На здании Общевойсковой академии Вооруженных сил России на Девичьем поле, которая объединила несколько прежних военных академий, среди многих мемориальных досок можно обнаружить и упоминание об учебе нашего героя: «Герой Гражданской войны Василий Иванович Чапаев учился в 1918–1919 гг. в Академии им. М. В. Фрунзе». Авторы надписи лишь приблизительно отразили историю: Академия Генерального штаба Красной армии в 1918–1919 годах не могла носить имя Михаила Фрунзе, оно было присвоено после смерти красного полководца — в 1925 году. Кроме того, авторы «продлили» кратковременное пребывание Чапая в стенах академии.

Наш герой оказался в академии неожиданно для себя и испытывал противоречивые чувства. Желание учиться и овладевать основами военной науки сталкивалось, как и у многих других слушателей, со стремлением вернуться на фронт, где продолжались сражения, воевали и гибли боевые товарищи. Однокурсник Чапаева, будущий генерал армии Иван Тюленев вспоминал, что он отправился учиться без желания, по приказу и в порядке партийной дисциплины: «Академия создана по личному указанию Ленина. Так что, если ты не подчиняешься нам, считай, что ты не подчиняешься Ильичу. Вот и делай выводы». Спартанская обстановка в здании охотничьего клуба на Воздвиженке, где разместили слушателей академии, его, бывшего солдата Первой мировой, не удивила. Быт слушателей был организован по тем голодным и холодным временам достаточно сносно. Кирилл Мерецков вспоминал, что они получали ежедневно по два фунта хлеба, приличные порции пшенной каши и два-три раза в неделю — обеды с мясом. Чтобы победить холод в казарме, красные командиры регулярно отправлялись на погрузку и разгрузку дров, откуда каждый приходил с одним-двумя поленьями.

Тюленев сразу заметил Чапаева: «В проходе между кроватями метался щеголеватый военный лет тридцати, с усиками, аккуратно на пробор причесанный. Увидев меня, он остановился и громко, с издевкой, сказал: “Еще одна птичка пожаловала! Что, брат, фронт тебе надоел?” В ответ я только махнул рукой. Мой собеседник вздохнул: “Приказали? Мне тоже приказали. Но черта с два! Уеду! Придумать такую несуразицу! Боевых людей за парту!”».

Но воинская дисциплина оказалась сильнее эмоционального настроя, и слушатели приступили к занятиям. Первый набор красных генштабистов почти полностью состоял из командиров с боевым опытом. Как правило, это были люди, проявившие себя на полях сражений и Первой мировой, и Гражданской. Среди однокурсников Чапаева кроме Тюленева оказалось немало заметных фигур. Слушателями первого набора были будущие маршалы Кирилл Мерецков и Василий Соколовский; погибший в начале Великой Отечественной войны Леонид Петровский и репрессированный в годы Большого террора начальник Разведупра Красной армии Семен Урицкий; будущие герои Гражданской войны Александр Чеверев и Семен Белицкий; известный партийный деятель Евгений Трифонов и будущий начальник Школы московской милиции Ян-Артур Дектер.

При существовавшем тогда порядке поступления в академию отбор заменялся набором, а решающая роль при зачислении принадлежала рекомендациям командования и политических органов РККА. В первом наборе 70 процентов слушателей имели среднее образование, 25 процентов — начальное и лишь 5 процентов — высшее. Снисходительное отношение к образовательному цензу позволило принимать в академию успешно проявивших себя на полях сражений командиров с низким уровнем образования, таких как наш герой, но создавало трудности для учебы, где был необходим солидный фундамент накопленных знаний. «Формально требовалось обладать некоторым общеобразовательным цензом, но на деле это условие не соблюдалось. Главную роль при первом наборе играло наличие рекомендаций двух членов РКП(б), собственного партстажа и опыта военной работы, преимущественно в Красной Армии. В результате в академию попали люди с неодинаковыми знаниями. Кое-кто имел высшее образование, большинство — среднее, а некоторые — только начальное. Естественно, последним учиться было очень трудно», — писал Кирилл Мерецков.

Программа обучения состояла из десятков дисциплин: стратегия, философия войны, общая тактика, тактика отдельных родов войск, военная психология, история военного искусства, история Первой мировой войны, служба Генштаба, военная география, военная администрация, военная топография, основы военно-морского дела, военно-инженерное дело, сведения по технике артиллерийских частей, сведения по технике воздухоплавания и авиации, государственное право, международное право, вопросы современной международной политики, политическая экономия, социология, иностранные языки и многие другие сложные предметы. Их успешное освоение требовало высокого образовательного уровня, таланта и усердия.

Для создания будущей армейской элиты большевики привлекли ведущих военных специалистов, среди которых было немало преподавателей старой академии. Стратегию преподавали Александр Свечин и Александр Незнамов (до революции он приобрел известность благодаря критике высказываний царя и военного министра Владимира Сухомлинова). Тактику артиллерии читал Георгий Теодори и бывший командир 48-го корпуса (тяжелая артиллерия особого назначения) Сергей Шейдеман; Владимир Новицкий — службу Генштаба, известный военный историк Алексей Радус-Зенкович — театры военных действий; начальник военных сообщений Красной армии Николай Сулейман — снабжение и транспорт.

В приказе о зачислении Чеверева и Чепаева (так в документе) от 5 декабря 1918 года было указано, что эти слушатели через два месяца должны сдать экзамены по программе советских пехотных командных курсов. Заметим, что Чевереву, который учился в гимназии, было существенно легче.

В августе 1918 года, после взятия Казани, бóльшая часть преподавателей и слушателей прежней Академии Генштаба перешла на сторону белых. Тогда руководство Красной армии и Советского государства решило создать новую академию «с чистого листа». Планировалось организовать учебное заведение нового типа, где военное и специальное образование по образцу старой академии дополнялось общеобразовательными, политическими и философскими дисциплинами. По замыслу Льва Троцкого и Иоакима Вацетиса, ее выпускники должны были стать военными энциклопедистами, способными не только решать сложнейшие задачи на полях сражений, планировать боевые операции и вести планомерное военное строительство, но и прогнозировать вероятные международные, политические, общественные и экономические вызовы.

Значение, которое придавало партийно-государственное руководство воспитанию новой военной элиты, было подчеркнуто участием Владимира Ленина в открытии академии. «Владимир Ильич говорил о трудностях, переживаемых республикой. О том, что республика позволила себе такую “роскошь”, собрав здесь на учебу в самый ответственный момент боевых командиров, но сделано это потому, что для будущей борьбы ей нужны опытные полководцы, которые хорошо разбирались бы в сложной обстановке гражданской войны, умели бить врага по всем правилам военного искусства», — вспоминал Тюленев. По его мнению, речь Ленина изменила отношение к учебе как к ссылке или опале, слушатели начали напряженно готовиться к занятиям.

Но в воспоминания Тюленева вкралась ошибка: в декабре 1918 года Ленин перед слушателями не выступал, это произошло позднее — 19 апреля 1919 года. В декабре 1918 года перед слушателями выступал председатель ВЦИКа Яков Свердлов. Тем не менее выступление Свердлова повлияло на настроение Чапаева: он, по словам Тюленева, «приутих».

Трудности в учебе из-за низкого уровня образования и требовательности преподавателей заставляли многих слушателей стремиться к возвращению на фронт. Скованные военной и партийной дисциплиной, они продолжали доказывать ненужность их пребывания в стенах академии и невозможность продолжать обучение. Впрочем, Чапаев не сразу решил покинуть стены академии. Вероятно, через две-три недели после начала занятий он почувствовал недостаток общего образования и потому предвидел трудности, с которыми столкнется при сдаче экзаменов по программе обычных пехотных курсов.

Часто встречающаяся версия о пристрастном отношении преподавателей-генералов к слушателям-простолюдинам не вполне обоснованна. Кирилл Мерецков вспоминал: «К нам профессура относилась сначала довольно снисходительно. В 1918/19 учебном году существовали только две оценки на зачетах: “удовлетворительно” и “неудовлетворительно”… Как правило, все получали удовлетворительные оценки». Скорее наоборот: слушателей часто раздражали подчеркнутая аполитичность профессоров и доцентов, их сознательная отстраненность от современных событий. В глазах многих краскомов Гражданской войны эти качества выглядели едва ли не контрреволюцией.

Раздражение части слушателей было вызвано тем, что им недостаточно объяснили цели отправки в академию, а также несоответствием между желаемым и действительным. Красные командиры разных рангов надеялись, что военспецы из числа бывших генералов и полковников дадут им рецепты быстрого разгрома противника в маневренной войне, в условиях плохого вооружения, недостаточности боеприпасов и снаряжения, при быстро меняющихся настроениях бойцов. Они не понимали, что военной науке, даже самой передовой, требуется немало времени для изучения, анализа и осмысления новых явлений и тенденций военного искусства.

Красные командиры слушали не всегда понятные им рассуждения о военной истории, лекции по военной географии и подробнейшие рассказы о тактике артиллерии, начинавшиеся чуть ли не с применения греческих катапульт и византийских метательных машин. «Преподаватели были разными. Одни из них являлись, по-видимому, опытными командирами, но читали лекции плохо… Другие были способными лекторами, но не для данной аудитории, где вместо привычного для них избранного офицерства сидели вчерашние рабочие и крестьяне, многие с весьма слабой общеобразовательной подготовкой. Были, конечно, и те, которые умели устанавливать контакт с аудиторией, освещали вопросы популярно и в то же время научно, поэтому и пользовались всеобщим уважением и любовью у слушателей», — писал Мерецков.

Проблемой нашего героя кроме низкого образовательного уровня и предвзятого отношения к «бывшим» было высокое самомнение, уверенность, отчасти оправданная, что он — человек исключительного военного таланта. Чапаев крайне болезненно реагировал на любое несогласие со своей версией или присущее профессорам ироническое отношение к слушателям, воспринимал свои отношения с преподавателями как едва ли не продолжение Гражданской войны в красном тылу. Иван Тюленев вспоминал, что наш герой вспылил после дискуссии с профессором военной истории и стратегии Александром Свечиным. Замечание преподавателя: «Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то сегодня мы говорили бы о разгроме Ганнибала римлянами» — Чапаев встретил в штыки: «Мы уже показали таким, как вы, генералам, как надо воевать!»

Евгения Чапаева утверждает, что слушатели академии «каждый раз устраивали Свечину обструкцию». Но однокурсники Чапаева это не подтверждают. Тюленев отмечал, что Свечин безукоризненно знал свой предмет, хорошо учил слушателей. «Это был один из тех военных специалистов, которые сумели трезво оценить обстановку в России и встали на службу той настоящей Родине, за которую воевал народ», — писал генерал. Мерецков называл Свечина «замечательным преподавателем», который произвел на него большое впечатление благодаря эрудиции и оригинальному мышлению.

В другой раз, по расхожей версии, Чапаев сошелся в словесной дуэли с преподавателем военной географии. Поняв, что «плавает» в местонахождении и направлении течения европейских рек, он потребовал от профессора показать, где находится река Солянка, на берегах которой он воевал летом 1918 года с казаками. И был очень доволен, что срезал «генерала», не знавшего важнейшего, по мнению нашего героя, театра военных действий, где он разбил казаков. Немало слушателей, несмотря на большой апломб («если подучусь, смогу и в мировом масштабе»), в силу ограниченного кругозора не вполне осознавали, зачем им нужно знать географию и экономику дальних стран, психологию и военную экономику. Прикладные знания для них были важнее фундаментальных и теоретических. «Нужно, конечно, иметь в виду, что для Чапаева, обладавшего живым практическим умом, но не имевшего достаточной общеобразовательной подготовки, учебный план Академии Генерального штаба того времени был весьма труден», — отмечали авторы публикации в «Военно-историческом журнале».

Впрочем, как писал впоследствии в «Красной звезде» один из профессоров академии Василий Новицкий (брат бывшего генерала Федора Новицкого, начальника штаба и помощника командующего 4-й армией у Михаила Фрунзе, который знал начдива): «Многие склонны были считать, что Чапаев не любил науки и пренебрежительно относился вообще к учению… что он склонен был действовать исключительно по наитию. Это глубоко неверно. Чапаев, как редко кто, отличался необычайной усидчивостью и упорством в деле того, что от него потребуется».

Но если сравнивать Чапаева и Тюленева, который, как и наш герой, имел низшее образование, то получится, что у второго оказалось больше выдержки и усердия для освоения сложной программы. Чапаев же, похоже, окончательно решил, что академия — не для него. 24 декабря 1918 года он пишет члену РВС 4-й армии, своему знакомому Линдову (орфография и пунктуация оригинала сохранены): «Прошу Вас отозвать меня в штаб 4-й армии на какую небудь должность командиром или комиссаром в любой полк, так что преподаванья Академий мне неприносит некакой пользы. Что преподают я ето прошел на прахтеки вы знаете что я нуждаюсь в общеобразовательном цензе который здесь я неполучаю.

И томится понапрасно в стенах я несогласен ето мне кажется тюрмой и прошу еще покорно не морить меня в такой неволи. Я хочу работать а нележать и если вы меня неодзовете я пойду к доктору который меня освободит и я буду лежать без полезно но я хочу работат и помогат Вам. Если вы хотите чтобы я вам помогал я судовольствием буду к вашим услугам». Ответ Линдова был отрицательным: «Указать Чапаеву, что мы не имеем права его отрывать из академии, так как он послан туда по распоряжению председателя Реввоенсовета».

Но Чапаева уже было трудно остановить. В приказе о его отчислении из академии указано, что он «не прибыл из отпуска». Но ни в декабрьских, ни в январских приказах сведений об убытии начдива в отпуск нет. По всей вероятности, руководство академии решило не афишировать факт самовольной отлучки нашего героя, который в условиях военного времени мог быть расценен как дезертирство. Поэтому начальник и комиссар академии предпочли сделать хорошую мину: в мае, когда был издан приказ об отчислении, они уже знали, что Чапаев не скрывался от службы, а отбыл обратно на фронт.

Пребывание Чапаева в академии при внимательном рассмотрении оказалось даже более коротким, чем передавал Дмитрий Фурманов (два месяца). Впрочем, и сам Чапаев, если верить автору романа, говорил, что он «болтался» в Москве. Судя по документам, наш герой находился в доме на Воздвиженке меньше месяца. Краткий срок пребывания в академии показывает, что наш герой не пытался наладить контакт с преподавателями, не стремился получить дополнительные лекции и нагнать отставание в общем образовании. За такое короткое время невозможно было получить даже минимальные знания. В любом случае мемориальная доска в честь Чапаева на здании, в котором он практически не учился, выглядит несколько странно.

Свое пребывание в Москве на Воздвиженке Чапаев воспринимал с раздражением. «В академьях мы не учены… Да мы без академьев… У нас по-мужицки и то выходит… Мы погонов не носили генеральских, да и без них, слава богу, не каждый такой стратех будет…»

Впрочем, по воспоминаниям других близких соратников Чапаева, он понимал значение академического обучения военному искусству. Однажды, по словам Ивана Кутякова, кто-то задал ему вопрос, чему же все-таки он научился в Академии Генерального штаба. Чапаев улыбнулся: «Скажу прямо: топографию усвоил прилично. Я могу, например, из квадратного дюйма десятиверстной карты сделать верстовку и двухверстовку, чего вы, ребята, не сумеете сделать». По свидетельству того же Кутякова, Чапаев не раз утверждал, что «Академия — великое дело», и лично отобрал 10–12 командиров для отправки на учебу.

Тем не менее короткая история больше похожа на роман-приключение и многочисленные анекдоты, чем на обучение или даже подход к нему. Это классический пример того, как партийная логика и политическая целесообразность перевесили все аргументы против обучения, в том числе более чем недостаточный уровень образования нашего героя. Для болезненно самолюбивого Чапаева очевидная невозможность освоить программу была сильным ударом. Он предпочел остаться командиром-самоучкой, в чем и преуспел, подтвердив статус выдающегося самородка. Поэтому едва начатое высшее военное образование нашего героя — не повод ни для самодовольства, ни для самоуничижения, ни для насмешек.