поддержку он смело мог рассчитывать.

Обрисовав положение страны, лишившейся царя, и всячески превознося Чандрагупту как спасителя отечества, он представил собравшимся юного героя — единственного оставшегося в живых, чудом спасенного отпрыска из рода Нандов. Чандрагупту закидали вопросами. Природный ум и воспитание Чанакьи сослужили ему хорошую службу. Когда некоторые из присутствующих заговорили о Ракшасе, Чандрагупта, сказал, что в Паталипутре лучше не произносить этого имени, что скоро все разъяснится и сразу перешел к своим планам возмездия преступникам и справедливого государственного управления.

Итак, в совете все обошлось как нельзя лучше. Бхагураяну блестяще удалось представить воцарение Чандрагупты как нечто само собой разумеющееся и направить все помыслы собрания на суд и расправу над пособниками греков.

Теперь пришла пора объявить народу имя нового царя. В торжественном указе, составленном Чанакьей для оглашения во всех людных местах, бегло говорилось о восшествии на престол Чандрагупты, Зато дальше самыми яркими красками изображалась его решимость в кратчайший срок покарать виновников страшных злодеяний. Все это внушало народу мысль, что Чандрагупта не думает о троне, а горит единственным желанием — во что бы то ни стало найти и наказать преступников.

Оставалось только дождаться, когда ближайшее счастливое положение планет в неподвижных домах-созвездиях позволит совершить обряд помазания на царство.

Тем временем было решено начать расследование убийства Дханананда. По приказу Чандрагупты Парватешвара привели из тюрьмы на допрос. Сначала он не хотел отвечать на вопросы и молчал. Но в конце концов сказал, что напал на Паталипутру после того, как получил письма Ракшаса. Чанакья спросил Парватешвара, где эти письма. Поколебавшись некоторое время, он потом передал письма брахману. Тут же были и точные списки с его собственных ответов на них. Чанакья был очень рад, что эта ложная улика против Ракшаса не утеряна и сослужит еще свою службу. По окончании допроса брахман подозвал к себе военачальника.

— Бхагураян, — сказал он, — тебе нужно встретиться с Ракшасом. Но ни слова ему о том, что сказал здесь Парватешвар. Не проговорись о письмах. Скажи, что мы поднимем всех на ноги и найдем убийц. В общем, постарайся расположить его к нам. Потом обо всем мне доложишь.

Бхагураян не очень верил в успех плана Чанакьи. Да и сам брахман не думал, что военачальнику, который никогда не был искусным политиком, удастся расположить к себе такого хитроумного человека, как Ракшас. Но Чанакья хотел, пока у него не было другого плана, знать, о чем думает сейчас министр. Он надеялся, что в гневе Ракшас проговорится о своих намерениях и, таким образом, сам подскажет, как повести суд.

Министр действительно размышлял о том, как ему поступать дальше. Было совершенно ясно, что в стране произошел военный переворот. Но он не знал, где корни этого заговора. Ракшас понимал, что он должен найти и разоблачить людей, которые совершили переворот — другого пути нет. Но как это сделать? Один он бессилен что-либо предпринять. Нужна помощь, нужны верные люди, но рядом с министром, если не считать его преданного старого слуги, никого не было.

А Бхагураян уже направлялся к Ракшасу, узнав от соглядатая Чанакьи, где находится министр.

 

РАКШАС СОГЛАШАЕТСЯ

Ракшас чувствовал неуверенность и тревогу. Он никак не мог решить, что ему предпринять, и с беспокойством думал, как незамеченным выбраться из дома, где он теперь находился со своим слугой. Хуже всего было то, что министр начинал испытывать страх.

«Народ настроен против меня, — думал он, — и смотрит на меня как на цареубийцу. Со мной могут сделать все, что угодно».

Ракшас и прежде не поддавался страху и сейчас не давал ему воли — он был мужественным человеком. Но теперь от одного мужества пользы было мало.

«Как иногда несправедлива судьба, — размышлял министр. — Неужели это награда за все, что я делая для блага Магадхи? За что Всевышний покарал меня?»

На улице послышались голоса, в дверь постучали. Хозяин дома сначала ни за что не хотел открывать. Он опасался, что могут узнать министра. Но с улицы сказали, что прибыл сам Бхагураян и ему доподлинно известно, что здесь находится Ракшас. Дверь потребовали немедленно открыть и пригрозили, что в противном случае это сделают силой. Испуганный хозяин не знал, как ему быть.

— Впусти их, — громко сказал Ракшас. — Я не боюсь этого подлеца, этого предателя, который ложно обвиняет других, чтобы погубить честных людей. Все, что случилось, — дело рук Бхагураяна. Он хочет стать царским министром и для того убил всех Нандов. Веди его сюда.

Хозяин открыл дверь, и в сопровождении солдат в дом вошел Бхагураян.

Бхагураян был неплохим военачальником и хорошим солдатом, но не отличался быстротой ума, и ему не хватало хитрости и проницательности. Еще до встречи с Ракшасом командующий решил, что именно он будет говорить министру, но теперь почти ничего не мог припомнить.

При виде Бхагураяна Ракшас почувствовал, как ярость начинает душить его. Он был убежден, что военачальник — цареубийца и пришел как победитель к побежденному. Однако министр понимал, что не должен выдавать своих чувств, и сдержался.

— Ну как, военачальник, — спросил он, — благополучно доставили махараджу?

Само собой разумеется, смысл этих слов Бхагураян понял прекрасно, но не нашелся, что ответить.

— Министр, — начал Бхагураян после молчания, — Парватешвар побежден и взят в плен. Вопрос теперь только в том, как управлять государством, а без вас этого решить нельзя. Поэтому мне и пришлось прийти сюда. Воспользовавшись нашей беспечностью, Парватешвар совершил убийство, которое замышлял. Дханананд мертв, и с этим ничего нельзя поделать. Теперь нужно думать о будущем. Прошу вас, идемте со мной. Войско исполнило свой долг. Сейчас дело за вами. Чана… махараджа Чандрагупта послал меня найти вас.

Ракшаса охватил новый приступ гнева. У него помутилось в голове, когда он услышал, что Чандрагупту называют махараджей. Министр начал терять самообладание.

— Махараджа Чандрагупта? — проговорил он с ненавистью. — Никогда не слышал о таком! Так, так… Значит, ты сделал все, чтобы посадить на трон племянника этой безродной негодяйки. Теперь я все понял. Она может радоваться — махараджа убит. Верно говорят, что ложь и бесстыдство — вот оружие женщины, могущее погубить мир. Неужели, военачальник, такой человек, как ты, мог запутаться в ее сетях и решиться на убийство? Если ты хотел стать министром, нужно было сказать мне. Я уступил бы тебе свое место. Но зачем говорить все это теперь? Ты убийца, Бхагураян! И запомни: кто убил своего господина, тому не видать счастья.

Бхагураян молча выслушал Ракшаса.

— Никто и не хочет, — проговорил он по-прежнему тихо, — чтобы благоденствовал преступник. Но ведь, в сущности, виноваты вы. Вы думали, что Магадха неуязвима, и забыли об осторожности. Потому-то, когда представился случай, Парватешвар и напал на нас. Убийство совершил он. Но теперь с ним покончено, Чандрагупта разбил его. А вы осуждаете царевича, вместо того чтобы похвалить, как он того заслуживает! И обвиняете меня. Несмотря на то, что из-за вашей неосмотрительности произошло столько неприятностей, благородный Чана… э… э… махараджа Чандрагупта всей душой желает, чтобы именно вы распоряжались делами государства.

— Военачальник, — громко сказал Ракшас, — что за фальшивая игра? Может быть, с твоей точки зрения, племянник шудрянки и махараджа, а по-моему, нет. Я буду, пока жив, прилагать все силы, чтобы изгнать его из Магадхи. Ты протягиваешь мне руку, которая обагрена кровью Нандов, Бхагураян. Но я в долгу перед ними и продолжаю служить им. Уходи! Больше мы никогда не будем говорить об этом. Ты нашел другой путь и нового повелителя. А я иду старой дорогой. Теперь мне ясно, что тут замешан кто-то еще. Ты сейчас упомянул было Чанакью, но поправился. Это я заметил. Похоже, что этот брахман… Так, так… Чандрагупта неопытен, он еще слишком молод… И пришел он не один. Ведь Чанакья привел его. Значит, все это дело рук брахмана? Я угадал? Ну говори! Какой же я глупец, что ничего раньше не видел! Ведь были намеки, а я все равно не думал, что может произойти такое. Вы все преступники, Бхагураян, и то, что вы сделали, — подлость. А то, что вы говорите обо мне народу, — еще большая подлость. Я заставлю тебя раскаяться, вот увидишь! Я пока еще не понял всей твоей игры. Но когда пойму, смогу расставить в тысячу раз больше ловушек. И я уничтожу тебя. Ко мне больше не приходи. Я слуга Нандов. Это имя для меня священно.

Ракшас отвернулся от Бхагураяна. Командующий понял, что разговор окончен, и решил, что делать ему здесь больше нечего.

— Всегда готов служить вам, — сказал он и вышел.

Бхагураян не порицал и не винил министра. И в этом не было ничего удивительного. Он много лет был подчиненным Ракшаса и глубоко ценил его достоинства. Теперь военачальник, как ни странно, чувствовал облегчение, хотя ему ничего не удалось добиться. Он сразу отправился к Чанакье и рассказал обо всем. Брахман ожидал такого исхода. Он понимал, что Ракшас не уступит ему без сопротивления, и, не надеясь на Бхагураяна, велел Чандрагупте после ухода военачальника написать письмо министру. В письме говорилось, что теперь, когда Парватешвар взят в плен и находится в тюрьме, нужен главный судья, который должен решить, наказывать ли греческого вассала, совершившего преступление, или отпустить его за большой выкуп. Далее было сказано, что Ракшас, как верный слуга Нандов, имеет право вынести приговор преступнику и что вершить правосудие должен именно он. Письмо заканчивалось просьбой к министру не отказываться от этого предложения и не пренебрегать своим долгом.

Когда Ракшас получил письмо и увидел печать Чандрагупты, он хотел сразу разорвать его. Но любопытство взяло верх, и министр стал читать. Содержание письма необычайно удивило его. Изумление Ракшаса было вполне понятным: ведь просьба Чандрагупты явилась для опального министра полной неожиданностью. Возможность самому допросить Парватешвара и наказать преступников была заманчива, но Ракшас не мог понять, что скрывается за этим, и был в нерешительности.

«Если принять предложение, — думал он, — это будет означать, что я согласился служить Чандрагупте и признал его махараджей. А если его отвергнуть, то эти люди наверняка представят народу мой отказ как доказательство причастности к преступлению. Вызывать же новые подозрения не следует, особенно теперь. На допросе я смогу задавать Парватешвару такие вопросы, что наверняка узнаю, какова роль этих троих во всем происшедшем, и смогу рассказать об этом народу. Сейчас я должен обезопасить себя. Предложение сделано неспроста, здесь есть какой-то умысел, и я должен во всем разобраться. Нужно выиграть время. Действовать на свой страх и риск, в одиночку — почти наверняка погибнуть. Трудно сказать, кто остался на моей стороне. Надо проявить большую осторожность. Доверять пока нельзя никому. Значит, я должен согласиться и использовать эту возможность».

Ракшас написал ответ и отослал со своим слугой. Вот что там говорилось:

«Чандрагупте, сыну царя охотников, от министра Ракшаса благословение. Отвечая на вашу просьбу, я готов взять на себя столь важное дело расследования заговора. При этом все, кто будет признан виновным, должны быть наказаны в соответствии с моими повелениями. Больше с моей стороны нет никаких условий. Моя последняя услуга погибшему царскому роду — в том, что будут найдены преступники».

Чанакья пришел в восторг, когда прочел ответ министра. Брахман подумал, что это одна из его самых великих удач. Ведь его противником был сам Ракшас.

«Теперь ты попался, министр», — говорил себе Чанакья и потирал руки.

 

СУД

Чанакья хотел назначить Ракшаса судьей Парватешвара с единственной целью — доказать министру свое превосходство в умении вести сложную политическую игру, унизить его и заставить помочь возвести Чандрагупту на престол. Устремления Чанакьи не были продиктованы тщеславием, которое вообще было ему чуждо. Не знал он и своекорыстия. Чанакья никогда не руководствовался соображениями собственной выгоды, однако в своих действиях постоянно прибегал к хитрости и вероломству. Во всем, что касалось достижения цели, он не колебался в выборе средств. Благодаря своей воле, уму и энергии он уже добился многого, но ни посты, ни деньги не привлекали его. Брахман поклялся отомстить за обиду и хотел сдержать клятву. Оскорбленная гордость — вот что руководило им. Чанакья знал, что борьба будет серьезной, и делал все, чтобы добиться успеха. Он завоевал расположение пастушеских и охотничьих племен в Гималаях благодаря своему лекарскому таланту. Будучи искусным врачевателем, он не только оказывал помощь воинственным горцам, но и передавал им свои знания. Чанакья прекрасно знал военные науки, был отличным стрелком из лука и обучал этому искусству молодых охотников. Молодежь преклонялась перед нищим брахманом, который в умении владеть оружием не уступал лучшим воинам, а вожди уважали его за ученость и бескорыстие. После прихода в Паталипутру у Чанакьи появилось много возможностей для применения своих незаурядных способностей. Присущим ему красноречием он покорил Бхагураяна. Образованность Чанакьи и познания в медицине и здесь помогли ему. Брахман завязал знакомства с несколькими влиятельными людьми Паталипутры и всячески поддерживал эти связи. Чанакья, конечно, был не один, у него появились сторонники. Одним из них был монах Васубхути, которого знали в городе. Этот человек оказывал брахману неоценимую помощь в установлении нужных знакомств. Чанакья постепенно становился известным, повсюду уже поговаривали об ученом брахмане. Его начали уважать, и приверженцы Ракшаса относились к нему с почтением. Несмотря на все это, Чанакья вел довольно замкнутый образ жизни. Он сближался только с теми, кто мог ему пригодиться, и старался избегать бесполезных знакомств. Брахман проявлял крайнюю осторожность в отношениях с людьми. Если кто-нибудь присылал подарки, он возвращал обратно. Он тщательно скрывал свои истинные намерения. Крайне важным обстоятельством было то, что брахман не был связан в своих действиях и ни от кого не зависел. У него были деньги, добытые его учениками у греков, и он мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Все делалось так, как хотел Чанакья, и, когда министру было послано письмо с предложением от имени Чандрагупты, брахман, в сущности, уже достиг успеха. Однако оставалось еще одно препятствие, и, пожалуй, самое серьезное — Ракшас. Чанакья считал Ракшаса честным и благородным, но ограниченным человеком и был уверен, что министр не поймет его целей и не станет ему сочувствовать. Поэтому брахман прилагал все усилия к тому, чтобы у Ракшаса не возникло ни малейших подозрений. Для министра Чанакья хотел до поры до времени оставаться тем нищим брахманом, который пришел с сыном царя охотничьих племен. И вот теперь Чанакья должен был преодолеть последнюю преграду, чтобы стать победителем. Ему нужно было с согласия Ракшаса посадить Чандрагупту на трон, а самого министра сделать помощником правителя Магадхи. Но все это служило лишь средством для достижения главной цели — нанести поражение грекам и изгнать их из страны арьев. Дальше брахман собирался снова отправиться в Гималаи и вернуться к жизни отшельника вдали от людей и суеты мира. А для этого было особенно необходимо привлечь Ракшаса на сторону Чандрагупты. Юному царю нужен опытный советник — искусный политик. Ракшаса опасно было иметь противником: он мог обратиться за помощью к кому-нибудь из соседних правителей и стать постоянной причиной неприятностей и даже бедствий. Однако деньги здесь были бессильны, а посулы бессмысленны. Чанакья рассчитывал, что Ракшас примет предложение Чандрагупты, и не ошибся.

На следующий день после того, как министр дал свое согласие, было решено начать допрос Парватешвара, и Ракшас отправился на заседание суда.

— Министр, — сказал Ракшасу Чандрагупта перед началом допроса, — прежде всего расследование хорошо бы повести втайне. Ведь если бунтовщики прослышат, что здесь происходит суд, они могут скрыться. А потом поймать их будет очень трудно. Они уйдут к грекам, которые всегда готовы оказать покровительство подобным людям. Помимо этого, судить мы должны со всей строгостью, о снисхождении не может быть и речи. Каждый, на кого падет подозрение, должен быть схвачен, а виновные наказаны, — будь то ученый знаток вед или чандал.

Ракшас не стал возражать: он был уверен, что заговор — дело рук Чанакьи, Чандрагупты и Бхагураяна, а Парватешвар служил лишь подставным лицом. Хотя у Ракшаса не было ясного представления о том, что произошло на самом деле и как во все это замешан Парватешвар, он был убежден, что ему удастся найти истину.

«Они пригласили меня, чтобы обманом заманить в сети, — говорил себе министр, — но я разоблачу их, и позор падет на головы негодяев».

Когда Ракшас вошел в зал суда, там находились только Чандрагупта и Бхагураян, которые встали и почтительно приветствовали его, а затем предложили занять место судьи. Глядя на Бхагураяна и Чандрагупту, министр подумал, что эти двое перешли все границы дозволенного и должны понести самое жестокое наказание. Но Ракшас отогнал от себя эти мысли, ибо понимал, что его время еще не пришло.

«Даже если я знаю, что они убили Нандов, — рассуждал он, — то это еще ничего не значит. Это еще не доказательство. Прежде чем я найду улики, меня могут уничтожить самого».

Министр понимал, что, сделав первый шаг, он должен идти до конца по избранному пути. Ему было немного не по себе, но отказаться от расследования теперь означало бы только вызвать подозрения. И Ракшас невозмутимо занял свое место.

— Какое ужасное преступление, о царевич киратов! — сказал он Чандрагупте. — Разве есть сердце у того, кто совершил его? Я готов исполнить свой долг. Сначала нужно услышать, что говорит этот злодей Парватешвар. Введите его!

Бхагураян и Чандрагупта посмотрели друг на друга и едва заметно улыбнулись.

Вскоре привели Парватешвара. Едва он увидел Ракшаса, его захлестнула бессильная ярость. Рука потянулась к мечу, но увы, он был в плену и безоружен.

— Ракшас! — сказал Парватешвар с угрозой. — Недаром тебя так зовут. Если ты хотел убить махараджу, то зачем меня вовлек в заговор? Я видел много преступников, но такого предателя еще не встречал. Я никогда бы не поверил этим письмам, не будь на них твоей печати. Но счастье мне изменило, и тут уж ничего не поделаешь. Я больше не сомневаюсь, что ты человек без чести и совести. И если теперь ты хочешь глумиться надо мной…

Парватешвар задохнулся от гнева. Слова пленника удивили Ракшаса.

«Что все это значит? — думал министр. — Какие-то письма с моей печатью… Он говорит, что если бы не печать…»

Мысли Ракшаса прервал Чандрагупта. Письма были уликой, и всякое упоминание о них таило опасность для заговорщиков, но юноша знал, что рано или поздно до них дело дойдет.

— Парватешвар, — сказал он спокойно, — зачем столько упреков и ненужных слов? Министр Ракшас теперь судья. Он принял на себя труд расследовать, почему был убит раджа и зачем ты пошел на Магадху. Ему и поручено наказать виновных. Гнев твой сейчас ни к чему. Ты тоже раджа, и мы, конечно, отпустим тебя, но при одном условии. Быть тебе на свободе или сидеть в тюрьме — зависит от тебя самого. Если расскажешь всю правду и назовешь преступников, мы не будем тебя задерживать. А нет, так судья Ракшас…

— Ракшас — судья?! — захохотал Парватешвар. — А что, в Магадхе всегда преступников назначают судьями? Этот негодяй посылал мне письма, в которых говорил, что собирается убить раджу, и просил помочь. Я никогда не думал, что такой человек, как министр Ракшас, может совершить предательство. А ведь все это случилось потому, что я был глуп, как последний осел. Я не сомневался в этом человеке и забыл об осторожности. Ты теперь станешь раджой, Чандрагупта. Но будь начеку. Этот низкий человек когда-нибудь предаст и тебя.

Бхагураян и Чандрагупта смотрели на Ракшаса так, словно были страшно удивлены, словно все услышанное было для них неожиданно, невероятно. Некоторое время все сидели молча. Вдруг поднялся Ракшас.

— Парватешвар, — сказал он, — о чем ты говоришь? Верно, ты потерял разум с тех пор, как попал в плен! Где эти письма?

— Вот они! Бери! Ты думал, подлец, что я их не сберег? Смотрите, вот письма. А вот и печать! В одном все описано так, как это потом и случилось. Перестань лицемерить, не пятнай звания судьи ложью, Ракшас! Негодяй, разве ты достоин занимать это место? Если меня кто-нибудь спросит, чего ты стоишь, то я скажу только одно — виселицы или кола!

 

СУДЬЯ ИЛИ ПРЕСТУПНИК?

Гнев охватил Ракшаса, когда он услышал слова Парватешвара. Лицо министра пылало от негодования, он не мог произнести ни слова. Чандрагупта и Бхагураян многозначительно переглядывались.

— Ложь! Ложь! — наконец выкрикнул Ракшас, но тут же сообразил, что при подобных обстоятельствах неразумно выказывать свои чувства.

«Сдерживай себя, — сказал он себе. — Говори спокойно, только спокойно».

— Парватешвар, — сказал Ракшас, беря себя в руки, — что из того, что у тебя есть письма, которых я не писал? Ты просто поглупел из-за своей неудачи. Во всем виновата твоя слабость. Ведь тебя обманули, прикрываясь моим именем. Мне жаль тебя. Назови тех недостойных людей, которые помогали тебе, твоих сообщников, — и будешь свободен. Мы отпустим тебя — не даром, конечно. А потом уж займемся этими предателями. Так расскажи все как было.

Слова Ракшаса возмутили Парватешвара.

«Этот негодяй обманул меня, — думал он, — а теперь издевается надо мной. Ну ничего… Он от меня не услышит ни слова, а Чандрагупте и Бхагураяну я выскажу все».

— Так что же? — обратился Парватешвар к обоим. — В стране Нандов существует обычай возвеличивать преступников и отдавать в их власть тех, кто стал их жертвой? Этот негодяй, конечно, убил бы и меня, как Дханананда, и захватил бы власть. Чандрагупта, я твой пленник, а ты теперь повелитель этой страны. Но если хочешь сохранить свою власть, отправь в ад этого подлеца. И запомни, если не сделаешь так, то пожалеешь. Разве может быть верным тот, кто предал своего повелителя? Я говорю это для того, чтобы ты не уступил лести, как это сделал я. А теперь судите меня и отправьте на плаху. Больше вы ничего от меня не услышите. Там, где судья — лжец и убийца, не место правосудию.

С этими словами Парватешвар швырнул письма Чандрагупте и Бхагураяну. Те подобрали их и, выказывая всем своим видом крайнее удивление, стали читать, посматривая то на Парватешвара, то на Ракшаса, словно не знали, как им поступить. На самом деле они хотели увидеть, что теперь будет делать министр. Они не вступали в разговор, опасаясь сделать неосторожный шаг, могущий, как им казалось, вызвать у Ракшаса подозрения, которые осложнили бы дело.

Ракшас ничего не мог понять. Он видел, что Парватешвар обвиняет его в предательстве, и когда взглянул на печать, стоявшую на письмах, то убедился, что она подлинная. Министру было ясно, что теперь его заявлениям о лживости Парватешвара никто не поверит: ведь он не смог бы объяснить, каким образом печать попала к врагу Магадхи. Это для Ракшаса было полной неожиданностью. Мысль о возможном предательстве хранителя печати он сразу отбросил. Министру это казалось невероятным: ведь он безраздельно доверял этому человеку. И Ракшас пришел к выводу, что стал жертвой опытного шпиона.

«Если это так, то я потерпел поражение там, где считал себя неуязвимым, — подумал он. — Прямо у меня на глазах убили моего повелителя и погиб его род, а враг вторгся в Магадху. И вот теперь эти письма… Кто поверит, если я скажу, что они не мои и я ничего о них не знал? Где доказательства, что я не писал их? Что будут говорить обо мне теперь? Что станется с моим именем, когда народ узнает, в чем обвиняет меня Парватешвар?»

С трудом успокоившись, министр повернулся к Чандрагупте.

— Царевич, — сказал Ракшас, — раз Парватешвар утверждает и доказывает, что я обращался к нему с просьбой идти на Паталипутру, то ты должен приказать и меня судить вместе с ним. Парватешвар прав — я недостоин занимать место судьи. Ты спас великий город, и народ приветствует тебя как освободителя. Если ты сядешь на трон Магадхи, они признают тебя царем. А сейчас ты должен судить меня вместе с Парватешваром. Я готов понести любое наказание. Я судил тысячи людей и выносил смертные приговоры. Если судьба милостива ко мне, пятно позора не ляжет на меня. Если нет — значит, я не должен жить. Ведите меня в тюрьму.

С этими словами Ракшас подошел к Парватешвару и встал рядом с ним. Он теперь был совершенно спокоен и казался воплощением твердости и решимости. Чандрагупта и Бхагураян думали, что, как только Парватешвар назовет Ракшаса, тот начнет все отрицать и станет просить, чтобы его отпустили, или будет бить себя в грудь и поносить их. Но они не предполагали, что министр потребует суда над самим собой. Что касается Чанакьи, то он хорошо понимал, что, если Ракшаса будут судить, сторонники министра сделают все возможное, чтобы его оправдать, и дело может дойти даже до восстания против нового правителя Магадхи. И хотя брахман видел, что народ сейчас настроен против Ракшаса, он не придавал этому особого значения, зная непостоянство толпы.

«Народ похож на море, — рассуждал Чанакья. — Когда оно спокойно, то несет вас на своих волнах. А если бурлит, то может по своей прихоти бросить в пучину или вышвырнуть на берег».

Чанакья вовсе не хотел открыто судить Ракшаса и тем более выносить ему приговор, он стремился только к одному — сделать министра союзником Чандрагупты и разгромить греков. Ненависть брахмана к захватчикам питали тяжелые воспоминания. Он видел произвол, чинимый греками в Такшашиле, и хотел мстить. Чанакья понимал, что, если Ракшас самостоятельно поведет широкое, гласное расследование, правда может открыться. Этого-то он и опасался. Конечно, Ракшаса можно было судить и выслать из Магадхи. Однако Чанакья предпочитал не делать этого по двум причинам.

«С одной стороны, — размышлял брахман, — если Ракшас будет изгнан, он возненавидит Чандрагупту, поднимет против него других царей и двинется на Магадху. Он предан Нандам. И теперь, когда этот род погиб, сочтет своим долгом уничтожить тех, кто погубил его. И министр сделает все, что в его силах. Изгнание Ракшаса не принесет пользы, а вред будет огромен. Но, Чандрагупте нужен министр, а Бхагураян не подходит для этого».

Сам Чанакья не хотел занять место Ракшаса. Его снова тянуло в Гималаи, туда, где не было политики и людских страстей. Но брахман не мог считать свою цель достигнутой, пока Ракшас не признает Чандрагупту преемником Нандов и не согласится служить ему. Чанакья понимал всю трудность своей задачи, но он всегда говорил, что для него не существует препятствий, и был уверен, что его призвание и состоит в достижении невозможного. Брахман знал, что ничего не добьется от министра, если обвинит его в убийстве Нандов и попробует показать ему безвыходность положения. Такими средствами успеха не достигнешь. Чтобы Ракшас стал союзником, нужен другой путь. И Чанакья искал его.

После допроса Парватешвара между Чандрагуптой и министром произошел следующий разговор.

— Министр Ракшас, — сказал юноша, — вы слышали, что говорил Парватешвар. Но нам это представляется невозможным. Вы неспособны на предательство и не могли совершить преступления. Поэтому не думайте, что мы всему этому верим. Парватешвар ведь не скрывал, что ждет случая захватить Магадху. Нас никто не убедит, что вы могли быть заодно с ним. И теперь именно вам следует найти бунтовщика и сочинителя этих писем.

— Царевич, — ответил министр, — ты, конечно, можешь думать всякое, но слова твои мне нравятся. Ты говоришь, что я не мог пойти на такую низость. Но какая польза оттого, что ты так думаешь? Народ будет считать меня виновным, потому что письма с моей печатью оказались у Парватешвара. Этот прихвостень греков назвал меня изменником, но обвинение должно быть с меня снято. Я буду считать, что вы верите мне, если решите открыто вести расследование.

— Министр, — вступил в разговор Бхагураян, который находился тут же, — если мы поведем открытое расследование, то могут возникнуть всякие осложнения. Лучше всю эту загадочную историю держать в тайне, а с Парватешвара взять выкуп и отправить его восвояси. Царевич Чандрагупта станет махараджей, и мы будем править Магадхой. Ты останешься министром, а я — главным военачальником.

— Подлец! — вскричал Ракшас. — Думаешь, я не понял твоей грязной игры? Как бы не так! Но понял-то слишком поздно. Не то бы… Да что толку говорить об этом теперь?

 

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Бхагураян молчал. Он не знал, что ответить министру, хотя понимал, что молчать нельзя.

— Почему же? — проговорил он. — Можно и сказать. Говорите все начистоту. Договаривайте, раз начали.

— Что мне говорить, Бхагураян, если ты повернул армию против Нандов и стараешься посадить на престол какого-то низкорожденного нечестивца. Да, я был слеп. Я решил, что у Магадхи нет сильных врагов. И я заслужил наказание. Ты, Бхагураян, цареубийца и предатель. Я совершаю тяжкий грех, что говорю с тобой. Если у вас обоих есть хоть немного смелости, то вы будете судить меня при народе. Когда меня признают виновным — а это так и будет, — выносите мне любой приговор. А не хотите открыто судить меня, так я пойду на улицу и во всеуслышание заявлю о том, что произошло.

— Министр, — ответил Бхагураян, — кто мы такие, чтобы судить тебя? Ведь всегда ты выносил приговоры. Я прошу тебя только об одном: оставь толпу в покое. Народ непостоянен. Никогда нельзя предвидеть, на чьей стороне он будет.

— Бхагураян, зачем повторять одно и то же? Что такое толпа, мне известно не хуже, чем тебе. Сейчас ты у власти. Делай что хочешь. Я же хочу, чтобы с меня сняли обвинение. А если докажете мою вину, я готов понести любое наказание. Милости мне от вас не нужно. Я никогда не соглашусь все скрыть и помогать Чандрагупте. Об этом и не думайте.

В словах Ракшаса были решимость и вера в свою правоту. Бхагураян и Чандрагупта молчали. В это время быстро вошел гонец и что-то проговорил на ухо военачальнику.

— Что ты говоришь?! — воскликнул тот. — Схвачен человек, который участвовал в убийстве раджи? Помог рыть эту ловушку перед дворцом? Какой Чандандас? Ба-а! Любимец министра! Не может быть, чтобы он… Нет, нет, невозможно. Чандандас не замешан в этом.

— Но он сам признался в том, что дал согласие после того, как получил письмо министра. «Я его друг и потому не мог отказать» — вот слова этого человека.

Гонец и Бхагураян говорили громко, и Ракшас слышал каждое слово. Министра охватил гнев.

«Чандандас — мой друг, — думал Ракшас, — он никогда не стал бы участвовать в подобном деле».

Однако министра мучили сомнения, и он уже готов был верить всему. Голова его шла кругом от противоречивых мыслей.

«Если этих людей, — говорил себе Ракшас, — многие поддерживают, то почему и Чандандас не мог сделать того же? А раз уж и он заодно с Чанакьей, то, значит, весь свет на его стороне и Нанды теперь действительно погибли».

Но вслух министр не сказал ничего.

— Послушайте, — обратился Бхагураян к Ракшасу, — вы сейчас очень возбуждены, и я не стану вас больше задерживать. Пойдите отдохните и подумайте хорошенько. Мое предложение не пустяк, и будет хорошо, если вы поймете это.

Ракшас посмотрел на военачальника с безграничным презрением и ничего не ответил.

— Даже сам разговор с этим человеком оскорбителен, — прошептал он.

Министр больше всего страдал оттого, что все случилось с ним не по его неопытности, а только из-за непростительной самоуверенности. Когда Ракшас вышел из здания суда, то сначала не знал, куда идти. Находясь в доме приятеля своего слуги, он послал человека к Чандандасу с просьбой узнать о своей семье. Чандандас выполнил его просьбу, но Ракшас очень удивился, что его друг прислал ответ, а не пришел сам. Теперь он больше не удивлялся.

«Если Чандандас помогал убийцам, он просто не отважится посмотреть мне в лицо», — решил министр.

«Моя семья находится сейчас у него, — продолжал он размышлять. — Нужно забрать их и уходить из Паталипутры. Сарвартхасиддхи, должно быть, все еще живет в лесу. Это отшельник из рода Нандов. Надо найти его и обратиться к какому-нибудь радже за помощью, потом вернуться сюда с войском и отомстить предателям. Сарвартхасиддхи взойдет на престол без особого труда».

Министр уже был уверен, что Чанакья, Чандрагупта и Бхагураян не решатся посадить его в тюрьму. Теперь он думал только о том, как вызволить жену и детей из рук изменников и переправить в безопасное место.

Ракшас шел, держась подальше от оживленных улиц, пока не очутился на безлюдном пустыре на берегу реки, но вскоре сообразил, что оттуда можно пройти к дому приятеля его слуги. Министр уже направился было туда, как вдруг из-под раскидистого дерева, мимо которого он проходил, послышался голос.

— Чандандас, — говорил кто-то, — тебя убьют, но ведь ты не виноват, ты выполнял приказ Ракшаса. И потом, ты мог еще спастись, но не сделал этого. Тебя убьют, и я умру тоже.

Ракшас остановился.

«Кто это? — подумал он. — Чандандаса собираются убить? Он выполнял мой приказ? Не понимаю… А может быть, опять клевета? И Чандандас — жертва подлого обмана? Снова загадка… Этот человек должен помочь мне».

Ракшас подошел к дереву и увидел пожилого мужчину с веревкой в руках, который стоял под толстым суком.

— Что ты здесь делаешь? — спросил министр.

— Зачем допрашиваешь меня, почтенный? — ответил тот. — Если хочешь помешать мне, это тебе не удастся. Понятно? Я не хочу жить. Ступай своей дорогой.

— Нет, отец, я не мешаю тебе. Но тот, о ком ты говоришь, и мне друг. Его смерть будет для меня большим горем. Если ты скажешь, кто и почему хочет убить Чандандаса, я, может быть, найду какой-нибудь выход.

— Как! Ты знаешь Чандандаса? Считай, что у тебя нет больше друга. Эти негодяи убьют его. Погибнут все, кто помогал Ракшасу. Чанакья, Чандрагупта и Бхагураян всех уничтожат.

— Да, это так, почтенный. Но в чем они обвинили Чандандаса?

— Известно в чем! Неужели не знаешь? Ведь по приказу Ракшаса он помогал тайно вырыть яму перед воротами дворца, куда должен был свалиться раджа. Он и письма получал от министра, где говорилось, как все устроить. Ракшас писал, чтобы Чандандас помог его людям, когда те придут. И тот согласился. А теперь он умрет.

— Что ты говоришь?! Эти негодяи написали подложные письма и обманули многих! Так, значит, Чандандас всему поверил. Неужели он не знает, что о заговоре не пишут в письмах! Выходит, Чандандас помогал убийцам. Но теперь я вижу, что он обманут, и мне жаль его. Рассказывай дальше.

— Дальше? Когда раджа упал в яму, началась свалка, а Чандандас стал искать Ракшаса, но того нигде не было. Через несколько дней он получил от министра письмо, в котором содержалась просьба приютить его семью. Чандандас так и сделал, но тут его стал беспокоить Чандрагупта, который требовал выдачи семьи Ракшаса. В случае отказа он грозился казнить Чандандаса. Последний спрятал у кого-то жену и детей министра, а Чандрагупте отказался сказать, где они. Чандрагупта не простил ему этого и приказал казнить. Теперь его, наверное, привели к виселице, а может, уже и повесили.

Этот рассказ ошеломил Ракшаса.

— Как тебя зовут? — спросил министр.

— Шакатдас, — услышал он в ответ.

— Шакатдас, — сказал Ракшас, — тебе известно, где сейчас жена и дети министра? Я спрашиваю тебя потому, что ты друг Чандандаса.

— Нет, не известно. Я действительно его друг. Но он и мне не сказал, потому что такие секреты быстро раскрываются. И правда: если бы я знал, то давно бы сказал об этом Чандрагупте, и Чандандас был бы свободен. Ракшас запутал его, а сам скрылся. Если ради спасения своей жизни жертвуют другом, какая же это дружба? Но Чандандас не таков.

Слова Шакатдаса больно задели Ракшаса.

— Знаешь что? — тихо проговорил он. — Отведи меня к месту казни. Я спасу твоего друга. Я тот самый Ракшас, из-за которого умирает Чандандас.

Теперь настала очередь Шакатдаса изумиться.

 

НАРУШИТЬ КЛЯТВУ ИЛИ ПОГУБИТЬ ДРУГА?

— Я не верю тебе, — сказал он, — Ракшас не решился бы остаться сейчас в городе.

Министру с большим трудом удалось убедить Шакатдаса, что перед ним не кто иной, как сам Ракшас.

— Хорошо, я отведу тебя туда, — медленно произнес Шакатдас. — Я передам тебя Чандрагупте, и мой друг будет освобожден. Ну а если Чандандаса уже нет в живых, я умру тоже. Я верю, что господь дарует нам вечное блаженство.

Шакатдас повернулся и пошел вперед, министр отправился за ним. Они пришли на берег Ганги, где увидели Чандандаса в облачении смертника. Несчастный ожидал казни. На нем была красная одежда, на шее — гирлянда красных цветов. Весь он был густо обсыпан красным порошком куркумы. Здесь же стояли его жена и сын — мальчик лет десяти. Женщина пришла, чтобы умереть вместе с мужем, как того требовал обычай. Ребенок жался к ней и испуганно спрашивал, почему на отце такая одежда и зачем они пришли сюда. Он изо всех сил старался не плакать. У Ракшаса сжалось сердце. Министр хотел подойти к чандалам, которые окружали осужденного. В это время один из них обратился к Чандандасу:

— Почтенный купец! Зачем умирать понапрасну? Лучше укажи, где семья Ракшаса. Махараджа Чандрагупта милостив, он не позволит и волосу упасть с их головы. Жена и дети Ракшаса нужны махарадже только для того, чтобы заполучить самого министра.

— Презренный чандал! — воскликнул Чандандас. — Ракшас поручил мне спасти свою семью, и я не выдам их. Министр — мой друг, а я верен своему слову. Смерть мне не страшна. Я не из тех, кто заботится только о своей шкуре.

«Ты будешь жить, Чандандас, — подумал Ракшас. — Как хорошо, что я встретил человека, который мне все рассказал».

Министр глубоко вздохнул, вышел вперед и обратился к чандалам:

— Ракшас, из-за которого должен умереть этот добрый человек, стоит перед вами. Отпустите его. И, если хотите, казните меня. Чандандаса обманули. Он ни в чем не виновен.

Чандалы повернулись к Ракшасу. Жена осужденного посмотрела на него с удивлением и надеждой. Сам Чандандас тоже был удивлен появлением министра.

— Благородный! — сказал один из чандалов, как только те пришли в себя от изумления. — Чандрагупта приказал нам отпустить его только в том случае, если он скажет, где находится семья Ракшаса. А так просто отпустить его мы не можем.

— Послушай, уважаемый купец, — повернулся он к Чандандасу. — Если тебе надоело жить, это дело другое. Но если ты сейчас скажешь, где жена и дети благородного министра, то пойдешь домой. Ну так как же?

Чандандас не ответил чандалу.

— Министр, — обратился он к Ракшасу, — вы мой друг и никогда не говорите слов впустую. Поэтому я сразу дал согласие, когда получил ваше письмо. Я даже не пришел спросить, что вы задумали. А нужно было бы. Теперь я раскаиваюсь. Подойдите ко мне. Я скажу, где ваша семья. Заберите ее и попробуйте скрыться. Если останетесь, неизвестно, Что произойдет. Вас хотят погубить. О, если бы я пришел к вам тогда… Выходит, я помог убить раджу и за это должен понести наказание. Министр, позвольте мне искупить смертью свою вину.

Ракшас понимал, что нужно немедленно спасать друга.

— Чандандас, — сказал он, — что бы там ни случилось, ты не должен умереть. Говори, где моя семья. Я освобождаю тебя от данного слова. Ведь я в Паталипутре, и меня можно взять под стражу, но до сих пор Чандрагупта этого не сделал. Зачем же ему моя жена и дети? Чандалы, отпустите этого человека.

— Министр, — ответили ему, — мы обязаны точно выполнять приказ. Если махараджа Чандрагупта велит его отпустить — отпустим. Но без его распоряжения мы не можем этого сделать.

— Хорошо! Я сам пойду к Чандрагупте, — с негодованием произнес Ракшас.

— Ладно, министр, мы подождем, — ответили солдаты.

Ракшас решил идти к Чандрагупте и любой ценой добиться освобождения Чандандаса. Он понимал, что другого выхода нет.

— Я с ним, — продолжал министр, указывая на Шакатдаса, — отправлюсь к вашему махарадже, а вы подождите с казнью до нашего возвращения.

— Идем скорее к Чандрагупте, — сказал Ракшас. — Мы должны спасти нашего друга и его жену.

— Министр, — ответил Шакатдас, — почему не говорите «к махарадже Чандрагупте»? Если вы не назовете его махараджей, он даже и слушать вас не станет.

Слова Шакатдаса рассердили Ракшаса.

— Что?! — воскликнул он. — Ты хочешь, чтобы я называл махараджей этого цареубийцу?

— Ну да. Только к чему такие слова? Возможно, вам не нравится, что он взошел на трон, но какой смысл кричать об этом? Что, вам от этого легче будет?

— Но у меня язык не повернется назвать подлеца махараджей.

— Значит, вы просто отправите Чандандаса на виселицу.

— Это почему же? Если я пойду к Чандрагупте, он не казнит Чандандаса. Иначе где же справедливость?

Ракшас не сдерживал своего негодования.

— Министр, — очень тихо проговорил Шакатдас, — ваш гнев неуместен. Чандандаса так вы не спасете, еще и себя погубите. Уж лучше пусть он умрет один. Довольно и одной казни.

При упоминании о казни Чандандаса весь гнев Ракшаса прошел. Ему стало не по себе, когда он вспомнил, что его друга ожидает смерть. Министр уже собрался идти, когда раздался крик: «Да сопутствует победа махарадже!» — и в сопровождении свиты появился сам Чандрагупта. Ракшас нахмурился и отвернулся. Чандрагупта сделал вид, что ничего не заметил, и обратился к солдатам, которые Окружали Чандандаса.

— Как же так? — гневно спросил он. — Вы до сих пор не повесили цареубийцу! Как это назвать? Сейчас же принимайтесь за дело! Это страшный преступник, и его нужно жестоко наказать.

— Махараджа, — заговорил один из чандалов, — мы хотели выполнить твое распоряжение, но тут пришел министр и велел подождать с казнью до тех пор, пока он сам не принесет приказ о помиловании.

— Кто? Министр Ракшас? Так, так… И он здесь?

— Да, Чандрагупта, я здесь, — проговорил Ракшас, выходя вперед. — Тебе нужны моя жена и дети. Что еще тебе надо от меня?

— Вы хотите, министр, — спросил Чандрагупта, — чтобы я отпустил человека, который помогал врагам государства? Он вступил в сговор с Парватешваром, и яма перед дворцом — дело его рук. Но этот предатель говорит, что выполнял ваш приказ. То, что Чандандас и Парватешвар рассказывают о себе, очень похоже. У них одни и те же оправдания. Я не сомневаюсь, что Парватешвар — вдохновитель заговора, но мне не верится, что и вы здесь замешаны. Об этом я вам уже говорил. Так как же я могу помиловать Чандандаса? К тому же он и вам, возможно, причинил вред. Ведь до сих пор мы ничего не знаем о вашей семье. Я думаю, что, когда ваша жена и дети были в его власти, он отправил их к варварам грекам, чтобы вас считали их союзником. Может быть, это и не так, но у нас есть подозрения. И мы хотим, чтобы ваша семья была в безопасности.

— Нет, Чандрагупта, — ответил Ракшас, — Чандандас не способен на такую низость. В этом я совершенно уверен и не сомневаюсь, что он был обманут. Ведь Парватешвар тоже получал письма с моей печатью. Вы должны отпустить Чандандаса. Я прошу.

— Ваша просьба, министр, для меня повеление. Однако…

Чандрагупта замолчал, и тут заговорил Бхагураян.

— Однако вам лучше оставить свое высокомерие, — проговорил он, — и снова взять на себя управление государством.

— Бхагураян, зачем возвращаться к старому? — ответил Ракшас. — Ты, наверное, думаешь, что я перейду на сторону убийц? Разве ты забыл, что я обещал? Я никогда не нарушу данного слова.

— В таком случае, — сказал военачальник, — как может быть нарушен приказ о казни?

— Что ж, — тихо произнес Шакатдас, обращаясь к Ракшасу, — значит, моего друга спасти нельзя. Зачем же вы обнадеживали и меня, и эту благочестивую женщину?

Ракшас молчал.

 

ВЕРНОСТЬ СЛОВУ

Ради спасения своего друга министр готов был пожертвовать семьей, поэтому он так стремился узнать у Чандандаса, где находятся жена и дети. Однако Чандандас, по-видимому, догадался о намерениях Ракшаса и упорно молчал. Министр видел, что настаивать бесполезно.

«Чандрагупта, конечно, освободит Чандандаса, — если я признаю его махараджей и подчинюсь», — думал Ракшас.

Но он не мог принять предложения Бхагураяна.

«Разве все останется по-прежнему, — спрашивал он себя, — если я нарушу свое слово и буду служить цареубийцам и палачам? Нет, я не смогу даже ради Чандандаса пойти к этим негодяям и изменить Нандам».

И Ракшас принял решение.

— Чандандас и его жена могут погибнуть, — прошептал он. — Но я не должен нарушать клятву. Нет, только не это.

Ракшас повернулся к Чандандасу и заговорил:

— Ради твоего освобождения я принял бы любые муки. Но, чтобы спасти тебя от смерти, я должен пойти на службу к людям, которые предали и убили раджу. А я не могу идти против себя самого. Думай о Владыке Кайласы и стойко встречай свою смерть. Мне больше нечего тебе сказать. У меня нет другого выхода. Пусть даже ты и не подозревал ничего, эти люди поймали тебя в свои сети. Ты согласился помогать им и понесешь наказание.

Слова Ракшаса поразили Чандрагупту и Бхагураяна. Они ожидали, что при виде опасности, которая грозит его другу, министр сделает все, что ему скажут. Но обоим теперь было ясно, что Ракшас не будет их поддерживать.

Итак, все попытки Чанакьи (ведь Чандрагупта и Бхагураян только исполняли его волю) привлечь министра на свою сторону не увенчались успехом.

Чандрагупта молча взглянул на Бхагураяна. Тот так же, не говоря ни слова, бросил на него ответный взгляд. Они поняли друг друга. Но Ракшасу смысл этого безмолвного разговора был неясен. Спустя некоторое время Чандрагупта подал солдатам знак остановить казнь.

— Раз министр здесь, наказывать этого беднягу не нужно. Отпустите его.

— Чандандас, — продолжал Чандрагупта, — ступай с миром, но не покидай Паталипутры. Ты нам понадобишься. Мы позовем тебя.

Чандрагупта кивнул Бхагураяну и удалился вместе с ним, не глядя на Ракшаса.

Чандалы отпустили Чандандаса. Он подошел к Ракшасу и припал к ногам своего спасителя.

— Меня освободили потому, что вы пришли сюда, — сказал Чандандас. — Сейчас меня уже не было бы на свете. Мне даже в голову не могло прийти, что так все может получиться. И какой же я глупец, что не пришел и не узнал, почему вы решили рыть подземный ход и почему не позвали меня, а прислали письменный приказ. Пожалуйста, пойдемте теперь ко мне. Ваша жена очень беспокоится о вас — я ее тоже приведу в свой дом.

Министр слушал Чандандаса, но не мог всецело довериться его словам. Ему казалось, что не все в них было правдой. И, хотя, как считал Ракшас, его друг не мог оказаться предателем, все же министр решил держаться настороже.

«Если я начну сейчас его расспрашивать, — думал он, — это может вызвать подозрение. Лучше пойти к нему и незаметно, за разговором узнать обо всем».

И Ракшас отправился вместе с Чандандасом. Он решил выяснить, что же произошло на самом деле и с чьей помощью преступники осуществили свой замысел.

Министр знал, что открыто появляться в городе ему пока не следует, ибо народ настроен против него. Но уйти из Паталипутры, не узнав, как могло случиться, что враги использовали его имя и свалили на него свою вину, было выше его сил. И, хотя Ракшас был уверен, что люди Чанакьи следят за каждым его шагом, он пошел с Чандандасом, надеясь кое-что разузнать от него.

«Если допустить, что меня предали мои люди, — рассуждал он по дороге, — то кто же из них изменник? На письмах действительно стоит моя печать. Значит, вполне возможно, что предал меня хранитель печати. Ведь печать всегда находилась у него. Но так же возможно, что Хираньягупта не изменил, а просто из-за его небрежности печать попала в руки злоумышленнику. Впрочем, заговорщики, конечно, стремились завладеть ею. И очень вероятно, что печать была похищена. Но, с другой стороны, когда бы я ни потребовал ее, она всегда была у Хираньягупты. Выходит все-таки, что печать не украли и Хираньягупта — изменник. Зачем он это сделал! Надеялся получить деньги? Нет, быть не может! На что же он тогда польстился? Может, здесь замешана женщина?»

Тут Ракшасу показалось, что он кое-что начинает понимать. Тогда министр вздохнул с облегчением и даже рассмеялся.

— Превосходно! — прошептал он. — Если все на самом деле так, то это действительно превосходно. Ну конечно… Хираньягупта изменил ради той, кого я сделал своей шпионкой у Мурадеви. Меня поразили моим же оружием. Да, теперь все, что касается писем, как будто бы ясно. Но вот убийство раджи… Здесь многое еще непонятно…

Погруженный в свои мысли, Ракшас медленно шел за Чандандасом.

 

ЗАГОВОР ГРЕКОВ

Надежда Чанакьи на то, что Ракшас ради спасения друга примет предложение Бхагураяна, признает Чандрагупту махараджей и станет помогать ему управлять государством, не оправдалась. Брахману было теперь совершенно ясно, что все его козни и хитрости здесь бесполезны. Он испытывал неуверенность и искал выход. Новые доказательства твердости Ракшаса еще сильнее распаляли в нем желание обрести для своего воспитанника нерушимую опору в лице министра. Чанакья старался все взвесить, прежде чем принять какое-либо решение. Брахман знал, что погибли не все Нанды и что Ракшас будет стремиться к восстановлению их прав в Магадхе, ставя своей целью свержение Чандрагупты. Чанакья предполагал, что скорее всего министр обратится за помощью к Малаякет, сыну Парватешвара.

«Но Малаякет один не отважится напасть на Магадху, — рассуждал брахман. — Он будет искать поддержки. А сейчас помощь ему может оказать только один правитель — греческий наместник Селевк Никатор. Даже если Селевк и Малаякет объединятся, бояться нам особенно нечего. Но если с ними будет такой человек, как министр Ракшас, то часть народа может поддержать их. Вот этого и нельзя допустить. В самой Магадхе не должно быть никаких волнений. Если возникнут беспорядки, их нужно сразу устранить. Победа всегда будет за мной, пока я жив. Но ведь я не вечен. Чтобы дела у Чандрагупты шли хорошо, нужен Ракшас. Однако путь, по которому мы шли до сих пор, ни к чему не ведет. Министр отказался помогать нам, даже когда его другу грозила смерть. Он был готов отдать свою жизнь и погубить семью, но сохранить верность Нандам. Теперь я должен встретиться с ним сам и рассказать все начистоту. Бессмысленно придумывать еще что-нибудь и терять время.

С людьми министра удалось легко справиться, — говорил себе Чанакья. — У всех есть слабости: одни честолюбивы и завистливы, другие любят деньги, третьи не могут устоять перед женщинами. Иные же просто глупы. Но Ракшас — человек совсем другого склада. Можно было обмануть Ракшаса, ослепленного своей самоуверенностью, но как расположить к себе Ракшаса, который знает, что был обманут? Существует много способов подчинить человека. Можно завоевать его доверие, можно подкупить, наказать, можно перехитрить. Три последних способа сейчас бесполезны. Министра необходимо расположить к нам, а этого никто не добьется, кроме меня. И я должен это сделать. Но теперь следует действовать по-другому. Хитрость необходима там, где от нее есть польза. А здесь требуется прямота и честность. Всегда важна цель, а не пути ее достижения. Сегодня идешь по одному пути, завтра по другому, а потом по третьему. Нужно выбирать удобное средство и добиваться своего. Это и есть политика. Ракшас гордится Нандами. Я напомню ему о величии их рода, буду говорить, что Магадхе грозит нашествие греков и страна может погибнуть. Министр просто не сможет не поддержать нас».

Чанакья всегда выполнял задуманное и ни перед чем не останавливался, он и теперь шел до конца. Брахман был готов, если придется, умолять Ракшаса и унижаться перед ним. Цель для него оправдывала средства еще и потому, что Чанакья знал: если министр примет его сторону и согласится помогать Чандрагупте, он уже не предаст никогда. Однако брахману захотелось немного изменить свой план.

«Может быть, сначала мне самому и не стоит говорить с Ракшасом, — думал Чанакья. — Лучше, если к нему обратится Чандрагупта, который якобы поссорился со мной. Министр, конечно, узнает об этом и, возможно, поверит в ссору. А потом Чандрагупта попытается убедить Ракшаса в том, что презирает меня, и завоюет его доверие. Царевич скажет, что убийца Нандов — это я, что сначала было решено арестовать Дханананда, но у меня будто бы были другие намерения, которые я скрывал, и все обнаружилось, когда преступление было совершено.

Но, возможно, Ракшас возразит, что если Чандрагупта не знал о моем замысле и теперь раскаивается, то он не должен стремиться к власти. Министр будет говорить о возрождении рода Нандов, о Сарвартхасиддхи, который может стать их преемником. И Чандрагупте нечего будет ответить на это. Нет, ничего не получится. Так Ракшаса не возьмешь. Преданность и любовь к Магадхе — вот слабость министра, именно ее и нужно использовать.

Между тем случилось то, что предвидел Чанакья. Как только сын Парватешвара, Малаякет, узнал, что отец взят в плен и посажен в тюрьму, он тут же решил выступить в поход на Магадху. Но вскоре у него возникло сомнение, удастся ли одному добиться успеха. Малаякет жаждал мести и в то же время понимал, что в войне против такого противника ему потребуется помощь. Его отец был вассалом греков, и Малаякет без колебаний обратился к ним за поддержкой. Он послал наместнику Александра Селевку Никатору письмо, в котором рассказывал о гибели Нандов и пленении своего отца и просил выступить с войском на Паталипутру.

Для Селевка это был благоприятный случай. Он давно хотел расширить свои владения за счет Магадхи, но не предпринимал никаких попыток, зная, что, пока там находится Ракшас, все усилия напрасны.

Александр мечтал покорить весь мир, а Селевк стремился завоевать Арьяварту, потом Магадху и другие царства по ту сторону Ганги и распространить влияние греков на всю Индию. В странах, которые завоевал Александр, власть греков была упрочена Селевком. А царство Нандов оставалось независимым. Попытки греков подчинить Магадху к успеху не привели. Никатор считал, что Александр был недостаточно настойчив, и твердил о необходимости сломить Магадху, а Паталипутру сделать своей столицей. Теперь он решил, что настала пора осуществить планы. Селевк надеялся, что в союзе с Малаякетом и при поддержке армий из Гандхары, Камбоджи, Пенджаба и других государств можно будет нанести поражение правителю Магадхи. И он приготовился действовать. Селевк Никатор и Малаякет тайно встретились и обсудили вопрос, начинать ли войну сразу или попытаться освободить Парватешвара мирным путем и только в случае неуспеха выступать в поход. Селевк высказался за немедленное начало войны: по его мнению, при теперешней смуте в Магадхе и недовольстве народа можно одержать легкую победу. Малаякет же считал, что если война начнется сразу, то Чандрагупта убьет Парватешвара. Если же отца удастся освободить, то напасть можно потом в любое время.

— Малаякет, — сказал Никатор, — то, что ты говоришь, справедливо. Но нельзя упускать случая и не воспользоваться смутой. Если начать переговоры, это насторожит их и они станут готовиться к борьбе.

— Верно, — ответил Малаякет, — но что, если они убьют моего отца в отместку за неожиданное нападение? Если же его отпустят, то нам никто не помешает нарушить обещание и напасть на Магадху. Мы не побоимся проявить вероломство, раз оно приближает нас к цели.

В конце концов было решено, что Малаякет отправит в Паталипутру посла для переговоров об освобождении Парватешвара. В случае провала переговоров должна будет начаться война.

По приказу Малаякета в сопровождении нескольких греческих воинов в Паталипутру отправился брахман по имени Шакалаян, который, помимо выполнения посольских обязанностей, должен был следить за настроениями народа и выяснить возможность найти союзников в самой Магадхе. Посол беспрепятственно добрался до Пушпапури. Но когда он подошел к городским воротам, то был задержан. Существовал строгий приказ Чандрагупты останавливать всякого незнакомца, который входил в город или выходил из него, узнавать о его намерениях и пропускать, только если будет получено разрешение самого махараджи. Шакалаян сообщил, что у него есть дело к повелителю Магадхи, и когда Чандрагупте передали это, он сразу приказал пропустить брахмана.

 

МАССАЖИСТ

Шакалаян начал с того, что решил на несколько дней отложить посольские дела и узнать, что думает народ о Чандрагупте. Брахман знал, что, хотя Чандрагупта разрешил ему, как высокому гостю, делать все что, угодно, и не ограничил его свободы, на самом деле это были только слова.

После того как сановники препроводили посла в дом, где обычно располагались почетные гости, Шакалаян сообщил Чандрагупте, что дорога была трудной, что он очень устал и не сможет выходить несколько дней. Он просил извинения за то, что не пойдет сразу же на прием к махарадже.

«Как только почувствую себя хорошо, — говорилось в письме, — я припаду к вашим стопам и передам послание моего повелителя».

Чанакья немедленно отдал приказ своим соглядатаям внимательно наблюдать за послом и теми, кто приехал с ним, следить за каждым их шагом и сообщать обо всем.

Между тем посол ничего не предпринимал, даже не заговаривал ни с кем из тех, кого поставили охранять его. И он действительно не покидал дома. Чанакья догадывался, что это неспроста, и решил выяснить тайные намерения прибывших.

«Шакалаян пришел от Малаякета с вполне ясной целью, — думал Чанакья. — Он попытается использовать любые беспорядки. Нужно быть начеку».

Тем временем стало известно, что враг двинулся к границам Магадхи. Чанакье хотелось узнать, перейдет ли Ракшас на сторону греков, окажет ли им поддержку в завоевании страны или останется верным своей клятве. Брахман послал к Шакалаяну Сиддхартхака, переодетого массажистом, который вручил послу письмо.

«Этот массажист, — писал Чанакья, — весьма сведущ в своем деле. От вашей усталости не останется и следа. Я решил послать к вам этого человека, как только узнал о вашем самочувствии. Не пренебрегайте его услугами».

Когда Сиддхартхак пришел к Шакалаяну, тот сначала подумал, что не стоит оставлять возле себя человека, который все будет передавать радже, и решил отослать его обратно. Но тут же передумал: он знал, что нет на свете больших болтунов и сплетников, чем массажисты, брадобреи и им подобные.

«Поговоришь с ними, — сказал себе Шакалаян, — узнаешь многое. Стоит их подзадорить, и они начнут выбалтывать все, что им известно. Так что этот человек может даже быть полезен».

И Шакалаян оставил массажиста у себя и тут же предложил ему заняться своим делом. Он надеялся, что во время массажа можно будет расспросить о том о сем, узнать все необходимое. Массажист обрадовался, что не успел прийти, как уже понадобились его услуги.

— Превосходный, — с поклоном проговорил он, — если бы вы знали, как я обрадовался, когда меня послали служить вам. Ваше утомление сейчас как рукой снимет. Я служил самому махарадже Дханананду. Когда я принимался за работу, то он намекал Мурадеви, что у меня руки мягче, чем у нее, и Мурадеви страшно сердилась. А махараджа смеялся и говорил, что теперь она готова всех убить от зависти. Дурная была женщина. Если я начну вам все рассказывать, дня не хватит. Да и к чему это теперь? Все погибли, и Мурадеви тоже нет на свете. Сейчас все у нас по-другому…

Массажист вздохнул и начал растирать ногу Шакалаяна. Он грустно молчал, словно вспомнил прошлое и ему стало тяжело.

«Случай подходящий, — подумал Шакалаян. — Нужно будет разузнать у него, что происходит в городе, что думает народ и кто настроен против теперешнего раджи».

— Как тебя зовут? — спросил брахман.

— Саммардак, господин. Меня зовут Саммардак. У нас в роду все массажисты.

— А, теперь понятно. Потому-то у тебя и руки такие… Ты только начал, а мне уже полегчало! Махараджа Дханананд был доволен тобой, так ведь? Вообще-то он разбирался в подобных делах.

— Зачем вы говорите «вообще»? Мне кажется, другого такого ценителя, щедрого покровителя всяких искусств и не сыскать.

— Однако как же случилось, Саммардак, что убили вашего достойного раджу, да еще средь бела дня? Все спали, что ли? У нас считают, что разгневан на махараджу Дханананда был народ, поэтому кое-кому и удалось убить повелителя.

— Вы ошибаетесь, превосходный. Народ до сих пор жалеет раджу и говорит, что, если найдется мститель, он должен покарать убийц. Народ недоволен, но что он может поделать? В чьих руках власть, тот и правит. О господи, господи! Помоги нам.

— Так, значит, народ не был настроен против раджи?

— Какое там против! Народ поддерживал Дханананда. Да еще как! Но главный военачальник в руках Чандрагупты, так что пока выхода нет.

— А если народ захочет найти выход? Разве вам не придут на помощь другие люди?

— Кто же они? А если и придут, то ведь с одной целью — захватить власть. Никто не станет помогать даром.

— Но послушай, если даром никто не поможет, то ведь можно заплатить и взять все, что нужно.

— Да, конечно. А кого вы имеете в виду?

— Так-то оно так… Да, а вы, массажисты, все хитрецы. Недаром говорят: массажист среди людей — что лиса среди зверей. Небось многое знаешь. Я хочу у тебя спросить… Скажи, если кто-нибудь без вашей просьбы сам придет освободить вас от этих преступников, вы окажете ему помощь?

— Господин, мы бедные люди. Чем мы можем помочь? Но если появится человек, который понравится нам, народ может его поддержать. Но вообще-то мы люди маленькие. А что делать? С нами всегда обращались как с баранами.

— А ты умен, Саммардак. Из тебя вышел бы неплохой политик.

— Какой там политик! Просто у нас у всех хорошо подвешен язык, вот и все.

— Ну, ну… Не скромничай. На вот тебе за хорошую работу. Теперь я себя чувствую совсем неплохо.

И Шакалаян протянул массажисту золотой браслет с изображением головы льва. Глаза Саммардака широко раскрылись. В них были восторг и удивление. Руки его сами потянулись к драгоценности, хотя он и делал вид, что хочет отказаться. Шакалаян был доволен: дело шло на лад.

— Саммардак, — сказал он, — а кто окажет помощь защитнику народа? Не стесняйся, говори без утайки. Никто не узнает. Что же думают в Магадхе? Мне нужно знать это.

— Сжалься, превосходный! Теперь и стены слышат. Всюду полно шпионов. Мне кажется, что в этом городе одни только соглядатаи, которые обо всем доносят злодею Чанакье: не спрашивайте меня, я ничего не скажу. Мое дело — служить вам. И если прикажете, буду работать для вас день и ночь.

— Твоя осторожность мне нравится, Саммардак. Возьми еще вот это кольцо. Только не подумай, что я хочу подкупить тебя. Оставь это себе на память. Послушай-ка, — продолжал Шакалаян, — здесь только ты да я, и больше никого. Это ведь совершенно очевидно.

— Ну что ж, господин. Если прикажете, я скажу. Но если об этом узнают, мне придется худо.

— Да нет же, никто не узнает. Можешь быть спокоен. Значит, договорились?

— Ладно, господин. Слушайте. Будет хорошо, если министр Ракшас поддержит вас. Чанакья, Бхагураян и этот Чандрагупта обманули его. Эти люди обманули и Парватешвара. Они написали подложные письма и заманили сюда вашего раджу. Ракшас ничего не знал об этом. А в народе преступники распространили слух, что заговор — дело рук министра. Ракшаса лишили его доброго имени. Вы поступите умно, если заполучите его на свою сторону. Поначалу народ был настроен против министра, но время идет, и кое-что о делах Чанакьи и его помощников стало известно. Теперь многие знают, что заговорщики-то они, а не министр. Люди начинают переходить на сторону Ракшаса. Если вы завоюете его доверие, победа будет ваша.

Слова массажиста смутили Шакалаяна.

«Это, конечно, шпион Чанакьи, — подумал он. — И я был с ним неосторожен. Нельзя теперь спускать с него глаз. Нужно наблюдать за каждым его шагом».

— Все это верно, — сказал вслух посол. — Но как встретиться с Ракшасом?

— Что же здесь трудного? Министр до сих пор в Паталипутре, хотя знает, что Чанакья следит за ним. Если нужно устроить встречу, я помогу.

Шакалаян некоторое время молчал.

— Ну хорошо, — согласился он. — Попробуй.

— Ладно, — ответил массажист. — Я уверен, что удастся.

Из дальнейшего разговора Шакалаян узнал, что Саммардаку не нравятся действия Чанакьи и Чандрагупты и что сам он сочувствует учению Будды. Массажист сказал, что, если Нанды не получат престол снова, он станет буддийским монахом, как это сделала Вриндамала, служанка Мурадеви, которая совсем недавно ушла от мира. Подозрения у брахмана стали постепенно исчезать, и он решил отпустить Саммардака.

— Но, — сказал Шакалаян, — сегодня не нужно выходить из дома. Ты мне вскоре понадобишься. Вообще, если поможешь нам, мы тебя отблагодарим.

Посол распорядился устроить массажиста тут же в доме.

Шакалаяну было совершенно ясно, что он не добьется успеха в том, ради чего сюда приехал. Парватешвара просто так не отпустят, за него потребуют огромный выкуп. Но Селевк Никатор не согласится на это и вместе с Малаякетом начнет войну против Магадхи. Шакалаян решил, что выиграть можно в том случае, если в Паталипутре возникнут беспорядки. Без этого возможность победить была невелика. Посол очень рассчитывал на встречу с Ракшасом.

«Приводить министра сюда не стоит, — думал он. — Нужно самому идти к нему. К тому же Малаякет и Селевк потребовали быстро вернуться… Терять времени больше нельзя. Нужно начинать действовать. Массажист поможет мне. Я должен увидеть Ракшаса».

Шакалаян позвал Саммардака и сказал ему, что хочет изменить свою внешность. Тот ответил, что лучше всего переодеться массажистом. Шакалаяну сначала не очень понравилось это предложение. Он подумал, что ему, благочестивому брахману, не пристало надевать платье человека нечистых занятий — массажиста, однако тут же вспомнил, для чего находится здесь, и согласился. Саммардак ушел и вскоре привел человека — по виду массажиста. Шакалаян надел его платье и вместе с Саммардаком вышел из дома. Массажист знал, где искать Ракшаса, и повел посла к нему.

 

РАКШАС И ШАКАЛАЯН

Ракшас не только не покинул Паталипутру, но и не собирался этого делать. Он по-прежнему жил с семьей в своем доме. Когда Чандрагупта отпустил Чандандаса, министр понял, что его не решатся забить открыто.

«Эти люди настроили против меня народ, — говорил он себе, — но толпа непостоянна, как цвет облаков при заходе солнца. Народ перейдет на мою сторону, и я восстановлю честь рода Нандов. Отсюда мне уходить нельзя. Если я уйду, виновным будут считать меня».

Министр стал думать о тех, кто его окружал. Он понимал, что должен начинать действовать только после того, как узнает, что это за люди. Хираньягупты рядом с ним не было. Ракшасу очень хотелось увидеть его и многое выяснить, но тот бесследно исчез.

«Что может быть постыднее, — с горечью думал министр, — ничего не знать о происходящем, в то время как моим именем прикрывается подлость, а преданные мне люди выступают против меня».

Иногда Ракшас приходил в ярость. Но гнев, как известно, плохой советчик, а нужно было что-то предпринимать. Однако министр решил выжидать — ничего другого пока не оставалось.

— Господин, — сказал Саммардак Шакалаяну, когда они приблизились к дому Ракшаса, — у меня очень большая просьба к вам. Не говорите министру, что меня прислал Чанакья. Если скажете, то вы от него ничего не добьетесь. Как только Ракшас услышит об этом брахмане, он заподозрит обман и разговаривать не станет.

Шакалаян обещал ничего не говорить министру. Когда они вошли в дом, сразу Ракшаса увидеть не удалось. Было строго-настрого приказано никого не пускать без тщательного допроса. Министру сообщили, что к нему пришли два массажиста по важному делу, и он после некоторого колебания велел своему слуге привести их. Посол и Саммардак вошли. Ракшас бросил на них внимательный взгляд и кивнул, словно догадался о чем-то.

— Если бы вы были массажистами, — сказал он, — я бы не стал приглашать вас. Но вы ведь не те, за кого себя выдаете. Я сразу понял это. Вы пришли ко мне неспроста. Садитесь и рассказывайте. В сущности, я теперь никто. У меня нет власти. Но раз уж вы пришли ко мне, я вас выслушаю.

Шакалаян был удивлен проницательностью Ракшаса, но не подал виду.

— Нет ничего странного, что вы обо всем догадались, — проговорил он. — Замечать обман и разоблачать его вы умеете. Я не буду лгать. Идти сюда довольно опасно, и я переоделся в чужое платье. Мой массажист помог мне, он сопровождает меня.

— Ну хорошо, — ответил Ракшас, — рассказывайте, откуда вы прибыли и зачем. Вы не простолюдин, а знатный и влиятельный человек. Это сразу видно.

— Да, министр, это так, и пришел я по поручению моего повелителя.

— Что это за поручение? И кто ваш повелитель?

— Я расскажу. Я прибыл сюда по поручению Малая кета, сына Парватешвара, и… да, по приказу Малаякета.

Ракшас понял, что этот человек чего-то недоговаривает.

— Значит, прибыли от Малаякета? — произнес он. — Мне действительно сообщили, что от него приехал какой-то министр по имени Шакалаян. Малаякет разгневался, конечно, когда узнал, что я заманил сюда его отца и из-за меня Парватешвара бросили в тюрьму. Он послал вас, чтобы привезти меня к нему?

— Не говорите так, министр. Малаякет на вас зол. Это верно. Оно и понятно. Но здесь я узнал, что вы совсем невиновны в том, что Парватешвар попал в плен. Поэтому я и пришел сюда.

— Как вы об этом узнали? В Паталипутре все считают, что я хотел отдать Парватешвару престол Магадхи и погубил раджу, но благодаря Чанакье и Чандрагупте страна не погибла. А кто вам сказал другое?

— Да поговаривают, министр. Сейчас в Паталипутре есть люди, которые думают, что вы никогда не смогли бы сделать этого. Они по-прежнему продолжают вам верить.

— Вот как! Значит, в Магадхе еще не разучились думать. Так, так… Ну а дальше?

— Я уверен, что вы заинтересованы снять с себя ложное обвинение и готовы действовать.

— Думать об этом и сделать это — вещи разные.

— Вы говорите сейчас как заурядный человек. Разве есть что-нибудь невозможное для вас?

— Я самый обыкновенный. То, что недавно произошло, доказывает это. Однако я до сих пор не понял, зачем вы пришли сюда. А мне хотелось бы это знать.

— Я прибыл с посланием Чандрагупте от Малаякет. В нем содержится требование немедленно освободить его отца и выплатить десять миллионов золотых монет. В противном случае начнется война.

— Малаякет это написал Чандрагупте?!

— Да, и отправил меня послом, чтобы вручить письмо. Чему вы удивляетесь?

— Мотылек бросается в огонь!

— Вы сравниваете Малаякета с мотыльком, но он не таков.

— Если бы он был не таков, то не написал бы этого Чандрагупте, не шел бы на такой риск. Но, может быть, он не один и ему помогут — тогда другое дело.

— Я и пришел к вам потому, что нужна помощь. Если вы поддержите нас, успех будет обеспечен.

— Ну хорошо. Вам нужна помощь. Но могу ли я помочь?

— Несмотря на то что народ настроен против вас, никто другой не сможет сделать того, что можете вы.

— Ну ладно. Допустим. Но кто стоит за Малаякетом?

— Как кто? — с деланным удивлением спросил Шакалаян.

— Послушайте, если вы пришли, как говорите, чтобы все рассказать мне без утайки, то так и поступайте. Малаякет не отважится один напасть на Магадху. Помощь же ему может оказать только наместник Селевк. Скажите, это он поддерживает Малаякета?

Шакалаян понял, что больше не имеет смысла уклоняться от прямого ответа.

— Да, — сказал он, — вы совершенно справедливо заметили, Селевк оказывает Малаякету полную поддержку. Я же прошу вас помочь здесь так же, как Селевк помогает там. Многие сейчас не на вашей стороне, но, судя по всему, скоро к вам присоединятся. Если вы поможете нам, то и своего сумеете добиться. Вы отомстите Чанакье и Чандрагупте. И Малаякет тоже будет удовлетворен.

— А что получит этот варвар Селевк Никатор? — спросил Ракшас, внимательно глядя на Шакалаяна.

Посол сразу же понял, что от ответа на этот вопрос может зависеть многое, и некоторое время молчал в нерешительности.

— В чем дело? — сказал министр. — Почему вы не отвечаете? Отчего Селевк решил помочь Малаякет? Какие у него намерения?

— Вы хотите знать, что он получит? — медленно проговорил Шакалаян. — Ничего. Он будет помогать только из дружеских чувств.

Ракшас рассмеялся:

— Как вы можете рассчитывать на бескорыстие Селевка? Нет, я не верю, что вы так думаете! Тогда к чему весь наш разговор? Селевк — человек, который желает многого. Он хочет захватить Магадху. И неудивительно, что он согласился помочь вам.

— Ну и что же, даже если это так? — сказал Шакалаян.

— Как что же?! Хотите узнать, что из этого получится? — резко ответил Ракшас. — Вы и в самом деле забыли, что греки хотят подчинить всю Индию? Неужели вы не знаете, почему они оставили у власти Парватешвара? А зачем они дали ему солдат, вам тоже неизвестно? Во всяком случае, какие бы цели ни были у этого человека, они враждебны нам.

— Почему же? Однако если невозможно самому…

— Замолчите, преступник! — вскричал министр. — Что это вы говорите? Если сам не в силах действовать — проси помощи у соотечественников. А вы хотите позвать чужих.

— Я не вижу другого пути, — тихо сказал Шакалаян.

— Ждать — вот путь. Другого выхода пока нет.

— Так, значит, нельзя рассчитывать на вашу помощь?

— Нет! Я хочу мстить за смерть раджи и свой позор, но никогда не попрошу помощи у этого Селевка. И не приму ее, если он ее предложит. Это было бы несчастьем для Магадхи.

— Но у наместника нет дурных намерений. Он только хочет помочь Малаякету отомстить за позор его отца. Сам же Селевк ничего для себя не ищет.

— Было бы дерзостью сказать, что вы не разбираетесь в государственных делах. Я так не говорю и даже не думаю. Вы все понимаете, но вы служите грекам. Даже если эти варвары покорят Индию, вы решите, что так и должно быть. А я не хочу, чтобы в Магадхе правили греки или их слуга. Мне известно, что Парватешвар и Селевк давно стремятся захватить страну. Трон Магадхи — вот их мечта.

— Значит, пусть Магадха остается в руках этих убийц?

— Да. Хуже будет, если она попадет в руки греков или их прислужников.

— Я не ожидал, министр, что вы скажете эти слова. Мне казалось, вы сразу придете к нам на помощь. Но, судя по всему, у вас другие цели.

— Вы, должно быть, думаете то же самое. Но вы служите грекам, и у вас нет выбора. Однако даже вам не следует желать, чтобы Магадха оказалась под властью варваров.

— Да, но как преданный слуга Нандов может хотеть, чтобы страна оказалась в руках убийц всего царского рода?

— Я слуга Магадхи. И не думаю, что она должна погибнуть потому, что погиб царский род.

— А почему Магадха погибнет, если ее завоюет Малаякет? Ведь он арья, не так ли?

— Да, арья, но такой арья, который считает зачесть служить завоевателям.

— И поэтому страна попадет под власть греков?

— Конечно! Тот, кто помогает на охоте, всегда берет свою долю. А то и всю добычу. И Селевк своего не упустит. Он поможет Малаякету захватить страну, а потом разделается с ним. Александр не хотел жить в нашей стране, он ушел, оставив своих наместников. А Селевк будет здесь. Он сам хочет стать императором. Не будь раджа Дханананд так легкомыслен, Селевка давно бы оттеснили за Пенджаб и Кашмир. Магадха господствовала бы повсюду.

— Почему же это невозможно сейчас? — спросил Шакалаян. — Малаякет возьмет власть, а потом прогонит Селевка.

— Всё испытываете меня, — улыбнулся Ракшас. — Неужели вы думаете, что Селевк станет терпеть какого-то Малаякета? Он тут же отстранит его от власти.

— Мне кажется, в ваших словах нет ни капли здравого смысла, — ответил Шакалаян. — Закончим этот разговор. Скажите только, если Малаякет и Селевк прибудут сюда, вы поможете тому, чтобы народ Паталипутры восстал против Чанакьи и Чандрагупты?

— Нет! Как бы я ни ненавидел этих людей, я никогда не помогу варварам захватить Магадху. Народу я могу помочь, если начнется восстание, но буду бороться против греческих сатрапов. Я не изменник и не думайте, что я предам свою страну. Уезжайте к себе. А с этими греками нужно держаться поосторожнее. Положишь им палец в рот — отхватят руку.

Шакалаян испытывал удивление и досаду. Он не решился продолжать разговор и вскоре ушел вместе со своим спутником.

 

ПОСЛЕДНЕЕ РЕШЕНИЕ ЧАНАКЬИ

Чанакья сидел у себя в хижине и разговаривал с Сиддхартхаком. Судя по выражению его лица, брахман был несколько удивлен. В разговоре наступила пауза, потом снова заговорил Чанакья.

— Сиддхартхак, — произнес он, — ты уверен, что Ракшас ни о чем не догадался?

— Совершенно уверен, — ответил тот. — Кроме того, я просил Шакалаяна ни в коем случае не говорить, что меня к нему послали вы. Шакалаян ничего не сказал. Я же сидел молча и слушал их разговор. Я опасался произнести хоть слово, боялся, что Ракшас узнает меня. Мне казалось, что он может что-то заподозрить. Но теперь ясно, что Ракшас не догадался, кто я такой. Он был поглощен разговором с Шакалаяном и ни на что больше не обращал внимания. Министр, должно быть, подумал, что я переодетый слуга посла.

Чанакья сначала слушал очень внимательно, но как только понял, что министр ничего не заподозрил, потерял интерес к тому, что говорил монах, и стал думать о другом.

«Да, Ракшас… — думал брахман, — говорят, что я неплохой политик, но тут я ничего не могу сделать. Ты сильнее меня. Окажись я на твоем месте, я тотчас отправился бы к Малаякету и помог грекам захватить Магадху. И не успокоился бы до тех пор, пока не уничтожил своих врагов. Я не стал бы думать о том, что страна окажется во власти варваров. Меня бы это не смутило. Именно такой человек, как ты, преданный и твердый, и нужен Чандрагупте».

Чанакья был так занят своими мыслями, что не заметил, как начал говорить вслух, совсем забыв о Сиддхартхаке, который сидел рядом. Монах некоторое время молчал, обдумывая то, что ему хотелось сказать, что просилось на язык.

— Почему вы стремитесь сделать министром Чандрагупты Ракшаса? — спросил он. — По правде говоря, более недальновидного советника не сыскать. Ведь он ничего не знал о заговоре, а все происходило у него на глазах. Какой же из него министр? А вы такой опытный политик! Зачем Чандрагупте другой помощник? Нет, на мой взгляд, в министры Ракшас не годится.

Слова Сиддхартхака вызвали у Чанакьи улыбку.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал брахман. — Я сдержал свое слово — сделал царем Чандрагупту и уничтожил Нандов. Что же, теперь я так и буду находиться около этого юноши? Мне пришлось делать то, что недостойно брахмана. Я уйду в Гималаи, чтобы смыть этот грех, и буду совершать покаяние в пещере. А то и в будущих рождениях останусь таким же жестоким. Хватит с меня. Довольно преступлений. Убит царь, убиты его дети, погибла несчастная женщина. А сколько было бесчестных поступков, сколько лжи! Да и раджа, который сейчас на троне, вовсе не обязательно всегда будет благоволить ко мне. Он рано или поздно решит, что я могу его тоже убить. Поэтому лучше убраться отсюда подобру-поздорову. Для себя я ничего не ищу. Денег мне тем более не нужно. Я дал клятву отомстить за оскорбление и сдержал ее. Теперь я хочу только одного — увидеть, как Всевышний покарает греков. И сейчас время для этого настало. Если Ракшас не откажется, все так и случится. Нужно только его согласие. Министр — человек верный. И я уйду спокойно после того, как он пообещает помогать Чандрагупте.

— Если вы сожалеете о своих поступках и раскаиваетесь, — произнес Сиддхартхак, — то почему не идете путем Будды? Святой Васубхути с радостью примет вас, и вы будете жить в монастыре. Ведь благодаря ему Вриндамала обратилась к истинной вере. Нужно отречься от мира. Без этого нельзя очиститься от совершенных грехов.

Слушая монаха, Чанакья улыбался. Теперь, когда брахман знал, о чем говорили Шакалаян и Ракшас, он испытывал огромное облегчение. Чанакья еще раз убедился в благородстве и честности бывшего министра и понял, что опасения, которые возникли у него после приезда Шакалаяна, напрасны.

«К Ракшасу теперь осталась только прямая дорога, — окончательно решил брахман. — Окольные пути ни к чему не приведут. Но своего я добьюсь обязательно. А потом отправлюсь в Гималаи и буду жить, как прежде».

И Чанакья отправился на берег реки, чтобы немного отдохнуть.

Человек всегда испытывает душевный подъем, когда видит, что вот-вот должно осуществиться то, к чему он стремился. Но, если здесь есть что-нибудь такое, что тревожит совесть и вызывает сомнения, этот человек чувствует смущение и неловкость, а иногда и отвращение к самому себе. Совесть говорит ему, что он поступил недостойно. И даже если ему кажется, что по каким-либо причинам невозможно было поступить иначе, он понимает, что по-настоящему радоваться нечему. Совестливые и гордые люди, как и все, испытывают те же чувства, но не показывают их. Они стараются, чтобы окружающие ничего не заметили. Но если это им и удается, если они умеют скрывать свои переживания, то как они могут утаить их от самих себя? Люди эти прячут угрызения совести от других, однако не могут делать это постоянно. Наступает момент, когда они выдают себя.

С Чанакьей происходило то же самое. Совесть мучила его.

«Мои поступки не делают мне чести, — говорил себе брахман. — Я уничтожил Нандов только из-за нанесенного мне оскорбления. Чандрагупта взошел на престол. Но что я скажу самому себе? Теперь остается последнее — одержать победу над греками и подчинить всю Индию. Однако дожидаться победы здесь, в Паталипутре, я не намерен».

Чанакья не хотел оставаться там, где из-за него погибли люди. Возможно, это было даже основной причиной того, что он стремился как можно скорее передать Ракшасу управление государством. Была у Чанакьи в этот день еще одна причина недовольства собой: вспышка раскаяния в недавнем разговоре показала, что дух его слабеет, что он уже не прежний бестрепетный вершитель людских судеб.

Брахман долго сидел на берегу в полном одиночестве и размышлял. Он проникся безграничным уважением к Ракшасу после того, как узнал его ответ Шакалаяну. Чанакья ценил в министре прежде всего преданность и верность монарху и верил, что неудача пойдет на пользу Ракшасу, что он избавится от излишней самоуверенности и надменности по отношению к окружающим. А высокомерие, по мнению Чанакьи, было не последней причиной поражения министра. В молодом же Чандрагупте Чанакья видел большой талант правителя и был уверен, что тот добьется успеха. Но для этого колесницу государства нужно было двинуть вперед, а это мог сделать только Ракшас.

«Цель моей жизни будет достигнута, — сказал себе брахман, — если я услышу клики, возвещающие победу Чандрагупты».

Чанакья решительно поднялся и направился во дворец Чандрагупты. После продолжительного разговора с юным раджей брахман покинул дворец в сопровождении какого-то молодого человека, судя по всему — своего ученика.

 

ПЛАН УДАЛСЯ

Ракшас сидел в глубокой задумчивости.

«Счастье изменило роду Нандов в тот день, когда Дханананд вошел в дом Мурадеви, — говорил себе министр. — И самая большая ошибка состояла в том, что эту женщину освободили вместе со всеми, когда принц Сумалья стал молодым царем. Но что случилось, то случилось. А дальше? Выступят ли теперь греки? До сих пор они не могли даже приблизиться к нашим границам. Одержать победу над Малаякетом, если тот нападет на Магадху при поддержке Селевка Никатора, будет трудно. Не то чтобы не нашлось для этого солдат, — их достаточно. Но неизвестно, справится ли Бхагураян один».

Ракшас страдал от собственного бессилия при мысли, что на Магадху надвигается несчастье. Он не видел выхода. О том, чтобы признать Чандрагупту раджой и помочь ему, министр и думать не хотел. А поддерживать Малаякета означало бы своими руками отдать страну грекам. Оставалось только выжидать. Но такой человек, как Ракшас, не мог бездействовать. Это противоречило его природе. От невеселых мыслей на душе у министра было очень неспокойно.

Вошел слуга и сказал, что министра хотят видеть два незнакомых человека.

— Кто такие? — спросил Ракшас.

— Какой-то брахман, а с ним еще один человек, — ответил слуга.

Ракшас пытался догадаться, кто бы это мог быть, и приказал впустить пришедших. Слуга ввел брахмана; за ним на некотором расстоянии шел, судя по виду, еще совсем молодой человек, лицо которого было закрыто покрывалом. Должно быть, брахман взял с собой ученика. Ракшас поднялся навстречу вошедшему и попросил его сесть. Юноша расстелил шкуру антилопы, брахман сел и сделал ему знак удалиться. Ученик вышел. У пришедшего была очень внушительная наружность. Ракшас сначала подумал, что к нему пришел сам Чанакья, ибо примерно знал, как тот выглядит, но тут же отбросил эту мысль, решив, что брахману приходить сюда незачем. Министр снова почтительно приветствовал своего гостя.

— Чем могу служить вам, достойнейший? — с поклоном проговорил Ракшас. — Что привело вас ко мне?

— Министр… — начал брахман.

— Я теперь не министр, почтенный, — перебил его Ракшас. — Вы, наверное, слышали, что произошло здесь в последние дни. Зачем же называть меня так?

— Зачем? Разве то, что случилось, лишило тебя звания первого министра? Для меня ты министр. И я так тебя и буду называть.

Брахман умолк. Его спокойный и властный голос, голос человека, который привык отдавать приказания, произвел сильное впечатление на Ракшаса.

— Министр, обо мне идет слава как о коварном и лживом человеке. Меня, я знаю, называют Каутильей, то есть Лжецом. Но скажу тебе: чего можно достичь только обманом, того и надо добиваться обманом, а что может быть достигнуто честным путем, того следует добиваться честным путем, — таково мое правило. Для того чтобы ты был на нашей стороне, есть только одно средство — честность. Магадха не сможет обойтись без тебя. Стране нужен такой человек, как ты. Иначе звезда Магадхи может закатиться. Вот за этим я и пришел к тебе.

Теперь Ракшас понял, кто перед ним, и сразу же захотел встать и выгнать Чанакью.

«Но ведь он гость, — остановил он себя, — а гостю следует оказывать гостеприимство».

И Ракшас, не говоря ни слова, продолжал смотреть на брахмана.

— Министр, — продолжал Чанакья, — я пришел честно поговорить с тобой. Я уничтожил Нандов потому, что они опозорили меня. Ты предан им, но теперь свою верность отдай Чандрагупте. Твою преданность он сумеет обратить на благо Магадхи.

Слова Чанакьи заставили Ракшаса нахмуриться.

— Так, значит, — сказал он, — ты и есть Чанакья? Тот самый, который уничтожил царский род и посадил на трон сына охотника! Человек, который всегда поступает нечестно и прибегает к честности лишь от случая к случаю. Такая честность — часть того же коварства. Зачем ты говоришь о моей преданности? Ты пришел сказать мне, что я пожинаю плоды своей недальновидности? Да, это так. Но я не настолько глуп, чтобы поверить, будто ты хочешь предложить мне от чистого сердца снова стать министром. Я понимаю, почему ты здесь. Тебе хочется посмеяться надо мной и рассказать, как удалось меня провести. Но то удовольствие, Чанакья, которое ты испытал бы от своего рассказа, будет еще больше, если я сам расскажу, как все произошло. Так вот, в моем доме ты сделал своей шпионкой ту женщину, которая должна была следить за Мурадеви. С ее помощью ты заставил Хираньягупту изменить мне, а из-за него…

Тут Чанакья перебил Ракшаса.

— К чему ты, министр, все это говоришь? Я пришел совсем для другого.

— Так сообщи, зачем ты взял на себя такой труд? — насмешливо спросил Ракшас.

— Затем, чтобы ты стал министром Чандрагупты и чтобы в Магадхе все было по-прежнему — нет, лучше, чем прежде.

— Значит, ты пришел добиваться того, чего никогда не будет.

— Но почему? Почему этого никогда не будет?

— Сделать изменником Хираньягупту и сделать предателем меня — это разные вещи.

— Согласен. Но я не хочу, чтобы Магадха попала в руки греков. А они готовятся к нападению.

— Те, в чьих руках Магадха находится сейчас, могут позаботиться о ней.

— Могут или нет — речь не об этом. Я пришел к тебе потому, что они надеются на твою помощь.

— Я поклялся в верности Нандам.

— Ты не хочешь служить Магадхе и Паталипутре?

— Не хочу!

— Нет, ты никогда не поступишь так. Кто поверит, что ты сейчас говоришь правду?

— А отчего бы не поверить? Или есть какая-нибудь особая причина?

— Причина? Твои собственные слова! Этого мало?

— Мои слова? Разве я кому-нибудь говорил об этом?

— Шакалаяну.

— Выходит, он рассказал о нашем разговоре?

— Почему подозревать именно Шакалаяна?

— Значит, твои шпионы пробрались ко мне. Кому же теперь верить? Все, кто окружает меня, — предатели! Узнаю твою руку, Чанакья!

— Твои люди, министр, тут ни при чем. Не мучайся подозрениями. Массажист, который приходил с Шакалаяном, — это один из моих друзей. Он все мне и рассказал.

Ракшас почти не удивился тому, что услышал.

«Значит, массажист — шпион Чанакьи. И Шакалаян, конечно, не знал об этом», — подумал он.

— Как бы там ни было, министр, — продолжал брахман, — постарайся забыть все и соглашайся служить Чандрагупте. У тебя будет то же положение, та же власть, что и при Нандах. Народ сразу изменит к тебе отношение. Для этого много времени не потребуется. Ты ведь знаешь, что люди — что бараны: куда один — туда и все стадо. К тебе вражды никто не питает. Я ненавидел только Нандов. Но с ними покончено. Теперь мне здесь нечего делать. Как только ты дашь согласие, я сразу уйду в Гималаи. Но у меня есть еще одна просьба: вытесни греков за Гандхару. Чандрагупта — хороший воин. Если ты ему поможешь, вы победите. Ты не знаешь, что такое власть варваров. Ты не был в Такшашиле. Они чинят насилия и притесняют простой народ…

Слова брахмана звучали правдиво, он говорил с таким дружелюбием, будто Ракшас уже согласился стать министром Чандрагупты.

— Чанакья, — перебил его Ракшас, — мне вообще не следовало разговаривать с человеком, который уничтожил род повелителя Магадхи. И я уже раскаиваюсь в том, что столько времени слушаю тебя. Пока вы защищаете страну от греков, я не стану мешать вам хотя бы потому, что у меня нет сторонников и нет власти. Так что все эти уговоры ни к чему.

— Не нужно так говорить, министр, — возразил Чанакья. — Не думай, что я не знаю тебе цены. Я проверил и изучил тебя. Сначала я попробовал действовать через Бхагураяна, — послал его к тебе. Затем вынес смертный приговор — не настоящий, конечно, — Чандандасу, в надежде, что ты попытаешься спасти его. Когда же увидел, что и это бесполезно, то решил выяснить, может ли враг рассчитывать на тебя. Для этого я подослал Сиддхартхака, переодетого массажистом. Теперь я вижу, что ты любишь свою страну и ненавидишь варваров. Нам необходима твоя помощь, министр Ракшас.

— Чанакья, я уже сказал, что не буду служить никому, кроме Нандов, и останусь верен своей клятве.

— Значит, клятва превыше всего. А если кто-нибудь из Нандов сядет на престол, что тогда?

— Я поклялся и буду служить Нандам. Чанакья, ты обманщик и лжец, но я не боюсь тебя. Если остался кто-нибудь из прежней династии, я буду защищать его и словом, и делом. Для него я готов на все. Я уничтожу Чандрагупту и посажу на трон законного наследника.

Брахман рассмеялся.

— Что ж, смейся, Чанакья, — сказал министр. — Ты считаешь это невозможным, я знаю.

— Да нет, — ответил тот, — я смеюсь потому, что многое возможно в этом мире.

— Ты, наверное, издеваешься надо мной? Ведь сейчас мне самому все это кажется не легче, чем сделать лук из рогов зайца или найти сына бесплодной жены. И ты думаешь то же самое.

— Нет, я этого не думаю. Если хочешь, я объясню.

Ракшас в недоумении смотрел на Чанакью.

— Министр, — продолжал брахман, — сейчас я тебя спрашиваю только об одном. Ты говоришь, что если узнаешь о существовании наследника Нандов, то встанешь на его сторону. Твердо ли твое решение? Не изменишь ли ты его?

— Нет, никогда! Зачем ты спрашиваешь?

— Затем, что хочу привести сюда отпрыска этого рода. Вот и все! Но сначала взгляни-ка. Что это? Браслет, не так ли?

При виде вещицы, которую Чанакья держал в руке, Ракшас вздрогнул.

— Да, — медленно произнес он, — это охранительный браслет Нандов. Существует обычай: как только у раджи появляется наследник, к его запястью привязывают этот браслет. Но откуда он у тебя?

— Сейчас, сейчас… — ответил Чанакья. — Иди-ка сюда! — крикнул он своему ученику.

Юноша вошел. Брахман поставил его перед Ракшасом и приказал протянуть правую руку.

— Посмотри сюда, министр, — проговорил Чанакья. — Взгляни на его руку. Ты ведь разбираешься в линиях судьбы. А это знаки царя.

— Да, это так, — произнес Ракшас в замешательстве.

— Подумай сам, министр, разве могут быть такие знаки у того, кто не принадлежит к царскому роду? Нет, не могут.

Ракшас молчал.

— Так как же с клятвой, министр? — сказал брахман. — Юноша, который стоит перед тобой, принадлежит к роду Нандов. В тот день, когда он родился, к его запястью был привязан этот талисман. Несмотря на то что планеты ему благоприятствовали, из-за нежелательного положения одной из них первые двенадцать лет жизни ему пришлось провести в бедности. Его мать — дочь царя охотничьих племен, которую Бхагураян отдал Дханананду после победы над этими племенами. Раджа женился на ней, по обычаю гандхарвов. Потом родился вот этот юноша. Дурная планета вселила в тебя подозрение, что он не царский сын, и ты приказал отнести мальчика в лес и убить там. Но благодаря могуществу планет, от которых он получил царские знаки, в сердцах тех, кто должен был убить его, проснулась жалость. Его отнесли в горы и оставили там. Ребенок остался жить. Случайно младенца нашел пастух. Впервые я увидел мальчика, когда он прожил у этого пастуха около двенадцати лет. Я заметил на его руке знаки царского происхождения и взял подростка к себе, чтобы воспитать его как кшатрия. И вот он здесь. Признай его! Ты поклялся!

Слова Чанакьи привели министра в полную растерянность.

Ракшас не мог осмыслить до конца только что услышанное. Он сидел совершенно неподвижно и молчал.

— Министр, — вновь заговорил брахман, — почему ты молчишь? Ты думаешь, все это ложь? Или просто не хочешь выполнить обещание?

— Чанакья, — ответил Ракшас, — рисунок похож на царские знаки. Есть также линии, которые говорят, что он станет царем. И браслет принадлежит Нандам, но…

— Что «но»?

— Откуда видно, что это сын Дханананда? Откуда видно, что это тот мальчик, которого хотели убить в лесу?

— Есть пастух, у которого он жил двенадцать лет. Сейчас этот человек в Паталипутре. Если нужно, я пошлю за ним. Но не подобает нарушать клятву. Будь верен своему слову.

Ракшас раздумывал.

— Чанакья, — произнес он наконец, — раньше я не признал бы законным наследником сына Мурадеви, которая помогла убить своего супруга. Но теперь из Нандов, никого не осталось, и я признаю его. Но я бессилен. У меня нет власти. Что я могу сделать?

— Сможешь посадить этого юношу на трон Магадхи.

— Как? — спросил Ракшас с грустной улыбкой, потому что принял это предложение за шутку.

— С чьей-нибудь помощью, — ответил брахман.

— Кто же мне сейчас поможет? Это дело будущего.

— Почему будущего? Я окажу тебе полную поддержку.

— В самом деле? Ты поссорился с Чандрагуптой? Ты оставишь его?

— Нет. Ничего подобного. Просто на троне Паталипутры будут оба — и тот и другой. Так ты не возражаешь?

— То есть как?..

— Да дело в том, что это и есть Чандрагупта!

С этими словами брахман откинул покрывало с лица юноши.

 

ЭПИЛОГ

Итак, Ракшас согласился служить юному Нанде и тем сдержал свою клятву. Бхагураян, однако, был сначала недоволен, что Ракшаса вновь назначили министром, но Чанакье быстро удалось убедить его в необходимости такого шага.

После того как Ракшас и Чанакья заключили между собой союз, события начали развиваться необычайно успешно. Когда Селевк и Малаякет выступили в поход, в Магадхе было уже собрано сильное войско: шестьсот тысяч пеших воинов, тридцать тысяч конников и девять тысяч слонов. Во главе этого войска стоял Чандрагупта — честолюбивый воин, полный сил и отваги. В первом же сражении войска Селевка и Малаякета были разбиты, а вскоре сам Селевк Никатор был отброшен за Кашмир. В конце концов он заключил с Чандрагуптой мир, покинул все земли к западу от Инда и оставил также Гандхару. Надменный сатрап направил к Чандрагупте свое посольство во главе с известным всем Мегасфеном и отдал повелителю Магадхи в жены одну из своих дочерей.

Парватешвара освободили, и он стал вассалом Чандрагупты.

Чанакья удалился в Гималаи. Он знал, что теперь, когда на стороне Чандрагупты был Ракшас, юный раджа мог обойтись без него.

Владыка Магадхи отказался от имени прежних властителей страны и стал называть себя Маурья, то есть сын Мурадеви, — в память о своей матери, которая вынесла из-за него столько горя и страданий. Но для Ракшаса Чандрагупта был только Нандой.

Суматика по примеру Вриндамалы сделалась буддийской монахиней. Васубхути умер, и настоятелем монастыря стал Сиддхартхак. Он значительно расширил монастырь и всеми силами способствовал распространению буддийской веры.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.