Закат был великолепен. Он, собственно, великолепен всегда. Что над морем или океаном, что над Антарктидой или Антарктикой, что над пустыней или тайгой, что над огромным мегаполисом, что над каким-то убогим, провинциальным и грязным городком. Он всегда пленяет и завораживает, он всегда будет будить восторженные чувства у любого человека на этой прекрасной и до конца не познанной планете. Любуясь закатом в небе, мы вольно и невольно размышляем о грядущем закате в нашей душе, который, увы, когда-нибудь плавно и незаметно подберётся к ней, и завладеет ею. Сначала будут вполне благостные сумерки с грандиозным закатом, а потом наступит полная тьма, без каких-либо мечтаний, стремлений, грёз, воспоминаний, надежд и иллюзий.
Я стоял на вершине Эльбруса и любовался открывающейся передо мною панорамой. Да, именно открывающейся! Закат всегда неузнаваемо преображает всё вокруг, делает окружающие нас вещи и предметы таковыми, какими они являются по сути своей. Закат — это знак! Закат — это предчувствие гибели! Рассвет — это рождение. Но мы прекрасно и чётко осознаём, что за рассветом обязательно последует закат! Но и за закатом и тьмой придёт рассвет!
— Боже, какие гениальные и оригинальные мысли подчас рождаются в твоей голове, — усмехнулась Милли, внезапно возникшая рядом со мною.
— За что тебя люблю, моя девочка…
— Мне не нравится, когда ты меня так называешь!
— За что люблю тебя, мой цыплёнок…
— Боже мой! Прекрати надо мною издеваться!
— За что люблю тебя, моё солнышко…
— Ну, это же совсем другое дело!
— За что люблю тебя, моё…
— Величайший Господин! — внезапно возник подле меня Луп. — У нас снова проблемы!
— Да что же этот такое?! — вознегодовал я. — В кои веки решил овладеть Госпожой Милли на самой вершине Эльбруса! Да, всё-таки ваша банда надо мною нагло и расчётливо издевается!
— Ни, ни! Упаси Боже!
— Я уже начинаю сомневаться в существовании этого самого Боже!
— Не кощунствуй, милый, — мягко произнесла Милли и нежно провела ручкой по моему лицу. — Бог, всё-таки, есть.
— Ты уверена? Ты же ранее отрицала его наличие?
— Ну, была перевозбуждена или пьяна. Бог всё-таки существует.
— Уверена окончательно и бесповоротно?
— Да, уверена, и даже точно знаю, — усмехнулась Милли. — А иначе теряется смысл всего.
— Согласен.
— Величайший Господин! — нервно произнёс Луп.
— Ну, что случилось и произошло на сей раз?! Луна падает на Землю? Солнце перестало вырабатывать энергию? Сатурн, Юпитер и Нептун одновременно сошли с орбит и врезались друг в друга?
— Ни первое, ни второе и не третье, — скорбно произнёс Луп. — Случилось кое-что похуже.
— И что же может быть хуже того, о чём я предположил?!
— Первый Великий Господин умер…
— Что!?
— Как!?
— Господин Серпент скончался сегодня в полдень.
— Что!?
— Как?!
— Увы…
— Но он же бессмертен, как и мы все! — панически воскликнула Милли и стала нервно мять в руках тонкий кружевной носовой платок, появившийся из ниоткуда.
— Ну, что же, — вздохнул я и философски произнёс. — Смерть — есть предел всех страданий! Смерть — это полное и бесповоротное исцеление! Смерть — это конец самой длинной дороги, которая ведёт в небытие!
— Что ты такое несёшь?! — возмутилась Милли. — У меня умер бессмертный и любимый брат!
— Ах, да… Скорблю и сочувствую. Неплохой был мужик, хотя и не без недостатков. Зануда и слабый в фехтовании.
— Заткнись!
— Молчу, молчу… Что будем пить и есть на поминках? Этот вопрос меня чрезвычайно интересует.
— Да, заткнись же ты, наконец!
— Всё! Я нем и тих.
— Луп, как всё произошло, как всё случилось?
— Почувствовал я некий дискомфорт, поглотило меня беспокойство. Отправился я в замок брата и обнаружил его мёртвым. Принял немедленные меры по реанимации, ты же знаешь мои способности и возможности. Но всё оказалось тщетно, напрасно и впустую! — вдруг горько всхлипнул Луп.
— Ну, успокойся, мой мальчик, — заплакала Милли и обняла брата.
— Да что же это такое происходит?! — вознегодовал я и тоже чуть не заплакал, глядя на Милли. — Как может бессмертный Господин помереть?! Не верю! Быть такого не может! Я же вернул Сгусток. В мире воцарились полная гармония и спокойствие.
— Увы… — снова всхлипнул Луп.
— Хватит горевать и плакать, как баба! И это Великий, беспощадный и кровожадный Господин Луп, подавитель и истребитель смут и восстаний!?
— Да, он самый! — ещё больше залилась слезами Милли. — О, горе нам! Я сейчас умру!
— Не умирай, моя цыпочка! — засуетился я. — Я же ещё не успел овладеть тобою. Я же не какой-то извращенец, чтобы наслаждаться твоим бездыханным и холодным, но всё равно таким прекрасным и соблазнительным телом!
— Ну, что за чушь ты несёшь! — забилась в истерике и рыданиях Милли.
— Всё, всё! Молчу и начинаю активно действовать!
— Слава Богу!
— А где находится замок Серпента?
— В Нормандии, на юге.
— Франция, значит? Хорошо устроился…
— Саша!
— Да, да! Так, так… Схватил, понял, уяснил. Ну, что же, пора и в путь? — я с сожалением посмотрел на величественные горы и прозрачное небо, и переместился в Нормандию вместе с Лупом и Милли.
Серпент был бледен, неподвижен, холоден, отстранён и, вроде бы, совершенно мёртв. Гроб стоял в центре огромного зала с мраморными полами и дубовыми панелями на стенах. Горели свечи. Серое, зловещее и мрачное небо за узкими и длинными окнами не внушало никакого оптимизма и разрушало веру в светлое будущее.
— «Что было, то и будет, и ничего нового нет под Солнцем!», — горестно произнёс я.
— Что?! — поморщилась Милли.
— «Экклезиаст»…
— Понятно…
— Величайший Господин, может быть, всё-таки, Вы что-либо предпримите? А вдруг?! — спросил Луп.
— А откуда такая необыкновенная любовь к старшему брату? — усмехнулся я. — Вроде бы вы не питали к нему каких-то особых чувств и даже с ним враждовали?
— Смерть всё ставит на свои места.
— Но вы же с сего дня становитесь Первым Великим Господином?
— Ну и что? Во-первых, на фига мне такая ответственность! Во-вторых, у меня сейчас есть дела и поважнее.
— Женщина? — поинтересовался я.
— Да, я безумно влюблён!
— Брат, ты что?! — изумилась Милли.
— О, как? — удивился я.
— Я — ничто перед этим великим чувством! А ты, холодная, жестокая и расчётливая сука, никогда не поймёшь, что такое есть настоящая любовь! — вдруг взорвался Луп.
— Вот, значит, как?!
— Да, так! Ты не способна любить по настоящему, до полной самоотдачи, без условий и условностей!
— Тебе и не снилось, на что я способна!
— Ну, ну…
— Тише, тише, Великие Господа! — встрял я. — Всё-таки мы находимся перед гробом с телом вашего родственника.
— Извините, Величайший Господин, — скорбно произнёс Луп. — И что дальше? Может быть, Вы всё-таки попытаетесь что-либо сделать?
— Я что, похож на Моисея, на Христа, на Магомета или ещё кого-нибудь в этом роде? О Боге и Аллахе не говорю, потому что их никто и никогда не видел, и нет твёрдой уверенности в их существовании.
— Похожи Вы на всех, воплощённых в одном образе, — благоговейно произнёс Луп.
— Вот как? — усмехнулся я и нерешительно подошёл к гробу. — Вы знаете, мне кажется, что кто-то проводит надо мною очень странный и глупый эксперимент. Зачем, почему, не пойму! Повторяюсь, но жил я до поры до времени тихо, спокойно. Никому не мешал и мне никто особенно не мешал. Никакой тревоги не было в моей душе. Никаких чувств. Ну, и, слава Богу. Нет же, приплыла ко мне одним осенним днём эта зараза по имени Милли!
— Величайший Господин!
— Да! Разрушила безжалостно, нагло и беспощадно мою налаженную и до поры до времени спокойную жизнь! Какие-то Миры, кипение энергии, дурацкие пистолеты и мечи, сражения, страсти, переживания и метания! Зачем мне всё это?!
— Затем, дорогой, что всё это — настоящая жизнь во всей её полноте и разнообразии. И ты уже никуда от неё не денешься и не скроешься. Такова твоя судьба и твоя карма.
— А бессмертие, однако, — кашлянул Луп.
— Да, бессмертие многого стоит…
— Ну и я о том же.
— Если это возможно, то поведайте, кто ваша избранница, — спросил я, созерцая холодное лицо Серпента и периодически напрягаясь, стремясь что-то сделать с вяло текущими потоками Энергии внутри трупа и снаружи его.
— Думаю, что мой ответ Вам не понравится.
— Ничего, выдержу и перетерплю, — настороженно усмехнулся я.
— Я влюблён в Стеллу.
— Что?! — расхохоталась Милли. — Да, число идиотов на этой планете множится с каждым днём!
— Не смей выражаться в таком тоне!
— А то что?!
— Сотру тебя с лица земли!
— Ну, попробуй! Силы у нас примерно равные!
— Вот то-то и оно, что примерно! Испепелю, растерзаю тебя, сука!
— Ну, давай! Я готова! Гад!
— Я тоже готов!
— Всем молчать! — рявкнул я. — Да что же такое происходит!? Вы что, с ума сошли?! Вы хоть помните, в каком месте находитесь?! Брат и сестра. Живые и здоровые. Стоите перед гробом, в котором покоится тело вашего родного старшего брата! Надо любить друг друга и ценить, и дорожить друг другом! Эх, ну что вы за люди?! Вернее, не люди… А ещё вернее, вы всё-таки люди, со своими страстями, проблемами, желаниями и мечтами. Даже любить вы, оказывается, способны.
— Я люблю тебя! — бросилась ко мне Милли и уткнулась в моё плечо.
— Извините, Господин, за эту дурацкую и совершенно нелепую сцену, — поморщился Луп. — Умопомрачение какое-то нашло.
— Бог извинит и простит, — сказал я, пристально вглядываясь в лицо покойного. — Я, вроде бы и не Бог, но кое-какие перспективы вижу.
— В смысле?! — встрепенулись Луп и Милли.
— Вы знаете, когда Римляне заняли Иудею, они потребовали от евреев уплаты большого налога. И спросили евреи у раввинов: «Давать ли о товарах правильные сведения?». И ответили раввины: «Горе тем, кто их даст, и горе тем, кто их не даст!».
— Ты это к чему? — недоумённо спросила Милли.
— А к тому, что перед каждым человеком в один прекрасный момент возникает проблема выбора.
— Понятно, — буркнул Луп.
— Ничего не понимаю! — заявила Милли.
— Ну, на то ты и баба, чтобы ничего не понимать.
— Да сколько же можно!? — заорала Милли, но я остудил её пыл, дав ощутимый подзатыльник.
— Как ты смеешь?!
— Смею! Заглохни! Дай подумать, женщина.
— Да что же это за дискриминация такая!
— Ты заглохнешь или нет?!
— Всё, молчу, молчу, мой Господин!
Я походил вокруг гроба, задумался.
— Понимаете, Серпент, не являясь человеком, всё-таки был таковым. Этот парадокс не даёт мне покоя. Сейчас он, как человек, мёртв. Но мы-то знаем, что под человеческой оболочкой сконцентрирована энергия, которая чужда ей, но насильственным образом туда помещена. Кем, зачем и почему? Чёрт его знает! Не пойму! Эта энергия живёт внутри покойного Серпента. Она никуда не делась. Достаточно небольшого толчка, чтобы наш друг возродился!
— Ну, сделай же этот толчок, наконец! У нас сил не хватает! — заголосила Милли и снова заплакала.
— Но, следует ли делать этот толчок, вот в чём проблема. Мне почему-то и зачем-то даровано право выбора. Но стоит ли им воспользоваться? — задумчиво пробормотал я. — Ведь кто-то течение энергии остановил. Зачем, почему? Не так всё просто.
— Дорогой, конечно же, стоит сделать выбор!
— А вдруг, нарушив естественный и закономерный ход событий и возомнив себя почти Богом, я сделаю очень существенную ошибку, которая аукнется мне в будущем, а главное, повлияет на Всемирное Равновесие? — мрачно произнёс я и задумался.
— Не аукнется, не беспокойся! — запричитала Милли. — А если и аукнется, то я готова всегда поддержать тебя и принять на себя любой удар судьбы! Твоей и моей! И, вообще, а вдруг кто-то просто проверяет или укрепляет твои силы!? Ты не подумал об этом?!
— Не подумал! — воскликнул я. — Может быть ты и права!
— Ну, так действуй! Я с тобой! Я всё отдам за тебя!
— Минуту. В связи с твоими словами, я вспомнил одну историю.
— Любимый, время идёт!
— Что нам, бессмертным, время…
— Александр! Мой брат оказался смертным!
— Так вот… История крайне печальная, но поучительная. Римлянка Аррия больше всего на свете любила своего мужа, Пета Тризея. Он был приговорён императором Нероном к смерти и очень боялся её. Чтобы придать мужу, осуждённому на самоубийство, решительность и развеять его страх, Аррия со словами: «Не больно!» первая пронзила себя кинжалом.
— Потрясающая история, — задумалась Милли.
— Великая женщина та, которая беззаветно любит, — мрачно произнёс Луп и сумрачно посмотрел на Милли. — Ты действительно способна любить?
— Да! — воскликнула женщина. — Да, да, да и ещё сотни раз да!!!
— Не верю!
— Хочешь верь, хочешь не верь, но я люблю Александра!
— Ну и прекрасно! — вздохнул я. — До свидания, друзья!
— Как?! А Серпент?!
— А что Серпент? — ухмыльнулся я, закрыл глаза, сосредоточился, очень сильно напрягся и всё-таки возобновил движение почему-то остановившейся энергии в теле трупа. — Дай Бог ему здоровья. Но я не терплю созерцать восстание из мёртвых. Отвратительное и мерзкое зрелище, знаете ли. Всякие там судороги, потуги, метания, дрожания, трясучки и искривления, ну и тому подобное. Увольте меня от этого. До свидания. Пойду досмотрю закат в горах. Это более приятное зрелище.