«Вот чего не имеет право делать бывший возлюбленный — неверный возлюбленный! — так это появляться, пусть и много лет спустя, с такой сияющей, довольной улыбкой…» — Маша Крамарова, она же Марион Крам, хмуро рассматривала фотографию в газете.
То есть нет, конечно. Она нисколько не мстительна. Конечно, пусть неверный возлюбленный живет себе и дальше. Но выглядеть он обязан при этом значительно скромнее! Глаза должны быть опущены долу; грустное, желательно даже несчастное лицо. То есть чтобы было ясно: он прожил жизнь без нее, без Маши, и эта жизнь не удалась!
Бросил — да. И пусть! Предал, уехал, оставил. Со всем этим можно со временем свыкнуться и даже простить. Но узнать, что он нисколько об этом не пожалел ? И без нее неплохо прожил жизнь ? Ив общем-то, получается, оказался прав, что бросил, предал и уехал?
Узнать обо всем этом было, разумеется, выше всяких сил даже самой ангельски терпеливой и доброй женщине. А Маша Крамарова никогда к таким себя не относила.
Она не видела его много лет. Иногда ей казалось, что даже и не вспоминала.
Разумеется, это было не так.
Ибо все это время, все эти годы она тайно надеялась, что он пожалел о том, что сделал.
Она, Маша Крамарова, теперь Марион Крам — полноправная жительница Европы с обеспеченным будущим! А он? Кто он?! Затерянный где-то на просторах несчастной России, голодной и разворованной.
Ну, стоит ли говорить о том, что они поменялись местами? Иона в итоге одержала верх?
Иногда Маша даже это представляла: вот она едет в Россию раздавать гуманитарную помощь…
И вдруг в очереди протянувших за сгущенкой рук узнает его!
И!..
"Вот вам, Игорь Тегишев, тушенка, вот вам сгущенка! На черный день… Он ведь наступил, не правда ли? А не хотите ли взглянуть, как я живу в Амстердаме? Какой изысканный дом.., и как сама я замечательно сохранилась?..
Знаете, внешность женщины после сорока целиком зависит от степени ее обеспеченности. Тут у вас, в России, все тяготы жизни отпечатываются на лицах… И выражение его, и страдальческие глаза у женщины бывают такими, когда молодость проходит, будто она тащит невидимый миру тяжелый мешок или у нее все время что-то болит.
Не то что у нас, в Европе! До конца жизни порхаем с ясными моложавыми личиками…"
Такими вот тайными сладкими грезами Марион утешала себя на склоне лет.
Дело в том, что у Маши Крамаровой было не самое счастливое детство, а честно говоря, попросту несчастное.
И это постоянное ощущение собственной несчастности, как будто в глазах все время стоят слезы, и достаточно любого пустяка, чтобы они пролились, оставалось у нее потом довольно долго уже и в сознательной жизни.
Маша выросла в интернате.
И часто, уже будучи взрослой, будто и не было никакой дистанции в десятки лет, она ясно, до мелочей вспоминала себя в детстве, вспоминала день, когда ее ребенком привезли в интернат.
И тот ужас, когда у нее забрали домашнюю одежду и выдали такой же, как у всех, зеленый лыжный костюм.
Потом ужас постепенно проходил, ребенок привыкал, веселел, а повзрослев, начинал даже ценить какие-то положительные стороны интернатской цивилизации.
Скажем, привычку к чистоте. «Уборка — это когда вычищаются все углы и уголочки до единого!» — говорила Машина воспитательница. И золотое это правило осталось с Машей на всю жизнь.
За это она благодарна, конечно, интернату, а не семье. Не говоря уже о том, что дома, например, у нее не было отдельной постели — все дети спали вместе.
К тому же Маше повезло: интернат, в который она попала, был особым местом. Сюда даже присылали иногда детей из других подобных заведений, как бы на «лечение», потому что с ними чего только не делали в других похожих учреждениях и ничего поделать не могли. И эти дети удивлялись: интернат — и никому не делают темную, не бьют, и по ночам парни не забираются в девичьи спальни! Этих детей присылали не на перевоспитание, потому что их уж и воспитывали и перевоспитывали, а именно на «лечение»: интернат и поселок, в котором он находился, считались местом особым, светлым. Светлым в смысле приветливости и доброжелательности и отсутствия обычной человеческой агрессивности. Здесь почему-то, в отличие от других мест, не происходило никаких криминальных ужасов, может, потому, что здесь все люди издавна друг друга знали, все здоровались, а вокруг было очень красиво.
Что было бы с ней, попади она в другое место, где ей бы довелось испытать, что такое темная, Маша и до сих пор представить не может, потому даже в таком прекрасном и светлом интернате ей в детстве все равно было плохо.
И эта была причина, отчего Маша, ставшая в итоге Марион, так гордилась достигнутым в жизни. И отчего ей так сладко было одерживать верх в соревновании под названием «бег по социальной лестнице»: кто выше, кто богаче, кто удачливее ?" В соревновании, в частности, со своим бывшим неверным возлюбленным.
Марион была уверена, что верх одерживает она.
И вот конец этим тайным сладким грезам о реванше, которыми Марион тешила себя на склоне лет.
Ничего похожего! Реванш, похоже, не состоялся.
Марион рассматривала своего бывшего возлюбленного на газетном снимке.
И видела сытость на его лице, удовлетворенность от довольства, удачливости, полного преуспевания и счастья!
Маша бы, конечно, узнала его в любом возрасте, превратись он хоть в дряхлого согбенного старца. Но он вовсе не изменился! Так же статен, широкоплеч и уверен в себе. Только седой.
Ну, это дело поправимое…
Маша взяла ручку и, задумчиво мурлыча себе под нос «А ты такой холодный, как айсберг в океане…», любимую песню своей молодости, заштриховала его седые усы.
— Ну вот! — Она полюбовалась на свою работу.
Один к одному — Игорь Тегишев. Ее любовь, ее печаль, самое большое счастье и несчастье ее жизни.
Доволен собой и горд своей красивой дочкой! А раз дочь такая красивая, значит, и мать хороша собой.
Маша неожиданно скрипнула зубами, и в глазах ее промелькнул хищный желтоватый огонек.
Она вспомнила тот день, когда он уехал из Октябрьского-27. Уехал, чтобы уже не вернуться.
И последней дуре было понятно, что уехал он навсегда. Есть города, в которые не возвращаются! Ни при каких обстоятельствах!..
Но Маша все-таки надеялась. Надеялась: а вдруг он в последний момент соскочит с поезда? Ведь не может же быть, чтобы сердце у него не разрывалось в тот день от горя, также, как и у нее самой? Или он все-таки доедет до Москвы, но тут же возьмет обратный билет?
Или, протосковав в этой Москве неделю-другую, все-таки вернется ?..
И вот сейчас — через какие-то пять минут, ну десять, в крайнем случае, — и у дверей ее квартиры раздастся звонок. И это будет он, ее Игорь.
Но в дверь все не звонили.
Прошел и день, и два, и неделя, и другая.
А Маша от природы была здоровой, полнокровной, молодой и активной женщиной, чтоб слишком долго грустить и чего-то — неизвестно чего! — ждать без толку.
Надо было принять все, как есть, а не обманывать себя. Но трудно было смириться с тем, что самая большая удача ее жизни обернулась самым большим ее поражением. И надо было это принять!
А как волшебно, как замечательно все начиналось…
Знакомые сказали, что «новенький», недавно появившийся в городке молодой интересный военный будто бы «толстых не любит». Но любит, чтобы у женщины «были формы»!
То есть чтобы, как он якобы выразился, и изящной была, но при этом, чтоб и грудь, и бедра присутствовали — и не на словах, а на деле…
У продавца магазина-распределителя Маши Крамаровой все это было именно не на словах, а на деле.
Когда она, будучи в отпуске, проходила, покачиваясь на каблуках, по набережной в Сочи, народ неизбежно оглядывался. Ибо все, что надо, при этом тоже покачивалось вместе с Машей и призывно двигалось.
Жаль, что Машина взрослая жизнь начиналась не в Сочи, а в городе с климатом, где десять месяцев в году приходится ходить закутанной, как капуста. Южный же отпуск — лишь краткий эпизод.
То есть товар лицом Маша могла продемонстрировать только в тесном кругу и только в теплом обогреваемом помещении.
Специфика работы в магазине, который посещало все население городка Октябрьский-27, разумеется, расширяла возможности. Недаром Маша такую и выбрала. Кроме всего прочего, ее должность давала возможность прилично одеваться: магазин-распределитель и в советские времена знал, что такое импортные товары — зонтики, куртки, кримплен. Все это имелось в изобилии.
Но не было в городке такого мужчины, который был бы нужен Маше.
А ведь Маше многого и не надо было. Ей надо было одного. Но такого, чтобы получить от него все!
Встретить этакого «единственного», который может дать все, — это вообще достойная женщины задача. Выполнишь ее — и можешь спокойно собой гордиться всю оставшуюся жизнь.
Иногда Маша в своих ожиданиях порой и до смешного доходила. Вот, скажем, выходит она как-то утром из дома, идет на работу. Идет бодро, в тишине и одиночестве, только снежок под ногами поскрипывает. И вдруг за спиной — горячее дыхание…
У нее сердце замерло…
Оглядывается, с приготовленной кокетливой улыбкой чуть ли не садится в сугроб. Олень!
Видно, отвязался и ушел погулять. Зимой олень в тех краях — дело обычное: транспортное средство.
Чего-чего, а этого добра в городке навалом — у каждого подъезда зимой припаркованы.
Дышит, смотрит. Только что не разговаривает.
Вот тебе, Маша, и кавалер — дождалась своего счастья!
Женихов нет, зато оленей навалом.
* * *
И вот однажды случилось в Машиной жизни то, чего она так ждала: вдруг появился он. Кажется, ей наконец повезло!
* * *
Увы, счастье с Игорем Тегишевым было недолгим.
Оставшись одна, Маша всерьез решила заняться своей судьбой. Благо, что перемены, происходящие вокруг, открывали для этого массу возможностей, причем нестандартных!
Так, например, все «малые народности» с приходом перестройки стали решительно выдвигать идею собственной самобытности и активно общаться со своими братьями по крови. Особенно если эти братья и сестры жили на территории развитых капиталистических стран.
Так и у них в городке появилась общественная организация по возрождению «народности саами». Поскольку работа в ней была связана с поездками, гуманитарной помощью и прочими благами, Маша активно в нее включилась.
Разница между тундрой и тундрой была огромной: норвежская тундра была с горячей водой и Интернетом, анаша… Все понимали разницу.
Словом, Маша была готова стать женщиной-саами, но только в тундре норвежской.
Как в анекдоте про попугая, пересекающего границу: хоть тушкой, хоть чучелом, только выпустите.
Тем более что Маше очень шел народный костюм саами — норковая парка, круглая, как шлем, шапочка, меховые крошечные варежки и сапожки и такие же, норковые, простите за подробность, штаны.
Ну не женщина, а прелестный зверек ценной породы.
Так и сказал ей немолодой, практически, можно сказать, пожилой саами из Норвегии Бьерн Трольстен.
Бьерн был, что называется, «активистом» движения за возрождение саами и стоматологом. Их норвежская гуманитарная миссия пыталась по мере сил осуществлять в отдельных поселках постсоветского полуострова переход от пещерной «гестаповской» стоматологии к нормальной, человеческой.
* * *
Трольстен частенько бывал в открывшемся ветрам перестройки и более не режимном Октябрьском.
И особенно часто заглядывал в Машин магазин. И «зверек» был не прочь, чтобы его приручили.
Кроме Машиной красоты, Трольстена, безусловно, подкупало ее неравнодушное отношение к «делу возрождения малой народности саами».
Собственно, Маша Крамарова не имела к народности саами никакого отношения, но, как говорится, подходила по параметрам: светловолосая, с косой и голубыми глазами.
Оказалось, что финские племена, населявшие когда-то земли от Московии до полуострова, от которых и происходили саами, именно такой тип внешности — по недоразумению принимаемый нынче за славянский! — и имели.
Маше пришлось углубиться в тонкости исторические и этнические. А как известно, один из главных способов завоевать мужчину — это говорить с ним о том, что ему интересно.
Хотя для большинства людей все, кто живет в тундре, понятное дело — чукчи, но саами — это все-таки саами. Хоть и живут тоже в тундре. Древний угрофинский народ — представители «уральской расы», чьи предки двигались вслед за отступающим ледником, заселяя земли будущей Московии, Тверского княжества и дальше — до Баренцева моря. Их глиняные разбитые горшки с гребенчатым орнаментом — «керамику» — археологи раскапывают и под Ростовом Великим, и на Кольском полуострове, а ближайшие родственники живут на севере Норвегии, Финляндии, Швеции. Саами — светловолосы и светлоглазы. Кому хочется посмотреть на настоящую русскую красавицу, достаточно взглянуть на девушку-саами: золотая толстая коса, голубые глаза.
Помогло Маше «войти в тему» и то, что она была знакома с жизнью саами не только по срочно — к разговору с Трольстеном! — прочитанным книжкам.
В интернате, где росла Маша, детей-саами было больше половины.
Саами живут в местах, может быть, самых красивых на свете. Для ребенка-саами, который уезжает из интерната на каникулы, нет слова счастливее, красивее и слаще, чем «тундра». Самая вкусная еда — это только что выловленная и зажаренная рыба. И икра из бочки, и ягоды, и домашнего посола семга. Самое преданное, человечное и дружеское животное — олень, домашний ручной олень. Бывает, плохой саами бросит упряжку с оленем и уйдет куда-нибудь, а олень все вокруг объест и лучше с голоду умрет, чем с места двинется: будет ждать. Для человека из других краев, которого судьба заносит на полуостров, чаще всего поневоле, как военных, например, Север может оказаться нелюбимым, некрасивым и опасным. Так и есть: такие пространства — не дай бог, сломается машина или вертолет — все, конец!
Но для тех, кому Север родной, нет ничего красивее: и в северную ночь, и в золотую осень, и летом.
В красоте ли этой, спасающей дело, но саами в тундре — другие. В тундре они не пьют, это все знают, они даже разговаривают там по-другому: красиво, плавно, уверенно.
И когда уже «малая цивилизация» ничего не может для саами сделать — ни вылечить от болезней, ни спасти от алкоголизма, — его отправляют обратно в тундру, и он там спасается. Вот так случилось с мальчиком-саами, Мишиным одноклассником, который из наркологической лечебницы вернулся обратно в интернат. Вернулся. И так, вернувшись, клея нанюхался, что чуть и не умер. И тогда «малая цивилизация» в лице единственного на многокилометровые пространства врача-нарколога решила: пусть уж лучше домой в тундру едет. Хоть и без образования останется, зато живой.
В общем, если Маше в интернате было порой худо, то для детей-саами эта жизнь превращалась вообще в мучение.
Маша очень хорошо запомнила один случай.
Однажды в третьем классе им, детям, учительница дала задание на уроке рисования: «Нарисуйте страну Вообразилию».
Стране Вообразилии полагалось уместиться на одной стороне листа — детей попросили сделать один рисунок. Все так и сделали: дисциплинированно втиснули свои мечты о горах шоколада, тропическом рае, синем море и кремлевских башнях в положенные пределы. Все, кроме Машиной соседки по парте, девочки-саами.
Эта девочка жила в интернате всего месяц, и ее Вообразилия нарушала границы: понадобились обе стороны листа. На одной она нарисовала то, с чем познакомилась месяц назад, когда ее привезли из тундры:
«малую цивилизацию» — нарисовала большого таракана (раньше она их в тундре никогда не видела)…
Насекомое, вероятно, здорово поразило воображение Машиной соседки, потому что занимало существенную часть листа и по размерам соперничало с изображением школы, скромно притулившейся где-то в уголке рисунка.
Кроме того, саами нарисовала некое серое всклокоченное существо — тревожное, сердитое, малоприятное. Очевидно, это был типичный представитель «малой цивилизации»… Чтобы не ошибиться, рядом стояла надпись: «человек».
Вкратце, в столбик, таким же серым фломастером были перечислены-нарисованы «плюсы» малой цивилизации: «апельсин», «яблоко», довольно противная на вид закорючка — «банан» — все эти лакомства явно проигрывали, на взгляд ребенка, с ягодой морошкой, за которой дома-то, в тундре, протянул руку, зачерпнул ладонью, сдунул листики и — полон рот.
Центральную же и главную часть листа занимала «Птица Белый глаз». Раскинув редкой красоты бело-синие в звездах крылья, птица пролетала над серым человеком и его «плюсами». Ее путь лежал на другую сторону листа, совершенно отдельную от первой. Там, в этой отдельно взятой Вообразилии, по синему — от края до края листа — озеру под малиновыми небесами (самый яркий фломастер из тех, что были в распоряжении) плавали птицы-лебеди, поскольку летом в тундре, если уж озеро, то непременно лебединое. Это еще из «Удивительного путешествия Нильса» известно, куда стремятся стаи водоплавающих…
Этой птицей и была сама девочка-саами. Она рассказала Маше, что когда-то в тундре она нашла раненую птицу, выходила ее, назвала Птица Белый глаз…
И теперь, тоскуя в интернате, девочка-саами вообразила себя ею, чтобы выбраться домой, на волю. Но птица ведь не девочка: взяла да и полетела!
Эту историю Маша рассказала своему жениху Бьерну Трольстену, и он был очень растроган.
Вообще Маша с большим знанием дела обсуждала с Бьерном проблемы саами.
Например, главная для судьбы каждого ребенка-саами закавыка была в образовании. Образование полагается дать. Нельзя не дать — без альтернативы.
Ради этого самолеты десятки лет подряд увозили детей-саами из тундры.
И они думали, что отдельная постель в интернатской спальне и всеобщее среднее образование — это и есть апофеоз счастья. Еще чуть-чуть, и вовсе наступит коммунизм.
А потом наступила перестройка, все стали ездить за границу, и оказалось, что для саами коммунизм уже наступил. Но только в Норвегии.
И не только, например, в норвежских саамских городах, таких, как Тромсе (местожительство Машиного ухажера Бьерна Трольстена), где колледж и все такое, а прямо в тундре и наступил.
Вот стоит в тундре одинокий дом, а в нем коммунизм: с сотовой связью, Интернетом, горячей водой, и не надо отрывать плачущего ребенка от матери и грузить в самолет с целью дать ему счастье и образование — прямо в тундре все и есть: и счастье, и образование.
Говорят, когда Финляндская губерния обретала независимость, мнение местного населения очень даже учитывалось. Например, приходили к какой-нибудь бабушке и спрашивали: ты где хочешь жить — на этом берегу реки или на том? И бабушка порой отвечала: да чего это я буду на тот берег перебираться, хлопотно больно, я здесь останусь.
А потом по реке прошла граница, и потомки ленивой старушки, оказавшиеся не в Финляндии, до сих пор эту ленивую бабушку вспоминают.
* * *
Информация — ценность самостоятельная. И если что и дала саами перестройка, так это именно информацию, потому что, выяснив, что такое коммунизм, саами лишились социализма — народной советский север обрушились перестроенные беды. Господдержка иссякла: и многое из того, что ездило, летало, работало, функционировало, остановилось, закрылось, разорилось, разрушилось. Жизнь сократилась до прожиточного минимума.
Вялые соображения масс о том, что воровать и продвигать реформы одновременно, по всей видимости, очень сложно, если не сказать правду — невозможно, никак не влияло на тех, кто из двух осуществляемых одновременно действий явно предпочитал первое.
После романтических ожиданий десятилетней давности: вот-вот и у нас будет, как в Норвегии, после десятка лет гаснущих и возрождающихся надежд — все яснее становился диагноз: впереди десятки лет стагнации, перебивания с хлеба на воду — «вялотекущая экономическая шизофрения».
И значит, нормальная жизнь недостижима, ускользая, как Птица Белый глаз.
Маша была женщиной неглупой и наблюдательной.
Возвращаясь из-за границы, она думала: технический прогресс сделал мир маленьким, людям не надо больше бросать естественную и благоприятную для них среду обитания, свою малую родину, и отправляться «за цивилизацией», преодолевая расстояния и скапливаясь в городах. Наоборот, цивилизация со своими достижениями, удобствами жизни, единым информационным пространством приближается к ним. Везде.
Только не в Октябрьском-27.
Поэтому русская красавица Маша Крамарова, вполне тянувшая на красавицу саами, решила вопрос однозначно.
Она вышла замуж за Трольстена и уехала с ним в Норвегию. А когда он умер, она унаследовала его счет и решила сменить наконец климат.
Возрождение народной самобытности саами, на которое положил столько сил Тролъстен, резко перестало вдруг волновать Машу. А выбрать климат помягче, ну, очень хотелось. Даже несмотря на все блага цивилизации. Север все-таки оставался севером и в Норвегии. А ей хотелось побольше лета. Туманов, лугов, дождей. И кипения жизни людского веселого муравейника. Таким городом она посчитала Амстердам.
Где Игорь Тегишев и явился ее очам на развороте популярного таблоида в сердце Европы — счастливый радостный отец красивой преуспевающей дочери!
Вот этого уже оставить без последствий было никак нельзя! Один раз она его уже простила. Хватит!
Хорошенького понемножку.
Жизнь так устроена, что человек пропадает на годы — и ни звука о нем, ни напоминания. А потом он вдруг густо, полосой, одну за другой начинает подавать о себе весточки. Он сам — или о нем.
Маша достала письмо, которое она получила некоторое время назад, но оставила тогда без внимания, поскольку чужие проблемы ее мало интересовали.
Но теперь она извлекла это письмо из кипы бумаг.
Оно было связано с ее молодостью и Игорем Тегишевым.
И Маша его отыскала.
Писала какая-то чокнутая… Писала из России.
Что-то случилось у них в этой стране, где все время что-нибудь да случается. Ну не могут жить спокойно, как все люди!
И сейчас стоило подумать над тем, что же все-таки такое там стряслось.
Если постарательнее вспоминать молодость и жизнь в Октябрьском, то можно, при большом желании, ответить на вопросы, которые задавала в своем письме эта несчастная.
Впрочем, ей-то Маша отвечать вовсе не собиралась. Машу интересовал он! И только он!
Поскольку это был, кажется, отличный шанс взять напроказившего, столь самоуверенного и довольного собой предателя за шкирку и потыкать, как котенка, в сделанную им когда-то лужу!
Марион хотела отпраздновать свою победу над Тегишевым, купив на его же деньги, полученные путем шантажа, билет на сверхзвуковой самолет!
Самолет, с борта которого избранные будут наблюдать затмение, не опасаясь туч и не завися от случайностей и погоды. Это великое затмение ученые обещали у же давно.
На самолете избранные приблизятся к Солнцу — станут к нему несколько ближе, чем остальные смертные! — и смогут увидеть, как оно, всемогущее, посылающее на Землю то благодать, то несчастье, станет на мгновения бессильным, потеряет свою способность вечно сиять — и превратится в черный круг… В черное солнце.
Это не было блажью и транжириванием денег. Марион теперь знала, что генерал Тегишев в состоянии оплатить ей такое развлечение.
Вариант, что ему это не понравится, Крам не исключила, хотя ей казалось маловероятным, что он предпримет какие-то опасные для нее действия.
И на всякий случай Марион поэтому составила завещание.
Но каким он окажется, этот случай, в результате которого она отправится на тот свет, Марион предугадать не могла, несмотря на всю свою хитрость и проницательность.
* * *
Приблизительно вот такая история жизни и смерти Марион Крам вырисовалась для Ани из того, что ей удалось узнать об этой женщине.
После разговора с Фокиной Аня постоянно пыталась оживить в своем воображении эту Крам. Представить, что Марион чувствовала, чем руководствовалась в своих поступках.
А поступки Крам были таковы.
Одна из жертв вируса, Аля Фокина, приезжает к ней в Амстердам, чтобы узнать правду. Поскольку Фокина знала о близких отношениях Марион Крам с генералом Тегишевым во времена своей молодости. "Любовницы всегда «в курсе», — рассуждает Фокина.
Так Марион узнает, что вирус начал свою работу.
Разговор с Фокиной, судя по всему, произвел на Машу-Марион сильное впечатление. Но откровенничать со своей неожиданной посетительницей Марион Крам не стала. По сути дела, она ничего Фокиной не объяснила, не рассказала, мотивируя это тем, что знать ничего не знает.
Она даже посмеялась над Фокиной, над ее наивной надеждой на откровенность со стороны Марион. «Идиотка!» — бросила она вслед несчастной.
Мол, если что и произошло двадцать лет назад в Октябрьском-27, то ей-то, простой продавщице из магазина, откуда об этом знать?
На самом же деле, Николаев, Полоцухин, Гец, Семенова, Фокина.., все, что с ними случилось, выводило на Октябрьский-27. Это единственное место, где «пересекались» судьбы жертвы.
И Маша Крамарова именно там познакомилась с Тегишевым, недолгий срок была его любовницей.
Оттуда они и разлетелись, разбрелись, разъехались по всему свету.
И оттуда родом был вирус, убивший их всех.
* * *
Марион не мучила совесть. С какой стати? Она работала продавщицей в магазине-распределителе и уж никоим боком не была причастна к работе объекта в Октябрьском.
Это обстоятельство перечеркивает и версии о том, что Крамарова тоже была заражена вирусом.
Вероятность, что в момент ЧП Маша могла оказаться на объекте, чрезвычайно мала, однако не исключена. Оказался там и невинный младенец «Женечка Семенов номер один». А кто бы мог такое подумать?
Точно так же и Маша Крамарова могла к кому-нибудь именно тогда зайти попить чаю.
Чаю в лаборатории?!
Да, а что такого?! Достаточно заглянуть в любой НИИ или больницу. Люди запросто едят вареную картошку на операционном столе. Пьют кофе рядом с гинекологическим креслом. Аппетитно режут колбасу среди пробирок, колб и препаратов. Всюду жизнь. И эта жизнь берет свое. Люди едят там, где работают. А уж где они работают — это как кому повезет.
К счастью, Маша Крамарова не пила чай двадцать лет назад в секретной лаборатории.
* * *
Но, очевидно, что про вирус, когда к ней приехала Фокина, Крам сразу все поняла. Знала она немало. С молодой красивой женщиной Тегишев, курировавший в Октябрьском-27 секретные исследования по вирусам, был откровенен.
* * *
Ясновидящая из Кутозера, Яна Орефьева, впервые натолкнула Светлову на мысль, что причина смерти всех этих людей — не какой-то отдельный человек, преступник, а стихия.
Странные совпадения: бормотания юродивой, «попадающей» благодаря своему дару в «мировой информационный банк» и описывающей некие открывающиеся ей картины (островок с черепахами-самоубийцами и Стрэнджеров!) и затем увиденные по телевизору кадры, переданные мировыми агентствами, — казались Светловой удивительными.
И заставляли поверить в то, что видения Яны — это не мистика.
Смерть Крам и нежелание Тегишева иметь к ее наследству хоть какое-то отношение, намеренная отстраненность — кому угодно могли показаться подозрительными. Показалось это подозрительным и детективу Светловой.
Две линии: поездки к жертвам Октябрьского-27 и Анино общение с генералом Тегишевым — неизбежно пересекались в одной точке.
И все погибшие вместе с Тегишевым имели единую точку соприкосновения — все они были как-то связаны с той лабораторией.
Тоня Семенова открыла ей, что причина смерти в каждом отдельном случае — вирусы, и они могли появиться только в Октябрьском.
* * *
Позже с помощью Федора Андреевича и «специалиста», им рекомендованного, Анна получит данные, которые позволят утверждать, что первоначально эта стихия была рукотворной: вирусы из Октябрьского-27 созданы людьми.
Но Крам могла обо всем этом догадаться и без ясновидящей.
Старая любовь, как известно, не ржавеет.
«Он у меня попляшет!» — пробормотала тогда фру Марион в присутствии Фокиной.
Отсюда само собой напрашивалась версия о шантаже. А кто более всего подходил для роли шантажиста? Кто «много знал»? Конечно же, бывшая любовница. Да еще какая любовница! Из Октябрьского-27!
И это подтверждение того, что шантаж действительно имел место.
Возможно, дело было не столько в деньгах…
И точнее, не только в них. Без этих денег, скажем так, Крам бы обошлась, прожила… Но обида брошенной женщины — мотив из самых сильных. Какой бы бурной ни была ее жизнь после Октябрьского, а Тегишева Маша Крамарова забыть, наверное, так и не смогла.
Не в тот ли момент, когда Марион, мурлыкая, перекрашивала усы генерала Тегишева в черный цвет — такими они были во времена их совместной жизни, а не, как нынче, седые! — она и обдумала свою нехитрую затею? Взять да и потребовать с Игоря Багримовича деньги за свое молчание. За то, что никому не рассказывает то, что знает. Никаким журналистам!
Марион до мельчайших подробностей припомнилась тогда сцена из прошлого — ее разговор с молодым еще военным Тегишевым. «Возможно, мы только через двадцать-тридцать лет узнаем, во что выльется этот опыт. Если доживем…» — сказал тогда своей возлюбленной будущий генерал.
Генерал дожил.
А Крам увидела отличный повод для шантажа.
После визита Фокиной, взволнованная открывшейся возможностью, Марион написала письмо Геннадию Гецу. Ей хотелось выудить побольше информации, подробностей о той давнишней истории. Она-то из откровенных разговоров с Тегишевым во времена их молодости знала расстановку сил и понимала, что, если кто и «в курсе», так это Гец.
Но она не успела ничего узнать.
Вирус всех опередил. Гец скоротечно скончался.
Его жена Инна повезла его хоронить в Россию.
А Светловой достался обгоревший в камине конверт с адресом Марион Крам.
Сама же Марион была убита.
* * *
Все это Светлова и собиралась изложить генералу.
Все-таки теперь Тегишеву придется с ней побеседовать! Больше он дверь перед носом у Светловой не захлопнет!
Может, вообще ему назначить встречу на улице, чтобы вообще не было никакой двери?.. Никакой двери, которую можно нагло захлопнуть перед носом?
Если надо… В крайнем случае, если генерал так любит дуэли…
И Анна со спокойным сердцем — такое редкое состояние, и никто не объяснит почему, но точно знаешь, что делать и как быть — присела боком к столу и, примостив узкий лист бумаги рядом с чашкой кофе, принялась писать:
Надо бы начать с чего-то, вроде «Милостивый государь!».
Как там, в старину, ее назначали? Как там было у Дантеса и Александра Сергеевича? «На углу Невского и Мойки… У кондитерской Вольфа и Беранже…»
"Но я хотела бы знать… Не откажите во встрече .
В семь часов вечера…" И все написать по-французски! Если же у генерала возникнут трудности с переводом, его унижение со словарем доставит Анне маленькое — пти плезир — удовольствие!
Правда, Светлова обошлась без высокопарностей. Никаких кондитерских, никакого Вольфа и Беранже… Тем более что они были не в Петербурге.
Она банально назначила Тегишеву встречу возле его дома в Безбожном. Впрочем, без особой надежды, что он явится.