Светлова взяла эти данные в паспортном столе. В общем, не за дорого… По обычному, существующему у паспортисток тарифу.
Увы! Внимательное изучение списка жильцов мало что прояснило.
Надо же такое! Иногда кажется, что московские дома вообще населены одними пенсионерами… А тут: не подъезд, а почти олимпийская сборная! Сплошь и рядом все жильцы — или молодые, или среднего возраста… Несколько раз попадались, впрочем, экземпляры постарше. Но это были старушки, а не старики.
Однако Светлова не собиралась на этом успокаиваться. Слишком многое, увы, не давало ей покоя… И она начала свой обход. Надо сказать, что продолжался он недолго. И закончился, едва начавшись.
…На этом этаже Анна позвонила сразу во все четыре квартиры. И терпеливо принялась ждать.
Три квартиры ответили Светловой молчанием.
Четвертая — тоже.
Она уже собиралась уходить, когда услышала этот звук…
Из-за двери, откуда-то из глубины квартиры, ясно приближались шаги. Шаркающие, волочащие по полу спадающие тапочки, стариковские шаги…
Ее явно изучали — томительно долго! — в «глазок».
— РЭУ. Открывайте! — строго приказала Светлова.
И — о, чудо! — дверь все-таки отворилась.
На пороге квартиры стоял старик. Совершенно древний. Из тех, что «песок сыплется»…
— Имя, отчество, фамилия? — не давая одуванчику опомниться, строго спросила Светлова.
— Камкаев Иван Петрович.
— Вы что же, тут не прописаны? — еще строже поинтересовалась Аня.
— Да нет. Я это… К внучке приехал из деревни, погостить, — прошамкал виновато Иван Петрович.
— Давно?
— Да уж с полгодика.
— Плохо, — строго заметила Светлова, — это очень плохо. Закон нарушаете. А вы хоть знаете, что за это штраф полагается огромный?
— Да что вы! — испугался Петрович. — А сколько?
— Много, — задумчиво и обтекаемо ответила Светлова. — Да не хочется ведь с вами так поступать… И так ведь, наверное, не густо в кармане?
— Ой, не густо! — согласился Петрович.
— Подрабатываете, наверное?
— Подрабатываю… по мере сил.
— Поручения какие-нибудь, верно, выполняете?
— Поручения? — Иван Петрович безо всякого удивления поглядел на Аню. — Есть такое дело.
— Да?
— Да. Иногда попросят меня кое-какие поручения исполнить. Бывает.
— А вы?
— Ну, так я и исполняю. Не отказываюсь. За подарочек или за денежку. Что ж худого? Я ведь не ворую.
— А что же вы делаете?
— Ну, передать что-нибудь попросят…
— Письмо, например?
— Точно… Письмо.
— А еще?
— Ну, разыграть кого-нибудь попросят. Вот тут позвонить одному человеку попросили — узнать, как идет расследование. Повозмущаться надо было… Этак, знаете, по-пенсионерски… Мол, опять громкое дело раскрыть не можете?! Ну что ж… мне нетрудно. Я ведь в юности вообще артистом мечтал стать… Способности, знаете…
— А фамилия этого «одного человека», которому звонили, случайно не Феоктистов?
— Точно! Феоктистов, — согласился, подумав, Петрович.
— Ну, а еще какие поручения были?
— А еще говорит: Петрович, выйди на лестницу где-нибудь в час дня, погляди из окна во двор. Не приехала ли машина бутылки принимать?.. Ну, я сделаю, конечно. Выгляну — и быстренько обратно. Сериал ведь в это время идет. Так я в рекламную паузу укладываюсь, чтобы ничего не пропустить. Потом позвоню, проинформирую: мол, не приехала еще машина…
— Укладываетесь, значит, в рекламную паузу?
— А то… Шмыг-шмыг, туда и обратно, даже дверь не закрываю. Гляну в окно — и домой обратно. К телевизору.
— Шмыг-шмыг, значит? Только что были — и уже нету?
«Лестничный призрак» смущенно поправил сбившиеся набок тапочки.
— А что — нельзя?
— Нет, почему же… пожалуйста. — Светлова вздохнула. — Не возбраняется… И кто же, разрешите полюбопытствовать, вам такие поручения дает?
— Э-э, нет… — понятливо блеснул глазками старик. — Никак не могу! Вот это мне строго-настрого говорить запретили.
И Петрович хрустнул от волнения пальцами.
— Остеохондроз! Отложение солей… — пояснил он, заметив, что Светлова чуть вздрогнула.
— Понятно.
«Петрович… Худой, костлявый, согнувшийся крюком, седые волосы растрепаны… Как высохшая от времени мумия. Не старик, а сущее привидение», — думала Светлова, глядя на пенсионера Камкаева. Именно такое и примерещилось ей тогда на лестнице. На этой самой лестнице и примерещилось… Ведь квартира Глинищевых этажом ниже. А в общем-то, если отрешиться от мистики: древние старики похожи на призраков уже при жизни… И похожи друг на друга. Как этот вот Петрович… И Борис Эдуардович Ропп.
Никогда еще прежде Светловой не приходилось общаться так много со старичками и старушками… Рина Васильевна, Ропп, Витенгоф, теперь вот — «шмыг-шмыг — Петрович»…
А был еще тот… Ну, тот, что появляется, согласно преданию, в углу спальни в канун рокового часа и колышется там в белесом мареве… Строго говоря, его, конечно, не было. Только казалось, что он есть.
— А какой сериал вы смотрите, Иван Петрович? — поинтересовалась напоследок Светлова.
— Да «Тропиканку»… чтоб ей! Ну не оторвешься… такой зажигательный.
В тот раз, когда примерещился старик, подумала Светлова, она уезжала от Глинищевых во втором часу дня…
Стало быть, «Тропиканка»…
Дома Светлова заглянула в программу. Эта самая зажигательная «Тропиканка» начиналась в час.
«Мне пора укладывать ребенка спать», — помнится, сказала ей тогда Алена и выпроводила за дверь.
* * *
«Во-первых, им надо с кем-то оставлять ребенка… — рассуждала сама с собой Светлова. — Кто-то остается с дочкой… А кто-то…»
Что, если это он?
По Аниной просьбе, Дубовиков, используя «свои возможности», навел справки в учреждении, где работал Глинищев.
Там, в этом учреждении, к счастью, все оказалось чин чином — вахта, проходная…
— Алексей Глинищев? Да уж у нас все отмечено! Это кругом бардак, а у нас порядок — как был, так и остался, — объяснили капитану на вахте. — Хоть к зубному тебе, хоть к гинекологу, а покидаешь рабочее место — сделай запись, отметься.
— И?..
— А вот, пожалуйста! Пятого, восемнадцатого, опять пятого… Отпрашивался по семейным обстоятельствам.
Пятого, восемнадцатого, опять пятого…
Светлова рассыпалась в комплиментах, благодаря капитана Дубовикова за «проделанную работу».
Оставалось сопоставить эти числа.
Что ж…
Выходило, что в один из этих дней «старик» и совершил нападение на Генриетту.
Теперь многое становилось ясным… Однако отчего-то эта ясность не прибавляла Светловой и Генриетте оптимизма.
Ибо чем ясней становилась картина преступления, тем очевиднее было, в каком тупике оказался подозреваемый Ладушкин. Даже если они, Аня и рыжая, точно узнают, кто, когда и как, — это будет, увы, знание, не имеющее практического применения… Для личного пользования, так сказать, а вовсе не для свершения правосудия. Ибо все было проделано преступником настолько чисто, что доказательств, которые заставили бы милицию переключиться с Ладушкина на настоящего преступника или уж тем более — заставили виновного прийти с повинной, найти им, увы, оказалось, не по силам.
* * *
— Что это? — Аня удивленно открыла книгу, которую протянула ей Генриетта. Новенькую, явно только что из типографии.
— Что?! — довольно усмехнулась рыжая. — Это, Аня, книга Софьи Кирилловны Витенгоф, царствие ей небесное… Мемуары. Воспоминания. «Записки старой эмигрантки». А ты посмотри, какой тираж… Ты видишь, сколько тысяч экземпляров?
— Вижу! — Светлова ошеломленно заглянула в книгу.
— То-то… знай наших! Скоро вся страна будет в курсе… Во всяком случае, ее лучшая часть. Ведь слово «аристократия», как я выяснила во время просмотра телеигры «О, счастливчик!», означает «власть лучших». Вот пусть эти «лучшие» и узнают, что к чему… У кого и какая родословная…
— Генриетта, но ка-ак?! Как это удалось издать?
— Представь, удалось…
— И так быстро?!
— А я позвонила ему и сказала, что снова возьму в заложники.
— Кому, Генриетта?
— А менеджеру среднего звена Мартемьянову.
— Сумасшедшая! А он?
— А он сказал, что, конечно, любит аттракционы, но у него совершенно нет времени.
— Бедный человек…
— Хотела бы я быть такой же бедной…
— И что же дальше?
— Ну, он, естественно, спросил, чего я хочу.
— И вправду — естественный вопрос… — согласилась Светлова. — Ну а ты?
— А я сказала, что нам очень нужно издать книгу одной старушки.
— А он?
— А он сказал: «Чтоб вас всех — вместе с вашими старушками!»
— И?
— А я сказала: «Хорошо, пусть, но потом! А сейчас мне надо выручать мужа. И для этого — смотри вышесказанное: нужно издать книгу одной старушки…»
Генриетта, вдруг задумавшись, замолчала.
— А что дальше-то? — Светлова умирала от любопытства.
— Знаешь, Анечка. По-моему, он очень неплохой человек… этот менеджер среднего звена… — наконец прервав паузу, заметила рыжекудрая супруга Гоши Ладушкина. — Ведь, если честно, он мог запросто послать меня куда подальше…
— Геня, а как же Ладушкин?! — осторожно заметила Аня, смущенная ее задумчивостью.
— Да-да… конечно. Ты права… — отмахнулась от каких-то затуманивших мечтательной дымкой ее взор мыслей Генриетта.
— Ну, а дальше-то что? — не давала ей передышки Светлова.
— А дальше он сказал, что в Индонезии сейчас волна — как раз для правосторонних серферов… И находиться у меня в заложниках ему совершенно некогда. Стало быть, придется ему, как ни крути, «эту старушку издать».
— А при чем тут серферы?
— При том! Серферы, это те, Аня, кто серфингом занимается. Им, видишь ли, непременно нужна океанская волна. И они, эти серферы, бывают правосторонние и левосторонние. И волна им нужна разная…
— Как левши и правши, что ли?
— Не совсем. Но мысль немного ухватываешь…
— А при чем тут…
— Так вот, в Индонезии, куда он собрался в отпуск, сейчас волна как раз для правосторонних серферов.
— Ну…
— А он как раз правосторонний! И у него отпуск, понимаешь?!
— И что?
— А в следующий раз для правосторонних волна будет уже только в марте… И вообще получается, что ему прямая дорога в «лист лузеров».
— Я ничего не понимаю. Просто голова кругом идет. А это-то что такое? «Лист лузеров»?
— Ну, «лузеры» — это серферы, которым хронически не везет: куда бы и когда бы они не приехали, сразу нет ветра и волны. Даже если по прогнозу погоды железно обещано, что все это будет! Неудачники они, короче, понимаешь?
— Немного…
— Ну, а «лист лузеров» — это их список, список этих неудачников… Их компания в Интернете! И вот Мартемьянов боится, что туда попадет, в список этих неудачников!
— Геня, я не понимаю, какое это все имеет отношение…
— Как же не понимаешь?! — с жаром набросилась на нее Генриетта. — Все серферы — фанатики! И Мартемьянов — тоже. Если я возьму его в заложники, он будет тут сидеть у меня в подвале, а в Индонезии в этот время — волна?! Потом я его отпущу, а волны уже нет?! Человеку и так не везет: куда ни приедет со своей «доской» — всюду штиль!
— Не надо так горячиться, Геня, — осторожно попробовала успокоить ее Светлова, — все-таки не забывай, это именно ты собиралась брать его в заложники и сажать в подвал, а не я… Но в общем… Я, кажется, начинаю понимать…
— Ну, наконец-то!
— И что же? Как же вы вышли из этого сложного положения? — поинтересовалась Светлова, глубоко вздохнув. Мир был полон причуд, о которых она и не подозревала…
— Ну, он велел своему помощнику срочно заняться подготовкой рукописи к изданию, заключить договор с типографией и все такое…
— И?
— А сам в Индонезию уехал, — вздохнула Генриетта.
— Понятно! — Аня уверенно перелистала книгу — на страницах мемуаров Софьи Кирилловна она ориентировалась уже неплохо — и толстым красным фломастером, ярко заалевшим на странице, обвела то место, где Витенгоф вспоминала о смерти морского офицера и потомственного дворянина Алексея Глинищева…
Потом Аня набрала хорошо известный ей номер телефона…
В трубке раздался мужской голос.
— Алексей?… Да, это я, Генриетта… — промурлыкала как можно беззаботнее Светлова. — Рада вас слышать! А Алена?.. Гуляет с ребенком? Понятно… Я? Спасибо, ничего… Приехать к вам гости? Да, в общем, с удовольствием… Спасибо за приглашение… Да что вы говорите?! Вы купили щенка? Какая прелесть! Очень хочу посмотреть, очень… Фоксик? Маленький хорошенький фокстерьер? Ну, какая прелесть! Алена тоже меня приглашает?.. Спасибо, спасибо… Ну, конечно, пойдем все вместе гулять… Здорово! Конечно, приеду. Можете не сомневаться… Прямо сегодня? Право, не знаю… Может быть, лучше завтра?.. Погода хорошая, это верно… Вы правы… Ну, хорошо, давайте сегодня… Сегодня вечерком? Отлично… Спасибо… Знаете, а давайте, я не буду подниматься наверх к вам в квартиру. Встретимся прямо у вашего подъезда? Ровно в семь, хорошо? Чтобы сразу на прогулку. Мне так, надо признаться, не хватает прогулок на свежем воздухе. Вы словно угадали мое желание… Ну надо же: маленький хорошенький фоксик, какая прелесть… Ну и отлично… Ждите… Поезжай, рыжая… — Аня положили трубку и повернулась к настоящей Генриетте. — Это будет твой выход. Спасай своего Ладушкина.
Аня протянула ей книгу, в которой красным фломастером были уже обведены соответствующие абзацы. — Ознакомишь!
— Сегодня вечерком?
— Да, обрати внимание, «вечерком»! Не иначе мне собираются предложить — при плохой-то видимости, на ночь глядя! — прогуляться на безлюдные местные болота… По маршруту несчастного Роппа! Знаешь, этакая экзотика — побродить чуток впотьмах по Гримпенской трясине. Подышать там свежим воздухом. Я уступаю это сомнительное удовольствие тебе, дорогая Генриетта.
— Значит, они ждут?
— Да, они ждут. И Генриетта приедет к ним.
— Они, наверное, здорово удивятся моему преображению?
— Ты и правда, Тенечка, будешь не очень похожа на самое себя… Ну что ж… все мы меняемся!
— Конечно, о том, что я приеду с подарком, — Генриетта кивнула на книгу мемуаров, — они и не подозревают?
— Это будет сюрприз, — согласилась с рыжей Анна. — Ну, давай… Валяй! Поезжай к ним, Генриетта. Доводи свое дело до конца. Я бы, конечно, поехала с тобой, но. Но мне пора принимать витамины и делать гимнастику.
— «Сорок пятый» мне с собой брать? — деловито осведомилась Ладушкина.
— Не стоит, Генечка. Я понимаю, что ты уже привыкла и без «пушки сорок пятого калибра» ни шагу. Но не стоит. Я вообще думаю, что пистолет тебе больше не понадобится. Так что… припрячь его на черный день, а то загребут ненароком за незаконное ношение.
— Думаешь, они на все согласятся?
— Думаю, что согласятся. Не забывай, у них дочь. Дочь, ради которой и совершены эти преступления.
— Аня… Ты думаешь, это… он? Или она?
— А ты не торопись. Подождем. Ровно в семь вечера ты это узнаешь. Кто останется с ребенком, тот и ни при чем. А кто пойдет выгуливать щенка…
— Кто выйдет на встречу со мной то есть, ты хочешь сказать? Тот и…
— Именно это я и хочу сказать.
— А может, они — оба? Может, это сговор?
— Может, и так… Не знаю точно. Но сдается мне, что один из них тут все-таки ни при чем.
— Кто?
— Пождем. Еще не вечер.
* * *
Аня не стала предупреждать рыжую, что будет рядом. Светлова сидела в машине напротив этого дома.
Без пяти минут семь…
Вот Генриетта подошла к подъезду. Никого еще нет.
Генриетта нервно вертит головой, оглядывается, топчется, переминается от холода на месте.
Светлова затаила дыхание, сама себя убеждая не нервничать.
Наконец дверь подъезда отворилась… На заснеженный асфальт, весело заливаясь юным писклявым лаем, выскочил маленький фоксик.
На редкость, надо сказать, обаятельный!
А следом…
Накануне ночью она проснулась от кошмарного видения…
На сей раз старик стоял в воротах какого-то странного каменного дома, из многочисленных окон которого выглядывали женские лица, и манил ее костлявым пальцем:
— Иди-иди… Теперь близко!
— Что — близко? — спросила она.
— Расплата близко, — ответил он и щелкнул пальцами.
— Это тюрьма? — спросила она про странный каменный дом.
— Иди-иди… — он опять поманил ее. — Правда — близко!
С ужасным криком она проснулась.
Теперь он явился и ей!
То, чем она пугала других, случилось наяву с ней самой.
В ужасе она сидела на постели рядом со спящим и ничего не подозревающим мужем…
Но тут она услышала сонное дыхание своей девочки, своей «истинной Глинищевой», и успокоилась.
Что ж… Она должна будет сделать и это. Совершить еще одно преступление. Назад дороги нет… Ради детей мать обязана сделать все.
* * *
В своих признательных показаниях Алена Глинищева написала, что задумала и осуществила свои преступные деяния в одиночку и что ее супруг, Алексей Глинищев, не был посвящен в ее планы.
Она призналась, что совершила отравление депутата в состоянии аффекта, из-за того что Хованский, состоявший с ней в тайной любовной связи, ее бросил. А в качестве доказательства своей вины она назвала то самое неизвестное отравляющее вещество, которое стало причиной смерти Хованского.
Версия «на почве ревности», не имеющая, правда, никакого отношения к реальности, тем не менее получилась убедительной. Для правоохранительных органов.
Суд учел, что у Алены маленький ребенок, что она находилась в состоянии аффекта и действовала под влиянием «оскорбленного чувства и несчастной любви».
Книга Витенгоф вышла в свет. В ней только не было главы, где вспоминалось о детской любви Сонечки Витенгоф к офицеру Алексею Глинищеву и его смерти в севастопольском госпитале, его сожалениях о том, что у него не осталось наследников и что родовая линия Глинищевых на сем прерывается…
Сию главу Генриетта из книги решительно изъяла. Это была ее сделка с Аленой.
Алена призналась в убийстве Хованского, снимая таким образом обвинения с Ладушкина, а в обмен Аленина дочь должна была остаться Глинищевой. Истинной Глинищевой. Потомком рода Глинищевых, записанных в «Бархатную книгу» и ведущих свое начало от литовского князя Гедиминаса, умершего в одна тысяча триста сорок первом году и оставившего потомков — Витовта, Монвила, Наримонта, Кейстута, Явнута, Ольгерда, Кориата и Любарта…
А уж от них пошло-поехало… До наших дней.