Я, не торопясь, шёл по заснеженной улице и любовался соснами и елями, запорошенными пока ещё девственным снегом. Была суббота. Мой любимый день. Солнце стояло в холодном и чуть мутном зените, с трудом пробиваясь сквозь пасмурную дымку. Мороз был слабым, но достаточно решительный восточный ветер усиливал его, создавая иллюзию довольно суровой, мрачной и беспробудной зимы.

Да, пора зайти в какое-то заведение, чтобы согреться, выпить, поесть, расслабиться, подумать. Я оглянулся вокруг. От своего дома я отошёл достаточно далеко. Места были мне абсолютно незнакомыми. Здесь я ранее ещё никогда не бродил. Какие-то проулки, закоулки и тупики. Задумавшись, я свернул с центральной улицы и оказался в старой части города. Серые, слегка, и очень грязные дома, улочки с покорёженным асфальтом и с мусором, Они, истерзанные временем, непогодой и равнодушием, взывали к сочувствию и к переменам. Ни одного прохожего. Тишина и пасторальный покой.

Правильно! Зачем кому-то сейчас бродить туда-сюда, когда в квартире более-менее тепло и очень уютно!? Смотри бессмысленно телевизор с его глупыми и смешными программами. Или скачай с компьютера какой-нибудь свежий фильм без осточертевшей рекламы. Мне всегда было непонятно, — а кто её, собственно, смотрит?! Мне лично кажется, что уже давно никто и нигде. Ну, может быть, пару-тройку ничего не понимающих и парализованных дедушек и бабушек?

Эх, суббота! Конечно, сейчас самый лучший выход для обывателя, — это, не торопясь, потягивать пивко, винцо или водочку, а то и коньяк или виски, ну, на худой конец пить чай или кофе!

— «Милый! — услышал я голос Милли в мозгу. — Как ты?».

— «Возможно, кто-то читает какую-нибудь книгу… Ха, ха, ха! А какую? Ну, конечно! Кого можно ещё более читать, как не произведения этой великой когорты гениальных романисток современности, неиссякаемых и неистощимых творцов детективного жанра! О, какие могут быть «Братья Карамазовы», «Война и мир», или, хотя бы, «Тихий Дон», или, не дай Бог, «Дон Кихот», или Ремарк, или Хемингуэй, или рассказы Чехова?! Да вы что!?».

— «Любимый!», — раздался панический голос Милли.

— «Кстати, я абсолютно уверен, что эти бабы прекрасно понимают, что всего лишь тешат своё самолюбие и удовлетворяют свои амбиции в результате так называемого творчества. Ну, кто вспомнит о них и о их произведениях через сорок дней после их смерти?! А то и через семь!?».

— «Милый!».

— «Ты знаешь, я как-то попытался почитать романы, принадлежащие перьям двух из этих дам, ну, той, которая толстая, и той, у которой пудели».

— «Дорогой, успокойся же! Ну, что ты в них вцепился?!».

— «О, как они меня все достали!!!».

— «Я тебя понимаю!».

— «Самое интересное, что ничего гениального, весомого и мощного они не напишут! Так вот, как я уже сказал, как-то, чисто ради интереса, попытался я прочитать книжки этих, так называемых, писательниц. Понятно, что они никудышны и смешны. Но, самое ужасное заключается в том, что эти дамы, находясь на поверхности восприятия действительности, истово уверены и убеждены, что они талантливы!».

— «Дорогой, ну отцепись же ты, наконец, от бедных женщин!».

— «А вот, спускаясь в её глубину, они прекрасно осознают свою убогость и бесталанность!».

— «Убогие, не убогие, но им вручаются всяческие премии, имеют они, однако, миллионы, «Мерседесы», «БМВ», и роскошные особняки, вкупе с банями и бассейнами», — усмехнулась Милли. — «А что имеешь ты?».

— «Душу, страстную любовь к тебе, ну и кафедру, лабораторию, квартиру и очень многого ещё чего имею с некоторых пор!», — возмутился я.

— Ах, прости. Произнесла, вернее, ляпнула, не думая, — нахмурилась Милли, как всегда внезапно возникнув из воздуха. — Я же ведь до сих пор отношусь к тебе, как к обычному человеку.

— Оставим эту тему. Вернёмся к другой.

— И к какой?

— Ну, к той и о том, что я попытался прочитать недавно пару романов новоявленных и, несомненно, гениальных писательниц тысячелетия. Я подозреваю, что имена авторов будут прославленны в веках и навсегда!

— Ну, и?! — нервно произнесла Милли. — Я пока держусь и креплюсь, выслушивая твой бред!

— Так вот. Как я уже сказал, один из романов был написан этой толстой дамой.

— Нельзя называть женщину толстой!

— Ах, да! Этих толстых женщин следует называть «полными»?! Толстые бабы никогда не найдут оправданий! Знаешь, почему?

— Почему?

— Во-первых, они сильно потеют и это ужасно. Во-вторых. Если данные бабы позволяют себе излишний вес, то они проявляют этим самым неуважение к окружающим и, прежде всего, к любимым мужчинам, если таковые, конечно, имеются в наличии. Собственно, как может существовать нормальный мужик подле толстой бабы!? Быть с нею в одной постели?! Тьфу! Как глупо!

— А, в-третьих?

— Толстая женщина! Смех и грех! А если она ещё и в возрасте, то может быть в почёте только у альфонсов. Все эти проникновенные и умные разговоры о том, что настоящей женщины не бывает много, — смешные выдумки дебилов, импотентов, извращенцев и конченных педерастов, которым ещё не дали под дых!

— Так, хорошо… Я ещё держу себя в руках. Я спокойна, но терпение моё заканчивается.

— Ну, а что случится, если ты из этих рук себя выпустишь?

— Да ничего. Но я буду возмущена и, более того, очень взбешена! Что ты несёшь!?

— Хочешь услышать завершение истории о том, как я читал книги указанных писательниц?

— Не хочу!

— Так вот. Я начинал читать каждую из них по пять раз! Мужественно всё-таки достигал половины, а потом плюнул и навеки забыл.

— Ну и Бог с ними.

— А, вообще, какие могут быть сейчас книги? Подавляющее большинство нынешних людей сидит за компьютерами и с маниакальным и бессмысленным упорством часами пялится в экран. Все что-то кому-то посылают, строчат отзывы на всякую белиберду, получают какие-то глупые и никчёмные ответы, взахлёб рассказывают о своей жизни, выкладывают тоннами фотографии, в том числе и те, на которых фигуранты запечатлены голыми или сидящими на унитазах. И не понимают они, что, в общем-то, по настоящему никому не нужны, кроме себя самих, любимых и неповторимых. И вторит им армия компьютерных наркоманов, которые что-то ищут, что-то хотят найти, горячее и срочное, и, по их мнению, невыносимо интересное и крайне актуальное. И все они взахлёб обсуждают дурацкие сплетни, делятся идиотскими мыслями, и так далее и тому подобное.

— Милый! Ну не будь таким категоричным!

— Категоричен я только с врагами! А дебилы мне не враги, а всего лишь несмешные клоуны! О, как я ненавижу эту фразу: «Сообщение о том-то взорвало весь Интернет!». Кто и что взорвали, кого взорвали, для чего взорвали, зачем?! Бред! Тысячи лет виртуально никто никого не взрывал, а тут вдруг всех взорвали! Идиоты! Взорвать можно только с помощью динамита, пластида или атомной бомбы.

— Да что же ты такой сегодня нервный?

— Ненавижу Интернет! Не владею им и не бываю в нём. Пробовал несколько раз присоединиться к армии его фанатов и поклонников, но ничего не вышло. Не идёт, и всё! Скучно, суетно, глупо и совершенно неинтересно. Лучше, всё-таки, почитать хорошую книгу или попытаться написать свою. А вдруг получится?! А вдруг свершится?! Я не о том, чтобы её опубликовать и получить за это какие-то деньги. Нет! Я за интерес, за наслаждение, даруемое творчеством. Понравилось друзьям, или любимой, или влюблённой в тебя женщине, ну и прекрасно, ну и славно, ну и превосходно! Хоть какое-то утешение, хоть какая-то мизерная подачка самолюбию, своему вечно ненасытному «эго»! Подумаешь, непрофессионал, любитель, а может быть даже и графоман? Ну и что? Кто-то для своего удовольствия собирает бабочек, или марки. Кто-то ходит на рыбалку или на охоту. Кто-то занимается авиамоделизмом или пишет в свободное от основной работы время картины или музыку. Кто-то разводит кроликов или пауков. Все они любители. Ну и что? В конце концов, некий корабль под названием «Ковчег» построил любитель. А вот другой корабль под названием «Титаник», построили профессионалы. И что вышло в итоге?!

Милли засмеялась, махнула рукой и исчезла. Я некоторое время потоптался на одном месте, обозревая серые и скучные окрестности, сориентировался на местности, понял, где нахожусь, и решительно двинулся на север, по направлению к главной улице города.

Скоро я уже сидел в уютном и немноголюдном кафе, не торопясь, цедил довольно приличный коньяк и задумчиво смотрел в серое, слегка запотевшее окно, на такое же невыносимо серое, невнятное и скучное небо.

— Разрешите? — раздался чуть хрипловатый и вежливый голос.

— Я, конечно, не возражаю, но, вроде бы, свободные столики в этой обители имеются, — ответил я и посмотрел на пришельца.

Мужчина среднего возраста и среднего роста. Благообразен и симпатичен. Брюнет. Джинсы, тёплая кожаная куртка, бейсболка, чуть затемнённые очки с диоптриями. Слегка небрит. Человек, как человек.

— Понимаете, у меня сейчас такое состояние души, что невмоготу быть одному. Нужен собеседник. Необходимо общение. Одиночество обладает одной гнусной особенностью.

— Какой?

— Одиночество сводит с ума.

— Да, я сам такой. Почти согласен.

— Почему почти?

— Если у вас есть характер и достаточная сила воли, то, даже находясь сто лет на необитаемом острове, вы никогда не сойдёте с ума. Ну, станете чудиком, оригиналом или маргиналом, но не более того.

— Спорная точка зрения.

— Вы читали книжку о Робинзоне Крузо?

— Конечно, как и все когда-то.

— Как вы считаете, он смог бы сойти с ума?

— Я думаю, что да. Без Пятницы и дикарей, которые таили угрозу, он бы точно в конце концов свихнулся бы.

— Я придерживаюсь другой точки зрения.

— Почему?

— Робинзону вполне хватило бы говорящего попугая, какой-нибудь макаки или козы. Ну, если бы повезло, то, конечно же, не помешала бы аборигенка. Желательно юная.

— Ничего себе! Это вам не Пятница и не дикари-людоеды! Это верх мечтаний!

— Да, вы правы, — рассмеялся я.

— Так, вы позволите присоединиться к вам?

— Конечно, конечно! — привстал я.

— Благодарю, — незнакомец опустился на стул и посмотрел на почти пустой графин, стоявший на моём столе. — Я закажу ещё коньяку? Или хотите испить чего-либо иное?

— Как-то странно вы изъясняетесь, что не свойственно нашим временам, — усмехнулся я.

— Да, бывает… — улыбнулся незнакомец. — Это у меня с рождения. Борюсь с этим недостатком, но у меня не совсем получается.

— Ради Бога! — возмущённо замахал я руками. — Всем бы так. Изъясняйтесь, как и ранее.

— Так что будем пить?

— Я, честно говоря, предпочёл бы водку. Как-то не идёт коньяк в этот холодный, промозглый, скучный и серый день.

— Я с вами совершенно согласен. Сейчас закажу.

— Как у вас с финансами?

— Не беспокойтесь, всё пока нормально. Когда они истощатся, то я вам об этом моём скорбном состоянии сообщу незамедлительно.

— Хорошо, — улыбнулся я. — Можете смело рассчитывать, в случае чего, на мою поддержку.

— Ну, и славно, — в ответ улыбнулся незнакомец и обратил свой взор в сторону барной стойки. — Эй! Человек! Любезный!

— О, боже! Что за обращение!? — рассмеялся я. — Ну, мы же не в трактире девятнадцатого века!

— Во все века трактиры едины, — печально произнёс незнакомец. — Всё повторяется из года в год, из столетия в столетия.

— Давайте познакомимся, — предложил я. — Как вас зовут?

— Как меня зовут? — смутился мой собеседник.

— И, всё-таки? — насторожился я.

— Видите ли, мой батюшка был довольно оригинальным и странным человеком…

— Конкретнее.

— Короче, назвал он меня Проклом.

— Прокл, Прокл… Ничего с латинского не идёт на ум. Хотя чувствую, что блуждаю совсем близко.

— Что?

— Да я так, про себя. Не обращайте внимания.

— Я, честно говоря, несколько стыжусь своего имени. Прокл… Надо же было так меня назвать?! Я хочу заменить это имя на какое-то другое.

— Ни в коем случае! — подскочил я. — Если определённое имя дано вам родителями с рождения, то менять его нельзя!

— Почему?

— Имя не даётся просто так. Оно определено на небесах, а мы считываем его оттуда. Если его поменять, то нарушается Вселенская Гармония, и это нарушение влечёт для индивидуума непредсказуемые и самые печальные последствия. Представьте. Во время битвы вы решили заменить доспехи. Понимаете?

— Понимаю, но не совсем. А если эти самые доспехи я решил заменить после битвы?

— Эх, наивный вы человек! Битвы никогда не заканчиваются. То мы бьёмся с врагом, то с какими-то призраками, то с самими собою.

— Может быть, может быть, вы и правы, — пробормотал мой собеседник. — А как зовут вас?

— Имя моё ещё более необычно и намного причудливее вашего, — усмехнулся я. — Меня зовут Альтер. В переводе с латинского, — «Другой».

— Да, редкое и оригинальное имя, — удивился Прокл. — А вы знаете, что-то в вас не то, вы действительно несколько другой или иной.

— Откуда такой вывод? — снова насторожился я.

— Не знаю. Не пойму. Интуиция…

— Интуиция — это капризная дитя мечущегося подсознания.

— Может быть…

— И так, — ухмыльнулся я, с отвращением созерцая совсем неаппетитную попу подошедшей к нам официантки. — Что будем заказывать?

— Предлагаю водку, варёную картошечку под укропчиком и селёдочку под уксусом и лучком. И ещё чёрного хлебушка.

— Да вы истинный гурман!

— А то!

— Согласен с вашим выбором, — усмехнулся я. — Но хотелось бы ещё и хорошего холодного пива, и употребить его с раками или креветками для начала и перед главным грядущим действом.

— Извините, но у меня ресурсы ограничены, — забеспокоился Прокл. — И, вообще, водка с пивом, знаете ли…

— Не волнуйтесь, у меня ресурсы с некоторых пор абсолютно неистощимы. А что касается водки и пива… Как говорят в народе: «Водка без пива — деньги на ветер!». И наоборот.

— А чем вы занимаетесь? — улыбнулся Прокл.

— Я врач, невролог. Профессор.

— Вот это да! Не ожидал. Вы совершенно не похожи на профессора! Совершенно!

— Почему? — удивился и снова насторожился я. — А на кого я похож?

— Чёрт его знает… Вы, более всего, похожи на представителя какой-либо творческой профессии, или на философа, или на древнего воина, — задумчиво произнёс Прокл. — Вот такие неожиданные ассоциации.

— А что, философы не имеют никакого отношения к творческим профессиям? Странно вы рассуждаете… — удивился я.

— Философия — это состояние души и сердца. Прежде всего, души, конечно. Какая же это профессия?! — возмутился Прокл.

— Да, вы правы, — рассмеялся я. — Но что это мы всё обо мне, да обо мне? Вы-то чем занимаетесь?

— Я — писатель! — решительно, твёрдо, но не совсем уверенно заявил мой собеседник.

— Вот это да! — оживился я. — Первый раз в жизни беседую с настоящим писателем! А что вы написали и можно ли прочитать какое-либо ваше произведение?

— Увы, я написал три романа, но пока они не опубликованы. Вы же понимаете, какие времена наступили.

— В смысле?

— Ну, кто сейчас что читает? Кучка эстетов, снобов и всяких других типов, которым нечего делать. Они читают или на пляже, или во дворцах от скуки и пресыщения, или в больницах, или в хижинах, или в тюрьмах, или в домах престарелых для того, чтобы забыться, когда кончается водка или морфий. О, эти чёртовы компьютеры!

— Что-то слишком мрачную картину представили вы передо мною. Не так всё плохо и печально.

— Вы так считаете?

— Да, я так считаю, — уверенно ответил я. — Масса мыслящих и неординарных людей увлекаются и будут увлекаться чтением. Вы знаете, у меня есть друг. Так вот… Он абсолютно не воспринимает книги в электронном виде. Он ненавидит их! Он может читать их только в натуре. Ну, ему доставляет удовольствие перелистывать страницы, перед этим сдабривая слюной пальцы, делать закладки между листами перед тем, как окончить чтение, куда-то отлучиться на время или уснуть. Он любит держать в руках нечто живое, натуральное, трепещущее страницами, как плотью, источающее тонкий и свежий запах типографских красок, или такой же, но медленно угасающий запах, несущий в себе намёк на тлен, или полностью поглощённый этим самым тленом! Книги, как люди. Они так же рождаются, стареют, а потом умирают. Бывает, что сгорают.

— Боже, как точно и тонко подмечено!

— Книга рождается чистенькой, новенькой и свежей. Но потом постепенно истончается под воздействием пальцев, перелистывающих её, и рук, переносящих и переставляющих её на полках. А потом страницы её всё более и более желтеют и увядают, как листья осенью, а затем наступает её кончина или забвение. Она или пылится где-то на чердаке, или в библиотеке, или сжигается и выбрасывается на помойку. Я бы предпочёл быть безжалостно и равнодушно сожжённым, чем в одиночестве и в забвении, нечитанным и не перечитанным, тоскливо доживать свои дни где-нибудь на верхней полке в библиотеке, или в чулане, или в подвале, или на чердаке. Вот так…

— Да, как это вы образно… — удивлённо произнёс Прокл, внимательно вглядываясь в меня. — Но ведь есть книги, которые подолгу читают и перечитывают целые поколения?!

— Есть такие, но эти ваши поколения всё реже и реже касаются их страниц, и не только живых страниц, но и электронных клавиш с целью что-то почитать. Увы, увы… — с грустью произнёс я. — Ну, заставьте сейчас кого-то внимательно, с наслаждением и трепетом прочитать «Анну Каренину», или «Даму с собачкой», или хотя бы «Евгения Онегина», или «Героя нашего времени», или «Человека в футляре», или что-нибудь из Бальзака, Гюго или Фейхтвангера, или иное что-либо в этом роде! Найдутся единицы, которых можно будет пересчитать по пальцам!

— Вы не правы! — возмутился Прокл. — Во все времена среди тысяч и тысяч не читающих людей были всего десятки читающих. Ну и что? Цивилизация жива и относительно здорова, и развивается довольно бурными темпами. Это как стройка. На нескольких вбитых сваях покоится тяжёлое и монументальное здание. Свай никто не видит, но зданием восхищаются все. Ну и хорошо, ну и замечательно!

Официантка принесла заказ. Мы с Проклом наполнили стограммовые рюмки под завязку.

— За здоровье!

— За здоровье!

А потом началось пиршество. Огромные ароматные раки, запиваемые неплохим пивом, сменились белоснежной и не менее ароматной картошкой. Малосольная селёдка, очень недурственная, сопровождаемая тонкими колечками лука, превосходно шла под водку, запасы которой вдруг в определённый момент истощились, и мы потребовали его немедленного пополнения. А потом наступил момент тяжких раздумий и философских размышлений и озарений.

— Я хочу прочитать одно мало известное стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова, — глухо сказал Прокл.

— Внимательно слушаю.

— Великолепно, — задумчиво пробормотал я. — Боже мой, откуда берётся талант, и почему он посещает только души избранных? Почему такая несправедливость?

— Ну, если бы талант посещал души всех, то тогда его, как такового, не существовало бы в природе.

— Да, вы правы, — усмехнулся я. — Упаси нас Бог от сплошного нивелирования и уравнивания.

— Собственно, это одно и тоже.

— Да, вы снова правы. А хотите, я прочитаю вам одно четверостишие Омара Хайяма?

— Готов слушать!

— Так вот…

— Боже, как хорошо сказано!

— За вечность!

— За вечность!

— За бесконечность!

— За бесконечность!

Мы осушили ещё по паре рюмок, опечалились и задумались.

— Как сказал Оскар Уальд: «Всякое действие ограничено и относительно. Беспредельна и абсолютна лишь грёза», — горестно произнёс Прокл и чуть не заплакал.

Мы снова глубоко задумались.

— «Я забыла поздравить Вас с блестящей победой над Четвёртым Миром, Величайший Господин!», — щёлкнуло у меня в голове.

— «Спасибо, моя любимая и обожаемая Милли!», — восторженно и мысленно произнёс я.

— «Так уж любимая и обожаемая?! А Стелла, а Рита, а Альба?!».

— «Ты явно зациклилась. Женщины могут быть приятными, желанными, вожделенными, вызывающими страсть и удовлетворяющими её, но среди них обожаема и любима всего лишь одна. Это ты! Хватит злиться, бесноваться, нервничать и накручивать себя и меня!».

— «Я хочу тебя увидеть».

— «Хоть сейчас!».

— «Я хочу быть с тобой!».

— «Слава Богу! Свершилось чудо! Я готов быть всецело поглощённым тобой сию минуту и отдаться в объятия страсти, но раки ещё не доедены, пиво и водка недопиты!».

— «Боже! Всё одно и тоже! Из века в век!».

— «Любовь моя! Ну, куда ты от меня денешься!? У нас вся ночь впереди. Но это в недалёком будущем. А раки, пиво и водка — они в настоящем».

— Господин Альтер! — прорвался сквозь туман сознания озабоченный голос Прокла. — Вы себя хорошо чувствуете?

— Прекрасно, превосходно! Давайте выпьем!

— С удовольствием!

— За наших любимых женщин!

— За наших когда-то любимых женщин! — грустно вторил мне Прокл.

— Побольше оптимизма, дружище! Всё вернётся и повторится!

— Увы, увы… Я однолюб.

— Однако, редкое явление!

Мы поднесли к губам очередные рюмки с водкой, и в этот ответственный момент перед нами появилась Милли. Она была прекрасна! Нет, она была великолепна! Иссиня чёрное длинное платье подчёркивало каждый изгиб её безупречной и совершенной фигуры. Упругая и большая грудь, как всегда, требовала немедленного выхода наружу. Рыжие волосы струились густым потоком и по ней, и по роскошным плечам, и далее в пространство. Жёлтые кошачьи глаза смотрели на меня весело, но с укоризной. Не надо было много ума, чтобы понять, что перед нами — женщина из иного, далёкого и загадочного Мира!

Прокл онемел от такой красоты, выронил рюмку и застыл в благоговейном восторге. В кафе воцарилась абсолютная и поражённая тишина. Даже ветер за окном перестал бесноваться и яростно гонять снег туда-сюда.

Я, не торопясь, выпил свою водку, подошёл к Милли и страстно поцеловал её в грудь через глубокий вырез на платье, а потом произнёс:

— Сущность наслаждения в самом желании его! Я жажду эту женщину, но, увы, никак не овладею ею! Представляете? А может быть это и правильно? Возможно, получив наслаждение от тесного общения с нею, я разочаруюсь? Может быть, мне следует продлить желание?

— А вдруг разочаруюсь я? — усмехнулась Милли.

— Возможно, возможно…

— Милый, продлевать мы твоё желание не будем, — ласково и нежно сказала Милли, усаживая меня за стол. — Сегодня, наконец, мы пресечём его скорбный, ненастный и долгий путь, и обретёт оно свой тёплый и уютный дом.

— О, как хорошо и образно сказано! Согласен, любовь моя, — радостно улыбнулся я.

— Ну, что? У кого есть тост? — спросила Милли, присаживаясь рядом со мною и наливая себе полную рюмку водки.

— У меня он имеется, прекрасная незнакомка, — заикаясь и хрипя, произнёс Прокл, наконец очнувшийся от сладкого и восторженного потрясения. — За вас! За самую великолепную из женщин, которых имел честь я созерцать на этом свете!

— Она, вообще-то, с другого света, — ухмыльнулся я.

— В смысле!?

— Не говори глупости, ты уже слишком пьян, — возмутилась Милли.

— О, как же зовут вас, прекрасная незнакомка?!

— Меня зовут Милли. За любовь! — женщина залпом осушила рюмку, а потом слегка поморщилась, налила в какого-то сока и с удовольствием сделала несколько глотков.

— Разрешите представиться. Прокл. Писатель. А, вообще-то, по профессии я — программист. Очень неплохой.

— Вы работаете по специальности?

— Нет. Скучно и неинтересно стало мне в последнее время. Но за всеми последними течениями мысли и новинками пристально слежу.

— Так каков будет ваш следующий тост, господин писатель? — весело сказала Милли и снова наполнила свою рюмку.

— Кто-то когда-то сказал, что «страсти — это облака, затемняющие солнце Разума». Так выпьем за то, чтобы небо над нами было всегда покрыто облаками! Бог с ним, с разумом! За страсти!

— Браво! — захлопала в ладошки Милли.

— Неплохо, — усмехнулся я.

Мы выпили, с энтузиазмом доели картошку и селёдку, помолчали каждый о своём.

— Господин Прокл, — весело сказала Милли. — Мы вас, увы, оставляем, но думаю, что ещё увидимся. На прощание, пожалуйста, прочитайте нам что-нибудь этакое, оптимистическое и соответствующее случаю.

— Сей момент, прекрасная Милли! Восточных поэтов в этой ипостаси ещё никто не переплюнул!

— А Пушкин?

— Да, вы правы… Но Омар Хайям к вашим услугам!

— Валяйте!

«Брось молиться, неси нам вина, богомол!

Разобьём свою добрую славу об пол.

Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь.

Ухвати хоть красавицу ты за подол!».

— Браво!

— Браво не мне, а истинному мудрецу и поэту, — улыбнулся Прокл.

— Ну, что, мой милый, любимый и единственный, пора домой? — Милли нежно поцеловала меня в щёку.

— Да, пожалуй, пора. Спасибо за компанию и умную беседу, Прокл. Это сейчас такая редкость. Вот моя визитка.

— Вот моя.

— Пока.

— До свидания.

— До встречи, Прокл!