И был день первый! Самый первый! О, как же я не люблю и не терплю эти первые дни! Ну, я о проклятых понедельниках! Ужас! Тоска! Гадость! Обречённость и полное отчаяние царят в моей душе. Сегодня, ко всему, ещё и тринадцатое число! Невероятно! Быть такого не может! Понедельник! Тринадцатое!

Всё! Никуда не иду, не перемещаюсь, не лечу, не хожу и даже не еду, не плыву и не ползу! Лежу на любимом диване, просто пью пиво и тупо, и до полного остервенения, смотрю телевизор с его бесконечно глупыми и убогими программами. Ничего более! Ни, ни!

Ах, да! У меня скопилось немало газет. Всё! Читаю их запоем, с огромным и невыносимым удовольствием, самозабвенно, и до страстного, глубокого и сладостного изнеможения! До тёмного и качественного сна! Тупо и крайне усердно!

Рядом со мною вдруг возник Серпент. Одет он был в длинный, чёрный и кожаный плащ на меху, на голове его покоилась такая же шляпа. В руках Великий Господин держал бутылку, очевидно, дорогого коньяка, и внимательно разглядывал её.

— Проблема остаётся у нас, Величайший Господин. Миры ждут Вашего решения… — задумчиво сказал Серпент.

— Чёрт с ними…

— Ну, не следует быть таким категоричным и строгим. Миры, всё-таки, существуют, и если они вдруг исчезнут, то это скорбное происшествие аукнется непонятно где и как. У меня есть предположение, что, возможно, исчезнет и Ваш Сгусток.

— Категоричность и строгость, — признак воли!

— Не всегда.

— Может быть…

— А коньяк-то неплох, — Серпент выжидающе вертел бутылку в руках. — Выдержан. Армянский. Не люблю и не терплю армян, но перед их натуральным, многолетним и настоящим коньяками преклоняюсь и почти трепещу.

— Почти трепетать невозможно. Трепет предполагает полный и окончательный всплеск чувств и эмоций, и не менее того. Что такое почти? Почти, — это то же, что ничто и никак, — усмехнулся я. — А насчёт армян…

— Ну, и?!

— А кто же их любит? — устало произнёс я, встал и потянулся. — А, вообще-то, именно я их люблю! Хорошие мужики. Предприимчивые, лукавые, с нехилым чувством юмора. Импульсивные. Даже слишком, с перебором. Но, по сути своей, гостеприимные, добрые и даже несколько наивные. В, общем-то, довольно неплохие ребята.

— Вот как? — удивился Серпент. — Ну, о Вашей нелюбви к армянам, вообще-то, ходят легенды!

— Хороший, добрый и вполне достойный народ! — возмутился я. — Трудолюбивый! — Что за глупые легенды!? Кстати, вторая жена у меня была полу армянка и полу еврейка!

— Ничего себе!?

— А ну-ка, просвети меня насчёт твоей сестры! — подскочил я. — Что собою представляет Милли? Она же рыжая. И имя какое-то у неё странное, загадочное и подозрительное. Чувствую подвох и засаду!

— Моя сестра — чистокровная и классическая аристократка! Дочь древнего и могучего Рима! — возмутился мой собеседник.

— Ты уверен?

— Абсолютно уверен! Я лично держал её на своих руках после родов, которые оказались для её матушки роковыми! В то время Рим только начинался. Ромул и Рем ещё в задумчивости стояли перед холмами.

— Стоп! Не понял! — возмутился я. — Ты же заявлял неоднократно, что у вашей компании не было родителей!?

— Я лгал. Были. Но это страшная тайна! Тс, с, с…

— А Тунис?

— Что, Тунис?

— Карфаген должен быть разрушен и уничтожен!

— Причём тут Карфаген?!

— А при том! Он должен был быть ликвидирован со всеми этими слонами, быками, колесницами и совершенно никчёмными воинами на них! Ганнибал, видишь, ли, попытался нас, великих воителей, остановить?! И что у него получилось?! Ух, стальные легионы бессмертны в веках! Да здравствует Великий Рим!

— Величайший Господин! Я не успеваю следить за потоками Вашего сознания! Можно сделать перерыв?!

— Можно и нужно! Наливайте! Да, теперь я понял, почему в вашей компании такая тяга к латыни, — усмехнулся я. — Всё стало на свои места.

— Да, мы все римляне.

— Так наливайте же! Выпьем за Рим!

— Сей момент! За Рим!

— Ох, действительно, очень хороший коньяк! — удивился я, не закусывая ничем, потому что закусывать настоящий и замечательный коньяк, — это самое глупое занятие на этом свете.

— Миры, однако, ждут, — кашлянул Серпент.

— Чего?

— Сгустки бы нам вернуть. Без них, — никуда! Энергия заканчивается. Великие Господа угасают. И угасают Миры!

— Ну, и хрен с ними!

— А Милли?

— Да, согласен. Здесь наблюдается явная и актуальная проблема, которую следует как-то решать. Куда же я без моей обожаемой и горячо любимой Милли, без мурлыки моей?! Да, проблема, однако.

— И не малая проблема…

— Значит, Миры застыли в ожидании?

— Да.

— Чёрт с ними и с вами, — я сел в позу лотоса, сосредоточился, расслабился, потом несколько раз ужасно напрягся, застонал от прилагаемых неимоверных усилий, облегчённо вздохнул, а затем открыл глаза, вытер пот со лба и с огромным удовольствием сделал ещё один глубокий глоток коньяка. — Всё вернулось на круги своя с сей самой секунды.

— О, спасибо!!!

— Но одно меня смущает и напрягает.

— Что?!

— Почему это стали куда-то пропадать Энергетические Сгустки? Куда, зачем и по чьей команде? Раньше происходило нечто подобное?

— Никогда.

— Странно.

— Да, согласен.

— И куда же они пропадают?

— Не знаю. Очень подозрительно всё это. Такое ощущение, что кто-то манипулирует нами, наблюдает за нами и смеётся над нами, и определяет наши судьбы и движения энергии и материи.

— Ты слышал мой разговор с одним из Богов?

— Бог один и един!

— Так слышал или нет? — поморщился я.

— Нет! А где и когда этот разговор происходил?

— Но Бог же, вроде бы, присутствовал давеча в одном и том же месте с тобою и со мною?

— Не понимаю, о чём Вы?!

— Ладно. Значит это действительно был сон или бред.

— Что?

— Проехали, забыли.

— Хорошо.

— А вот Милли… — томно произнёс я и задумался.

— Что, Милли?

— Ни что, а кто! — рассмеялся я. — Моя вечная радость, награда, потеря, беда, погибель, счастье и несчастье, наваждение и невыносимая, и бесконечная трепещущая боль! О, Милли! Девочка моя! Самая совершенная и великолепная женщина в мире!!! Самая любимая и желанная!!! О, Милли!!! Моё солнышко! Моя радость!

— Ну, ну…

— Попрошу без «нуканий»!

— Извините. О, Милли!

— Это совсем другое дело.

— Вообще-то, по последним сведениям, абсолютно достоверным и проверенным, моя сестра Вас так же безумно любит, как и вы её. — нерешительно произнёс Серпент.

— Что мне какие-то непонятные сведения! — возмутился я. — Слухи, пересуды, недомолвки, недосказанность и злые сплетни… Жажду видеть и ощущать воочию мою любимую, идеальную, и невыносимо желанную и, более того, прекрасную девочку! Извини, но я безумно мечтаю лобзать её самую аппетитную в мире попку! Самую упругую и сладкую! О, моя нимфа! О, самая и самая великолепная и ослепительно красивая женщина! Горю и изнемогаю в полной тоске по тебе! Почему ты меня бросила?

— Что?! — воскликнул Серпент.

— Да, увы…

— «Как я могу быть одновременно великолепной и прекрасной? Выбирай что-то одно!», — раздался злой голос Милли.

— «Заткнись, дура!», — возмутился Серпент. — «Ну, что, ты не видишь, в каком состоянии находится Величайший Господин?!».

— «В каком?!».

— «У него глубокая хандра, дура!».

— «Я не дура!».

— «Насчёт этой оценки твоей личности ты глубоко заблуждаешься».

— «Что!?».

— «Вот именно то самое!».

— «Друзья мои», — нерешительно произнёс я.

— «По поводу хандры!», — заорал Серпент. — «Я, кстати, скоро впаду в неё вслед за Величайшим Господином! И тогда ты, дура, пожалеешь!».

— «Я не дура!».

— «Мне на всё наплевать! Я влюблён, сука!».

— «Что!?», — поражённо вскрикнули я и Милли.

— «Да! Наконец-то!».

— «Брат, ты так не волнуйся, успокойся. И кто твоя избранница?», — всерьёз заволновалась Милли.

— «Рита»… — самая волнующая, любимая, сладкая и обворожительная женщина на свете!».

— «Как!?», — Милли чуть не упала в обморок.

— «Что?!», — я почти последовал за нею.

— «Мой ответ будет очень кратким, ёмким и исчерпывающим», — нахмурился Серпент. — «Вот так!».

— «Так… Понятно. С этой сукой я разберусь несколько позже!», — жёстко произнесла Милли.

— «Я тебе разберусь! Так разберусь, что мало не покажется!», — нервно вскочил Серпент.

— «Тише, тише, Господа», — мягко сказал я. — «Всё очень хорошо, всё замечательно».

— «А, вообще, ты хотя бы поблагодари Александра за возвращение этих чёртовых Сгустков, дура!», — снова вспыхнул Серпент.

— Я не дура! Сколько можно!? — возмутилась Милли, как всегда внезапно и бесшумно возникнув возле нашего стола.

— А я не Александр! — мрачно насупился я и снова с удовольствием сделал глубокий глоток коньяка. — Неужели не понятно, что я — Альтер!?

— Санечка, спасибо тебе за всё, — вздохнула Милли. — Можно мне задать тебе один вопрос?

— Я весь во внимании, моя любовь!

— Котёнок мой! Самый обожаемый, самый умный, самый красивый и желанный на свете мужчина!

— О, да!

— Счастье моё!

— Да, да, моя радость! Солнце и звезда! Моё светило, неустанно и призывно горящее в далёкой и таинственной вышине!

— Именно в далёкой…

— И так, каков будет Ваш, моя царица, самый простой вопрос! — улыбнулся беспечно и легко я. — Внимательно слушаю!

— Ну, когда же мы с тобой, с мерзавцем, сволочью, подлецом и занудой, а, возможно, и с импотентом, наконец-то, трахнемся!? А?! Неужели так сложно удовлетворить любящую и любимую женщину!? Ты весьма успешно поимел целый легион баб до меня и после меня!

— Был грех, но он более никогда не повторится в будущем!

— Но, а как же и когда я, наконец, вступлю в этот бессмертный и бесконечный список жриц твоей любви?!

— Милая!

— И когда же я гордо возглавлю его!?

— Не горячись, любимая.

— Как же мне не горячиться?! Назовём этих мерзких тёлок «избранницами неба» или «легионом счастливых дам?». А может быть, — «самых прекрасных из прекрасных?!». Или, — «самых счастливых?!».

— Держись, крепись, надейся и жди…

— Ну, ты и мудак!

— Да, я такой…

— Ну, ты и сволочь!

— Повторяешься, дорогая. Но в списке будь!

— Боже, как можно терпеть этого негодяя!?

— Милли! — не выдержал Серпент.

— Ничего, ничего! Терпению приходит конец только тогда, когда исчезают чувства! — усмехнулся я.

— Милый мой, любимый! Никогда не исчезнут мои чувства к тебе! И наплевать мне на всё и на всех! И пошли все на хрен! Вовеки веков! Живи и здравствуй! И иногда вспоминай обо мне! И помни мою рыжую чёлку, и тонкий запах мимозы, и руку мою невесомую, и глаза цвета утреннего янтаря запомни на века, и нерешительность мою на грани непонимания вспоминай. И трепет души и тела помни, который я всегда ощущала рядом с тобой. Всё помни! — вдруг заплакала навзрыд Милли.

— Я есть продолжение тебя и всё прекрасно помню! — засуетился я. — Любимая моя, самая драгоценная женщина! Не плачь! Умоляю!

— Прощай! — Милли исчезла.

— Как, почему?! — вознегодовал я, безнадёжно посмотрел в потолок и вдруг увидел сквозь него бескрайнюю высь!

— Как? Почему? — усмехнулось мне сумрачное, багровое и очень низко летящее неизвестно куда, небо. — А потому! Так тебе и надо!

— Я согласен! — воскликнул я. — За всё готов ответить и заплатить!

— За всё!? Ты уверен?!

— Да! О, сколько всего глупого и непонятного я совершил в своей жизни! Я наделал столько ошибок! Дай мне знак, Господи, или кто-то иной, приближённый к Небесам! Прощения жажду и ничего более!

— Его пока не будет…

— Ну, не будет и не будет, — тоскливо произнёс я.

— Но, это — «пока!».

— Что?!

— То самое!

— Что?!

— Жди, трепещи и надейся! Но, а, в обще-то, сильно не напрягайся. Всё придёт к тебе плавно и своим чередом. Ты слышал довольно известную притчу об одной обезьяне?

— Может быть… Внимательно слушаю.

— Жила была одна обезьяна… Сидела она на берегу великой реки и задумчиво смотрела на текущую мимо неё воду.

— Великолепное начало!

— Заглохни!

— Всё! Молчу, молчу! И что было далее?!

— Плыл мимо крокодил.

— И что, он съел обезьяну?!

— Да, нет… Кто же ест обезьян?!

— Какие-то извращенцы, возможно. Но не мы, нормальные люди или не совсем люди… — тягуче задумался я. — Как можно есть, якобы, ближайших родственников.

— Почему «якобы»? Ты что, не веришь в теорию эволюции?

— Не верю!

— Ладно, это твой выбор. Но ты прав. Какая может быть эволюция? Есть Создатель и никого, кроме него, способного к созиданию, не существует. Мы лишь его кратковременное и зыбкое продолжение. Тени в раю, или в аду. Больше всего нас, этих теней, присутствует именно в последнем месте…

— Да…

— Жаль…

— И что же было далее?

— Ты о чём?

— Ну, история с обезьяной не окончена.

— Ах, да…

— Ну, и?

— Спросил крокодил у обезьяны: «А что ты тут сидишь и зачем молча смотришь в эту мутную и неторопливо текущую воду?». И ответила она: «Я сижу тут потому, что эта река когда-нибудь принесёт мне всё то, что я желаю. И не следует мне напрягаться и привносить в мир глупые и пустые потуги, и не стоит создавать и ворошить какие-то бессмысленные мысли, потому что именно вот так, тихо сидя на берегу реки, я обрету, в конце концов, то, что жажду более всего».

— И что же жаждала обезьяна? И почему её всё-таки не съел крокодил?

— Обезьяна жаждала покоя.

— Всего лишь? — удивился я.

— Да, всего лишь.

— Странно.

— Абсолютно ничего странного. Покоя жаждем мы все. Ну, а что насчёт съедания обезьяны…

— И что!?

— А крокодил, ещё до знакомства с обезьяной, успешно съел телёнка, и был сыт, а значит удовлетворён, благостен, тих и абсолютно невесом. И не растрачивал он себя по всяким суетным мелочам, и не отвлекался на ложные проблемы и совершенно не думал о пустяках. Приятная и дружеская беседа была ему более важна и нужна, чем какая-то макака. Хоть она и философствовала, но была самой обыкновенной, вонючей макакой. Калиф на час… Увы. Вот так!

— Все мы мечтаем побыть калифами хотя бы на пять минут.

— Что такое пять минут? Тьфу! Всего лишь маленькая проплешина в ткани мироздания! Пять минут…

— Да, Вы правы…