Ночь уносит голос страстный,                            Близок день труда…                         О, не медли, друг прекрасный,                            О, приди сюда!                         Здесь свежо росы дыханье,                            Звучен плеск ручья,                         Здесь так полны обаянья                            Песни соловья!                         И так внятны в этом пенье,                            В этот час любви,                         Все рыданья, все мученья,                            Все мольбы мои!

                      Чуден был он, точно ангел рая,                       Красотою кто б сравнился с ним?                       Взор его — как луч от солнца мая,                       Отраженный морем голубым.                       Поцелуи — сладкие мгновенья!                       Как на пламя — пламя набежит,                       Как двух арф согласное стремленье,                       Полное гармонии, звучит.                       Так текли, стремились чувства, пламенея,                       Губы, щеки наклоненными                       Искрились, дрожали; свет и небо, млея,                       Проносились над влюбленными.                       Нет его! Напрасно, о, напрасно                       Вслед ему звучал пугливый стон…                       Нет его — и жизни сон прекрасный                       Только в плач ненужный превращен.

                          Вечер бурный и дождливый                           Гаснет… Всё молчит кругом.                           Только грустно шепчут ивы,                           Наклоняясь над прудом.                           Я покинул край счастливый…                           Слезы жгучие тоски —                           Лейтесь, лейтесь… Плачут ивы,                           Ветер клонит тростники.                           Ты одна сквозь мрак тоскливый                           Светишь, друг, мне иногда,                           Как сквозь плачущие ивы                           Светит вечера звезда.

                          Меня вы терзали, томили,                           Измучили сердце тоской,                           Одни — своей скучной любовью,                           Другие — жестокой враждой.                           Вы хлеб отравили мне, ядом                           Вы кубок наполнили мой,                           Одни — своей скучной любовью,                           Другие — жестокой враждой.                           Лишь та, что всех больше терзала                           И мучила с первого дня, —                           Как мало она враждовала,                           Как мало любила меня.

                    Три мудрых царя из полуденных стран                        Кричали, шатаясь по свету:                     "Скажите, ребята, нам путь в Вифлеем!" —                        И шли, не дождавшись ответа.                     Дороги в тот город не ведал никто,                        Цари не смущалися этим:                     Звезда золотая их с неба вела                        Назло непонятливым детям.                     Над домом Иосифа стала звезда,                        Цари туда тихо вступали,                     Теленок ревел там, ребенок кричал,                        Святые цари подпевали.

                       Я каждую ночь тебя вижу во сне                           В толпе незнакомых видений,                        Приветливо ты улыбаешься мне,                           Я плачу, упав на колени.                        Ты долго и грустно глядишь на меня                           И светлой качаешь головкой,                        И капают слезы из глаз у меня,                           И что-то твержу я неловко.                        Ты тихое слово мне шепчешь в ответ,                           Ты ветку даешь мне открыто.                        Проснулся — и ветки твоей уже нет,                           И слово твое позабыто.

                  "Неспелый колос ждет, не тронутый косой,                   Всё лето виноград питается росой,                        Грозящей осени не чуя;                   Я так же хороша, я так же молода!                   Пусть все полны кругом и страха, и стыда, —                        Холодной смерти не хочу я!                   Лишь стоик сгорбленный бежит навстречу к ней,                   Я плачу, грустная… В окно тюрьмы моей                        Приветно смотрит блеск лазури,                   За днем безрадостным и радостный придет:                   Увы! Кто пил всегда без пресыщенья мед?                        Кто видел океан без бури?                   Широкая мечта живет в моей груди,                   Тюрьма гнетет меня напрасно: впереди                        Летит, летит надежда смело…                   Так, чудом избежав охотника сетей,                   В родные небеса счастливей и смелей                        Несется с песней Филомела.                   О, мне ли умереть? Упреком не смущен,                   Спокойно и легко проносится мой сон                        Без дум, без призраков ужасных;                   Явлюсь ли утром, все приветствуют меня,                   И радость тихую в глазах читаю я                        У этих узников несчастных.                   Жизнь, как знакомый путь, передо мной светла,                   Еще деревьев тех немного я прошла,                        Что смотрят на дорогу нашу;                   Пир жизни начался, и, кланяясь гостям,                   Едва-едва поднесть успела я к губам                        Свою наполненную чашу.                   Весна моя цветет, я жатвы жду с серпом:                   Как солнце, обойдя вселенную кругом,                        Я кончить год хочу тяжелый;                   Как зреющий цветок, краса своих полей,                   Я свет увидела из утренних лучей, —                        Я кончить день хочу веселый.                   О смерть! Меня твой лик забвеньем не манит.                   Ступай утешить тех, кого печаль томит                        Иль совесть мучит, негодуя…                   А у меня в груди тепло струится кровь,                   Мне рощи темные, мне песни, мне любовь…                        Холодной смерти не хочу я!"                   Так, пробудясь в тюрьме, печальный узник сам,                   Внимал тревожно я замедленным речам                        Какой-то узницы… И муки,                   И ужас, и тюрьму — я всё позабывал                   И в стройные стихи, томясь, перелагал                        Ее пленительные звуки.                   Те песни, чудные свидетели тюрьмы,                   Кого-нибудь склонят певицу этой тьмы                        Искать, назвать ее своею…                   Был полон прелести аккорд звеневших нот,                   И, как она, за дни бояться станет тот,                        Кто будет проводить их с нею.

                     Бог шлет на нас ужасную комету,                      Мы участи своей не избежим.                      Я чувствую, конец подходит свету;                      Все компасы исчезнут вместе с ним.                      С пирушки прочь вы, пившие без меры,                      Не многим был по вкусу этот пир, —                      На исповедь скорее, лицемеры!                      Довольно с нас: состарелся наш мир.                      Да, бедный шар, тебе борьбы отважной                      Не выдержать, настал последний час:                      Как спущенный с веревки змей бумажный                      Ты полетишь, качаясь и крутясь.                      Перед тобой безвестная дорога…                      Лети туда, в безоблачный эфир…                      Погаснет он — светил еще так много!                      Довольно с нас: состарелся наш мир…                      О, мало ли опошленных стремлений,                      Прозваньями украшенных глупцов,                      Грабительств, войн, обманов, заблуждений                      Рабов-царей и подданных рабов?                      О, мало ль мы от будущего ждали,                      Лелеяли наш мелочный кумир…                      Нет, слишком много желчи и печали.                      Довольно с нас: состарелся наш мир.                      А молодежь твердит мне: "Всё в движенье,                      Всё под шумок гнилые цепи рвет,                      И светит газ, и зреет просвещенье,                      И по морю летает пароход…                      Вот подожди, раз двадцать минет лето —                      На мрак ночной повеет дня зефир…"                      Я тридцать лет, друзья, всё жду рассвета!                      Довольно с нас: состарелся наш мир.                      Была пора: во мне любовь кипела,                      В груди кипел запас горячих сил…                      Не покидать счастливого предела                      Тогда я землю пламенно молил!                      Но я отцвел, — краса бежит поэта, —                      Навек умолк веселых песен клир…                      Иди ж скорей, нещадная комета.                      Довольно с нас: состарелся наш мир.

                    Нет, не любила я! Но странная забота                     Теснила грудь мою, когда он приходил;                     То вся краснела я, боялася чего-то…                     Он так меня любил, он так меня любил!                     Чтоб нравиться ему тогда, цветы и те наряды                     Я берегла, что он по сердцу находил;                     С ним говорила я, его ловила взгляды…                     Он так меня любил, он так меня любил!                     Но раз он мне сказал: "В ту рощу в час заката                     Придешь ли?" — "Да, приду…" Но не хватило сил;                     Я в рощу не пошла, — он ждал меня напрасно…                     Он так меня любил, он так меня любил!                     Тогда уехал он, сердясь на неудачу;                     Несчастный, как меня проклясть он должен был!                     Я не увижусь с ним, мне тяжело, я плачу…                     Он так меня любил, он так меня любил!

                      Что так усиленно сердце больное                       Бьется, и просит, и жаждет покоя?                       Чем я взволнован, испуган в ночи?                       Стукнула дверь, застонав и заноя,                       Гаснущей лампы блеснули лучи…                       Боже мой! Дух мне в груди захватило!                       Кто-то зовет меня, шепчет уныло…                       Кто-то вошел… Моя келья пуста,                       Нет никого, это полночь пробила…                       О, одиночество, о, нищета!

                   Что, чернокудрая с лазурными глазами,                    Что, если я скажу вам, как я вас люблю?                    Любовь, вы знаете, есть кара над сердцами,                    Я знаю: любящих жалеете вы сами…                    Но, может быть, за то я гнев ваш потерплю.                    Что, если я скажу, как много мук и боли                    Таится у меня в душевной глубине?                    Вы, Нина, так умны, что часто против воли                    Всё видите насквозь: печаль и даже боле…                    "Я знаю", — может быть, ответите вы мне.                    Что, если я скажу, что вечное стремленье                    Меня за вами мчит, назло расчетам всем?                    Тень недоверия и легкого сомненья                    Вам придают еще ума и выраженья…                    Вы не поверите мне, может быть, совсем.                    Что, если вспомню я все наши разговоры                    Вдвоем пред камельком в вечерней тишине?                    Вы знаете, что гнев меняет очень скоро                    В две ярких молнии приветливые взоры…                    Быть может, видеть вас вы запретите мне.                    Что, если я скажу, что ночью в час тяжелый                    Я плачу и молюсь, забывши целый свет…                    Когда смеетесь вы, вы знаете, что пчелы                    В ваш ротик, как в цветок, слетят гурьбой веселой…                    Вы засмеетеся мне, может быть, в ответ.                    Но нет, я не скажу. Без мысли признаваться                    Я в вашу комнату иду, как верный страж;                    Могу там слушать вас, дыханьем упиваться,                    И будете ли вы отгадывать, смеяться —                    Мне меньше нравиться не может образ ваш.                    Глубоко я в душе таю любовь и муки,                    И вечером, когда к роялю вы в мечтах                    Присядете, ловлю я пламенные звуки,                    А если в вальсе вас мои обхватят руки,                    Вы, как живой тростник, сгибаетесь в руках.                    Когда ж наступит ночь и дома, за замками                    Останусь я один, для миру глух и нем, —                    О, всё я вспомню, всё ревнивыми мечтами —                    И сердце гордое, наполненное вами,                    Раскрою, как скупой, не видимый никем.                    Люблю я и храню холодное молчанье,                    Люблю и чувств своих не выдам напоказ,                    И тайна мне мила, и мило мне страданье,                    И мною дан обет любить без упованья,                    Но не без счастия: я здесь — я вижу вас.                    Нет, мне не суждено быть, умирая, с вами                    И жить у ваших ног, сгорая, как в огне…                    Но… если бы любовь я высказал словами,                    Что, чернокудрая с лазурными глазами,                    О что, о что тогда ответили б вы мне?

                       Когда на землю ночь спустилась                        И сад твой охватила мгла;                        Когда ты с матерью простилась                        И уж молиться начала;                        В тот час, когда, в тревоги света                        Смотря усталою душой,                        У ночи просишь ты ответа                        И чепчик развязался твой;                        Когда кругом всё тьмой покрыто,                        А в небе теплится звезда, —                        Скажи, мой друг, моя Пепита,                        О чем ты думаешь тогда?                        Кто знает детские мечтанья?                        Быть может, мысль твоя летит                        Туда, где сладки упованья                        И где действительность молчит;                        О героине ли романа,                        Тобой оставленной в слезах;                        Быть может, о дворцах султана,                        О поцелуях, о мужьях;                        О той, чья страсть тебе открыта                        В обмене мыслей молодом;                        Быть может, обо мне, Пепита…                        Быть может, ровно ни о чем.

                  Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,                   Ударом веера толкнула ты небрежно,                   И трещина, едва заметная, на ней                   Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,                   Небрежность детская твоя давно забыта,                   А вазе уж грозит нежданная беда!                   Увял ее цветок, ушла ее вода…                          Не тронь ее: она разбита.                   Так сердца моего коснулась ты рукой —                          Рукою нежной и любимой, —                   И с той поры на нем, как от обиды злой,                          Остался след неизгладимый.                   Оно как прежде бьется и живет,                          От всех его страданье скрыто,                   Но рана глубока и каждый день растет…                          Не тронь его: оно разбито.

                    "Что, умерла, жива? Потише говорите,                     Быть может, удалось на время ей заснуть…"                     И кто-то предложил: ребенка принесите                           И положите ей на грудь!                     И вот на месте том, где прежде сердце билось,                        Ребенок с плачем скрыл лицо свое…                     О, если и теперь она не пробудилась —                        Всё кончено, молитесь за нее!

                 О, смейся надо мной за то, что безучастно                  Я в мире не иду пробитою тропой,                  За то, что песен дар и жизнь я сжег напрасно,                  За то, что гибну я… О, смейся надо мной!                  Глумись и хохочи с безжалостным укором —                  Толпа почтит твой смех сочувствием живым;                  Все будут за тебя, проклятья грянут хором,                  И камни полетят послушно за твоим.                  И если, совладать с тоскою не умея,                  Изнывшая душа застонет, задрожит…                  Скорей сдави мне грудь, прерви мой стон скорее,                  А то, быть может, Бог услышит и простит.

                   Мечтать в полях, взбегать на выси гор,                    Медлительно среди лесов дремучих                    Переходить, где никогда топор                    Не пролагал следов своих могучих;                    Без цели мчаться по полям пустым,                    И слушать волн немолчное журчанье,                    И всё мечтать — не значит быть одним…                    То — разговор с природой и слиянье,                 То — девственных красот немое созерцанье!..                    Но, посреди забот толпы людской,                    Всё видеть, слышать, чувствовать глубоко,                    И одному бродить в тоске немой,                    И скукою измучиться жестоко…                    И никого не встретить из людей,                    Кому бы рассказать души мученья,                    Кто вспомнил бы по смерти нас теплей,                    Чем всё, что лжет, и льстит, и кроет мщенье.                 Вот — одиночество… вот, вот — уединенье!

                    С душою, для любви открытою широко,                        Пришел доверчиво ты к ним?                     Зачем же в их толпе стоишь ты одиноко                        И думой горькою томим?                     Привета теплого душа твоя искала,                        Но нет его в сухих сердцах:                     Пред золотым тельцом они, жрецы Ваала,                        Лежат простертые во прах…                     Не сетуй, не ропщи — хоть часто сердцу больно,                        Будь горд и тверд в лихой борьбе —                     И верь, что недалек тот день, когда невольно                        Они поклонятся тебе!