«Куда же все-таки провалился этот Ропп?» — размышляла Светлова, трясясь в метро. С некоторых пор она не садилась за руль, полагая, что автомобильные путешествия по безумной «пробочной» Москве — развлечение не для слабонервных и, уж конечно, не для беременных.

Сколько ни названивала она в квартиру на Якиманке, Роппа застать ей так и не удалось.

Впрочем, и с другим посетителем Хованского Светловой повезло не больше…

Так, например, некто Родион Уфимцев, бизнесмен-предприниматель и просто приятный — по отзыву Лики! — во всех отношениях молодой человек, к телефону тоже упорно не подходил.

Это был еще один человек «из оставшихся», отделенных от остальных посетителей депутата символической красной чертой — звонком Сошальского. Звонком, доказывающим, что в пять часов вечера депутат был еще жив. Эти трое ушли после пяти.

В общем, приятный во всех отношениях молодой человек Родион Уфимцев находился на сей момент непонятно где… Его квартирка в Волковом переулке пустовала. Более того, мобильник бесстрастно констатировал, что абонент временно недоступен. Это «временное» продолжалось уже не первые сутки, грозя превратиться в постоянное.

Короче, ни Бориса Эдуардовича Роппа, ни Родиона Уфимцева Светловой обнаружить не удалось.

Единственным человеком, подошедшим к телефону, оказалась молодая женщина Алена Глинищева — молодая, судя по голосу в телефонной трубке и изображению на пленке. Из трубки к тому же доносился плач маленького ребенка. Возможно, этим и объяснялось то, что именно она и оказалась на месте.

Надо сказать, что это были самые неожиданные среди «подозреваемых» посетителей Хованского люди… Именно «люди» — целое семейство: папа, мама и ноющий от скуки ребенок… Именно эта молодая женщина на пленке была с котомкой-рюкзаком на груди, из которой торчал белокурый младенческий затылочек и свешивались крошечные ножки.

С некоторым удивлением, но Алена все же согласилась встретиться со Светловой.

— Только приезжайте вы к нам, — поставила Глинищева условие. — Я, увы, не выездная… Дите малое на руках.

И Светлова поехала к ней в Тушино…

«Алена Глинищева и ее муж? — думала Светлова по дороге в это самое Тушино. — Она тоже была там в тот вечер… Правда, ушла из квартиры Хованского прежде Роппа…

Она?! Но зачем? Может быть, она была любовницей Хованского? Вот уж не подумаешь… — Светлова припомнила изображение на пленке — никакой косметики, вообще никаких намеков на женские ухищрения… Ни каблуков, ни помады… Если верно утверждение, что женщина расцветает после родов… то… То Глинищева явно не цветет. Учительская прическа…

Тогда за что они могли Хованского отравить?

Билетов на осенний бал в дворянском собрании не досталось?

Но ведь они там были у Хованского, в тот вечер…

«А может быть, все-таки что-то у нее было с Хованскими… И, скажем, эта Глинищева очень ревнива… — вяло думала Светлова. — Или этот Глинищев очень ревнив…»

Ане пора было принимать витамины.

Светловой открыл муж Алены. «Этот Глинищев»…

Глинищев был в плаще.

— Проходите… Алена на кухне, кормит ребенка… Извините, я тороплюсь. А вы проходите. — Он торопливо взглянул на часы и посторонился в узком коридорчике, пропуская Светлову в комнату.

Светлова переступила порог крошечной стандартной квартиры, напоенный типичными запахами тесного жилья, где варят, парят, стирают, сушат, нянчат, пьют, едят — и все это на восемнадцати квадратных метрах… Осторожно переступая через игрушки, тапочки, ботинки, протискиваясь между детской коляской и корзинкой с бельем, прошла в комнату… где было, впрочем, не просторнее.

Глинищев освободил для Светловой кресло, перекинув наваленные на нем детские вещи и книги на стол, и, торопливо попрощавшись, удалился.

Хлопнула, закрываясь за ним, дверь.

Когда-то Светлова знала человека, который говорил, что по голосу в трубке, по его интонациям может узнать о человека почти все — определить возраст человека, образование и так далее…

Светлова слушала женский голос, доносившийся из кухни, и пыталась определить хоть что-нибудь.

— А теперь ложечку за папу… Вот какие мы молодцы! Еще ложечку — и скоро мы увидим, что там нарисовано на дне тарелочки.

— Мишка! Мишка там нарисован! — объяснил осведомленный ребенок.

— Посмотрим-посмотрим… А вдруг не мишка?

«Вот именно, — зевнув, подумала Светлова. — Да, жизнь непредсказуема… Ребенок просто не в курсе. Что там в самом деле на дне тарелочки? Вот так гребешь усердно ложкой манную кашку, уверенный, что там мишка, добираешься до дна, а там… ужас всякий», — зевая, думала Светлова, имея в виду всю эту дурацкую и печальную историю, приключившуюся с Ладушкиным, и вообще — жизнь.

Она опять с трудом подавила зевоту, с сожалением констатируя, что ее нынешнее «состояние организма» делает ее вялой и сонливой. И в этом расслабленно-ленивом состоянии самое важное для нее — не сплоховать и ненароком не выдать Глинищевой или тем, с кем ей еще предстоит общаться, то, что ей известно об их пребывании в квартире Хованского.

Никто не должен догадаться о том, что существует пленка.

Тем более что милиция, как выяснила Светлова, увлеченная Ладушкиным, даже не расспрашивала ни консьержку, ни секьюрити о том, кто был в тот вечер у Хованского.

Анина же легенда для Глинищевой такова: она — жена Ладушкина, беременная, несчастная и все такое… «Вы, как женщина, должны меня понять». Муж под подозрением, поэтому, мол, она хочет выяснить у тех, кто знал Хованского, что-то, что могло бы реабилитировать ее мужа. «Иначе его засадят. Милиция у нас сами знаете какая… равнодушная, халатная». И все такое в том же духе. Должна Глинищева поверить… Частные расследования теперь в моде, на милицию надежды давно нет, и население уже восприняло фразу «спасение утопающих дело рук самих утопающих» как руководство к действию.

На всякий случай и представиться Светлова решила Генриеттой… Уж входить в роль — так входить.

— А про Глинищевых расскажи! — услышала Аня детский голос.

— Доешь — расскажу!

— Доем, — пообещал ребенок.

С девочкой, очевидно, много занимались. Она хорошо говорила, очень внятно, не сюсюкая и по взрослому строя фразы. Впрочем, в Москве такие дети в определенном слое населения — не редкость.

Светлова зевнула…

Прямо над ее головой на стене в застекленной рамочке висела фотография… Скорее всего копия с очень старого фотоснимка.

Аня встала и подошла поближе.

Это был просто дом. Старинный дом с колоннами и треугольным классическим фронтоном — большую его часть заслоняли деревья.

Наконец они доели эту кашку…

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — вздохнула Алена, выслушав сумбурную просьбу Светловой… Точнее, тот бурный словесный поток, который выплеснула и обрушила на нее якобы взволнованная лже-Генриетта Ладушкина.

— Ой! — огорченно всплеснула руками Светлова.

— Боюсь, что ничем… — повторила Алена. — Дело в том, что наши с Федором Федоровичем Хованским контакты были очень поверхностными. В общем, ничего особенно для вас интересного. Обычные текущие дела. Мы, видите ли, развили бурную деятельность в нашем Дворянском союзе… Я, представьте, отвечаю за детские балы. И у меня возникают некоторые идеи. Например, дети ведут себя очень скованно. Они не привыкли к бальной одежде, к такой обстановке… И я все время пыталась убедить Федора Федоровича, что необходимо… Впрочем, ну что я буду вам все это рассказывать? Вам ведь вряд ли это чем-то может помочь, не так ли?

— Что же мне делать? — пригорюнилась Светлова.

— Право, не знаю.

— А вот еще… — встрепенулась Светлова. — Федор Федорович часто виделся с господином Роппом. Так я этому Роппу все время звоню и, представьте, ну никак не могу застать… Как вы думаете, может, он что-то знает?

— Ропп? Да… Я, кажется, его видела у Хованского. Не запомнить трудно. Старикашка так трещит суставами, как будто игральные кости в стакане перемешивают… Страх какой древний! И вид, надо сказать, довольно зловещий… Конечно, на фоне этого ужасного происшествия с Федором Федоровичем теперь может померещиться все, что угодно. Хотя… Как знать, как знать! Недаром говорится: «Это сборище костей есть вместилище страстей».

— Вы что же, его подозреваете? — без обиняков, в лоб спросила Аня.

— Да нет, ну что вы! — замахала руками Алена. — С чего бы вдруг? Да и мое ли это дело… Конечно, я переживаю смерть Федора Федоровича… Но, поверьте, все же это ужасное происшествие не слишком затронуло мою жизнь. У меня своих забот хватает. — Алена кивнула на ребенка. — Носочки, колготки, порошок «Тайд»… Жизнь домохозяйки — это, как бы вам объяснить… сплошной конвейер.

— Да-да, я понимаю…

— Хотите чаю? — без особого гостеприимства в голосе поинтересовалась Алена. Было понятно, что это просто формальная вежливость и хозяйка надеется на такой же вежливый отказ.

— Не откажусь, — нагло согласилась Светлова.

— Пойдемте на кухню… — с явным трудом подавив вздох, пригласила Глинищева.

Алена заваривала чай, а Светлова в стиле лже-Генриетты Ладушкиной нервно причитала:

— Уж я и домой к нему заходила, к этому Роппу… И звоню по нескольку раз на день! Как сквозь землю провалился. Ну что за старик? В такие-то годы люди ведь больше дома должны сидеть, правда? Ума не приложу, что за шустрый такой дед!

— Шустрый? — Алена заварила чай.

— Ну, не знаю… Я ведь его не видела никогда.

— Знаете, этот Ропп… Когда я увидела его у Хованского… — Алена замолчала.

— Да?

— Знаете, на кого он более всего похож?

— На кого же?

— Вы «Штосса» Лермонтова помните?

— «Штосса»?

— Ну да. Есть у Михаила Юрьевича такая повесть…

— Ах, ну да, да, конечно! Припоминаю… Правда, если честно, какие-то очень смутные остались у меня воспоминания о классиках после школьного изучения… — призналась Аня.

— Так вот… — Алена смотрела куда-то мимо Светловой. — Если вам хочется представить этого старика… Один к одному: описание «титюлярного советника» Штосса у Михаила Юрьевича Лермонтова. Я, собственно, честно-то говоря, потому его и запомнила.

Чай у Алены был жидковат… Невкусный и дешевый. Светлова отпила лишь чуть-чуть — из вежливости.

— Может, вы кофе хотите? — Алена взглянула несколько обиженно на оставшуюся почти полной чашку. — Так извините… Я уже давно его не покупаю. Дорого. У нас, знаете, бюджет до копейки рассчитан. Живем на одну Алешину зарплату. Так сказать, дворянский род в упадке.

Она встала из-за стола.

Аленина дочка уже начинала хныкать и переворачивать чашки на столе.

— А что это, если не секрет? — полюбопытствовала Светлова, подойдя к фотографии в рамочке, когда, попив чаю, они вернулись в комнату и совершенно явно повис в воздухе вопрос: «Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?»

— Не секрет, не секрет! — замахал пухлыми ладошками ребенок. — Это наше Спасово!

— Ваше?

— Наше!

Алена кивнула, чуть улыбнувшись.

— Ну, в общем, дочка — по большому счету — права. Это дом в имении, которое когда-то принадлежало предкам моего мужа.

— Красивый!

— О да…

Алена мечтательно загляделась на снимок.

— Больше, чем красивый… Родной! Кажется, это в «Мэри Поппинс» описана волшебная возможность оказываться внутри картины? — вдруг спросила она Аню. — Вы не помните?

— Нет, не помню…

— Так вот, иногда мне кажется, что я могу легко перешагнуть эту рамочку, подняться по этим ступеням — и войти в дом!

— Да что вы?! — восхищенно ахнула Светлова.

— Приглядитесь… Дверь гостиной распахнута в сад… Вы чувствуете запах сирени и роз? Это удивительная смесь! Я так и вижу, как этот снимок оживает… Вот молодая женщина с кружевами на прелестной головке спускается по ступеням в сад. Она срезает садовыми ножницами длинные стебли роз, а маленькая девочка протягивает для них корзину… Большой дом с колоннами… всегда много гостей — родственники, друзья… Ах, эти удивительные, эти славные картины ушедшего века!.. В парке под окнами столовой варят вишневое варенье в больших медных тазах, беззаботная молодежь возвращается с тенниса… Кто-то у рояля подбирает мелодию… Все счастливы, влюблены, веселы… На ужин собираются все вместе. Ведь время обедов и ужинов строго установлено, а вот для легких завтраков и чаев каждый свободен в выборе времени… Причем большой стол в столовой накрыт для завтрака с самого раннего утра. И дворецкий знает вкусы каждого… Кому чай, кому кофе со сливками, молоко, горячий шоколад… Хлебцы сдобные, булочки, ватрушки, мед, варенье, ветчина, сосиски, колбасы, маринады…

Светлова заинтересованно, с проснувшимся вдруг аппетитом уткнулась носом в фотографию.

— А иногда мне кажется, — мечтательно продолжала Глинищева, — что я даже слышу быстрый топот детских ног вдоль длинной террасы, опоясывающей дом, — быстрый-быстрый! Маленькая девочка бежит, оглядываясь на распахнутые застекленные окна, за которыми мелькают кроны деревьев, а по их верхушкам, перепрыгивая, мчится наперегонки с девочкой рыжая белка.

— Эта девочка я? — спросил ребенок.

— Нет, дорогая… Увы! У нас с тобой другая жизнь. Хотя ты вполне могла быть этой девочкой… Знаете, милая Генриетта, что такое потерянный рай? Это Спасово, имение Глинищевых! Увы, оно осталось только в семейных рассказах и преданиях, больше похожих на сказку, сказку о потерянном времени… И о потерянном имуществе! Хотя сам этот дом, надо сказать, сохранился до сих пор. Там сейчас Дом культуры или сельсовет… что-то в этом роде… Я вас провожу? — Алена резко, словно очнувшись от мечтаний, повернулась к Светловой.

— Что же мне делать с этим Роппом? — опять застенала Аня, она же лже-Генриетта Ладушкина, уже надев в тесном коридорчике пальто и стоя почти на выходе. — Как же мне его разыскать?

— Понятия не имею, — вздохнула Алена.

— Может, как-то через ваш Дворянский союз? Отчего-то у меня ощущение, что именно Ропп смог бы помочь! Что-то на уровне интуиции… Ну, не знаю, в общем… Или бросить все это?

Алена, не дослушав ее, вдруг встревоженно взглянула на часы:

— Извините, мне нужно сделать один звонок.

Глинищева торопливо набрала номер на диске старенького телефонного аппарата, висящего на стене в коридоре:

— Такси можно заказать?.. Нет, не мне. Записывайте адрес и телефон: улица Декабристов, двенадцать, квартира двадцать три… Это старая женщина, моя родственница… Почему сама не может заказать? Потому что она сама ничего не может! Все за нее делаю я. Вы записали?.. Ужасное создание! — вздохнула Алена непонятно о ком, положив наконец трубку. — Ну ничего сама не хочет делать! Наш крест…

И, попрощавшись, она захлопнула за Светловой дверь.

В общем, можно было подвести неутешительный итог этого рандеву… После знакомства с Аленой Глинищевой Светлова, ровно так же, как и до него, могла только догадываться о мотивах ее возможной причастности к убийству Хованского. Но скорее всего их попросту и не было, этих мотивов. Какие уж тут убийства… Пописать некогда: сидит дома с ребенком, нянчит, стирает, готовит.

Дома Аня еще раз позвонила по всем телефонам бизнесмена Родиона Уфимцева. Потом еще раз — в коммунальную квартиру на Якиманке.

Соседка Роппа ответила, что старик так и не появлялся. Голос у нее был странный. «Может, заехать к ней? — вдруг подумала Анна. — Ненадолго… На всякий случай… Хотя какой смысл?»

Ропп, кажется, тоже исчез прочно.