Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,

Чтоб вином отвести себе душу

И послушать красавицу Грушу,

Разношерстные все господа:

Тут помещик расслабленный, старый, Тут усатый полковник, безусый корнет,

Изучающий нравы поэт

И чиновников юных две пары. Притворяются гости, что весело им,

И плохое шампанское льется рекою… Но цыганке одной этот пир нестерпим.

Она села, к стене прислонясь головою, Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах,

И суровое, злое презренье Загорается часто в потухших глазах:

Не по сердцу ей модное пенье… "Да, уж песни теперь не услышишь такой,

От которой захочется плакать самой! Да и люди не те: им до прежних далече…

Вот хоть этот чиновник,- плюгавый такой,

Что, Наташу обнявши рукой,

Говорит непристойные речи,Он ведь шагу не ступит для ней…

В кошельке Вся душа-то у них… Да, не то, что бывало!"

Так шептала цыганка в бессильной тоске, И минувшее, сбросив на миг покрывало,

Перед нею росло - воскресало.

Ночь у Яра. Московская знать

Собралась как для важного дела, Чтобы Маню - так звали ее - услыхать,

Да и как же в ту ночь она пела! "Ты почувствуй",- выводит она, наклонясь,

А сама между тем замечает,

Что высокий, осанистый князь

С нее огненных глаз не спускает. Полюбила она с того самого дня

Первой страстью горячей, невинной, Больше братьев родных, "жарче дня и огня",

Как певалося в песне старинной. Для него бы снесла она стыд и позор,

Убежала бы с ним безрассудно, Но такой учредили за нею надзор,

Что и видеться было им трудно.

Раз заснула она среди слез. "Князь приехал!" - кричат ей… Во сне аль серьезно?

Двадцать тысяч он в табор привез

И умчал ее ночью морозной.

Прожила она с князем пять лет, Много счастья узнала, но много и бед… Чего больше? спросите - она не ответит,

Но от горя исчезнул и след, Только счастье звездою далекою светит!

Раз всю ночь она князя ждала,

Воротился он бледный от гнева, печали;

В этот день его мать прокляла

И в опеку имение взяли. И теперь часто видит цыганка во сне,

Как сказал он тогда ей: "Эх, Маша,

Что нам думать о завтрашнем дне?

А теперь хоть минута, да наша!"

Довелось ей спознаться и с "завтрашним днем":

Серебро продала, с жемчугами рассталась,

В деревянный, заброшенный дом

Из дворца своего перебралась,

И под этою кровлею вновь

Она с бедностью встретилась смело:

Те же песни и та же любовь…

А до прочего что ей за дело? Это время сияет цыганке вдали,

Но другие картины пред ней пролетели. Раз - под самый под Троицын день - к ней пришли

И сказали, что князь, мол, убит на дуэли. Не забыть никогда ей ту страшную ночь,

А пойти туда на дом не смела. Наконец поутру ей уж стало невмочь:

Она черное платье надела, Робким шагом вошла она в княжеский дом,

Но как князя голубчика там увидала

С восковым, неподвижным лицом,

Так на труп его с воплем упала! Зашептали кругом: "Не сошла бы с ума!

Знать, взаправду цыганка любила…" Подошла к ней старуха княгиня сама,

Образок ей дала… и простила. Еще Маня красива была в те года,

Много к ней молодцов подбивалось, Но, прожитою долей горда,

Она верною князю осталась; А как помер сынок ее - славный такой,

На отца был похож до смешного,-Воротилась цыганка в свой табор родной

И запела для хлеба насущного снова! И опять забродила по русской земле,

Только Марьей Васильевной стала из Мани…

Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле,

Побывала в Крыму и в Казани;

В Курске - помнится - раз, в Коренной, Губернаторше голос ее полюбился,

Обласкала она ее пуще родной,

И потом ей весь город дивился. Но теперь уж давно праздной тенью она

Доживает свой век и поет только в хоре…

А могла бы пропеть и одна

Про ушедшие вдаль времена,

Про бродячее старое горе,

Про веселое с милым житье

Да про жгучие слезы разлуки… Замечталась цыганка…

Ее забытье

Прерывают нахальные звуки.

Груша, как-то весь стан изогнув,

Подражая кокотке развязной,

Шансонетку поет. "Ньюф, ньюф, ньюф…" -

Раздается припев безобразный.

"Ньюф, ньюф, ньюф,- шепчет старая вслед, Что такое? Слова не людские,

В них ни смысла, ни совести нет…

Сгинет табор под песни такие!"

Так обидно ей, горько,- хоть плачь! Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,

Спит поэт, изучающий нравы,

Пьет довольный собою усач,

Расходился чиновник плюгавый: Он чужую фуражку надел набекрень

И плясать бы готов, да стыдится.

Неприветливый, пасмурный день

В разноцветные стекла глядится. Конец 1860-х годов

*****

Я ее победил, роковую любовь,

Я убил ее, злую змею, Что без жалости, жадно пила мою кровь,

Что измучила душу мою!

Я свободен, спокоен опять -

Но не радостен этот покой. Если ночью начну я в мечтах засыпать,

Ты сидишь, как бывало, со мной.

Мне мерещатся снова они -

Эти жаркие летние дни,

Эти долгие ночи бессонные,

Безмятежные моря струи,

Разговоры и ласки твои,

Тихим смехом твоим озаренные. А проснулся я: ночь, как могила, темна,

И подушка моя холодна,

И мне некому сердца излить. И напрасно молю я волшебного сна,

Чтоб на миг мою жизнь позабыть. Если ж многие дни без свиданья пройдут,

Я тоскую, не помня измен и обид; Если песню, что любишь ты, вдруг запоют,

Если имя твое невзначай назовут, Мое сердце, как прежде, дрожит!

Укажи же мне путь, назови мне страну,

Где прошедшее я прокляну, Где бы мог не рыдать я с безумной тоской

В одинокий полуночный час, Где бы образ твой, некогда мне дорогой,

Побледнел и погас!

Куда скрыться мне? - Дай же ответ!!. Но ответа не слышно, страны такой нет, И, как перлы в загадочной бездне морей,

Как на небе вечернем звезда, Против воли моей, против воли твоей,

Ты со мною везде и всегда! 1870-е годы