ЧАСТЬ 4. ИГРА БЕЗ ПРАВИЛ
Французский аэробус заложил крутой вираж влево, и Виктор увидел, как под его большим крылом поплыли новостройки Химок и Митино. Москва медленно отдалялась огромной белесой пластиной, состоящей из нагромождения бесчисленного количества домов. Где-то там, посередине этого образования оставался его дом, пятилетняя Наташа, которая, проплакав весь вечер накануне отъезда Одинцова, перед сном все же отпустила папочку в далекую, загадочную страну под названием Франция.
В нагрудном кармане Виктора лежал заграничный паспорт с визой-мечтой российского гражданина.
Многократная, на год.
Теперь он мог хоть каждый день летать туда — обратно, и ни одна пограничная собака не смела бы воспротивиться этому.
Одинцов вспомнил период, когда разрешение на выезд давал пресловутый ОВИР. И как в Шереметьево-2 мальчишка-пограничник нагло вымогал взятку, ссылаясь на якобы нечеткий штамп этой организации.
Виктор сначала пытался возмущаться, но потом понял, что вот вот самолет улетит без него, и потеря действия билета с фиксированной датой тарифа Апекс обойдется куда дороже. Сунув вымогателю в зеленых погонах пятьдесят долларов, Одинцов стремглав помчался по холлу аэропорта к заветному коридору — входу в самолет.
Там, плюхнувшись в кресло, внезапно ощутил сильнейшую боль в коленном суставе.
Нервы.
Они ничего не решили с Лизой. На ее попытки поставить все точки над i, Одинцов хмуро отвечал:
— Мне не до этого сейчас. Через месяца полтора — два я должен вернуться, тогда будет время разобраться во всем.
— Но ты, как я понимаю, хочешь развестись со мной? — не отставала жена.
— Я хочу пока одно. Чтобы этот додик больше не ступал на порог нашей квартиры. Тем более, в присутствии Наташи. Ты поняла?
Лиза промолчала.
Если бы Одинцов умел читать мысли жены, то в ту же секунду запустил чем-нибудь в ее голову.
Она обдумывала вариант сделки со знакомой чиновницей, который иногда возможен при длительном отсутствии одного из супругов.
Показания соседей, что муж сидит за рубежом в тюрьме, ей были обеспечены.
Развод без суда, выписка пропавшего человека из квартиры.
За взятки, естественно.
— Ну, как там Москва? — весело спросила Иоланта, разгоняясь до ста сорока по трассе, ведущей из аэропорта имени Шарля де Голля в местечко под названием НегЫау, что в переводе означает «воробушек».
Именно там жила семья Жоржа, за клуб которого должен был выступать Виктор.
— Стоит Москва, куда она денется, — улыбался гость.
— Как семья, дочка?
По лицу Одинцова пробежала тень. Иоланта заметила это.
— В порядке, — бесстрастно произнес он. Потом подумал и задал мучавший его вопрос:
— А где Симона? Встретить не хотела меня?
— Симона? Её сейчас нет в Париже. Она позвонила три дня назад и сказала, что уезжает по работе в Лондон. Просила передать тебе привет — улыбнулась полька.
— А когда вернется, не сказала?
— Недели через две. Ты, если будет скучно, приезжай вечерком в наш русский ресторан.
— А что там? — вопросительно взглянул на женщину Виктор.
— У нас не загрустишь! — засмеялась Иоланта. — Там себе быстро подругу подыщешь, если есть желание…
Одинцов немного насупился.
Потом смягчил выражение лица: «Черт! Что же я? Она ничего не знает о моем отношении к Симоне. Думает, наверное, что пора бы мне и развлечься в Париже. Да, однако, ты, дорогой товарищ Одинцов, давно не обладал женщиной, давненько…»
…Виктор, сделав очередной ход, подошел к большому окну красивого помещения, в котором проходил первый матч его команды в новом сезоне. «Боже ты мой! Я играю в первенстве Франции, на первой доске. И вот она — Эйфелева башня так хорошо видна отсюда, совсем рядом… Не сон ли это?»
Его соперник из команды «Clichy», хорватский мастер Миланович, надолго задумался.
Одинцов «попридавливал», как выражаются шахматисты.
За длинным рядом сдвинутых столов сосредоточено сидели семь пар игроков. По шесть мужчин и одной женщине с каждой стороны. В команде Одинцова играли четыре француза, пятым был давно осевший в этой стране добродушный немец по имени Клаус. На женской доске восседала некрасивая, полноватая француженка, которую звали Матильда. Жорж нервно курил, выходя в коридор, и там негромко обсуждал положение на досках с сухоньким, приятным старичком по имени Евгений Евгеньевич. Тот был известной личностью в среде русских эмигрантов. Молодой ученый химик, он не успел в 41-м покинуть осажденный Киев и оказался в оккупированной зоне. Когда немцы отступали, они принудили ученого уйти вместе с ними.
Так он оказался «предателем», «отщепенцем», и, дабы оправдать эти наклеенные на него советской пропагандой ярлыки, успешно работал в небезызвестном журнале «Посев».
Матч подходил к концу.
Счет был равный 3:3. Игроки команд сгрудились вокруг столика Одинцова.
Ладейное окончание, явный перевес русского шахматиста.
Виктор встревожено посмотрел на поднимающийся флажок циферблата.
«Семь ходов до контроля… семь ходов, только бы не ошибиться… еще чуть-чуть и победа… вот она… близко…»
…Раз! Раз!
Хорват отвечал, не задумываясь. Его единственный шанс был в том, чтобы не дать этому настырному русскому времени на размышления.
…Раз! Раз!..Раз! Раз…
Щелчки кнопок часов сухими звуками вылетали из окна на парижскую улицу.
«Ну… ну… Ах!!!»
Виктор откинулся на стуле. Его соперник, радостно подскочив, сделал заготовленный ход.
Ловушка! Он поймал русского в хитроумно подстроенную западню, и теперь всё! Ничья!
Спасительный «вечный шах»!
Вокруг зашумели.
Виктор повернул побледневшее лицо в сторону Жоржа и Евгения Евгеньевича, виновато развел руками.
Те ободряюще улыбнулись и поспешили к столу:
— Ничего, Виктор! Отличная игра! Не расстраивайся, все бывает в цейтноте!
Первый блин — комом.
Игроки клуба, возбужденно переговариваясь, вышли на улицу.
— Они говорят, что очень рады тебе, ты чуть не выиграл у Милановича, он очень сильный мастер, — тронул Одинцова за локоть Евгений Евгеньевич.
— И я рад, что команде понравилось, жаль только, что ошибся в конце.
— Ничего, ничего! — засмеялся старичок — Успеешь еще выиграть.
— Ну, как обычно!? — воскликнул Жорж, обращаясь ко всем.
— Конечно…
Шахматисты быстро расселись в три автомобиля и поехали друг за другом по вечернему городу.
— Мы куда сейчас? — обернулся Одинцов к Жоржу.
— В ресторан, у нас такая традиция: после каждой игры ужинаем, все вместе, — улыбнулся президент клуба.
Мелькали огни парижских бульваров. Сентябрьский ветерок слегка ворошил листья на деревьях, они падали на асфальт, поднимаясь затем вверх из под колес проносящихся машин. Сверкали вечерним освещением красивые витрины магазинов, за стеклами кафе и ресторанов сидели люди, и на их столиках уютно горели маленькие стеклянные свечи.
Радостное возбуждение царило в душе Одинцова. Ему дали шанс проявить себя, предложив сразу доску лидера команды, и он не подвел!
Le Komarov уже был почти заполнен.
— Сюда! Сюда! — воскликнула Иоланта, увидев припозднившихся гостей.
— Тереза, накрой стол!
Приказание относилось к молоденькой официантке, польке, которая приехала на заработки из Варшавы.
Виктор с любопытством огляделся.
Жалобно пела скрипка, под гитарный перебор цыганский голос исполнял какой-то романс.
Гости шумно разговаривали, и вентиляция не успевала разгонять клубы синеватого табачного дыма.
Восемь человек сели за накрахмаленную скатерть и взяли меню.
— Ты не беспокойся, — негромко сказал Жорж, — заказывай что хочешь, потом мы все подсчитаем и разделим на семь. Платить тебе не надо.
— Почему? Неудобно как-то… — возразил Одинцов.
— Ты гость, а с гостей у русских не принято брать, не так, что ли? — засмеялся президент клуба.
— Ну, хорошо — неуверенно произнес Виктор.
Официантка принесла заказанные блюда, и ужин начался. Евгеньич, (так теперь про себя называл симпатичного старичка Одинцов), расположился слева и быстро переводил наиболее интересные фрагменты беседы по-французски.
Жорж налил полный бокал «Бордо» и встал.
— Предлагаю тост за нашего новичка, Виктора Одинцова! — провозгласил он. — За укрепление клуба!
— Виват! — поддержали французы и потянулись чокаться с новобранцем.
За столиком становилось все веселее. Игрок номер два по имени Патрик, работающий адвокатом, перегнувшись через стол, доказывал Виктору, что тот может подать в Страсбургский суд на организаторов Тогсу, так как они сочинили явную фальшивку, опорочившую русского игрока.
— А… — только махнул рукой Одинцов, — пошли к черту! Некогда мне по судам мотаться!
Евгеньич перевел.
Француз недоуменно посмотрел на собеседника и проговорил:
— Но надо же всегда бороться за свои права! У нас это принято!
— Там видно будет. Может быть, я сделаю то, о чем Вы говорите.
Француз дружелюбно улыбнулся и успокоился.
Тереза, слегка коснувшись пышной грудью плеча Одинцова, поставила перед ним большую тарелку с диковинным кушаньем.
— Это мне? — беспомощно оглянулся Виктор.
— То Вам, — улыбнулась официантка, — доброго аппетита.
Одинцов с изумлением смотрел на тарелку.
Устрицы!
Евгеньич незаметно толкнул его локтем:
— Возьми лимон, выжми сок внутрь раковин. Потом маленькой вилочкой доставай эту массу.
Он, быстро посмотрев по сторонам, засмеялся:
— Это Жорж — шутник хочет тебя проверить, как ты будешь кушать незнакомое блюдо!
И весело погрозил сухоньким пальцем похохатывающему президенту.
Во рту Виктора запахло океаном.
Выпитое вино бодрило и одновременно расслабляло. Он замечал обращенные в его сторону мимолетные женские взгляды с разных столов, Матильда, сидевшая напротив, не стесняясь, в упор рассматривала новичка. Все люди вокруг казались милыми, добрыми, замечательными.
После четвертого бокала Одинцов почувствовал, как голос его неудовлетворенной плоти многократно усиливается.
Прикосновение груди Терезы вызвало мгновенное желание, толчками отозвавшееся в низу живота.
Еще вчера, засыпая в доме Жоржа, Одинцов мучительно боролся с внутренними призывами самоудовлетворить себя.
Четыре с половиной месяца воздержания терзали его организм.
Вечеринка подходила к завершению.
Довольные французы, оплатив свои счета, покинули ресторан. За соседними столиками слышалась русская речь, и Одинцов чуть приподнялся, высматривая соотечественников.
Шестеро парней сидели и пили «Столичную» из больших пузатых бутылок со стеклянными ручками.
— Ну что, Сеня? Слабо тебе сегодня по плас Пигалю прошвырнуться? С последнего раза остался еще запал?
Парни дружно заржали, видимо вспоминая пикантные подробности похода по французским девочкам легкого поведения, что обычно ждут клиентов в этом районе за барными стойками.
— Все путём! — бодрился Сеня. — У меня порох в пороховницах завсегда имеется!
— Ага. Когда сухой, а не смоченный литром водки!
Компания грохнула так, что во всем ресторане качнулись язычки пламени от свеч, стоящих на столах.
— А не пройтись ли нам, пацаны, сегодня по рю Сайт Дени? А? Там, говорят, классные девочки после девяти вечера выходят!
И соотечественники шумно стали обсуждать предстоящую фривольную прогулку.
Виктор откинулся на стуле, и его сознание снова пронзило невыносимое желание.
«А что, если и мне?»
Он сначала отбросил, было эту шальную мысль, но она, словно надоедливая муха, вновь и вновь возвращалась к нему.
Он почти не слышал, что ему говорят Евгеньич с Жоржем, подсевшая за столик Иоланта. Сухое «Бордо» ласково брало Виктора в свои объятия. «Быть в Париже и не попробовать француженку? Что я, не мужчина что ли? Но… Симона… Симона…»
Виктор прикусил нижнюю губу и сморщился.
«А что Симона? Она далеко, не встретила меня, и вообще, неизвестно, что у нас с нею получится… Эх, была не была, пойду, прогуляюсь, а там — посмотрим!»
— Ну что? Пора? — Жорж вопросительно посмотрел на Одинцова.
— Вы езжайте, а я хочу еще пару часов побродить по Парижу, — ответил новобранец, — на последний поезд с Сен-Лазар успею. Не возражаете?
— Без проблем, мы входную дверь не станем закрывать. Или можешь приехать сюда к полуночи, и доберешься домой вместе с Иолантой — сквозь сигаретный дым проговорил президент клуба.
Виктор встал из-за, стола и вежливо попрощался с новыми знакомыми.
Спустя полчаса, преодолев примерно тот же маршрут, что и Симона после памятного побоища в русском ресторане, Одинцов вышел на улицу Saint Denis.
Он шел мимо «ночных бабочек» Парижа, делая вид, что они абсолютно безразличны ему. Проститутки провожали его заинтересованными взглядами, а три или четыре из них сделали попытки заговорить с высоким, симпатичным блондином.
Несколько раз Одинцов видел, как мужчины подходили к путанам и весело начинали болтать с ними. Он слышал обрывки этих разговоров и понимал, что идет небольшая торговля одновременно с легким флиртом. Когда договаривающиеся стороны сходились в цене, парочки исчезали в узеньких улочках, пересекающих главную магистраль продажной любви. Цзи или четыре раза внутри Виктора как будто натягивалась невидимая струна: длинноногие полуобнаженные красотки провожали его манящими взорами.
«Что я? Так и буду ходить здесь как дурак? А, впрочем, может, и в самом деле я заслуживаю такого определения? Чем я лучше вот этих французи-шек? Плюнуть на все и пойти опять в ресторан, время еще есть!» Внезапно кто-то тронул его за локоть.
Одинцов резко обернулся.
— Ба! Кого я вижу! — воскликнул до боли знакомый мужчина. — Сосед по очереди!
«Интеллигент», который стоял сзади Одинцова на сдачу бумаг во французское посольство.
— Вот это встреча! — улыбаясь, воскликнул шахматист. — Никогда бы не подумал, что увидимся в Париже!
— Тогда давай знакомиться, — протянул руку соотечественник — Вадим!
— Виктор!
— Гуляешь? Или даму присматриваешь? — хитро улыбаясь, спросил Вадим.
— Ну, как сказать… — немного смутился Одинцов, — пока гуляю…
— А что тут гулять? Надо атаковать французских мадмуазель! Раз и в дамки! — засмеялся новый знакомый.
— Да как-то непривычно так сразу…
— Давай вместе атакнем, а? — азартно предложил Вадим.
Одинцов не верил своим глазам. Таким строгим, суховатым показался ему этот человек в Москве.
И тут — на тебе…
Однако, почувствовав моральную поддержку, Виктор заметно взбодрился.
— Ну, давай, погуляем еще, посмотрим на них.
— А что смотреть? Вот видишь, как на тебя глядит блондинка в черных сетчатых чулках?
— Так уж и на меня? — возразил Одинцов, но, повернув голову в указанную сторону, понял, что Вадим прав.
— Именно! Я уж знаю в этом толк! — запальчиво проговорил соотечественник.
И тут же переменил тему:
— А ты по какому поводу во Франции?
Одинцов вкратце рассказал о своей новой работе. В его кармане лежали две тысячи франков — гонорар за сегодняшнюю партию.
— А я, брат, по линии туризма прибыл! Налаживаем, так сказать, контакты с местными туроператорами! Я старший менеджер одной московской конторы.
— Понятно, — проговорил Виктор и, словно помимо воли снова взглянул в сторону симпатичной блондинки.
Та внимательно смотрела ему в глаза.
Одинцов почувствовал прилив решимости:
— А ты сам, Вадим, уже здесь практиковался? — с некоторой долей ехидства спросил Виктор.
— Я? Если честно, то нет, — признался менеджер, — но все когда-нибудь надо делать в первый раз…
— Верно! — бодро отозвался Одинцов. — Так что пора атаковать на бреющем полете!
— Заметано, земляк! Сделаем таю ты берешь вон ту красивую блондинку, что пялится на тебя уже минут пять, а я подкатываю к ее подруге, брюнетке с большим бюстом. О’кей? По окончании… эээ… приключения встречаемся здесь в двадцать три нуль нуль!
— О’кей! Сверим часы!
И два новоявленных приятеля смело подошли к парижским путанам…
…Она поднималась вверх по крутой лестнице впереди Одинцова, плавно покачивая полными бедрами, затянутыми в красивые сетчатые чулки. Виктор, глядя снизу на ее ноги, короткую юбку, из под которой выглядывали черные трусики, испытывал ужасный приступ желания.
Они прошли через лабиринт узких проходов, миновали сидящего у входа молчаливого негра и теперь приближались к апартаментам блондинки.
На третьем этаже девушка остановилась, порылась в сумочке и вставила ключ в замочную скважину.
Одинцов вошел, и проститутка заперла дверь.
Виктор огляделся.
Половину маленькой комнатки занимала широкая кровать. Путана небрежно откинула тонкое одеяло, и Одинцов увидел, что постель застелена простыней абсолютно черного цвета. Напротив кровати на стене висело большое овальное зеркало, под ним стояла резная тумбочка с множеством ящичков.
— Ты немец? — по-французски спросила блондинка, приблизившись вплотную к Виктору.
— Нет, русский — улыбнулся Одинцов.
— О! — засмеялась проститутка. — Русские — сильные мужчины!
Потом помолчала и попросила деньги:
— С тебя триста франков, как договаривались.
Виктор достал из кармана три банкноты, протянул их девушке. Та подняла бумажки на свет, проверив водяные знаки, потом убрала деньги в сумочку.
И стала медленно раздеваться в двух метрах от Виктора.
Тот стоял, как завороженный наблюдая за француженкой.
— Вперед, вперед! — жестом руки девушка подбодрила его, снимая с себя тонкие трусики.
Одинцов быстро обнажился, повесив одежду на стоящий рядом с зеркалом стул.
Они стояли голые друг напротив друга и молчали…
Француженку можно было бы назвать красивой, но все впечатление портило холодное выражение ее зеленых глаз.
Кровь сильным потоком пульсировала по телу мужчины.
Наконец, девушка начала действовать…
Она нагнулась и проворно одела резинку. Потом поцеловала внизу и потянула Виктора на кровать.
Он лег на черную простынь рядом с ней и попытался погладить ее кожу между ног.
Девушка решительным жестом отвела руку Одинцова и знаками показала: трогать нельзя!
Он потянулся губами к шее путаны, но та опять резко дернулась: целовать нет необходимости!
И показала на пальцах, дополняя знаки простыми фразами: первые пять минут минет, остальные пять — классический секс…
Одинцов на секунду растерялся:
— Какие пять минут? Почему так мало??
Но голос пола, звенящий из его организма с сумасшедшей силой, дал о себе знать.
Едва проститутка припала губами к его закованному в резиновую броню внушительному достоинству, он, теперь уже в ответ на ее запреты, резко покачал пальцем у нее перед глазами и рывком перевернул женщину на спину
Та от неожиданности вскрикнула.
Одинцов вонзился в нее с яростью разгневанного испанского быка. Блондинка вначале охнула, потом, сжав губы, отвернула глаза к стене.
Ее голова качалась в такт движениям мужчины. Одинцов видел во взоре путаны остекленело-пустое безразличие. Это его раззадорило и одновременно разозлило. Действие красного вина, выпитого в ресторане, сильно подогревало настроения.
Он усилил амплитуду движений, приговаривая сквозь зубы:
— Ну, будешь долго теперь помнить русского мужика! Вот тебе, вот!
— Non! Non! — закричала блондинка, почувствовав, что этот странный клиент продолжает вонзаться в нее после вулканического семяизвержения.
— Что «поп»? Неужели тебе не нравится? — засмеялся Виктор, не отпуская путану.
Та быстро залопотала по-французски, тыкая пальцем чуть выше кисти руки: время!
— Что? Цигель, цигель, ай люлю!? — весело воскликнул Одинцов, вспомнив крылатое выражение из «Бриллиантовой руки».
— Oui! Oui! — подтвердила блондинка.
Одинцов отпустил женщину, встал и, брезгливо сдернув с себя мокрую резинку, швырнул ее в урну для мусора, стоящую в углу.
— О, ля ля! — с возмущением проговорила француженка, увидев, что использованный предмет, не достигнув цели, отлетел в сторону, упав на ее черные туфли.
— Пардон, мадмуазель! — Виктор пьяно качнулся. — Рука бойца колоть устала!
Он оделся и, не дожидаясь партнерши по десятиминутной любви, спустился вниз по лестнице.
Негр проводил его тяжелым, немигающим взглядом.
* * *
Выйдя на освещенную улицу, Одинцов взглянул на часы: без четверти одиннадцать.
Опустошение в душе и теле.
Происшедшее с ним не вызывало пока отрицательных эмоций. Одинцов чувствовал, что организм его, измотанный за последние несколько месяцев, получил первую серьезную разрядку. Ноги почему-то ослабли, во всем теле была тягучая вялость и одновременно блаженное состояние. Если бы в этот момент Виктор упал на свежую постель, то наверняка уснул, не успев коснуться щекой подушки.
Он зашел в маленькое кафе, сел за стойку и заказал капуччино.
Приятеля в условленном месте не было видно.
Одинцов выпил две полные чашки, когда, наконец, показался Вадим. Он вертел головой по сторонам, отыскивая взглядом нового знакомого.
— Ну, как прошло? — Виктор подошел к менеджеру.
Тот недовольно сплюнул в сторону:
— Ты знаешь, если честно, — я разочарован!
— Почему? — усмехнулся Одинцов.
— Да наши девчонки в Москве все делают гораздо лучше! А тут заладила, как попугай: пять минут, пять минут! Как Гурченко вторая из «Карнавальной ночи», ети её мать! А у тебя как?
— Да примерно то же самое… — улыбнулся Виктор.
— А я то думал — повезло тебе, такую мамзель оторвал! На нее посмотришь, и сразу брюки расширяются.
Но наши девчонки не в пример лучше, за такую цену целых два часа тебя ласкают… И как! Просто гроссмейстеры по сравнению с этими! — высокий интеллигент небрежно кивнул в сторону свободных парижских проституток.
Потом помолчал и неожиданно предложил:
— Пойдем, выпьем!
— Да я уже сегодня прилично принял…
— Да пойдем, я приглашаю! Обмоем наш французский дебют!
— Французскую защиту? — засмеялся Одинцов.
— Ага, ту самую, так её и разэтак! Назовем ее «пятиминутка»!
И новоиспеченные друзья-дебютанты, присев за столик близлежащего кафе, опрокинули по паре бокалов красного Cote du Rone.
Мимо них деловито сновали разномастные жрицы любви. Новая доза напитка гранатового цвета вызвала прилив сил у мужчин.
Виктор с удивлением поймал себя на мысли, что опять хочет женщину. Внимательно приглядевшись к своему собеседнику, он увидел у того в глазах точно такое же желание.
— А что, если нам повторить заплыв? — внезапно спросил Вадим, словно прочтя мысли друга.
— Ну, это… тебе же не понравилось… — улыбнулся Одинцов.
— А! — махнул рукой менеджер. — Один раз всего живем. Гулять так гулять! Я хочу трахнуть твою блондинку. Мне она так понравилась… вон снова на боевом посту. Сейчас к ней подойду!
Одинцов взглянул на часы.
— Я опоздаю на последнюю электричку!
— Никаких проблем! Заночуешь у меня в гостиничном номере! Да не бойся, я не гомик… — заверил Вадим, — ты только вот, возьми телефонную карточку и звякни своему шефу, что к другу забуришься на ночь.
Пока ходишь, я подыщу тебе новую жертву!
Едва Виктор подошел к телефонному автомату, как его внимание привлекла высокая брюнетка. Она ослепительно улыбнулась Одинцову, обнажив ровный ряд красивых зубов.
Это была японка.
Редкий экземпляр, примерно метр восемьдесят ростом.
Одинцов почувствовал, как снова застучала кровь в висках.
Он смело шагнул к девушке:
— Добрая ночь!
— Добрая! — с легким акцентом отозвалась по-французски красавица, призывно улыбнувшись.
— И можно мне провести ее с Вами? — глаза в глаза, волнующе близко… Японка оценивающе взглянула на Одинцова:
— Да, конечно! Только месье это будет стоить две тысячи франков.
— Минуту!
Виктор позвонил в Herblay. Трубку снял Олег, сын Жоржа и Иоланты.
— Передай отцу или матери, что я задержусь на ночь у своих знакомых, пускай не волнуются…
— Без проблем, передам, как только приедут.
Одинцов вышел из автомата.
— Тебя как зовут? — спросил он девушку.
— Миана, — прошелестело в ответ.
— Ты знаешь, Миана, — Одинцов приобнял девушку за талию, — у меня в таком случае возникнет резкий финансовый кризис! Понимаешь?
— Понимаю — улыбнулась красотка.
— А ты русского мужчину когда-нибудь знавала? — полученные в трехмесячном тюремном заключении знания французского хватало, чтобы по-простому изъясняться с жителями этой страны.
— Non — покачала головой японка.
— И такой шанс ты можешь упустить! А?
«Боже! Неужели это я? Что за чушь несу сегодня… Как с цепи сорвался!»
— И что ты предлагаешь? — раскосые глаза собеседницы немного расширились.
— Тысяча франков и я тебя буду любить очень ласково, нежно и сильно…
— Non, — покачала головой девушка, — это очень мало…
— Ну, сколько минимум?
Высокий, спортивного сложения блондин нравился начинающей проститутке. Она еще раз оценивающе взглянула на Одинцова.
— Полторы тысячи…
«Сто франков останется… ну, еще на счете есть семьсот… на неделю до следующего матча должно хватить».
— А! Согласен! Подожди меня, сейчас друга предупрежу!
И Одинцов быстрым шагом преодолел пятидесятиметровое расстояние до Вадима.
Тот вовсю разговаривал по-английски с зеленоглазой блондинкой.
— Я убываю на ночь, — заявил Виктор, чуть отдышавшись.
— К друзьям?
— Нет, в Японию! — пошутил Одинцов.
— Как? — ошарашено выставился Вадим.
— Да я пошутил, с девочкой уже договорился…
— Серьёзно? Ну, ты молоток!
— Пошел, до встречи!
— Погоди! Вот моя визитка, сзади номер телефона в гостинице! Звони, земляк, если что!
— Хорошо, пока!
— Прошу! — Миана жестом указала на припаркованную неподалеку «Тойоту» черного цвета.
Одинцов сел на пассажирское сиденье, девушка завела двигатель и машина помчалась по ночному Парижу
…Виктор потянулся и открыл глаза. Сладкая истома нежными импульсами пронизывала его тело.
Темно-коричневые балки перехлестывали крест-накрест потолок мансарды, из окна, врезанного в крышу, падал солнечный свет.
Девушка, лежащая рядом, чуть пошевелилась.
Одинцов повернул голову.
Японка спала, прижав длинные черные ресницы к белой щеке. Левая грудь ее была обнажена, слегка выпуклый сосок чуть заметно двигался вверх-вниз вместе с амплитудой ровного дыхания. Роскошные волосы были разбросаны по подушке.
Виктор вспоминал прошедшую бурную ночь и улыбался.
Миана оказалась полной противоположностью блондинке с холодными глазами.
Единственное, что не позволила она Виктору — снять презерватив. Когда разгоряченный пленительным телом девушки русский призывал её отбросить все запреты и сомнения.
Девушка испытала ощущения, похожие на те, что «чувствует» неодушевленная плотина, долго сдерживавшая огромную массу рвущейся на свободу воды.
Она была буквально истерзана этим симпатичным русским, и, как ни странно, Миане это ужасно понравилось.
Японка несколько раз испытала самый настоящий оргазм, и ей не надо было притворяться с клиентом, изображая страсть, как учили ее более опытные подружки.
Виктор лежал неподвижно, словно боясь разбудить девушку. Но постепенно мелькавшие в его сознании кадры прошедшей ночи начинали будоражить его воображение. Поток солнечных лучей, играя многочисленными микроскопическими пылинками, медленно и неотвратимо приближался к большой белой подушке, на которой лежала голова Мианы. Наконец, он не выдержал.
Пальцы Виктора осторожно скользнули под одеяло. Их кончики слегка коснулись бедра девушки, потом поднялись вверх и тихонько поползли вовнутрь.
Длинные ресницы дрогнули…
Средний палец мужчины, нежно лаская плоть, постепенно углублялся в тело. Миана, словно помимо своей воли, чуть выгнулась вверх. Она, не открывая ресниц, сделала пленительное движение губами, как будто что-то хотела сказать и тут же, словно спохватившись, решила промолчать. Палец Виктора все настойчивее и глубже проникал внутрь… Он сразу повлажнел и теперь легко скользил там, умело задевая при этом самую чувствительную точку женского тела.
Дыхание японки стало прерывистым, сосочки небольшой груди поднимались и опускались с большей амплитудой и совсем не равномерно… Виктор приподнялся на свободном локте и, нагнувшись вперед, по очереди поцеловал их. Девушка ладонью погладила волосы на затылке мужчины и ласково, но требовательно твердо прижала его губы к своему телу.
Одинцов почувствовал, что изнемогает от желания, и, резко поцеловав японку в губы, рывком переместил свое тело на неё…
— Non? Non! — запротестовала она. — Non!!
Еще секунда, и Виктор своей плотью оказался бы внутри нее, как девушка, изогнувшись, изо всех сил рывком отбросила партнера от себя. Одинцов, взмахнув руками, не удержался, и с грохотом свалился на пол. Он изумленно уставился на проститутку:
— Ты обалдела, да??
Миана, вначале испугавшись, спустя несколько секунд пришла в себя, и, увидев недоуменно-обиженное лицо русского, прыснула в ладошку.
— Non! Non! Секс должен быть защищен! — проговорила она с акцентом. Одинцов потер ушибленное место:
— Что за страна?! Везде защита! Эта французская защита! Хорошо, что упал на задницу, а не на другое место…
Потом рассмеялся, и, увидев, что японка тоже веселится, скомандовал:
— С защитой, так с защитой! Давай ее, доставай! Форверст!
Маленькие пылинки солнечных лучей испуганно взметнулись в разные стороны, и громкие стоны девушки еще не раз нарушали благолепную тишину мансарды парижского дома…
…Виктор сделал очередной ход и с удовлетворением записал его на своем бланке. Соперник из команды «Каисса», худощавый американец с длинными патлами русых волос, нервно ерзал на стуле. Одинцов в классическом, излюбленном стиле переиграл противника и вскоре должен был пожать плоды своих усилий.
Команда выигрывала.
Сияющий Жорж часто брал под локоть Евгеньича и, таинственно пригибаясь, уводил старичка подальше от места сражения. Объясняя на ходу нюансы происходящего на досках.
Внезапно Виктор надолго задумался.
Он рассеянно смотрел на доску, а мысли были почему-то далеко от резных деревянных фигурок. Он почувствовал знакомую тоску по родным: Наташе, матери.
«Как они там? Надо позвонить еще раз домой, поговорить…»
Потом вспомнилась Симона. Карие глаза, каштановые волосы, ее губы. На образ девушки наслаивались другие: Миана, зеленоглазая блондинка, Вадим…
Он позвонил новому знакомому через день. Вадим, чертыхаясь, повторил точь-в-точь всё испытанное Виктором в той тесной комнатке с черными простынями. На вопрос менеджера о его приключениях, скромно поведал, что ночь прошла хорошо.
Мысли о близости с японкой снова полностью поглотили его. Он стал вспоминать самые мельчайшие подробности встречи, в маленькой записной книжке был начиркан небрежным почерком номер её сотового, и Одинцов все чаще подумывал о новом свидании.
«Что это он так долго не ходит?» — одновременно с этим недоумением он ощутил быстрый толчок в спину.
Виктор встрепенулся и с ужасом увидел, как флажок на его часах угрожающе повис.
— «Ё…прст! Да он же давно сделал ход, а я, идиот, не заметил!»
Евгеньич, «просекший» ситуацию пять минут назад, не выдержал, и, подойдя вплотную к спинке одинцовского стула, ткнул пальцем задумчивого лидера…
— Бац! Бац!
Американец отвечал мгновенно.
Перестрелка продолжалась подряд ходов десять. Когда дым сражения рассеялся, и Одинцов понял, что успел сделать контрольный ход, все увидели, — от позиции его противника остались одни руины.
Патлатый взглянул на часы, потом на бланк, и медленно протянул руку Виктору, поздравляя с победой.
— Все отлично! — воскликнул сияющий Жорж, вручая Одинцову гонорар за выигранную партию. — Теперь у тебя две недели свободны! Можешь полететь в Москву, или остаться здесь. Кстати, завтра в Clichy начинается большой открытый турнир. Ты знаешь об этом?
— Нет — удивился Виктор, — а где это?
— Недалеко от нашего шахматного клуба в Levallois-Perret, ты раз был там. Посмотри журнал, вот адрес, условия участия, призы…
— Спасибо! Я, скорее всего — не полечу в Москву, а сыграю в этом Клиши.
— Давай, давай, я вижу — сейчас ты в неплохой форме.
— Да нет, Жорж, — усмехнулся Одинцов, — сейчас я как раз растренирован. Поэтому мне нужна игровая практика.
…Виктор вошел в огромный турнирный зал, находящийся в красивом здании на бульваре Jean Jaurès и остановился. Под высоким потолком висели флаги примерно тридцати стран мира. До начала соревнования оставалось минут сорок, но уже примерно сотни полторы игроков «тусовались» между ровными рядами шахматных столиков.
По залу прошелестело: «Тот самый русский…»
Мелькнула знакомая кудлатая морда.
Моллимард.
Да, его уже хорошо знали. Реклама — резко отрицательная в одном издании, и то интервью в другом журнале давала о себе знать.
Одинцов поискал взглядом организаторов.
Вот они — за большим столом, у входа в буфет.
Виктор, не торопясь, подошел к французам.
Те почему-то уткнулись в бумаги, словно не замечая нашего шахматиста. Одинцов усмехнулся и, вытащив из кармана пятисотфранковую купюру, бросил ее под нос казначея.
Этого малого он определил с первого взгляда. Тот собирал с участников турнирные взносы в большую металлическую шкатулку.
— Вы будете играть? — поднял голову пожилой седовласый француз, сидевший рядом с казначеем.
— Да, пожалуйста, дайте мне анкету участника, я заполню.
Шкатулка открылась и закрылась, проглотив пятисотку, и Виктор быстро написал на синеватой бумажке свои данные: имя, фамилию и новый рейтинг.
Седовласый, шевеля губами, внимательно прочитал заявку русского.
— Надеюсь, все теперь правильно? — наклонился к нему Одинцов, глядя в упор на главного организатора опен-турнира.
— Oui! — и француз передал бумагу молодому помощнику, сидевшему за ноутбуком.
«Ну! С Божьей помощью!» — помолился про себя Одинцов и сделал первый ход в этом непростом состязании.
Триста девяносто участников по швейцарской системе в 9 туров. Десять призов, первый — четыре тысячи долларов.
Начальные три партии — это разгон. Обычно сильнейшие игроки легко проходят этот отрезок, согласно правилам им по рейтингу достаются соперники значительно ниже классом.
Но все три первых дня Одинцов с трудом доводил партии до победы.
«Что такое? Неужели я так сильно растренирован? В Торси таких фраеров обыгрывал практически не глядя… Рейтинг у них небольшой, а играют будто мастера… Только в самом конце, под цейтнот начинают сыпаться…» — Виктор задумчиво глядел в окно пригородного поезда, мчащегося в сторону НегЫу.
За окном мелькали предместья Парижа со своими многочисленными двухэтажными домиками, на станциях поезд плавно замедлял ход, останавливался, люди входили-выходили, пассажиров в этот час было немного.
Вдруг Одинцов услышал шум в центре вагона. Он привстал и увидел, как невысокий, худощавый контролер, одетый в черную форму, требует билет у двух арабов, развалившихся на мягких сидениях.
Те демонстративно смотрели в окно, игнорируя призывы служащего. Лицо контролера было бледно от возмущения. Он перегородил проход и бросал взгляды на дверь вагона, видимо ожидая, что скоро подоспеет его напарник.
Арабы лениво перебрасывались фразами на своем языке.
Поезд стал тормозить. Через две минуты — станция НегЫу.
Безбилетники встали и двинулись на работника железной дороги. Тот схватился руками за спинки сидений, пытаясь не выпустить их из вагона. Шум усилился.
В разговор вступила молодая девушка, сидевшая через два ряда от Виктора. Виктор не понимал быструю французскую речь, но осознал, что та призывала наглецов заплатить за билет.
Француз был выше арабов, но его вес не превышал 70 килограмм. Он явно не мог физически справиться с ними.
Внезапно один из арабов резко ударил контролера в живот. Тот согнулся пополам, его лицо покраснело, и рот, словно у рыбы, стал хватать воздух. Смуглолицые дети Востока заржали. Девушка возмущенно вскочила со своего места.
«Только не ввязываться! Еще не хватало тебе снова попасть! Только не ввязываться!»
Кровь Виктора забурлила от злости, но он большим усилием воли заставил себя в эту секунду усидеть на месте.
— НегЫе! — коротко проговорил металлический голос в динамиках вагона.
В это мгновение второй араб сильно ткнул ногой согнувшегося мужчину, и тот полетел вдоль прохода.
Удар.
Черная фуражка отлетела под ноги Одинцова.
Девушка, сбитая инерционной массой падающего контролера, ударилась головой об угол сиденья.
Все пассажиры в вагоне вскочили.
Арабы быстро пошли на выход.
Мгновенно в памяти Одинцова всплыла слащавая харя обладателя дорогого костюма и золотых перстней на пальцах. Того самого, что выставил «оппозицию» собственноручно подписанному чеку.
Неожиданно для самого себя Виктор закричал по-русски:
— А вот вам оппозиция!! Вот!! Вот!! Вот!!
Каждый выкрик сопровождался сокрушительным ударом кулака.
Арабы распластались по полу.
Последнее, что увидел Виктор перед тем, как успеть выпрыгнуть из вагона через закрывающиеся автоматические двери, это потрясенное лицо второго контролера, спешившего на помощь.
Виктор быстро шел по улице, поминутно оглядываясь.
«Еще не хватало мне, ну дурак! Ну и дурак!»
Лишь спустя полчаса, успокоившись, решил про себя:
«А поделом этим сукам. Пока очухаются, к следующей станции уже полицию вызовут. Не выдержал я потому, что девушку ударили. Вот найти того бы франта и устроить его роже оппозицию с асфальтом…»
И негромко засмеялся, вспомнив вытаращенные глаза арабов за доли секунды перед встречей с увесистым кулаком высокого блондина.
Четвертую партию Одинцов проиграл.
Это было его первое поражение во Франции в серьезном турнире. Соперник, невысокий худенький англичанин прекрасно провел поединок, «выловив» Виктора на заранее подготовленную дебютную новинку.
Едва Одинцов остановил свои часы, признав поражение, как собравшееся вокруг столика зрители и участники зааплодировали.
Виктор недоуменно оглянулся. Что это? Почему? Первые аплодисменты на турнире…
Он встал из-за стола, надел пиджак и пошел в буфет выпить сока.
— Ну что? — навстречу быстро шел один из бывших советских шахматистов. — Как?
— А! — махнул рукой Одинцов. — Сегодня попал…
— Я так и думал!
— Почему?
— Слышал, как они захлопали…
— Ну и что?
— А ты, старик, не понимаешь, почему?
— Нет — недоуменно ответил Виктор, — сам удивляюсь.
Бывалый турнирный волк внимательно посмотрел Одинцову в глаза:
— Эх… молодо зелено… да они же все желают тебе поражения, и поливают почем зря!
— Серьёзно??
— Конечно. Ты что, думал — Торси тебе так быстро проститься? И дальнейшая твоя история? Так что… сам понимаешь, старик! И, кстати, ты ничего не замечаешь, что происходит вокруг твоего столика?
— Нет, а что? — еще раз удивился Виктор.
— А ты посмотри повнимательнее. Я просто видел, что ты целиком сосредоточен на партии, и не «сечешь поляну» вокруг.
— Да что такое?? Скажи, Анатоль!
— Нет, старик, я тебе и так слишком много сказал, — бывалый игрок оглянулся по сторонам, — ты отыграл и улетел в Москву, а мне еще здесь жить и за клуб пахать. Так что, сам смотри…
На следующую партию жребий выбрал в соперники высокого, тучного француза, рейтинг которого значительно уступал одинцовскому. Почему-то сразу Виктор окрестил противника «Портосом».
Виктор: 1.е4.
«Портос»: 1…е6.
Французская защита.
Дебют развивался по накатанной колее. Толстяк пыхтел, но делал правильные ходы. После каждого своего ответа он шумно вставал из-за столика и куда-то уходил.
Середина игры. Совершенно равное положение.
«Да что это такое? Игрок весьма среднего уровня, а пока совсем не ошибается. Опять пришел, быстро ответил и снова гуляет где-то…
А где?»
Внезапная мысль, пришедшая в голову Одинцова, заставила его вздрогнуть:…«так что сам… смотри…»
«Портос» в очередной раз брякнулся на жалобно заскрипевший стул, отдышался, увидел ход противника.
Чуть подумал, потянулся к нужной фигуре.
Ответ.
«Правильно катает… как правильно!»
Здоровяк встал из-за стола и быстро пошел в буфет.
Виктор, не делая своего хода, поднялся и направился вслед противнику. На входе он увидел, как какой-то молодой парень стремительно метнулся внутрь. Чтобы предупредить своих.
Но было уже поздно…
— Ба! Знакомые какие лица! — Одинцов многозначительно улыбнулся. Французы затравленно оглянулись.
Они сгрудились вокруг столика, за которым уже сидел «Портос», и Виктор слышал, как эта группа свободных игроков активно обсуждала его позицию. Один француз, сделав быстрое движение, убрал что-то во внутренний карман пиджака.
Одинцов мог поставить тысячу долларов против одного, что тот спрятал карманные шахматы, на которых и производился анализ позиции.
«Да, все верно!! Они «ведут» эту рыхлую скотину! И странности в тех первых партиях теперь легко объясняются! Не зря меня предупредил Анатоль… не зря…»
«Портос» побагровел и, неуклюже переваливаясь, потопал к своему столику.
Увидев, что Виктор не сделал ответного хода, мстительно и нагло улыбнулся в глаза русскому:
«Ну что ты можешь сделать? Заявить протест судьям? Смешно! Никто тебя не поддержит! Ты — чужой!»
Одинцов дожал его в цейтноте. Толстяк, лишенный поддержки извне, «поплыл».
Виктор, со стуком влепив мат королю противника, брезгливо взял его бланк, чтобы расписаться напротив единички. Тот, не удосужив русского не только поздравлением с победой, но даже установленной правилами подписью, невидяще поднялся со стула и тут же удалился.
Толпа зрителей и игроков, наблюдавшая за развязкой поединка, молча разошлась.
— А что мы можем сделать? — воскликнул Жорж. — Это индивидуальные соревнования! Другое дело, если бы в командном первенстве такое случилось. Тогда бы я подал официальный протест в федерацию!
Он затянулся сигаретой, медленно выпустил дым и глотнул из бокала красного вина.
— Ну, быть может, надо подать жалобу организаторам турнира? — спросила Иоланта. — Почему они допускают у себя такие безобразия?
Жорж несколько раз пыхнул синеватым дымком и задумчиво сказал:
— Бесполезно. Там круговая порука. Никто не признается, что помогают противникам Виктора вести свою партию. А он не понимает французского в достаточной мере. Они скажут — о погоде, мол, разговаривали…
— Вот сволочи! — эмоционально воскликнула полька.
— Ладно, посмотрим, что будет дальше, — мрачновато ответил Одинцов, — но мне это очень не нравится!
Дальше получилось еще хуже.
Французы перестали стесняться, и уже обсуждали позицию русского прямо в турнирном зале. Не отходя от кассы, как говорится.
Одинцов нервничал и сделал две ничьи. Потом выиграл.
Шесть очков из восьми.
В последнем, решающем девятом туре жребий свел русского шахматиста с одним из призеров прошлогоднего чемпионата Парижа.
Виктор собрался и блестяще вел игру.
Когда до контроля времени оставался час, он надолго задумался.
«Так… они опять ведут противника… ну что ж, видно такая моя судьбина здесь, на этом опене. Ишь ты, как резво отбегает от столика и бодро обсуждает насущные проблемы… Ну, сука, ты у меня скоро попляшешь… Сейчас я переведу своего слона на большую диагональ, и он тебе будет, как кость в горле… придется пожертвовать пешку, чтобы расчистить дорогу к королю… прямого мата не видно, но я чувствую… чувствую, что тебе это будет явно не по нутру… А Жорж прав — что я сейчас? Подбегу к ним и заору по-русски: «Что вы тут обсуждаете?» Они ухмыльнуться и скажут — обсуждаем женщин… ага… интересно, что они больше любят — женщин или пожрать? Наверное, все же второе… И что за странный запах я чувствую вот уже почти минут двадцать? Как будто тонкий аромат духов… Но женщин здесь в лидерах нет… рядом сидят только мужики… так, он заметно нервничает… видно, думает сейчас — пожертвую я пешку или нет?… ага… я d5 — d4, он берет …я слон бэ семь. Как ходить ему?… Грозит вторжение ладьи, и потом мой ферзь идет на эту большую диагональ…нелегко защищать такие позиции… как там Наташа моя…? Надо позвонить вечером… поговорить… а запах не проходит…, «Шанель», что ли или еще какой?»
Виктор оторвался от размышлений и поднял голову.
Его сосредоточенное лицо мгновенно озарила сияющая улыбка: рядом с его столиком, чуть сзади, чтобы не попадать в поле зрения — стояла Симона.
Она сразу привлекла внимание присутствующих. В красивом темно-зеленом костюме, короткая юбка, стройные длинные ноги, безукоризненный макияж..
Французы недоумевали: красавица находилась почти полчаса на одном месте сзади русского и чему-то улыбалась. Все это время Одинцов сидел, обхватив ладонями голову и сосредоточенно, не двигаясь, обдумывал позицию.
От десятков глаз не укрылась та радость, с которой русский приветствовал загадочную мадмуазель.
— Ты? Как ты меня нашла? Здравствуй, Симона!
— Так я рядом живу, на бульваре Пого. Приехала сегодня из Лондона, позвонила Жоржу, он сообщил, что ты играешь последнюю партию по соседству. Ну, я и зашла посмотреть…
Сердце Виктора учащенно забилось.
Она! Как неожиданно! Он так ждал этой встречи и в мыслях часто рисовал её, находясь еще в Москве.
«Так! Ходить и выйти из-за столика…»
Дэ пять — дэ четыре! Жертва!
Соперник Одинцова быстрым шагом приблизился к столику и сразу ответил взятием.
Виктор сделал намеченное отступление слоном.
Парижанин погрузился в размышления.
— Ну, как ты? — Виктор осторожно взял Симону под локоть и отвел ее в сторону.
— Я? Замечательно! Была по работе в Англии, вот, наконец, снова здесь, — девушка приветливо улыбалась.
Ее губы были слегка подведены, и глаза Виктора помимо воли упирались в эти изящные линии.
— А ты как в Париже? Осваиваешься?
Одинцову показалось, что в глазах Симоны мелькнула какая-то шутливая искорка. В груди пробежал неприятный холодок: он мгновенно вспомнил свои «атаки» на Saint Denis, и кончики его ушей покраснели.
— Да понемногу, вот за команду Жоржа уже две партии сыграл…
— Я знаю, он доволен тобой.
— Спасибо, извини…
Виктор увидел, что противник сделал свой ход и быстро вернулся к партии. Мысли разбегались в разные стороны: теперь ему было трудно так глубоко сосредоточиться, как за полчаса до встречи с Симоной.
Девушка отошла от столика и с интересом прошлась по турнирному залу. Она чувствовала пристальное внимание участников и зрителей.
В углу, недалеко от судейского столика собралась группа французов. Они что-то живо говорили, глядя на красивую гостью. В центре внимание оказался кудлатый Моллимард. Он, сильно жестикулируя, рассказывал, видимо, свои впечатления на суде по обвинению Одинцова. При этом француз откровенно кивал головой на Симону.
Девушка, сделав вид, что не узнала «Дуремара», прошла рядом и стала с интересом изучать турнирную таблицу. Она быстро поняла, что в случае выигрыша последней партии Одинцов делит первое место с двумя игроками и получает неплохой денежный приз.
Потом Симона направилась в буфет…
…Француз отчаянно защищался. Он делал единственные ходы, которые позволяли ему продлевать сопротивление. Виктор по-новому вживался в позицию, но лицо Симоны по-прежнему стояло у него перед глазами. Русский мастер посмотрел на бланк: до контроля времени осталось сделать всего восемь ходов.
Времени немного. Пора делать прочерки вместо каллиграфически аккуратно выведенных букв и цифр.
Иначе можно просрочить время… Ну! Сейчас… сейчас…
Симона, взяв в буфете чашечку капуччино, отошла к свободному столику. Рядом сгрудились несколько шахматистов и что-то горячо обсуждали. Симона думала о Викторе, помешивая маленькой ложечкой сахар. Она очень хотела увидеть его именно сегодня. Днем, добравшись из аэропорта домой, она приняла душ, переоделась, наскоро пообедала и приехала на турнир.
…«А он стал как будто милее… Это понятно — отдохнул дома в Москве. Там все таки ребенок, жена…»
Внезапно девушка почувствовала укол ревности. Она еще не осознавала в полной мере, что этот немного странноватый парень стал занимать слишком много места в ее мыслях. Иногда она ловила себя на том, что думает о возможном сексе с ним.
Симона встряхивала голову и быстро отгоняла такие мысли. Но с каждым днем это делать становилось все труднее…
Внезапно девушка поныла, что за соседним столиком буфета французы говорят об Одинцове. Его фамилия быстро мелькала в обрывках фраз. Симона прислушалась.
Точно.
Игроки живо обсуждали позицию из партии русского. Они решали, какой план нужно избрать его противнику и называли при этом конкретные ходы.
Вдруг Симону словно обдуло ветром — это соперник Одинцова примчался в буфет, пронесшись вихрем мимо ее столика. Он внимательно выслушал «консилиум», благодарно кивнул и поскакал обратно.
Вот так да!
Девушка с возмущением поднялась с места. Она хотела, было подойти к французам и упрекнуть их в нечестной игре, как внезапно передумала. «А, быть может, я неверно все поняла? Пойду в зал, посмотрю…»
Едва Симона взглянула на позицию Виктора, как осознала: она не ошиблась. Девушка посмотрела по сторонам в поиске судей.
Те все были заняты, настало самое «жаркое» время тура — концовка, цейтнота.
Виктор быстро сделал три хода и понял, что вот вот победит.
Вместо записи он делал прочерки. Потом восстановит ход игры, после контроля.
— Arbitre! — поднял руку его соперник.
Тучный судья, тот самый, что стоял рядом с турнирной таблицей в Торси, завилял задом, пробираясь к столику Одинцова.
— Три хода! Три раза! — неожиданно для Виктора заявил француз.
«Как?? Он требует зафиксировать троекратное повторение??! Его же не было!! Было только двукратное!»
Призер первенства Парижа быстро объяснил судье суть его заявления. И предъявил свой бланк для подтверждения.
Судья, прищурившись, изучал запись. Потом, пригласив соперников за отдельный стол, стал восстанавливать партию, согласно правилам ФИДЕ — международной шахматной организации.
Виктор ненавидяще посмотрел на соперника. Тот невозмутимо сидел, покачивая носком ботинка.
— Oui! — заявил судья и вынес вердикт. — Remis!
— Какая ничья?? Вы что?? — закричал Одинцов.
Вокруг столика столпился народ. Большинство со злорадными лицами наблюдали за реакцией русского.
Арбитр стал что-то быстро объяснять Виктору.
Симона перевела:
— Он говорит, что так как ты запись партии не вел, делая прочерки, он доверяет бланку соперника. Там четко записаны ходы и три из них — повторяли позицию. По правилам присуждается ничья.
— Да он же просто вписал один лишний ход! — возмутился Виктор. — Смотри, видишь?
И Одинцов ткнул пальцем в добавленную смекалистым французом лишнюю строчку в бланке.
Симона обратилась к судье:
— Простите, но я сама видела, что не было в партии вот того записанного 43-го хода…
Толстяк пожал плечами:
— Мнения зрителей по правилам не учитываются.
Одинцов откинулся на спинку стула и заскрипел зубами.
«Сволочи! Ну, какие же они сволочи! Теперь только ничья! А у меня вдрызг выигранная позиция. Опять почти, как в Торси. Да сколько можно?»
Симона тем временем продолжала:
— Пардон, но я еще наблюдала нечестную игру!
— Что значит нечестную? — засопел судья.
— Вот ему (она кивнула на ухмыляющегося француза), — во время партии подсказывали в буфете. Я видела это собственными глазами!
— Оставьте ваши домыслы, мадмуазель! — обозлился судья. И, обращаясь в Одинцову, желчно выдавил:
— Оформляйте бланки! Ничья!
Семь тысяч франков призовых. Вместо законных пятнадцати.
Виктор нервно поставил роспись и тихо сказал, обращаясь к Симоне:
— Спасибо тебе. Пойдем, прогуляемся? Закрытие будет только через час. Они вышли из огромного зала, физически ощущая на себе взгляды двух сотен людей.
— Виктор, я тебя подвезу к Жоржу? — спросила Симона, когда они остановились на стоянке возле ее машины.
— Ну что ты! — засмеялся он. — Зачем тебе такое расстояние туда и назад ехать?
— Как хочешь… — ничем не выдавая кольнувшей сердце обиды, спокойно проговорила девушка.
— Я предлагаю другое! — улыбнулся Одинцов.
— Что именно?
— Приглашаю тебя в ресторан, отметить окончание турнира и мой приз. Пусть он и не такой, как я ожидал, но все же… Согласна?
— Пчм… — Симона ласково улыбнулась, — и в какое же место ты меня приглашаешь?
— В самый старинный ресторан Парижа — Le Ргосоре. Знаешь?
— Слышала…, а ты там уже был?
— Нет, — чуть смущенно ответил Виктор, — в Москве прочел путеводитель, и мне захотелось посидеть в нем. Это у метро Одеон, тебе лучше оставить машину возле дома.
— И что интересного ты там прочел? — игриво спросила девушка.
— В этот ресторан захаживали много известных людей: Лафонтен, Вольтер, Бальзак, Бомарше, Виктор Пого… А с Наполеоном вообще был курьёзный случай.
— Какой? — заинтересовалась Симона.
— У лейтенанта Бонапарта не хватило денег, чтобы расплатиться, и он оставил там в залог свою знаменитую шляпу. В будущем знаменитую, ко-нечто. Треуголку, помнишь?
— Как интересно! Я согласна… — засмеялась девушка и щелкнула пультом сигнализации, открывая автомобиль.
У своего дома, Симона, чуть замявшись, проговорила:
— Ты подожди меня здесь, я быстро переоденусь.
— Хорошо, — и Виктор проводил взглядом ее стройную фигуру.
— Мадам? Месье? — официант услужливо склонил голову, провел пару к свободному столику.
Одинцов чувствовал себя немного скованно: с ним разговаривали по-французски, а он иногда не улавливал сути. К тому же по-прежнему камнем преткновения был для него установленный порядок поведения за ресторанным столом.
Этикет, в общем.
— Мило здесь, — Симона посмотрела по сторонам, — так называемый стиль рококо. Все под старину, а, впрочем, наверное, многие предметы в самом деле из прошлых веков.
— Что будем есть? — спросил Одинцов, разглядывая карту меню. — Такой выбор блюд!
— Давай, я закажу на свой вкус, все-таки я больше тебя в Париже живу. Не возражаешь? — улыбнулась девушка.
— Нет, естественно — облегченно выдохнул Виктор.
Симона с минуту изучала меню, потом протянула:
— Тааак. Ты, конечно, проголодался после партии, и поэтому шахматисту надо подкрепиться мясом!
И обращаясь к почтительно застывшему официанту, произнесла:
— Месье заячье фрикасе с сидром, мне десерт, и… — она вопросительно взглянула на Одинцова.
— И… бутылочку хорошего вина, для начала… — подхватил кавалер.
Они сидели за столом, отблески горевшей свечи мелькали в глазах, обращенных друг к другу.
Симона то безостановочно говорила, то вдруг замолкала минут на пять, задумчиво слушая собеседника.
Темно-карие вишни зрачков девушки искрились тем пленительным блеском, который появляется в глазах прекрасного пола после пары бокалов хорошего вина.
Молодой официант, француз, внимательно следил за своими клиентами, ненавязчиво, в самый нужный момент аккуратно подливал вино в бокалы.
В один из таких моментов Симона спросила:
— А правда ли, что согласно легенде, Бонапарт закладывал здесь свою шляпу?
Служащий ресторана, чуть наклоняясь, почтительно доложил:
— Истинная правда, мадмуазель! Скажу больше, судя по преданиям, он чаще всего сидел именно на вашем месте!
— Ого! — засмеялась Симона. — Быть может, здесь иногда витает его дух?
— Вполне вероятно, — улыбнулся официант, — а еще за этим столом 27 апреля 1784 года вечером сидел Бомарше, ожидая или провала или триумфа премьеры его «Женитьбы Фигаро».
— Вот как? — воскликнула девушка и тронула своими пальцами руку Одинцова. — Правильно ты сказал, что это историческое место…
— Кроме того, — продолжал словоохотливый француз, — здесь часто бывали Вольтер, Дантон и Марат. Память о французской революции осталась в виде надписей у туалета…
У Симоны и Виктора удивленно поднялись брови. Русские хорошо знают, что такое туалетные надписи.
— И что же там написано? — спросили они в один голос.
— Там вместо обычных «Мадам» и «Месье» обозначено «Гражданка» и «Гражданин». Веяние революции, так сказать… И потом хозяева ресторана не стали менять эти таблички, оставили для истории.
— Как интересно, спасибо Вам! — Симона с благодарностью посмотрела на официанта.
— Всегда рад! — он с достоинством наклонил голову и удалился.
Симона приподняла полный бокал красного вина и посмотрела Виктору в глаза:
— Я хочу выпить за тебя! За твои успехи — нынешние и будущие!
— Спасибо, милая… — ответил Одинцов и внутренне вздрогнул от своей смелости.
«Он назвал меня так в первый раз… как это… приятно, но непривычно и даже пугающе… неужели между нами…?» — Симона маленькими глотками пила вино, чуть опустив голову, чтобы не выдавать смущения…
Они посидели еще с час, когда девушка капризно воскликнула:
— А я потанцевать хочу!
Виктор беспомощно покрутил головой:
— Ну, я же не знал, что здесь не танцуют… Тогда давай, пойдем, поищем такое место.
— Не надо искать! Я знаю рядом замечательную дискотеку в погребке! Хочешь?
— Конечно!
Виктор подозвал официанта, расплатился по счету и они вышли к площади Одеон.
— Красиво здесь как! — Виктор оглянулся по сторонам. — Что за собор вон там?
— Давай, подойдем ближе, теперь я буду у тебя как экскурсовод, — Симона взяла мужчину под руку и увлекла за собой, — мы находимся в Латинском квартале Парижа. Здесь много исторических мест, вон там, справа идет рю Бонапарт, на ней жил художник Монэ и писал виды этой улочки.
Они медленно шли по осенней листве, с каждой минутой ощущая, что сегодняшний вечер сближает их как-то по-новому, необычно, волнующе…
— А вот и знаменитый собор Сен-Сюльпис, святого Сюльпиция, один из старейших, — продолжала Симона, — там внутри фрески Делакруа, но лучше идти туда днем.
Она провела Виктора мимо массивных дверей собора и ступила на тротуар узкой, короткой улицы:
— А вот здесь, по роману Александра Дюма, жили герои «Трех мушкетеров». На этой улочке, видишь — девушка показала на синюю табличку, прибитую к стене дома, — под названием rue Ferou жил Атос, там дальше, на rue Servandoni — Д’Артаньян, и на rue Cassette — Арамис.
— Откуда ты все это знаешь? — удивленно спросил Виктор.
— Изучала историю латинского квартала в Оксфорде, — просто ответила спутница.
— Значит, ты должна была знать и про наш ресторан? — Одинцов остановился и заглянул в глаза девушке.
— В общих чертах, конечно, — ироничные искорки заставили шахматиста чуть покраснеть:
«Вот… открыл ей Америку…, она больше меня раз в сто знает о Париже…»
Они повернули после собора налево, прошли мимо Одеона, Европейского театра и оказались на улочке Monsieur le Prince.
— Вот это место! — воскликнула Симона, указывая на ярко освещенный вход в погребок.
— I Escale — прочел Одинцов на вывеске и тут же перевел, — «Остановка».
В зале дискотеки веселье было в самом разгаре. Симона увлекла спутника к барной стойке, быстро заказала легкие коктейли и в эту минуту заиграла классическая румба.
Девушка вопросительно посмотрела на спутника.
Одинцов набрал в грудь воздуха: «Была, не была!»
— Танцуем? — он тронул кисть Симоны.
— Конечно! — засмеялась та, и они присоединились к другим парам, медленно скользящим в центре зала.
…Виктор ощущал прикосновение груди Симоны и чувство этой первой, совсем невинной близости полностью захлестнуло его. Он смотрел в призывно улыбающиеся глаза прекрасной девушки, и все в жизни ушло далеко на второй план, даже не на второй, а на какой-то десятый; потому что вот она — рядом, так близко, касается его щеки своими пышными волосами, он ощущает аромат ее духов и неповторимый запах женского тела, новый, неизведанный, желаемый.
Симона грациозно-чувственно, как и должна партнерша в этом латиноамериканском танце, двигалась то на месте, словно флиртуя с мужчиной, то скользила по блестящему полу, увлекая его за собой.
…Медленно… один такт в две секунды… раз-два, раз-два!
— А у меня для тебя есть сюрприз! — неожиданно произнесла девушка в момент, когда они почти коснулись щекой друг друга.
— Какой? — улыбался Одинцов.
— Ни за что не угадаешь! — кокетничала Симона. — Я привезла тебе небольшой подарок из Лондона.
— Правда?? Как неожиданно… — искренне обрадовался и одновременно удивился Виктор.
— Я его попозже вручу, хорошо?
— Конечно…
Танец закончился, и они сели на свое место.
— А что ты мне можешь рассказать об этом погребке? — спросил Одинцов.
— Здесь, на улице Monsieur le Prince когда-то звучала музыка Карибских островов. И знаешь, кто привез оттуда музыкантов?
— Кто?
— Христофор Колумб. И вместе с ними тут отплясывал разные танцы, быть может, и похожую румбу.
Снова зазвучала музыка, Симона весело воскликнула:
— О! Это «ча-ча-ча»! Пойдем, я тебя научу!
«Эх, назвался груздем — полезай в кузов!» — и Виктор старательно копировал элегантные движения партнерши.
— Так, так! — щеки девушки раскраснелись. — Не отставай! Три быстрых шага — раз, два, три! И два медленных на два счета — раз, два! Понял??
— Стараюсь — улыбнулся Одинцов.
— Хорошо… так…так! Шаги короче делай! Отлично! У тебя получилось! Продолжаем!
Они вышли из погребка, весело смеясь. Виктор крепко обнимал правой рукой тонкую талию Симоны. Девушка встряхнула каштановые волосы и помахала кистями рук около лица:
— Уф! Жарко как было там! Понравилось танцевать?
— Конечно! Очень! Было так замечательно… — и, чуть помолчав, Виктор добавил, — сегодня у меня один из самых памятных дней в жизни, наверное…
Симона сразу посерьёзнела и отвернула взгляд в сторону. Огни Парижа мягко светили в глаза, мимо, несмотря на поздний час, проносились автомобили.
— Я тебя провожу, — сказал Одинцов и только в эту секунду вспомнил, что уже практически опоздал на последний поезд в НегЫу.
— Хорошо, — тихо ответила девушка.
— Такси! — закричал Виктор, увидев светящиеся желтые шашечки на крыше приближающегося автомобиля.
Машина промчалась мимо.
— Они здесь, как и Питере вашем, не останавливаются. Только на стоянках можно взять такси! — улыбнулась Симона. — Идем, я знаю, здесь недалеко!
Они забрались на заднее сидение автомобиля. Симона назвала адрес, пододвинулась поближе к спутнику и положила голову на его плечо.
Всю дорогу она молчала, как будто признание Одинцова выбило ее из того жизнерадостного состояния, в котором она находилась весь вечер. Спустя двадцать минут машина остановилась напротив знакомого дома на бульваре Пого.
Они молча стояли у подъезда.
Виктор бросил взгляд куда-то в сторону и глухо сказал:
— Ну, спасибо за вечер, я поехал…
— На чем? — чуть улыбнулась Симона.
— Ну…, не знаю…, может на такси, если опоздал на поезд.
Девушка вплотную приблизилась к спутнику, положила ладонь на лацкан его пиджака. Потом задумчиво потеребила пуговицу и сказала:
— Какой поезд сейчас? И на такси так далеко тебе ехать… К тому же я обещала тебе вручить подарок. Так что мы поднимаемся ко мне, хорошо? У меня три комнаты здесь…
Вопросительный взгляд в глаза. В нем — скрытый океан эмоций. Биение сердца. Невидимая дрожь в теле.
— Хорошо, — Виктор не узнал своего голоса.
Она поднималась по витой лестнице впереди. И Одинцов мгновенно осознал огромную разницу в ощущениях. С теми, на Saint Denis.
Там бурлило животное желание.
Здесь — он любил Её. И хотел. И боялся своих ощущений.
— Проходи, посиди вот здесь, я переоденусь, — Симона показала на кожаный диван напротив большого плоского экрана телевизора, и, щелкнув кнопкой включения, передала пульт гостю.
Одинцов рассеянно перебирал спутниковые каналы, не понимая, о чем там идет речь. Усталость медленной, сковывающей негой наваливалась на него: слишком много впечатлений за день.
Он обвел глазами гостиную.
Ничего лишнего, много воздуха, света, со вкусом подобранные в тон стенам и полу тонкие шторы, сквозь них просвечивали многочисленные огни ночного Парижа.
Шум машин с улицы был почти не слышен, наступало время относительного затишья.
— Чем мне тебя угостить? — с улыбкой спросила Симона, представ перед Виктором в легком, полупрозрачном платье. — Вино, что-нибудь покрепче, или ты хочешь покушать?
— Нет, спасибо, сделай мне, пожалуйста, кофе… — попросил Одинцов.
— Хорошо… — девушка чуть помолчала и тихо засмеялась, — ну и память у меня! Я же тебе подарок обещала, сейчас!
Она быстро прошла в другую комнату и спустя полминуты вернулась, держа в руках плоскую коробку.
— Что это? — привстал Одинцов.
— Это тебе! Попробуй-ка сразиться и обыграть, это довольно трудно… — и она протянула свой подарок.
— «Мефисто Падеон»! — вслух прочел Виктор надпись на красивой коробке и радостно воскликнул. — Боже мой, это же шахматный компьютер!
— Да, и, по словам моих друзей, он хорошо играет. Ты сейчас разбирайся с ним, а я пойду на кухню, сделаю тебе кофе. Туалет с ванной направо по коридору.
Когда Симона вернулась в комнату, держа в руках небольшой поднос, Виктор увлеченно переставлял фигуры на деревянной доске. После каждого хода на шахматных клетках мелькали маленькие красные огоньки: встроенная электроника показывала ответ компьютера, а также фиксировала продолжение игрока.
— Ну что? — с улыбкой спросила хозяйка, и села на диван рядом с гостем.
— Здорово! Я сейчас попытаюсь его обыграть!
— Не уверена! — подзадорила Виктора Симона.
— Не уверена?? — изумился Одинцов. — Да я в момент! А, впрочем… — он лукаво взглянул на красавицу, — мы можем с тобой поспорить…
— Поспорить? На что? — брови Симоны удивленно поднялись.
— А давай на твой поцелуй! — по-мальчишески предложил шахматист. — Если я выигрываю, то ты целуешь меня… в губы.
Симона улыбнулась. Она встала и быстро прошлась по комнате, Одинцов провожал ее взглядом.
— Значит, пари? — решительно проговорила девушка.
— Да, здесь и сейчас! Согласна?
— Согласна! — и она протянула свою кисть. — Только играешь с этой машиной не очень долго…
— По двадцать минут на партию.
— Хорошо. Кстати, что получу я в случае своего выигрыша?
У Одинцова замерло внутри: он хотел, было произнести: «Меня. Всего…», но сдержался:
— А что бы ты хотела?
— Я? — девушка задумалась. С полминуты помолчав, бросила на мужчину испытывающий взгляд:
— Тогда ты даришь мне что-нибудь приятное…
— Например?
— Например, букет цветов, я люблю розы, кстати…
— Идет! — и Одинцов, отхлебнув из белой чашки бодрящую жидкость, начал партию против искусственного интеллекта.
Симона налила себе чашку чая и с интересом следила за игрой. Виктор, быстро разыграв дебют, стал все чаще задумываться.
— Тааак… так… — постукивал он кончиками пальцев по краю доски, — а ничего соображает робот, так… вот сейчас мы его… эх!!
Восклицание заставило девушку чуть вздрогнуть. На лице гостя было написано неподдельное огорчение:
— Вот это да! Я недооценил робота и зевнул пешку! Теперь надо за ничью бороться!
Прошло полчаса.
Симона ушла на кухню. Вдруг она услышала оттуда, как по полу загремели фигуры.
— Ну что? — улыбнулась девушка, увидев, как Одинцов, красный как рак, сидит на диване, а пустая доска лежит возле него. — Проиграл?
— Это случайно, я недооценил твой «Мефисто».
— А как насчет пари? — лукаво спросила Симона.
— Мы переигрываем! Сейчас соберусь! И, кстати, в договоре не было указано — сколько партий будет в матче!
Одинцов явно завелся.
Ему, игравшему в силу хорошего мастера, стало стыдно за свой промах. Настоящие мужчины не любят поражений. Тем более, при таких условиях пари…
Вторая партия началась.
— Не стану тебя отвлекать, — спокойным голосом проговорила хозяйка.
— Да… да… — Одинцов зажал голову всеми десятью пальцами, как в турнирном зале и углубился в размышления.
Девушка вышла из гостиной и, посидев с полчаса на кухне, тихо прошла в спальню.
Утренние лучи солнца уверенно пробивались сквозь тонкие шторы. А в гостиной по-прежнему горел свет, и азартный шахматист с трудом доводил до ничейного конца восьмую партию матча с компьютером. Наконец, он оторвался от доски и, словно очнувшись от летаргического сна, очумело посмотрел по сторонам.
— Симона! — тихо позвал он хозяйку.
Тишина в ответ.
Одинцов встал с кресла и пошел по квартире. Заглянул на кухню, потом в ванную.
Умыл лицо холодной водой, встряхнул головой, глядя на себя в зеркало. Оттуда смотрели незнакомые глаза с темными кругами под ними.
— Однако, ты, брат, заигрался…
Вторая комната. Книжные полки, стол, на нем ноутбук Никого.
Одинцов подошел к третьей двери и остановился.
«Что делать? Стоит ли…? Кто я ей?… И, вообще…»
Он тихонько потянул ручку на себя.
Симона крепко спала, накрывшись тонким одеялом, расписанным в стиле картин Кандинского.
Изогнутые линии оранжевого цвета тихо поднимались и опускались маленькими бугорками в том месте, где была ее грудь.
Виктор молча с минуту постоял в проеме двери, вернулся в гостиную, забрал подарок, и, повернувшись, тихо вышел в прихожую.
Отодвинул собачку автоматического замка, аккуратно прикрыл за собой дверь. Обернувшись на нее, запомнил номер квартиры, и спустился вниз по лестнице.
Перейдя бульвар, на другой стороне зашел в цветочный магазин.
— Месье? — улыбнулась ему молодая парижанка.
Виктор вытащил авторучку и попросил девушку дать ему красивую открытку.
Посмотрел на часы.
Восемь утра.
Отобрал одиннадцать темно-бордовых роз.
— Принесите вот этот букет с открыткой в дом напротив. Квартира тридцать семь, Симоне. Через два часа.
— Хорошо, месье, букет будет доставлен.
Одинцов расплатился и вышел из магазинчика.
Француженка задумчиво упаковывала розы. Открытка выпала у нее из рук и, упав, раскрылась.
Девушка нагнулась за ней и увидела незнакомые буквы. Там было написано:
«Симона, я тебя люблю. Виктор».
Подполковник КГБ Сергей Пантелеевич Вощанов уже два года маялся в отставке. На службе он мечтал о том, как будет целыми днями копаться на своем садовом участке, жарить шашлыки, ловить рыбу в озере под названием Святое. Он был из тех мужиков, о которых уважительно говорят: «золотые руки!». И, как часто бывает в таких случаях, серьёзно увлекался зеленым змием.
Но известно, что незаменимых людей нет, и начальники на Лубянке, посоветовавшись, отправили Сергея в отставку ровно в положенный срок.
— Ну, Пантелеич, такого мастера, как ты, уже трудно сыскать! За твое здоровье! Если мы попросим что в техническом плане, ты уж уважь нас, не откажи, на будущее тебе говорю! — генерал КГБ, начальник ОТУ (Оперативно-технического управления), поднял рюмку водки, и, как по команде, все присутствующие за столом встали и синхронно выпили.
— За нашего Левшу! — раздался чей-то голос.
— Точно! — поддакнули коллеги.
— Спасибо, Егорыч! — Вощанов смахнул непрошенную слезу и улыбнулся. — Я так всегда, если чего срочно — смастерю в лучшем виде! Только ты мне западные журнальчики не забывай подкидывать, я должен быть в курсе технического прогресса.
— Об этом не беспокойся! Наша забота! — ответил генерал.
За два прошедших года всего три раза обращались к мастеру с Лубянки. В одном случае нужно было срочно починить сложнейшую подслушивающую аппаратуру, в двух других изготовить специальные радиомаяки для ведения слежки.
Работу хорошо оплатили, пенсия была приличной, но Пантелеич скучал. Пока его незаурядные способности не пригодились в садовом товариществе.
Поздней осенью целая серия краж потрясла многочисленных дачников.
Они, навещая раз в месяц свои дома, обнаруживали пропажу вещей. И это происходило притом, что большое дачное хозяйство патрулировали здоровые парни с собаками, нанятые из охранного агентства.
Народ бурлил и негодовал.
Срочно было устроено всеобщее собрание. Народ покричал, поругался, постановил и разошелся, как это обычно бывает.
Таинственные кражи продолжались.
Обворовали и дом Пантелеича, когда тот уехал на недельку в столицу по просьбе генерала ведомства, называвшегося теперь ФСБ.
Если бы воры знали, что последует за этим, то обходили бы вотчину Вощанова стороной.
В темный ноябрьский вечер, взяв к себе в помощники соседа Костю, Пантелеич приделал к столбам рядом с домами белые штучки, похожие на фарфоровые чашки, через которые идут провода, только меньшего размера.
Вернувшись в свой дачный дом, мастер золотые руки щелкнул пультом управления.
— Вот это даааа! — удивленно воскликнул Костя. — Все теперь, как на ладони!
На большом экране не совсем обычного телевизора, который был разделен на отдельные сектора, стояли картинки с дачных улиц. Под телевизором горели красными огоньками два небольших видеомагнитофона.
— Порядок, Костян! — удовлетворенно проговорил Пантелеич. — Мышь не проскочит! Будем ждать улова. А сейчас пора бы и выпить с морозцу!
«Улова» долго ждать не пришлось.
Спустя день Вощанов позвонил своему генералу, попросил помощь, и тот прислал ударный взвод фээсбэшников.
Сотрудников охранного агентства взяли с поличным, когда те в полночь грузили наворованное добро.
На магнитофонных записях даже в темноте было хорошо видно: кто «работал», у кого и сколько «взяли».
— Ну, Пантелеич, ты и на заслуженном отдыхе не дремлешь! — гоготал в трубку генерал. — Дело мастера боится!
Прошло время, и отставник снова заскучал. Ему не приходило в голову открыть в столице частное предприятие, производящее всякие шпионские штучки. Демократов Вощанов не любил, в силу своего возраста и воспитания к новоявленным бизнесменам относился с брезгливостью.
Уединение мастера нарушил сосед Костя.
— Слышь, Пантелеич! Серьезное дело есть! Друга моего надо выручить… Поможешь, а?
— А в чем проблема?
— Да он подъедет через час и сам все расскажет… Баба, в общем, в этом замешана…
— О чем речь? Давай, неси «Столичную», выпьем, обсудим!
Спустя час в доме отставника раздался звонок. Пантелеич бросил привычный взгляд на экран.
У ворот стоял высокий светловолосый парень в черной куртке и синих джинсах.
— Он? — дыхнул сигаретным дымом хозяин на захмелевшего Костю.
— Он и есть, мой друг детства…
— Впускаем!
Подполковник нажал на черную кнопку. Ворота плавно и бесшумно раскрылись перед гостем.
— Ну, мил человек, выкладывай, что за просьба у тебя ко мне?
Парень внимательно посмотрел на бывшего кагэбэшника. Помолчав, заговорил:
— Мне Костя сказал, что Вы большой специалист по разным шпионским штучкам.
— Ну, допустим…
— Мне нужно…, только я прошу — между нами!
— Заметано! Я внимательно слушаю.
— Так. Во-первых, миниатюрные камеры слежения. Незаметно вмонтированные в очки — раз. Вторая камера — желательно в часы, запонку галстука или авторучку — два. Передача изображения, естественно, идет беспроводная и длится минимум 6–8 часов подряд. Изображение должен ловить компьютер, ноутбук, и четко показывать его на экране.
— Неплохо! — крякнул Вощанов. — Еще что?
— Далее. Нужны миниатюрные наушники, которые бы помещались внутри ушной раковины. Переговорное устройство, чтобы человек мог с расстояния 100–300 метров передавать команды в эти наушники. И чтобы радиоволны проникали даже через стены помещений. Срок работы рации — тоже не менее 6–8 часов. Желательно, чтобы переговоры не были обнаружены специальной аппаратурой.
— Интересно, интересно… — подался вперед Пантелеич, — выпьешь с нами?
— Не откажусь, — ответил блондин.
— Ну, давай! За кем следить то собрался, если не секрет? — в глазах подполковника вспыхнул лукавый огонек.
— Да жена у него… — встрял Костя, — хитрая баба, каких свет не видал! Хочет его выпереть из квартиры, а сама гуляет «налево», когда он в отъездах бывает. Да так, что это никто и не замечает! А… — сосед бывшего кагэбэшника махнул рукой, — что говорить, давайте, лучше выпьем!
Чокнулись. Выпили. Выдохнули, крякнув.
— Закусывай, не стесняйся, — кивнул на стол хозяин, — тебя как звать то?
— Спасибо. Олег мое имя.
— А я Сергей Пантелеевич.
Помолчали.
— Так. Я понял, что жена у тебя очень даже непростая. И ты, судя по всему, хочешь словить ее с поличным и потом, доказав измену, отсудить хороший кусман. И, если есть ребенок, — его тоже. Так?
— Так! — кивнул головой гость. — Вы сможете сделать всю эту технику, чтобы она работала очень надежно, без сбоев?
— А я все, что ты перечислил, уже делал не один раз, — спокойно проговорил бывший кагэбэшник, — работа-то у нас, знаешь, какая тонкая и ответственная была? А?
— Представляю.
— То-то!
Пантелеич помолчал, потом оценивающе посмотрел на гостя и сказал:
— Насчет цены и сроков. Когда и сколько думаешь заплатить?
— Максимум месяц. Заплачу столько, чтобы и Вас не обидеть и самому не разориться…
— А ты молодец! — рассмеялся мастер золотые руки. — Умно ответил. Три тысячи долларов заплатишь, — спокойно сказал он и обмакнул кусок мяса в баночку с горчицей.
— Хорошо, договорились, — ответил блондин, — вот задаток.
И протянул хозяину пять сотенных бумажек с изображением американского президента.
— Приятно иметь дело с умными людьми, — довольно проурчал Пантелеич, сгребая деньги, — кранты теперь твоей жене! Я тебя понял! Запишешь всё до мелочей! И как она галстук — рубашку с любовника снимает, и забытые на столе возле постели очки не заметит! Тем более — часы на полке или авторучку! И звуки все ты услышишь в наушничках! Усё будет в упорядке!
Довольный отставник, развеселившись, копировал речь героя Папанова в «Бриллиантовой руке».
— Кстати, если сделаете камеру в авторучке, то глазок должен быть в районе пера.
— Понял…, значит, не только она будет смотреть вокруг, но и видеть, что сама пишет?
— Да.
— Неплохо… неплохо придумано — отставник заинтересованно взглянул на необычного гостя.
— Но одно условие есть у меня, — тихо проговорил друг Кости.
— Какое? — в один голос спросили дачники.
— Чтобы не случилось потом — вы меня не знаете, и я вас тоже… мало ли, что может быть…, понимаете?
— Конечно, о чем речь!
— Я очень серьезно говорю. Иначе сюда могут прийти…
— Могила! — заверил отставник. — Мне ли не понимать! И друг тоже, я думаю, не захочет нажить такого врага, как твоя жена. Верно?
Костя кивнул головой и снова плеснул в стаканы «Столичную».
Мужские разговоры незаметно перешли на другие темы. Вощанов, несмотря на выпитое, опытным глазом заметил, что они не интересовали нового знакомого, блондин немного нервничал, хотя тщательно скрывал это состояние.
Наконец, стали прощаться.
— Так, когда мне заехать к Вам за заказом? — спросил гость.
— Недельки через три, позвони сначала… — задумчиво проговорил Пантелеич, — кое-что у меня есть в загашнике, а что-то я должен в Москве поскрести по сусекам. Вещи эти уникальные в своем роде. Делают разные фраера нечто похожее, но топорно и бестолково. Мини-камеру еще надо так вмонтировать, чтобы ни одна собака не унюхала. Понимаешь?
— Конечно, спасибо Вам!
— Благодарить будешь, когда дело твое выгорит…
Виктор задумчиво смотрел в окно электрички, возвращавшей его в столицу с загородной платформы садового товарищества. Вот уже две недели, как он вернулся в Москву из Парижа. Происшедшее с ним за это время он считал почти мистическим, невероятным совпадением, словно кто-то там, высоко в Небе, творящий наши Судьбы, увидел все его горести, переживания, всю несправедливость, обрушившуюся на него за эти месяцы и, как будто невзначай, — выложил невероятную идею перед пытливым умом Одинцова.
За темным окном то мелькали бесчисленные огни Подмосковья, то темной массой пролетал лес, высаженный вдоль железнодорожного полотна. Тишину в вагоне нарушал лишь голос в динамиках, торопливо и неразборчиво объявлявший очередную станцию.
Иногда лицо Виктора стремительно освещала радостная улыбка, глаза его сияли, но спустя несколько секунд он мрачнел, погружаясь в невеселые раздумья. Но даже любому человеку со стороны было бы ясно: высокий симпатичный блондин явно возбужден.
Мысли и воспоминания проносились в голове Одинцова с той же скоростью, что и мелькавшие за окном электрички огоньки…
— Да? — мягко прозвучал голос в трубке, прекративший длинные гудки.
— Алло! Симона? Это Виктор! — Одинцов чувствовал себя неуверенно после ночи, проведенной в квартире девушки. — Как дела?
«Черт, мало ли что она подумала! У них, если женщина приглашает тебя домой вечером, — все однозначно… А я завелся с этим «Мефисто» как последний пацан, нежелающий проигрывать во что бы то ни стало…»
— У меня хорошо. Спасибо за цветы.
Молчание. Томительная пауза. Виктор не знал, как теперь разговаривать с красавицей.
«Ничего не говорит об открытке. Может, зря я так сразу?»
— Как спала? Извини, что я…
— Хорошо спала, — перебила девушка, — не надо никаких извинений.
— Ты сегодня что делаешь?
— Я занята. Надо поработать над одной программой.
— На целый день?
— Скорее всего — да. А ты чем будешь заниматься?
«Обиделась. Ну, я и дурак, но что теперь? Время назад не возвращается…»
— Я прочел в журнале интересное объявление и хочу поехать по нему на улицу Лафаетта.
— Какое объявление?
— Есть туристическая фирма, которая отправляет шахматистов на остров Реюньон, в Индийском океане. Рядом с Мадагаскаром, что у Африки. Там через полтора месяца будет интересный турнир. Вот экзотика где! И не очень дорого… я хочу полететь!
— Заманчиво, конечно, — улыбнулась в трубку девушка, — дерзай. Кстати, как закончилась твоя игра с подарком? — лукаво спросила она.
— Ничья 4:4. Спасибо тебе, я, извини, все на свете забыл за ним…
— Заметно! — рассмеялась Симона. — И сейчас, наверное, сидишь за доской?
— Угадала! — воскликнул в ответ Виктор. — Пытаюсь приноровиться к манере игры этого робота. Скажи, а есть более сильные программы?
— Конечно, — ответила Симона, — и намного…
— Серьёзно? И где они продаются? — заинтересовался Виктор.
— Извини, но это не по телефону, — быстро ответила девушка, — как-нибудь потом поговорим.
— Хорошо…
— Тогда я иду работать, успеха тебе в делах.
— Спасибо! Завтра играем матч с Лионом. В нашем клубе. Придешь? — в голосе Виктора появились новые нотки.
— Не знаю, как будет продвигаться работа. Пока! — ответила Симона и положила трубку.
Виктор поднялся на второй этаж красивого здания по улице Лафаетта и, немного побродив по коридорам, увидел, наконец, на одной двери нужную табличку.
«Voyage d’échecs». Шахматные путешествия.
Одинцов тронул ручку и вошел внутрь комнаты.
Низенький франиуз лет сорока мгновенно встал из-за компьютера и разлился в любезной улыбке:
— Месье?
Виктор, медленно подбирая слова, объяснил цель своего визита.
— Oui! Oui! — довольно закивал сотрудник агентства. — Никаких проблем! Турнир на острове начнется ровно в указанные сроки. Но через неделю билеты на самолет уже будут чуть дороже. И турнирный взнос также выше. Так что Вы, месье, зашли очень вовремя!
— И много игроков летят из Парижа? — спросил Одинцов.
— Конечно! Вот — смотрите их анкеты!
Франиуз проворно вытащил из ящика стола объемную папку и открыл ее. Бланки синеватого цвета, каждый из них был аккуратно соединен скрепками с книжечками авиабилетов. Примерно тридцать штук, не меньше.
— Air France? — указал на билеты Одинцов.
— Именно так! Только эта авиакомпания летает на остров Реюньон! — почтительно согнулся работник агентства.
Его белая рубашка расстегнулась внизу, обнажив брюшко у пупка, покрытое волосами. Тонкий галстук странной расцветки был ослаблен в узле и небрежно свисал.
Француз, заметив взгляд Виктора, проворно застегнул пуговицы и подтянул галстук.
— Я покупаю поездку! — решился Одинцов. — Все так, как было в рекламе?
— Естественно! — засуетился служащий. — Платить будете чеком или наличными?
— Наличными.
— Очень хорошо! Тогда, месье, будьте любезны Ваш паспорт, я должен переписать точные данные.
Виктор протянул паспорт, француз открыл в окне компьютера нужную страницу и проворно заработал пальцами.
— Готово! — воскликнул он. — С Вас три с половиной тысячи франков! Одинцов выложил деньги, забрал документ и поднялся.
— Когда приходить за билетами?
— Через месяц, за две недели до турнира все будет готово! — улыбнулся собеседник.
— Спасибо, до свидания…
— Удачи, до встречи!
Победив в матче за клуб с командой Лиона, довольный Одинцов, не дожидаясь окончания партий коллег, помчался в агентство «Аэрофлота», что расположилось на Елисейских полях.
— Ты куда? — недоуменно спросил Жорж, когда Виктор надел черную куртку. — Через час едем все в ресторан на ужин!
— Я успею, не ждите меня. Приеду прямо туда. Хочу поменять дату вылета в Москву.
— Почему?
— Завтра бы мне улететь. Соскучился сильно по дочери. А так — что мне делать еще четыре дня?
— Как что? — улыбнулся Жорж. — Изучай Францию, французский «… - сделал паузу, потом, лукаво подмигнув, закончил, — и француженок!
— Успею еще, — засмеялся Виктор, — тем более, что они мне не очень то и нравятся.
— Это почему? — удивился президент клуба.
— Не в моем вкусе. Какие-то холодные, слишком худые, как сушеные воблы.
— Тихо, тихо… — стоявший рядом Евгеньич опасливо покосился на Матильду, которая, сидя за шахматным столиком, внимательно смотрела на Одинцова.
— А что такое?
— Здесь есть люди, которые немного по-русски понимают.
— Ну и что? О вкусах, как говориться, не спорят!
— Я знаю: у тебя губа не дура! — шутливо погрозил пальцем Жорж. — Пропадаешь иногда по ночам. И на турнире, говорят, тебя видели с красавицей. A3
— Ну, я поехал на Елисейские! — и, чтобы избежать дальнейших расспросов, Одинцов стремительно вышел из помещения шахматного клуба.
— Вам на завтра? Что так? Париж надоел? — игриво спросила полненькая блондинка из агентства «Аэрофлота».
— Да, если можно на 12:45, что аэробусом летает.
— Сейчас посмотрим.
Блондинка, быстро постучав наманикюренными пальчиками по клавиатуре, набрала нужную дату и рейс.
Компьютер, тихо заурчав, выдал информацию на экран.
— Есть. Вам повезло, сейчас переоформлю.
Через минуту Виктор держал в руке билет на завтрашний день.
— Спасибо… эээ…
— Люда! — кокетливо наклонила голову блондинка.
— Людочка, это Вам! — и Одинцов просунул в окошко красивую коробку конфет.
— Эх… — вздохнула работница «Аэрофлота», — везде остаются наши советские привычки. Спасибо.
— До встречи, я еще не раз к вам приду, — многозначительно проговорил «совок».
— Приходите обязательно! — в глазах соотечественницы вспыхнул неподдельный интерес. — И всегда будете переоформлять день вылета?
— Как карта ляжет, — туманно ответил Одинцов, за секунды превратившись для девушки из обычного, надоедливого клиента в привлекательную мужскую особь.
И вышел на Елисейские поля, заполненные гуляющими туристами со всех концов планеты.
Симона не пришла посмотреть матч с Лионом, и Виктор колебался — стоит ли ей звонить перед отъездом в Москву?
Но, когда ужин команды в ресторане Le Komarov подходил к концу, не выдержал и вышел на улицу к телефону-автомату.
Длинные гудки. Один, два, три, четыре… семь… — на этой цифре Одинцов всегда давал отбой.
«Осталось набрать сотовый. И что сказать ей? Банальное: как дела? А, впрочем…тебя не съедят!»
— Алло? — мягкий голос. И небольшой шумовой фон.
— Здравствуй, Симона!
— Здравствуй.
— Я соскучился по тебе…
— Так быстро? — она звонко рассмеялась, и это придало Одинцову уверенности.
— Еще вчера.
— О! — протянула девушка. — Неужели мой подарок уже надоел?
— А ты язва, однако! — продолжил в тон Виктор. — Нет, ничуть не надоел. Только сейчас я очень хочу тебя видеть.
— Лишь сейчас? — продолжала подтрунивать красавица.
— Нет, далеко не все время. Всего навсего 24 часа в сутки.
— Это интересно… — она помолчала и спросила, — где ты находишься?
— У Комарова, как обычно после игры.
— Хорошо, жди меня там, я как раз недалеко от Saint Lazare еду на машине.
— Отлично, я жду! — почти выкрикнул радостный Одинцов.
Девушка отсоединилась.
Когда шахматист вернулся в ресторан, члены команды уже пили «на посошок».
— Хорошая весть у тебя? — подмигнул Евгеньич.
— Да, а что — заметно? — удивился Виктор.
— Конечно. Вон как глаза то блестят, а то сидел, нахохлившись, словно воробей на холоде!
Жорж перевел, и команда дружно рассмеялась.
Через минуту Гиршманн толкнул локтем старичка:
— Ждет её, наверное. Видишь, как часто на вход смотрит.
— Ну, дело молодое! И мы такими когда-то были, — улыбнулся Евгеньич в ответ.
Наконец на входе в ресторан мелодично зазвенел колокольчик, и войта Симона.
Все обернулись.
Красное платье украшало ее фигуру. Она немного изменилась: волосы стали чуть темнее, практически в тон с ее вишневыми глазами (видимо, состоялся поход к хорошему парикмахеру), высокую шею несколько раз опутывали тонкие бусы, завершающиеся каким-то восточным иероглифом; она прошла, обдав посетителей изысканным ароматам духов, и от всего ее облика веяло той женской уверенностью, которая встречается только у настоящих красавиц.
— Всем добрый вечер! — девушка мило улыбнулась и села рядом с Виктором на заранее приготовленный стул.
Атмосфера за столом оживилась.
Французы, еще десять минут назад собиравшиеся разъехаться по домам, теперь весело болтали с Симоной. Матильда чуть погрустнела: она уже не была единственной женщиной в компании, и почти всё внимание переключилось на новую гостью.
— Ты завтра уезжаешь? — спросила француженка Виктора.
— Да, я поменял билет на самолет.
— Жаль, если бы знала, захватила сюда для тебя подарок — улыбнулась шахматистка.
— Для меня? — удивился Виктор и краем глаза заметил, как Симона бросила быстрый взгляд на Матильду.
— Да, я уже его приготовила, но он остался у меня дома…
«Только сейчас не хватало, чтобы она попросила проводить её…»
— Спасибо, когда я вернусь из Москвы, то тогда и подаришь. И я хочу тебе русский сувенир какой-нибудь привезти. Договорились?
— Конечно! — Матильда осушила до дна бокал с красным вином, и, достав сигарету, закурила. Она мешала французские слова с русскими, которые произносила с сильнейшим акцентом, но Одинцов понимал смысл сказанного.
Одноклубница внимательно посмотрела на блондина большими глазами, слегка затуманенными винной дымкой:
— Значит, Виктор, думаешь, что француженки слишком холодные женщины? Все на воблу похожи?
И, словно играя, выпустила струйку синеватого дыма в лицо Одинцову. Тот немного смешался:
— Ээээ… ну, я бы так не сказал…
— Конечно бы не сказал. Если бы узнал по-настоящему француженок.
— В каком смысле? — Виктор заметил, что Симона прислушивается к диалогу.
— В прямом. Меня, например…
Матильда, улыбаясь, наблюдала за реакцией сидевших напротив нее Одинцова и Симоны.
— Гмм… — Одинцов, чуть подумав, решил побыстрее поставить все точки над «i», — звучит заманчиво, но я морально не готов.
— Вот как? А что мешает?
— Мне просто очень нравится другая женщина.
Симона чуть вздрогнула и повернула голову в сторону Жоржа. Тот увлеченно беседовал с ней о новейших компьютерных технологиях, и в этом диалоге был практически единственным оратором.
Матильда замолчала, потянулась к новому бокалу вина.
Евгеньич, внимательно следивший за происходящим, чуть толкнул локтем Патрика, потом что-то сказал тому на ухо. Адвокат встал и, обойдя столик, наклонился к Матильде.
Та допила вино, чуть качнувшись, поднялась:
— Аревуар месье, мадам, и… — она лукаво посмотрела на Симону, — мадмуазель! Мы уезжаем!
Спустя пятнадцать минут за столом остались только Виктор, Симона, Жорж и Евгеньич.
Программист фирмы Sagem, захмелев, упорно спорил с Симоной:
— А вот нет у вас таких специальных чипов, которые увеличивают глубину скоростных операций расчета! Я не верю, что в ближайшие десять лет они будут сделаны на необходимом уровне, чтобы компьютер производил расчет в количестве миллиард веток в секунду…
— Пока нет, номой друзья активно работают над этой проблемой. — Да? — Жорж посмотрел на девушку и лукаво рассмеялся:
— Хитрые вы, англичане и американцы! Кормите нас всегда устаревшими новинками, и сами знаете это. Нет, чтобы сразу продать последние разработки!
Виктор сначала слушал, потом вступил в разговор:
— А что, неужели программа «Мефисто» — совсем устаревшая модель?
— Конечно! — воскликнул Жорж, цепляя из тарелки кусочек десерта. — Вот они (он кивнул в сторону Симоны), уже давно переработали программу, взяли самое ценное, и на ее базе добавили свои разработки. Алгоритмы выработки плана, генерировали многие известные эндшпильные позиции, после чего робот уже не ошибается в окончаниях…
Не знаю только, сумели ли они заставить машину не всегда стремиться как можно быстрее получить материальный перевес, именно это часто её губит в партиях с гроссмейстерами. Она молчит, как партизан! — Жорж кивнул головой в сторону смеющейся Симоны. — Не раскрывает секретов! Хотя уже вместе практически работаем на Sagem.
Виктор встретился глазами с девушкой и по их выражению понял: президент клуба говорит правду.
— И, ты знаешь, только между нами… тссс… — Жорж приложил указательный палец ко рту, оглянулся по сторонам и наклонился к уху Одинцова, — все эти разные программы, они как бы сплетаются по принципам… ну, ты не понимаешь, как бы попроще объяснить… эээ… по принципам работы с новейшими достижениями в области технологий… секретных военных… ведь наша компания не только телефоны делает, а системы наведения в современных истребителях… вот так. И она — король в этом, деле, ас, я даже не понимаю, откуда в такой красивой женщине столько ума?
— Так у нее что? Эта новейшая программа шахматная есть?
— Конечно… Она может быть в виде простого диска и работать на обыкновенном ноутбуке. Но… тссс… я тебе этого не говорил. Ты лучше на «Мефисто» пока тренируйся, старик! Выпьем по последней!
И Жорж, поднявшись, провозгласил:
— За нашу очаровательную гостью! Самую красивую из всех программисток мира и самую лучшую программистку среди красавиц!
Вечер закончился.
— Ты с нами едешь? — спросил Жорж, когда Одинцов отошел на десяток метров от двери ресторана к машине Симоны.
— Сейчас! — ответил Виктор и повернулся к девушке.
Та, играя брелком сигнализации, молча смотрела на проезжающие мимо машины.
— Симона, я улетаю завтра…
— Надолго?
— На две недели.
— Хорошо. Скучаешь по дому?
— Не очень. Мне здесь интереснее. Я тебе позвоню.
— Как хочешь.
Одинцов мучительно подбирал нужные слова.
«Вот угораздило мне заиграться с этим «Мефисто»… Неужели она так сильно обижена?»
И он, чтобы что-то сказать еще, ляпнул:
— А кроме той программы, что ты мне подарила, у тебя дома есть еще, более совершенная?
Симона, улыбнувшись, приподняла брови:
— Есть, конечно. В моем ноутбуке.
— Да? — заинтересованно проговорил Виктор. — А почему ты мне ее не показала?
— Ну, во-первых, она не выглядит, как подарок. Во-вторых, это не только моя разработка, и она пока… не должна выходить за пределы…
— Симона сделала тузу, подбирая нужное слово, — за пределы моего дома.
— Это — секрет?
Девушка кивнула и продолжила:
— И еще — тебе трудно будет бороться с ней, она играет на два порядка выше «Мефисто».
— Это мы еще посмотрим! — эмоционально возразил Одинцов.
Все без исключения шахматисты оценивают уровень своей игры выше адекватного. Иначе они — не настоящие игроки.
— А ты самолюбив и амбициозен! — Симона посмотрела в глаза мужчине. — Наверное, так и надо.
— Виктор! — Жорж, стоящий поодаль, нетерпеливо взглянул на часы.
— Ладно, тебя ждут! Счастливого полета, спасибо за вечер! — и девушка, чуть приподнявшись на носочки, слегка коснулась губами щеки Одинцова.
Тот, ошалело заморгав ресницами, хотел что-то сказать, но красавица быстро скользнула в салон своей машины.
— Пока, до встречи… — Виктор поднял ладонь верх, провожая взглядом отъезжающий автомобиль.
* * *
— Станция «Люберцы один!» — хрипло прозвучало в динамике, и Одинцов отвлекся от воспоминаний.
Он поежился, в вагоне было прохладно, днем еще чуть пригревало низкое солнце, а к вечеру лужицы покрывала тонкая корочка льда. За окном на платформе суетились люди, торопясь побыстрее войти в вагон. Машинист электрички время от времени включал обогрев, и откуда-то снизу противно тарахтел старый мотор. Пассажиры быстро заполнили почти все сиденья, напротив Виктора сели две молоденькие девушки.
Они переглядывались, бросали на мужчину мимолетные взгляды, иногда что-то шептали друг другу на ухо.
Одинцов по-прежнему задумчиво смотрел в окно, погруженный в свои мысли, и ничего не замечал вокруг.
Вокруг слышались обыденные разговоры о житье-бытье, быстро растущих ценах, инфляции, за спиной кто-то зло и отчаянно ругал демократов во главе с Ельциным.
Несколько раз вдоль прохода пробирались «несуны», предлагающие разнообразный товар, в основном китайского производства.
В углу веселилась компания молодых парней и девчонок, возвращавшихся, видимо, с чьего то дня рождения. Из небольшого транзисторного магнитофона, стоявшего на полу у их ног, звучало горластое:
— Отпустите меня в Гималаи
Там раздеться смогу при луне!
Там раздеться смогу догола я
И никто не пристанет ко мне!
— Вишь, какие песни сейчас крутят, ни стыда, ни совести у людей не осталось! — раздался сбоку резкий скрипучий голос, и Одинцов вздрогнул. Он повернул голову.
Мужичонка в засаленной темной куртке ненавидяще смотрел на молодежь. В руках он держал газету «Завтра», раскрытую на первой странице.
— Эх, было время! — со злобным сожалением проговорил пенсионер. — Тогда таких сразу к ногтю, и в оборот! А сейчас…
Видя, что Одинцов не поддерживает его благородное негодование, попутчик безнадежно махнул рукой и уткнулся в газету.
Время от времени он прекращал жевать губами при чтении и восклицал:
— Как правильно! Вот так их! Так!
Девчонки, удивленно поглядывая на закоренелого «совка», тихо похихикивали.
Если бы люди умели читать мысли, и услышали то, что быстро проносилось в голове Одинцова в эти минуты, то вагон электрички наверняка впал бы в удивленный столбняк.
Виктор снова прокручивал в памяти моменты возвращения в Москву из Парижа, минуты горечи и разочарования, радости и надежды, и ту секунду внезапного Озарения.
Секунду, после которой его жизнь теперь могла круто измениться…
* * *
…В Шереметьево-2 Одинцов уже не ожидал, что его будут встречать. Поэтому быстро, не вглядываясь в лица людей, прошел мимо толпы, миновал частных извозчиков, катя за собой модный чемодан на колесиках.
На большом, тяжело переваливающимся своим длинным телом автобусе Виктор доехал до «Планерной», и оттуда на метро по прямой ветке до «Таганки».
Он поднялся на лифте на свой десятый этаж, и, достав ключи, начал открывать дверь.
— Что за черт! — Одинцов недоуменно посмотрел на замочную скважину.
Ключ, которым он пользовался столько лет, никак не входил в отверстие.
«Ага. Ясно. Поменяла замки на двери. Ну что ж, это интересно…»
Он нажал на кнопку звонка и прислушался.
Тишина.
Никаких шагов или шевелений за дверью. Снова звонок. Тот же результат.
Виктор чертыхнулся и беспомощно покрутил головой.
«Не ломать же дверь? Куда она с ребенком делась?»
Он подошел к соседней двери и позвонил.
— Кто там? — раздался знакомый голос минутой спустя.
— Это я, Елена Ивановна, ваш сосед. Одинцов.
— Минуту!
Соседка, одетая в махровый халат, с повязанным на мокрые волосы полотенцем, вышла на лестничную площадку.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте. Не знаете, Лиза с Наташей, где могут быть?
— Они вроде бы собирались на дачу к ее родителям. Вы только сейчас приехали из-за границы?
— Да. Разрешите позвонить?
— Конечно, конечно, проходите.
Из квартиры соседей Одинцов набрал номер Элеоноры Владимировны.
Длинные гудки. Никого дома.
«Да, наверное, на даче. Куда теперь? Не ехать же с чемоданом в садовое товарищество…»
Виктор набрал знакомые цифры:
— Костя? Привет! Это я, Одинцов… Ты один? Тогда можно я к тебе приду сейчас? Спасибо.
Спустя десять минут Виктор подошел к дому возле Таганской церкви. Костя уже ждал его у подъезда.
— Здорово, шахматист! — заорал школьный товарищ, и они обнялись, как в старые добрые времена, похлопывая ладонями по спинам друг друга. — Ну, как ты??
— В порядке, только домой попасть вот не смог.
Выслушав одноклассника, Костян помрачнел и, разливая подаренный Одинцовым коньяк, проговорил:
— Она, стерва, я думаю, тебя хочет лишить права на эту жилплощадь. Мне кое-кто говорил, что собирала подписи соседей — ты якобы месяцами отсутствуешь, не заботишься о ребенке, ну и все такое прочее…
— И что теперь посоветуешь делать?
— Что, что? — задумчиво пожевал корочку лимона старый друг. — Надо обмозговать это, посоветоваться со знающими людьми…
— Так я не могу ждать, в квартиру попасть нельзя.
— А поживи пока у меня, она приедет с ребенком, там и разберетесь. Не ломать же дверь! Но какие-то контраргументы ты должен предъявить, иначе, чувствую, Лизка своего добьется! Она далеко не ангел, ох далеко!
И видя, что Одинцов нахмурился, хозяин квартиры поспешил переменить тему разговора:
— Расскажи лучше мне про эту Францию, старик! — Костя дружелюбно хлопнул Виктора по плечу.
За разговорами незаметно прошло несколько часов. Глаза Одинцова уже почти закрывались от усталости, он машинально смотрел через стоп на мерцающий экран телевизора, где показывали документальный фильм криминального содержания.
— Ничего себе! — воскликнул Костя, когда замелькали уникальные кадры: погибший пошел на встречу со своим будущим убийцей, вмонтировав в пуговицу куртки скрытую мини камеру. И она засняла лицо убийцы, за которым уже полгода безуспешно гонялся оперативный отдел местной милиции.
Виктор выпрямился в кресле и внимательно смотрел продолжение фильма.
Костя продолжал восхищаться:
— Вот мужик догадался, а? Хоть и погиб, но этого упыря раскрыл! Небось, у такого, как Пантелеич, камеру то заказал…
— Что за Пантелеич? — заинтересованно спросил Одинцов.
— Да сосед мой по даче. Он бывший кагэбэшник, работал там в технической части. И вот такие игрушечки шпионские мастрякал. Золотые руки! Мы недавно с ним заловили воров в садовом товариществе. Вот история была!
И Костя с увлечением, подробно принялся описывать перипетии захвата работников охранного агентства.
Внезапно Виктор словно почувствовал невидимый толчок. Последние слова друга звучали как из подземелья.
— Послушай, Костя. У меня появилась идея.
— Какая? — заинтересованно спросил школьный товарищ.
— Если жена собирает компромат на меня, то почему бы мне в ответ не сделать то же самое?
— Как это? — разинул рот Костяк
— А установить пару таких мини камер и уличить ее в супружеской измене. До суда, конечно, не доводить. Просто сказать ей об этом, чтобы прекратила свои поползновения.
— Точно! — воскликнул друг. — Эврика!! Ты молодец! Поедем к Пантелеичу на дачу, он тебе какие хочешь камеры сделает, можешь мне поверить! Давай по этому поводу еще выпьем!
— Давай! — в первый раз за вечер улыбнулся Виктор и разлил янтарную жидкость в тонкие рюмки.
Шахматист заночевал у друга на старом кухонном топчане.
Спустя два дня на очередной звонок Одинцова к себе домой трубку наконец-то сняли:
— Слушаю! — голос Лизы.
— Здравствуй, я приехал.
Жена помолчала, потом произнесла:
— Сегодня?
— Нет, гораздо раньше. И не могу попасть домой.
— Твой дом не здесь, а во Франции! — жесткие, незнакомые нотки в голосе.
— Рановато ты так решила, — ответил Виктор, — я сейчас приду, никуда не уходи!
— Папочка! — Наташа стремглав промчалась по коридору и остановилась в метре от отца, как будто вспомнив что-то неприятное.
— Здравствуй, моя девочка! — Виктор протянул руки к дочери.
Та опустила голову, потом исподлобья посмотрела на Одинцова:
— А ты уже не хочешь жить с нами? — наивный детский вопрос прозвучал по-особенному больно.
— Почему? Хочу. Только я должен уезжать часто за границу, работать там.
— А мама сказала, что ты собираешься туда насовсем… — дочь, надув пухлые губки, бросала недоверчивые взгляды.
— Ерунда это! Иди, смотри — какие подарки я тебе привез!
Остальные полдня прошли под аккомпанемент восторженных восклицаний Наташи. Виктор сидел на кухне и неторопливо беседовал с женой.
Опасения Кости насчет квартиры подтверждались.
С каждой минутой Одинцов все более убеждался, как они сильно отдалились друг от друга.
Наконец, девочка, вдоволь наигравшись подарками отца, влетела на кухню:
— Папочка, пойдем, я тебе покажу наш новый видеомагнитофон! И фильм смешной, который мама мне недавно купила!
— Хорошо, сейчас!
— «Операция Ы и другие приключения Шурика»! — похвасталась девочка, вынимая кассету из яркой упаковки.
Виктор рассеянно наблюдал злоключения Феди — алкоголика, попавшего на пятнадцать суток. Эту замечательную ленту он смотрел с десяток раз. В первый, наиболее памятный, — будучи младшим школьником, сбежав с двух уроков вместе с девочкой из параллельного класса. Наташа заразительно смеялась, когда главные герои гонялись друг за другом, словно папуасы в джунглях.
И притихла, лишь началась вторая часть — «Наваждение», где воспевалась любовь с первого взгляда.
Одинцов было, уже задремал в кресле, когда дочка толкнула его рукой и с любопытством спросила:
— А почему у этого дяди так сильно забинтовано ухо?
Виктор перевел взгляд на экран.
Актер Павлов в качестве незадачливого, но хитроумного студента пришел на экзамен с микрофоном в ухе и антенной в виде цветка в нагрудном кармане пиджака.
— Там у него спрятаны наушники от рации, — пояснил отец дочери, — поэтому и…
Вдруг Одинцов прервал свое предложение. Словно подброшенный невидимой пружиной, он вскочил с кресла и уставился на экран, как будто видел этот фильм в первый раз.
— Что с тобой, папочка? — вопрошала дочка, но Виктор слышал ее голос, как будто в отдалении, через берег большого озера.
— Наушники, наушники у него там! — словно завороженный повторил Одинцов.
— И что? — капризно поджала губы дочка.
— И его друг помогает сдавать ему экзамен! — воскликнул отец. — Смотри внимательно дальше!
«Эврика! Эврика! Я придумал! Я теперь знаю, что сделаю с ними! Эврика! Только бы она… только бы согласилась! Никакой слежки за женой… это — пустое! Только легендарный Пантелеич не подвел бы! Все это можно сделать! Я отомщу французам! Я просто раскатаю их! Эврика! Даже, если это и незаконно, рискованно, я сделаю это! Обязательно! И будут деньги на все! Первым делом — Лёху похоро…»
Одинцов чуть не вскрикнул, вспомнив тот самый сон в тюремной камере, когда он кладет ноутбук на белую груду, завалившую его друга, и весь лед тает, освобождая тело…
Мозг Одинцова, уже целую неделю подспудно работавший над удивительным явлением под названием «Мефисто», сделав невообразимый вираж, выдал нечто неординарное. Он противопоставит нечестности французов, их «консилиумам», судейскому произволу свою игру. Пусть она будет даже аморальной.
Такой же игрой без правил. Но он отомстит и за Торси, и за Клиши, где его лишили денег, заработанных потом и нервами.
Он взломает этот французский барьер, их круговую поруку, как мощное течение взламывает весной ледяные глыбы.
Только бы Симона согласилась!
Итак, план Одинцова состоял из нескольких составляющих.
Первое: получить шахматную программу, играющую, как он понял, не хуже любого гроссмейстера.
Второе: помощник Одинцова, сидя в машине с тонированными стеклами, снимает информацию на экран своего ноутбука через мини камеры, установленные в очках и авторучке Виктора.
Третье: воспроизводит ходы именно в этой мощной программе, заставляя ту быстро находить сильнейшее продолжение.
Четвертое — передает через маленький микрофон рации ход компьютера в наушники, спрятанные в ушной раковине Одинцова. Виктор отрастит чуть более длинные волосы, закрывающие уши.
Одинцов делает ход. Соперник отвечает. Помощник видит положение на доске на экране своего ноутбука. Переключает окно на программу, воспроизводит изменение позиции.
Снова ход компьютера. Передача этого продолжения по рации. Одинцов знает, что любой шахматист, включая самых сильных гроссмейстеров, ошибается в цейтноте, при нехватке времени. Шахматный робот ведет себя в такой ситуации так же бесстрастно, как и в начале партии. Перебирая миллионы вариантов в секунду и выдавая сильнейший ход.
Человек против компьютера при игре в быстрые шахматы (от 30 минут до часа на всю партию) — практически обречен!
При обычном контроле времени (2 часа на сорок ходов) игроки имеют больше шансов, но нередко ошибаются из-за спешки в конце.
И поэтому Одинцов знал, что будет с соперниками, согласись Симона помочь в его задумке.
Войти вместе с ним в эту ИГРУ.
Игру без жалости.
Игру без правил.
Рискованную, заманчивую, многообещающую.
Поэтому Виктор, в сильнейшем возбуждении выйдя на улицу, долго ходил по ночной Москве, перебирая в голове все нюансы задуманного.
И не сомкнул глаз в эту необычную ночь…
* * *
— …Станция «Выхино»! — прозвучало в динамиках, и Виктор поднялся со своего места. Выйдя из вагона электрички на платформу, спустился вниз. В подземном переходе рядами стояли пенсионеры, предлагая пассажирам свой незатейливый товар: сигареты, газеты, свежеиспеченные пирожки, ватрушки, вязаные носочки, рукавички, салфетки, мелкие предметы домашнего обихода.
Реформы безжалостным катком прошлись по судьбам людей, строивших послевоенный социализм.
Несколько поколений обманутых.
Они стояли в этом грязном туннеле, вдыхая легкими пыль от тысяч шаркающих ног. И одинаковое выражение полной безысходности в глазах объединяло их.
Завидев милицейский патруль, старики и старушки поспешно собирали свой скарб в мешки тележек и старались смешаться с толпой пассажиров, чтобы в очередной раз не попасть в отделение милиции. Где дежурный с безразличным выражением лица выпишет им административный протокол, предусматривающий штраф за нарушение правил торговли.
Они заплатят этот штраф, так же аккуратно, как привыкли вносить деньги за квартиру, суммы — часто превышающие их пенсии, издевательски мизерные, вызывающие чувство обреченности.
Государство под именем Россия не любило своих стариков в конце 20 века. Быть может за то, что они поверили его бредовым коммунистическим идеям. И строили призрачный замок из песка обещаний: завтра, завтра, завтра.
В девяностых годах песочные миражи рухнули, погребая под собой их строителей.
Расплата.
Но теоретики, архитекторы и прорабы не пострадали.
Волчий закон силы.
..Виктор поднялся на платформу метро и вошел в один из вагонов голубого состава, подкатившего по открытой линии.
Через минуту поезд погрузился в подземное чрево.
Одинцов присел на мягкое сиденье и закрыл глаза.
Он вспоминал реакцию Симоны на его предложение…
…Возбуждение, казалось, ни на секунду не отпускало Виктора. Он заснул на рассвете следующего дня после необыкновенной вспышки сознания во время просмотра фильма «Наваждение».
Это действительно стало наваждением для шахматиста. Его аналитический ум постоянно разрабатывал нюансы фантастической затеи, и чем больше Одинцов погружался в них, тем более убеждался, что все это — не сон, не голубые несбыточные мечты, а дело, которое реально может быть выполнено.
Два «Я» внутри Виктора постоянно спорили между собой. Это касалось только морально-этической стороны вопроса.
Первое «Я» честно вопрошало: «Неужели тебе не будет стыдно обманным способом зарабатывать эти деньги?»
Тут же его оппонент цинично возражал: «А что, ты разве не знаешь, что большинство состояний наживаются не совсем честным путем? Оглянись вокруг! Посмотри, что творится в России? Многие воруют, ничуть не стесняясь! Используют свое служебное положение, губят страну! И нередко не гнушаются ничем, даже заказными убийствами! А я же не собираюсь никого грабить, просто использую технические средства и всё…»
Первое «Я» наивно спрашивает: «Как же тогда твои принципы? А если все раскроется? И как ты тогда сможешь смотреть людям в глаза? Жоржу, Евгеньичу? Симоне, дочери своей Наташе?»
Второе «Я» гневно отвечает: «А вот так! Почему лежит мертвый Лёха в тюремном морге, и никто палец о палец не ударит, чтобы похоронить его на Родине? Почему они меня могут обманывать, а я их — нет? A?»
И Одинцов понимал, что в этот момент голос второго «Я» звучал намного сильнее и убедительнее.
Виктор с трудом дождался дня вылета на очередной матч команды.
В аэропорту его встречал Жорж. Уже по пути домой президент клуба заметил необычное состояние русского игрока
— Хорошее настроение у тебя! — улыбнулся Риршманн, бросив в очередной раз быстрый взгляд вправо. — Ты в каком-то необычно бодром тонусе!
— Ну, вроде того, — ответил Виктор, — душа как будто поет, к друзьям все-таки приехал!
— Как дома?
Виктор чуть помрачнел.
— По-прежнему. Личной жизни нет, только одна дочь меня радует там.
— Понятно.
Возбуждение, бурлящее внутри шахматиста, выросло в несколько раз, когда после двух часов игры с командой из Канн, Одинцов поднял голову от доски и увидел, что пришла Симона.
«Сегодня, именно сегодня все может решиться! Я должен ее уговорить!
Только спокойствие, соберись… не отвлекайся…»
Несмотря на внутренние призывы, Виктор с трудом сдерживал рвущееся наружу волнение.
Он, сделав ход, встал и подошел к девушке:
— Привет, Симона!
— Здравствуй… — глаза ее заметно потеплели.
— Я рад, что ты сегодня пришла.
— Спасибо. Как твои дела?
— Замечательно! Ведь ты здесь…
— Тебе так мало надо? — улыбнулась гостья.
— Это очень много уже.
Пауза.
Виктор помолчал, потом с волнением произнес:
— Я должен сегодня серьёзно поговорить с тобою… Ты, надеюсь, поужинаешь с командой?
Щеки девушки заметно порозовели. Что бы там не говорили о женской эмансипации, феминизме и прочей ерунде, каждая представительница прекрасного пала втайне мечтает об этой минуте.
— Хорошо, я сегодня как раз свободна.
— Спасибо! — и Одинцов, увидев, что соперник сделал очередной ход, заспешил к столику.
…Известный гроссмейстер, живущий на юге Франции, давил на позицию русского. Он стратегически переиграл менее опытного шахматиста, и уже сумел запастись лишней пешкой.
Однако в дело вмешался цейтнот.
Одинцов на каком-то необыкновенном кураже отлично провел отрезок с тридцатого по сороковой ход, и, воспользовавшись неточностью «гросса», перехватил инициативу.
Опять вокруг столика сгрудились все участники матча и зрители. Капли пота стекали по седеющим вискам ветерана. Команда Канн проигрывала одно очко, и, чтобы сравнять счет, он должен был победить Одинцова.
Однако русский действовал безукоризненно.
Гроссмейстер понял: сегодня не выиграть, хорошо бы «унести ноги».
И он, во время обдумывания хода Виктором, наклонился вперед, предложив ничью:
— Remis?
Что, кстати, запрещается неписанными правилами шахматного этикета.
Только при ситуации, когда тикают твои часы.
Но это правило нередко игнорируют, применяя своего рода психологический прием. Ставя противника перед выбором: сразу получить полочка или бороться за победу? Частенько выигрывая при этом время — начинают одолевать почти гамлетовские сомнения: быть или не быть?
Виктор бросил взгляд на позицию, потом на гроссмейстера.
«Очень перспективная у меня атака… Но не видно «форсажа»… пока везде защита у него имеется… к тому же я без пешки…, что думают Жорж и Евгеньич по этому поводу, интересно?»
Одинцов поднял голову и увидел, что оба «импресарио» стоят с весьма невозмутимыми лицами, однако указательный и средний пальцы на обеих руках у них почему-то скрещены между собой.
«Ясно, — хмыкнул про себя Одинцов, — молча говорят мне, чтобы тут же соглашался на ничью. Так… так… Может, все-таки попробовать «забодать» гросса? Но проигрывать ни в коем случае нельзя. Иначе матч закончится вничью, и меня нужно будет линчевать, или зажарить, как карася на сковородке. Надо подумать, время есть, и я могу принять мирное предложение в любой момент».
Одинцов погрузился в размышления.
Зрители с нетерпением ждали его решения.
В углу за судейским столиком сидел арбитр и читал свежий выпуск Le Monde.
Прошло двадцать минут.
Одинцов взглянул на циферблат часов.
«Вот задумался я, отвлекся… Все эта идея не выходит из головы. У меня осталось всего пять минут до окончания партии. Надо соглашаться на ничью*.
И он, согласно правилам, протянул руку противнику:
— Хорошо, remis.
Французский гроссмейстер хладнокровно ответил:
— Никаких ничьих. Играем.
Виктор возмущенно подпрыгнул на стуле:
— Как играем? Вы же предлагали ничью!
— Не припомню что-то, — «гросс» гаденько улыбнулся.
— Арбитр! — громко выкрикнул Одинцов и поднял руку.
Поднялся шум.
Подбежавший судья, выслушав противоречивые «показания» сторонников и противников Виктора, вынес вердикт:
— Я не слышал предложения ничьей, партия продолжается.
Пять минут Одинцова против тридцати у француза!
…Спустя четверть часа, в жестокой цейтнотной перестрелке Виктору удалось на висящем флажке уничтожить последнюю пешку противника. Однако в этой битве и он потерял почти все свои боевые единицы, оставался всего один пехотинец против голого короля «гросса».
Тот правильно держал оппозицию, и положение было теоретически ничейным. Однако в яростном кураже Одинцов догнал свою пешку до предпоследнего ряда и залепил вражескому королю пат.
— Ничья!
Гроссмейстер, изрядно вспотевший за эти минуты, протянул ладонь для рукопожатия.
Одинцов, сделав вид, что не замечает руку противника, поставил слегка подрагивающими пальцами свои подписи на бланках, встал из-за стола и направился к ожидающей его команде…
Ужин в ресторане прошел замечательно.
В этот вечер все были в ударе: весело шутили, беспрерывно разговаривали, философствовали за столом, разбившись по парам.
Цыган Миша прекрасно пел, наклоняя корпус с гитарой, частенько задерживался возле Симоны.
Хозяин ресторана также крутился возле нее, несмотря на ревнивые взгляды «Комарихи».
Матильда, как всегда, много курила, изредка отпуская едкие замечания в адрес особо захмелевших русских за соседними столиками.
Она сдержала свое обещание, подарив Одинцову огромный флакон мужской туалетной воды. Виктор чувствовал себя немного неуютно: он не захватил на матч сувениры из Москвы — несколько изделий мастеров Гжели.
— Через две недели, на следующей игре подарок — за мной! — торжественно-весело пообещал он.
Они вышли из ресторана вдвоем.
Испытывая одинаковое волнение.
Виктор не мог подобрать слова, чтобы Симона смогла понять его стремление оказаться с ней наедине в квартире на бульваре Вого. Девушка не хотела казаться легкомысленно-навязчивой, второй раз приглашая мужчину в поздний вечер к себе домой. Но слова <*Я серьёзно хочу поговорить с тобой» заставляли сладко замирать ее сердце. Наконец, Одинцов, почувствовав фальшь в десятиминутном разговоре возле машины Симоны, решился:
— Кто-то утверждал, что твоя программа обыграет меня как ребенка?
Он уловил теплые искры в вишневых глазах собеседницы.
— Не как ребенка, конечно, но просто тебе будет трудно бороться с ней. К тому же ты устал после матча и выпил вина.
— Так после вина, наоборот, посещает вдохновение! Кстати, Александр Алехин во время матчей на первенство мира иногда приходил на игру, едва держась на ногах.
— Неужели? И каковы были результаты? — удивилась Симона.
— Некоторые партии в таком состоянии он играл слабо. Но нередко создавал настоящие произведения шахматного искусства. Половина на половину. Он писал, что так и не понял — пить или не пить?
— И ты тоже хочешь проверить? — лукаво спросила девушка.
— Да. Но не только. Я хочу серьезно поговорить с тобой, — в глазах Одинцова была видна твердая решимость.
— Хорошо. Едем ко мне, — тихо ответила красавица, — там поговорим. И открыла пультом управления двери своего автомобиля.
— Нет!! Как ты додумался до такого! Ты сошел сума! — воскликнула девушка, едва Виктор подробно рассказал ей свой план использования шахматной программы.
Симона ждала что угодно: признания в любви, предложения выйти за него замуж, настойчивых ласк, попытки завладеть ее телом.
Но только не это!
Она обманулась в своих надеждах!
Почти два часа перед этим невероятным предложением Одинцов изо всех сил пытался противостоять электронному противнику, воспроизводящему свои ходы на цветном дисплее ноутбука.
Компьютер играл безупречно.
Виктор, потерпев поражения в трех партиях подряд, удовлетворенно откинулся на кожаную спинку дивана и улыбнулся:
— Ты права, моя радость… Я должен тебе признаться в том, что… Симона затаила дыхание.
Гость закончил свою мысль:
— Что это просто великолепная программа! Ты даже не представляешь, что сумела сделать вместе со своими коллегами…
— Я знаю, — просто ответила девушка, — нов наши задачи не входит распространять ее сейчас. Это — промежуточная цель…
— Давай выпьем немного вина? — переменил тему мужчина.
— Хорошо…
— Ну почему?? Неужели ты не хочешь мне помочь?? — яростно возражал Одинцов.
— Это же аморально! Как ты не понимаешь! Ты будешь обманывать людей! — темно-вишневые глаза красавицы сверкали.
— Обманывать людей?? А они меня разве не обманывают?? Ты сегодня что видела?? Без всяких угрызений совести этот гроссмейстер взял свои слова обратно! Разве не так?
— Так, конечно! Но ты не должен уподобляться им! Ты — совсем другой, Виктор! Ты не такой! Я это чувствую!
— Мы все часто ошибаемся в людях! Я тебя не прошу вечно помогать мне в моей затее! Я просто хочу вернуть свои честно заработанные деньги! И видеть, как они ничего не могут сделать со мной, даже консультируя противника во время партии! Мой друг лежит в тюремном морге! Вывезти его стоит несколько тысяч долларов! Я сделаю это! — Ты и так, без компьютера можешь заработать эти деньги! Я видела, как хорошо ты играл сегодня!
— Нет, ты ошибаешься! Они не дадут мне это сделать в ближайшее время! А осталось всего четыре месяца, и Лёху закопают как бродячую собаку!
— Ну, хочешь, я дам тебе эти деньги! Но участвовать в обмане я не стану! И ты же должен знать, что если тебя поймают…
Глаза Одинцова сузились:
— Если меня поймают, в чем я сильно сомневаюсь, то всю вину беру на себя!
— Причем здесь это?? Я просто боюсь за тебя! — девушка едва сдерживалась, чтобы не сказать другие слова.
— А я так надеялся… — тихо проговорил Виктор, и в комнате повисло тягостное молчание.
Симона вышла на кухню, налила в стакан минеральной воды и залпом выпила.
Руки ее дрожали.
Спустя пять минут она вышла в гостиную. Одинцов, подперев голову ладонью, отрешенно смотрел на экран ноутбука.
Разговор возобновился.
С каждой минутой спор набирал все большую силу.
Симона понимала, что Одинцов в чем-то по-своему прав, но ее воспитание, природная интеллигентность стояли высоким барьером на пути замысла шахматиста.
Но гораздо большим препятствием для планов Виктора была извечная женская обида: она обманулась в своих сегодняшних ожиданиях! Второй раз подряд!
Так с ней еще никто не поступал.
Но дальше получилось еще хуже.
Донельзя огорченный Одинцов, прижатый к стенке неумолимо-правильной логикой Симоны, негодующе воскликнул:
— Какие вы все тут скучные! Боитесь хоть раз в жизни по-настоящему рискнуть! Правильные, до ломоты в скулах!
Симона с трудом скрыла обиду:
— Ты ошибаешься! Я тебе ничего не рассказывала о своей жизни… Виктор обреченно махнул рукой:
— Когда тебе рассказывать? Ты так часто занята. Вот через пять дней начнется открытое первенство Парижа. Я там буду играть честно, правильно. Посмотришь, как французы построят свою круговую оборону!
— Не может быть, чтобы такие вещи все время повторялись! — запальчиво возразила девушка. — Я постараюсь приходить на партии. Наверняка будут работать другие, самые лучшие судьи!
— Приходи обязательно! Там и встретимся! — Виктор вскочил, надел куртку и пошел в прихожую. — Спасибо за прекрасный вечер!
Дверь за Одинцовым гулко захлопнулась.
Симона закрыла лицо руками и впервые за долгое время расплакалась…
* * *
— Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — «Таганская»! — мягкий голос с магнитофонной ленты в кабине машиниста вернул Виктора Одинцова к действительности.
Он чуть выпрямил спину и приготовился к выходу.
В противоположном конце вагона раздался плаксивый голос:
— Поможете, люди добрые! Кто чем может! Мы не местные, приехали на работу и нас обворовали, украли все деньги и документы! Живем на вокзале с ребенком, никак уехать не можем!
Виктор повернул голову.
Вдоль прохода шла прилично одетая черноволосая женщина лет тридцати. На спине ее, привязанный большим цветастым платком, клевал носом маленький мальчик. Его усталое лицо не выражало никаких эмоций, кроме, пожалуй, одного желания: спать.
Пассажиры вагона безразлично смотрели на побирушку. Они привыкли к этим запрограммированным речам, в которых не было ни единого слова правды.
И, несмотря на это, находились сердобольные граждане, начинавшие рыться в своих неказистых кошельках.
Черноволосая обманщица останавливалась около них, ожидая, когда достанут подаяние, и, получив его, двигалась дальше. Как правило, даже не сказав «Спасибо».
Добрее и наивнее русских нет народа на планете.
Поезд метро остановился, и Виктор вышел на родную станцию. Женщина с ребенком скользнула за ним, и, пройдя несколько метров по платформе, нырнула в соседний вагон.
У каждого своя работа.
Наташа и Лиза уже спали, когда Одинцов тихо открыл новыми ключами входную дверь и сразу прошел на кухню. Дубликаты были сделаны под аккомпанемент скандала, учиненного женой, которая не хотела давать свои образцы.
Заглянул в холодильник, достал початую бутылку водки, плеснул в стакан. Потом приготовил себе салат из овощей и, повернувшись лицом к зеркалу, заглянул в глаза своему отражению.
— Ну что? — тихо спросил сам себя Одинцов. — За большой шаг к намеченным целям!
Водка мягким теплом разлилась внутри, неспешно окутывая мозг легким убаюкивающим покрывалом.
Виктор немного поел, затем прошел в ванную, где у него тихонько журчал открытый кран, разделся и погрузился в горячую воду.
Парижские картинки снова замелькали у него перед глазами…
* * *
…Виктор пулей промчался по извилистой лестнице и, разгоряченный, вылетел на бульвар Пого.
Все его надежды рухнули в один вечер! Он не ожидал такой отрицательной реакции девушки на его далеко идущие планы.
Одинцов шел, мысленно продолжая спорить с ней, не разбирая дороги. Мимо проходили люди, они смеялись, громко разговаривали, это был час, когда обычно из кафе и ресторанов уходят посетители, но Виктор словно не замечал ничего вокруг.
Пару раз, переходя улицу, он едва не угодил под машину, и лишь чуть вздрагивал при этом от резких сигналов и ругани водителей.
Ему нужно было охладить свой пыл, погасить эмоции, успокоится. Такое состояние нередко бывает после очень важной партии, закончившейся неудачно. В голове — свинцовая тяжесть, в груди — тягучая тоска.
Осенний ветер несильно дул ему прямо в лицо, и он ускорял шаг, стараясь погасить клокочущие страсти его возбужденного сознания. Обогнув площадь Клиши, он прошел еще сотню метров вдоль широкой улицы и оказался на небезызвестной Place Pigale.
Виктор шел, засунув руки в карманы, постепенно успокаиваясь и мысленно перебирая варианты своих будущих действий.
«Ну и что, если она отказалась? Мне нужно тогда поискать единомышленника, какого-нибудь нашего парня, из России… Программа? Бог с ней, поищем другую, есть американские, немецкие, я знаю…» — Девочку не желаете? — громкий голос с сильным акцентом заставил Виктора вздрогнуть от неожиданности.
Перед ним стоял сутенер, мужик неопределенных лет, заложив руки за спину, и вопросительно смотрел ему в глаза.
— А как ты узнал, что я русский? — вопросом ответил Одинцов.
— Работа такая, приходится различать клиентов, — слащаво улыбнулся сутенер, — соглашайтесь, у нас здесь бляди — супер!
— Спасибо, я как-нибудь сам, — брезгливо поморщился Виктор.
И, обойдя мужика, направился к ярко освещенному входу ближайшего кафе.
«Выпью холодного пива и поеду на вокзал», — решил шахматист. Сидящие на круглых сиденьях перед стойкой бара девицы дружно повернулись в его сторону.
Одинцов молча проходил мимо, как внезапно женская рука остановила его, мягко коснувшись локтя.
— Привет!
Виктор поднял глаза — перед ним сидела Миана.
— Вот так встреча… — слегка улыбнулся Одинцов, — ты поменяла место?
— Да… — как-то неопределенно махнула рукой японка, — надоело мне там стоять.
Миана выразительно посмотрела на сидящую рядом девицу, и та освободила место у стойки.
— Понятно, — проговорил мужчина и показал подошедшему бармену указательный палец.
— Un biеrе!
Виктор, не спеша, смаковал янтарный напиток, односложно отвечая на вопросы проститутки.
Наконец, Миана со свойственной представительницам этой профессии прямотой спросила:
— Ты сегодня свободен?
— Да.
— Хочешь меня?
Одинцов посмотрел ей в глаза и чуть заметно улыбнулся:
— Сложный вопрос.
— Ничего сложного. Едем ко мне!
Ответом был вопрос, который Миана никогда в своей жизни ни до, ни после этого момента не слышала:
— Ты умеешь играть в шахматы?
Японские глаза на минуту превратились в зеркало души вполне европейского размера.
— А зачем? — после длительной паузы спросила девушка.
— Действительно, зачем? — с некоторой горечью проговорил Одинцов.
Глотнул пива, поставил бокал на стойку.
— Нет у меня с собою денег сегодня, — соврал он, — так что я не поеду с тобой.
— Ну и что? Мне не надо от тебя денег! — твердо проговорила проститутка.
— Ого! Это почему же? — удивился Виктор.
— Ты мне очень понравился, такое объяснение тебе понятно?
Сидящие рядом девицы переглядывались между собой.
Одинцов допил пиво и слез с мягкого сиденья.
— Понятно. Жаль, что ты не играешь в шахматы, Миана, очень жаль, прощай!
И вышел из бара, сопровождаемый удивленными взглядами жриц любви.
* * *
Виктор, не спеша, плескался в ванной, когда внезапно открылась дверь и на пороге показалась заспанная Лиза.
— Всё не спится тебе? — недовольно проговорила она. — Весь в мечтах витаешь в последнее время.
Жена быстрым движением перекинула гусек над раковиной, и, ладонями зачерпнув воды, умыла лицо.
— Уже надоел тебе? Скоро уеду, — Одинцов изучал узор на стене, выложенный из испанской плитки.
— Да, езжай. Зарабатывай там свои гроши.
Виктор внимательно посмотрел на супругу:
— А какую сумму в месяц ты считаешь негрошовой?
Лиза взглянула через зеркало на отражение мужа и коротко ответила:
— Минимум две тысячи долларов.
— А вдруг я стану зарабатывать десять тысяч? Твое отношение ко мне изменится? А?
— Трепач.
Презрительный взгляд.
«Господи! Как я вышла за такого охламона? Фигурки свои деревянные тю-тю-тю — двигает туда — сюда, тьфу!»
Судорогой сведенные скулы.
«Ну, стерва, даже только для того, чтобы посрамить тебя — стоит начать это рискованное дело!»
— Мерси, мадам.
Лиза молча вышла, сдержала себя, чтобы не разбудить дочку.
Одинцов насухо вытерся полотенцем и лег на свою кровать в дальней комнате.
Последние дни, проведенные в Париже перед отъездом в Москву, особенно отчетливо врезались в память…
— …Вам мат, месье, — негромко сказал Одинцов, припечатывая короля противника своим ферзем.
Зрители, пришедшие на Paris ореп, одновременно зашумели: цейтнотная развязка была неожиданной. Соперник Виктора, местный вундеркинд, в отчаянии закрыл лицо руками.
— Надо же, наконец, одолел ребенка! — до ушей русского донеслась злобная реплика.
Виктор не реагировал: он уже привык к этому.
Спустя минуту четырнадцатилетний юноша успокоился и предложил Одинцову:
— Сделаем анализ партии?
Негласное правило игроков: после окончания обменяться мнениями по горячим следам, привести варианты, показывающие упущенные возможности.
— Non! — ответил Одинцов.
— Pourquoi? [40]Pourquoi? — Почему? (фр.)
— удивленно приподнял брови местный талант.
— Потому что, кончается на <у», — по-русски ответил Виктор и поднялся со своего стула.
Пришедшая в эту секунду мысль заставила его внезапно улыбнуться. Он вычитал на днях маленькую историю о своих соотечественниках, которые подали прошение на политическое убежище и стали так называемыми «азилянтами».
Получив «депо», — документ, удостоверяющий, что их вопрос будет рассматриваться, и мизерное ежемесячное пособие, ребята активно занялись изучением французского языка.
Промуштровав истрепанный учебник, в первую же ночь вышли «потренироваться» в разговорной речи.
Как назло, улицы были пустынны.
Трое друзей собирались, было возвращаться в свою ночлежку, как увидели вышедшего из подъезда человека.
На радостях, вдобавок подогретые винными парами, они бросились за ним:
— Француз! — прозвучало как обнаружение мишени.
Местный житель бросился наутек, думая, что его преследуют грабители.
— Васька! Заходи с боку! Отсекай ему дорогу! — слышалось на ночных улицах города.
Опытный десантник Васька, срезав путь по кустам какого-то частного садика, вышел в лоб перепуганному французу.
Тот стоял, дрожа и приготовившись к худшему.
Друзья приосанились, напрягли свою память:
— Parlez-vous français? Говорите Вы по-французски»? — выдохнул Васек главную фразу.
— Oui! Oui! — с надеждой закивал головой француз.
— Pourquoi? — задал «азилянт» второй вопрос.
Местный житель едва не лишился сознания…
Виктор Одинцов отказал в анализе молодому дарованию не по своей капризной прихоти. Во время обдумывания ходов четырнадцатилетний пацан шатал стол, дергаясь всем телом, грыз ручку, заглядывал в бланк соперника, вытянув шею, что-то бормотал про себя. Словом, как бы невзначай мешал Одинцову думать.
Он не знал, что подобная тактика придает обозленному русскому дополнительные стимулы.
И Виктор блестяще провел партию, как, впрочем, и все предыдущие семь поединков Paris ореп.
Перед последним, девятым туром у него было 7 очков, и он находился в большой группе лидеров. Каждый раз, начиная игру, Виктор смотрел по сторонам, выискивая глазами Симону.
Но она не появлялась в огромном зале, арендованном организаторами в здании рядом с парижским аквапаркам.
Последний тур.
Решающая партия.
Ставка — четыре тысячи долларов. Первый приз. Который может получить Одинцов, если выиграет в 9-м туре.
— Мы все придем за тебя поболеть! — пообещал Жорж, сидя дома за кухонным столом. Он курил свои любимые «Ротманс», бегло просматривая английский журнал, посвященный программированию.
— Трудная это вещь? — кивнул на издание Виктор.
— Нет, в принципе — не очень, — улыбнулсяЖорж, бросив свой обычный взгляд поверх очков, — я могу тебя научить программированию… а лучше бы Симона это сделала.
И хитро рассмеялся, толкнув локтем в бок Одинцова.
Тот, стараясь быть невозмутимым, спросил:
— А где она? Что-то давненько не видел…
— Много работы сейчас, — Жорж лукаво смотрел на игрока, — но завтра обещала прийти вместе с нами. Мы созванивались накануне.
Международный мастер Жак Гийон сделал первый ход в партии с Виктором Одинцовым и потянулся к чашке кофе, стоящей на краю столика.
Ответ Одинцова.
Снова ход.
Ответ.
— О… русская партия, — чуть слышно произнес француз и, улыбнувшись, посмотрел на противника.
Виктор невозмутимо сидел, не сводя глаз с доски.
Игра была в самом разгаре, когда в зале появились Жорж, Евгеньич, Патрик, Матильда и Симона.
Виктор перехватил инициативу и с каждым ходом приближался к победе в партии и во всем турнире.
Заметив дорогие его сердцу черты, он заволновался.
Встал, поздоровался со всеми, но не стал разговаривать, углубившись в положение на доске.
Шахматные варианты наскакивали в его голове на мысли о Симоне. Он прилагал чудовищные усилия, чтобы полностью сосредоточиться на позиции, но сделать это не удавалось.
Время побежало быстрее обычного. Одинцов не замечал, что стрелки его часов угрожающе придвинулись к критическому рубежу.
Люди стояли возле канатного барьера и напряженно следили за игрой. Наконец, Одинцов сделал фантастический по силе ход, и Жак Гийон понял, что спасти его может только чудо.
Он старался не смотреть на часы, чтобы не привлекать внимание русского к циферблату.
Послышался легкий шум среди зрителей, судьи зашикали на толпу. Виктор, словно очнувшись, взглянул на циферблат и, словно ужаленный подпрыгнул на стуле.
Опять цейтнот!
Меньше трех минут на двадцать ходов!
Француз явно играл на время. Согласно правилам, Виктор бросил запись, и делал быстрые прочерки на своем бланке. Спустя две минуты он вообще бросил ручку на стол.
Через каждые 3–4 хода Виктор вытягивал шею, стараясь увидеть правильное количество сделанных ходов на листке соперника.
Жак Гийон вначале специально закрывал свой бланк рукой, но потом почему-то даже придвинул свои записи поближе к Одинцову.
Всё!
Сорок ходов сделано!
Контроль пройден, и теперь можно отдышаться.
Виктор с облегчением откинулся на спинку стула. Позиция противника дымилась, словно Кенигсберг после бомбардировки в апреле 45-го.
— Время! — послышался возглас судьи.
Виктор улыбнулся:
— Контроль пройден, я сделал 40-й ход.
— Сейчас проверим! — хладнокровно парировал француз.
Внутри Одинцова все похолодело. Он дал себе слово, что никаких шансов «смухлевать» судьям сегодня не предоставит.
Неужели???
Судья взял бланки противников и пошел к другому столику. Там он ход за ходом разыграл партию с начала и до конца.
Виктор напряженно смотрел на доску. Потам перевел взгляд на Симону. Она стояла, закусив губы, и не отводила встревоженных глаз от Одинцова.
Ну? Ну?
— Вы просрочили время, — с заметной усмешкой проговорил судья, — оформляйте бланки.
— Как?? — Виктор навис над судейским столиком.
— Жан Гийон записал один ход дважды. Поэтому их сделано 39, а не 40. Флажок упал на Ваших часах, значит, он выиграл.
Одинцов перевел взгляд на Гийона. Тот невозмутимо пил кофе, закусывая сэндвичем.
У Виктора появилось огромное желание заехать в эту довольную морду, да так, чтобы тот опрокинулся назад вместе со стулом, столиком, фигурами, сэндвичем, кофе и своими подловатыми мозгами. Одинцов не выиграл ни франка!
Поражение отбросило далеко за черту первой десятки — большое количество игроков, «накатив» на финише, обошли его на пол-очка.
Рука девушки легла на кисть Виктора.
— Витя… Пойдем отсюда, — мягкий голос Симоны вывел шахматиста из состояния ступора.
— Да… да… конечно… ты прости меня за тот вечер, я был, наверное, неправ… прости, Симона.
Одинцов с какой-то болью посмотрел в глаза той, о ком думал долгими часами все последние месяцы.
Девушка опустила голову.
— Жорж, Евгеньич, Матильда, Патрик! Спасибо, что пришли!
Он не стал слушать слова утешения одноклубников.
— Извините, я тороплюсь… Симона, подвези меня, пожалуйста, на улицу Лафаетт!
— Хорошо.
Они вышли из здания и сели в машину.
— У тебя встреча? — спросила девушка.
— Я должен сегодня забрать авиабилеты на остров Реюньон, через неделю вылет на турнир. Надеюсь, там не будет этих судей и таких игроков. Все-таки примерно десять тысяч километров отсюда… — невесело пошутил Одинцов.
Они поднялись на второй этаж знакомого здания и подошли к двери с табличкой Voyage d’échecs.
Виктор дернул ручку.
Заперто.
— Что такое? — удивился он. — Еще два часа должны работать. Постучал в дверь.
Тишина.
На стук из соседней двери выглянула девушка.
— Вы к «Шахматным путешествиям?» — спросила она.
— Да, мадмуазель, а где сотрудники?
— К сожалению, должна вас огорчить. Вот уже две недели, как сюда рвутся шахматисты, а контора не работает. Вчера приезжала полиция, вскрывала дверь. Ничего, никаких документов. Только одна мебель. Увы, это были обычные жулики, месье.
Кровь отлила от лица Одинцова. Только сейчас он увидел тонкую белую полоску с печатью, приклеенную чуть ниже ручки.
— Мои сожаления… — добавила француженка, увидев, как Виктор прижался спиной к двери и медленно сполз вниз.
Он сидел на корточках минут пять, отказываясь поверить в случившееся.
Симона молчала.
Мадмуазель из соседней двери бросала любопытные взгляды на парочку.
Наконец, Одинцов поднялся и глухо сказал, глядя в сторону:
— Всё, с меня хватит! Я улетаю послезавтра домой, и больше не стану играть в шахматы. Займусь каким-нибудь бизнесом в Москве, меня друг давно зовет. И правильно он говорил мне — бросай это дело! Одинцов криво усмехнулся, представив лицо жены по его возвращении домой.
И все слова, что она скажет ему, он знал заранее:
Не знал он в эту минуту только одно.
Что завтра наступит новый день. Совершенно непохожий на сегодняшний.
Потому что Симона позвонит ему и скажет:
— Я согласна. Мы будем вместе играть против них…