Через узкий пролив «Слейпнир» входит в гавань Рёйвархёбна, и взгляду открывается порт, заполненный множеством стоящих борт о борт промысловых судов. Видны клубы густого дыма, поднимающегося над некрашеным зданием жиротопни. Поселок словно вымер, но вокруг пристани жизнь бьет ключом. Вся прибрежная полоса занята колоссальным — самым большим в мире — сельдяным складом: разделочные площадки протянулись от входа в порт до дальней церкви. Вокруг снуют рабочие в бахилах, торопливо откатывая полные бочки от засольщиц в желтых клеенчатых передниках — женщины выстроились вдоль всего берега, на равном расстоянии друг от друга.

Нависшие над поселком серые тучи гонят дым жиротопни на жилые дома, где его подхватывает северный ветер и уносит вдаль, рассеивая по каменистой пустыне.

Сидя у носовой лебедки, Лои любовался открывшимся видом. Он никогда прежде не бывал в Рёйвархёбне, и порт, в котором собралось сразу столько промысловых судов, казался ему необычайно красивым.

Изредка он отрывал взгляд от берега и смотрел на фонтаны брызг, разлетавшихся из-под форштевня их тяжело груженного судна. Начал накрапывать дождь. Ауси, который пришел готовить швартовы, брезгливо сморщил нос:

— Вечно здесь пахнет одними и теми же духами. Знаешь, как называется этот запах?

— Нет. Как?

— Запах денег.

— Мне, по крайней мере, он нравится, — сказал Лои, полной грудью вбирая в себя этот запах. — А на какой склад мы будем сдавать сельдь? Где он?

— Вон там, возле самой церкви. Он называется Акционерное общество «Кладбище».

— А Лёйвей не на нашем складе ведет хозяйство?

— Какая еще Лёйвей?

— Ну, Лёйвей из Бренны… Я к ней собираюсь зайти.

Ничего не ответив, Ауси занялся швартовыми концами.

Последние несколько дней промысел для всех шел на редкость удачно, и на разгрузочных площадках скопилось много сельди. Вполне вероятно, что с разгрузкой им придется подождать.

Пробиться к причалу было невозможно, и «Слейпнир» бросил якорь чуть поодаль, по соседству с тремя другими судами.

Вскоре из кубрика появился Лейфи, причесанный и переодевшийся.

— Эй, Лои, мы идем на берег. Хочешь с нами?

— Хочу.

— А ты, Ауси, пойдешь?

Ауси высунулся в окно рулевой рубки и покачал головой:

— Нет, я лучше завалюсь спать.

Следом за Лейфи на палубу поднялись Гюнни, Рудольф и Хёйкюр, они побрились и приоделись.

На берегу рыбаки первым делом завели разговор с засольщицами. Лои казалось, что они знают каждую работницу на складе.

— Может, пойдем? — нетерпеливо сказал Лои.

— Что, этот малыш тоже с вами? — спросила одна из засольщиц.

— Это наш корабельный пес, — ответил Гюнни. — Он не привык сходить на берег.

— Как тебя зовут?

— Лои Кристинссон.

— По прозвищу Лабардан, — писклявым голосом прибавил Лейфи.

— Вот умница мальчик! Когда вырастешь, хочешь быть моряком?

Лои терпеть не мог подобных вопросов. Вечно эти женщины пристают…

— Нам пора, — напомнил он, подталкивая Лейфи. Тот, увлекшись беседой, чуть не влез в бочку к одной работнице.

Идя вдоль разделочных площадок, моряки то и дело останавливались поболтать. Только Лои это не интересовало. Он с увлечением смотрел по сторонам…

— Не здесь работает Лёйвей из Бренны? — спросил он, указывая на большой некрашеный барак, мимо которого они проходили.

— Нет, тут живут засольщицы с другого склада. Лёйвей работает вон в том сером доме.

— А куда мы идем? — не унимался Лои.

— В «Красную мельницу», будем там есть пахту.

— В «Красную мельницу»?

Название это вызывало представление о поросшем травой холме, увенчанном живописным красным строением с мельничными крыльями, которые вертелись, сверкая на солнце. От такой картины Рёйвархёбн, несмотря на его слякотные дороги, сразу приобрел ореол сказочности.

Однако сказка нередко оказывается вроде старой лодки, что два года пролежала около силосной башни: издали она гораздо привлекательнее.

Так же получилось и с этой мельницей. Рёйвархёбнская «Красная мельница» была вовсе не живописной, без всякого намека на сверкающие крылья. Она даже не была красной. Обветшалый домишко из рифленого железа, в котором она помещалась, был выкрашен в какой-то блеклый цвет и покрыт пятнами ржавчины, словно долгие годы болел корью. Разбитое окно на северной стороне было заткнуто дерюгой. На южной стене, обращенной к дороге, рядом с коричневой металлической дверью, было еще одно окно — побольше. Это окно было целое и вместе с дверью как будто неплохо защищало посетителей от грязи, летевшей из-под колес автомобилей, которые словно в насмешку заляпывали месивом дом с таким романтическим названием.

Но когда рыбаки уже сидели в «Красной мельнице» и пили холодную пахту, все здесь увиделось Лои в ином свете. Команде «Слейпнира» было что вспомнить про этот дом, и не успела бутылка опустеть, как «Красная мельница» превратилась в самое замечательное место не только в Рёйвархёбне, но и во всей Исландии. Именно отсюда следовало начинать знакомство с тонкостями морского дела.

Покинув «Красную мельницу» и чуть не угодив в огромную лужу перед ней, рыбаки направились в кооперативную лавку напротив. Лои и тут поинтересовался бахилами, но их, конечно, не оказалось — продавщица даже сочла его вопрос неостроумной шуткой.

Черт побери! Вся одежда для промысла — бахилы, робы, рукавицы и зюйдвестки — была рассчитана на великанов. Даже самые маленькие рабочие рукавицы и то были ему велики.

— Я все-таки куплю тебе эти рукавицы, — предложил Хёйкюр, указывая на пару, которую примерял Лои.

Когда рыбаки вернулись на «Слейпнир», Лои захотел сам прогуляться по берегу. С него взяли обещание быть осторожным и не заходить на другие суда.

Он прямиком направился к серому дому, в котором, как ему сказали, жила сейчас Лёйвей. Вход отыскался не сразу — только спросив, Лои нашел деревянное крыльцо на боковой стене.

Дверь на улицу стояла распахнутой, Лои зашел в сени и постучал в следующую дверь. Она отворилась, и на пороге показалась светловолосая женщина. Это была Лёйвей.

— Лои! Как ты сюда попал? — всплеснула она руками.

— Яна сельдяном промысле, — ответил он, как будто это было нечто само собой разумеющееся.

Лёйвей провела его в кухню, усадила за стол и принялась подробно расспрашивать о его странствиях.

— Вот чудеса! — сказала она, наливая ему молока. — И как к этому относится мама?

— Мама?.. Она очень довольна.

— Могу себе представить. На-ка, поешь. Тебе небось по-прежнему всегда хочется есть?

— Ага… Ребята говорят, на меня иногда нападает зверский аппетит…

— Знаешь, голубчик, не мешало бы тебе помыться, — сказала Лёйвей, проведя рукой по его просоленной шевелюре. — Ты наверняка давно не принимал ванну, правда?

— Ванну? — повторил он за ней, словно первый раз в жизни слышал это слово. — Не так уж давно…

— Тебе есть во что переодеться?

— Штаны и рубашка найдутся. Я не взял много белья, потому что шел всего в один рейс…

— Тогда сделаем вот как: сбегай на корабль, захвати чистую одежду и возвращайся сюда.

— Ладно, — вздохнул Лои. — Сейчас схожу.

Пришлось подчиниться.

Вечно с этими женщинами одна и та же история. Стоит подвернуться им под руку, и дело непременно кончается водой и мылом.

Лои крадучись спустился в каюту и осмотрел койки: он хотел убедиться, что все спят. Матросы засмеют его, если узнают, что он идет мыться к какой-то женщине.

Его репутация зависела сейчас от того, удастся ли ему без ведома команды сойти на берег, спрятав под фуфайкой чистые штаны и рубашку.

К счастью, в рубке никого не было. Лои прошмыгнул на причал и что было духу помчался к Лёйвей. Кажется, его никто не заметил.

Пронесло…

Лёйвей уже приготовила мыло и полотенце. Она провела Лои в крохотную комнатку с ванной и велела после мытья не забыть надеть чистые штаны.

— Помочь тебе вымыть голову? — спросила она.

— Нет-нет, — поспешно отказался Лои, — я сам справлюсь.

— Ну вот, совсем другое дело! — воскликнула Лёйвей, когда Лои вышел из ванной, — Иди сюда, я тебя причешу. Правда ведь, теперь ты чувствуешь себя гораздо лучше?

— Да… хотя мне и до этого было неплохо.

Она засмеялась:

— Я постираю твои грязные штаны, зайдешь за ними перед выходом в море.

Сев на стул, она принялась штопать его шерстяные носки.

— На «Слейпнире», конечно же, никто не умеет штопать носки, — сказала она, не поднимая глаз от работы.

— Гюнни умеет. Он на днях штопал. У него на пальце протерлась огромная дырища, а он взял и зашил ее траловой нитью.

— А остальные наверняка ходят в дырявых носках, да?

— Пожалуй. Может быть, кроме Конни.

— Ты и у Ауси видел дырки на носках? — озабоченно спросила она.

— Конечно, — соврал Лои, ерзая на месте.

Ему уже наскучил этот разговор о дырявых носках и хотелось поскорее уйти.

— Стирать у вас, конечно, тоже никто не думает? — продолжала Лёйвей.

— Почему не думает? Мы всегда полощем с кормы робы, если они сильно запачкаются… Кильватерная струя ничем не хуже стиральной машины.

— И это вся ваша стирка?

— Остальная одежда не грязнится. И потом нам надо экономить воду, — прибавил он.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Ну, вот твои носки и готовы, на несколько дней их должно хватить.

Встав со стула, она прошла в комнату, смежную с кухней. Лои пока что надел носки.

Когда Лёйвей снова появилась в кухне, в руках у нее была пара новых шерстяных носков.

— Дорогой Лои, — нерешительно проговорила она, укладывая носки в бумажный пакет. — У меня к тебе просьба. Пожалуйста, передай эти носки Ауси. Только никому про них не рассказывай, пусть это будет наша с тобой тайна.

— Наша с тобой и Ауси, — поправил он.

Лёйвей притянула его к себе.

— Мне пора, — сказал он и двинулся к дверям, уж очень ему хотелось избежать дальнейших сетований по поводу шерстяных носков и нестираной одежды.

— Подожди минутку. Возьми-ка, тут тридцать крон. — Она протянула ему три сложенные бумажки.

Лои поцеловал ее.

— Зайди в кооператив и купи себе зубную щетку! — крикнула ему вслед Лёйвей.

Лои поспешил на «Слейпнир», подальше от всего этого чистоплюйства. Когда он, запыхавшись, влетел в каюту, Ауси лежал на койке и глядел в потолок.

— Тебе просили передать этот пакет, — сказал Лои.

— Мне? Кто просил?

Лои огляделся по сторонам.

— Лёйвей из Бренны, — шепотом сообщил он.

Ауси приподнялся на локте и пощупал пакет. Было видно, что он очень удивлен.

— Там носки, — объяснил Лои, — шерстяные носки.

— А, носки… просто я… Говоришь, от Лёйвей? Ты что, был у нее в гостях?

— Да.

Ауси вытащил носки, внимательно рассмотрел их. Потом заглянул в пакет.

— Больше там ничего нет, — сказал Лои.

Вынув из кармана десятикроновую бумажку, Ауси протянул ее мальчику.

— Не надо… Мне Лёйвей уже дала, — извиняющимся тоном проговорил Лои.

— Ничего, сбегай на берег и купи себе конфет.

Лои поблагодарил Ауси и снова помчался на пристань. Получить деньги на сладости — совсем не то, что на зубную щетку.

Их можно было считать его долей в общем улове, которую он получил досрочно, в Рёйвархёбне. Мальчишки, игравшие в промысел, прекрасно знали, что каждому рыбаку причитается такая доля.

Лои направился вдоль берега к старой шлюпке, лежавшей на отмели рядом с церковью. Одна из ее бортовых досок была выломана и валялась поодаль. Лодка была моторная, но сейчас она лежала без дела и вряд ли ее собирались спускать на воду, во всяком случае, этим летом. Хорошо было бы прибрать ее к рукам. Купить крон за пятьсот, вставить новую бортовину, и лодка была бы как новая. Тогда судовладельческая фирма Лои расширилась бы… А назвать лодку можно «Сомнение» или лучше «Проворный».

— Чего ты здесь ошиваешься? — прервал его размышления недовольный голос. — Разве ты не знаешь, что этот берег принадлежит моему отцу?

Лои обернулся и увидел мальчика-подростка, сердито смотревшего на него.

— Здравствуй!

— Но мальчик не ответил на приветствие. Он был худой и длинный как жердь, одет в серый костюм и белую рубашку с бантом на шее. На тонких ногах болтались черные резиновые сапоги. Лицо мальчика было бледное и невыразительное, он холодно рассматривал Лои, словно тот был марсианином, случайно очутившимся на берегу моря. Мальчик заметно отличался от других жителей поселка: рёйвархёбнцев привычнее было видеть в клеенчатых передниках и бахилах, парадную одежду они надевали лишь на рождество или, может, еще на День моряка.

— Говоришь, этот берег принадлежит твоему отцу? — спросил Лои, когда они вдоволь насмотрелись друг на друга.

— Да, и этот берег, и сельдяной склад, и два судна, которые сейчас причаливают, и вон те дома, и все люди, которые на него работают. Он — самый богатый человек в Исландии, а когда он умрет, все это перейдет по наследству ко мне.

Голос подростка звучал тихо и глухо. Лицо его оставалось безжизненным.

— Если люди работают на твоего отца, это не значит, что они принадлежат ему, — сказал Лои, оправившись от изумления.

— Ему принадлежу я, принадлежит мама, — принадлежат его рабочие. Это всё его собственность. Ты, видимо, плохо разбираешься в деньгах… Сколько тебе лет?

— Восемь… скоро исполнится девять.

— А как тебя зовут?

— Лои Кристинссон. А тебя?

— Ислейвюр. У тебя есть сколько-нибудь денег?

Лои покачал головой, крепко сжимая в кармане свои банкноты. Ислейвюр продолжал разглядывать его.

— Что ты делаешь в этой дыре? — спросил Ислейвюр, проведя рукой по своим стриженным ежиком волосам. — Приударяешь за какой-нибудь работницей?

— Ты что?! Я на промысле. Наше судно ожидает разгрузки, мы не можем выгрузить улов, пока…

— А тебе платят?

— Конечно.

Ислейвюр кивнул, по-прежнему не сводя внимательного взгляда с Лои.

— А ты чем занимаешься? Работаешь на складе у своего отца?

Ислейвюр скорчил гримасу, словно ему напомнили о чем-то неприятном.

— Ты что, псих? — чуть слышно произнес он.

— Разве тебе здесь не интересно?

— Какое там интересно! Тут же никто не видит дальше сельдяной бочки.

— По-моему, тебе было бы полезно поработать на разделочной площадке.

— А по-моему, ты недоумок, — сказал парень. — Неужели ты считаешь, что я стану мараться на каком-то складе? Это меня мамаша вытащила из Рейкьявика и заставила три недели торчать здесь, рядом с вонючей жиротопней. Пригрозила, что иначе не возьмет меня в Германию.

— В Германию?

— У меня мать немка. Du bist ein Dummkopf,— сказал Ислейвюр и, задрав голову, посмотрел на небо.

Лои на мгновение притих от этих незнакомых слов, которые, видимо, относились к погоде.

— А ты знаешь, что такое лабардан? — нашелся он.

— Это по-немецки? — спросил Ислейвюр, и в его серых глазах промелькнуло подобие интереса.

— Нет, — спокойно отвечал Лои. — Это по-русски.

Ислейвюр подошел ближе.

— Ты знаешь русский?

— Нет, не знаю… Но у меня предки оттуда.

— Врешь ты все! Может, ты коммунист?

— Нет, я дальвикец.

— А что означает лабардан?

— Это такая треска, которую особым образом разделывают и вялят. У нее вырезают потроха, оставляют хвост и…

— Только-то!.. Треска меня не интересует. Это же не рыба. Из всех рыб самая стоящая — сельдь.

— Что правда, то правда, — признался Лои.

После этого лингвистического сражения они молча согласились на перемирие.

Немец остался стоять прямо, засунув руки в карманы, а русский нагнулся за кругляшом, которым он запустил в пролетавшую мимо чайку-моевку.

— Где же ты работаешь? — спросил Лои, продолжая бросать камешками в чаек.

— Нигде… Хочешь, пойдем со мной? Я тебе покажу отцовский склад.

Лои перестал швыряться в птиц, и мальчики двинулись вдоль берега: один — худой как щепка, в сером костюме, другой — коренастый и плотный, в вязаной фуфайке и парусиновых штанах. Похожими у них были только резиновые сапоги, без которых по здешним дорогам было не пройти.

Возле склада Ислейвюр показал на мужчину крепкого сложения, катившего полную бочку:

— Это актер, он иногда выступает по радио.

Сейчас как раз выгружали улов с одного из судов, принадлежащих отцу Ислейвюра. Сельдь зачерпывали мерным ковшом и переваливали в вагонетки, которые везли ее по рельсам и сбрасывали в специальные ящики.

— Это бригадир, — указал Ислейвюр на человека, отвешивавшего соль. — А вон та женщина, в синем платке — королева красоты. Не понимаю, как королева красоты может докатиться до засола сельди… Dummkopf.

— Королева красоты?

— Ну да, здесь работают королевы красоты, артисты, учителя, министры, алкоголики, поэты, крестьяне, портнихи, мошенники — крупные и мелкие… Кого здесь только нет! И все они копаются в этой мерзости ради нескольких крон!

— Сельдь — это не мерзость, — решительно возразил Лои.

Ислейвюр взглянул на него, собираясь еще что-то сказать, но тут их окликнула работавшая на засоле девочка.

— Мальчики, подойдите сюда, у меня к вам дело!

Лои направился к ней, а Ислейвюр остался стоять на месте, презрительно морща нос.

— Можешь сбегать для меня в лавку? — спросила девочка, когда Лои подошел к ней.

Девочке было лет двенадцать-тринадцать. В том же закуте возле ящика с сельдью работала взрослая засольщица: она разделывала рыбу, вырезая ей горло и жабры.

— Конечно… Что тебе купить?

— Банку консервированного чернослива, — с улыбкой ответила девочка.

Женщина рядом громко рассмеялась.

— Консервированного чернослива? — переспросил Лои. — А он разве продается в лавке?

— В лавке продается все что угодно, — бойко проговорила девочка, укладывая сельдей в бочку.

— Кроме бахил, — сказал Лои.

— Так ты сбегаешь?

— Конечно.

— Тогда возьми деньги у меня в нагрудном кармане, не хочется снимать рукавицы, — попросила она, наклоняясь к Лои.

Он со смущенной улыбкой запустил руку к ней в карман и вытащил сложенную пятикроновую бумажку.

— Сдачу можешь оставить себе, — крикнула ему вслед девочка.

Ислейвюра нигде не было видно.

По дороге в лавку Лои подумал, что девочка, скорее всего, посмеялась над ним. Может, этого консервированного чернослива вообще не существует?

Ему вспомнилась одна из историй Гюнни: про продавщицу и форелевые ножки. Однажды Гюнни попросил в магазине две банки консервов из форелевых ножек. Продавщица обыскалась их. Гюнни уверял ее, будто третьего дня сам покупал их в том же магазине. В конце концов продавщица отчаялась найти такие консервы и сказала:

— К сожалению, форелевых ножек в продаже нет. Может быть, устроят сардины? У нас есть и в масле, и в томатном соусе…

Вдруг и теперь будет что-нибудь вроде этого? Никакого консервированного чернослива не окажется и в помине, и взамен ему предложат купить сардины или буханку хлеба?

Немудрено, что он с некоторой опаской попросил в лавке чернослив.

Однако ничего страшного не произошло. Продавщица спокойно подошла к полке и сняла банку чернослива. Она даже не улыбнулась. Напротив, физиономия у нее была такая кислая, словно она день-деньской отпускала консервированный чернослив и это ей до смерти надоело.

Расплатившись, Лои не удержался и сказал:

— А теперь, пожалуйста, четыре банки форелевых ножек.

Продавщица вытаращила на него глаза:

— Форелевых чего?

— Форелевых ножек.

— Никаких форелевых ножек у нас нет, — неприязненно отвечала продавщица.

— Как же нет, я вчера сам купил здесь две банки.

— Не мели ерунды! Ты что, насмехаться сюда пришел? Если тебе больше ничего не нужно, выкатывайся, и поживее!

Лои бросился к дверям. Он с трудом сдерживал смех.

Вдруг это та же продавщица, с которой говорил Гюнни?

Вернувшись на склад, Лои отказался взять себе сдачу — денег у него и так хватало. Пришлось ему снова лезть к девочке в нагрудный карман…

— А банку мне куда девать?

— Поставь ее на приступок под ящиками с рыбой, — ответила она, не отрываясь от бочки.

Лои битый час простоял возле девочки, наблюдая за ее работой. Кругом слышалась привычная для разделочной площадки перекличка:

— Пустую бочку!

— Заберите бочку!

— Соли… И еще сельдей!

Ее зовут Тоута, рассказала девочка, они с мамой приехали сюда из Рейкьявика, работать на засоле.

— Когда сельдь пойдет на юг, мы, наверное, переберемся в Се йдисфьордюр, будем солить там, — прибавила она. — Сколько тебе лет?

— Девять, — ответил Лои, хотя день рождения у него был еще через несколько дней.

— Что ты говоришь? Только девять лет и уже на промысле?! Я думала, тебе по крайней мере одиннадцать!

И снова, как не раз бывало прежде, Лои взяла досада на свой возраст. Теперь, узнав, сколько ему лет, Тоута наверняка перестанет им интересоваться. Нет, в следующий раз он сразу скажет, что ему одиннадцать.

Когда раздался сигнал к ужину, засольщицы кончили работу, и Лои простился с Тоутой.

— Кто знает, может, увидимся в Сейдисфьордюре? — сказала она. — Счастливого промысла.

— Спасибо. До свидания.

По дороге на «Слейпнир» Лои остановился у зеленого ларька рядом с жиротопней и на все полученные за день деньги купил себе сладостей.