Я играл самозабвенно, истово и вдохновенно. Мои пальцы порхали по клавишам, как невесомые и волшебные мотыльки, но были эти мотыльки довольно могучими, свирепыми, страстными, и очень грозными. Музыка и только музыка жила в моей душе, заставляла учащённо биться сердце, кровь стремительно струилась по жилам, адреналин заполнял и переполнял меня, всё моё естество и всю мою сущность. О, это удивительное ощущение истинного экстаза! О, это непередаваемое словами наслаждение, которое ни с чем не сравнимо! Прав был Господь Бог наш! Творчество, несомненно, выше любой страсти. Но, следует признать, конечно же, что оно всё-таки не выше любви. А может быть и выше. Кто его знает… Страсть — это предвестница и подруга любви. Нет-нет! Страсть — её суть. Она подобна так обожаемой мною юной девочке-весне. Но любовь, увы, не вечна. Любовь — это страсть, которая в определённый момент бытия вдруг очень сильно и быстро стареет, безнадёжно увядает, куда-то уходит, или просто умирает на твоих руках. А вслед за нею через некоторое время умирает и любовь. Примерно так… И вообще. Кто-то когда-то сказал, что без страсти нет гениальности, и что великие таланты — продукты болезненной страсти. Согласен с этими утверждениями полностью.

Эти совершенно сумбурные и вакханальные мысли метались в моей раскалённой голове, переплетаясь с вдохновением и экстазом, царящими в душе. Я играл, играл и играл, не обращая никакого внимания на ноты, которых не знал. Я также не обращал внимания на зал и на себя самого. Я улетал в какие-то иные миры и пространства, парил и царил в них безраздельно, невесомо с лучезарной и благостной улыбкой на устах. Я наслаждался ощущением вечного, нескончаемого, немыслимого, и безбрежного блаженства, даруемого музыкой. Боже, как хорошо! Как всё замечательно, обворожительно и неповторимо! Как удивительна, восхитительна и превосходна жизнь, если ты талантлив! Суть не в деньгах, не в славе, не в успехе. Суть именно в таланте! Суть в ощущении и осознании его! Суть в творчестве! Суть в понимании того, что все вокруг полные бездари, серые, скучные и убогие существа в отличие от тебя, которые совершенно не достойны быть рядом с тобой и даже дышать с тобой одним воздухом! Бездарями полнится этот мир. Он ими переполнен и загружен под завязку. Увы, увы… Но ведь именно на их фоне так блистательно сияет талант, так неистово и мощно взрывает скучную обыденность гений!

Я всё играл, играл и играл, и смело уносился в такие магические, заоблачные, потусторонние и мистические дали, из которых почти не было возврата на эту грешную землю. Но всё, увы, рано или поздно подходит к концу. Жаль, очень жаль. Серая и суровая твердь, породившая тебя, всё-таки всегда ждёт возвращения своего блудного сына, любимца небес, и ты вынужден каждый раз после полёта опускаться вниз, и от этого никуда не денешься. Таков один из основополагающих законов бытия.

Я ударил пальцем по последней клавише, ощутил сладостную и неповторимую тягучесть, завершённость, отточенную и полную законченность звука, а потом в зале началось такое! Раздался шквальный гром аплодисментов. Мужчины неистово орали, а женщины визжали и рвали на себе платья, бились в экстазе и в истерике. Цветы не преподносились, а летели на сцену со всех сторон. Я, весь мокрый, обессиленный, выжатый, как лимон, попытался встать из-за рояля и пойти на поклоны, но у меня сие действо с первого раза не получилось. Ко мне подбежали два телохранителя, заботливо подняли со стула, отнесли за кулисы, бережно положили на диван и почтительно замерли около меня, подозрительно осматривая всё прилегающее к нам пространство в ожидании появления экзальтированных поклонниц, не менее экзальтированных поклонников или даже кровожадных террористов, а то и злобных похитителей-вымогателей.

Ко мне подошла Наталья, ну, та самая женщина, которой на самом деле вроде бы и не было, и не существовало на этом свете. Она заботливо промокнула моё мокрое и воспалённое чело белоснежным полотенцем и ласково произнесла:

— Любовь моя, ну зачем ты так перенапрягаешься? Силы твои отнюдь не безграничны и не бесконечны. Береги их, пожалуйста. Не забывай о своей болезни.

— Не следует мне об этом напоминать! — раздражённо буркнул я.

— Ну а кто тебе ещё об этом напомнит? — печально произнесла женщина. — Повторяю, не перенапрягайся.

— Если тебе дан талант, — решительно возразил я, — то проявлять его следует до последней капли крови и до последнего нейрона в твоей голове, иначе теряется весь смысл творчества и бытия.

— Спорный вопрос.

— Чёрт с ним, с этим вопросом, не хочу с тобой спорить здесь и сейчас, — устало произнёс я и ласково улыбнулся, нежно прикоснувшись к руке женщины.

— Пусть всё-таки кровь течёт по твоим жилам так, чтобы не подвергать опасности сердце и мозг, а нервные клетки пускай сохраняются и успешно восстанавливаются, — весело рассмеялась Наталья.

— С этим пожеланием я полностью согласен.

— Ну, а вообще, сегодня ты был великолепен и неподражаем. Собственно, как и вчера и позавчера. Но всё-таки, пожалуйста, береги себя.

— Спасибо за комплимент, — я снова поцеловал руку женщины. — Какие планы на вечер, вернее, на ночь?

— Какие планы? — усмехнулась Наталья. — Встречусь с парой любовников. Потрахаюсь с ними. Напьюсь, а то и уколюсь. Покурю марихуану. Нюхну кокаина. Ну, и так далее, и тому подобное.

— Ты в своём репертуаре, моя любимая девочка! — восхитился я.

— Репертуар мой неизменен, пока ты рядом со мною, мой любимый мальчик, — улыбнулась Наталья.

— Браво! — снова легко рассмеялся я. — Приглашаю тебя на ужин.

— И где мы будем ужинать?

— Есть тут неподалёку один очень неплохой ресторанчик.

— И что он собою представляет?

— Заведение в мексиканском стиле.

— Фу, я не люблю острую кухню!

— А текила? Самая настоящая. К тому же её изготовили в Мексике, в стране, где ненавидят англосаксов в общем и америкосов в частности. Я сам такой. У, суки, это же надо! Гады! Отняли у бедных мексиканцев такой кусок территории! Я очень сильно возмущён! Ничего, всё равно мы её рано или поздно вернём!

— Ну, не будем о политике. Вернёмся к теме текилы, — ласково сказала Наташа.

— Если не говорить о политике, то она приговорит тебя! Ну ладно, так что ты хотела сказать о текиле?

— Да, настоящая текила очень многого стоит, — улыбнулась женщина. — Ах, какой у неё изысканный и специфический вкус! А аромат? Полный восторг! А как она идёт под солёный лимончик!

— Ну, и я о том же! А остроту блюд мы уменьшим, это вполне в моих силах. Шеф-повар — мой приятель и истовый поклонник.

Через пол часа мы сидели в ресторане на открытой террасе, любовались тихим, как всегда безбрежным и ласковым ночным морем, которое мерно и тяжело колыхалось перед нами, вернее, под нами.

— Хочешь, я прочитаю моё любимое стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова? — вдруг спросила Наташа, как-то странно, тягуче и испытующе посмотрев на меня.

— Жажду его услышать, — нахмурился я.

— А почему ты нахмурился?

— Чувствую, что стихотворение не будет оптимистическим. Лермонтов был ещё тем мизантропом и пессимистом.

— Да, ты прав.

— Ты знаешь, в моём состоянии не хватало мне только всяких стихов великого поэта, которые в большинстве своём являются крайне пессимистическими, — помрачнел я.

— И какое у тебя состояние? — тоже помрачнела Наталья.

— Три миллиона долларов.

— Да я не о том! Идиот! Придурок! Зачем надо мною издеваться?!

— Прости. Душевное и физическое состояние у меня, честно говоря, хреновое. Балансирую на самой грани, на острие бритвы. Быть иль не быть!? Вот в чём вопрос!

— Ну, судя по твоему внешнему виду, и как ты яростно играл сегодня…

— Эти впечатления крайне обманчивы и неверны, — скорбно произнёс я. — Держусь только на уколах, таблетках и всяких процедурах.

— Что!?

— Да, на них, — печально произнёс я. — Скоро помру. Увы. Чему быть, того не миновать.

— Ты уверен?

— Чрезвычайно глупый вопрос. Да, я уверен… Есть один господин, который определил мою судьбу. Некий весьма загадочный Чёрный Человек. Он много чего вершит в этом мире.

— И что же это за человек?

— Он не человек.

— А кто же тогда? — Наташа округлила глаза и замерла, не успев сделать глоток текилы. — Ты о Боге?

— А как ты догадалась?!

— Ну, я же не такая конченная дура, как ты думаешь! — тяжело вздохнула женщина.

— Так, перейдём к творчеству Михаила нашего, Юрьевича Лермонтова.

— Постой, постой! — возмутилась Наталья. — Так, я, по твоему просветлённому мнению, всё-таки, являюсь дурой или не дурой?

— Ты — самая умная женщина из всех, каких я встречал! — истово и горячо заверил я свою подругу.

— Не верю!

— Хочешь верь, хочешь не верь, — нахмурился я. — Сменим тему.

— Ладно, сменим.

— Прочитай же мне это треклятое стихотворение! — рявкнул я.

— Стихотворение Лермонтова не может быть треклятым! — возмутилась Наташа.

— Согласен. Миша гениален! Простой, талантливый русский парень. Я страстно обожаю его поэзию! — снова истово заверил я женщину.

— Ну, во-первых, он не был простым парнем.

— Почему?

— Любой талантливый человек совсем не прост.

— Согласен.

— Во-вторых, так называемый Миша не являлся чисто русским парнем, — нахмурилась Наталья.

— Как?! — ужаснулся я и нервно влил в себя полстакана весьма отменного и довольно крепкого напитка.

— Что ты творишь? Как ты ещё жив?! — в свою очередь ужаснулась Наталья и сделала маленький глоток шампанского из длинноногого и изящного хрустального бокала.

— Как ты можешь мешать текилу и шампанское? — снова ужаснулся я.

— А мне так нравится. Смешивал же Джеймс Бонд водку и мартини.

— Ну, это совсем другое дело!

— О вкусах не спорят.

— Может быть, может быть… Ты знаешь, один целитель вдруг заявил мне, что пить мне следует как можно больше, так как питие подобно химиотерапии. И то яд, и то… Но, в случае употребления алкоголя хоть удовольствие получаешь.

— Ну, что ты такое несёшь! Что за бред! — снова ужаснулась Наталья. — Этот твой целитель явный шарлатан.

— Так я дождусь читки гениального стихотворения великого и несравненного русского поэта!?

— Лермонтов, вообще-то, происходил из древнего шотландского дворянского рода.

— Так, один наш гениальный поэт, значит, был арапом, почти негром, а второй — шотландцем!? Понятно! Мне теперь всё понятно! Заговор! Остальные поэты и писатели почти все были евреями. Ужас! Прискорбно, очень прискорбно. Мечтаю увидеть хоть одного талантливого русского парня от земли и сохи! Вся надежда на Сергея нашего, Есенина!

— И что тебе понятно?! — рассмеялась Наталья. — И почему прискорбно?

— Нет и не было пророков в нашем Отечестве! Одно меня утешает…

— И что же?

— Кто!

— И кто же?

— Утешает меня ещё один простой русский парень по фамилии Ломоносов, который возник из снега и льда Магадана! Патриот, гигант, который разбрасывал в разные стороны всяких там европейских живчиков, ну, немцев и французов, а тем более, англосаксов! Мыслитель, писатель, философ, разносторонний учёный, но в тоже время большой ценитель и любитель женщин. И был он любим ими. Уповаю только на вас, уважаемый и несравненный Михаил Васильевич! — я крякнул и накатил ещё один стакан текилы.

— Дорогой, вообще-то, уважаемый Михаил Васильевич Ломоносов родился в селе Денисовка Архангельской губернии, — осторожно произнесла Наталья. — Причём тут Магадан?

— Вот как? Не ожидал! Никак не ожидал! — огорчился я. — Однако, очень обидно за Магадан!

— Да Бог с ним, с Магаданом!

— Как это, Бог с ним!? — возмутился я. — Сколько зазря загубленных душ и тел!

— Так, хватит о печальном!

— Ну, ладно, согласен…

И, всё-таки, послушай стихотворение нашего незабвенного шотландца, который был, кстати, большим патриотом земли Русской.

— Ты знаешь, а люблю я этот народ.

— Почему и в связи с чем?

— Ну, я же самый гениальный в мире мастер игры на волынке!

— Ах, да…

— Официант! — крикнул я в пространство.

— Чего изволите?

— В вашем чудном и райском заведении случайно не завалялась какая-нибудь волынка?

— Что!?

— Что слышали!

Официант исчез. К нашему столику подбежал, вроде бы, директор ресторана или кто-то в этом роде.

— Маэстро, увы, к моему глубочайшему сожалению волынка у нас не завалялась, но имеются гитара, скрипка и даже рояль. Вон он в углу стоит.

— Рояль надоел. Дайте скрипку!

— Сей момент.

— Посвящаю это произведение самой моей любимой и преданной женщине! — строго посмотрел я на посетителей заведения.

— Браво, Маэстро! — восхитились все и повскакивали со своих стульев в порыве полного восторга, и стали истово аплодировать.

— Ну, я, вообще-то, даже и не начал играть, — несколько смутился я.

— А зачем вам играть? — снова шустро подскочил ко мне предполагаемый директор ресторана. — Не дай Бог, кто-то умрёт от сверх эмоций, внезапно нахлынувших и совершенно лишних переживаний и неимоверного прилива чувств, а кроме этого, и от непереносимого экстаза!? Нам всем приятно видеть вас просто так. Какая честь, какая радость!

— Интересная точка зрения. Но всё-таки я сыграю. Да, хочу я вам кое в чём признаться, — я снова грустно заглотнул текилу.

— Саша!

— Молчи, баба!

— И в чём же вы хотите признаться, Маэстро?

— Я, вообще-то, абсолютно не владею нотной грамотой. Представляете? Меня это очень беспокоит, коробит, удивляет и даже порой потрясает! Как такое возможно? Бред какой-то!

— Что!? Как!? — директор впал в ступор, а потом несмело спросил. — А как же вы, Маэстро, пишите, творите, и исполняете концерты и симфонии?

— Всё дело в интуиции, в чувствах и эмоциях, в необыкновенной памяти и, конечно же, и честно говоря, всё происходит по воле Творца. Ну, и взрывоопасного экстаза никто не отменял. Без него, как я заявлял уже не раз, — никуда! И так… Только не падайте в обморок! «Третий концерт для скрипки и волынки!».

— Боже, но это же шедевр! — всё-таки почти упал в обморок директор.

— Официант! — крикнул я.

— Слушаю.

— Приведите сего господина в чувство. И, пожалуйста, в следующий раз волынку предоставьте. Без неё скрипка звучит как-то обыденно, прагматично, надоедливо, нудно, скуляще, неинтересно и пошло.

— Прямо сейчас отправляю в Шотландию своего специального агента на самом скоростном самолёте! — горячо заверил меня какой-то другой директор, или кто он там, появившийся подле меня.

— Прекрасно! Превосходно! — воодушевился я и обратился к публике. — Господа, а не имеется ли в вашем сообществе человека, играющего на рояле?

— Я играю, — несмело подняла руку молодая и очень привлекательная дама в длинном и глубоко декольтированном платье.

— Милочка, я буду вам весьма благодарен, если мы сыграем дуэтом. Партию волынки в данном случае будет исполнять рояль. Вы, надеюсь, знаете эту мою самую бессмертную вещь?

— Конечно! Кто же её не знает, Маэстро! Ваш «Третий Концерт» я играла на выпускном вечере в консерватории! — с трепетом произнесла девушка.

— О, как славно! Начнём?

— Я готова, Маэстро!

— К чему? — прищурился я.

— Ко всему!

— О, какое интересное заявление!

— Я образована, красива, талантлива и умела во всём, уверяю вас, — смело произнесла девушка и изумрудно посмотрела прямо мне в глаза.

— Так уж и во всём?

— Не сомневайтесь, во всём!

— Александр! — возмутилась Наталья.

— Ах, да… Начнём!

Я стал играть так, что вмешательства пианистки в мою игру и не понадобилось. Девушка так и не коснулась клавиш. Она сидела перед роялем не дыша, застывшая, бледная, ошеломлённая и потрясённая. Вся остальная публика пребывала в том же состоянии. Я творил страшные, нечеловеческие и невозможные чудеса. Я играл так, как никогда ранее. Я неистово купался в море чувств, эмоций, переживаний и самых невероятных стремлений и желаний. Я плыл по волнам музыки так, как гигантский кит плывёт по безбрежному океану. Нет, не верно! Я летал в небесах так, как это умеет делать только орёл, находящийся в самой высшей точке парения и с хищным презрением созерцающий далёкую и такую скучную землю!

Когда я закончил играть, в ресторане некоторое время царила гробовая тишина, а потом те, кто ещё не потеряли сознание, вскочили со своих мест и бурно стали аплодировать мне. Вот он, — самый вожделённый момент для любого гения и творца! Вот они, мгновения истинного экстаза! Без благодарных слушателей, почитателей или читателей, следует признать, теряется весь смысл творчества. Конечно, можно сыграть сюиту или романс, прочитать поэму и в Антарктиде, но кто тебя услышит? Пингвины? Но я подозреваю, что никакой благодарности от них не дождусь, хотя они периодически и хлопают своими крыльями. Но это для согрева, или для чего-то ещё, жизненно им необходимого, всего лишь.

Я некоторое время раздавал автографы, а потом уединился с Натальей в отдельном кабинете.

— Ну, ты и даёшь! Поверить не могу! — женщина была в шоке. — Я умудрилась потерять сознание, как и многие другие! Саша, ты кто?! Откуда ты взялся!? Почему тебе дан такой талант?! За что!? Каким образом он вдруг так внезапно проявился?

— Известно, кто дарует таланты.

— Ах, да…

— На твой вопрос: «Ты кто?» отвечу встречным вопросом: «А кто ты?». Мне бы выяснить до конца, с кем я имею дело, и имею ли я его вообще?.

— Я — это я.

— Исчерпывающий ответ, — поморщился я. — Ладно, вернёмся к стихотворению Миши. Ну, и?

— Это стихотворение не принадлежит перу некоего Миши! — возмутилась Наталья.

— А кому оно принадлежит? — удивился я.

— Оно принадлежит перу Михаила Юрьевича Лермонтова, великого русского поэта!

— Хорошо, хорошо! Извини! Ну и…

Я нервно выпил рюмку текилы, очень внимательно и пристально посмотрел на женщину.

— Наташа, а не отдохнуть ли нам с тобой где-нибудь в тихом и уютном месте? Давай купим небольшой остров в океане. Деньги у меня есть.

— График гастролей у тебя расписан на сотню лет.

— Эх, мне хотя бы год прожить.

— Милый, успокойся!

— Ну и чёрт с ними, с гастролями! Сниму деньги со своего счёта и махнём куда-нибудь в Африку или в Латинскую Америку. И никакие договора, штрафы, конфискации, пени и всякая там другая чушь нам будут не страшны. В случае чего всех и везде подкупим или убьём. Ты же знаешь мою позицию по этому вопросу!

— Ты что, не осведомлён об одном кудрявом сумасшедшем живчике, великом строителе и миллиардере, который имел остров или острова в Камбодже? — усмехнулась Наташа. — Ну и как он кончил?!

— Да, я согласен. Кончил он плохо, хотя как начинал! А, вообще-то, суть заключается именно в конце, а не в начале пути, — задумался я. — Да, пришлось этому живчику сходить в жопу, куда он посылал тех, у кого не было миллиарда.

— И я о том. Дорогой, я в принципе согласна с идеей приобрести остров, но давай всё-таки закончим ужин, ты выспишься, а потом мы вдвоём осмыслим всё заново и вдумчиво.

— Давай.

— Ну и славно…