Глава 1

Пароход сбавил скорость, медленно пробираясь между островами, и холодный ветер сразу стих, превратившись в ласковый теплый ветерок. Он лениво шевелил край длинной черной застиранной юбки послушницы Ефимии, обрадовавшейся теплу: она нежилась на солнышке, расположившись на средней палубе под окном своей каюты. Частые командировки явно не шли на пользу ее здоровью… Переезды, сквозняки… Но кто же будет кормить обитель? Должность Ефимии в монастыре так и называлась «кормилица». В старину на монастыри жертвовали купцы… Тем сестры и питались, тем и жили. И купцов тогда было много, и монастырей.

Нынешние купцы, то бишь бизнесмены, не то чтобы были жаднее или беднее дореволюционных, но многие были просто не в курсе. И собственно, роль Ефимии в том и заключалась, чтобы являться непросвещенным и напоминать об обязанностях, которые, конечно же, должны нести те, кто живет в миру.

Причем действовала скромная послушница обычно не по расчету, а по вдохновению. Когда в монастырской трапезной она вдруг за ужином застывала с не донесенной до рта ложкой над тарелкой с картофельным пюре, сестры понимающе кивали головами: Ефимию озарило! Придумала! Придумала, к кому поехать и кого попросить пожертвовать монастырю на пропитание.

Еще не так давно Ефимия просто ходила с ящичком для пожертвований по улицам и собирала подаяние. Потом усложнила задачу: стала заходить в храмы и просить у батюшек пожертвовать на монастырь, а потом ей пришло в голову, что можно озадачить такими просьбами и мирских. Так начались ее поездки.

По сути дела, все эти «командировки» Ефимии, ее поистине ювелирные операции по добыванию денег на прокорм обители, были вдохновенными импровизациями, правда, подкрепленными уже некоторым опытом и расчетами. Так, она уже знала, что не следует заранее договариваться с потенциальным спонсором по телефону, предупреждать о своем визите и раскрывать суть дела: следует явиться как снег на голову. Все случаи, когда она предупреждала о своем визите, обычно заканчивались неудачей: ей либо отказывали, либо пожертвования были ничтожны. Всякие «неверующие» секретари, референты и прочие советчики сеяли зерно сомнения в душе своего начальника, которого Ефимия желала обратить на путь истинный, и отговаривали от доброго дела.

Главное для Ефимии было — встретиться и поговорить с самым главным, с тем, кто решает, потому что сами начальники обычно Ефимии никогда не отказывали. Ну а уж потом… Дела обычно у жертвователей шли после посещения Ефимии так хорошо, что они становились постоянными добровольными спонсорами обители.

Вот и нынче Ефимия плыла из волжского города, где очень удачно провела переговоры с директором крупного автомобильного завода… В результате этой встречи завод пожертвовал монастырю «Газель». Очень удобный и экономичный автомобиль — именно то, что нужно монахиням для хозяйственных разъездов.

Недаром умные люди наставляли Ефимию перед отъездом, объясняли: «КамАЗ» вам, сестры, не нужен. Просите «Газель».

На душе у Ефимии было тепло и радостно. Дела шли неплохо: путь, который они с дочерью избрали шесть лет назад, был правильным и их прозрение чудесным.

Когда дочка Валентины Петровны, так прежде в миру звали послушницу Ефимию, провинциальная девочка-отличница в четвертый раз не поступила на истфак МГУ, Валентина Петровна поняла, что своими силами ей не справиться.

По-видимому, у девочки началась тяжелейшая депрессия, которая могла закончиться неизвестно чем… Жанна перестала почти разговаривать, замкнулась в себе. И кто ведает, какой мрак и отчаяние были у нее тогда в душе. Не она первая: такие неудачи на пороге юности, когда человеку так нужен успех, ломали многих наивных провинциальных отличниц, наставляемых своими не менее наивными учителями: «Ну, если не такой умнице, как ты, Жанночка, учиться в университете, то кому?!»

Но, видно, озарило тогда Валентину Петровну — она зачастила вдруг в церковь. Батюшка попался очень добрый и отзывчивый, он внимательно слушал ее горькие рассказы о дочери и, наконец, сказал: видно, таков путь твоей Жанны — ей двадцать четыре года, она не крещена, не искушена миром… Приведи.

Валентина Петровна хорошенько помолилась перед разговором с дочерью — и — о, чудо! — Жанна согласилась пойти в церковь сразу.

«Какая умная у вас дочка — говорить с ней одно удовольствие», — хвалил Жанну батюшка, и сердце Валентины Петровны преисполнялось гордостью. После четырех лет унижений и неудач, этих ужасных приговоров, которые, по сути, выносили ее дочери университетские экзаменаторы, похвалы батюшки были для материнской души как целебный бальзам.

Так Жанна крестилась — и почти сразу же после этого ушла в монастырь.

К тридцати двум годам Жанна прошла путь от послушницы до благочинной.

Монахиня, инокиня и, наконец, настоятельница. Прошла через все виды послушания: работала в коровнике, готовила сыры — одна из самых тяжелых работ! — спала в гробу. Как ни удивительно, но был и такой вид послушания…

Постучала как-то раз Ефимия в келью к дочери — никто не открывает, да еще в ответ какое-то странное сопение.

Она испугалась и ну опять стучать: «Что случилось? Почему ты не открываешь?» И вдруг в ответ недовольный голос Жанны: «Да подожди ты! Я из гроба никак не могу вылезти…»

Дверь наконец открылась, и Валентина Петровна ахнула: посреди кельи стоял настоящий гроб! Оказывается, Жанне назначили новое послушание: целый месяц она должна была спать в этом гробу.

Нужно это было, по мнению тех, кто назначал такое послушание, для того чтобы мысль о смерти перестала пугать будущую монахиню, стала для нее привычной; а всякие символы смерти, пугающие обывателя, более не смущали.

Так оно все и случилось: к гробу, стоящему в келье, в итоге, привыкли, как и к остальной скудной мебельной обстановке. А в конце концов, и вовсе стали вешать на него мочалки после бани — посушить.

Ко всему человек привыкает.

Теперь у Жанны был свой монастырь, в котором жили сорок сестер.

Когда-то мать и дочь спали в одной келье, голова к голове, смиряли гордыню, но уже ожидалось, что к осени будет готов для молодой настоятельницы дом с водопроводом и отоплением.

Сама же Ефимия, чтобы не смущать свою высокопоставленную дочку, служила теперь в другом монастыре.

На его благо она и ездила теперь в свои «командировки».

В общем, все шло совсем неплохо. И Валентина Петровна — Ефимия часто вспоминала, как ее мамочка когда-то, бабушка Жанны, перед тем как испустить последний вздох, произнесла странную фразу: «Арбузы дают на улице Гагарина».

Смысл ее Ефимия поняла значительно позже, уже несколько лет спустя после того, как маменька была похоронена… Монастырь, в котором стала настоятельницей ее Жанна, находился именно на улице Гагарина.

Вот такое прозрение посетило маменьку перед смертью. А Жанночка тогда еще училась в школе, и никому и в голову прийти не могло, что когда-то она станет настоятельницей монастыря и найдет свою счастливую судьбу на улице Гагарина.

Обо всем этом и размышляла благостно настроенная послушница Ефимия, возвращаясь из волжского города на пароходе к себе домой, в обитель, после столь удачных переговоров с директором автозавода.

Однако так устроен мир, что человек никогда не останавливается на достигнутом, и Ефимию понемногу уже захватывал азарт новых планов. Тем более что денег на восстановление обители нужно было ох сколько!

По теплоходному радио прозвучало приглашение на обед. Ефимия перекрестилась и отправилась «вкушать».

Уху на теплоходе готовить не умели, даром что ходил он по Волге. Пюре было водянистым и с комками…

Конечно, оно и в сравнение не шло с их фирменным поистине великолепным монастырским пюре. Тем самым знаменитым картофельным пюре, о котором не сведущие люди, впервые попробовав, обычно говорили: «Какая вкуснота! Наверное, на молочке? Скоромное?»

Никакого молочка, сестры! На картофельной. горке растительным маслом Ефимия рисовала крест, потом творила молитву, и дальше пюре взбивалось до необыкновенной вкусноты и воздушности.

Но на кухне теплоходного ресторана, видно, давно уже не читали молитв.

«Минус один», — пробормотала Ефимия, оценивая мастерство ресторанного повара.

И вдруг она замерла. Вдруг ее осенило…

Скромная послушница Ефимия вдруг подумала, что если уж она доберется до Москвы на теплоходе, то там…

Можно бы там и задержаться! Задержаться и навестить кое-кого. Навестить и напомнить… Напомнить кому следует, что должно делиться! А уж потом, из Москвы, повидав этого «кого следует», можно и к себе домой.

О, это был тот самый случай вдохновения, когда послушница застывала с не донесенной до рта ложкой.

После обеда Ефимия вернулась в свою каюту. Покопалась в записной книжке, нашла адресок, телефон… Однако решила заранее не звонить. Она знала, что ей ответит секретарь… Ох, уж эти секретари — вечная преграда между Ефимией и жертвователями!

Ефимия решила по своему обыкновению сымпровизировать. Явиться без предуведомления. Как снег на голову.

Приняв «гениальное» — надо было признать без ложной скромности! — решение, послушница снова устроилась в кресле на палубе и блаженно закрыла глаза. И в то же мгновение узкая женская рука с длинными тщательно ухоженными ногтями почти нежно прикоснулась к ее плечу… Потом, вдруг резко сдернув с головы Ефимии темный платок, больно схватила за волосы. Молниеносно и жестко запрокинула послушнице голову…

Сверкнуло, словно серебристой рыбьей чешуей, узкое длинное лезвие… И на женскую, сжимающую этот нож ладонь брызнула кровь, окрашивая в темно-красный цвет покрытые светлым перламутровым лаком наманикюренные ногти.

Ужасный женский крик привлек на среднюю палубу всех, кто оказался в это время поблизости: встревоженные пассажиры выглядывали из отрытых окон своих кают.

— Что случилось?

Пожилая женщина в темной одежде в ответ только испуганно озиралась по сторонам.

— Видно, пригрезилось… Приснилось! — смущенно объяснила послушница Ефимия сбежавшимся на ее крик пассажирам. — Задремала я… Простите великодушно — побеспокоила!

— Да что случилось-то?

— Сон страшный мне приснился!

— Вам бы, голубушка, таблеточки успокоительные попить… — шепнула ей на ухо какая-то сердобольная женщина, — А то ведь вы весь пароход своим криком перепугали!

 

Глава 2

В доме Стариковых-Светловых выдался редкий семейный вечер, когда, что называется, все собрались «у камелька».

Глава семьи, а это было большой редкостью и большой удачей, никуда не торопился, никуда не уезжал, а смирно сидел на диване. Маленький Кит пристроился рядом с папой.

— Петр! Почитай ребенку вслух! — попросила Светлова. — Говорят, это относится к незабываемым впечатлениям детства: родной голос, чтение вслух…

— Точно? — с некоторым сомнением в голосе поинтересовался Анин муж.

— Точно. А то ребенок твой родной голос только по телефону слышит.

— А что будем читать?

— Сказку! — сразу, не задумываясь, предложил Кит.

— О'кей! Хорошо… Давай сказку.

Петр не слишком радостно поднялся с дивана, подошел к шкафу, покопался на книжных полках и извлек толстый потрепанный том.

— О'кей! Как заказывали. Русская народная сказка, — объявил он. — «Жил один кузнец, — начал он, открыв том наугад. — Что, говорит, я горя никакого не видал, пойду, поищу себе лихо. Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо».

Аня оглянулась на Кита.

— Начало что-то не слишком сказочное… — пробормотала она. — Скорее реализм какой-то… Критический. Может, что-нибудь другое почитаем?

— Нет уж, просили — слушайте. "Навстречу ему портной. «Здравствуй!» — «Здравствуй!» — «Куда идешь?» — «Да, брат, все говорят, лихо есть на свете. Иду искать». — «Пойдем вместе, я тоже не видал». Вот они шли-шли, зашли в лес густой, темный, нашли маленькую дорожку и пошли по ней, по узенькой дорожке.

Шли-шли по этой дорожке, видят, изба стоит большая. Ночь. Некуда идти. Вот, говорят, зайдем в эту избу. Вошли, никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят.

Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одноокая.

«А, — говорит, — у меня гости. Здравствуйте!» "Здравствуйте, бабушка.

Мы пришли ночевать к тебе!"

«Ну и хорошо, будет, что поужинать мне», Они перепугались.

Вот она вошла, беремя дров большое принесла. Беремя дров принесла, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала.

— Так и написано «убрала»? — не выдержала Светлова.

— Угу…

— Ну, надо же, прямо современный грубый криминал: «Той же ночью бабушка убрала портного»! А какой бы мог быть заголовок в газете, представляешь?

— Представляю… «Портного убрала бабушка!»

— Точно!

— Ну ладно тебе, слушайте дальше… "Кузнец сидит и думает: что делать?

И говорит: «Бабушка, я кузнец». — «Что умеешь делать-ковать?» — «Да я все умею!» — «Скуй мне глаз!» — «Хорошо, да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать». Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, другую толще. Вот он связал ее одной, что была потоньше. Она повернулась и разорвала. «Нет, бабушка, так не годится». Взял он толстую веревку, да этою веревкой и окрутил ее хорошенько. Она повернулась, не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый, взял топор да обухом как вдарит по шилу…"

— Ужас… Может быть, мы все-таки не будем : читать эту сказку? — попросила Светлова.

— Подожди, мне уже самому интересно!

— И мне, — скромно заметил Кит, без нажима подчеркивая, что его мнение не последнее — книжку вслух решили почитать все-таки именно для него! — Кузнец от нее убежал, от этой высокой худощавой? — нетерпеливо спросил он отца.

— Да! Но это еще не конец…

— А что же дальше?

— Да слушайте вы! — возмутился Петя. — "И пошел опять кузнец в лес по узенькой тропинке. Смотрит, в дереве топорик с золотой ручкой. Захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад. Идет к нему лихо и кричит: «Вот ты, злодей, и не ушел».

Кузнец вынул ножик, в кармане у него был, и давай руку пилить. Отрезал ее и ушел. Пришел в свою деревню и стал показывать свою руку:

«Вот, — говорит, — я без руки остался, а товарища моего совсем съели».

Конец! Тут и сказочке конец…

— Да… — вздохнула Светлова, — а еще говорят, в нынешних детективах много трупов. Вот недавно даже читала в газете: проводится «круглый стол», обсуждается тема «Детектив как средство жестокости».

— Звучит не слишком по-русски… Все равно, что сказать: «Русская сказка как средство доброты».

— Куда там… Доброты! На полторы страницы текста — один зажаренный в печи труп, пытки с особой изощренной жестокостью — раскаленным шилом в глазик!

— и другие не менее тяжелые увечья. Например: отпиленная рука… Одна только эта «оптимистическая» финальная фраза чего стоит… «Вот, — говорит, — я без руки остался, а товарища моего совсем съели».

— А чего ты хотела? — философски заметил Петр. — Это же фольклор. Испокон веков главным средством воспитания детей был психологический террор — запугивание, угроза! И в этом смысле фольклор, народная сказка прекрасно справлялись с поставленной задачей.

— Тогда все равно, что читать бедному ребенку — «Терешечку», где мальчика запекают в печи, что «Кошмар на улице Вязов»?

— Логично. Например, уровень ужаса, который испытывает ребенок, когда Муху-Цокотуху куда-то там волокут, по оценкам психологов, зашкаливает за допустимый предел.

— Неужели?! — ужаснулась Светлова. — Нет уж. — Завтра же зайду в книжный магазин и постараюсь найти для Кита что-нибудь современное… доброе, светлое…

— А что такое лихо? — вдруг спросил Кит.

— Ну… Лихо — это плохо.

— Это неприятности?

— В общем, да. Причем большие неприятности!

— Ма… — вдруг задумчиво спросил Кит. — А зачем же этот кузнец пошел искать неприятностей?

— Ну… — Светлова смешалась. — Очевидно, ему хотелось новых ощущений… Впрочем, спроси папу. Правда, Петя, зачем?

— Ну, видишь ли, сынок, это очень по-нашему — искать приключений на свою задницу!

— Ты уверен? — Светлова нахмурилась от «не педагогических» объяснений своего мужа.

— Абсолютно уверен. Обратите внимание, кузнец — это хорошая, высоко котирующаяся на рынке труда профессия. В деревне кузнец не последний человек. В общем, средний класс. То есть это жизнь без проблем, постоянный доход, социальный статус, уверенность в завтрашнем дне. И вдруг буквально «на ровном месте» — заметьте, ни с того, ни с сего! — этот кузнец начинает колобродить.

— Может, у него кризис среднего возраста? — предположила Светлова.

В это время зазвонил телефон.

Петя снял трубку:

— Привет!

Стариков стал с кем-то разговаривать, а Светлова отправилась по предназначению, на кухню. Однако минут через пять там появился и ее муж.

— Подойди, пожалуйста, к телефону. Это тебя! — пригласил ее супруг.

Надо сказать, приглашение прозвучало несколько иронически.

— А кто это?

— Андрюша Кронрод.

— Вот как? — удивилась Светлова. Андрей был сугубо Петиным приятелем, и, в общем-то, Светлова не помнила, чтобы когда-нибудь они с Андреем общались «поверх Петиной головы».

— Интересно… — пробормотала она.

— Мне тоже, — хмыкнул Стариков. — Он хочет тебя о чем-то попросить. У него, видишь ли, к тебе дело.

— Какое?

— Видишь ли, мне он этой тайны не открыл! Светлова не удержалась от усмешки. Все ясно! Петр становился настоящим собственником: его друг это только его друг! И что могут быть за секреты от него, и как это его могут хоть на десять минут исключить из общения?!

Сообразив, что такие переживания Петру будут только полезны, Светлова не стала успокаивать мужа и отправилась преспокойно к телефону.

— Ань! Понимаешь, тут такое дело… — услышала она в трубке заметно взволнованный голос Андрея. — Нужна квалифицированная помощь. Нашелся один мой пропавший друг…

Анин собеседник вдруг нерешительно замолчал.

— Ну, так это же хорошо, — заметила Светлова. — Я понимаю —пропал бы человек!.. А тут нашелся!

— Если бы хорошо…

— Не поняла?

— Видишь ли, его нашли мертвым, спустя несколько месяцев после его исчезновения.

— Ах, вот что… Извини. Мне очень жаль.

— Причем, нашли довольно далеко от Москвы — под Тверью, в лесу.

— Подснежник?

— Да…

— Ужасно…

— Так, понимаешь, была, пока его не нашли, у его жены и у родных, и вообще у нас всех, кто его знал, надежда, что он еще вернется. А теперь… Ну, в общем, ты представляешь, что творится сейчас у него дома. Мать, отца у него нет, вообще пришлось в больницу положить…

— А кто он, этот твой друг?

— Журналист. Зовут Максим Селиверстов. Работал в газете.

— Это его жена просит помочь?

— Да, Майя, его жена… Точней сказать, ее родители. Их очень беспокоит состояние дочери. Она-то сама, бедняжка, просто в шоке… Никак не может прийти в себя.

— Ну, это естественно.

— Понимаешь, какое дело, Майя вбила себе в голову, что у покойника, у Максима, какое-то странное выражение лица… И это, как она говорит, не дает ей покоя!

— Ей не дает покоя выражение лица у покойника?

— Ну да!

— То есть, Андрей, извини за неделикатность, но поскольку ты не «жена покойного», я употреблю более точное выражение… Речь идет о странном выражении лица у трупа, пролежавшего несколько месяцев в лесу где-то под Тверью?

— Да я же, Ань, и говорю тебе: не в себе она! Вбила в голову. Причем это у нее уже вроде мании: забросила все свои дела, твердит, что ей надо знать, что случилось с Максимом.

— Ах, вот что…

— А родители, сама понимаешь, в панике: зятя-то все равно уже не вернешь, а у дочки того гляди совсем с головой скоро будет плохо. Они люди состоятельные, вполне могут заплатить за расследование.

— И насколько я поняла, ты предлагаешь мне за него взяться?

— Точно…

— А родственники Максима что-нибудь уже предпринимали?

— Конечно… Милиция и все такое! Ну, милиция, сама понимаешь, и когда Макс только исчез, ничего не обещала. Нет, мол, никаких у пропавшего ни врагов, ни опасных связей, грабить у него было нечего — за что тут зацепиться?!

— А это и в самом деле так?

— В самом деле. Светлова вздохнула:

— Тяжелый случай…

— Ну, а теперь, — продолжал Кронрод, — когда труп Максима обнаружился, менты и вовсе ручки сложили… Столько времени, говорят, прошло — что мы можем сделать?

— Ну, понятно…

— Понимаешь, по-своему они правы… Ведь даже версия с психом и немотивированным преступлением: шел-шел, встретил сумасшедшего — вот тебе и смерть! — отпадает.

— Отпадает?

— Ну да! Зачем такому психу, если он убил Макса, везти труп за триста километров?! А сам Максим туда, в эту Тверь поехать ну никак не мог. Если только его загипнотизировали. И дали установку: гони в леса под Тверью на ночь глядя. Абсурд, сама понимаешь!

— С милицией все ясно. Не помогла, — подвела итог Светлова. — Ну, а «все такое»? Это что такое означает?

— «Все такое» — это детектив-любитель, к которому обратились Майины родители. Когда с милицией не заладилось, они нашли человека по объявлению.

— Ну и?

— Ну и теперь этого «любителя» самого милиция прихватила!

— А что такое?

— А он, понимаешь, первым делом устроил незаконную прослушку.

Подключился к телефонам некоторых товарищей.

— Каких?

— Ну, тех, кто был как-то связан с последними днями и делами Максима Селиверстова.

— Совершенно незаконно! — возмутилась Светлова. — Но не так уж, надо заметить, и глупо…

— Ну, вот его на этом неглупом занятии и прихватили. Дежурная в диспетчерской, которой этот детектив-любитель представился мастером Филевского телефонного узла, оказалась очень недоверчивой.

— Вот даже как?

— Ага… Ключи она ему от технического шкафа с телефонными проводами дала, как он и попросил: хочешь проверять состояние коммуникаций — проверяй. Но потом, бдительная, позвонила на этот самый Филевский телефонный узел. И ей ответили, что никого не присылали. И на всякий случай послали уже настоящего телефониста-с проверкой. Ну, вот он и обнаружил диктофон, присоединенный проводами к телефонному номеру.

— А чей был номер?

— Одной из проживающих в этом доме дам. Теперь любитель сам под следствием.

— Понятно…

— В общем, для Майи и ее родителей это была предпоследняя попытка что-то выяснить.

— Предпоследняя? А последняя это, надо полагать, я?

— Угадала.

— Ну что ж, по крайней мере, спасибо за то, что ты такого высокого обо мне мнения.

— Не за что. Это не лесть, а правда. Ну, что, Ань, возьмешься за это дело?

— А что за газета? Ну, та, в которой этот журналист работал? — ответила вопросом на вопрос Светлова. — Я, честно говоря, не помню уж, когда и читала в последний раз газеты.

— Ну, газета как газета… Ты, может, даже и не слышала о такой. Сейчас вообще много газет, о которых никто не слышал. Крошечный тираж и сплоченный коллектив сотрудников, которые практически пишут сами для себя, своих родственников и знакомых. Сами пишут, сами читают, сами себя хвалят. Гонорары копеечные, но как занятие — довольно интересно…

— Как же этот Селиверстов жил на такие деньги? Да еще и жена у него…

— Так вот в жене все и дело. У Майи, я же говорю, очень обеспеченные родители, по сути, они и финансировали молодую семью. Максика и Майю.

— А о чем Селиверстов писал?

— Ну в основном о текущем литературном процессе.

— Вот уж не думала, что это так опасно…

— Да и никто не думал.

— Да?

— Ну, в общем, просто чудеса, понимаешь? Позвонил человек домой, сказал, что только заедет к этой Погребижской, — и как в воду канул.

— А это еще кто такая?

— А-а… — вздохнул Кронрод, — не забивай себе голову. Мария Погребижская — .та, что пишет детские книжки про львенка Рика. Максу нужно было срочно в номер сделать с ней небольшое интервью. Ей дали какую-то премию…

Этого, как его… Ну точно, международную премию имени Андерсена! И вот Максу надо было сделать об этом заметочку в номер… А ему удалось договориться о встрече и интервью.

— А, вспомнила! — обрадовалась Светлова просветлению своей памяти. — Львенок Рик… Как же, как же! Мне же читали родители в глубоком детстве…

— Ну, конечно, читали! Наверняка мало кто смог разминуться в нежном сопливом возрасте с творчеством Марии Погребижской.

— Сколько же ей сейчас лет?

— Понятия не имею… Возможно, и все сто. А вообще-то, классику не может быть меньше семидесяти.

— Значит, получается, что, отправившись на встречу с классиком детской литературы Погребижской, этот журналист и исчез?

— Выходит, что так.

— Дело вообще-то любопытное… — заметила Светлова. — Я бы даже сказала: профессионально интересное. Это ведь самый высший класс, когда никаких зацепочек, все концы обрублены и непонятно даже, с чего начинать.

— Ну, вот и давай! Начинай…

— Не могу,. Андрей! Устала как собака и как раз собираюсь отправиться куда-нибудь отдыхать. Маленький ребенок, сам понимаешь: день за два идет. А тут такая удача — свекровь дает мне десять дней отпуска.

— Жаль, что отказываешься… — Анин собеседник вздохнул. — А я, понимаешь, уже наобещал с три короба Майе, чтобы хоть как-то ее поддержать.

Вот, мол, знаю такого спеца по исчезновениям, обязательно поможет!

— Ну, это ты уж слишком…

— Слишком не слишком… А когда видишь, как человек мается, что хочешь наплетешь, — опять вздохнул Кронрод. — Может, все-таки поговорим спокойно и не по телефону? Приезжай к нам в газету — увидишь, где Макс работал.

— Так вы что — сослуживцы?

— Ну да!

— А ты-то что там делаешь, в этой газете?

— Да говорю же, тут у нас интересно. Вот ради интереса и парюсь тут за гроши…

— А вы далеко?

— В центре.

— Ну, тогда, пожалуй, загляну… — согласилась Светлова. — Но только поговорить!

 

Глава 3

К приятному удивлению Светловой, Андрей Кронрод размещался в комнате, на двери которой висела табличка: «Заместитель главного редактора».

— А ты знаешь, — с ходу, даже не поздоровавшись, объявил он нерешительно и робко заглянувшей в эту комнату Светловой. — Сейчас, перед твоим приходом, мы с ребятами вспоминали Макса. И вот что выяснилось…

Андрей отвлекся от начатой фразы, набирая номер телефона.

— И что же?

— Вдруг, понимаешь, выяснилось случайно, что некоторое время назад он, оказывается, решил поработать не для своего, а для чужого отдела.

— Какого?

— Криминальных происшествий и расследований.

— Ну, это уже кое-что… Кронрод пожал плечами:

— В том-то и дело, что это открытие, по всей видимости, бесполезно.

Селиверстов только и успел, что договориться с редактором отдела о задании, но предпринять абсолютно ничего не успел.

— А что это было за задание?

— Селиверстов неожиданно вызвался вдруг расследовать деятельность одной крупной финансовой фигуры.

— Что за фигура?

— Некто Федуев. Такой, знаешь ли… Договорить Андрей не успел — в комнату заглянула взволнованная и взлохмаченная мужская голова:

— Андрей! Это срочно!

В общем, уже минут через пятнадцать приглашение Кронрода «спокойно поговорить» показалось Светловой, по меньшей мере, странным. В комнату то и дело заглядывали и забегали люди с невидящими глазами и очень срочными делами.

Шелестя бумажками и не обращая ровно никакого внимания на Светлову, то и дело застывающую с недоговоренной фразой на устах, они бросались к Кронроду… При этом ни «здравствуйте» вам, ни «извините»!

Но как скоро Светлова убедилась, кроме нее, это больше никого не смущало. Очевидно было, что эти люди привыкли общаться именно таким образом — на ходу и сразу с несколькими собеседниками одновременно. И более того — их эта жизнь, кажется, вполне устраивала!

Что касается «здравствуйте» или «извините», то на эти «китайские церемонии» здесь ни у кого просто не было времени.

Еще минут через двадцать приноровилась к «газетной атмосфере» и Светлова. Она решила тоже разговаривать, не обращая внимания на забегающих людей, и будто их не было.

Именно в этот момент, не обращая внимания на очередного забежавшего в его комнату человека, Кронрод тяжко вздохнул и возопил, обращаясь к Светловой:

— Ну, я понимаю, Макс отправился бы на встречу, связанную с расследованием деятельности наркомафии или нефтяными махинациями! Но интервью с детской писательницей Погребижской? Нонсенс!

— Но может быть, так оно все и было? — возразила Светлова.

— Что именно?

— Ну, была встреча, связанная с расследованием деятельности наркомафии или нефтяными махинациями… Не сказал же он тебе ничего о крупной финансовой фигуре Федуеве.

— Не сказал… — растерянно согласился Андрей.

— Ну вот! Мог и о других своих контактах ничего не сказать, на какую встречу отправился, зачем… А упоминание о детской писательнице Погребижской только для отвода глаза… Может быть, он не хотел волновать свою жену? Ведь ты говоришь, что последний человек, с кем он говорил по телефону, была его жена? В семнадцать тридцать пять?

— Не думаю, что вы правы! — Лысоватый молодой человек в очках, нависавший в данный момент над Кронрод ом, пошелестел бумажками.

— Почему нет?

— Потому что со мной Селиверстов говорил в тот вечер в половине седьмого.

— Познакомьтесь. Этот страшный, этот ужасный… То есть, я хотел сказать, этот замечательный человек — наш ответственный секретарь, — поторопился представить лысоватого Кронрод. — Леша наш главный, так сказать, диспетчер: без него газета просто перестанет выходить! Без него, Аня, мы все просто пропадем! Леша-это сердце нашей газеты. Уйди Леша от нас — и это равносильно тому, что остановились бы часы на кремлевской башне…

— Нечего льстить… — хмуро остановил эти заливистые трели Кронрода лысоватый. — Если через полчаса не сдашь материал — убью.

— Ну, вот видишь, какие нравы… — вздохнув, заметил Кронрод. — Уж если Леша с начальством, с замглавного так общается… То, как видишь, объяснение загадочного исчезновения Селиверстова напрашивается само собой. Макс просто не сдал вовремя интервью, которое — кровь из носа! — должен был в тот вечер сдать, и Леша наконец сделал то, что всегда обещает. Убил. Убил нерадивого сотрудника и где-нибудь закопал… Чтобы, наконец, и другим наука была — сдавайте материалы вовремя, господа!

Кронрод балагурил.

А Светлова с интересом смотрела на лысоватого.

— Значит, получается, что это вы говорили последним с Селиверстовым в тот вечер? — поинтересовалась она у «страшного Леши», когда Кронрод наконец замолчал.

— Я с ним не говорил.

— То есть?

— Ну, это надо знать Лешу, — заметил Кронрод. — Он ведь не разговаривает с теми, кто запаздывает со сдачей материала в номер. Во всяком случае, в привычном понимании этого слова, не разговаривает. Он или рычит, или дико угрюмо молчит, ну а уж мы, грешные, юлим, пытаемся заполнить паузу оправданиями и жалкими своими словами…

— Вы можете дословно воспроизвести тот диалог с Максимом Селиверстовым?

Повторить, как это было? — попросила Светлова лысоватого молодого человека.

— Ну… — Леша на секунду задумался. — Зазвонил телефон. Я снял трубку.

И Селиверстов сказал:

«Лешь, это Селиверстов!»

Леша замолчал, вдруг задумавшись.

— Ну, а вы что сказали в ответ? — не выдержала томительной паузы Светлова.

Леша неопределенно пожал плечами, — А он… — ответил за Лешу Кронрод, — наверняка лишь неодобрительно хмыкнул в ответ Селиверстову. Да это и хмыканьем-то назвать трудно! Нечто среднее между хмыканьем и хрюканьем. Плюс этакое неодобрительное начальственное сопение, понимаешь ли…

— Ну, и что было потом? — настаивала Светлова.

— А потом Селиверстов сказал мне: «Ставь», — заметил Леша.

— А вы?

— А я… — Леша снова пожал плечами.

— А он наверняка еще раз хрюкнул, на этот раз более одобрительно. И положил трубку. Вот и весь разговор! — с видом знатока прокомментировал молчание «страшного» Леши Кронрод.

— Правда? — вопросительно взглянула на ответственного секретаря Светлова.

«Страшный» Леша только нехотя кивнул, подтверждая слова Кронрода.

— Значит, Селиверстов сказал вам: «Ставь»?

— Ну да…

— А что это значило?

— Это значило, что материал будет. Что он успеет к подписанию номера в печать.

— То есть Максим был уверен, что встретится с Погребижской?

— Нет.

— Нет?

— Это значит, что он с ней уже встретился. Такова была наша договоренность: он должен был позвонить только в том случае, если на все сто процентов будет уверен, что интервью можно ставить в номер. А такая уверенность в случае с Погребижской возможна только в единственном случае — если он с ней уже поговорил.

— А ведь писательница Погребижская утверждает, что Селиверстов к ней так и не приехал, — заметил Кронрод.

— Вот как?

— Да, мол, договаривались… Да, мол, она ждала — была назначена встреча. Журналист даже сказал, что едет. И…

— И якобы не приехал?

— Так она утверждает. А вообще, мне в милиции сказали: она даже разговаривать не хочет на эту тему!

— Может быть, Максим все-таки приврал, когда сказал ответственному секретарю газеты «ставь в номер»? — предположила Светлова.

— Что ты, Ань, имеешь в виду?

— Скажем, Селиверстов был уже совершенно уверен, что встретится с этой писательницей Погребижской — вот и поторопился «позвонить».

— Верно… — согласился с Аней Кронрод. — Леша ведь «страшный» человек!

Вот корреспондент Селиверстов и выдал желаемое за действительное: мол, уже поговорил со старушкой, не волнуйся, Леша… А потом что-то случилось, и к Погребижской Максим так и не попал.

— Кстати, почему он не взял у Погребижской интервью по телефону, если все так было срочно? — поинтересовалась Светлова.

— Понимаете, обычно с писательницей Марией Погребижской довольно трудно договориться о встрече, — стал объяснять Ане ответственный секретарь газеты. — Обычно она редко соглашается на интервью. Это уж просто счастливый случай выпал Селиверстову — международную премию Андерсена Погребижская получила. Вот, видно, и решила по столь торжественному поводу газете не отказывать. И Максим, я уверен, конечно, не собирался ограничиваться двумя-тремя вопросами. Думаю, что, кроме этого срочного материальчика в номер, конечно же, хотел заодно сделать с Погребижской «беседу»…

— Ах, вот как…

— В общем, не использовать такой шанс — встретиться с живым классиком, если уж такой случай представился, для журналиста было бы глупо.

— Так кто все-таки наврал? — опять засомневалась Светлова. — Максим, выдавая желаемое за действительное? Или врет Погребижская? Состоялось интервью или не состоялось?

— Да ей-то зачем? — удивился Кронрод. — Зачем такому человеку, как Мария Погребижская, в данном случае врать?

— Зачем? Я думаю, она все-таки поговорила тогда с Селиверстовым, — задумчиво заметила Светлова. — Но сейчас писательнице выгоднее это отрицать.

Понимаешь, Андрей… Ну, зачем ей в этом признаваться, сам посуди? Темная уголовная история, которая неизвестно, сколько будет еще тянуться. Признайся Погребижская, что виделась с журналистом — заметь, при таком раскладе получается, что она последняя, кто видел его живым и здоровым! — и ей не будет покоя от следователей… А зачем ей лишние хлопоты и волнения? Зачем тратить свое драгоценное время? Ведь она уже не молодой человек. К тому же человек известный: что, если начнутся вокруг этой истории какие-нибудь газетные спекуляции? Ну, например… «Известная писательница — главный свидетель в деле об исчезновении журналиста!» Как?! Вот бедная старушка и лжет… Себе во благо!

— Логично… — вздохнул Кронрод.

— А между тем то, что Погребижская могла бы рассказать, если она действительно видела Максима последней, было бы очень важно.

— Да?

— Ну, конечно… Например, журналисту мог кто-нибудь неожиданно позвонить по мобильному телефону во время их встречи… И вполне возможно, Мария Иннокентьевна могла слышать какие-то фразы из этого разговора… Какие-то имена… Место, где Максу могли назначить встречу во время этого телефонного разговора. Ведь куда-то он поехал, если не добрался до дома? В конце концов, Погребижская могла бы сказать, сколько было времени, когда он уходил из ее дома? И не обронил ли напоследок что-нибудь о своих дальнейших планах?

— Да, да…. — согласно кивал Кронрод.

— В общем, пока мне кажется, что самое важное сейчас — все-таки выудить что-нибудь из этой Погребижской, — подытожила свои рассуждения Анна. — На данный момент это единственная ниточка, за которую можно было бы потянуть.

Больше я никаких зацепок пока не вижу… Но Погребижская ведь, как вы утверждаете, факт встречи отрицает и разговаривать не хочет?

— Верно… Легко тебе говорить «выудить», — вздохнул Андрей. — А то мы не пробовали! Я же говорю: она уже заявила милиции, что журналиста Селиверстова не видела, ничего о нем не знает и больше на эту тему общаться ни с кем не собирается. С ней — тут Леша прав! — и встретиться не так уж просто…

— Ну, ничем не могу помочь, — вздохнула Аня.

— А куда ты отдыхать-то едешь? — поинтересовался вдруг у Светловой Кронрод.

— Пока не знаю… Как раз думаю.

— Кстати, Погребижская тоже едет отдыхать!

— Интересно, откуда у тебя такие сведения?

— Да я же тебе говорил про детектива-любителя, который устроил прослушку!

— Кое-что он, значит, все-таки прослушал?

— Вот именно. Проныра успел установить в городской квартире Погребижской «жучок». Правда, наша писательница там не живет. Обитает постоянно на даче, но туда его ловкие руки не достали.

— Неужели?

— Однако кое-что все-таки стало этому проныре известно… На телефон в городской-квартире Погребижской позвонили из одного турагентства и записали на автоответчик некую информацию.

В общем, детектив представил заказчикам, Майиным родителям, расшифровку этого сообщения как результат своей напряженной работы. Мол, даром времени не теряю и все такое!

— Интересно… Скажи-ка мне, что он там расшифровал… Я, пожалуй, запишу.

— Да у меня даже есть сама магнитофонная запись. Я тебе могу передать?

Послушаешь? — с надеждой в голосе спросил Андрей.

— Ну что ж… — Светлова секунду-другую размышляла. — Давай!

— Ехала бы ты вместе с ней, Светлова… — вдруг предложил Андрей. — Какая тебе разница, где отдыхать?

— Ну, конечно, никакой! — усмехнулась Анна. И правда, какая мне разница: загорать на пляже рядом с потенциальной свидетельницей по делу об убийстве или в отсутствии таковой?!

— Да ты, Аня, только узнай, что она знает, — продолжал уговаривать Кронрод. — А дальше, если откажешься от дальнейшего расследования — ну что ж…

Мы уж как-нибудь дальше сами. Ну, выполни как бы «отдельное поручение»! Кстати, если возьмешься, тур тебе оплатят. Для Майиного папы — это пустяки.

— А вдруг эта Погребижская куда-нибудь в Биарриц или Довиль собралась?

Я бы, конечно, не прочь… Но покажется ли это пустяком Майиному папе?

— Да ты сначала узнай, куда она едет! И Светлова не сказала «нет».

— А я знаешь, Анюта, что еще сделаю?.. — Кронрод заговорщически понизил голос. — Петюню твоего уговорю. Напугаю его, чтобы не зажимал таланты жены. Не фыркал, не смотрел угрюмо и недовольно и не мешал тебе заниматься своими детективными делами. Ты же должна профессионально развиваться!

— Потрясающе! — Светлова вздохнула: Кронрод коснулся болезненной темы.

— Любопытно, каким образом ты собираешься добиться такого удивительного результата? Поделись…

— А я Петру объясню все с научной точки зрения. Мол, если он не даст тебе развивать способности, то ты станешь с годами настоящей мегерой и к старости будешь его поедом есть. Это называется «месть за упущенные возможности».

— Напугай, напугай его, Андрюшенька, — поддакнула Светлова. — Упущенные возможности — это и правда звучит очень страшно… Вот если бы из-за меня кто-нибудь «упустил свои возможности», я бы лично переживала. А вот Петя…

Право, не знаю. Впрочем, напугай его, попробуй! Правда, надо тебе сказать, «испуганный Петя» — такого мне еще видеть не доводилось. Боюсь, и тебе в этом плане вряд ли что удастся достигнуть…

— Но попробовать ведь можно? Вдруг получится?

— Дерзай!

 

Глава 4

Это были всего несколько фраз, записанных на автоответчик в квартире писательницы Погребижской.

«Мария Иннокентьевна! Лидия Евгеньевна! Это Галина Сафонова из турагентства „Санвояж“. Ваши документы готовы. Вы можете приехать за ними в любое время с одиннадцати до восьми вечера. Кроме воскресенья». Светлова взглянула на часы.

— И как раз не воскресенье… — пробормотала она.

Галина Сафонова, сотрудница агентства «Санвояж», модная девушка с приятной внешностью, с улыбкой профессиональной и нежной, раскинув перед Светловой каталоги, заливалась соловьем:

— Самое прозрачное, по выражению Кусто, море в мире… Вот этот отель — четыре звезды, а на самом деле-то все пять…

Светлова только простодушно кивала, слушая эти трели: «Надо же, какие милые люди — отель пять звезд, а берут как за четыре! Бессребреники… Мать Тереза просто отдыхает».

— А ваше агентство «Санвояж» довольно популярно… — заметила наконец Анна, подустав от этого упоенного рассказа.

— Да? — не успев перестроиться, удивилась столь неожиданному заявлению Галина Сафонова.

— Да. Я слышала, вы работаете с очень известными людьми. Вот, например, писательница Погребижская… Кстати, куда она собралась ехать отдыхать? — взяла «быка за рога» Светлова.

Нежная улыбка покинула приятное, с тщательной косметикой лицо Галины Сафоновой.

— Во-первых, я не могу разглашать такую информацию, — неожиданно сурово заметила она, — Эта информация конфиденциальна. А во-вторых… Не понимаю, зачем вам это нужно?

— Понимаете, Галина… — Светлова стыдливо потупилась. — У меня есть одна слабость…

— Вот как? — с возрастающей тревогой уставилась на нее непробиваемая Галина.

— Ой, это не то, о чем вы подумали! — бросилась успокаивать ее Светлова. — То есть, это тоже своего рода недостаток, но другого рода. Мне, видите ли, очень льстит общество популярных, известных людей. Я не только собираю автографы, я коллекционирую знакомства со знаменитостями. Понимаю, что это ребячество, но так приятно бывает обмолвиться: а я вот отдыхала с такой-то!

— Вот как? — снова повторила с еще большим сомнением в голосе недоверчивая Галина.

— Ну, что тут такого, в самом деле? Некоторые турагентства даже используют эту человеческую слабость для привлечения клиентов. Например, если круиз, специально бесплатно сажают на теплоход какую-нибудь знаменитость, чтобы пассажирам было приятно: они плывут в компании с известным человеком!

— Ну, в общем, в этом что-то есть… — призадумалась Галина Сафонова.

— Ну, конечно, есть? — с жаром бросилась убеждать ее Светлова.

Галина Сафонова пожала плечами. Очевидно, это недоумение означало: ну ладно, шла бы речь о Филиппе Киркорове… Но добиваться так общества какой-то писательницы Погребижской?! Странные все-таки люди эти клиенты!

— А то я обращусь в другое агентство! — уже не стесняясь, пригрозила Светлова.

— Ну, хорошо, хорошо! Что вы так волнуетесь?.. — Сразу отбросив сомнения, согласилась Галина Сафонова. Перспектива лишиться комиссионных за наклевывающийся заказ явно устраивала ее меньше, чем разглашение служебной информации. Сезон только начинался, и клиентов было не то чтобы слишком много…

— В конце концов, хотите с Погребижской, езжайте с Погребижской. — Галина щелкнула клавишей своего компьютера. — У нее Хорватия, Дубровник, отель «Адриатика». С третьего июня.

— Я успею?

— Успеете, успеете… Виза в эту страну пока не нужна.

Выйдя из турагентства «Санвояж», Светлова остановилась у книжного лотка, разглядывая разноцветную продукцию. Книги Погребижской она обнаружила сразу…

«Приключения львенка Рика в Звездной стране», Мария Погребижская!

Светлова полистала шикарно изданную красивую книгу. "Купить, что ли, ребенку?

Может, это как раз то самое, «доброе и светлое»? Без психологического террора?

На обложке — довольно симпатичный львенок…"

Светлова купила книжку и, потихоньку размышляя о свалившемся на нее «деле Селиверстова», направилась к своему дому.

«Все-таки, может, не ездить так далеко? — думала Анна. — Пожалеть кошелек Майиного папы? Ну, мало ли, что Погребижская не хотела прежде ни с кем разговаривать о Селиверстове, а вдруг у нее, Светловой, получится?»

И после некоторых размышлений Светлова все-таки сделала «честную попытку номер один» — встретиться с писательницей в Москве…

Происходило это так. По доступному простому смертному номеру телефона ее довольно подробно расспросили — некий женский голос! — кто она, что она и зачем ей так нужно увидеться с писательницей Марией Погребижской.

После того как из нее вытрясли эту информацию, женщина, представившаяся секретарем, объявила ей, что с почитателями своего таланта писательница Погребижская не встречается, а для журналистов есть особый порядок: нужно письмо от газеты с просьбой об интервью — на официальном бланке за подписью главного редактора и печатью. А то, мол, сейчас столько проходимцев, которые ничтоже сумняшеся выдают себя за журналистов.

Поняв намек, Светлова ретировалась. Кстати, женщина-секретарь и оказалась той самой Лидией Евгеньевной. Так она, во всяком случае, в ответ на настойчивую просьбу Светловой представилась.

А что, если просто «постучать у порога», подумала Светлова, и снова рассказать ту же бесконечную «сказку о белом бычке»? Перед вами, мол, преданная почитательница таланта писательницы Погребижской: не откажите хотя бы в автографе…

Не прогонят же ее?

«Попытка номер два» заключалась в том, что Светлова без всяких договоренностей и приглашений уселась в машину и поехала в дачный поселок Катово, где находилась дача Погребижской, на которой, по словам Кронрода, писательница постоянно и проживала.

Раньше шутили про «страну вечно зеленых помидоров». Теперь впору было говорить о «стране заборов», за которыми зреют все те же вечно зеленые помидоры… Светлова очень долго пробиралась по узкой улице дачного поселка, похожей на коридор с глухими трехметровыми стенами.

По безлюдности улица способна была соперничать с поверхностью Марса.

Однако ясно было, что за заборами кипит жизнь: когда Светлова останавливалась и выходила из машины, чтобы разглядеть номер дома, слышно было, как из-за этих заборов доносятся покашливания, голоса, тявканье собачек и запахи сортиров типа «выгребная яма».

Наконец Анна нашла нужный номер дома, но попытка номер два не удалась.

Светлова и звонила, и стучала, однако никто ей не открыл. Даже и звуков никаких из-за забора Погребижской не доносилось — ни человеческих голосов, ни даже лая собаки.

Для очистки совести Светлова посидела еще в машине, наблюдая за домом — вдруг кто появится?

Но никто так и не появился ни у ворот этого дома, ни вообще на этой безлюдной улице. И Анна уехала.

Кронрод был прав.

Более замкнутую, закрытую для посторонних, жизнь как у этой Погребижской, трудно себе представить.

Однако Светлова не сдалась.

В отделе культуры, где прежде работал Максим и где про писателей, о которых писала газета, знали если не все, то много, Ане не отказали в консультации. Правда, затруднились назвать хотя бы несколько фамилий людей, через которых к ней можно было подобраться…

Более других, однако, как источник информации, на взгляд сотрудников отдела культуры, мог бы тут Ане пригодиться знаменитый детский писатель Малякин.

* * *

Писателю Малякину явно было скучно. Его «алло» в трубке было вялым, апатичным, лишенным жизненного тонуса. Тем заметней был контраст, когда Малякин услышал в трубке молодой женский голос.

Писатель Малякин сразу оживился и, в общем, отнесся к Аниной «легенде»

— студентка, пишет дипломную работу по детской литературе! — совершенно не критически.

— Что ж, голубушка, хотите навестить старика — приезжайте! И жена будет вам рада…

— Правда?

Оказалось, правда…

Жена Малякина оказалась просто чудом дрессуры.

Все манипуляции, которые были ею произведены за то время, пока Аня находилась у них в гостях, были направлены на то, чтобы писателю Малякину в этой жизни было хорошо и удобно, светло и тепло — в общем, чтобы ему Абсолютно не на что было жаловаться.

Она принесла ему «покушать салатик» — диетическая порция, «крошечка в плошечке». Но каково было искусство сервировки! Цветочки, салфеточки, тарелочки, вазочки, корзиночки… На то, чтобы обставить столь изящным образом это действо — «писатель Малякин ест салатик», — было потрачено, как минимум, час времени этой трудолюбивой женщины.

Она подавала ему очки и книги и укрывала ему колени пледом. Хотя, на Анин взгляд, Малякин отнюдь не выглядел инвалидом, не способным дотянуться до пледа. А, напротив, смотрелся бойким сангвиником довольно плотного телосложения — особенно плотного, кстати сказать, на фоне его худосочной жены.

Кроме того, жена Малякина все время молчала, открывая рот, только когда писатель обращался к ней: «Ну, скажи, Танечка, скажи, что ты думаешь». И вообще, была она как-то совершенно незаметна, очень удачно сливаясь с сероватым оттенком ткани, которой была обита мебель в писательской гостиной.

В общем, Светловой показалось, что цирковые дрессировщики животных — просто дилетанты в сравнении с писателем Малякиным. Светловой все время хотелось спросить: как ему удалось достичь такого потрясающего результата? Ведь не родилась же его супруга на свет сразу такой бессловесной и выдрессированной?! Наверняка это был итог планомерной работы…

Но отвлекаться было некогда. Главное разговорить «классика», вывести его на сплетни о соратниках по литературному цеху.

Нельзя было сказать, что Светловой пришлось для этого слишком стараться.

— Горчаков? Ну, как же… очень известный писатель… Классик! — восхищенно заметила Светлова. — Я главного героя его книжек, собачку Кутю, с детства люблю. А мультфильмы по его сказкам…

— Классик?! — Малякин вдруг втянул воздух и побагровел от негодования… И вдруг возмущенно выдохнул:

— Так вот знайте, милочка: эту собачку Кутю, свой лучший образ, Горчаков у меня украл!

— Да что вы?!

— Точно! — Малякин хмыкнул. — Поделился я как-то в его присутствии своими замыслами, а он, стервец, возьми да и…

— Использовал вашу идею?

— Именно!

— Не может быть! — ахнула Светлова —А я вам говорю: может! Еще как может! А этот стервец Кравинский?! Вы только спросите у меня про этого стервеца Кравинского — так я вам все расскажу!

— А что Кравинский? — покладисто спросила Светлова.

— И он украл! Ах, сколько он у меня украл!..

— Да что вы!

— Точно!

— А Погребижская? — вдруг спросила Светлова, все время целеустремленно придумывавшая, как бы половчее подрулить в разговоре к нужной теме.

Малякин втянул воздух и при этом имени замер, широко раскрытыми глазами глядя на Светлову.

Пауза было такой длинной, что Светлова уже всерьез опасалась, что старика сейчас хватит кондратий… По-видимому, то, что украла у него Погребижская, не шло ни в какое сравнение даже со знаменитой собачкой Кутей…

— Она-то что у вас украла? — забеспокоилась Светлова.

Но все обошлось, старик благополучно выдохнул.

— Она — ничего! Как вы смели такое предположить?!

Оказалось, что это был вздох восхищения, а вовсе не негодования, как это было в случае со «стервецом Горчаковым» и «стервецом Кравинским».

Просто выяснилось, что и возмущение, и восхищение писатель Малякин переживал одинаковым способом.

— Мария Погребижская… Маша… — вдруг совершенно расслабленным голосом прошелестел писатель. — Господи… Какая же она была красавица!

— Была? — переспросила Аня.

— Ну, разумеется… Я имею в виду в молодости. Ведь чудес не бывает.

Машеньке-то уже годков пятьдесят стукнуло. А красота продукт эфемерный.

Консервации, увы, не поддается. Хотя Мария, наверное, и сейчас еще ничего — держится.

— Вот как?

— Ну, такая была красавица, такая красавица!.. — опять заахал писатель.

— Какая все-таки? — решила уточнить Светлова, стараясь представить молодую Погребижскую.

— Черные как вороново крыло волосы и синие глаза. Удивительные глаза…

Пронзительной синевы! Я других таких больше не встречал. Представляете?!

— Пытаюсь, пытаюсь… — пробормотала задумчиво Светлова.

— Понимаете, Машенька могла ведь вообще ничего не делать… Жить исключительно на дивиденды от эксплуатации своей внешности. Так нет, "трудилась всю жизнь, как пчелка.

— А я думала, ей уже лет семьдесят!

— С чего вы взяли?

— Ну… Ведь ее книжки читают уже, кажется, спокон века?

— Книжки, да, давно печатаются, — согласился Малякин. — Но самой ей… даже не знаю… Не так уж она и стара, в общем, на мой взгляд. Ведь Машенька вундеркинд — очень рано добилась успеха. Ее первая книжечка, дай бог памяти, вышла в свет, когда ей лет двадцать всего было.

— Интересно…

— Ах, Маша, Маша… — снова забормотал Малякин. — Что это были за годы!

Упоение… Арбатские переулки… Как мы веселились!

И опять: «Маша, Маша…»

Светлова терпеливо ждала, когда писатель наконец вынырнет из этих переулков своей молодости.

— Вы не могли бы меня с ней познакомить?

— С Машей? — Малякин запнулся и впервые за время визита Анны взглянул на свою жену. — Понимаете, какая незадача: признаться честно, я давно уже ее не видел… Глупая ссора, пустяк, а ничего не поделаешь… Поссорились! Танечка, скажи-ка, сколько мы уже не разговариваем с Погребижской? Уж года два будет?

Жена Малякина согласно кивнула.

— Вот как? Такая ужасная ссора, что нельзя и помириться? — удивилась Светлова.

— Выходит, нельзя, — вздохнул писатель Малякин.

— Ну, хоть расскажите еще немного о Марии Иннокентьевне! Как она сейчас? Над чем работает?

— Да говорю вам, милая девушка, я уже не в курсе ее жизни.

— А кто же в курсе? Малякин пожал плечами:

— Даже не знаю… Брат Погребижской умер. Знакомые, друзья? Кто уехал, кто тоже умер. Право, не знаю… Знаете, ведь как это бывает: чем дольше живешь, тем больше вокруг пустеет местность…

— Неужели даже никого из родственников у нее больше не осталось? — удивилась Светлова.

— Из близких родственников — не знаю… Получается вроде, что никого не осталось. А вот есть одна дама… Она Погребижской вроде как золовкой приходится. Маша когда-то на заре юности была замужем. Потом развелась.

По-другому, впрочем, и быть не могло. Прирожденная холостячка. Так вот, эта дама — сестра Машиного бывшего мужа…

— А долго?

— Что — долго?

— Долго Погребижская была замужем? Писатель закатил глаза к потолку:

— Лет пять, наверное.

— А кто он, этот муж? — оживилась Светлова, почувствовав, что нащупывается наконец хоть какая-то ниточка, ведущая к замкнутой жизни Марии Погребижской.

— Не имеет значения, кто он…

— Почему?

— Потому его уже тоже нет в живых.

— Надо же какая напасть… — покачала головой Светлова. — Похоже, родственники Погребижской долго не живут.

— Да уж, — согласился Малякин. — Муж-то Машин умер… А вот его сестра, Елизавета, насколько я знаю, здоровехонька, видел ее недавно — на улице столкнулись.

— Получается, что эта Елизавета…

— Елизавета Львовна, с вашего позволения!

— Да-да, конечно… Значит, эта Елизавета Львовна — золовка Погребижской?

— Точней сказать, была ею когда-то! И довольно, следует заметить, это было давно.

«Неважно, когда это было… — думала Светлова. — Неважно, что это было давно… Пять лет — немалый срок. За это время люди многое узнают друг о друге, особенно если живут одной семьей…»

— А телефончик? — попросила Светлова.

— Кажется, был… — Малякин оглянулся на жену:

— Поищи, Танечка, поищи!

* * *

"Значит, еще не слишком старая и к тому же бывшая красавица… У-фф!..

— Светлова вздыхала, возвращаясь домой. — В общем, наверняка сложно организованная дама, с уймой психологических проблем и комплексов, да к тому же еще и творческая личность! В общем… Как говаривал бессмертный Шерлок Холмс:

«Его дед был герцогом, а сам он учился в Итоне и Оксфорде, так возьмите с собой на встречу пистолет, Ватсон».

Может, это она сама и «убила-закопала»? Какая-нибудь интрижка с молодым журналистом? И вот такой печальный результат…"

Светлова набрала номер телефона Андрея Кронрода.

— А как у Селиверстова обстояли дела с романчиками?

— Ну, как тебе сказать… Не как у меня. Видишь ли, он даже когда женился, предупредил свою жену: «Я тебя очень люблю, но, учти, в библиотеке я все-таки люблю посидеть больше».

— Поняла… — Светлова разочарованно положила трубку. Кажется, версия с мимолетной интрижкой имела очень мало шансов на успех. И телефон бывшей золовки Елизаветы Львовны, увы, тоже все время молчал.

В общем, как и было Светловой обещано, подобраться к Погребижской, как, впрочем, наверное, и к любым другим, пользующимся известностью людям в Москве, было чрезвычайно трудно.

И надо было признать, предложение Андрея «прокатиться» действительно не лишено было смысла.

Итак, Светлова подытожила результаты своих первых усилий…

Известно, что Мария Иннокентьевна и ее секретарь Лидия Евгеньевна собрались за границу.

Известно место, время, даже отель, в котором они остановятся.

Светлова задумалась. Это была очень важная информация. И глупо было бы ею не воспользоваться. Притом, что сведения, которыми, по всей видимости, обладала Погребижская, могли оказаться крайне важными для начала расследования.

Здесь, в Москве, любая попытка приблизиться к ним будет слишком бросаться в глаза и отпугнет старушек… Да они, по словам Кронрода, почти и не выбираются за пределы своей «крепости».

А вот там, в отеле «Адриатика»…

Не собираются же дамы сидеть взаперти в своих номерах?

В общем, цель предстоящего путешествия — познакомиться там с Погребижской и в неформальной, дружественной обстановке, поговорить о том вечере, когда исчез Максим Селиверстов, — не выглядела такой уж недостижимой.

 

Глава 5

Как уверяли путеводители, эта страна находилась на втором месте после Греции по количеству островов, которыми обладала. А туристические фирмы, заинтересованные в привлечении туристов, уверяли также, что на одном из этих островов когда-то гостил Одиссей. Здесь он потерял счет времени, забывшись с нимфой Калипсо. И когда очнулся, обнаружил, что прошло несколько лет.

Точно ли существовал этот остров, на котором гостил Одиссей, подтвердить, конечно, было некому… Но что время останавливалось здесь, на этих великолепных адриатических островах, подчиняясь приказу «Остановись мгновение, ты прекрасно!» — не было никаких сомнений.

Светлова спустилась с пароходика на сушу и замерла от восхищения. Звон цикад окружал остров Локрум — самый ближний к Дубровнику островок, — что называется «с головы до ног», словно защищал от остального мира прозрачной невидимой, но непроницаемой оболочкой. Причем этот звон цикад, как показалось Светловой, обладал особым релаксирующим свойством: если у человека были проблемы, то он должен был о них забыть. Счет времени здесь терялся. И было совершенно понятно, почему Одиссей провел на одном из этих островов несколько лет, уверенный, что прошло всего несколько дней.

И вода вокруг острова Локрум была особого цвета оттенок бледно-зеленого бутылочного стекла. И прозрачна до самого последнего камушка на дне. Запах сосен и кипарисов, кактусы до небес… В общем, у Анны не оставалось сомнений, что это именно тот самый остров, на котором побывал Одиссей.

На живописных развалинах бывшего доминиканского монастыря — стены сохранились, а крыша нет — впрочем, очень ухоженных и аккуратных развалинах, размещался ресторанчик. Можно было заказать свежевыловленную рыбу и местное, со здешних виноградников, вино.

Так Светлова и поступила.

Народу было очень мало.

Мэтр принес на огромном продолговатом блюде Анину рыбку, сам отделил плавники и рыбью голову и выложил на тарелку нежные кусочки филе.

Он величественно, как и полагается мэтру, удалился… А Светлова забылась — увлеклась в точности как Одиссей, позабыв о времени…

"Что я делаю?! — вдруг подумала она. — Ем, пью, наслаждаюсь жизнью…

Причем за чужой счет… А дело застыло на мертвой точке!"

Между тем уже третий день, как Светлова в Дубровнике, до отъезда остается четыре. Уже давно пора было бы с ними познакомиться!

Но как?

Конечно, Аня заприметила Погребижскую и ее секретаря еще в самолете. И потом, когда они все вместе приехали в «Адриатику», уже не спускала с них глаз.

Газетные фотографии, которыми ее снабдил Андрей Кронрод, не оставляли сомнений: это именно они. Впрочем, эту пару трудно было не заметить. «Колобок», с пучочком седых волос, секретарь Лидия Евгеньевна… Этакий — довольно привычный! — тип «славной бабули».

И очень высокая, величественная, несмотря на годы, с талией как у русской борзой, и тщательно, по-видимому, закрашенной сединой яркая брюнетка Мария Иннокентьевна.

Обнаружить-то их было легко, но вот познакомиться с ними оказалось непросто. Завтракали Мария Иннокентьевна и ее секретарь Лидия Евгеньевна очень рано, в семь утра. Бедная Светлова уже третий день поднималась из-за них ни свет ни заря. Но в это время почти все столики на террасе отеля пустовали, и садиться поблизости от дам, которые явно старались уединиться, было бы довольно назойливо. Столь откровенная попытка приблизиться к ним могла только отпугнуть.

* * *

После завтрака дамы куда-то исчезали. Ужинали они не в отеле. На пляже их не было видно.

В общем, время шло, а цель, ради которой Светлова отправилась в это путешествие, оставалась все еще недостижимой. Уж какие там откровенные разговоры — даже как подойти к ним, Анна не могла придумать…

Размышляя столь грустным образом, Светлова попрощалась с островом Локрум, погрузилась на пароходик и поплыла обратно в Дубровник. Но, как утверждали древние китайцы, ночь особенно темна перед самым рассветом. Когда кажется, что и последняя надежда уже иссякла, тут-то все и случается…

Светлова высадилась на пристани и — о, чудо! — на террасе кафе в Старой гавани Дубровника сидели обе дамы. Она тут же устроилась неподалеку.

Минут через двадцать они поднялись.

Быстренько расплатилась по счету и Аня.

Светлова шла на некотором расстоянии от «своих дам», стараясь не терять их из виду. Это было непросто, потому что город, по которому она шла, был без преувеличения одним из самых удивительных в мире. И не отвлекаться ради этой красоты было очень трудно.

Ну, почему такая нелепость, думала Анна: оказалась в таком потрясающем месте, а должна вместо того, чтобы наслаждаться этой красотой, следить за тем, чтобы не скрылись из виду две скучные пенсионерки!

Погуляв с полчасика, дамы неожиданно не торопясь направились по главной улице к городским воротам.

Ну, вот и все. И эта «удача» закончилась ничем — сейчас они возьмут такси, вернутся в отель, и все по новой: подъем в семь утра, и ищи их свищи!

Но печальный Анин прогноз на сей раз не оправдался.

Почти у самых ворот, о чем-то посовещавшись, Дамы неожиданно остановились у афиши, возвещавшей, что завтра в девять вечера в княжеском дворце состоится концерт симфонического оркестра города Дубровника.

Рядом за столиком продавались билеты.

Безмолвно ликуя, Светлова остановилась вслед за дамами.

Когда они купили билеты, Анна намеренно некоторое время копалась в кошельке, ожидая, пока интересующие ее дамы отойдут… А когда Мария Иннокентьевна и ее секретарь Лидия Евгеньевна наконец это сделали, попросила:

«Мне рядом с этими дамами, пожалуйста!»

Уф! Все! До следующего вечера она про своих старушек больше не вспомнит!.. Познакомится на концерте. Сидя в соседних креслах, этого трудно избежать!

Кроме того, вернувшись в отель, освободившаяся от главной заботы Светлова тут же осуществила замысел, который лелеяла с самого приезда: из своего номера она позвонила в фирму «Дорис» и спросила, не найдется у них завтра с утра местечка на катере «Дорис» для русской туристки из отеля «Адриатика»? И сама хозяйка фирмы Дорис ответила ей: «О'кей!»

На следующее утро Анна благополучно проспала до девяти. А в десять на своей серебристой «Мазде» за ней заехала Дорис.

Среди туристов Дорис славилась тем, что за пятьдесят баксов на своем катере устраивала для них путешествия в гроты и морские пещеры удивительной красоты, которыми славилось это побережье и острова и которые сама Дорис знала как свои пять пальцев. А катер у Дорис был очень послушным и мог лавировать в совершенно непроходимых местах. Вооружив своих пассажиров масками и ластами, Дорис плавала с ними в подводные пещеры, где в прозрачной глубине обитали морские звезды, актинии и прочая живность теплого моря.

Впрочем, запросто можно было обойтись и без маски, и без ныряния: и так все видно, настолько прозрачной была здешняя вода. Тихая и прозрачная до самого дна вода Адриатики… Лишь на очень большой глубине, где-то в пятидесяти метрах от поверхности, «над бездной», дна уже не было видно, вода там казалась матово-голубой, как цветное венецианское стекло…

Аня смотрела на подводную скалу, над которой проходил катерок Дорис, и ей казалось, что до нее можно дотянуться рукой… На самом же деле до этой скалы было метров пятнадцать, не меньше. Ну, разве Кусто был не прав, расхваливая чистоту здешнего моря?

Вообще, здесь, на Адриатике, вода была разного цвета. Возле одного из островов темно-бирюзовая; возле другого ярко-голубая, какой обычно бывает в бассейнах; рядом с Локрумом, например, может быть, потому, что он отражал в ней кроны своих деревьев, — бледно-зеленого… Хотя Дорис говорила, что это зависит вовсе не от деревьев, которые отражаются, а от глубины моря, от преломления света и от наличия в морской воде каких-то биологических микроорганизмов…

Как бы там ни было, но такой красивой и прозрачной воды Светлова больше не видела нигде.

Наконец, когда все вдоволь наплавались, катер причалил на мелководье возле очередного острова. Дорис принялась готовить обед и накрывать на стол. А ее пассажиры разбрелись по колено в воде вокруг этого острова.

Серый тонкий песок струился между пальцами ног… Бархатное прикосновение песчаного дна и волшебно теплой прозрачной воды заманивали в бесконечное путешествие. По этой волшебной воде хотелось ходить бесконечно…

Здесь вспоминалось о том, что жизнь зародилась в океане. Причем, очевидно, что это была очень и очень неплохая жизнь? Казалось, что вполне можно снова, как миллион лет назад, вернуться в воду и очень даже недурно в ней жить.

Кто-то из пассажиров Дорис отправился осматривать новые пещеры и гроты, кто-то загорать на небольшой цивилизованный песчаный пляжик — яркие пятна его разноцветных зонтиков пестрели вдалеке.

Вверх, в глубину острова, уходила, маня, очень красивая извилистая дорога, усыпанная длинными сосновыми иголками…

Но Светлова никуда не пошла.

Светлова выбрала скалу поудобнее и расположились на ней со своей пляжной сумкой — неподалеку от Дорис и ее готовящегося обеда.

Ане хотело побыть в одиночестве и подумать. А здесь, если не считать небольшой колонии нудистов, по составу напоминавшей массовку на знаменитой картине художника Иванова — женщины, мужчины, дети, старики, — расположившейся неподалеку, вообще не было людей.

Не то чтобы Светлова не считала нудистов за людей, но ей они не мешали.

Она воспринимала эти безобидные создания как часть природы, с которой те так мечтали слиться.

Тишина стояла такая, что слышно было, как падают на камни сосновые иголки…

Нарушило эту тишину только неожиданное появление троицы бравых американцев — трое рыжих мужчин в звездно-полосатых трусах до колен расцветки американского флага прошествовали по воде к своему катеру.

Светлова фыркнула — надо было видеть, с какой усмешкой превосходства и легкого презрения эта бравая троица продефилировала мимо несчастных нудистов.

«Ох, уж эти изнеженные чада Адриатики!» — было написано на лицах рыжих мужчин в звездно-полосатых трусах.

Да, это была ухмылка настоящих янки, для которых не подлежало сомнению, что от нудиста до гея буквально один шаг, и что настоящий мужчина и на пляже должен быть непременно в трусах, причем желательно до колен и уж точно звездно-полосатых.

Рыжие мужчины в звездно-полосатых труса уплыли на своем катере. Снова наступила тишина и Светлова словно бы задремала…

Когда она снова открыла глаза, рядом на скале сидел какой-то человек средних лет. Отчего-то Светловой стало не по себе, хотя пришелец явно не был нудистом: незнакомец был в шортах и бейсболке и к тому же обладал вполне благообразной внешностью. Может быть, ей стало не по себе оттого, что его появление был таким неслышным? Ни шороха, ни всплеска, не было никого — и вдруг появился!

«Наверное, он явился с одного из катеров, покачивающихся неподалеку, рядом с катером Дорис», — подумала Анна.

Между тем, не обращая на Светлову никакого, внимания, человек смотрел вдаль, на море. Неожиданно он поднялся, пробормотал что-то по-английски, спустился со скалы. И ушел по мелководью…

А Светловой хватило «объема знаний», чтобы перевести фразу, которую тот пробормотал: «Как вы похожи на Клару…» — сказал этот человек.

Обед у Дорис был по-настоящему домашним. Домашнее вино, тунец и сардинки, у которых Дорис перед жаркой мастерски извлекала хребет, а потом распластывала, так что, когда в жареном виде они появились на столе, никто и не догадался, что это сардины — по виду настоящие маленькие камбалы. Запеченное мясо, салаты, плюс свежайший. нынешним утром приготовленный самой Дорис майонезик.

На десерт всякие вкусные засахаренные фрукты и цукатики из апельсинов, выросших в собственном саду Дорис. Их кожура не проходила химической обработки, как апельсинов из магазина, и это были не просто очень вкусные, но и экологически чистые цукаты.

После обеда Светлова отяжелела, разленилась… Однако впереди были новые гроты, и не увидеть их было бы очень жаль.

— Аня, вон тот грот… — Дорис, убиравшая посуду со стола, указала рукой направо:

— Очень интересный!

— Правда?

— Там «королевские ежи» — у них белые колючки. Они очень красивы и в отличие от черных ежей не колются. Можно даже дотронуться, если встретите…

— Погладить? — несказанно удивилась Светлова такому чуду.

Дорис засмеялась:

— Почти!

— Не может быть!

— Точно, точно…

— Тогда, пожалуй, я непременно должна сплавать в этот грот!

— Там еще есть подводный коридор, который выводит к крошечному озерку в скалах. Только вы без меня туда не ныряйте! Не нужно этого делать, обещаете?

— Конечно, конечно… А что, правда, подводный коридор?

— Да, представьте! Вообще-то, здесь есть и поинтереснее места.

Некоторые и вовсе называют раем для аквалангистов — целые подводные хоромы.

— Вот как?

— В некоторых аквалангисты специально сидят, дожидаясь определенного часа, когда в сквозное отверстие в скале снаружи, пробиваясь, падает солнце.

Получается удивительный эффект — как будто лазерные лучи в воде зажигаются.

— Ну что ж… Надо плыть! Светлова стряхнула ленивое оцепенение и встала на лесенку, спущенную с катера в воду.

— Это ведь не опасный грот? — спросила она на всякий случай у Дорис.

— Нет-нет… Конечно, не опасный. Если нет южного ветра, нисколько.

— А если есть южный ветер?

— То он поднимает высокую волну, и тогда уж действительно становится очень опасно.

— Но, — Дорис подняла ладонь, чтобы ощутить ветер, — к счастью, сегодня его нет.

Вдруг мимо, переполошив плавающих вокруг стоящего на якоре катера людей, пронеслась молнией моторная лодка.

Дорис поморщилась.

— Куда только смотрит береговая полиция?.. — пробормотала хозяйка катера.

— Он был не прав? — Светлова посмотрела вслед исчезнувшей лодке.

— Конечно! Так плавать нельзя. — Дорис укоризненно покачала головой. — Если бы рядом сейчас был полицейский катер, этот лихач здорово бы поплатился.

Дорис, вдруг словно вспомнив что-то, снова посмотрела вдогонку исчезнувшей лодке, и Светловой почудилась в этом взгляде настоящая тревога.

— Ну, поплыла я… — Аня помахала Дорис рукой и нырнула в тихую ласковую воду Адриатики.

Волны тяжело ходили в узком гроте… Но высота их пока была не опасной.

Светлова представила, что тут творится, когда начинает дуть знаменитый южный ветер, и что происходит с теми, кто имел несчастье оказаться здесь в этот момент… И по спине у нее побежали мурашки, хотя температура воды была двадцать три градуса, не меньше.

Говорят, никогда не надо думать о том, чего боишься. Стоит только подумать, и…

Светлова вдруг почувствовала, что новая волна, гораздо выше, чем прежняя, с невероятной силой тащит ее к выходу из грота… Но лишь затем, чтобы с размаху бросить снова в его каменную глубину.

Наверное, нет ничего страшнее непреодолимой силы морской волны, затягивающей человека в свои объятия… И Анна не на шутку испугалась.

Багрово-красные актинии, застывшие на каменных стенах грота, вдруг показались ей похожими на запекшуюся кровь, а сам грот — узким и мрачным, как могила.

В чем, однако, дело? Ведь, заплывая в грот, она тоже, как Дорис, поднимала ладонь — ветра не было… Ни малейшего. Правда, говорят, что начинается этот страшный для тех, кто попал в грот, южный ветер внезапно…

Новая, еще более страшная волна снова швырнула ее в глубину грота.

Если следующая волна будет хоть на немного выше и сильней, ей отсюда уже не выбраться…

Анна нырнула как можно глубже, медленно считая до пяти. Все выяснится, когда она вынырнет! Момент истины. Жить ей или не жить. Если это южный ветер — ее просто измочалит волнами о стенки этого грота, прилепит к ним, как эти актинии… Или…

Когда Анна наконец вынырнула, волна, заходившая в этот момент в грот, была нормальной высоты, и Светлова чуть не прослезилась от этого открытия.

Значит, это был не южный ветер. Скорей всего, лодка… Кто-то прогнал ее мимо и очень близко от входа в грот, возможно, не зная, что там находится человек.

Волна, которая поднимается вслед за лодкой, бьет несколько секунд, как раз успеваешь сосчитать до пяти.

Отдаленный звук мотора снова вернул чуть не прослезившуюся от счастья Светлову к реальности. И Анна вдруг почувствовала, что сейчас произойдет…

Если бы время, за которое она, чтобы спастись, должна доплыть до выхода из грота, кто-нибудь мог зафиксировать!.. — это был бы, без сомнения, новый мировой рекорд по плаванию! Увы… Анна не в состоянии его установить.

Ей не успеть. Еще несколько мгновений, и грот снова закроет страшная волна!

Выход только один.

И Анна снова нырнула: где этот подводный коридор, о котором говорила Дорис?

Счастье еще, что вода такая прозрачная: впереди она увидела прорезавшую подводную скалу широкую щель.

Светлова перекрестилась — дай бог, чтобы это было именно то, что она ищет!

Bay! Это был не тупик, а именно коридор. И совсем не длинный — ей хватило дыхания его проплыть. Впереди воду освещал солнечный свет!

Через несколько мгновений она вынырнула в маленьком прогретом солнцем бассейне среди скал. Все было именно так, как объясняла Дорис: подводный коридор выводил из грота в наружный бассейн естественного происхождения.

Светлова выплыла наружу, выбралась на скалу и спряталась за выступ.

Отсюда ей было неплохо видно то, что происходит у входа в грот.

Злополучная лодка, развернувшись, снова шла обратно…

Человек, который ее вел, явно не желал, чтобы Анна Светлова выбралась из этого грота. К сожалению, Светлова не сумела его разглядеть — волны, брызги воды, большая скорость; к тому же лицо человека, стоящего у руля, скрывал козырек, глубоко надвинутой на лоб бейсболки.

Для надежности она просидела в своем убежище еще не меньше получаса. К ее счастью, лодка больше не возвращалась. И уж тогда, перекрестившись на дорожку, Светлова отправилась по подводному коридору в обратный путь.

— Где вы пропадали так долго? — с тревогой спросила Дорис, когда Анна наконец вернулась на катер. — Мы вас заждались! Уже хотели за вами плыть.

Светлова только махнула рукой.

— Сидели на дне подводной пещеры, как те аквалангисты, и дожидались лазерного эффекта?

Аня даже не улыбнулась: если бы только Дорис знала, как недалека была от истины!

— Дождались? — не унималась Дорис.

— Почти… — выдавила наконец из себя Светлова. — Не то чтобы лазер…

Но эффект, признаться, сногсшибательный.

Далее откровенничать с Дорис ей сейчас не хотелось.

Весь обратный путь Светлова сидела тихонько, завернувшись в полотенце.

Она так устала, что даже никаких предположений, объясняющих то, что с ней только что случилось, не приходило ей на ум. Оживилась Анна только однажды, когда совсем недалеко слева по борту замаячил крошечный остров, украшенный маяком. На расстоянии казалось, что весь он от силы шагов сто в ширину…

Скалистые берега островка отвесно уходили в воду.

— Это остров Святого Андрея, — пояснила Дорис.

— Там кто-нибудь живет?

— Раньше там обычно жил только смотритель маяка со своей семьей. Но, говорят, уж второе лето, как там можно снять апартаменты.

— Вот это отдых! — восхитился кто-то. — Полное одиночество на крошечном острове…

— И что же — кто-нибудь снимает? — удивилась Светлова.

— Да, кажется, там сейчас живет какой-то мужчина.

Из-за всех этих светловских приключений катер «Дорис» вернулся в порт уже в восьмом часу вечера.

На огромной скорости вернувшейся в отель Анне предстояло привести себя в порядок, принять вид, более соответствующий обстановке княжеского дворца и симфонического концерта, чем шорты и майка до пупа! Что-нибудь съесть — воспоминания об обеде у Дорис после приключений в гроте давно уже улетучились… И добраться до Старого города.

В общем, к тому времени, когда Анна за три минуты до начала концерта, порядком запыхавшись, плюхнулась на свое место номер сто тридцать три — концерт должен был состояться в открытом итальянском дворике дворца, — ей хотелось только одного: закрыть глаза и подремать.

В общем-то, это вполне могло бы сойти за позу истинного меломана, вкушающего неземное блаженство… А поскольку ее «бабушки» были на своих местах — то все о'кей! До антракта предпринимать какие-либо попытки заговорить с ними было бы бессмысленно, и Аня благополучно смежила веки…

Но не тут-то было.

Бетховен в исполнении симфонического оркестра города Дубровника под звездным небом Адриатики в открытом итальянском дворике княжеского дворца, среди каменных стен, которым минуло лет тысячу не меньше, — это вам не кот начхал…

Какой-то знаменитый австрийский дирижер, фамилию которого запыхавшаяся Светлова не удосужилась прочесть в программке, повел дирижерской палочкой — и сон как рукой сняло даже у не слишком подготовленной к сложной симфонической музыке Светловой.

Вот уж, право, великая сила искусства: к концу первого отделения исполненная новых сил и бодрости, она уже изучила программку и вполне была готова к самому интенсивному общению.

В антракте публика потянулась к выходу: вместо фойе в ее распоряжении был весь прекрасный вечерний Дубровник.

Перед входом во дворец горели факелы… И их огонь, как в воде, отражался в отполированных до блеска многими столетиями камнях мостовой… Так же, как отражался в них и свет старинных фонарей.

Светлова залюбовалась: вечером блеск этого светлого и гладкого до нежности камня, которым был вымощен Дубровник, и вправду, напоминал блеск воды.

Какие-то птицы, стремительные как молнии, — Светлова, не будучи биологически грамотной, почему-то решила, что это стрижи — с резким криком носились над ее головой, прочерчивая зигзагами темнеющее небо. Отчего-то их крики привносили непонятную тревогу в безмятежную, беспечную и красивую жизнь этих улиц, заставленных столиками кафе, словно напоминая о том, что высокие двадцатипятиметровые стены и сторожевые башни этого города были построены для защиты, а не для, извините, красоты.

Птичьи крики напоминали о тревогах, войнах, людских несчастьях; о бескрайнем море, которое плескалось возле этих стен; о вражеских флотилиях, об осадах и о том, что человеческое существование слишком непрочно, если постоянно не прикладывать усилия к тому, чтобы его защищать…

Думая обо всем этом, Светлова тем не менее не теряла из виду своих «бабушек», стараясь держаться к ним как можно ближе, что при такой тесноте — зал во время концерта был полон до отказа — не должно было, впрочем, слишком бросаться в глаза…

— Божественно! — вдруг со вздохом обронила стоящая неподалеку от Ани Мария Иннокентьевна Погребижская. — Как там называлась эта вещь?

— Да-да! Сейчас… — Ее секретарь Лидия Евгеньевна принялась копаться в сумочке, разыскивая программку.

— Симфония номер четыре, — опередила ее Светлова — Вы правы, божественно!

По чести сказать, на самом-то деле Аниной музыкальной подготовленности хватало лишь на то, чтобы не хлопать всякий раз, когда музыканты делают паузу.

То есть она была в курсе, что некоторые музыкальные произведения состоят из нескольких частей и благодарить музыкантов аплодисментами лучше все-таки, когда они раскланиваются. Но, в общем, особенно далеко ее познания в мире музыки не заходили… Однако в данном случае по сравнению с секретарем Лидией Евгеньевной у Светловой было явное преимущество: она-то программку уже изучила.

Мария Иннокентьевна оглянулась, услышав за спиной русскую речь:

— Симфония номер четыре? Аня любезно кивнула в ответ.

— Вы тоже из России? Светлова улыбнулась.

— Верно.

— И, кажется, я вас видела уже… за завтраком в нашем отеле?

Светлова опять вежливо улыбнулась и представилась:

— Анна.

«Еще бы вы меня не заметили за завтраком! — подумала она про себя. — Таких, которые ни свет ни заря вбкакивают — в отеле раз-два и обчелся… Вы да я… Да ваш секретарь…»

— Меня зовут Мария Иннокентьевна, — писательница довольно благосклонно кивнула Светловой. — Очень приятно.

— Лидия Евгеньевна, — произнесла секретарь Погребижской. Причем сделала она это, с некоторым удивлением взглянув на свою начальницу, и, как показалась, Ане, неохотно.

— Ну, как вам здесь? — формально вежливо и без особого интереса в голосе поинтересовалась у Ани Погребижская.

— Удивительный город, — искренне призналась Светлова.

«Как хорошо, что хоть тут врать не нужно, — снова подумала Анна. — Так оно все и есть».

— Это верно…. — усмехнулась величественная собеседница. — Город удивительный.

Прозвенел звонок, и публика потянулась обратно в итальянский дворик.

После концерта они снова вместе выходили из дворца, и Светлова специально не отставала, чтобы создалась та неловкая ситуация, когда демонстративно попрощаться с новой знакомой: «До свиданья, милочка, нам в другую сторону!» — было бы слишком неловко. Другой-то стороны не было… Было понятно, что идти им вместе к городским воротам, а потом вместе добираться до отеля. А улицы города были такими узкими.

Светлова молчала, не напрашиваясь на продолжение знакомства, только вежливо улыбалась, и Мария Иннокентьевна, которая только в своем тандеме — это было заметно! — и имела право на инициативу, вдруг заметила:

— А куда нам торопиться, дорогие мои? Дивная ночь, не так ли? Не задержаться ли нам всей нашей дамской компанией за одним из этих столиков?

Посидим? Аня? Лидочка, ты не против такого предложения?

— Чудесно! — вполне искренне обрадовалась Светлова.

Лидия Евгеньевна молчала.

— Лидочка? — с заметным нетерпением в голосе повторила Мария Иннокентьевна.

— Конечно, конечно… — поспешно согласилась несколько подзадержавшаяся с ответом секретарша.

И опять в ее голосе Светловой почудилось удивление.

На столике ресторана, за которым они устроились всей компанией, горела не свеча, а крошечный медный — под старину — светильник, наполненный маслом.

«Наверное, такая же лампа была у Аладдина», — подумала Светлова.

Тихий бархатно-теплый вечер окутывал город. Даже стрижи успокоились…

— Божественно! — снова повторила Мария Иннокентьевна.

— Да-да! — подтвердила с энтузиазмом Светлова.

— Верите ли, Анечка… Когда раздались первые звуки этой симфонии, у меня — реально! — создалось ощущение, что по той старинной лестнице, ведущей наверх, сейчас спустится некто в княжеской мантии…

— Да, да…Верно!

— Это еще что! А вот постановка «Гамлета» в здешнем форте Ловриенац — это вообще нечто! Когда появляется «тень отца», публика просто падает в обморок. Вместо декораций — настоящая крепость, реальный, так сказать, Эльсинор…

— Ну, надо же! — восхитилась Светлова впечатлительной публикой. — Неужели падает?

— Вы не видели эту постановку?

— Нет, не видела. А вы?

— А мы посмотрели.

— Когда же вы успели?

— Кажется, это было в прошлом году, верно, Лидочка?

— Не помню, — совсем нелюбезно пробурчала в ответ секретарша, поправляя свой и без того аккуратный седой пучочек.

— А вы еще не были в здешней монастырской аптеке? — продолжала светскую беседу писательница. — Знаете, там до сих пор можно купить снадобья, которые готовят сами монахини. Вы на крепостной-то стене, надеюсь, уже побывали?

— Нет еще.

— Напрасно. Так вот, если посмотреть вниз на город с крепостной стены — увидите среди сплошного камня зеленый островок. Говорят, это огород францисканского монастыря — монахини выращивают на нем нечто таинственное для своей аптеки. Например, кремы, которые в этой аптеке продаются, — просто какой-то волшебной целительной силы… От солнечных ожогов и следа не остается.

Вы случайно еще не обгорели?

— Обгорела, — пожаловалась Светлова.

— Тогда непременно купите в здешней монастырской аптеке крем, — заметила Погребижская. — Один раз помажете — и все заживает, и завтра сможете опять загорать.

— Надо же, как здорово! — восхитилась Светлова.

— Верно, Лидочка? — обратилась к секретарю Мария Иннокентьевна.

— Не помню… Кажется, не пользовалась… — снова неохотно откликнулась Лидия Евгеньевна.

— Ну, вот… Сейчас выпьем по бокальчику вкусного местного винца — и баиньки… Верно, мои дорогие? — добродушно протянула, не обращая на тон женщины никакого внимания, писательница Погребижская.

— Да-да… — снова пролепетала Аня. Она думала о том, что у детской писательницы Марии Иннокентьевны Погребижской при ближайшем рассмотрении оказались совершенно удивительные, какой-то ненормальной, нечеловеческой синевы глаза. Прав был классик Малякин. Причем, обычно с возрастом взгляд у людей тускнеет, а этот сверкал — куда там цветным контактным линзам! Прямо синий лед, а не глаза пенсионерки.

— А какие лица на старинных портретах в княжеском дворце? — снова обратилась к Анне Мария Иннокентьевна. — Вы обратили внимание? Особенно тот вельможа… как его? Ты не помнишь, Лидочка? Он еще погиб в сражении на следующий день после того, как был закончен этот портрет… Удивительный, надо сказать, случай!

— Да-да… — опять поддакнула Светлова и вдруг поинтересовалась:

— Вы согласны, Мария Иннокентьевна, что у человека на портрете или на фотографии, которые были сделаны незадолго до его смерти, какое-то особенное выражение лица?

— Вы так думаете? — льдистым своим взором взглянула на нее Мария Иннокентьевна, словно удивляясь, что эта ее новая знакомая, кроме способности говорить «да-да», обладает и более богатым словарным запасом.

Но Аня не заметила этого взора, потому что вдруг принялась томительно долго копаться в сумочке, одно за другим выкладывая на стол ее содержимое — солнечные очки, телефон, кошелек, записную книжку… И, наконец, среди всего прочего выложила на стол фотографию Максима Селиверстова. Большого формата и хорошего качества…

«Что тянуть? — подумала Анна. — Если она хоть однажды в жизни его видела — не узнать не может. Если видела и все равно сделает вид, что не узнала — будет заметно. Если никак не отреагирует, значит, никогда не видела… Или же…»

Но в это «или» Светлова углубляться не стала.

— Зачем вы это сделали? — вдруг довольно неласково спросила у нее Погребижская.

— Что именно? — невольно робея, уточнила Светлова.

— Достали эту фотографию?

— Значит, вы его все-таки видели? — невежливо вопросом на вопрос ответила Светлова.

— Я уже однажды видела эту фотографию, — сделала ударение на слово фотографию Погребижская. — При не самых, надо сказать, приятных обстоятельствах: мне этот снимок показывал следователь.

— Ах, вот как…

— Ну-ка выкладывайте, — уставилась на Анну своими пронизывающими синими глазищами писательница, — кто вы, что вы и к чему весь этот цирк? Только все выкладывайте, без утайки, вранья и легенд! А то вы не услышите от меня, милочка, ни слова.

И Светлова почувствовала себя, как мальчик Кай, которому Снежная королева предложила посидеть у нее на коленях. Посидеть, конечно, можно… да вот не окоченеешь ли от этой ласки?

— Понимаете, — не стала юлить Анна, — не так уж важно, кто я. Допустим, частный детектив. Важно, что в данный момент я представляю интересы семьи Селиверстовых. И нам очень важно знать, что с ним происходило в тот последний день, когда он исчез. Я почти уверена, что именно вы можете нам помочь.

— Я уже объясняла, что никогда не видела этого человека, ни в тот день, ни в какой другой.

— Вот как?

— Поверьте, я говорю правду.

— Я так не думаю, — заметила Аня.

— Интересно… — усмехнулась Погребижская, — а как же вы думаете, откровенная девушка?

— Я думаю, признайся вы, что виделась с этим журналистом, вам не будет покоя от следователей, А зачем вам лишние хлопоты и волнения? Зачем тратить свое драгоценное время? Ведь вы уже не молодой человек…

— Спасибо…

— К тому же человек известный: что, если вокруг этой истории начнутся какие-то газетные спекуляции?

И Светлова повторила все, что уже говорила на этот счет Кронроду.

Погребижская усмехнулась.

— Какая проницательность! А знаете что, смелая и откровенная девушка Аня, я, пожалуй, вас накажу…

«Ну, точно формулировки из обихода Снежной королевы, — тревожно подумала Светлова, — сейчас заморозит каким-нибудь осколком… ледяным… своей души…»

— И вот как я вас накажу! Я вообще не стану разговаривать с вами на эту тему. Убирайте фотографию и больше мне ее не показывайте. Сами, впрочем, тоже можете больше не показываться. Вы испортили замечательный, дивный, прекрасный вечер, — Погребижская обвела синим своим взором великолепный ночной, сверкающий огнями Дубровник:

— И вот вам за это наказание!

Писательница встала из-за стола:

— Пойдем, Лидочка.

— До свиданья, — вежливо как ни в чем не бывало попрощалась Светлова.

— Хватит у вас монеток-то расплатиться, частный детектив? — бросила, усмехаясь на прощанье, Погребижская. — А то гонорар-то, наверное, еще не заработали?!

— Хватит, не волнуйтесь… — успокоила ее Светлова. И нагло добавила:

— Завтра увидимся на пляже!

Мария Иннокентьевна отчего-то промолчала.

Видно, даже писательская находчивость изменила ей в виду такой наглости.

Зато Лидия Евгеньевна, до того не проронившая ни слова и сидевшая все это время напряженно и прямо, словно штырь проглотила, поспешила заметить:

— Мы не любим пляж. Понимаете, возраст уже не тот, нам это не полезно.

Ультрафиолет! Предпочитаем эстетические впечатления, поездки. Вряд ли мы с вами вообще еще когда-нибудь встретимся, дорогая.

 

Глава 6

Теперь, когда миссия Светловой потерпела полное фиаско и попытка выудить из Марии Иннокентьевны то, что та, возможно, пыталась скрыть, обернулась ничем, можно было с чистой совестью превратиться в обыкновенного туриста.

Беда только, что Светлова действительно все-таки здорово обгорела.

Забыла, отправляясь в путешествие с Дорис, крем… И вот печальный результат.

Такое солнце — только чуть без крема! — и плечи красные, как у вареного рака, а нос… Как идти теперь на пляж?

Аня поморщилась и вспомнила свой разговор с Погребижской про аптеку.

Светлова добралась до Старого города, но прежде чем войти в аптеку, посидела немного в прелестном внутреннем дворике францисканского монастыря, любуясь тем, как солнечный свет пронизывал розовые цветы бегоний…

Эта монастырская аптека, как говорили, действительно была одной из самых старинных в Европе. Третьей или даже второй — по древности. А аптекари в старину, как и врачи, пользовались всеобщим уважением и были самой высокооплачиваемой и почетной профессией. Один лишь минус был у этого занятия — во время чумы нельзя было покидать город. А ведь эпидемия была в средневековом городе частой гостьей… И рецепт спасения был единственный: «Беги из города как можно быстрее и как можно дальше, а возвращайся как можно позже!»

Вообще, чего только не бывало в Дубровнике — чума, землетрясения…

Вот этот монастырь, говорят, был отстроен после страшного, разрушительного землетрясения заново. Правда, сохранилась и самая древняя, готическая его часть — уцелела во время землетрясения;

Но туда монахини туристов не пускают. Говорят, там потайные ходы и двери, которые только им одним и известны.

Поразмышляв обо всем этом, Светлова не торопясь направилась в знаменитую аптеку. Кое-как подбирая английские слова, Анна попробовала объяснить монашенке в черном платье с накрахмаленной, жесткой белой косынкой на голове, — что ей нужно.

Та покивала и ушла. Светлова, в общем, так и не поняла, достиг ли цели ее английский.

Наконец, монахиня вернулась — та или, может, уже другая? Одинаковая одежда удивительно обезличивала этих женщин, делая их похожими друг на друга.

Монахиня поставила на прилавок красивую, под старину, словно из музея — часть аптеки действительно была музеем! — фарфоровую баночку, Светлова, ахнув, расплатилась… Ничего себе цены для парфюма «с огородика» — как самая дорогая косметика.

В это время заиграл на флейте уличный музыкант. И очень красиво…

Светлова оглянулась — посмотреть на него в раскрытые настежь на улицу двери аптеки. Потом Аня взяла баночку крема с прилавка и положила ее в сумку.

Показалось ей или нет, что, когда она оборачивалась, за аптекарским прилавком промелькнула еще одна женщина — в черном платье и белой косынке?

* * *

Этот маленький каменистый пляжик Светлова обнаружила накануне. Очень живописный. Только спускаться к нему надо по довольно крутой тропинке. При попытке спуститься выяснилось даже, что очень крутой! И все-таки Анна попробовала это сделать. И поскользнулась… Какой-то коварный камешек вырвался из-под ноги и покатился вниз. Светлова не удержалась — и следом.

Пляжная сумка съехала с плеча, упала на землю и тоже покатилась вниз, обгоняя Светлову. А «молния» на сумке — вот напасть — вдобавок оказалась не застегнута.

Сумку Светлова не догнала — она упала где-то внизу, перевернувшись и зацепившись за ветку колючего кустарника.

Все, что могло, высыпалось и покатилось дальше.

Светлова, ахая, смотрела, как скачет, прыгая по камням, ее баночка с волшебным кремом.

Все-таки Анна ее нашла — баночка закатилась в траву.

Бесполезно — можно было и не искать…

Баночка с кремом раскололась — содержимое оказалось на траве.

Светлова, наклонившись, с некоторым изумлением, наблюдала, как зеленая трава, на которую вытек крем, чернеет и вроде бы даже чуточку дымится.

Елки-палки… ничего себе снадобье! Может, эту аптеку основала Мария Медичи или кто-нибудь из ее самых способных учениц?

Может, и хорошо, что Анна все-таки так и не намазалась этим чересчур волшебным кремом? А то бы загорела дочерна, прямо как эта несчастная травка…

Впрочем, может быть, это не крем виноват, подумала Светлова, а трава была какая-то ядовитая? Вроде ежа морского… Крем на нее попал — началась химическая реакция.

В общем, хорошо, что эта «реакции» не началась у нее на физиономии, рассудила Светлова.

Вот так вот — пользоваться незнакомой косметикой!

* * *

На следующий день Анна опять решила встать пораньше, но теперь уже не для того чтобы следить за дамами, а чтобы выполнить свой прямой туристский долг. Дни стояли жаркие, а она еще не побывала на знаменитой крепостной стене, окружавшей Дубровник. Так Анна и объяснила девушке с «ресепшен», попросив разбудить ее в семь тридцать.

Великолепный город окружала высокая крепостная стена. За два доллара туристам разрешалось на нее забраться и обойти по ней весь город, любуясь им сверху. В некоторых местах ширина сооружения достигала шести метров — пошире многих улиц этого города, а высота — не менее двадцати пяти.

Когда-то уцелевшие жители римского города Эпидавр, разрушенного варварами, перебрались на скалу, где стоит теперь нынешний Дубровник.

Сколько труда, искусства, таланта и постоянных усилий интеллекта нужно было, чтобы на каменном пятачке создать республику, процветавшую полтора тысячелетия — с мощным флотом и несметными сокровищами, позволявшими откупаться от врагов и завоевателей, да еще и приобретать новые земли. Никаких войн — только деньги, ум и искусство дипломатии, ну и торжество демократии. Верховного правителя — князя — выбирали всего на месяц. Бедняга даже, наверное, не успевал разобраться, как открываются потайные ящички секретера в кабинете княжеского дворца, который каждый месяц переходил в новые руки.

Никому никаких особых привилегий, никакого особого почета. Самому прославившемуся за особые заслуги перед республикой сенатору — долго думали! — но все-таки, кряхтя и сомневаясь: а не будет ли это в ущерб демократии? — поставили памятную доску. Лет через тридцать после его смерти… Памятную доску с совершенно удивительной надписью: «Исключительно умному сенатору!» Светлова подумала: если на ее родине когда-нибудь найдется государственный деятель, которому можно будет поставить такую мемориальную доску — родина наконец сможет вздохнуть с облегчением.

И вот этот удивительный город и можно было как на ладони рассмотреть, гуляя по крепостной стене.

Однако на ночь стену вокруг Старого города «закрывали». А билеты для посещения начинали продавать в девять утра.

За десять минут до открытия Светлова уже стояла у чугунных, решетчатых и запертых на замок ворот, за которыми начиналась лестница, ведущая вверх, на крепостную стену.

Ровно в девять прибежал запыхавшийся старичок и с почти детским школьным вздохом облегчения — «не опоздал!» — отомкнул тяжелые ворота и продал Ане первый билет.

По утреннему холодку Светлова забралась на крепостную стену.

Кроме нее — никого.

Что и говорить, решение встать пораньше было не самым глупым: и прохладно, и не тесно. Днем-то по стене ходили вереницей целые толпы туристов.

Светлова огляделась, замирая от непривычной высоты — все-таки это ни мало ни много высота многоэтажного дом. Вид, как говорится, с птичьего полета.

И идешь себе по узкой каменной дорожке, как какой-нибудь средневековый дозорный: слева оранжевая черепица крыш и узкие — словно торт нарезан — щели каменных улиц. Справа бездна — море до горизонта.

Голова кружится, как подумаешь о том, чтобы посмотреть вниз!

Но все, что опасно, как раз и притягивает…

Светлова огляделась. Стена — и далеко впереди, и, насколько хватало взгляда, позади была еще по-утреннему пустынна. Никаких, кроме Светловой, посетителей. И Анна решилась: присела боком на край стены и заглянула вниз…

Но не тут-то было… Крепость была чудом фортификационного искусства — в расчете, очевидно, на самые жестокие приступы стена в этом месте была построена под отрицательным углом! Для того чтобы увидеть, что там у ее подножия, Светловой понадобилось совершенно перевеситься вниз, перегнуться и даже на секунду лишиться точки опоры — оторвать ноги от каменной поверхности.

Далеко внизу плескалось море, а на крошечной полоске выступающей суши виднелся навесик, сплетенный из тростника и украшенный вывеской «Cool drinks».

Поскольку сверху со стены вниз имели обыкновение выглядывать любознательные туристы, предприимчивые владельцы питейных заведений украшали такими вывесками свои крыши, в надежде, что, побродив по стене, они спустятся и заглянут к ним.

Кроме того, уже вполне справившаяся с головокружением Светлова с внешней стороны стены на расстоянии сантиметров тридцати от края обнаружила вмурованное в камень здоровенное чугунное кольцо. Кто его знает, с какой целью и сколько столетий назад это было сделано? Нравы здесь, в старину, в общем-то, царили жестокие: может, вывешивали на этом кольце провинившихся граждан республики? Поболтаться над бездной и подумать о своем поведении?

Предположение не казалось таким уж невозможным… Во всяком случае, доподлинно — из путеводителей! — было известно, что тех, кого здешние власти не могли официально приговорить к смертной казни, заточали в подвалы, которые затапливало во время прилива. А приливы тут были такой силы, что море узника вытягивало сквозь решетку, вымывало, и наутро обычно камера оказывалась пустой.

Кроме того, в городе до сих пор существовал столб, к которому когда-то привязывали обвиненных в коррупции и взятках чиновников, а вокруг этого столба на осле задом-наперед возили обнаженных блудниц. Ну что тут скажешь — одно слово — средневековье!

Светлова задумалась, заглядевшись на синюю бескрайнюю бездну.

«Сейчас достаточно не то что толчка — хватило бы и дуновения ветерка…» — очень не к месту вдруг подумала Анна, глядя вниз на бьющие в берег морские волны.

И — о, ужас, в это самое время чья-то рука — у Светловой не было ни малейшего сомнения, что это была именно рука человека, а не какого-нибудь призрака из здешних темниц, и уж тем более не рука провидения! — жестко и грубо толкнула ее вниз.

Тот, кто это сделал, не учел только того, что Анна, панически боявшаяся высоты, была с ней на «вы». Поэтому, чувствуя себя неуютно над морской бездной, Анна, заглядывая вниз, довольно крепко вцепилась в то самое чугунное кольцо, вмурованное с внешней стороны стены.

Теперь на этом самом кольце, уцепившись, что было сил, Светлова и болталась.

Внизу на расстоянии двадцати пяти метров — высота многоэтажного дома — по-прежнему равнодушно плескалось море, и призывно сверкала яркими буквами вывеска «Cool drinks». Несмотря на незавидное свое положение, Светлова успела подумать, что если не удержится и сорвется, то будет первым посетителем, явившимся за прохладительными напитками в это заведение, проломив задницей тростниковую крышу. Способ довольно необычный, а главное неповторимый — особенно для того, кто таким образом явился.

Она продолжала висеть, уцепившись за кольцо, и лихорадочно осматривала поверхность стены в поисках малейшего выступа. Наконец что-то похожее обнаружилось: один камень в кладке немного выдавался вперед…

Убедившись, что кольцо держится крепко и не собирается выламываться, Анна осторожно подтянулась и поставила ногу на этот крошечный каменный выступ.

Жуть, как ей не хотелось высовываться! Если тот, кто помог ей оказаться над бездной, все еще рядом, то выкарабкаться он ей не даст… Но и болтаться далее над морем на высоте двадцати пяти метров не имело никакого смысла.

Светлова наконец решилась и, еще подтянувшись, ухватилась за край стены.

На площадке никого не было. Окрыленная этим открытием, Светлова выкарабкалась наконец на ровную поверхность.

Более всего ей хотелось догнать этого «шутника», того, кто ее толкнул — и…

Но куда он исчез?

Направо и налево простиралась безлюдная стена. Ни одного человека!

Никого.

Светлова поглядела вниз с другой, внутренней стороны крепостной стены — туда, где тянулись бесконечные, покрытые оранжевой черепицей городские крыши.

Кроме монахини, которая что-то вышивала, сидя под окошком дома, располагавшего как раз под самой стеной — в общем, обычная для города картинка, — никого!

И Светловой стало как-то уж совсем не по себе. А не погорячилась ли она, так уверенно посчитав, что рука была именно человеческой! Конечно, непонятно, куда тот, кто ее толкнул, исчез…

Но и другой вопрос был не менее актуален: а откуда он появился? И вообще, «он», «она» или «оно» это было? Вот что не давало теперь покоя Светловой.

Ведь она прекрасно помнила, что крепостная стена, насколько хватало взгляда, была пустой накануне того, не самого удачного в ее жизни мгновения, когда она решила заглянуть в морскую бездну.

Между тем на стене уже появились первые посетители. Какие-то немецкие супружеские парочки, свеженькие после завтрака с обильным «шведским столом» и утреннего купания, с любопытством оглядывали взмыленную от переживаний и несколько подрастрепавшуюся после висения над бездной Светлову, которая металась по стене взад и вперед, исследуя ее поверхность.

Теперь, при ближайшем рассмотрении выяснилось, например, что вниз, в сторону города, со стены вели какие-то лесенки… И виднелись какие-то таинственные дверцы и ходы. Правда, все они, как показалось Анне, были крепко заперты или даже замурованы. Светлова припомнила вдруг историю, рассказанную Дорис — про суровые обычаи старинного Дубровника. А обычаи эти, и правда, были суровы… Например, чтобы не дробить наследство, приданое полагалось только старшей дочери, остальные должны были идти в монастырь.

Однако и женщины Дубровника, видно, были не лыком шиты. Сохранилась запись в старинной монастырской книге, посвященная некоей Изольде, которая «подожгла монастырь и в наказание была навеки замурована». Ей подавали еду через специальное оконце, из ее темницы нельзя было выйти.

Правда, очевидно, существовал все-таки некий потайной ход — для священника, обязанного принять исповедь. И однажды Изольда все-таки исчезла из своей темницы, потому что…

Да! Если можно войти, значит, можно и выйти!

«Если можно войти, значит, можно и выйти», — повторила вслух Светлова, не обращая внимания на изумленные немецкие супружеские парочки.

* * *

Поразмыслив о том, что с ней случилось в последние дни, Аня пришла к выводу, что ее приключения начались, по всей видимости, с грота… Точней, с того момента, когда, пугая купающихся, мимо катера Дорис промчалась на огромной скорости неизвестная моторная лодка.

Особенно почему-то Светлову среди этих воспоминаний цеплял взгляд самой Дорис — взгляд, исполненный неподдельной тревоги…

Почему, собственно, Светлова решила, что лодка была неизвестная? Может быть, как раз Дорис, судя по ее взгляду, эта лодка была все-таки известна?

Светлова застала Дорис в порту. Они с мужем загружали в катер провизию для очередной поездки.

— Мне не с кем посоветоваться, — призналась ей Анна. — И я просто не понимаю, что происходит. Но совершенно очевидно, что меня кто-то преследует.

И Светлова рассказала о своих приключениях.

— Ведь такие совпадения не могут быть случайностью? — заметила Анна. — Как вы думаете, мне стоит обратиться в полицию?

Дорис с мужем как-то странно, как показалось Ане, обменялись взглядами.

— Вы что-то знаете? — спросила у Дорис Аня.

— Беги как можно быстрее и как можно дальше, а возвращайся как можно позже… — пробормотала Дорис.

«Вот и отдохнула… — подумала Светлова. — Видно, что-то происходит, подобное чуме. А от нее есть только один рецепт спасения. Его изобрели еще предки Дорис, ведь этот город не однажды переживал нашествия чумы…»

— Значит, вы советуете мне срочно уезжать? — спросила Анна.

— Подождите… — наконец сказала Дорис, — если ничего не изменится, то тогда… — Она замолчала.

— Что — тогда?

— Тогда идите в полицию.

* * *

Светлова пила кофе на террасе своего отеля. — Можно?

Вопрос прозвучал по-русски, но у мужчины, который обратился с ним к Светловой, был очень сильный акцент.

Аня удивленно подняла голову. Вокруг было полно пустующих столиков.

Седоватый пожилой господин выглядел на редкость благообразно для подобного рода знакомств, да и не принято было здесь напрашиваться в собеседники.

Пауза затянулась.

— Мне очень надо с вами поговорить! — объяснил на ломаном русском свою просьбу пожилой господин.

— Со мной? — искренне удивилась Светлова.

— То, что я вам скажу, возможно, покажется вам несколько необычным. Но я очень прошу меня выслушать.

— Я постараюсь.

— Меня зовут Ганс Хензен. Профессор Хензен, с вашего позволения.

— Анна.

— Так вот, Анна, я специалист в области… — Пожилой господин на секунду-другую запнулся. — Впрочем, не будем забегать вперед. Это .может затруднить наше общение. Начнем издалека… Вы ведь русская, как мне объяснили?

— Да, — не стала отпираться Светлова.

— К счастью, я неплохо говорю по-русски… Так что нам нетрудно будет понять друг друга, если вы, конечно, сделаете некоторое усилие и захотите меня понять.

В полном недоумении — какого еще усилия от нее ждут? — Светлова смотрела на неожиданного посетителя.

— Как вы думаете, Анна, что на этом свете может быть хуже смерти?

— Я должна отвечать на этот вопрос? — недоуменно уточнила Светлова.

— Я вас прошу это сделать.

— Ну… — Светлова задумалась. — Если серьезно, то, наверное, потеря рассудка. Это мне кажется, еще хуже. Как написал поэт: «Не дай мне бог. сойти с ума, уж лучше посох и сума…»

— Представьте, большинство людей солидарны с вами… Теперь представьте, что должна испытывать семья, узнав о том, что близкий человек болен шизофренией.

— Ужас.

— Верно, это самый настоящий ужас. Я не видел семей, которым удалось бы это пережить. Они распадаются. Итог один — рядом с больным остается обычно мать. Мучительное, полное сознания собственной отверженности существование. А между тем я, как специалист, теперь пришло время признаться вам в этом, могу с полной уверенностью утверждать, что это заболевание прекрасно поддается излечению.

— Вот уж не думала…

— Конечно, вы не думали. Потому что ни одна из человеческих болезней не окружена такой завесой предрассудков и заблуждений. Шизофрения воспринимается обывателем как клеймо, проклятие.

— Возможно, — согласилась Светлова.

— А между тем основная идея современной психиатрии заключается в том, что шизофрения есть болезнь, отлично поддающаяся излечению. Но!

— Да-да… в чем тогда загвоздка? — поинтересовалась Светлова.

— Видите ли… Традиционная репрессивная психиатрия, которая изолирует больного в классическое закрытое учреждение, не в состоянии излечить это сложное заболевание.

— А что же тогда с ним делать? — простодушно удивилась Светлова.

— Поймите, только лечение больного, находящегося «в общине», способно принести эффект, способно возвратить его к нормальной жизни.

— В общине — это как?

— Это значит, что он должен проходить курс лечения не в закрытом учреждении, а находясь в обычной обстановке.

— Но разве это не опасно для… для?.. — Светлова запнулась.

— Для нормальных людей, хотите вы сказать? Для тех, кто его окружает?

— Да!

— Видите ли, на наш взгляд, общество здоровых обязано переносить те опасности и нагрузки, которые связаны с близким соседством больного. Безусловно и то — вы правы, — что новая психиатрия не в состоянии обеспечить потребности общества в безопасности и защите от этих нагрузок, как это делала классическая изолирующая психиатрия… Что делать!

— То есть, как это «что делать»? — возмутилась Аня:

— Вы хотите сказать, что нормальные люди обязаны рисковать из-за «близкого соседства больного»?

— Да! Представьте на минуту, на одну только минуту, ту женщину… ту мать, о которой я вам уже говорил, и врача, который сознает, что есть серьезная возможность вернуть ее сына к нормальной жизни. Разве не является первейшей обязанностью этого врача реализовать эту возможность? Избавить женщину от мрака безнадежности, непосильной тяжести, которую она обречена влачить до конца дней?

— Да, да… — смущенно пробормотала уличенная в жестокосердии Светлова.

— Конечно, такие истории, как с Джеймсом Брауном, способны направить общественное мнение в нежелательное русло…

— А что это за история с Джеймсом Брауном?

— Джеймс Браун — один английский юноша. Он с детства интересовался ядами: изучал их, коллекционировал, и…

— И?

— Ну, в общем, вся его семья погибла.

— А большая была семья?

— Не маленькая, — вздохнул профессор Хензен, — сестра, тетя, мать, отчим…

— То есть этот Джеймс пробовал, как действуют его яды на родных и близких?

— Да. Он был признан невменяемым и помещен в лечебницу.

— И все?

— Нет, он вылечился.

— Ах, вот что… Значит, будет продолжение?

— Он вылечился, вышел из лечебницы и устроился работать в фирму по продаже канцелярских товаров.

— А эти люди, которые продавали канцелярские товары, они хоть знали, кого берут на работу?

— Им сообщили, что он лечился девять лет в соответствующем медицинском учреждении и признан абсолютно здоровым.

— Но не сообщили о его увлечении ядами и о том, как погибла его семья.

Верно?

— Верно…

— И что же дальше?

— Ну, видите ли, бывают накладки в нашей работе…

— Например?

— Например, никто из медперсонала не обратил внимания на фразу, которую Джеймс произнес, выходя из лечебницы…

— Что за фраза?

— «Я отравлю по одному человеку за каждый год, проведенный здесь!»

— Понятно… И сколько же сотрудников этой фирмы погибло? Девятеро?

— Нет… шесть. Полиция спохватилась раньше.

— Но это же… страшно! Если не сказать ужасно, — заметила Светлова. — И, по меньшей мере, странно при этом выглядит поведение врачей.

— Поймите, Анна, это странно только для обывателя, не вникающего в суть профессиональной проблемы, — терпеливо принялся объяснять Ганс Хензен. — Врач всегда на стороне пациента. Общество, увы, не поднялось еще до того уровня сознательности, чтобы добровольно принимать в свои ряды больных ради их выздоровления. Поэтому нам остается лгать, лгать и лгать, во имя излечения, во имя того шанса на выздоровление, который дает нашим больным современная медицина.

— Неужели вы оправдываете врачей, которые выпустили этого Джеймса Брауна на свободу?

— Сознаюсь, — вздохнул профессор Хензен, — нынешняя «открытая» психиатрия, принимающая во внимание права больных на личную свободу, снисходительно относится к неприятным случайностям.

— Значит, этот малый, который отравил столько людей, — «неприятная случайность»? — возмущенно поинтересовалась Светлова.

— Как ни тяжело будет вам это услышать — да.. К тому же такие случаи, как с Джеймсом Брауном, действительно большая редкость. Исключение! Обычно наши больные опасны только для самих себя, ну и…

— Ну и?

— Для самых близких, с которыми обычно связаны их болезненные подозрения, мании. Они редко реагируют агрессивно на посторонних.

— Вот как?

— Конечно, надо тем не менее признать, что насилие и угроза со стороны психически больных возникают все-таки значительно чаще, чем вообще в среде обычного населения.

— Все-таки почаще? Это вы признаете?

— Признаю… Глупо было бы отрицать! — грустно усмехнулся профессор Хензен. — Но отнюдь не чаще, чем, скажем, опасность, исходящая от других социальных групп.

— Вот как?

— Ну, скажем, безработные молодые люди не менее опасны. Впрочем, так же, как и лица, злоупотребляющие алкоголем, или мужчины третьего десятилетия жизни… Что же, прикажете тогда, на основании этой статистики, всех мужчин от двадцати до тридцати лет заключить под стражу?

— Ну, хорошо, не буду с вами спорить, я ведь не специалист. Однако я не совсем понимаю, какое все это имеет отношение ко мне?

Некоторое время профессор Хензен только испытующе смотрел на Светлову.

И вдруг Анна изумленно ахнула:

— То есть… — Она схватилась за голову. — То есть, вы хотите сказать, что нападения, которым я подверглась, это… дело рук вашего пациента, которого вы, по-видимому, где-то тут поблизости излечиваете в «обществе здоровых»?

Профессор Хензен молча кивнул.

— Но откуда вы узнали о том, что со мной случилось?

— Мне рассказала о ваших… м-мм… проблемах Дорис.

— Дорис?

— Да. Она и ее муж оказывают нам кое-какие услуги… Дело в том, что мы снимаем апартаменты на острове и поэтому часто пользуемся ее катером. Она в курсе того, кто я, а главное — кто мой пациент.

— И вы сознательно подвергаете жизнь окружающих опасности? — снова возмутилась Светлова.

— А вы представьте, Анна, что женщина, о которой я вам говорил, — это ваша сестра или близкий, очень близкий друг. А вы врач, понимающий, что есть шанс ей помочь. Как бы вы лично поступили? В такой приблизительно ситуации, — профессор вздохнул, — оказался и я.

— Кто такая Клара?

Аня вспомнила человека в бейсболке, который так неожиданно появился тогда возле пляжа нудистов и, честно признаться, напугал ее. Как теперь выяснилось, не зря… Теперь-то стало понятно, кто это был.

— Клара — это жена моего пациента, — объяснил Хензен.

— А что случилось с этой Кларой?

— Она… Погибла.

— Насколько я понимаю, не без помощи вашего пациента? — уточнила Светлова. Профессор печально кивнул:

— Он скинул ее со скалы, когда они путешествовали по Ирландии и прогуливались в окрестностях Лимерика. Там, знаете ли, такие удивительные скалы на побережье Атлантического океана…

— Догадываюсь… — пробормотала Светлова.

— Но теперь он идет на поправку-это очевидно.

— Неужели? Вот уж не подумала бы!

— Да, увы, отчасти вы, Анна, правы… Я недоглядел, и случился срыв.

Возврат, рецидив… Это естественно. Это случается иногда, в ходе течения болезни.

— Неужели все это и впрямь так «естественно», как вы говорите? — искренне усомнилась Аня.

— Анна, — взмолился Хензен. — Если вы обратитесь в полицию, то все лечение пойдет насмарку — вы сделаете несчастными многих людей!

«Однако, возможно, при этом я сделаю счастливой какую-нибудь женщину, которую этот пациент еще только собирается скинуть со скалы!» — подумала про себя Светлова, но не стала вступать в дискуссию с просвещенным профессором.

— А не случится ли так, — все-таки решила поинтересоваться она, — что однажды…

— Уверяю вас: ничего подобного больше не произойдет!

— Точно ли?

— То, что случилось с вами, — просто трагическое совпадение, случайность! Вы внешне напомнили ему его жену. Понимаете, вы с ней оказались удивительно похожи. Кроме того, когда он вас в первый раз увидел, вы находились неподалеку от…

— Пляжа нудистов?

— Да, и это оживило его подозрения, связанные с Кларой… Он считает ее, видите ли, дурной женщиной — развратной, скверной. Женщиной, которая хочет опорочить его доброе имя. Подозревает в изменах и разврате. Он потому и убил ее, что хотел «избавить от скверны».

— Радикальный способ, ничего не скажешь… — вздохнула Светлова. — А сейчас — он. Что же — уже не помнит, что скинул ее со скалы?

— В общем, да. Не помнит. Это стерлось в его памяти. Сейчас вы для него Клара. Он воспринимает вас как дурную женщину, которую…

— Поняла, поняла… надо «избавить от скверны»

— Верно. Отсюда и эти нападения.

— А насчет этой Клары… Это все было правдой?

— Нет. Она была совершенно приличной, порядочной женщиной.

— Но…

— Это и есть шизофрения. Маниакальные, ни на чем не основанные подозрения…

— Просто ужас! Значит, я теперь Клара, которую надо «избавить от скверны»?! Чудненько!

— Да-да, конечно, я понимаю ваш страх и возмущение, дорогая Анна, — вздохнул профессор Хензен. — Даже мы, врачи, не отрицаем, что прежняя изолирующая психиатрия была более эффективной… В том смысле, что лучше охраняла обывателя. Но…

— Чудненько, чудненько, — опять пробормотала Светлова, почти с содроганием вспоминая волну, закрывающую выход из грота, и человека «без лица», несущегося в лодке на бешеной скорости. Лично ее, — подумала про себя Светлова", прежняя «изолирующая психиатрия» вполне бы устроила!

— Но, повторяю, — настойчиво заметил профессор Хензен, — общество здоровых обязано переносить те опасности и нагрузки, которые связаны с близким соседством больного.

— Значит, я просто-напросто «несу нагрузку»? — довольно кисло заметила Светлова. — Во имя торжества идей новой «открытой психиатрии»! Ну что ж…

Можно сказать, вы меня успокоили. Одно дело: погибнуть ни за что, просто так, ни за понюшку табаку… И совсем другое: отправиться на тот свет ради победы прогрессивных научных взглядов профессора Хензена на лечение шизофрении! Мерси, профессор!

— Анна! — перебил ее Ганс Хензен. — Что вы все-таки решили?

— Решила?

— Да… насчет полиции? — осторожно поинтересовался профессор Хензен.

— Я должна подумать.

— Ну что ж… Более убедительных аргументов у меня нет. Думайте. И прощайте. Я должен возвращаться.

— Я провожу вас, — предложила Светлова.

— Не откажусь.

Анна проводила профессора до пристани, где покачивалась его лодка, до боли, кстати сказать, напоминавшая ту, что проплывала тогда мимо грота, чуть не утопив там ее.

Вы к себе? — осведомилась она.

— Да. На остров…

— Святого Андрея?

— Верно.

— А он?

— Он ждет меня там.

Некоторое время Светлова еще смотрела вслед лодке профессора Хензена, удаляющейся в направлении одинокого, затерянного в море островка, на котором находился его безумный пациент. Довольно необычно населенного островка.

Перечень его обитателей напоминал список действующих лиц в театре абсурда:

Смотритель маяка, Сумасшедший и Профессор.

Жизнь вообще странно устроена — с чем только не приходится мириться: например, с тем, что тебя чуть не отправили на тот свет!

"Ладно… Пусть как хотят. Как знают! Все равно скоро улетать в Москву.

Обойдусь без полиции", — решила Анна.

* * *

Опустив плечи, Светлова шла к отелю по дорожке, усаженной цветущими олеандрами. И эту цветущую дорожку ей неожиданно заступила женская фигура в длинном платье. Погребижская! Собственной персоной…

— Добрый вечер.

— А он добрый? — Светлова пожала плечами.

— Да ладно вам тоску нагонять! Молодая еще предаваться таким настроениям. Не знаю, что у вас там случилось, но взбодритесь, голубушка. Хочу вам кое-что сообщить.

— Вот как?

— В общем, мне не хочется больше темнить, неожиданно призналась Погребижская, — вы угадали. То интервью с Максимом Селиверстовым действительно состоялось.

— Почему вы решили сейчас мне это сказать?

— Наверное… пожалела вас. У вас такой вид.

— Какой?

— Как будто вы ищете гвоздик.

— Гвоздик?

— Ну да, чтобы накинуть на него веревку и повеситься.

«Ну и юмор! Чисто писательский, наверное», — мельком подумала Светлова, передернув плечами.

— Пожалуйста, Мария Иннокентьевна, — попросила она. — Припомните, не упоминал ли Селиверстов при вас каких-то фамилий?

— Фамилий? — задумалась Погребижская. — Что-то было… Знаете, как у Гончарова… Кажется, Адуев!

— Может, Федуев?

— Пожалуй, вы опять правы, именно Федуев. Молодой человек признался мне, что ему не хватает профессионального роста, продвижения, и это задание, полученное в редакции и связанное с Федуевым, — шанс попробовать новое. Шанс продвинуться.

— И что же, именно в такой связи он упоминал имя Федуева?

— Ну, да, именно так… В этой связи. Насколько я помню, Селиверстов в конце беседы стал посматривать на часы и сказал: я тороплюсь.

— Спасибо, Мария Иннокентьевна…

— Только у меня к вам тоже просьба, — придержала Анну на прощанье за руку Погребижская.

— Слушаю?

— Вы Лидочке не проговоритесь, что я вам все это рассказала.

— А что, Лидия Евгеньевна против того, чтобы вы помогали расследованию? Возражает?

— Еще бы! Категорически! Она не хочет, чтобы я лезла в это дело.

* * *

Погребижскую Светлова видела в Дубровнике еще лишь однажды — правда, при весьма неожиданных, если не сказать, пикантных обстоятельствах.

Прогуливаясь накануне дня отъезда по вечернему городу, Аня вдруг издалека углядела Марию Иннокентьевну и приветственно помахала ей рукой.

Но ей не ответили: очевидно, Погребижская ее не заметила.

А далее Светлова с некоторым изумлением наблюдала, как к Марии Иннокентьевне подошел красивый молодой мужчина и принялся о чем-то оживленно с ней толковать. И это, вне всякого сомнения, было самое настоящее ухаживание.

Более того… Светлова, как говорят в таких случаях завзятые сплетники, «своими собственными глазами» видела, как они потом, после недолгой беседы, удалялись по узкой улице Дубровника куда-то в сгущающиеся сумерки. И бархатная романтическая адриатическая ночь укутывала их все больше и больше, скрывая от глаз всяких дотошных сыщиков и просто любопытных.

«Ну, в общем, что ж… — подумала Светлова. — Пенсионерка-то она пенсионерка… Ну а если взглянуть на нее глазами мужчины? Синие очи, идеально правильный профиль, темные без седины волосы, еще очень стройная, легкая в движениях… А Малякин-то, похоже, прав, и этого уличного ловеласа можно понять!»

* * *

Марио Безич, мелкий предприниматель, крутился, как мог. «Летний бизнес»

— летом в Дубровнике, «зимний бизнес» — зимой в Загребе. Маленькая пиццерия в Дубровнике за один сезон приносила хороший доход, как, впрочем, и все в этом благословенном городе. Но курортные сезоны здесь не слишком длинные, и надо было крутиться вовсю. Следить за кухней, за официантами, за кассой. Не отлучишься ни на часок. При этом Марио был истинным сыном своей земли, чувственным и галантным, для которого мир хорош прежде всего потому, что в нем есть женщины, а потом уж, в порядке убывания, все остальное.

Такая напряженная жизнь в городе, наполненном фланирующими туристками со всего мира, в курортных, соблазнительных нарядах, выныривающих из ласковых вод Адриатики и покрытых свеженьким дорогим загаром, просто вынудила разрывающегося на части Марио выработать особую тактику блицроманов. Надолго он отлучиться из своей пиццерии никак не мог, а вот часок — уже было возможно!

Обычно Марио выуживал своим орлиным безошибочным глазом ловеласа из прогуливающейся толпы туристов какую-нибудь достаточно соблазнительную даму — тут уж он себе не отказывал: женщина должна была ему действительно понравиться… Соблазнительную, но уже глубоко бальзаковского возраста. Что бы еще все было «о'кей!», но уже «женщина в ожидании последнего шанса». И тогда Марио пикировал на нее со своим неизменным «до ю спик инглиш а литл?» — и просто сокрушал жертву потоком банальностей типа:

«Когда вас увидел, у меня просто земля ушла из-под ног. — Почему вы одна? — Не верю своим глазам: такая красивая женщина и в одиночестве! — Вы свободны и я свободен. — Не выпить ли нам по чашечке капуччино?..»

Уровень банальности вполне компенсировался напором. А главное — тем, что сам Марио был замечательно хорош собой и молод.

Для стареющей дамы в фазе грустного прощания с надеждами на любовь, казалось, что наяву происходит чудо из «любовных романов». Когда уже и не ждешь, и вдруг вот он, принц! Да какой!.. Просто кинематографический голливудский уровень мужской красоты. И оказывается, это не просто лживая ремесленная уловка, которую используют для утешения своих стареющих читательниц авторы любовных романов, — а вот он! Явился-таки..

В общем, дамы такого рода — в фазе грустного прощания с надеждами на любовь — более всего подходили для изобретенных Марио блицроманов. Сдавались они легко и быстро, что и было крайне важно, как именно фактор времени был для Марио решающим. Времени, как известно, у него было очень и очень мало.

После чашки капуччино Марио предлагал даме посидеть в уютном уголке, куда не добирается свет старинных фонарей, в густой тени старинных крепостных стен. Ну, а дальше… В общем, все без исключения мимолетные избранницы любвеобильного хозяина пиццерии хранили воспоминания о встрече с Марио долго-долго и нежно-нежно.

Но на этот раз… Марио был просто ошеломлен оказанным отпором!

Ошеломлен, обескуражен и даже обижен.

У него так мало времени, черт побери! — летний бизнес, зимний бизнес…

И потом, в чем, собственно, дело?! Что случилось?! Все женщины, не задумываясь, падают в его объятия, так было всегда! И это очень удобно, потому что ему всегда некогда! И если бы эти женщины задумывались и уж тем более долго думали, его личной жизни просто пришел бы конец!

А эта туристка! Да она просто пробила брешь в его непоколебимых представлениях о себе и своем месте в этом мире. Отказать ему, Марио! Нет, это просто не укладывалось у красивого хозяина пиццерии Марио в голове…

 

Глава 7

— "Под большим-большим деревом, баобабом, в далекой африканской земле жила-была большая и дружная семья львов — правд. Да, так называется, мой дорогой маленький читатель, львиная семья…

Добрая мама Лев, храбрый папа Лев и маленькие непослушные львята. А самого младшего из них, самого умного и храброго, звали Рик".

Аня Светлова читала сыну произведение Марии Погребижской.

— "Все было прекрасно у Рика: и огромное тенистое дерево, под которым жила львиная семья, и ласковое солнце круглый год, и добрая мама… Одно только было ужасно: маленького Рика никто не считал за льва!

Папа-лев никогда не брал Рика с собой на охоту. А попугай какаду, тараторивший без умолку:

«Рик-Рик, маленький Рик…» — готов был болтать о чем угодно. Но сколько ни просил его Рик: «Скажи, что Рик — лев!» — вредный какаду никогда этого не делал.

А глупые гиены, те и вовсе хохотали Рику вслед. А ведь если бы они считали его львом, разве бы посмели смеяться над ним?"

— Мам, — прервал вдруг Анну сын, — ему, наверное, обидно было ужасно?

Ведь на самом же деле он лев, да?

— Ну, это же сказка…

— А я, знаешь, мам, что думаю…

— Что, дорогой?

— Я думаю, он им, в конце концов, покажет!

— Да? — Светлова рассеянно закрыла книжку с красивой глянцевой обложкой.

«Все-таки молодец эта Мария Иннокентьевна, — думала Аня, пропуская мимо ушей лепет Кита. — Молодец, что призналась насчет Селиверстова…»

Аня вообще высоко ценила людей, которые могли поступиться личным обывательским спокойствием ради того, чтобы помочь расследованию и восстановлению справедливости.

«Теперь, к счастью, дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки, — размышляла Светлова. — Впереди — Федуев!»

* * *

Тот самый редактор отдела расследований, с которым Максим Селиверстов договаривался незадолго до своей гибели о материале, взглянул на монитор компьютера и произнес, обращаясь к Ане:

— Ну, вот, пожалуйста! Извольте познакомиться. Вот его досье… Феликс Федуев, вор и коррупционер… Не слишком, правда, крупный, по отечественным меркам. Уже насытившийся вор, удалившийся на покой, отошедший от дел. В общем, на первый взгляд ничего особенно интересного.

— Значит, этот неинтересный коррупционер и был тем самым «заданием»

Селиверстова?

— Именно.

— Но почему Максим выбрал именно этого? Их же много… пиши — не хочу.

— Видишь ли, Анна, Федуев не просто коррумпированный чиновник, скучный и стандартный, каких тысячи и тысячи. Он с изюминкой. С блажью. А блажь его, видишь ли, с литературным привкусом. Я думаю, потому он и заинтересовал Селиверстова — уж больно своеобразен! Максик ведь у нас вообще-то работал в отделе литературы.

— А что в этом Федуеве интересного?

— А вот бы тебе побывать в его имении.

— Имении?

— Да, в Федуевке… Ты Гончарова давно читала?

— Давно.

— Перечитай.

— Надо?

— Перечитай и поезжай в Федуевку — сама все увидишь. «Золотая осень крепостного права» — в натуре.

— Чего-чего?

— Того… Говорю же, в гости поезжай в Федуевку — сама все увидишь.

— Хорошо, — согласилась с этим странным предложением Светлова. — Но как я попаду к нему в гости? Постучусь в дверь, как промокший Свинопас Ганса Христиана Андерсена?

— Да, это вопрос… — задумчиво согласился, оглядывая ее, все знающий редактор отдела расследований — словно примеривал к Светловой амплуа Свинопаса.

— Может, тебе представиться журналисткой?

— Журналисткой?

— Нет, не годится.

— Да-да, не годится, — поторопилась согласиться с ним Светлова. — Никуда не годится: один журналист уже, кажется, пробовал к нему постучаться.

Кстати, почему Максим надеялся, что этот тип его примет? Как он собирался к нему попасть?

— Вообще-то, мы думали о том, что Макс, если бы поехал к нему, мог бы представиться там как корреспондент журнала «Мой дом».

— «Мой дом»?

— Ну, да… Они пишут об усадьбах «новых русских», о том, как у них устроены дома — дизайн, интерьеры и все такое… Мой дом, мой сад, мое гнездышко… и тому подобное. Обычно таких журналистов принимают охотно: богатым лестно похвастать своими достижениями.

— Нет, мне такая легенда не подойдет… вздохнула Аня. — Этот Федуев меня быстро выведет на чистую воду.

— Вот что… — предложил вдруг редактор. — Погоди-ка минут десять в коридоре. Я сделаю сейчас один звоночек.

— Погожу. — Светлова послушно направилась к выходу.

— Есть одна риэлторская фирма — торговля недвижимостью в сельской местности. Федуев через них покупал свои хоромы. А у меня там друзья, — объяснил ей вдогонку редактор отдела расследований, набирая телефонный номер.

Минут через пятнадцать он выглянул в коридор, приглашая Аню снова войти.

— Извини, это, увы, вынужденная конфиденциальность.

— Да-да, понимаю, — кивнула Светлова. — Имена, фамилии, явки…

— В общем, так! Мои друзья говорят: Алиса, соседка Федуева, — вот что тебе нужно. Она живет рядом с Федуевым и постоянно с ним общается.

— На какой почве?

— Вот именно что, «на почве». У них там земельный спор, земельный неразрешенный конфликт.

— Они спускают друг на друга собак?

— Да нет, пока до этого дело не дошло. В общем, мои друзья сказали:

Алиса — это то, что тебе нужно. А это такие люди — они знают, что говорят.

— А кто она, эта Алиса?

— Докладываю. Алиса, зеленоглазая, в высшей степени привлекательная блондинка, разбогатевшая еще на первой волне поставок компьютеров в Россию.

Тридцать с небольшим лет. Больше сказать о ней, кажется, нечего. Впрочем, я думаю, этой информации для общения вполне по нынешним временам достаточно. Как ты думаешь?

Светлова согласилась.

— Мои друзья предупредят ее о твоем приезде. Ты когда собираешься?

— Да можно прямо завтра, с утра, — вздохнула Светлова, чувствуя, что отступать ей уже некуда.

— Ну, вот и хорошо. Потом расскажешь, что и как. Мне это профессионально интересно. Вся эта… Федуевщина.

И редактор отдела расследований в хорошем темпе — время всех здесь в редакции поджимало — принялся объяснять Светловой дорогу.

— Только не перепутай! — снова вдогонку, когда Светлова была уже в дверях, крикнул редактор отдела. — Мои друзья риэлтеры говорят: там два поворота — одна дорога к Алисе, другая к Федуеву… Так тебе сначала к Алисе, направо… А то многие путают.

* * *

Поначалу все шло хорошо.

Светлова выехала с утра и надеялась к середине дня быть уже у этой самой зеленоглазой блондинки, разбогатевшей на компьютерах…

Так оно все поначалу и было. Уложившись почти в рекордное время, Светлова пересекла границу Московской области, но уже к самому концу пути дело застопорилось.

Это был перекресток, перепутье… Как в сказке — "направо пойдешь…

Налево пойдешь…"

В чистом поле — ни стрелки, ни указателя. Светлова остановилась, сверяясь со схемой, нарисованной для нее редактором отдела расследований.

Направо? Или налево? Которая дорога ведет к Федуеву? Которая — к Алисе? Если стоять лицом на восток, то направо, а если, наоборот, на запад, то значит налево. Так как стоять? «На восток» или «на запад»? Вечный российский выбор…

Вдруг спелые колоски зашевелились, и над колышущейся нивой возникла лохматая голова. Тоже как в сказке — «откуда ни возьмись»!

— Запутались? — поинтересовалась голова.

— Точно! — подтвердила Светлова.

— Тут все останавливаются! — порадовалась голова. — Вы грибочков не хотите?

— Каких еще грибочков?

— Сушеных. Белые, подберезовики. А хотите маринованных, в баночке?

Домашний засол!

Лохматый мужик раздвинул колоски, за которыми скрывался, и Светлова увидела на примятой ниве расстеленную клееночку, а на ней некие домашнего вида припасы, снедь. Связки сушеных грибов, банки.

— Ага, грибочков, — с сомнением покачала Анна головой, чтобы на тот свет отправиться поскорее… Ну вас, с вашим засолом! А откуда это тут у вас?

Вы вообще откуда тут возникли, скатерть-самобранка?

— Да нет, я не самобранка, — возразил мужик, — я тут торгую…

— Бизнес, значит?

— Верно. Здесь всегда все останавливаются — и стоят, гадают, куда повернуть.

— А ты им, значит, впариваешь свои… баночки?

— Угу! Хорошее место для торговли — никаких конкурентов! — Лохматый обвел взглядом бескрайние просторы.

— А если указатель поставят?

— Тогда бизнесу конец — все проскакивать будут!

— Может, он и стоял тут, этот указатель? Да ты его — того?

Голова застенчиво промолчала.

— Так куда мне поворачивать? — поинтересовалась, взглянув на часы, Светлова. — Мне Алиса Кочкарева нужна.

— К Алисе Викентьевне — направо, а к Феликсу Ивановичу налево, — вежливо пояснила голова.

Светлова уже отъехала и вдруг резко притормозила.

— Слушай-ка…

Аня остановилась и достала из машины фотографию.

— А ты тут, на своем перекрестке, случайно когда-нибудь не видел вот этого молодого человека?

— А давно он тут был? — уточнила голова.

— Давно, — вздохнула Аня. — С год, наверное.

— Вот как оно…

— Даже больше года…

— Да разве такое упомнишь?.. — Лохматый почесал в затылке.

— Жаль… — Светлова снова включила двигатель.

— Все-таки вроде я его видел…

— Подумай!

— Точно, кажется, он! А может, не он?

— Так как же, запомнил ты его или нет?

— А он у меня грибков не купил! Я таких запоминаю… А может, все же купил?..

— Ну так как — купил или не купил?

— Да, я, кажется, рассердился и не правильно ему подсказал.

— То есть?

— Да он хотел вроде бы к Феликсу Ивановичу попасть, а я ему показал поворот к Алисе Викентьевне… А может, и наоборот: он хотел к Алисе Викентьевне, а я…

— Вот как? Мало того, что памяти нет, так еще и вредный? Ну, да ладно, давай свои… поганки, — вздохнула Светлова. — Куплю! И говори, который поворот к Алисе Викентьевне? Только не ври! А то ведь я вернусь…

— Ну, если вернетесь… — загадочно напутствовал Светлову лохматый, пересчитывая деньги. — Тогда, конечно…

* * *

Знакомство с зеленоглазой, в высшей степени привлекательной блондинкой происходило под аккомпанемент непрерывного, невыносимого — до звона в ушах — тявканья ее крошечного той-терьера.

— Господи, какой маленький! — наконец не выдержала этой пытки Светлова.

— А как лает! Как же его зовут?

— Фудзияма, — объяснила Алиса.

— Как?

— Ну, вулкан такой в Японии!

— Ах, вот что…

Крошка, оскалившись, взорвался таким немыслимым лаем, что Светлова внутренне согласилась: имя вулкана вполне малютке подходит.

— Как же мне вас с Феликсом Ивановичем познакомить? — Алиса задумчиво оглядела Светлову. — Дело в том, что отношения-то у нас с Федуевым не очень…

Если я просто приведу подружку на чаек… не поверит!

— Не поверит?

— Нет.

— А как же быть?

— Вот что… Сделаем так… Будто вы покупательница, а он, будто как сосед мне так надоел, что я продаю вам свой дом! Это почти похоже на правду.

— Вы думаете? — засомневалась Аня. Но блондинка Алиса была видно не из тех, кто выслушивает возражения.

— И не будем откладывать, поехали сразу. Я знаю, что он сейчас дома.

Идет?

Светлова согласно кивнула и направилась к своей машине.

— Стоп! — остановила ее блондинка. — Так дело не пойдет!

— Почему?

— Нет! — Хозяйка виллы «Алиса» критически осмотрела машину Светловой.

— А Что такое?

— На этом к нему ехать нельзя. Не сойдете вы за покупателя моей недвижимости. Никак не тянете. Пересаживайтесь в мою. — Алиса кивнула на свою сияющую «Тойоту Лэнд Круизер»

И дорога запетляла среди золотистых полей, окаймленных вдали полосой темного леса.

— Раздолье! — Светлова залюбовалась.

— Так! — Алиса вдруг яростно ударила по тормозам, и машина чуть не стала на дыбы посреди полей.

Анина спутница вышла из машины и, наливаясь гневом, аки спелое яблоко, уставилась на полосатый явно пограничного какого-то вида столбик, торчавший посреди «чиста поля».

— Ну, вот видите, что творит! — Алиса обошла вокруг и пнула столбик носком босоножки от «Valentine».

— А что это значит?

— Наставил столбов, обормот! Оттяпал у меня сантиметров десять, как минимум…

— Не меньше? — скрывая улыбку, уточнила Аня.

— Никак не меньше! — на полном серьезе взорвалась ее спутница.

— Но, Алиса, — уже без усмешки, недоуменно взглянула на нее Светлова, — зачем такому человеку десять сантиметров? И зачем…

— И зачем они мне, хотите вы сказать?

— Да.

— Все от скуки, дорогая.

— То есть?

— А вы как думали? Все, абсолютно все здесь ради единственной попытки хоть как-то оживить однообразие будней.

— Неужели?

— А вы как думали? И всегда в деревне так было. Ссоры между соседями, поджоги, потравы озимых, дуэли — все от нее, от скуки.

— Любопытно.

— Ну-ка, Фудзияма, — приказала Алиса Виг кентьевна. — Быстро пописай на этот столбик. Это не правильный столбик. Это наша земля! И мы ее отберем.

Фудзияма быстро и профессионально исполнил приказ.

— Ну что, поехали дальше?

— Поехали, — кивнула Светлова, предчувствуя, что ей увидеть предстоит еще немало интересного.

К дому Федуева вела длинная тенистая аллея, обсаженная могучими липами.

— Столетние? — поинтересовалась Светлова.

— Угу. Полторы тысячи долларов за штуку. Особая технология пересадки.

Одна фирма этим занимается. Пересаживают прямо в таком, столетнем виде. Вот Федуеву в прошлом году и пересадили…

«Как говорят богатые люди, неважно, сколько это стоит, главное, чтобы нравилось!» — подумала Анна. Аллея была вполне в духе писателя Гончарова.

Впрочем, и сам дом Федуева не походил на современные навороченные коттеджи. Деревянный и выкрашенный трогательной голубенькой краской — по сторонам флигели, а фасад украшен тремя несколько облупившимися белыми колоннами.

Где-то тявкала собачка. Народу, правда, не было видно никакого. Однако стоило им подняться по ступенькам, как дорогу — ну, точно черт из коробочки! — заступил выскочивший неведомо откуда здоровенный белобрысый парень. Мрачный и, что любопытно, босой.

— Барин изволит почивать, — используя довольно старомодные выражения, объявил этот странный тип, загораживая дорогу.

— Ну так разбуди, — нимало не смущаясь таким приемом, посоветовала Алиса.

— Не велено.

— Не велено, не велено, — передразнила белобрысого Алиса. — Как столбы ставить на чужой земле — так велено! Небось твоих рук дело, Виктор, не иначе?!

* * *

И Алиса, не дожидаясь ответа, довольно нахально попыталась обойти парня.

— Не пущу! — Босоногий снова сноровисто заступил ей дорогу.

— Ну, что, драться со мной будешь? — поинтересовалась зеленоглазая блондинка.

— Буду, — без колебаний кивнул тот.

— Тихо, Виктор, тихо!..

А между тем на ступенях между колоннами барского дома показался мужчина в халате. Кудрявый и с бакенбардами.

— Я уже проснулся, так что не волнуйся, Виктор. Разреши милым девушкам подняться в дом.

— Алиса, какой визит! Вот уж сюрприз так сюрприз! — сладко запричитал кудрявый, гостеприимно протягивая руки навстречу зеленоглазой блондинке. — Проходите, девушки, проходите.

Он острым взором взглянул на Аню. Но ничего не спросил.

— Вот собираюсь продавать свою землю, — сама объяснила Алиса. — Покупательницу нашла. Хочет взглянуть на соседей. Знаете, как сейчас? Первым делом — чтобы респектабельные соседи, а не какие-то обормоты, — с явным удовольствием добавила она.

— Вот как?

— Можно, я вас покажу?

— Покажи, покажи, — добродушно согласился кудрявый Феликс Иванович. — За показ денег не берем. Пока еще.

Кудрявый хозяин дома любезно проводил дам в гостиную и откланялся:

— Извините, отлучусь. Приведу себя в божеский вид. А то мы тут совсем по-домашнему. — И он оставил их одних.

— Алиса, куда мы попали? — шепотом спросила Светлова, когда за кудрявым хозяином закрылась дверь. — Что это они так странно разговаривают? Какой еще «барин»?!

— Видишь ли, Федуев влюблен в девятнадцатый век, в роман Гончарова «Обыкновенная история», — усмехнулась Алиса. — И Федуевку свою он устроил в точности, как имение Грачи, гениально описанное Иваном Андреевичем Гончаровым.

— Как это?

— Видишь ли, он хочет, чтобы все у него было так же, как у героев романа помещиков Адуевых. Ведь он может себе это позволить, как полагаешь?

— Не знаю…

— Думаю, может. Я думаю, Феликс Иванович может позволить себе все или почти все. Потрудился ради этого! Ведь покупают же миллионеры целые острова в океане и устраивают на них свой особый, собственный мир?

— Но эти двое — точно не сумасшедшие?

— Ну, почему же непременно сумасшедшие? Просто, понимаешь, как только борьба за выживание перестает отнимать у человека все силы без остатка, ему сразу нужны какие-то игрушки. Иначе скучно жить. Говорю же тебе: в деревне скучно!

— А кто этот белобрысый?

— Его бывший шофер Виктор. Теперь что-то вроде управляющего… распорядителя и эконома.

— Ах, вот что…

— Виктор вообще-то, ты не гляди, что под крепостного, «домотканого и кондового» работает. У него и образование высшее. Кажется, институт инженеров транспорта. И не дурак, отнюдь.

— А чего он босой?

— Ну, говорю же, в деревне Федуевка все детали воссоздают реальность барского имения второй половины девятнадцатого века. Ботинки только у барина.

— Начинаю понимать…

— Я рада! — опять усмехнулась Алиса.

— А что же он делает, этот Виктор, в качестве управляющего и эконома?

— Все. Например, выполняет все, даже самые… страшные поручения.

— Это какие же? — насторожилась Светлова, сразу подумав об убийстве Селиверстова.

— Например, когда кошки окотятся, он сам котят топит.

— Так…

— Или вот такое…

В это время за окном раздалось какое-то истошное кудахтанье, шум, крики, шлепанье босых ног…

Алиса отодвинула занавеску, и они со Светловой выглянули в окно.

По двору бежала курица без головы — натурально! — хлопая крыльями, подпрыгивая и оставляя на лопухах кровавую дорожку, а за ней с туристическим топориком мчался босоногий Виктор.

— Ну, вот еще и это, поняла? — объясняла Алиса. — Парные цыплята для гостей — это конек Феликса Ивановича. Только вот кур резать его шофер так и не научился. Они у него, как видишь, долго мучаются.

— Да, — согласилась Светлова, — видно, в институте инженеров транспорта этому не обучают.

Кажется, Анна начала постигать замысел хозяина здешних мест — каждый строит свой мир. Вот и здесь имение «а-ля Грачи». Этакая Адуевка-Федуевка.

Наконец хозяин Феликс Иванович Федуев вернулся в гостиную. Мать честная! Светлова еле удержалась от вздоха изумления, ибо был он теперь в темном бархатном сюртуке и, как говорили в старину, «пахнущий одеколонами».

— Значит, хотите приобрести недвижимость в наших краях? — Федуев с заметным удовольствием оглядел Аню.

— Верно.

— Мысль неплохая… Больше того скажу, замечательная!

— Правда?

— Правда, милая. А и поселяйтесь рядышком. Я не возражаю. Алиса-то, скажу вам по секрету, уж больно девушка склочная. А с вами, — он опять с заметным удовольствием оглядел Светлову, — мы уживемся.

— Вот и уговорите Анечку, — заметила Алиса, подмигивая Светловой. У них был уговор, что она постарается оставить Светлову наедине с хозяином Федуевки.

— Вы ведь у нас соловей. Патриот этой местности. А я пока на кухню загляну к вашей кухарке. Все хочу ее расспросить — уж больно она хорошо огурцы солит!

И не дожидаясь разрешения, — Алиса, как уже сообразила Светлова, видно, вообще не привыкла дожидаться от кого бы то ни было разрешений! — зеленоглазая блондинка исчезла из комнаты.

— Батюшки! — изумилась Светлова, оглядывая стены. — Да у вас библиотека на французском?!

— А как же? — с огромным удовольствием подтвердил кудрявый хозяин. На лице у него было просто написано: "У нас, в девятнадцатом веке — и по-русски?

Это только лакей Петрушка…"

— Неужто читаете?

— Пока еще нет, — скромно потупился Федуев, сдувая невидимые пылинки с рукава своего бархатного сюртука. — Но готовлюсь, изучаю.

Он погладил бакенбарды.

— А кто это?

Светлова обратила внимание на портрет женщины в старинном чепце: скуластое лицо, простое и безыскусное… Таким же безыскусным бывает вид из деревенского окошка… Полоска неба, полоска поля, лужа, серый от дождей забор, куры…

— Эта Анна Павловна Адуева, — важно объяснил хозяин дома.

— Кто?

— Простая русская помещица, соль земли русской, женщина, вобравшая в себя всю мудрость жизни.

— Но ведь это не реальное лицо, а литературный персонаж. Так зовут мамашу Александра Адуева из романа Гончарова «Обыкновенная история». Верно?

— Угадали.

— Но ведь эта женщина вымысел, не так ли?!

— Иной вымысел больше похож на правду, чем сама жизнь. Я попросил одного художника, очень дорогого, надо заметить — у него картины и в Лондоне, и Нью-Йорке продаются, — и он увидел Анну Павловну такой!

— Но…

— Я поклоняюсь этой женщине, — продолжал Феликс Иванович. — Сама того не ведая, она знала формулу счастья. Вот послушайте, что говорит она сыну, который хотел покинуть деревню свою Грачи ради городской жизни.

Федуев открыл застекленную дверцу книжного шкафа, достал томик Гончарова и безошибочно открыл его на нужной странице:

— «Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? — начал читать с выражением кудрявый Феликс Иванович. — Погляди-ка, какой красотой Бог одел наши поля. Вон с тех одной ржи до пятисот четвертей соберем, а вон и пшеничка есть, и гречиха. Подумаешь, как велика премудрость Божия, дровец со своего участка мало-мало на тысячу рублей продадим».

Светлова изумленно слушала эту декламацию.

— «А дичи-то, дичи что! И ведь все это твое, сынок. Погляди-ка, озеро что! Великолепие истинно небесное. Рыба так и ходит! Одну осетрину покупаем. А то ерши, окуни, караси кишмя кишат и на себя, и на людей идет. Вон твои коровки и лошадки пасутся. Здесь ты один всему господин…»

— Или вот… — продолжал Федуев. — «А посмотрите-ка сюда! И тебе не жаль покинуть такой уголок?»

Явно, чтобы проиллюстрировать эти слова, Федуев, жестом фокусника, распахивающего свой волшебный сундук, распахнул створки балконных дверей и продолжал читать:

— «С балкона в комнату пахнуло свежестью. От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени, Между деревьями пестрели цветы, бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало…»

Светлова только ахала: истинно так! Так оно все в точности и было у Федуева: «От дома на далекое пространство раскидывался сад… бежали в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось в берега озеро». Вот, молодец… Ну, точно, как в романе Гончарова!

Идиллию портило только какое-то странное кряхтенье и оханье, раздававшееся откуда-то снизу.

Любопытная Светлова поспешила заглянуть с балкона вниз.

Там, в саду, снова был занят «неустанными трудами» все тот же белобрысый и босоногий Виктор.

На этот раз он заломил руки за спину какому-то нечесаному, лохматому парню и методично тыкал тому кулаком под дых. Парень корчился, охал, но, в общем, вел себя странно тихо — видно, был человеком привычным…

— Ну, что еще там у вас? — недовольно спросил Федуев, явно расстроенный тем, что его отвлекли от чтения.

— Да вот-с! Груши воровали, — пояснил Виктор. — Решил наказать.

— Ну, наказал и хватит. Отпусти, — милостиво приказал барин, которому не хотелось, чтобы эта сцена и далее отвлекала его от «упоительного чтения».

Светлова, и вправду, заметила разбросанные по траве груши. Плоды эти были, надо заметить, какие-то невзрачные… Маленькие, кривоватые и в черных пятнышках — червивые. «Наверняка к тому же и кислые», — подумала Аня. Она вообще не была уверена, что в их средней полосе произрастали какие-либо фрукты, от которых можно было откусить и не сморщиться.

«Что уж — им жалко этого? — недоуменно думала Светлова, глядя на груши. — Ведь этот Федуев, как говорят, украл миллионы! Значит, не из-за самих груш Виктор мужика бьет… А почему? Неужели для порядку?»

— Хорошо, Феликс Иванович! — Виктор с хорошо заметным сожалением садиста перестал заламывать похитителю груш руки. Однако не удержался — прервали на самом интересном месте! — и напоследок смазал еще для верности парню по носу.

Видно, у незадачливого вора к тому же и нос был слабый: Светлова вздрогнула — лицо человека залило кровью.

Между тем, явно недовольный этой сценой, Федуев закрыл балкон и снова остановился перед портретом скромной русской помещицы Адуевой, склонив голову набок и любуясь незатейливым личиком Анны Павловны.

— Понимаете, Аня, это было идеальное существование. Согласны?

— Согласна.

— Жили бы да жили! Ну что мешало?! Светлова только пожала плечами: вся Россия уже лет восемьдесят не могла ответить на этот вопрос.

— Вот вы только послушайте, какова была эта жизнь!

И Федуев проникновенно, с выражением снова принялся за чтение, иногда и вовсе отрываясь от текста — видно было, что роман «Обыкновенная история» он знал почти наизусть:

— "Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ним и проходил целый день.

Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша была взята во двор ходить за барином".

— Это что же… и у вас — девки крестьянские? — несмело поинтересовалась Светлова.

— А как же, милочка… С девками вообще нет проблем. Проблемы с сарафанами. Приходится специально заказывать. В столице специалиста по истории костюма еле нашел. А девок-то навалом… Понимаете, чем ниже уровень жизни, чем ниже самооценка у женщин, и тем больше девок.

— Логично, — нехотя согласилась Светлова.

— Или вот еще, — продолжил чтение Федуев. — "Однажды в ненастную погоду попробовал он заняться делом. Сел писать и остался доволен началом труда.

Напрасно Анна Павловна пустилась уговаривать его не писать, чтобы не надсадил грудку, он и слушать не хотел. Когда прошло месяца три-четыре, а он от писанья не только не похудел, а растолстел больше, Анна Павловна успокоилась".

Прелесть, да?

— Прелесть.

— А какая феноменальная нежность в речах Анны Павловны: «не надсадить грудку»! Вы только вчитайтесь в эти слова.

— Да, трогательно, — согласилась Светлова. Она как раз думала о том, не «надсадил ли себе грудку» белобрысый Виктор, навешивая тумаков тому парню, который лазил за грушами в «барский сад».

Ведь если Максим Селиверстов все-таки приехал сюда… А он мог успеть в тот вечер сюда, в Федуевку, добраться… Встреча с Погребижской закончилась около семи вечера. Два часа дороги… Вполне, вполне мог! И здесь с ним могло случиться — если его легенда: корреспондент журнала «Мой дом» не сработала! — все что угодно.

— Пожалуйте откушать. — В дверях гостиной появился Виктор.

После «упоительного чтения» был еще и обед.

Щи, соленые огурчики, грибки…

Полное соответствие той, адуевской, гончаровской реальности.

Принесли и поросеночка.

Феликс Иванович осклабился:

— Помните, Анюта, как в Грачах откушивали?

— Как?

— А вот так — «положивши себе на тарелку почти половину поросенка»!

— Может, к ужину индейку зажарить? — безмолвно возник за его спиной Виктор. — Я распоряжусь.

— Распорядитесь, распорядитесь, голубчик. Вам, милая, следует, есть больше жирной пищи! — наставительно поучал Федуев тощую, как модель, Алису. — Вот отведайте… поросеночка!

— Благодарствуйте, Феликс Иванович, — подыгрывала Алиса.

— Не на чем, матушка. А не велеть еще цыплят с белым соусом, Виктор? Я, пожалуй, велю…

— Зачем вам самим? Я-то на что? Похлопочу…

— Похлопочи.

— Как все у вас… необычно! — заметила Светлова. — Экий вы Феликс Иванович, колоритный. И как это журналисты до вас еще не добрались? Не описали все эти ваши чудеса?

— Почему же не добрались? Эти щелкоперы куда хочешь проникнут!

— Ах, верно! — поддакнула Светлова.

— Ну да мы их, щелкоперов-то этих, с крыльца спускаем. Журналистов этих самых — с крыльца! Верно, Виктор?

Виктор застенчиво потупился. , — Мой эконом большой мастер по этой части.

В общем, все, что удалось Светловой — это только приглядеться и понять, кто есть кто. Конечно, Виктор — это дорогого стоило… «Щелкоперов журналистов — с крыльца», значит… Ну, а что потом?

В то, что потом происходит с журналистами, Феликс Иванович, возможно, и не вникает. Это дело Виктора. И, по-видимому, любимое дело. Склонность к садизму у выпускника транспортного вуза очевидная. Большой мастер… Что курица, что человек, ему, очевидно, особой разницы нет.

Можно смоделировать ситуацию. Журналист Селиверстов им мог просто не понравиться, его вопросы и все такое… Барин приказал Виктору спустить журналиста с крыльца. Допустим.

Тот спустил. Перестарался.

Анна вспомнила, как брызнула кровь из носа у того, с грушами. И с каким трудом остановился Виктор, избивавший похитителя… Увлекся! А туристический топорик, с которым он несся за полузарубленной курицей? Не говоря уже об этих скверных поручениях насчет кошки… Возможно, Виктор и не хотел Селиверстова убивать, просто увлекся, как у них, у садистов, это бывает. Потом добил — перерезал горло. Ведь кто-то же сделал это с Максимом?

Ну, и конечно, для Виктора естественней было спрятать труп Селиверстова, чем нести ответственность за, пусть и непредумышленное, но убийство.

Вот и отвез в лес.

Почему под Тверь? Это понятно: чем дальше от дома Федуева, тем меньше подозрений.

Или…

«А что, если… — вдруг подумала Светлова. — Что, если… Селиверстов — это тоже от скуки?»

Но, в общем, ничего конкретного… Одни предположения. Маловато, маловато… может, просто показать фотографию Селиверстова кудрявому Феликсу Ивановичу, разомлевшему сейчас так славно после поросеночка? Какой ему смысл этого белобрысого убийцу выгораживать? Виктора посадят — другого наймет. Такое место пусто не бывает.

Да нет, пока эконом рядом, показывать фотографию Максима не стоит.

Наверняка у эконома холопья привычка подслушивать барина под дверью.

Анна подмигнула Алисе. И блондинка в ответ понимающе с ней переглянулась.

— Заезжайте и вы к нам, Феликс Иванович, чайку попить… По-соседски, так сказать, по-дружески! — медово пропела Алиса. — Анечка у меня еще денек-другой погостит.

— Ну, какая же вы добрая стали! — подивился Федуев. — Глазам своим не верю. А то ведь не женщина была, а сущий Фудзияма — зубки крошечные, а кусает.

И кусает больно.

— Да, ну что вы, право, — беззлобно отмахнулась Алиса.

— Когда же к вам на чаек пожаловать? — поинтересовался Федуев.

— Да вот завтра и приезжайте. Чего ж откладывать?

Стали прощаться.

Прежде чем сесть в машину, Аня еще раз взглянула на Федуевку, освещенную лучами закатного солнца, как это водится в русских романах…

Светлова смотрела на панораму Федуевки, на босого Виктора, раскланивающегося по-холопски на крыльце, и, несмотря на свои мрачные подозрения, не могла удержаться от смеха. Ну, точно все, как в анекдоте!

Заседают большие начальники. Главный обращается к своей команде: «Ну, господа, все у нас с вами есть! Всего, чего хотели, достигли, и даже больше! Пора теперь подумать и о людях…» — «Вы абсолютно правы! — радостно замечает соратник. — Как вы думаете, душ по двести на каждого хватит?»

Светлова грустно усмехнулась, вспомнив этот анекдот.

— Только прежде, чем домой, сделаем небольшой крюк, — предупредила ее Алиса, когда они уже изрядно отъехали от дома Федуева. — Заедем ненадолго в наш районный центр, в Круглич.

— Круглич?

— Да, городок такой Круглич. Мне там кое-что забрать надо. У одного человека… Это близко!

Остановив машину в центре небольшого городка, Алиса ушла, а Светлова огляделась по сторонам.

Оказалось, что остановились они возле рынка.

Разложив на земле какие-то странные вещи — ношеную обувь, ножи для мясорубок, пожелтевшие кривые огурцы, — цепочкой стояли люди.

Это был «торговый ряд», в буквальном смысле слова. Замыкали «торговый ряд» два ребенка: девочка постарше и мальчик лет семи. За неимением, очевидно, другого товара в руках у мальчика был букетик ромашек. Букетик здорово сник, лепестки ромашек загнулись, опустились уныло обмякшие соцветия.

Задумчиво глядя на Светлову, мальчик откусил вдруг один цветок и принялся жевать.

— Ты чего цветы ешь? — прикрикнула на него сестра. — А ну плюнь!

Мальчик послушно плюнул, немножко о чем-то подумал, глядя вдаль на дивную красоту простора, и снова — то ли от скуки, то ли детский аппетит брал свое! — опять откусил от своего букетика, который никто так и не купил.

Мог бы нью-Адуев, Феликс Иванович, если бы захотел, приобрести в личное пользование десяток-другой душ? Аня смотрела на зияющие провалами окон — как после бомбежки! — дома райцентра Круглича, на мальчика, тупо жевавшего свои увядшие ромашки, и думала о том, что — запросто! Причем не слишком бы дорого ему это и обошлось.

Наконец Алиса вернулась, бросила на заднее сиденье какой-то сверток. И они поехали.

— А чего этот Круглич такой? — почему-то почти шепотом спросила Светлова, несколько пришибленная увиденным.

— Какой?

— Ну, будто его бомбили? Разрушенный, грязный?

Блондинка только махнула рукой.

— А… пошли они все! Живи, Аня, не оглядываясь по сторонам! Сейчас только так и можно! Здесь и сейчас!

— Алис, а что он воровал-то? — все-таки не выдержав, поинтересовалась у своей спутницы Светлова.

— Феликс Иванович-то?

— Ага.

— Федуев последние лет восемь руководил местным зодчеством в одном городе… Конкретно, как раз в этом самом Кругличе. А также курировал земельные отношения и строительство.

— Ах, вот что.

— Сама понимаешь, какая конкуренция среди многочисленных строительных фирм, стремящихся получить подряд.

— Догадываюсь.

— Как ты думаешь, кто выигрывал это соревнование?

Светлова промолчала.

— Верно! Те, кто отстегивал процент от суммы договора, десять-пятнадцать не меньше.

— Ну, понятно…

— Плюс вопросы с задолжностями местных предприятий в казну. Там такие мудреные системы взаимозачетов, что опять же Федуев внакладе не оставался. А суммы, которые взыскивались им за отведение участков под личные особняки? Ты представляешь, какие это деньги?

— Немного…

— Кроме того, Федуев ежемесячно обкладывал данью рынок, требуя «взносы» на благоустройство, хотя на это имеются соответствующие статьи в бюджете города. В общем, если посчитать все деньги, которые получил Федуев только на одно это «благоустройство», тут в Кругличе не помойка должна быть, а цветники, как в Версале!

— Ясно! — вздохнула Аня — Зато окинь взором владения Федуева! Как там писал Иван Андреевич? «А там и нивы с волнующимися разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному лесу…»

— У него и «темный лес»?! — не выдержала Светлова.

— А как же, миленькая! Столько лет, на такой должности и в такое горячее для страны время!

— Н-да… — Светлова задумалась. — И нивы, стало быть, амфитеатром… — пробормотала она.

— А ты еще, наивная, спрашиваешь, почему у нас тут не Версаль, а помойка?! — чертыхнулась Алиса.

Вылезая из машины, Светлова приподняла сверток, который Алиса бросила на заднее сиденье. Сверток был небольшой, но, как выяснилось, невероятно тяжелый… Слишком тяжелый.

«Ого! — только и подумала Светлова. — Вот так блондинка!»

* * *

Как и было обещано, к вечеру следующего дня Феликс Иванович пожаловал в гости к Алисе Викентьевне. Без Виктора.

— Это большая удача! — шепнула Светловой Алиса. — Обычно они редко расстаются.

Хозяйка вместе с Анной встречала гостя на крыльце.

Федуев, кряхтя, с явным затруднением, вынес из машины — дают себя знать поросеночки-то! — свои тяжеловесные телеса.

— Ну, голубушки, чем потчевать станете?

— Не обидим, Феликс Иванович, — заулыбалась гостеприимно Алиса. — А где ваш верный паж?

— Да отпустил я Виктора — родственников повидать. В отпуск.

— Ах, вот что!

И они все вместе двинулись в гостиную…

Алиса заваривала чай… А Светлова ничего лучше не могла придумать, как идти ва-банк.

Если Селиверстову было суждено погибнуть в Федуевке, то это могло быть делом рук только Виктора, производившего все-таки впечатление далеко не адекватного человека. Если совсем точно — садиста. Федуеву труп Селиверстова не нужен был совершенно. Ему на таких журналистов было плевать с высокой колокольни.

«Надо говорить с Федуевым откровенно. Другого выхода нет и другого случая, возможно, не представится», — решила Анна.

— Феликс Иванович, — начала она вкрадчиво. — Вы никогда не видели такого человека?

Аня протянула Федуеву фотографию Селиверстова.

Тот с удивлением взглянул сначала на Светлову, потом на снимок.

— Да нет, не видел, — зевнул Феликс Иванович. — Кто таков?

— Его фамилия Селиверстов.

— И что же?

— Он должен был к вам приехать.

— Когда?

— В прошлом году, тем летом…

— В прошлом году? — усмехнулся Феликс Иванович. — Что-то долго едет.

— И вряд ли теперь доедет, — заметила Светлова. — Его убили.

— Что это такое вы мне рассказываете? — недоуменно уставился на Аню Феликс Иванович.

— А вы не поняли? Вы только скажите: журналист с такой фамилией к вам приезжал? Он мог представиться вам тогда, как корреспондент журнала «Мой дом».

— Журнал «Мой дом»? Да нет, не припоминаю.

— Нет?

— Да говорю вам: нет!

— Как вы быстро ответили! Даже не задумываясь. А ведь могли позабыть?

Феликс Иванович только усмехнулся:

— Да я такие дела крутил, моя милая, у меня не голова — компьютер. Я никогда не могу позабыть.

— Напрасно вы отмалчиваетесь… Покрываете, — заметила Светлова.

— Я?! — возмутился Феликс Иванович.

— Вы только скажите, договаривались вы с Селиверстовым о встрече или нет? Вы-то тут, конечно, ни при чем… Скорее всего, это Виктор, — настаивала Светлова.

— Да чтоб я сгорел! — чертыхнулся вдруг явно потерявший самообладание Федуев. — Знать я не знаю никакого Селиверстова! И фамилии такой никогда не слышал, и не видел и никогда ни о чем не договаривался!

— Ой! — вдруг прошептала Алиса, глядя испуганно в окно.

Все повернули головы вслед за ней.

— Что это? — довольно испуганно прошептал вслед за ней и Феликс Иванович, мигом растеряв свою барскую вальяжность.

Небо за окном явно озарялось отсветом пожара…

— Ну, кажется, вы добились полного соответствия, милейший Феликс Иванович, — пробормотала догадливая Алиса.

— Что происходит?!

Федуев ошеломленно взирал на багряный край неба, как раз точно — ну, ровно в той стороне! — где находилась его Федуевка.

— А то и происходит… Ведь всем Адуевкам и Федуевкам, в конце концов, в наших-то краях пейзане пускали красного петуха… — вздохнула зеленоглазая блондинка.

— Петуха?

— Вас, кажется, подожгли, голубчик… Федуев выскочил из-за стола и с удивительной для такого толстяка ловкостью бросился к своей машине.

Светлова и Алиса вслед за ним.

Сухая жаркая погода, хороший ветерок… Когда они приехали — тушить уже было нечего.

— Да и подожгли с умом — с разных концов, — констатировала Алиса.

— Поджог? — удивилась Аня.

— Конечно.

— А кто?

— Да местные мужики, конечно.

— Ты думаешь?

— Нас тут не слишком любят.

Светлова, вспомнила избитого Виктором парня.

— И как быстро все сгорело! И дотла! — изумлялась она.

— А кому тут тушить? — сокрушалась Алиса. — Пожарная часть — аж в Кругличе! И вот что значит деревянный дом…

Она махнула рукой и пошла к своей машине.

— Вот так съездил в гости Феликс, — бормотала она. — Хотя, может, и к лучшему, а то еще сгорел бы вместе со своими хоромами!

А Светлова еще задержалась на пепелище.

— Какой ужас! Моя Федуевка! Единственная радость, что у меня была…

Федуев ходил по еще горячим головешкам, с каждой минутой становясь все более похожим на уроженца Сенегала… Лилово-темным. Гарь покрывала его, поднимаясь снизу, от ботинок к лицу.

— Это знак, Феликс Иванович! — сказала Светлова, закрывая носовым платком лицо, чтобы не дышать гарью. Голос получился от этого бубнящим, глухим.

— Не голос — почти глас.

— Знак?

— Да, знак. Указующий перст. Намек судьбы. Солгали и поклялись: сказали «чтоб я сгорел!» И вот, пожалуйста.

— Да бросьте чушь нести!

— Не следует лгать, когда речь идет о жизни и смерти человека, — не унималась Светлова. — Придется вам быть со мной пооткровеннее.

— Чушь… С языка сорвалось… Совпадение!

— Признайтесь, однако, что вы все-таки назначали прошлым летом журналисту Селиверстову встречу у себя дома.

— Ах, отстаньте!

— Признайтесь. Подпишите показания, — Светлова кивнула на головешки:

— А потом уж, с чистой совестью, будете снова зарабатывать на новую Федуевку.

— Да не хочу я давать никакие показания!

— А ведь придется.

— Вы просто идиотка, — обессиленно прошептал Федуев. — Невменяемая идиотка! Что вы в самом деле ко мне привязались? Не женщина, а банный лист…

Вот приклеилась! Я не знаю такого журналиста! Я не договаривался ни с каким Селиверстовым о встрече и слышать никогда не слышал такого имени! Верите вы или нет? Зачем мне вам врать? Ну, что мне уже больше терять? И чего мне еще бояться? Конфискация имущества и так уже произошла!

Поддавая ногой головешки и поднимая черные облака пепла, он уходил к своей машине. А Светлова только растерянно смотрела Феликсу Ивановичу вслед.

Кажется, то, что он говорил, было правдой…

— Вы лучше со своей подружкой поговорите, — оглянулся вдруг Федуев. — Вот уж кто баба не промах! В буквальном смысле слова. Сначала подстрелит мужика, потом лечит. Может, на этот раз не вылечила? Этого вашего Селиверстова?

Аня озадаченно проводила его взглядом:

«Так… А это что может означать? Что он имел в виду?»

— Ань, ты едешь?

Алиса вернулась за Светловой. Она явно торопилась домой.

— Как бы я не стала следующей, — бормотала блондинка по дороге.

— Как же теперь Федуев? — вздохнула Светлова.

— Построит другой дом! — отмахнулась Алиса.

— И все опять устроит, «как у Гончарова»? Один к одному?

— А как же!

— Удивительная мания!

— Видишь ли, Анюта, — вздохнула зеленоглазая блондинка. — Жизнь — пустыня, по ней бредет одинокий путник, и вид этой безжизненной местности пугает его. И он начинает заставлять пространство всякими фигурками: дети, друзья, женщины, мужчины, домашние животные. Собаки, кошки, хомяки… Что-то все время покупает, что-то придумывает, чтобы не скучать. Сажает какие-то помидоры — чтобы взглянуть на часы и «ой, мне же нужно поливать помидоры!». Не было забот — купила баба порося. Зачем она его купила, спрашивается? А потому, что не было забот. Невыносимая легкость бытия, она, и правда, невыносим мая.

Человеку все время нужно о чем-то хлопотать…

— Алиса, ты философ.

— Станешь тут… Дождь как зарядит в сентябре месяца на три и льет, пока забор не почернеет. Глянешь в окно из своей виллы, а там куры по грязи ходят — ну, вот и давай философствовать.

— А чего же ты? Кто тебя заставляет так жить?

— Инерция. Вот придумала себе, что так хочу жить — и живу.

— Как же ты так — одна? Не страшно? Алиса промолчала.

Всю оставшуюся дорогу до дома Алисы и по возвращении Светлова думала о Федуеве. "Конечно, в моменты личных катастроф — пожары, смерти — людям не до вранья, — рассуждала она. — Кажется, то, что он говорил, и в самом деле правда.

Журналист к нему не приезжал! Но все-таки… Как проверить?"

И Светлову вдруг озарило! Анна бросилась в комнату к своей хозяйке.

— Алиса, а ты не помнишь, когда сажали у Федуева эти липы? Ну, те, которые столетние и по полторы тысячи долларов? Ты, кажется, говорила, их пересадили в прошлом году?

— А тебе точно нужно знать или приблизительно?

— А можешь точно?

— .Могу.

— Вот как?

— Ну, говорю же: тут в деревне от скуки пускаешься во все тяжкие.

Блондинка достала ноутбук. Включила…

— Я веду дневник, — объяснила она Ане. — Такое событие, как посадка «вековых лип» в соседской Федуевке, не могло пройти незамеченным в наших серых деревенских буднях.

Алиса нашла слово «липы».

— Вот! «У Федуева сажают деревья… „Новый русский“ хочет тенистую аллею, как в девятнадцатом веке». Читать дальше?

— Нет, спасибо.

— Точная дата тебе нужна, когда сделана эта запись?

— Обязательно!

— Смотри сама! Аня взглянула на экран.

«Похоже, похоже на правду то, в чем уверяет Феликс Иванович, — думала Светлова после раз-, говора с Алисой, глядя, как та щелкает клавиатурой на своем ноутбуке. — Похоже… Федуев хоть и вор, но тут, видно, ему можно поверить!»

Получается вот что: в день, когда исчез Селиверстов и когда, по Аниным предположениям, его мог сгоряча укокошить неадекватный Виктор, в Федуевке копают глубокие ямы, сажают деревья. Положи труп в любую — идеальный способ сокрытия тела… Идеальный! ан нет, Селиверстова везут за много километров, под Тверь, с риском быть остановленными на дороге гаишниками. Два-три часа дороги.

— Алиса, сколько отсюда до Твери? — спросила Анна на всякий случай.

— Два тридцать пять, — пробормотала та автоматически, не отрываясь от ноутбука.

И вдруг вздрогнула и оглянулась на Светлову.

— А зачем тебе?

— Да так, — уклончиво пробормотала Светлова. Откуда такая точность? И что означали странные слова Феликса Ивановича, брошенные им Светловой на пепелище?

Вот так дела! Одного подозреваемого, Федуева, Анна только что лишилась, зато другая…

Какой-то странный шум, доносящийся с улицы, отвлек Светлову от этих размышлений.

Похоже, этому дню не суждено было завершиться спокойно.

С улицы явственно доносились голоса. Мужские и не совсем трезвые.

— А ну-ка, пойдем поглядим! — Алиса встревоженно побежала по лестнице наверх.

Светлова за ней.

Из окна на втором этаже хорошо было видно, что у ворот Алисиного дома толпятся люди.

Возможно даже, что это были те же самые люди, что подожгли Федуевку.

Ане показалось, что она узнала парня, который воровал груши.

Народная месть? Видно, юшка, которую пустил воришке Виктор, Федуевке боком вышла. Сожгли! А теперь вот и до блондинки Алисы, кажется, добрались.

Русский бунт бессмысленный и беспощадный.

Вот и ответ на ностальгический вопрос Феликса Ивановича!

«Жили бы да жили! Ну что мешало?!» — интересовался Федуев. Вот то и мешало. Потому и не могли.

— Зачем им бревно? — Светлова встревоженно переглянулась с хозяйкой дома.

— Думаю, сейчас увидим, — только вздохнула Алиса. — Ждать долго не придется!

И правда… Несколько мужиков подтащили довольно увесистое бревно к воротам и с традиционным народным «эй, ухнем» ударили им в железные створки.

— Так! Все понятно!

Алиса быстрым и решительным шагом вышла из светелки.

Вернулась она в черной, наглухо застегнутой кожаной куртке; под мышкой — знакомый Ане сверток. Светлова сразу его узнала.

А в руках, батюшки святы, натурально, «винчестер»!

Старый добрый «винчестер»… Старомодно, но надежно.

Блондинка достала из свертка патроны и деловито принялась заряжать.

— Это ты в Кругличе покупаешь? — поинтересовалась Светлова, кивнув на сверток.

— Ага! Есть там один умелец, наш отечественный производитель — по доллару за штуку берет.

— А винтовочка? «Винчестер» откуда?

— Я охоту люблю, — усмехнулась Алиса. — Он у меня зарегистрирован. Все как полагается…

Зеленоглазая блондинка, разбогатевшая на первой волне поставок компьютеров в Россию, ударила прикладом в окно. Стекло со звоном вылетело.

— Алиса! — попробовала ее остановить Светлова.

— Заткнись! Алиса выстрелила.

Один из несущих бревно упал сразу. С не менее традиционным народным возгласом «е-мое!» остолбеневшая на мгновение толпа бросились врассыпную.

А блондинка пальнула вдогонку еще два раза.

— Поверь моему опыту: ждать, пока они сломают ворота и ворвутся, не имеет смысла, — деловито объяснила Светловой Алиса. — Стрелять надо сразу, много и без остановки. Желательно кого-то пришить — это остужает толпу.

— А у тебя есть опыт?

— У меня все есть, — нехотя заметила зеленоглазая блондинка.

Разбежавшаяся толпа не возвращалась. Видно, в том, что говорила Алиса, был определенный смысл.

— Пойдем, посмотрим, что там, — заторопилась вниз взволнованная Светлова. — И аптечку возьми!

Раненым оказался вдребезину пьяный лохматый парень… «У них тут, кажется, вообще никто не причесывается!» — подумала Светлова.

Стонать он стонал, но больше, кажется, для виду.

— Да он упал, потому что на ногах уже не стоит! Ничего страшного! — Алиса перевязала раненому слегка поцарапанную руку. — Я же специально поверх голов стреляла! — Стоя на коленях, блондинка стала складывать в аптечку перевязочный материал.

— И пошел вон, — посоветовала она раненому. — Больше мне не попадайся, а то впредь так легко не отделаешься.

Парень согласно кивнул, поднялся, покачиваясь, и вдруг здоровой, неперевязанной рукой схватил Алису за волосы.

Моментальная реакция, с которой блондинка перехватила эту руку и дернула ее вниз, Светлову по-настоящему восхитила. Через секунду Алиса уже сама держала валявшегося на земле здоровяка за волосы, и вдруг, неожиданно выхватив из-под куртки нож, приставила поверженному пьянице к горлу.

— Я же сказала тебе: не шути со мной! — прошипела она. — Лежать! Не дергаться!

— Все-все-все! — Пьяный, кажется, сразу протрезвел.

Алиса еще и пнула его ногой напоследок, когда он отправился восвояси.

— Сейчас побежит в милицию, — предположила Светлова.

— Никуда он не побежит. Еще банку самогона выдует и заснет, а наутро и не вспомнит, что было.

— А, те другие?

— Они здесь так пьют, что уже не могут друг друга сосчитать. Одним больше, одним меньше… Им уже все равно.

Светлова вздохнула и не стала спорить. Наверное, Алиса лучше знала своих соседей.

«Однако, крута зеленоглазая блондинка, ничего не скажешь, — подумала Аня. — На пути не попадайся и поперек дороги не становись!»

— Ты что же — так с ножом и ходишь? — удивилась Светлова.

— Была бы возможность, я бы и с пулеметом тут ходила, — довольно криво усмехнулась блондинка. — С такой публикой иначе нельзя.

— Ну и дела! — покачала головой Аня.

— Ты спрашивала, как я тут живу одна? Теперь поняла? Вот так и живу!

— Можно взглянуть на твой нож?

Алиса с некоторой неохотой отстегнула от пояса и протянула чехол.

Светлова осторожно извлекла страшное оружие. Армейский нож «made in USA» из серии «Зеленые береты», клинок из нержавеющей стали, рукоятка — синтетический каучук…

"Почти профессиональное отработанное движение, которым Алиса выхватила нож, свидетельствовало, безусловно, о постоянных и прилежных упражнениях, — думала Светлова. — И нож ей точно по руке… И отменное качество самого ножа…

В общем, все говорило о том, что Алиса не впервые пользуется этим предметом и отлично умеет обращаться с ним".

— Надеюсь, ты не собиралась убивать того человека? — Аня взглянула Алисе в ее зеленые прозрачные глаза.

— Да нет, конечно.

— Точно?

— Мне что — поклясться?! Этот прием называется «демонстрация угрозы».

Видишь ли, когда нож используют для боя, его маскируют, а я держала его демонстративно, открыто! Одновременно отдается приказ… Например, «лечь»!

Противник видит нож, понимает реальность угрозы и выполняет то, что от него требуют. Вот и все!

— Ах, вот оно что! Оказывается, все довольно просто?

— Заметила, что этот тип даже от выстрелов не протрезвел, а от одного только вида ножа — сразу?

— Да уж заметила. Как было не заметить!

— Понимаешь, как справедливо отмечают профессионалы: тусклый холодный блеск стального лезвия отражается в самых темных глубинах человеческого подсознания. Ножа боятся больше, чем пистолета! Главное и единственное, что чувствует человек, на которого направлен нож, — это страх. И этот страх заложен на генетическом уровне. Поэтому я им и пользуюсь. Поняла?

— А как же! Ведь главное, это хорошо объяснить, — вздохнула Светлова.

— Ну, давай обратно мою игрушку. И Алиса забрала у Светловой армейский клинок.

* * *

На пепелище уже кипели работы. Воспрянувший духом, правда, несколько похудевший, — не до поросеночков, видно, было! — Федуев расхаживал среди строительных рабочих, отдавая приказания. Рядом суетился неизменный, столь неудачно съездивший к родственникам Виктор.

Ясно было, что зарабатывать на восстановительные работы Федуеву не пришлось: и старых запасов на новую Федуевку хватало!

«Вот ведь наворовал, — восхитилась Аня. — Такого и не изведешь».

— А не боитесь снова на том же месте? Вдруг — опять? — поинтересовалась Светлова, вылезая из машины.

Анна, уже не стесняясь того, что у нее не джип «Топота Лэнд Круизе?», приезжала на своей машине. Легенда о покупательнице недвижимости была отброшена.

— Некому, голубка моя, будет теперь это делать! — успокоил ее Федуев. — Мы уже закопали парочку-другую мерзавцев из клуба любителей огня. Разобрались, с кем надо!

— А чего ж вы журналиста тогда не закопали — так бросили? Под елкой? — на всякий случай решила еще «поиграть на нервах» у барина Светлова. Хоть Феликс Иванович уже почти и не подозреваемый, а все ж таки…

— Ну, вот вы снова за свое, настырная! Я же объяснил вам… Когда мое, я так и говорю — мое. А когда нет, то, увольте…

Светлова вздохнула.

— Феликс Иванович, а что вы имели в виду, когда говорили про Алису?

— Что, заинтересовались?

— Заинтересовалась, — не стала отрицать Светлова.

— То и имел в виду, — усмехнулся Федуев, — Алиса — баба сумасшедшая.

Причем с конкретным пунктиком — это все знают! Потому и живет одна. Говорят, обидели ее в ранней юности-молодости. Вот простить и не может.

— Изнасилование?

— Вот то-то и оно! Мужиков Алиса, не переваривает. Чуть что почудится, какое посягательство — все, головы не сносить.

— Ах, вот что!

— Вот вы парня какого-то ищете. Уверены, что приезжал он в наши края. А может, он к Алисе заглянул ненароком? Тут у нас перепутать недолго.

«Верно, верно…» — подумала Светлова, вспомнив перекресток с мстительным торговцем «грибочками».

— Может быть, пустила Алиса Викентьевна вашего журналиста в виду позднего времени, скажем, на постой? Да только живым от такой бабы не уедешь.

Если что-то ей там померещилось… А вы ко мне привязались!

— Но…

— Вы лучше спросите ее, что она со своим мужем сделала!

— А что?

— А то… Стреляет баба в упор, не раздумывая! А человек, говорят, только и всего-то — навестить хотел! В гости приехал!

Светлова озадаченно глядела на Феликса Ивановича.

Конечно, ей и так понятно теперь было, что до десяти Алиса в опасных ситуациях не считает. Стреляет не раздумывая…

Да и нож!

А горло-то у Максима — перерезано… Вот и не верь после этого «доброму соседу» воинственной зеленоглазой блондинки.

* * *

Светлова осматривала комнату за комнатой.

Алиса уехала по делам, и Анна, ввиду такой удачи, не теряла времени даром.

Старания ее были вознаграждены. На паркете в одной из комнат первого этажа обнаружилось темное пятно. Какая-то подозрительная темного цвета жидкость, возможно, впитавшаяся в древесину очень давно. Лак на паркете в этом месте от времени поистерся.

Анна достала маникюрные ножницы, отделила небольшой кусочек древесины и убрала в пакетик.

Итак… Перекресток! Один поворот к Алисе, второй — в Федуевку.

* * *

Часто путают.

Селиверстов мог свернуть не туда. Решил, что заблудился. Дело к ночи…

Темнеет. Возможно, Алиса его и впустила в дом. И что-то ей потом не так показалось… А ножом она владеет, по-видимому, так же, как и «винчестером». То есть неплохо.

Потом отвезла труп журналиста в лес под Тверь. Отсюда такая точность ответа. Недаром Анна подивилась, когда в ответ на вопрос «сколько отсюда до Твери?», блондинка точно и моментально отреагировала: «Два тридцать пять».

Человек, который едет с таким грузом, считает минуты.

* * *

Светлова собралась в обратный путь.

— Ну, Алиса… Мне пора! Загостилась.

— Жаль… Я к тебе, честно говоря, уже привыкла.

— Мне тоже жаль. Присядем на дорожку?

— Присядем.

— Извини, не могу так уехать! — вдруг вздохнула Светлова. — Хоть и благодарна я тебе за гостеприимство, но… Извини! Один вопрос, можно?

— Вопрос?

— Говорят, у тебя что-то было в юности, Алиса? Крупные неприятности?

Блондинка удивленно подняла брови и помрачнела.

— Было — не было… Аня… Это не твое дело.

— И с тех пор, говорят, ты немного странно себя ведешь? С мужчинами…

— Странно? Просто ненавижу, когда руки тянут!

— Всего лишь?

— А что еще «говорят»? — усмехнулась Алиса.

— Как ты знаешь, я хочу выяснить, что случилось с одним человеком, который, возможно, приезжал в ваши края, — ушла от ответа Светлова. — И в связи с этим возникла вот какая версия…

— Любопытно.

— Сейчас изложу тебе ее.

— Я — вся внимание…

— Видишь ли… Девушки, которых когда-то обидели, ведут себя по-разному: одни сразу накладывают на себя руки, другие всю оставшуюся жизнь не расстаются со средствами защиты, а третьи… — Светлова сделала многозначительную паузу.

— Да? И что же третьи? — не выдержала молчания блондинка.

— Они, видишь ли, сами нападают, если что примерещится.

— Ах, вот ты к чему!

— Посуди сама. Дом в пустынной местности, красивая хозяйка — одинокая женщина, запоздалый путник — молодой человек… Возможно, Максим и решил пофлиртовать…

— Чушь!

— Вот как?

— Я твоего журналиста не убивала и вообще в глаза не видела!

— Алисочка, ласточка! Чего стоят эти клятвы? Я знаю, что ты стреляла и ранила человека.

— Ну, кажется, это при тебе и было. Он встал и ушел.

— Я говорю о другом случае и другом человеке. Он находился у тебя какое-то время дома, а потом исчез.

— Откуда такие сведения?

— Федуев рассказал.

— Ах, вот что!

— Но так ведь было?

— Тебя это не касается.

— Ты не поверишь, насколько это меня касается!

— Нет, тебя это не касается.

— Почему?

— Потому что это был мой бывший муж.

— По-твоему, это сильно меняет дело?

— К тому же мне не пришлось его закапывать. Хотя, право, стоило бы.

— Вот как?

— Он жив и здоров. Как бык. Стреляла я поверх головы — хотела попугать.

— Опять — поверх?

— Опять.

— Удивительное постоянство!

— Представь. Но я чуть промахнулась…

— И?

— Он отлежался здесь, у меня в доме, и уехал.

— А где он сейчас?

— Где ему быть? — Алиса вздохнула. — Дома у себя.

— Где это — у себя?

— В Твери.

— Я могу это… — Аня сделала паузу, подыскивая слово поделикатнее.

— Проверить? — Алиса фыркнула. — Записывай адрес и проверяй! Я тебе и нарисую еще, как доехать. Но учти: увидишь этот «живой труп» удовольствия не получишь!

— Я, пожалуй, все-таки запишу адресок.

— Записала?

— Угу…

— Ну, а теперь проваливай! Так они и попрощались.

«Ну, и сволочь же я!.. Отплатила своими гнусными подозрениями за гостеприимство и помощь…» — думала Светлова, усаживаясь в машину.

Что же получается? Значит, разговоры о том, что Алиса чуть не убила кого-то, всего-навсего сплетни, как это водится, клевета и пересуды «добрых» соседей"… Ведь все обстоятельства, которые Светлова ранее так старательно перечисляла ей, можно рассматривать и в — совершенно ином! — аспекте.

Дом в пустынной местности, красивая хозяйка — одинокая женщина, довольно дикое и лохматое окружение… А изнасилование — это психическая травма и страх на всю жизнь, но необязательно агрессия. Нормальный человек просто вынужден обороняться и защищаться в таких обстоятельствах. Потому и армейская сталь, и «винчестер». А при чем тут, спрашивается, Селиверстов?

Что же тогда получается? Получается, что журналиста тут просто-напросто никогда не было? «И все-таки Алисиного мужа… надо проверить…» — вздохнула Аня.

Светлова возвращалась в Москву.

Откуда-то слетел и прилепился к лобовому стеклу ярко-желтый круглый, как монетка, маленький березовый листик.

Осень наступает в августе, думала Аня. Точнее, осень подкрадывается августовскими ночами, которые стали и длиннее, и холоднее… А утром от ночи остаются вот такие, как этот лист, желтые следы на зеленой траве.

Ну и лето, между прочим, выдалось! Дубровник, Федуевка. Отдохнула, Светлова! Мало не показалось. Хорошо еще, что Кит со свекровью Стеллой Леонидовной почти все это лето прожил на даче.

 

Глава 8

Светлова набрала номер своего старого знакомого капитана Дубовикова.

— Капитан, а капитан, — довольно жалобно попросила Аня, — можно простым смертным воспользоваться вашими связями?

— Что еще у вас?

— Это очень важно.

— Но я так не могу — без подробностей.

— А если поподробнее — давайте встретимся. Честно говоря, хочется посоветоваться.

— Рад бы, но времени нет совсем, — устало признался капитан.

— А речь, между прочим, идет об исчезнувшем человеке. Разве не вы, капитан, возглавляете организацию, которая называется «Фонд помощи в поиске пропавших»? И знаете, мне сейчас эта помощь очень и очень даже нужна.

— Ну, попробую выкроить минут сорок, устроит? На следующий день у Дубовикова все-таки нашлось время, и Светлова, прибежав к нему в Фонд, принялась втолковывать капитану суть дела, честно стараясь уложиться в отведенные сорок минут.

— В общем, понимаете, журналиста Максима Селиверстова нашли в лесу, под Тверью, — начала она.

— Вы же вчера по телефону напирали на то, что речь идет об исчезновении? — возмутился выжатый как лимон и действительно выглядевший очень уставшим капитан.

— Да, да, ну, разумеется… — принялась оправдываться Светлова. — Но это ведь он потом уже нашелся, а сначала-то он исчез! Понимаете?

— Понимаю… Привычка врать все более укореняется в вас, Светлова, — вздохнув, заметил капитан. — Когда я с вами познакомился, вы были…

— Да, чище, чище… — закивала Светлова. — Значительно. Моложе и лучше.

Я и сейчас еще ничего, вру только во благо.

— Давайте, пожалуйста, без этих банальностей в духе Маккиавели: «во благо», «ради высоких целей»… Вранье есть вранье.

— Ну, спасибо, капитан, что объяснили. А то я тут как-то запуталась последнее время без «нравственных ориентиров».

— Только не надо ехидства этого вашего, пожалуйста! — вздохнул капитан.

— Продолжайте излагать суть.

* * *

Дня через три старый знакомый капитан Дубовиков вернул Анне пакетик с кусочком древесины от Алисиного паркета:

— Забирай свою улику.

— И что?

— Светлова, это клюква.

— В каком смысле?

— В натуральном. Ягода такая. И сок у нее красный, понимаешь?

— Кажется, да…

— Вот и хорошо, что понимаешь! Клюква, Аня, клюква…

— А что насчет лезвия ножа, которым было перерезано горло Селиверстова?

— Ну… Эксперты утверждают, что характер разреза вовсе не свидетельствует о том, что это был армейский нож. Скорее всего, кинжал. Узкий обоюдоострый клинок с ромбовидным сечением.

— Вот как?

— Ага… Возможно, старинный. Возможно, немецкой работы. Такие кинжалы делали в прошлом веке.

— В прошлом веке?

— Да, например, их изготавливали в Курляндии.

* * *

«Что же получается? — рассуждала Светлова. — Получается, писательница Мария Погребижская соврала, когда сказала, что журналист торопился к Федуеву?»

Зачем? Зачем ей врать?

Снова что-то из серии «Я вас, девушка, накажу»? Жестоко пошутила над незадачливым детективом?

Но ведь откуда-то она знала про Федуева?

Стоп… Следует прокрутить весь тот разговор с Погребижской в Дубровнике от начала до Конца. По крайней мере, в голове прокрутить, если уж он не записан, увы, на пленку.

Итак, факт своей встречи с журналистом Погребижская тогда уже не отрицала. Более не отрицала.

А Максим Селиверстов действительно мог в разговоре с писательницей, как это бывает, когда диктофон уже выключен, — за чашкой чая — рассказать немного о себе. О том, например, что получил интересное новое задание в редакции. И мог действительно назвать Погребижской эту фамилию — Федуев.

Правда, теперь, по итогам Аниного путешествия в Федуевку, выходило, что ни о какой якобы назначенной встрече с Федуевым Селиверстов сказать ей не мог.

Но если быть точной, то Погребижская этого и не утверждала. Она сказала только Светловой: «Он торопился!» Вовсе не утверждая, что торопился журналист именно к Федуеву. Это уже Светлова сама так решила.

Правда также и то, что остается еще не закрытой до конца версия убийства Максима Селиверстова, связанная с Федуевкой. Ибо пока Светлова не увидит этого Алисиного мужа из Твери, ставить крест на Федуевке, как на версии, рано.

Алиса утверждает, что стреляет поверх головы… Но все-таки надо повидать ее мужа. Тогда станет ясно, чего стоит ее клятва, что она в глаза не видела Селиверстова.

Однако, как бы там ни было, теперь Светловой хотелось поговорить с писательницей Марией Иннокентьевной еще раз. И выяснить поподробнее, желательно, дословно! — что же именно говорил ей журналист о Феликсе Федуеве.

Хорошо бы с Погребижской встретиться… Да вот незадача: вернувшись в Москву, та просто обрезала все концы. Никакую «Аню, с которой отдыхала вместе в Дубровнике…», видеть не хотела. Так, во всяком случае, она якобы передавала через своего секретаря. А сама Лидия Евгеньевна вообще отказывалась Светлову узнавать. «Какая Аня Светлова? — изумленно вопрошал ее голос в телефонной трубке. — Извините, голубушка, не припоминаю». И посылала Светлову далеко-далеко… Правда в вежливой, принятой между интеллигентными людьми форме. Мол, с почитателями своего таланта писательница Погребижская, увы, не встречается из-за своей исключительной занятости на ниве литературы. А для журналистов есть особый порядок: нужно письмо от газеты с просьбой об интервью на официальном бланке за подписью главного редактора и печатью… И так далее — смотри выше.

Возможно, поговори Светлова с Марией Иннокентьевной лично, реакция была бы иной. Но как обойти вставшую «каменной стеной» Лидию Евгеньевну? Как выйти лично на Погребижскую? Через кого?

Без особой надежды на успех Светлова в очередной раз набрала номер золовки Елизаветы Львовны…

Увы… Никто трубку так и не снял.

— Послушай-ка, Анюта! Но ведь, кроме друзей, родных и прочих, близких к Погребижской людей, существует, например, издательство, в котором она печатает свои книги, — подсказал Светловой Кронрод.

— Точно! — обрадовалась Анна.

— Мелочь, это правда, а не издательство, — заметил тот. «Туманность Андромеды» называется. По сути, они на одной этой Погребижской и держатся.

— А почему так называется «Туманность Андромеды»?

— Вот у них и спросишь.

Мелочь не мелочь… Но и в «Туманность Андромеды» Светловой удалось проникнуть лишь с помощью Андрюши Кронрода и отдела культуры его родимой газеты.

* * *

— А почему все-таки «Туманность Андромеды»? — не устояла перед собственным любопытством Светлова, очутившись наконец в этом издательстве.

— А почему бы и не «Туманность Андромеды»? — пожал плечами владелец «Андромеды». — Зачем нам ясность? Вас-то что не устраивает?

— Да, в общем, меня-то все устраивает, — успокоила издателя Светлова.

Насчет «мелочи» Кронрод оказался прав: весь издательский процесс чуть ли не в двух комнатах. На столе лежали книжки-раскраски, «Колобок», «Курочка Ряба»…

— Знаете, в чем прелесть детской литературы? — Издатель поймал Анин взгляд. — В том, что каждый год на свет появляются те, кто эти книжки еще не читал. Лудишь «Колобка» из года в год и никаких забот — непрерывный процесс.

— Значит, в книжках Погребижской та же прелесть? — поинтересовалась Аня.

— Угадали. Она ведь, ну, если и не классик, то вхожа в устоявшийся круг «детского чтения». Нынешние молодые родители в детстве сами читали ее книги, а теперь, увидев на прилавке, купят, чтобы прочитать своим детям.

— Понятно, понятно…

— Ну, а мы уж давно это поняли.

— Скажите, а вы не могли бы устроить что-то вроде встречи: «Читатель и писатель?» — с некоторой уже обреченностью в голосе попросила Светлова. Ей позарез нужно было увидеть Погребижскую.

— С Марией Иннокентьевной? — издатель хмыкнул. — Хотел бы я тоже ее повидать!

— И вы? — удивилась Светлова. — Вы тоже не можете ее увидеть?

— Уж года два как не встречались.

— Неужели поссорились?

— Да нет. — Издатель пожал плечами. — Просто она не слишком общительна и очень занята, а делового повода для встреч вроде бы как и нет.

— А как же?

— Ну, как же, как же… Обычно! Все общение у нас через Лидию Евгеньевну, ее секретаря. Она занимается всем. И договорами, и переговорами, и гонорарами.

— Ах, вот что!

— Да. А с самой Погребижской я уж давно не виделся. Сама-то что ж…

Сама сидит и пишет. Чего ей по городу бегать? А вот Лидия Евгеньевна — другое дело. Да кстати, она и сейчас тут — у юриста в комнате.

— Вы хотите сказать, что секретарь Погребижской сейчас здесь?

— Почему «хочу сказать»? Я это говорю.

— И я могу ее увидеть?

— Попробуйте. Лидия Евгеньевна, в общем-то, не кусается.

— Правда?

— Впрочем, если боитесь, я вас провожу. Андрей Кронрод мне тоже не раз помогал.

Аня осторожно заглянула в указанную комнату: кусается — не кусается, но Анна-то знала, насколько не обрадует эту даму ее появление. Однако, к ее счастью, Лидия Евгеньевна не бросилась кусаться, а главное — не вскочила и не убежала.

Она и в самом деле была у юриста. Но не то чтобы не обратила на Светлову внимания, просто не заметила ее появления: она сидела боком у стола и читала что-то вслух, упоенно переворачивая страницы:

— "Львенок Рик ступил на каменистую негостеприимную поверхность планеты Лутония и решительно достал бластер. «О! Он покажет этим зеленоголовым аборигенам Лутонии, как следует обращаться с гостями! Они узнают, кто он такой!»

— Что это значит? — шепотом спросила у издателя Аня.

— Она читает новое произведение Погребижской. «Дальнейшие приключения львенка Рика в Звездной стране», — также шепотом ответил издатель, — А зачем она читает это вашему юристу? Аня указала глазами на симпатичную женщину за столом, тоскливо посматривающую за окно, — к ней и было обращено вдохновенное чтение Лидии Евгеньевны.

— Гордится! — без усмешки объяснил Ане издатель. — Понимаете, Лидия Евгеньевна — самый преданный и фанатичный почитатель творчества Погребижской.

Она читает вслух новое произведение Марии Погребижской и получает от этого огромное удовольствие.

— Вот оно как! — удивилась Светлова. — И вам всем приходится это каждый раз слушать?

— Всем, кто под руку попадется, — подтвердил издатель. — А куда денешься?

И Светлова вспомнила слова Кронрода, в адрес издательства: «По сути, они на одной этой Погребижской и держатся».

Дело кончилось полной победой львенка Рика над зеленоголовыми аборигенами Лутонии. И Светлова было сунулась к Лидии Евгеньевне, когда она закончила свое вдохновенное чтение, но та так зло блеснула на нее стеклами очков: «Я занята!», что Светлову, будто взрывной волной, отбросило.

Что поделаешь? Анна терпеливо и безропотно принялась ждать.

Наконец Лидия Евгеньевна освободилась.

Однако стоило Светловой приблизиться и произнести: «Понимаете, Лидия Евгеньевна, я была у Федуева, и мне нужно только уточнить у Марии Иннокентьевны…» Как «бабушка» прошипела:

— Убирайтесь и даже близко к нам не подходите! Вы хотите нас втянуть в историю? Чтобы Машу, как свидетельницу, по судам затаскали?

— Да нет же… но…

— Если хотите знать, Мария Иннокентьевна вообще над вами пошутила, горе вы сыщик! Никакого журналиста у нас и не было никогда!

— А откуда тогда она про Федуева слышала? — резонно возразила Светлова.

— Да, она говорила с журналистом, — хмыкнула «бабушка». — Но по телефону! Понятно?

— Не очень, — вздохнула Аня.

— А это уже ваши проблемы.

Лидия Евгеньевна села в машину. Хлопнула дверца.

«Ну и змея, — вздохнула Светлова. — А на первый взгляд вроде добрая, седая бабушка».

Любопытная деталь, на которую Светлова прежде не обращала внимания и которая все более теперь давала о себе знать: обычно, если хочешь выйти на человека, всегда можно найти кого-то, а через этого «кого-то» еще «кого-то», кто мог бы познакомить, устроить встречу.

Москва город большой, да круг узок. Всегда найдешь кого-то, кто знает кого-то, через кого можно добраться до человека и договориться о личной встрече…

Так вот, интересно, что в данном случае разные люди, которые вроде должны были бы тесно общаться с Погребижской, как выяснялось при ближайшем рассмотрении, по разным причинам потеряли с ней личные контакты.

Никого! Никого, кроме Лидии Евгеньевны.

* * *

Ленинградское шоссе. Подмосковные поселки и деревеньки. Долгая дорога… Ведра с яблоками по обочинам. Синее, но уже холодное осеннее небо.

Светлова сверилась со схемкой, которую нарисовала для нее Алиса, и свернула с дороги. Хорошо, что холодно и еще сухо — не развезло. А то вот так заедешь — и не вернешься… Останешься… до! следующего лета.

* * *

Что за место, однако?!

Светлова, руководствуясь Алисиным планом,! забиралась куда-то по бездорожью все глубже и глубже… Очевидно, как раз в ту самую российскую глубинку, про которую столько говорят.

И на душе у нее, несмотря на синее чистое небо, становилось все пасмурнее. Не отправила ли ее блондинка «туда — не знаю куда»? Этакий зеленоглазый Иван Сусанин…

Наконец впереди что-то блеснуло.

Вода… озеро. Небольшое.

Ну, озеро, допустим, Алиса изобразила на своей схеме. И это озеро, в соответствии с ее рекомендациями, следует объехать.

И правда, на другом берегу Аня увидела вполне приличную крышу.

Коттеджик… Ну, точно так Алиса и объясняла.

Значит, не врала блондинка с зелеными глазами?

Если есть дом, значит должен быть в нем и бывший Алисин муж — хозяин дома?

Далеко, однако…

Светлова вспомнила, как спросила у блондинки Алисы: «А почему твой муж там, а ты здесь?»

«Еще лучше, если бы мы вообще на разных сторонах земного шара оказались, — не задумываясь, ответила та. — Но уж как получилось! А вообще — чем дальше от него, тем лучше».

Наконец Светлова добралась до этого «чем дальше, тем лучше».

Коттеджик, вполне приличный. Высокий забор. Ворота на замке. Все тихо.

Светлова принялась стучать…

Занималась она этим безрезультатно минут десять-пятнадцать. Неужели возвращаться с пустыми руками? Это было бы очень обидно… Ждать неизвестно чего? К тому же он, может, спит? Может, в доме просто не слышат? Алиса говорила: ее муж лентяй, каких свет не видывал — только деньги ему давай!

Потому и развелись… И якобы он затем тогда и приезжал к Алисе, когда она в него из «винчестера» своего пальнула. «Надоел! — сказала Алиса. — Тянет деньги и тянет!»

Светлова огляделась. В одном месте высокая старая ольха росла довольно близко от забора.

Светлова подпрыгнула, ухватилась за нижнюю ветку, подтянулась и забралась на дерево.

Перебралась с дерева на забор…

Высоко-то как!

«Будем надеться, что это тот самый дом, о котором говорила Алиса, а не какой-то другой, — подумала Светлова, сидя на заборе. — А то загремлю под фанфары — за попытку обокрасть честных граждан!»

Все-таки Анна прыгнула…

И в ту же секунду, как она приземлилась, мохнатая черная туша навалилась на нее, не давая подняться.

Батюшки! Морда размером с таз, язык розовый слюнявый свешивается…

Лохматый черный ньюфаундленд!

Правда, он Светлову почему-то не загрыз… И вообще вел себя для такой грозной на вид собаки довольно миролюбиво.

Светлова, побарахтавшись, выбралась все-таки из-под этой туши.

— Это мы так играем, деточка? — шепотом, поскольку голос пропал, спросила Анна.

И тут ньюфаундленд залился грозным лаем. Впрочем, одним этим лаем дело и обошлось.

Не обращая более на эту тушу внимания, Анна поднялась по ступенькам хорошенького домика и вежливо постучала в евродверь.

Неужели все-таки никого?!

Однако в круглое, как иллюминатор, окошко над дверью выглянуло неожиданно тоже круглое, очень похожее на этот самый иллюминатор, женское лицо.

— Можно мне Кругляша Бориса Федоровича? — крайне обрадовалась этому явлению Светлова.

— Нет его, — глухо донеслось из-за закрытой двери.

— Как нет?

— Да так и нет. — Исчерпывающий ответ, ничего не скажешь.

— А мне сказали, он всегда дома, — настаивала Аня.

— Ну, может, раньше и был, — загадочно ответила круглолицая.

— Как это «был раньше»? А теперь-то он где?

— А вы что же сами не знаете, где он? — ответили ей вопросом на вопрос.

— Нет, — честно призналась Аня. — Не знаю. Если б знала, не спрашивала бы.

— Он умер.

— То есть?

— То есть, то есть, — передразнили ее. — Будто не понимаете, о чем речь!

И недовольное круглое лицо исчезло.

Причем было понятно, что окончательно — более Светловой его не увидеть.

Как говорится, без комментариев…

Вот оно как… Помер, стало быть, Алисин супруг. Умер! Уж не от тяжелых ли ранений из «винчестера» скончался?

Ошарашенная такой информацией, Светлова тронулась в обратный путь. На забор ей лезть не пришлось — ворота открывались изнутри, а собака лишь понуро глядела Светловой вслед.

Любопытно, однако, что Алиса ничего ей не сказала про ньюфаундленда.

Ведь по всякому могло дело обернуться — Светлова могла и резко ньюфаундленду не понравиться! Может, на то и расчет был? Расчет на то, что после такой встречи с собачкой Светлова наконец перестанет интересоваться этим самым постылым Алисиным мужем? Мужем, которого, по-видимому, уже нет на этом свете.

Ну что ж… У человека, который так хорошо и без малейших колебаний стреляет из «винчестера», такая кончина Светловой вряд ли вызвала бы приступ печали… Слезы на глаза у Алисы вряд ли навернулись!

Однако, несмотря на шокирующее открытие — Алиса, похоже, ее надула! — всю обратную дорогу до Москвы Светлова все равно думала о Погребижской, все время мыслями возвращалась к писательнице…

Странным образом Анна как-то окончательно остыла к Алисиной версии, хоть и съездила все-таки для очистки совести под Тверь. Отчего-то блондинка Анну более не интересовала… Напротив, у нее появилось интуитивное ощущение, что тайна, окутывающая убийство журналиста Селиверстова, кроется отнюдь не в Федуевке.

* * *

Светлова нарисовала человечка, рядом другого. Соединила их стрелочкой.

У нее последнее время появилась привычка рисовать такие схемки. Ей казалось, что это помогает ей систематизировать информацию о человеке, работая с ним.

Возникала некая картинка его жизни. Получалось что-то вроде солнечной системы.

Вот центр — интересующий Светлову человек, а вот его планеты-спутники, ближние, дальние. Вот, например, Федуев, а вот его окружение: Виктор с его «цыплятами под белым соусом» и черепом врожденного преступника; Алиса….

Светлова без особого смысла перелистала блокнот со своими «схемками» и вдруг остановилась, задержалась на одной… Ей вдруг бросилось в глаза пустое незаполненное пространство, нечто вроде полосы отчуждения.

Рядом с фигуркой детской писательницы Погребижской было белое поле пустоты. Кроме Лидии Евгеньевны и журналистов, которые время от времени, нечасто, но регулярно допускались к краткому общению, — никого. Все старые знакомые размещались где-то на периферии, на значительном расстоянии от центра.

Это бросилось в глаза именно в сравнении, на контрасте с другими схемками — обычно вокруг каждого человека много фигурок. А у этой женщины, кроме Лидии Евгеньевны, по сути, никого.

"Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна, — пробормотала Светлова. — Славная бабуля, старушечьи очечки, пучочки, а шипит как змея!

Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна…

Фанатично преданная, ведет все дела Погребижской… Все дела, в том числе и финансовые.

Лидия Евгеньевна, Лидия Евгеньевна… Помесь подруги, слуги, секретаря, домоуправительницы и служебной овчарки.

Хотя… смотря с чьей точки зрения взглянуть на ситуацию. Кинологи утверждают, что это только человеку кажется, будто он хозяин своей собаки.

Сама-то собака уверена, что все наоборот: она — хозяйка, а хозяин — это ее человек.

Лидия Евгеньевна… Обожает письменное творчество своей хозяйки".

* * *

Светлова вдруг вспомнила какой-то роман Стивена Кинга о фанатичной читательнице и знаменитом писателе, который попадает к ней в плен. Писатель терпит автокатастрофу, и какая-то домохозяйка, случайно оказавшаяся рядом, его подбирает. Привозит к себе домой, преданно и заботливо выхаживает. Она — его давняя поклонница. Она обожает его произведения. Она писателя лечит, она кормит его с ложечки. И, в конце концов, превращается в его тюремную надзирательницу.

А писатель оказывается в положении ее собственности.

А что, если «хозяйка» не Погребижская? Что, если все наоборот? И Погребижская, которая снисходительно кивает и отдает приказы Лидочке — это только видимость? На самом же деле, всем, в том числе и свободой ее общения, и даже ее гонорарами распоряжается милая бабуля с пучочком?

Помнится, у Стивена Кинга — это тоже была добродушная, заурядная на вид миловидная домохозяйка.

Но что случилось? Что позволяет милой бабуле, подчиненной, секретарю так себя вести? Командовать? Изолировать Погребижскую от всех ее друзей?

Распоряжаться, судя по всему, ее гонорарами?

Светлова вспомнила, как испугана была Погребижская, когда просила ее:

«Только не проговоритесь Лидочке». Может быть, это шантаж?

Скажем, Лидия Евгеньевна что-то знает о Погребижской, что и позволяет держать писательницу в зависимости. Что-то когда-то случилось…

Но что? Что такого могла совершить престарелая Мария Иннокентьевна? И когда?

А может быть, в том-то все и заключено? Максим Селиверстов сунулся не в свое дело — и поплатился? Погребижская что-то ему рассказала, может, даже просила о помощи?

Жизнь, как книга или фильм. А что, если отлистать страницы этой «книги» назад? Только вот на сколько страниц-лет?.. Анна вспомнила слова Малякина: «Года два Машу уже вообще не видел!»

Вспомнила и издателя из «Туманности Андромеды»: «Да я уже года два вижу только ее секретаря».

Вот, кажется, и ответ на вопрос: «Когда?» Значит, два года…

Интересно было бы получить и ответ на вопрос: «Что?» Что такого натворила Погребижская, ставшая жертвой шантажа?

Без всякой надежды на успех Светлова, наверное, в сотый раз набрала номер телефона золовки Елизаветы Львовны.

Светлова чувствовала, что эта Елизавета Львовна нужна ей просто как воздух. Это была, очевидно, последняя возможность понять хоть что-то в замкнутой, непроницаемой и, можно сказать, таинственной жизни великой детской писательницы Марии Погребижской.

И вдруг — о чудо! — трубку сняли.

Недаром все-таки говорят, что настоящее терпение всегда вознаграждается.

Немолодой, болезненный женский голос прошелестел в трубку: «Алло…»

У Светловой создалось ощущение, что эта женщина так плохо себя чувствует, что даже не пытается понять, о чем с ней говорят. А ведь Светлова такую хорошую для нее «легенду» придумала! Мол, она студентка, пишет работу о жизни и творчестве детской писательницы Марии Погребижской.

— Нет, миленькая, я ничего не знаю, — только и твердил престарелый голос в трубке. — Кто-кто? О каком творчестве? Я и не понимаю, о чем вы говорите, девушка. Где я была так долго? Да лежала в больнице, миленькая, сейчас вот только после операции — еду в санаторий. Нет-нет… Встретиться с вами — да куда мне?! Это мне не по силам. А я давно уже вашу Марию Иннокентьевну не вижу. Сколько лет? Да я ведь не считаю: не один год — это точно. Два? Ну, может, и два уже прошло года-то. Простите, миленькая, я очень плохо себя чувствую. Эти нынешние доктора ничего не умеют. Вот был бы жив Яков Ильич, уж он бы мне помог…

— А что случилось с Яковом Ильичом? — живо заинтересовалась Светлова.

— О, это было большое несчастье для всех нас…

— А что такое все-таки?

— Доктора сбила машина.

— Доктора?

— Ну, я же говорю: нашего доктора Милованова сбила машина… Милованова Якова Ильича. Он всех, и меня, и Погребижских, всех пользовал…

— И Марию Иннокентьевну?

— Да, всех. Вот и опишите в своей работе студенческой.

Тема болезней, излечения и докторов была, очевидно, единственной, способной заинтересовать Анину собеседницу. Этот момент следовало Цинично использовать.

— А когда это случилось с доктором Миловановым? Вы не помните, когда это случилось? — поинтересовалась мгновенно сориентировавшаяся Светлова.

Светлову не смутило, что такой интерес выглядит, по меньшей мере, странно в устах «студентки», собирающей материал для дипломной работы. Анна знала, что большинство людей, ну не то чтобы глуповаты и простодушны, но как бы вообще не обращают внимания на логические несообразности. Главное, чтобы тема была человеку интересной и близкой!

— Кажется, в апреле… Сейчас, сейчас… Вспоминаю. Ну, да… да… В апреле… Два года назад. Мне тогда как раз катаракту удаляли.

«Два года назад», — прошептала Светлова, кладя трубку.

Светлова лихорадочно принялась рисовать новую схему, условно назвав ее «Погребижская минус два года».

Кто был тогда вокруг этой женщины? Анна придвинула близко к нарисованной фигурке писательницы ее старого приятеля Малякина, потом директора «Андромеды», бывшую золовку Елизавету Львовну. Был среди тех, с кем постоянно общалась тогда Погребижская, судя по словам Малякина, и ее бывший муж.

Итак, муж умер. Малякин перестал общаться с Погребижской, в общем-то, из-за какого-то надуманного пустячного конфликта.

Любопытно при этом, что старому знакомому Малякину сообщила о разрыве отношений не сама Погребижская, а ее секретарь. Нет, чтобы по-простому, по-человечески, послать насолившего ей чем-то Малякина куда подальше! Все-таки не один десяток лет знакомы… Вместо этого церемонии почти на уровне межгосударственных отношений — посол вручает ноту и сообщает о разрыве дипломатических отношений.

Тогда же Погребижская, очевидно, перестала видеться и с золовкой Елизаветой Львовной.

Светлова рисовала на своей схеме эти исчезнувшие из жизни писательницы фигурки пунктиром… Так что, в итоге, фигурка Погребижской на бумаге оказалась окружена какими-то пунктирными привидениями… Как говорится: «И все они умерли, умерли, умерли». Ну, это в переносном смысле. Умерли все эти люди, если так можно выразиться, как бы для общения с писательницей!

Кроме бывшего мужа Марии Погребижской, который умер по-настоящему.

Да вот еще домашнего доктора… Доктора Милованова Якова Ильича, пользовавшего, по словам Елизаветы Львовны, семейство Погребижских чуть ли не всю свою жизнь…

Доктор тоже исчез из ближайшего окружения «классика» Марии Иннокентьевны Погребижской два года назад. И тоже не в переносном, а в самом буквальном смысле слова.

Светлова подумала и набрала номер своего старого знакомого капитана Дубовикова.

— Капитан, можно кое-что узнать об одном старом ДТП, случившемся два года назад, в результате которого погиб человек?

— Опять «очень нужно»?

— Опять.

 

Глава 9

— Яков Ильич, что, был рассеянным человеком? — спросила Светлова.

— Не сказал бы… Скорей наоборот. Дедушка был точен, как часы. Вся жизнь по принципу: береженого бог бережет.

— Но он был уже не очень молод? — возразила Аня. — Старики ведь рассеянны.

— Нет, — решительно покачал головой юный внук доктора Милованова. — К дедушке это не относилось. Вы будете чай? Или кофе?

— Нет, спасибо.

Алекса Милованова, внука «потерпевшего Милованова, позже скончавшегося в больнице от травм, не совместимых с дальнейшей жизнедеятельностью», Светлова разыскала с помощью капитана Дубовикова.

Подняли сведения по ДТП, случившемуся два года назад. Фамилия оказалась редкой… А внук погибшего в результате того ДТП гражданина Милованова, Алекс, как выяснилось, жил в той же самой квартире, в которой был прописан прежде и его дед.

Светлова не стала юноше врать: она сказала, что расследует в качестве частного детектива преступление; и, возможно, оно связано с тем давним ДТП, которое произошло два года назад, и в котором погиб его дедушка.

Интересно, что молодой восемнадцатилетний парень, у которого, по идее, ветер должен был бы свистеть в голове и «одни дискотеки на уме», сразу согласился на встречу. Оказалось, что случившееся два года назад по-прежнему волнует молодого человека.

— Значит, какой-то лихач… может быть, пьяный… промчался на красный свет, сбил доктора Милованова и умчался в неизвестном направлении? — уточнила «картину преступления» Светлова.

— Видите ли… — терпеливо стал объяснять Алекс, — каждый вечер дедушка выходил на прогулку в парк, расположенный неподалеку от дома. И вот так все это и случилось… Милиция нашла потом даже свидетельницу. Одна женщина, как выяснилось, из окна видела все происшествие от начала до конца.

— Вот как?

— Да, она обратила внимание на дедушку, который ждал, когда зажжется зеленый свет светофора, чтобы перейти дорогу, и видела какую-то машину, которая, притормозив, остановилась было у светофора…

— Ту самую машину?

— В это время, в десять вечера, улица пустеет, и У перехода стояла всего одна машина… И вот, когда дед ступил на «зебру», эта машина вдруг неожиданно рванула с места.

— А номера?

— В том-то все и дело… Свидетельница видела все, что случилось, от начала и до конца, а вот номер-то машины, увы, — ведь были уже сумерки! — не разглядела. Женщина тут же позвонила в милицию и «Скорую»… Но спасти деда не смогли.

— Яков Ильич, что же, судя по тому, что вы охарактеризовали его, как крайне педантичного человека, выходил на прогулку действительно ежедневно? — поинтересовалась Светлова.

— Да, у деда даже была такая присказка: «Я старорежимный человек, и поэтому у меня режим дня!»

— А ваша фраза, Алекс, «точен как часы», не означает ли, что доктор выходил на прогулку ровно в одно и то же время?

— Ну, бывали, конечно, исключения. Мало ли что в жизни случается — болезни, командировки, какие-то неотложные дела… Но, в общем, да, именно так: каждый день и в одно и то же время.

— Значит, каждый день в десять вечера он возвращался из парка домой?

Алекс Милованов кивнул.

— А вы не подскажете, где находится это место? — попросила Анна. — То, где все и случилось…

И юный Милованов, вздохнув, принялся объяснять Светловой, как пройти к парку, возле которого погиб доктор, пользовавший знаменитую писательницу Погребижскую.

* * *

Осматриваясь по сторонам, Светлова стояла у «того самого» светофора…

Да, получалось, что дорога от дома Миловановых до парка, которой обычно ходил Яков Ильич, самая удобная. И, в общем-то, единственная — в том смысле, что самая предпочтительная… Остальные пути намного длиннее.

Удобная дорога, ничего не скажешь, только вот надо обязательно переходить улицу у светофора.

Аня вздохнула.

Ох, уж эти ежедневные пробежки, прогулки, «железные правила», сила воли, режим и «здоровый образ жизни»! Прямой путь в могилу… Ох, уж эти точные, аккуратные, педантичные люди! Ну, просто подарки для киллера.

Сколько их, совершающих пробежку «ровно в восемь» или прогулку «ровно в семь», полегло уже на тенистых дорожках парков. Идеальное место для заказного убийства. Да и время, которое обычно отводится для занятий спортом — раннее утро или вечер, — тоже для киллеров подходящее. В общем, человек с такими здоровыми привычками действительно настоящий подарок для киллера. Есть у киллера хорошая возможность присмотреться. Все рассчитать, подготовиться, и в назначенный день и час, «ровно в восемь» или ровно в Десять вечера…

По сути дела, этот автомобильный наезд на Милованова — самое настоящее убийство. Только тот, кто убрал доктора Милованова, обошелся без снайперской винтовки и пистолета. Место и время лучше не придумаешь — сумерки, малолюдье…

Трудно поверить в случайность… Однако тем не менее и родственники, и милиция в нее поверили. Поверили, поскольку очень сложно ответить на вопрос: зачем было убивать старого доктора? Кому это могло понадобиться? И родственникам, и милиции проще было предположить нелепую случайность: какого-то безумца в «стадии обострения» или очень пьяного человека за рулем той сумасшедшей машины, что сбила доктора Милованова.

Тем не менее скорее всего это было обдуманное убийство. А ключом к ответу на вопрос «зачем было убивать старого доктора?» — может стать время его совершения: ведь все это произошло… Да, да! Два года назад. Отчего-то тоже два года назад. Не раньше и не позже.

Что-то случилось тогда… И «бабуля» начала, по-видимому, выбивать одного за другим людей из близкого окружения Погребижской.

Но если кому-то можно было просто отказать от дома, — скажем, тому же Малякину, то как откажешь старому семейному доктору? Милованов был уже сам как член семьи, судя по всему. И главное, он, очевидно, регулярно и часто общался со своей пациенткой Погребижской. А такому доктору пациенты поверяют не только проблемы со здоровьем. Ему, скорее всего, доверяют и другие тайны. С ним, скорее всего, советуются, ему жалуются…

И вот доктора, судя по всему, и заказали. Вряд ли, конечно, его убила сама бабуля…

Заказала!

Но что тогда, два года назад, случилось с Погребижской? У кого это можно выведать? С кем потолковать на эту тему?

Снова напроситься в гости к Малякину? Аня с некоторой тоской припомнила его бесконечные вздохи: «Ах, Маша, Маша…» Жуть, сколько времени займет эта малякинская ностальгия по ушедшим временам и молодости! К тому же его воспоминания все какие-то однобокие и довольно бесполезные.

А что, если… Что, если взяться за его жену?

Аня припомнила взгляды, которые исподлобья бросала эта выдрессированная особа. Наверняка дама хранит уйму информации, и, разумеется, эта информации несколько иного плана, чем у ее благоверного. Эта дама вряд ли будет восхищенно вздыхать: Маша, Маша!

Точно! Вот кто нужен Светловой.

* * *

Еще во время предыдущего визита предусмотрительная Анна выяснила, что «классик детской литературы» Малякин тоже придерживается строгих «здоровых» правил. То есть ежедневно с двух До четырех совершает прогулки по ближнему лесочку. Теперь эта осведомленность Светловой оказалась очень кстати. Именно в это время Анна к «классику» домой и заявилась.

К счастью для Светловой, и в этот день Малякин был верен своим правилам.

— Ой! А что — Георгия Семеновича нет? — всплеснула Анна руками, когда госпожа Малякина открыла ей дверь.

— Нет, — без всякого намека на улыбку и любезность проинформировала Светлову преданная подруга классика. — И не будет?

— Будет. Но не скоро.

— Ой, а можно я его подожду?

Малякина о чем-то подумала и посторонилась, впуская Светлову в дом.

Вероятно, ей пришло в голову, что если она выгонит девушку, которой так симпатизировал ее муж, то ему это может и не понравиться?

Светлова украдкой взглянула на часы: в ее распоряжении были час и сорок пять минут… А потом домой вернется многословный писатель.

— Проходите, — сухо пригласила ее Малякина.

Анна смотрела на замкнутое, мрачноватое лицо хозяйки дома и не верила, что с ней будет легко. Разговорить такую даму — дорогого стоит!

Однако, по-видимому, уединенная жизнь за городом в обществе капризного классика не была столь уж захватывающе интересной, и, мало-помалу, слово за слово, Малякина все-таки разговорилась. Даже принесла кофе.

Обсудили одного, другого… Детского писателя Кравинского, детского писателя Горчакова, их жен, их подруг. Наконец добрались — Аня нервно взглянула на часы! — до Погребижской.

— Мне почему-то показалось, что вы очень неплохо ее знаете, — заметила Светлова.

— Ну, допустим, — нехотя призналась жена Малякина. — Я ее знаю. Или, точнее, знала. — Она замолчала. И после некоторой паузы добавила:

— Как облупленную!

— Я так и подумала! — с облегчением вздохнула Аня. — Вы подруги?

— Были когда-то.

— А потом пути разошлись?

— Это точно — разошлись… — невесело вздохнула Анина собеседница. — Она, как вы знаете, писательница Мария Погребижская, а я жена Малякина.

— Вы так преданы своему мужу, — попыталась подбодрить ее Аня.

— Дальше некуда! Чуть меньше преданности — и . мне прямой путь на биржу труда. А там: «Ваша профессия? — Бывшая жена Малякина. Поищите мне новую вакансию. — А сколько вам лет? — Ха-ха…»

И Малякина как-то чересчур нервно рассмеялась.

Светлова терпеливо ждала, когда ее собеседница успокоится.

Вообще, по Аниным наблюдениям, эти сверхзависимые «жены своих мужей» были одной из самых сложных категорий собеседников… Они как-то слишком легко, буквально из-за ничего, как говорится, «на ровном месте», могли вдруг впасть в терику. Наверное, постоянная зависимость от настроения и капризов мужей доводила этих женщин до нервного перенапряжения.

— Ну, расскажите хоть немного об этой Погребижской. Так интересно!

— Чего интересного-то?

— Она ведь такая знаменитая…

— Да что я могу вам рассказать?

— Чтобы бывшей подруге и нечего было рассказать? — искренне удивилась Аня.

— Знаете, мы уже очень давно не общаемся.

— Давно — это два года? — с готовностью предположила Светлова.

— Да нет… — усмехнулась Малякина, — уже почти всю жизнь. Точней сказать, всю мою замужнюю жизнь. Так… наблюдаем друг за другом издалека.

Такой вот жизненный казус — с ним она дружит. Ну, во всяком случае, дружила — до последнего времени, а со мной…

— Это из-за него вы поссорились? Из-за вашего Малякина?

Женщина кивнула:

— Хотя ведь… Ну что такого, собственно? В чем была моя вина? Я и замуж-то за него вышла только благодаря тому, что она не очень хотела.

— А она обиделась? Малякина опять кивнула:

— Да так бывает: все не нужен и не нужен… А как только другие приберут к рукам — вдруг и выясняется сразу, что очень даже нужен. В общем, мы давно уже с ней не общаемся.

— Ну, неважно, — заметила Светлова. — Главное что вы знаете ее с юных лет. Понимаете, некоторые особенности, черты характера сопровождают человека с молодости на протяжении всей жизни. Особенно пороки, — подчеркнула Светлова.

— Пороки? — Малякина усмехнулась. — Так они вас, по-видимому, и интересуют?

— У нее были пороки?

— Были? — с удивлением переспросила Малякина. — Что значит были? А куда ж они вообще могли деться?! Тут вы правы. Сопровождают… и всю, заметьте, жизнь!

— Какие же, например, пороки сопровождают Марию Иннокентьевну? — проклиная свой слишком деловитый, бухгалтерский тон уточнила Светлова.

— Вы лучше спросите, а каких у нее не было?

— Да. Каких у нее не было?

— Были все! — вдохновенно произнесла Малякина.

— То есть?

— Все! — убежденно повторила Малякина.

— То есть вы хотите сказать, что Мария Иннокентьевна с детства… То есть я хочу сказать, с юности: пила, курила марихуану, имела кучу любовников и так далее?

— Точно. Пила, курила марихуану, имела кучу любовников, — с заметным удовольствием повторила Малякина.

— Любопытно.

— Еще бы не любопытно… И к тому же, добавьте, напившись, Маня тут же обычно садилась за руль и гоняла по городу.

— О-о! — почти восхищенно пробормотала Светлова, вполне удовлетворенная этим впечатляющем перечнем. Улов, ничего не скажешь, был богат! А визит к Малякиным отнюдь не зряшным.

— Ну, а Лидия Евгеньевна?

— Какая Лидия Евгеньевна?

— Ну, ее секретарь?

— А эта… Лида! Да, я ее плохо знаю. Совсем немного. Собственно, она там у них в доме прижилась несколько позже, когда мы уже с Маней разругались из-за Малякина. Ну, вот, а потом появилась эта Лида… — Жена классика задумалась.

— Да, да… — Светлова с нетерпением ждала. Ее крайне интересовало, что же было потом, после того, как она «с Маней разругалась из-за Малякина»?

— К тому же, что о ней, об этой Лиде, скажешь? — пожала плечами Малякина. — Мышка серая… Безответная. Все «да-да», все кивает, со всем соглашается, внимательно слушает — только не поймешь, понимает или нет? Что ей не сделают, все ей хорошо.

— Неужели? — удивилась Светлова, у которой от Лиды осталось совсем иное впечатление.

— Вообще-то, она в доме у Погребижских уже довольно давно появилась.

— Вот как?

— Понимаете, тогда все члены Союза писателей по статусу имели право завести секретаря. Но конечно, мало кто этим пользовался — из не крупных фигур.

Обычно оформляли на эту должность фиктивно каких-то бедных родственников, детей знакомых — чтобы стаж трудовой человеку шел. Тогда ведь, знаете, как было — два месяца нигде не работаешь, уже тунеядец. Вот и эту Лиду так же оформили. Она вроде все куда-то поступала, поступала в какой институт — просто вечность целую, — да так и не поступила! Нигде не работала, ничего не умела. Хотя, по-моему, она уже не и такая молоденькая при этом была… Здорово старше самой Мани Погребижской, это точно. Но в общем, даже и я не помню, откуда она вообще взялась, эта Лида…

— И что же — не поступила эта Лида в институт, а дальше?

— Ну, вот… А Маня Погребижская тогда уж была членом Союза писателей.

Ну, вот эту Лиду, чтобы помочь бедной девушке, неудачнице, и оформили. А потом как-то все так и пошло — Лида, и правда, как говорят, стала вести Манины дела и прямо-таки заправским секретарем сделалась.

— Да-да, и я что-то слышала об этом…

— Прямо говорят, чуть не главней самой Мани стала. Бедного моего Малякина так по телефону отчитала и сама лично отставку ему дала. И даже До тела Погребижской не допустила.

«Это точно, — подумала про себя Светлова. — Главней самой Мани».

— А доктор Милованов?

— А что доктор? — пожала плечами Малякина. — Милейший человек. Все их семейство. Погребижских, пользовал, еще Маниной маменьки! был приятель.

— А от чего он их лечил-то?

— Да всех и от всего. Он ведь талант уникальный. Вообще-то, он специалист по заболеваниям крови, гематолог.

— А сама Мария Иннокентьевна от чего, от каких заболеваний страдает, не знаете?

— А чего ей страдать? — удивилась Малякина. — Она всегда здоровая была.

Здорова, как… как… — Жена писателя, по-видимому, передумала и не стала завершать не слишком изящное сравнение. — Ну, в общем, ничем она никогда не страдала.

— Кстати, доктор Милованов умер, — заметила Светлова. — Уже два года назад.

— Что вы говорите?! Я и не знала! — подавленно вздохнула Малякина. — Вот видите, как мы живем! Ничего друг про друга не знаем — в одном городе, а как будто на разных планетах. А вы еще спрашиваете, что я о них знаю… Вот доктор, оказывается, давно умер, а я и понятия не имела!

Светлова взглянула на часы и еще в окно. Там, кажется, собирался дождь.

Если непогода загонит классика Малякина домой раньше времени, то Светловой отсюда еще долго не выбраться.

— А что-нибудь еще о Погребижской можете сказать? Ну, о какой-нибудь примечательной черте характера?

— Маня собак всегда очень любила, — заметила Малякина. — Всегда держала собак.

— Очень интересно!

— Да что ж тут интересного?

— Ну, пожалуй, я уже не дождусь вашего мужа. — Анна снова взглянула на часы. и засобиралась, заторопилась.

— Может, еще кофейку на дорожку? — предложила разговорившаяся дама.

— Нет, нет, спасибо!

И Светлова быстренько с верной женой Малякина распрощалась.

Всю обратную дорогу домой Анне не давала покоя собака.

Почему у Погребижской сейчас нет собаки? Никакого тявканья на даче. Ну, хоть бы кто гавкнул…

Ну, хорошо, пусть «бабуля» отвадила от писательницы всех знакомых и друзей — очевидно, чтобы они не могли вмешаться и помочь Погребижской. Но зачем она убрала собаку?

Загадка!

Однако все другие откровения Малякиной не оставляли сомнений: подловить Марию Иннокентьевну Погребижскую на какой-то слабости, на каком-то проступке, может, даже преступлении, ее секретарю Лидочке не стоило большого труда.

Шантаж…

Ох, уж эти «верные люди» в доме! Ничего, в общем, удивительного. Во всяком случае, Анне известны были случаи, когда женщины откровенно боялись, например, своих домработниц. Терпели их воровство, неаккуратность, не решались уволить… И все только потому, что те слишком много знали.

Например, Маня могла напиться, сесть за руль и кого-нибудь отправить на тот свет.

Достаточно ли «бабуле» такого знания, чтобы держать ее на крючке и шантажировать? Более чем достаточно. Лучше для Погребижской слушаться бабулю Лидочку, чем отсиживать срок за убийство человека.

В общем, теперь, после откровений бывшей подруги, многое в поведении писательницы становилось Анне понятным. Скажем, то, что Мария Иннокентьевна так легко пригласила тогда в Дубровнике Светлову посидеть «за бокальчиком вкусного местного винца», и как при этом игнорировала явное недовольство своей секретарши. Типичное поведение алкоголички, которой не дают выпить и которая всеми правдами и не правдами торопится выйти из-под контроля надзирателя и поскорее хлопнуть стаканчик! Случайный посторонний человек, в присутствии которого «надзирателю» неудобно протестовать, подходит для этого как нельзя лучше. В этой роли «постороннего», с которым Мария Иннокентьевна торопилась «хлопнуть стаканчик», и оказалась Светлова. А другие, так сказать, «пороки»?

Аня вспомнила, кик легко познакомилась неприступная на первый взгляд Мария Иннокентьевна с тем уличным ловеласом в Дубровнике и как они недвусмысленно удалялись в бархатные адриатические сумерки!

В общем, вряд ли Малякина лжет…

А женщина с такими привычками, что и говорить, ходит по краю и ведет опасную жизнь. Если ей есть что терять, то это непременно с нею, в конце концов, и случится.

С Погребижской, видно, и случилось.

«Так-так… — бормотала про себя Светлова. — Ну, теперь-то уж я от них, пожалуй, не отстану…»

Светлова набирала телефонный номер Погребижской, настроенная очень воинственно. Теперь Лидии Евгеньевне трудно будет посоветовать Светловой:

«Убирайтесь!» — или вовсе не узнать.

Конечно, дело о том старом ДТП закрыто, но Светлова непременно изложит Лидии Евгеньевне свои соображения о странных обстоятельствах смерти доктора Милованова. И если секретарь не захочет шума, пусть не препятствует Аниной встрече с Погребижской!

Однако вместо обычного секретарского «вас слушают» в доме Погребижской включился автоответчик.

«К сожалению, нас нет дома», — сообщил Светловой голос Лидии Евгеньевны.

Запись была до безобразия лаконичной. А так бы Анне хотелось пояснений и комментариев.

Это продолжалось дня два. Светлова, в конце концов, начала сходить с ума, без конца выслушивая эту фразу. И вряд ли, кроме нее самой, кто-то еще мог понять, какая язвительная наглость была заключена в этой простенькой фразе. И Аня нисколько не сомневалась, что это ехидство в голосе адресовано именно ей.

Это явно был «мэсседж», послание, звучавшее на самом деле приблизительно так:

«Ну что, выкусила, сыщица? Докопалась до истины? И что теперь?»

«Да что теперь»? — только и могла пробормотать сбитая с толку таким поворотом дел Светлова.

А что, если они уехали куда-нибудь… вообще?!

Спустя два дня, потеряв всякую надежду услышать кого-нибудь, кроме этого отвратительного автоответчика, Светлова позвонила в «Туманность Андромеды». Уж там-то должны бы знать…

Однако на этот раз директор «Андромеды» разговаривал с Аней как-то ускользающе и очень осторожно:

— Да мы как-то не в курсе… Мы как-то… Наконец он все-таки раскололся и вздохнул:

— Ну, ладно, ради Андрея Кронрода! Так и быть…

— Да-да? — Светлова подумала, что надо бы все-таки потом выяснить у Кронрода, что за отношения их связывают, если ради него человек идет на такие жертвы.

— Мне вообще-то Лидия Евгеньевна не советовала с вами откровенничать и вообще… общаться.

— Вот как?

— Видно, вы ей не приглянулись.

— Да, я ей не приглянулась — это точно, — согласилась Светлова.

— Но ради Андрея…

— Именно. Исключительно ради Андрея!

— Они уехали. Обе. За границу и надолго.

— А когда вернутся?

— Этого не знает, я думаю, никто.

 

Глава 10

Особые отношения связывают мир живых и мертвых — в монастыре послушница Ефимия часто размышляла на эту тему. И часто возвращалась мыслями к преставившейся своей маменьке, напророчившей когда-то перед смертью, что найдут Ефимия и ее дочь свою судьбу на улице Гагарина.

Возвращалась… Ибо в отношениях с преставившейся маменькой кое-что Ефимию смущало. Дело в том, что умерла-то маменька с легкою душою… Это было видно, поскольку выражение лица у покойной, когда она испустила последний издох, было на редкость умиротворенное, даже, если так можно сказать, довольное. Но потом, уже в морге, патологоанатомы зачем-то, по каким-то своим соображениям, проткнули ей грудь анатомической иглой, чтобы вышел воздух. И видно было, что настолько эта процедура была покойной неприятна, так это ее обеспокоило, что вся она как-то скукожилась, нахмурилась… Так во время своих похорон и лежала в гробу нахмуренная и недовольная.

И вот это последнее, обращенное к миру земному недовольство покойной даже спустя много лет не давало Ефимии покоя. Ибо благо, когда человек покидает этот мир с выражением покоя и умиротворения на лице.

В общем-то, все это только подтверждало убеждение Ефимии в том, что чем меньше живые беспокоят умерших, тем лучше. Недаром при монастырях за могилами в старину не ухаживали: им давали зарасти травкой, и никто на погост не ходил, и уж тем более не украшал могилы этими ужасными искусственными цветами. Ибо вся эта суета живых и их присутствие на кладбище не нужны мертвым, им нужен покой.

Что касается мертвых, то лучше бы они тоже не беспокоили живых… А то вот маменька стала слишком часто последнее время являться Ефимии в снах — именно такой недовольной и нахмуренной, какой лежала тогда в гробу. Являлась и являлась, словно хотела ее предупредить о чем-то.

Но у Ефимии с некоторых пор и без этих предупреждений на душе было смутно. Исчезли куда-то былая легкость и покой. Да и в самом монастыре обстановка изменилась. Прежде, когда в начале перестройки монастыри только открывались, сюда шли женщины такие, как сама Ефимия или ее подруга инокиня Ксения Они искали здесь приюта для души — потому и шли с душой легкой, детской, оставив, отринув все тревоги и заботы жизни мирской.

И, несмотря на строгость и даже суровость монастырской жизни, были тогда в ней свои шутки и юмор… ну такой, правда, своеобразный… монастырский.

Например, часы в монастыре были всего одни. К тому же на них не было стекла. И послушницы, желая приблизить время обеда, часто переводили, проходя мимо, стрелку на часок вперед.

В ответ матушка-настоятельница, также проходя мимо, переводила стрелки назад, да к тому же, часа на три, а это означало: забудьте о времени, сестры!

Зеркало тоже было одно. Как-то показалось матушке, что возле него послушницы слишком много крутятся.

На следующий день зеркальное стекло из рамы исчезло, а на его месте появилась надпись, сделанная матушкиной рукой: «Душа — вот твое зеркало».

Так они и жили тогда с тяжелой работой и легкой душой. То вдруг Ефимия и инокиня Ксения песенку запоют — из времен своей молодости комсомольской.

Вдруг вспомнится, «кольнет» — и грянут что-то вроде «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Матушка услышит: «А ну-ка быстро, марш, каяться, проказницы!» И они гуськом на исповедь — впереди высокая дородная Ксения, бывший директор школы, кстати сказать… А за ней маленькая толстенькая Ефимия.

А сейчас в монастыре уже не пели песенок. В нем появились какие-то другие женщины — они уже искали в монастыре не спасения для души, а спасения от бездомности и нищеты. Искали не приюта духу, а самого обыкновенного приюта — угла, крыши над головой. Они бежали в монастырь от бедности, которая царила в стране. В этих женщинах не было уже детской веселости. Были они озлоблены и угрюмы, некоторые с детьми.

Ефимия старалась держаться от них подальше и даже особо не приглядывалась к ним.

Людская злоба, темная злая человеческая воля пугали ее и действовали на нее угнетающе. Чуткая, обладающая внутренним зрением и интуицией, Ефимия чувствовала их и на расстоянии. На душе у нее тогда становилось смутно, нехорошо.

Однажды, когда она еще собирала подаяние на улицах и стояла на Сретенке рядом с церковью Троицы в Листах, рядом остановилась старушка с собачкой.

Собачка, видно, была голодная: кругом валялся обычный московский мусор, какая-то использованная, грязная одноразовая посуда от «фаст-фуд», и вот собачка нашла на асфальте пластиковую вилку, видно, с запахом еды, и стала грызть ее вместо косточки. Ефимия сжалилась и протянула старушке деньги. А та подняла с земли камень и бросила ей в лицо. И такая сконцентрированная ненависть исходила от этой бабушки, что Ефимия долго еще ежилась, вспоминая этот случай.

И то сказать, если человек копит злобу всю жизнь, может, с детства, то сколько же ее накапливается за прожитые годы — к старости? Просто вулкан ненависти, который своим пламенем сжигает и самого человека, и всех вокруг него…

Вот и теперь, с некоторых пор — Ефимия даже знала, с каких! — ей чудилось, что надвигается на нее что-то темное, нехорошее, исполненное ненависти и опасности.

Да вот и маменька все являлась, недовольная… Предупреждала!

* * *

Еще с порога Аня поняла: у мужа гости.

Это был Андрей Кронрод.

За ужином поговорили о том, о сем.

— А знаешь, Аня, мама Максима Селиверстова умерла, — вдруг заметил Андрей. Аня вздохнула.

— Так она и не смогла поправиться после его смерти, — продолжал Андрей.

— Все болела, болела… И вот… вчера был на похоронах.

— Да. Как все это ужасно.

— Кстати, я тут общался с «Туманностью Андромеды»…

Светлова в ответ промолчала.

— Они вернулись. Если тебе это еще интересно. Светлова, немного подумав, опять помолчала.

— Нет, — ответила она наконец. — Мне это неинтересно. Уже.

— Ну, в общем, что ж… Конечно, — согласился Андрей, — тебя можно понять.

После того как Погребижская и ее секретарь полгода назад исчезли из Москвы, расследование убийства Селиверстова прекратилось само собой.

К тому же Майя, жена Максима, в отличие от его мамы, понемногу оправилась от потрясения и даже снова собиралась замуж. Майины родители, в виду такого положения вещей, тоже успокоились и оплачивать услуги детектива не слишком хотели. А Светлову, возможно, азарт и подвигнул бы продолжать расследование на бескорыстной основе — ради интереса! — но объект ее интереса как в воду канул. Исчез из поля зрения.

И азарт тоже понемногу угас.

В самом деле, прошло ведь уже месяцев шесть, как они уехали. Лето закончилось, осень пролетела, зима почти на дворе… Правда, теперь вот, пропутешествовав где-то почти полгода, Погребижская и ее секретарь вернулись.

Сначала Светлова вообще не хотела об этом даже слышать. Но потом все-таки задумалась.

Вдобавок, кроме того, после ухода Андрея, тем же вечером позвонил Дубовиков…

Было ощущение, что все эти, не знающие друг друга люди, словно договорились — Погребижская и ее секретарь, Кронрод, капитан…

Так оно обыкновенно и бывает в жизни: то густо, то пусто. То словно все замирает вокруг какой-то точки, а то вдруг все словно «просыпаются».

— Я тут разгрузился с основными своими заботами, — бодренько доложил по телефону капитан, — и вот решил пообщаться.

— Ну, пообщайтесь, пообщайтесь… — не слишком радостно поприветствовала это намерение Светлова. Она еще не забыла, как прямодушный капитан обвинял ее во вранье и прочих грехах.

— Да я такой замотанный тогда был, просто жуть! — капитан понял этот ее невысказанный намек. — Как там обстоит с этим делом, кстати сказать? Ну, с тем парнем, которого в лесу нашли?

— С тем парнем, которого в лесу нашли, кстати сказать, — вежливо объяснила капитану Светлова, — дело обстоит никак. Одни умерли, а другие успокоились. Ну, знаете, как это обычно в жизни бывает…

— И вы тоже? Что же, Аня, вы тоже отказались от своих намерений?

— И я тоже, капитан, отказалась от всяких намерений. Вам-то что?

— Речь, между прочим, Светлова, идет об исчезнувшем человеке, — довольно строго заметил капитан. — А я, видите ли… Ну, в общем, как вы знаете, я возглавляю организацию, которая называется «Фонд помощи в поиске пропавших». Капитан интонацией подчеркнул это слово.

— И знаете, что мне кажется?

— Любопытно!

— Мне кажется, Анна, что вам эта помощь Фонда сейчас очень и очень нужна.

— Ну что вы, капитан… Вас это нисколько не касается. Журналист ведь уже нашелся, как вы однажды справедливо заметили! — не преминула съехидничать Светлова. — Под елкой в лесу, в виде трупа. Но зато нашелся.

— Да, Анюта, но сначала-то он исчез! Так что…

— Что?

— Так что хватит кукситься. Нельзя бросать не доведенные до конца расследования. Это чревато.

— Чревато, чревато… — недовольно пробормотала Светлова. — Лексика у вас какая-то… довоенная. А сейчас такая жизнь — уже ничего никому ничем не чревато…

— У меня, в общем-то, предложение, — перебил ее Дубовиков. — Я бы хотел… То есть, наш Фонд хотел бы воспользоваться вашими услугами и поручить вам продолжить это расследование. Финансирование за счет Фонда.

— А вам это зачем, капитан? — на всякий случай спросила Светлова. Хотя ей уже давно были известны мотивы — высшие мотивы! — которыми руководствовался в жизни капитан Дубовиков, тащивший на себе огромный груз работы общественного фонда, помогавшего родственникам исчезнувших бесследно людей в их отчаянных поисках.

— Мне это нужно, Светлова, во имя абстрактной справедливости, — ответил капитан, в точности подтверждая ее предположение. — Я не люблю, когда люди исчезают. Тем более не люблю, когда они потом находятся в лесу под елкой с перерезанным горлом.

«Да, капитан был прав…» — вздохнула про себя Аня.

— А откуда вы знаете, что Селиверстов был убит именно так? — спросила на всякий случай Светлова, хотя и ответ на этот вопрос она уже знала.

— Да уж поинтересовался тут этим делом у кого нужно — не поленился, — хмыкнул Дубовиков.

— А чего же вы спрашиваете «как там это дело»? Прикидываетесь неосведомленным?

— Да вот, хотел из ваших уст… вашу версию происходящего услышать.

— Ну, что ж… Если вы такой не ленивый, трудолюбивый и любознательный, — заметила Аня, — то и мне стыдно лениться. Пожалуй, я берусь за эту работу, — согласилась она.

 

Глава 11

И Светлова снова приехала на ту улицу. В Катово.

Все здесь было по-прежнему… Те же неприступные заборы, отделяющие Лидию Евгеньевну и писательницу Марию Погребижскую от назойливого внимания Светловой. Все, как прежде… Кроме одного. Стояло другое время года. Поздняя осень.

Как справедливо заметил поэт: «Грачи улетели… Лес обнажился… Поля опустели…»

Фиг с ними, с полями! Вдруг воспрянувшая духом Светлова с интересом озиралась вокруг: главное то, что лес обнажился! Все-таки удивительно меняется местность, когда облетает листва. Можно подумать, что попал в совершенно другое место. Например, вот дом, стоящий по соседству с особняком Погребижской, ранее был скрыт густыми зелеными кронами и совсем не виден с улицы. А теперь виден.

Более того, видно, что шторы на окнах второго этажа не сдвинуты и что-то там поблескивает.

И Светлова ринулась в бой.

Дверь ей открыли — причем довольно быстро.

На пороге стоял мужчина средних лет — очки, небольшая лысина… субтильный… сутуловатый… «У него вид человека, который трудится над научной монографией, — подумала Аня. — А на самом деле тайком перелистывает порнографический журнал».

«Придется строить глазки», — вздохнула про себя Светлова.

На Светлову сосед Марии Погребижской, однако, не взглянул — смотрел куда-то вскользь, вбок, мимо виска и вниз. Но Аня была уверена: то, что ему нужно, разглядеть успел!

— Нет, нет, мне некогда… — пробормотал он торопливо, едва Светлова начала говорить. — Я очень занят, я работаю… Вы оторвали меня от работы.

— Понимаете, мне нужна помощь! — настаивала Аня. — У меня что-то с машиной…

— Нет, нет… Я очень занят.

И он захлопнул дверь.

Светлова опустила глаза… И, повторив взгляд хозяина дачи, взглянула на свои замызганные грязью сапоги — обляпала, балда, пока шла от машины и оглядывала окрестности! Поглядела безрадостно также и на свои вспузырившиеся от долгого сидения за рулем на коленках брюки… Толстую куртку с капюшоном, надвинутым на нос, способную превратить в бесформенный сверток любое самое изящное существо.

«Нет, нет, я занят! — передразнила она. — В общем, ты прав, голубчик, так в гости не ходят…»

«Придется строить глазки…» Какая самонадеянность!

Одними глазками тут явно не обойдешься.

Тут надо подготовиться посерьезнее.

Если ее предположения о том, что представляет собой этот тип, верны…

Ну, если есть хоть один шанс, что они верны, — надо подготовиться посерьезнее.

На следующий день, прежде чем отправиться снова в Катово, Светлова принялась за работу. Ну, глазки Анна, положим, тоже подготовила… Разрисовала.

И стали они такие, такие… Ну, чтобы можно было их восхищенно распахивать.

«Девушка, девушка, а зачем тебе такие глазки? — А это, чтобы строить из себя радостную и хорошенькую идиотку».

И над ресницами пришлось поработать. «А зачем тебе, девушка, такие длинные и такие чересчур намазанные ресницы? — А это, чтобы изумленно и восхищенно хлопать ими!» Главное, не задеть ими за что-нибудь по дороге, а то прилипнешь.

Так… Теперь юбка. Юбка очень короткая, а шуба очень длинная и нараспашку. Каблуки как можно тоньше и выше. И главное, не упасть по дороге.

Светлова остановила машину поближе, чтоб не шлепать по грязи. Хотя, к ее счастью, с утра раскисшую землю как следует подморозило. И было, в общем, сухо. Зато дул просто ледяной пронизывающий ветер — наверное, прямо откуда-то из Арктики.

Светлова мужественно распахнула шубу… Вздохнула — и в путь!

Если этот тип — вовсе не тот тип, за кого она его принимает, и снова не пустит ее на порог… Ужас! Да она просто отморозит себе все, что только можно и нельзя, на этом ледяном зимнем ветру, пока добежит до машины обратно.

На порог он ее пустил. Не узнал. Не запомнил с прошлого раза! Что естественно… Слава современному макияжу — у Светловой практически было нарисовано новое лицо.

Хозяин дома снова глядел куда-то вниз…

Но там уже было на что поглядеть! Шуба у Светловой — нараспашку, а высота каблука — восемнадцать сантиметров — практически равна длине юбки…

— Я из экологического фонда «Сохраним для потомков!». Мы проводим социологический опрос «Человек и природа», — обворожительно улыбнулась Светлова. — Это для тех, кто постоянно живет на природе, за городом.

Наконец, он взглянул ей в глаза… «Наконец-то дошло дело и до „строить глазки“!»

— Вопрос первый. Ваша профессия? — снова кокетливо улыбнулась намазанная до ушей Светлова, обнадеженная таким развитием событий. — — Орнитолог, — скромно представился сосед Погребижской.

— Ой, как интересно! — восхитилась Аня.

— Правда?

— Еще бы!

— Как это мило, — пробормотал орнитолог, — что вы такого мнения.

— Аня, — Светлова, недолго думая, протянула ему руку.

.

— Комаров… Алексей.

И, немного растерянно улыбаясь, он пожал Анину руку.

Ладошка у него была вспотевшая. Чего нельзя было сказать о практически окоченевшей Светловой.

Но дело было сделано.

— Заходите… Прошу вас! Он пригласил ее в дом.

— Поднимайтесь наверх, я там… работаю.

— Ой, как интересно! — снова залепетала Светлова.

Человек со вспотевшими ладонями снова растерянно улыбнулся. И, так улыбаясь и лепеча, они поднялись на второй этаж.

— Вы не принесете мне стакан воды? — попросила Светлова, переступая порог большой застекленной, как терраса, комнаты. — А то я так волнуюсь… Ведь это меня так интересует… Эта орнитология!

— С удовольствием! Я… да я вам и кока-колы! Хотите? — Он так обрадовался, как будто собирался выиграть самокат в конкурсе компании «Соса-cola». Человек оживал и преображался просто на глазах…

«Вот что значит соответствующий ситуации макияж и короткая, практически отсутствующая юбка!» — удовлетворенная сознанием проделанной работы, подумала Светлова.

— Не откажусь и от кока-колы, — еще жеманней улыбнулась она. — Ах, что может быть интересней… этой орнитологии!

— Правда? — снова обрадовался орнитолог. — Я так рад, Аня, что вы меня понимаете.

Орнитолог вышел из комнаты, а Светлова огляделась.

Так и есть — у окна кинокамера. Анна прилипла к глазку… Эге!..

Орнитолог Комаров… Съемка птичек… Да он, видно, наблюдает с камерой за окнами соседних дач… Вот так птички!

— Я тут вообще-то не так уж и давно живу, — объяснил хозяин, возвращаясь с бутылкой кока-колы и бокалом. — Купил этот дом полтора года назад. Прежняя хозяйка уехала к дочке в Америку.

— Место хорошее, — поддержала беседу Аня.

— Да… Очень! Вот работаю понемногу… Снимаю.

— Понемногу?

— Да, по мере сил.

— О, да тут у вас, как для «Плейбоя»… — Аня поворошила лежащие горой на столе фотоснимки. — «По мере сил» — это вы, право, скромничаете!

— Да я… — Орнитолог смущенно попытался накрыть потревоженные Светловой снимки какими-то научными журналами.

— Но вы не волнуйтесь, — успокоила его Светлова. — Я чувствую разницу между высоким искусством фотографии и какой-нибудь там эротической пошлостью.

— Вот как? — немного недоуменно взглянул на нее Комаров.

— А она ничего, — заметила Светлова, вытаскивая одну из фотографий.

— Что вы! Ничего… Скажете тоже! Да она прелесть! — вдохновенно возразил ей орнитолог.

— Ну, в общем, да, — поддакнула Светлова из вежливости, правда, не слишком энергично. Ей, конечно, не хотелось огорчать человека, с которым она стремилась наладить контакт и откровенно поговорить… Но «прелесть»? Про дебелую тетку в более чем откровенном пеньюаре, которая была изображена на этом снимке?! Это, пожалуй, чересчур.

— Это ваша соседка справа? — догадалась Светлова. Пышная дама на фоне знакомых сосен явно не походила на Погребижскую, которая проживала по левую руку от орнитолога.

— Ну, можно сказать и так… соседка! — кивнул орнитолог почти с благоговением. Он забрал у Ани снимок и, поднеся его близоруко к глазам, стал разглядывать сам.

«Да уж… Эта соседка справа, видно, совсем себя не сковывает приличиями, — подумала Светлова. — Разгуливает по своим верандам в неглиже…»

А, судя по другим снимкам, валявшимся на столе, дама иногда и вовсе забывала про свой пеньюар.

— А какой у нее голос, — продолжал не менее вдохновенно орнитолог. — Вы бы слышали! Это просто райское чириканье!

— Да? — немного озадаченно взглянула на собеседника Светлова.

— О! Говорю вам: просто райское пение! Фьють-фьють! Помолчит и опять: фьють-фьють-фьють…

У Светловой почти отвисла челюсть.

— Вот как? — только и промямлила она.

— Ах, я словами этого не могу передать!

— Мне тоже кажется: вам это не совсем удается Словами, — пробормотала, стараясь быть вежливой, Аня.

— Вы правы, Аня. Просто нет слов! Нет их, этих нужных слов, понимаете?

— Комаров закрыл глаза, причем явно от наслаждения. — Помолчит и опять: фьють-фьють-фьють, — повторил он.

Светлова ошарашенно смотрела то на орнитолога, то на снимок с дебелой теткой.

«Еще немного, и крыша у меня тоже поедет — фьють…» — подумала она.

— Недаром кто-то из великих справедливо заметил: «Если повседневность кажется вам слишком блеклой, пеняйте не на нее, а на себя: вы просто не способны разглядеть ее богатство».

— А вы, значит, разглядели это… богатство? — заметила Аня, кивая на снимок с пышной полуодетой дамой. «Повседневность» в ее лице, надо было отдать должное, выглядела отнюдь не такой уж и блеклой.

— Знаете, это дает просто фантастический результат, — продолжал между тем Комаров.

— Что именно дает фантастический результат?

— Я вам сейчас все объясню… Представьте… То же самое делали два француза…

— Вот как?

— Да. Они делали это с насекомыми.

— То есть? — Светлова закашлялась. — Да… представьте себе.

— Честно говоря, не представляю.

— Ну, как бы вам объяснить…

— Уж попробуйте… Что же они все-таки делали? — осторожно поинтересовалась Аня. — Эти два француза?

— О, по сути дела, ничего особенного… Они просто снимали. Постоянная съемка в течение трех с лишним лет.

— Ах, вот что!

— Понимаете… Они выбрали луг где-то у себя в Авероне… Ну, просто рядом со своим домом… И просто изо дня в день… Получился увлекательный фильм! Когда я его посмотрел, тоже задумал что-то в этом роде… Ну, например, фильм «Хроника одной жизни». Как она просыпается, ест, порхает…

— Вот эта… в пеньюаре?

— Ах… ну что делать? Люди… они только мешают природе. Знаете, есть теория, что Земля — это живое существо, а люди на ней ну вроде паразитов… лишние! В общем, мне кажется, эта теория все и объясняет. Природа прекрасна, а люди — лишние.

— Вот как?

— Я дал ей имя.

— А что же у нее его не было? Орнитолог застенчиво улыбнулся.

— Для меня она Тина. Я так ее назвал, потому что она поет: тень-тина… тень-тина… Понимаете?

— Не совсем все-таки… Вот эта в пеньюаре? Поет?!

— Ну, я же говорю вам: человек — он почти всегда лишний! Вот французы, они снимали насекомых, живущих среди травы на обыкновенном дугу. А оказалось, это просто Вселенная! Эти букашки, которые гибнут мириадами под башмаками когда человек шагает по лугу… Оказалось, у каждой свой характер. Гусеницы, например, очень пугливы. Когда француз кинооператор чихнул, с одной из гусениц случилась настоящая истерика. Понимаете, камера просто снимает, как мотылек взлетает со стебелька, а ты понимаешь, что этот мотылек — личность, единственная в своем роде. Так же и мои объекты… Моя Тина, например… За время съемок я понял: эта скромная особа — настоящая актриса!

— Неужели?

— А человек… Он только заслоняет прекрасное. Заслоняет моих, как вы изволили выразиться, соседок… Вы знаете, что в мире их насчитывается около сорока шести видов?

— Сколько-сколько?

— Да-да! Они есть и в Африке, и в Мексике, У нас в стране их около четырнадцати видов: хохлатая, московка, гаичка, лазоревка…

— Лазоревка?

— Ну да, синица лазоревка.

— Вот оно что…

Только теперь рядом с пышной дамой Анна разглядела на снимке небольшую птичку, сидящую на перилах балкона.

— Так Тина — это синица?

— А я вам о чем говорю?!

Светлова поняла, что безудержно краснеет под слоем своего чудовищного макияжа от сознания своей не менее чудовищной глупости.

— Так что же, эта соседка в пеньюаре — просто попадает в кадр?

— Попадает?! Да она просто лезет — загораживает Тину! Тиночка прыгает по перилам балкона, крошечки клюет, тенькает, поет, а эта корова… тут как тут!

— Значит, вы снимаете птиц?

— Ну да…

— Не женщин в пеньюарах?

— Ну, я же сказал вам, Аня, я орнитолог.

У Светловой под толстым слоем макияжа безудержно зачесался нос.

Подумала: "Попроситься в ванную и умыться, что ли? Человек честно сказал, что наблюдает за птицами, орнитолог. А я?! Ну, просто жуткую нечеловеческую проницательность проявила!

Вот она, типичная самонадеянность сыщика… Вообще, как только начинаешь воображать, что видишь людей насквозь, — закрывай контору.

Как я тогда подумала? «У него был вид человека, который трудится над научной монографией… А на самом деле тайком перелистывает порнографический журнал!»

Да уж… Видно, не всегда и не во всем нужно видеть потайное дно.

У него был вид человека, который трудится над научной монографией, потому что он действительно над ней трудится.

А ладошки вспотели… Потому что Тина, наверное, в клювике червяка принесла. Для этой «вселенной» это и есть главное событие".

— Значит, вы так и снимаете изо дня в день?

— Да.

— Давно?

Комаров пожал плечами:

— Ну, прилично…

— Месяц? Два?

«Может, даже с лета? — с надеждой подумала Аня. — Соседка в пеньюаре ведь не зимой же так — в неглиже — по балкону разгуливает!»

— Что вы — месяц-два… Дольше! Значительно дольше. Ну, не столько, правда, сколько французы. Но уже года полтора снимаю. Как тут поселился…

Увидел этих синиц — у них тут гнездо рядом — и решил: это то, что нужно! Нашел спонсора для своего будущего фильма. Эта иностранная фирма производит птичий корм. И подумал: если они, французы эти, там, в Авероне, рядом с домом… То и я рядом с домом, в Катове. Жизнь нашей синицы лазоревки ведь еще, по сути, не воспета, не проанализирована.

— Да, — вздохнула Светлова. — Просто беда…

— А я хочу, чтобы фильм так и назывался «Тика. Хроника одной жизни».

— А можно посмотреть то, что вы уже отсняли? — робко попросила Светлова, у которой при слове «хроника» проснулись неясные надежды на чудо.

— Все посмотреть? — обрадовался орнитолог.

— Да нет. Если можно, не все… Меня интересует определенная дата.

Светлова назвала день, месяц и год. Те самые, когда пропал журналист Максим Селиверстов и когда он должен был брать интервью у Погребижской.

Комаров принялся искать пленку, а Светлова с замиранием сердца ждала.

Неужели ей не повезет?!

Да или нет?

Ей повезло.

Съемки в тот день велись. И синичка Тина, проводящая возле жилья Погребижской — к радости Светловой! — немало времени, прыгала по веткам. А орнитолог Комаров прилежно ее снимал. Вот синица уселась на забор дома Погребижской. И благодаря этому Светлова увидела, как к этому дому подъехала машина и из нее вышел молодой человек. Светлова уже очень хорошо знала его по фотографиям. Звали молодого человека Максим Селиверстов. И Анна видела — поверх Тининых перышек! — как он на заднем плане в кадре идет к дому…

Увы, в это время Тина улетела.

Камера проводила прощальным взглядом ее полет.

— А это кто? — вдруг спросила Светлова у орнитолога, просто впиваясь взглядом в последние кадры.

— Это?

— Да!

Восемнадцать ноль пять. Вечер. Птица с синими перышками на боках улетает; по дорожке, ведущей к дверям дома Погребижской, идет Селиверстов… А затем на порог этого дома поднимается вслед за Максимом невысокая полная женщина, несколько странно одетая — в темном платке, темной одежде.

— Кто это? — нетерпеливо повторила Светлова свой вопрос.

— Я не знаю, — равнодушно пожал плечами Комаров.

«И то сказать, — подумала Аня, — эта визитерша явно не способна заинтересовать орнитолога… Люди-то они, вообще, как выяснилось, лишние…»

Зато эта женщина очень заинтересовала Светлову.

— Неужели это все? — со страхом в голосе спросила она Комарова, когда Тина улетела.

— Нет, кажется, не все… Я еще снимал. Тина еще раз кормила тогда птенцов.

— Да?! Значит, вы еще снимали в тот день?

— Да… Сейчас она вернется, — предупредил орнитолог. — Следите за ее возвращением… Это интересно.

— Я вся внимание. — Светлова нисколько не лгала.

Восемнадцать сорок. Тина прилетает снова. А неизвестная женщина в темном платке теперь спускается с крыльца и как-то довольно поспешно идет по дорожке к калитке. Раз-другой она даже испуганно — так, во всяком случае, показалось Светловой — оглядывается.

— Вы ее раньше когда-нибудь видели у Погребижской? — удивленно спросила Аня у орнитолога.

— Кого? — рассеянно поинтересовался Комаров.

— Эту женщину в темном платке?

— Нет, — Комаров пожал плечами. — Эту монашку? В первый раз.

«Монашку… Он прав, — подумала Аня. — Она похожа на монашенку».

— А можно мне несколько кадров… на память о нашей встрече? — попросила она у Комарова.

— Кадров?

— Да. Я бы хотела иметь вот такие снимки Тины… — Светлова указала:

— Этот, этот и еще этот…

— И этот? С монашкой? — удивился орнитолог.

— Да, если можно! — обворожительно улыбнулась Светлова. — Если вас, Леша, конечно, не затруднит сделать это для меня.

— Ну, что вы! — не задумываясь, согласился Комаров, потирая свои вспотевшие ладошки. — Я на здоровье… Анечка, для вас — что угодно! Хоти! монашенку — пожалуйста, монашенку! Хотя Тина то лучше, конечно, получилась.

Перед уходом Светлова снова взяла в руки снимок с пышной дамой, с которого и началась ее, полная поначалу недоразумений беседа с орнитологом Комаровым.

— Значит, это ваша соседка справа? — еще раз уточнила Анна.

Орнитолог рассеянно кивнул.

— Кажется, она совсем себя не сковывает приличиями?

— Как видите…

— А соседки слева? — поинтересовалась Светлова.

— О, эти… Эти очень целомудренные.

— Вот как?

— Ага… — уверенно подтвердил Комаров. — Они даже к завтраку, когда летом на балконе кофе пьют, выходят застегнутые на все пуговицы.

"Целомудренные? — Светлова припомнила уличный флирт «целомудренной»

Погребижской в Дубровнике. — Вот уж не подумала бы…"

 

Глава 12

Главное, что удалось узнать от орнитолога Комарова: Максим Селиверстов в доме Марии Погребижской в тот вечер — совершено точно! — был.

«Ох, — подумала Светлова, — уже почти скоро полтора года будет с того вечера-то…»

Значит, возможно, вот как обстояло дело… Мария Погребижская пожаловалась журналисту на шантаж, просила помочь.

А эта, Светлова уже так и называла Лидию Евгеньевну — эта! подслушала.

Светлову правда немного смущало, что ход ее мыслей до боли напоминал сюжет романа Стивена Кинга… Там тоже всех, кому главный герой романа, писатель, пытался подать знак, что попал в плен, свихнувшаяся злодейка-домохозяйка отправляла на тот свет.

Но поскольку версия с шантажом была единственной, благодаря которой у Светловой сходились концы с концами, то она и поторопилась отбросить свои сомнения.

Анна припомнила, как разговаривала с ней Лидия Евгеньевна. Совершенно несомненно, что старушка склонна к агрессивному, тираническому типу поведения!

Итак, секретарь подслушала, как Мария Погребижская жалуется журналисту на шантаж, испугалась разоблачений — и Селиверстова убила. Дальше…

Да, что же она с ним сделала дальше?

Стройная цепочка событий на этом месте обрывалась, и в логической конструкции обнаруживалась большая черная дыра.

Светлова снова набрала уже давно затверженный наизусть телефонный номер.

— Капитан, — снова попросила Аня Дубовикова, — можно воспользоваться вашими связями с ГАИ?

— Что еще у вас?

— Не было ли такого, что почти год назад в Катове у кого-нибудь из соседей писательницы Погребижской угнали машину?

— Поясните-ка ход мыслей.

— Смотрите, капитан: Максима Селиверстова нашли в лесу, под Тверью…

— Ну, да… Вы это уже говорили.

— Но как Селиверстов туда попал? Ведь далековато?

— Да, далековато…

— Допустим, его все-таки вывезли туда с дачи Погребижской.

— Как это вывезли?

— Ну… Скажем, уже в качестве трупа.

— Ничего себе «скажем»! — удивился капитан. — Может, все-таки не будем утверждать пока таких вещей? А то как-то это чересчур! По сути, вы обвиняете уважаемого человека…

— Это следует предположить хотя бы по той простой причине, что именно до того момента, когда Максим отправился на встречу с Марией Иннокентьевной, его путь известен. И именно с этой точки — дачи писательницы — его следы теряются.

— Ну, так и ищите их, эти следы… На то вы и Детектив. И еще бабушка надвое сказала, был он там, на этой даче, не был…

— За совет — спасибо. Следы я ищу.

— Не стоит благодарностей…

— А что касается «бабушки»… — Светлова подумала о Лидии Евгеньевне, — она, безусловно сказала надвое… Но я-то уже знаю точно!

— Что именно?

— Я тут, капитан, познакомилась с удивительным человеком… Видите ли, благодаря его своеобразным увлечениям существует доказательство, что Селиверстов точно побывал в тот день на даче у Погребижской…

И Аня рассказала капитану о своем визите к орнитологу.

— Так что видите, капитан, при таком свидетеле преступнице не отвертеться.

— Ну, Светлова, так это же отлично! Тогда, наверное, ваш орнитолог может рассказать и о том, как в тот вечер избавились от трупа? — хмыкнул ехидно капитан. — А может, он вообще часто видит, как закапывают трупы в саду Погребижской Или хотя бы слышит, как долбят цемент, замуровывая мертвые тела в стену дома? Соседям ведь все видно! Зачем, скажите, Светлова, таким благопристойным и немолодым дамам убивать практически незнакомого им безобидного журналиста? Мотив?

— Ну, у меня есть некоторые предположения…

— Ага… Вы предполагаете, что у них такое хобби, увлечение в часы досуга? Может, Селиверстов вообще у них не первый? Серийный, так сказать?

— Пока не знаю.

— Или, может, ваш орнитолог, видевший Селиверстова, побывавшего в тот день на даче, видел также, и как выехала тем вечером машина с участка Погребижской? А потом поздно ночью, точней под утро, возвращалась из Твери?

— Увы…

— То-то и оно, что «увы»!

— Понимаете, капитан, вы, как всегда, правы. Орнитолог Комаров вел свои волнующие наблюдения за синичкой Тиной почти весь вечер. И, увы, благодаря его неусыпному бдению и любознательности мы знаем, — ну так ему кажется, во всяком случае — что тем вечером эти две женщины никуда не отлучались.

— А ночью?

— Ночью тоже. Обычно он всегда слышит, как выезжает «Гелендваген».

— Джип? «Гелендваген»?

— Да, это их машина.

— Неплохо, — В общем, Комаров утверждает, что всегда знает, когда они приехали, когда уехали… Понимаете, там, в сельской тишине, с этим проще… Да и слух у нашего орнитолога обостренный.

— Наверное, это оттого, что он к чириканыо постоянно прислушивается?

— Возможно.

— Может быть, твои дамы кому-то поручили труп Селиверстова вывезти? — поинтересовался Дубовиков.

— Нет. И никто к ним не приезжал и по их поручению ничего не таскал.

Во всяком случае, Комаров этого не видел.

— Вот как? А Максим Селиверстов — если, вы утверждаете, его земной путь закончился в это доме! — тем не менее оказался в лесу под Тверью.

— Да ничего я не утверждаю, — возразила Светлова. — Что уж там! Нам известно даже больше: в первом часу ночи на дачу Погребижской звонила жена Селиверстова, Майя, разыскивая своего не вернувшегося домой мужа.

— Вот даже как?

— Ага. С множеством извинений Майя позвонила, поинтересовалась: не Задержался ли Максим у них? Лидия Евгеньевна была крайне недовольна, что ее разбудили. Но она была дома. Погребижская тоже была дома, и — что удивительно — тоже подходила к телефону. Хотя обычно не подходит — доверяет общение с миром своему секретарю. Если бы я Марию Иннокентьевну подозревала, я бы даже подумала, что она таким образом заботится о своем алиби.

— А вы ее не подозреваете?

— Саму Погребижскую как раз нет. Не подозреваю.

— А кого? Вторую?

— Да… Секретаря. Лидию Евгеньевну. Но дело в данный момент не в этом.

Даже если Комаров дал оплошку и недоглядел… Все равно сгонять в Тверь и обратно они — ни та, ни другая — при всем желании, если в полночь были дома, не успели бы. Это алиби.

— А предположить, что тело Селиверстова еще находилось в этот момент в доме? И от него не избавились сразу?

— Нет.

— Нет?

— Вряд ли. Ведь взволнованная жена могла и приехать. Не ограничиться лишь телефонным звонком. Могли приехать и из редакции.

— И милиция…

— Вот именно. Уже утром дачу Погребижской действительно навещала милиция, поставленная на уши Майиными родителями.

— Ну, я же говорю…

— Так что, прятать труп Селиверстова в доме точно бы не стали — это и опасно, и неразумно. А следы такой работы бросились бы в глаза любому профессионалу из милиции, даже при самом поверхностном осмотре дома.

— А ведь это, Анюта, катастрофический финал для твоей версии, — заметил безжалостно Дубовиков — Пожалуй, — согласилась Светлова.

— Не имея доказательств того, как тело убитого Селиверстова попало под Тверь и как оно было вывезено с дачи… И даже не имея ни малейшего представления о том, как это могло быть сделано, нельзя ни в чем человека и обвинять!

— Нельзя, — снова согласилась Аня. — Пока с Уверенностью мы знаем только одно: журналист Максим Селиверстов в доме Погребижской действительно побывал.

— Но погибнуть он мог и в другом месте. — снова безжалостно подытожил капитан. — И твоя подозреваемая Лидия Евгеньевна, возможно, не имеет к этому никакого отношения.

— Но вы просьбу-то мою все-таки выполните?

— Насчет того, не угоняли ли той ночью из Катова машины?

— Да.

— Выполню, выполню!

— Вот спасибо!

— А вы все-таки не сосредоточивайтесь толь! на этой версии с секретарем Погребижской, — заметил капитан. — У вас же там, кажется, были другие варианты?

— Были.

— Вот и возвращайтесь к ним тоже, не забывайте. Раз уж снова взялись за это дело.

— Попробую, — пообещала Анна.

Она положила трубку и вздохнула.

Прав капитан, прав. Да вот беда: другие варианты не очень-то Светлову увлекают.

Ну, например, версия с крутой, стреляющей из «винчестера» Алисой.

Возможно, конечно, все возможно. Но как-то не лежит у Светловой душа к этому варианту — и все тут. Недаром Анна так и забросила разработку этой версии, хотя все-таки съездила тогда под Тверь навестить Алисиного мужа.

Правда, дело Селиверстова тогда совсем застопорилось. А теперь… капитан прав. Надо к ней снова вернуться. Потому что все, конечно, возможно…

Может, своего-то мужа Алиса, и правда, того…

Но Селиверстова?! Вряд ли, вряд ли…

Тем не менее, пока нет доказательств, что журналист был убит на даче Погребижской. Капитан прав: Анна должна все проверить. А лежит душа или не лежит, какая уж там у сыщика душа? Одни расчеты.

Светлова набрала номер.

— Привет!

— А, это ты, — зеленоглазая блондинка ее узнала, но обрадовалась не слишком. — Подожди, воду в ванной выключу.

«Ах, плохо быть сыщиком — никто тебе не рад, — думала Светлова, ожидая возвращения Алисы. — Вот была бы Аня „просто Аня“, и было бы ей наплевать, куда делся Алисин супруг — они бы с зеленоглазой, может, даже и подружились. Ведь у них столько общего… Обе, например, неплохо стреляют. Вот и ходили бы вместе в кино или, например, стреляли из Алисиного „винчестера“…»

— Алло! — Наконец вернулась Алиса.

— Как дела? — поинтересовалась Светлова. — Как жизнь?

— Отлично, если это тебя так интересует.

— Интересует, интересует, — успокоила собеседницу Светлова. — А как твой муж?

— Который, солнышко?

— Ну, в которого ты из «винчестера» стреляла Да промахнулась? Только чуть-чуть задела?

— А, этот! — Алиса зевнула. — А что с ним будет? Здоров как бык. Я же тебе говорила.

— Да? Что-то мне так не показалось, Алиса, дорогая. Я ведь его навещала.

— Что ты говоришь? Как трогательно! Неужели к нему домой под Тверь гоняла?

— Да, представь, гоняла, а мне посоветовали там поискать его на кладбище.

— Не свисти!

— Нисколько. Он умер, Алиса. Умер, понимаешь? Вопреки твоим утверждениям о его прекрасном здоровье.

— Шит!

Анина собеседница бросила трубку. «Разгневалась… — констатировала Светлова. — Это неплохо. Иногда, чтобы события продвинулись и начали развиваться, полезно спровоцировать противника и вывести его из себя».

* * *

Чтобы не загружать пока капитана Дубовикова излишней информацией, Светлова ничего не сказала ему о женщине в темной монашеской одежде.

А ведь было и еще кое-что крайне любопытное из того, что узнала Светлова в доме орнитолога Комарова. Одновременно с Селиверстовым дом Марии Погребижской навещала женщина в темной монашеской одежде и черном платке.

Невысокая, полная… И в отличие от Максима, она из дома Погребижской — пленка это зафиксировала — вышла.

И Аня Светлова, убитая приговором капитана, поставившим на ее версии крест — напуганная разоблачением «бабуля-шантажистка» убивает журналиста Селиверстова, — с удовольствием переключилась на эту тему. Тем более что капитан сам посоветовал: не зацикливаетесь на одной версии, работайте, Аня, и над другими…

Неизвестная женщина навещала дом Марии Погребижской в тот злополучный вечер. Очень интересно! Все это означает, независимо от того, связано ее появление с убийством Максима или нет, что женщина эта может что-то знать. Но как ее найти, даже имея на руках фотографию? Это просто удача, что любитель птичек Комаров снял случайно на камеру эту посетительницу Марии Погребижской и любезно сделал для Ани снимок.

Размышляя на эту тему, Светлова задумчиво свернула на Большую Дмитровку. И вдруг остановилась. На углу, напротив Ленкома, стояла монашенка.

Эти женщины в темном монашеском одеянии, собирающие подаяние, стали уже неотъемлемой частью московских улиц и метро.

Светлова достала из сумочки деньги.

— Да на вас просто лица нет, — заметила Анна, протягивая их монашенке.

И правда, казалось, что эта собирающая подаяние монашенка вот-вот упадет в обморок, настолько уставшим и осунувшимся было ее лицо.

— Что делать, что делать, — пробормотала женщина.

— Это у вас задание, что ли, такое? — спросила Аня.

Женщина промолчала.

— Поговорите со мной, — попросила Аня, протягивая ей деньги. — Я пожертвую вам еще. Есть ведь какая-то сумма, которую вы должны за день собрать?

Ну, план, так сказать?

Женщина снова промолчала.

— Ну, что вам тут стоять-то? — продолжала уговаривать Светлова. — Мне кажется, вы скоро просто свалитесь от усталости.

— Не задание это называется, а послушание, — объяснила наконец, все-таки нарушив свое неприступное молчание, женщина в темной одежде.

Слово за слово, и выяснилось, что собирание денег на московских улицах было одним из видов «послушания», то есть обязанностью, которая возлагалась в монастыре на послушниц. А «послушница» — это следующая вслед за «паломницей» ступень в монастырской иерархии. И всем женщинам в монастыре назначают послушание. Одни работают на кухне, другие стирают, третьи убирают. А кто-то должен и собирать подаяние, поскольку другого способа прокормиться у обители нет.

— Извините. А вы случайно никогда не видели вот эту женщину? — Светлова достала фотографию, сделанную Комаровым.

Некоторое время монашенка рассматривала снимок.

— Я ее, кажется, знаю, — наконец сказала она. — Она когда-то стояла на Сретенке, у церкви Троицы в Листах. Там ее место.

— Она что же — тоже собирала там подаяние?

— Да.

— Тоже послушание у нее такое?

— Да, конечно… Только что-то давно я ее там больше не вижу.

— А откуда она? Вы случайно не знаете?

— Да, кажется, из Переславля-Залесского, из монастыря Федора Стратилата.

"Послушница, паломница… — задумалась Светлова. — Нет, наоборот: сначала низшая, ступень в монастырской иерархии — «паломница»… А потом уже «послушница»…

Паломница — это та, что просто приходит в монастырь, с котомочкой. И ей дают приют. Она там живет, работает… А что, если?.."

Анины размышления прервал телефонный звонок.

 

Глава 13

— Алло! Анечка?

Удивительно, но это было так: Лидия Евгеньевна сама позвонила Светловой. А ведь Анна с момента возвращения дам в Москву ни разу их больше не беспокоила…

— Удивлены?

— Не очень… — соврала Светлова. — Анечка! Вы не хотите к нам заехать в гости, поговорить? — самым любезным тоном, почти нежно воркуя, предложила вдруг Лидия Евгеньевна.

— Зачем? — не слишком вежливо поинтересовалась Аня.

— Мне показалось, вы хотели пообщаться? «Какая память! — хотела сказать Анна. — Когда это было…»

— В общем-то, хотела… когда-то, — произнесла она вслух.

— А сейчас? Желание это еще не иссякло?

— Не иссякло, — вздохнула Светлова.

«Ох, уж эти литературные дамы и литературные обороты!..» — подумалось ей.

Но, в общем-то, Светлова не слишком долго ломалась и приглашение секретаря Погребижской приняла.

"Надо же! Мы, такие гордые, больше на знакомство не напрашиваемся…

Зато они теперь нас сами приглашают!" — удовлетворенно подумала Аня.

Итак, Светлова опять приехала в Катово. Наконец-то она увидела дом, в который так стремилась попасть. И, надо сказать, разглядывала его теперь с большим, очень большим интересом.

Пусть хоть так, но наконец удалось осмотреть место происшествия. Если не сказать точнее: место преступления!

Ведь то, что сейчас видела Аня, — то же в тот последний свой вечер видел и Максим Селиверстов.

Встретила Анну улыбающаяся Лидия Евгеньевна.

Окруженный соснами и заботливо скрытый от посторонних глаз высоким глухим забором дом явно был еще послевоенной — дачная мода тех лет и этих мест!

— архитектуры. Правда, был он заботливо отремонтирован. Даже, можно сказать, отреставрирован. Не сломан — и заново, как теперь делают со старыми домами на хороших участках… а именно отреставрирован. Так, чтобы сохранился шарм тех лет. Тех лет, когда были «ЗИМы», наркомы, икра ложками, микояновская колбаса…

И пили под этими же соснами армянские коньяки, закусывая их лимоном.

Сразу бросалось в глаза, что скрытые соснами и забором от любопытных глаз обитательницы дома, однако, явно не пребывали в неведенье о том, что же вокруг них, за забором и вокруг дома, происходит. Там и сям были расставлены камеры слежения.

И если Светлова долго не могла увидеть, что там, за этим высоким и глухим забором, происходит… то ее, любопытствующую по ту сторону забора, засекли, наверное, с самого первого момента… С того самого момента, как проснулась ее любознательность!

А когда он был, этот первый момент?

Да еще вон когда он был, этот момент… Аня припомнила: еще до Дубровника!

— Проходите… Проходите… — все так же любезно продолжала улыбаться Анне Лидия Евгеньевна.

Внутри дома тоже все было на уровне евроотделки.

— Как у вас… — Аня старательно подбирала хвалебное слово, — отремонтировано! Наверное, недавно ремонт делали?

— Ну, не так чтобы совсем недавно. — начала Лидия Евгеньевна и отчего-то запнулась, — А какая фирма вам его делала? — не давая своей собеседнице опомниться, торопливо задала свой коварный вопрос Аня. — А то я бы тоже сделала у себя дома…

— Ах, вот что…

— Да, мне надо быстро. А говорят, все эти фирмы обещают быстро, а сами волынят, растягивают на сто лет…

— Не помню, Анечка, — нервно потерла виски Лидия Евгеньевна. — «Бест», кажется, эта фирма называлась.

— Да? Я запишу…

— Запишите, запишите… Да вы заходите, присаживайтесь, дорогая…

Будем чаевничать.

В большой, без преувеличения, очень большой комнате, казавшейся особенно нарядной оттого, что ее украшал эркер, был накрыт для чая стол.

Точней, столик… Возле окна, в окружении полукруга мягких диванчиков, круглый симпатичный столик с двумя — вот оно как?! — чайными чашками… А на некотором расстоянии, у другого окна, за которым янтарно желтел ствол слишком близко растущей возле дома огромной сосны, располагался стол письменный.

— Вот оно… святая святых… — заметила восхищенно Аня. — Неужели это и есть рабочее место писателя?

— Именно так, — важно кивнула секретарь. — Вы угадали.

Замечательно красивый письменный стол, покрытый зеленым сукном, на круглых, резных и пузатых ножках, правда, был пуст — за ним никто не сидел.

— А Мария Иннокентьевна? — делано удивилась Светлова.

Изумление было не искренним. Честно говоря, Анна нисколько не сомневалась, что саму писательницу вряд ли увидит.

— Ее нет… К сожалению, — не менее фальшиво вздохнула Лидия Евгеньевна. — Мария Иннокентьевна на встрече — очень важной для нее.

Переговоры, знаете ли… Очень существенный финансовый момент.

— Вот как? — сделала доверчивые глаза Светлова. Она-то уж отлично знала, что все существенные «финансовые моменты» держит в своих руках сама Лидия Евгеньевна.

«И как это ты ей доверила этот самый финансовый момент?» — подумала Светлова.

— Да мы и без нее, без Марии Иннокентьевны… пообщаемся! К чему ей, в общем, лишние волнения. Знаете, как это выбивает из рабочей колеи…

— Что — это? — опять, намеренно не слишком вежливо поинтересовалась Аня.

— Волнения!

— Ах, вот что…А что же это она так все волнуется и волнуется?

— Ах! — Лидия Евгеньевна только махнула рукой. — Творческая личность… сложная нервная организация… Из-за любого пустяка на стенку лезет, верите ли, милочка!

— Надо же!

— Я, Анечка, поймите меня правильно, возможно, была с вами прежде резковата. Вы поймите меня…

— Не волнуйтесь, Лидия Евгеньевна… Я все пойму правильно, — с некоторым нажимом произнесла Светлова, особенно подчеркнув слово «все».

Ей хотелось спровоцировать секретаря Погребижской: пусть-ка непробиваемая Лидия Евгеньевна поволнуется.

Тем не менее было непонятно, достигнута была эта цель или нет. Во всяком случае, Ане показалось, что Лидия Евгеньевна взглянула в этот момент на нее довольно внимательно и осторожно.

— Понимаете… Так не хочется никаких историй, — продолжала секретарь Погребижской. — Время сейчас такое — чуть что, сразу сплетни, журналисты…

«Да и правда: ну, как неудобно! — подумала по себя Аня. — Столько журналистов! А ведь чем меньше журналистов, тем удобнее жить… Вот, видно, поэтому на одного и стало меньше. В логике старушке не откажешь».

— Я, собственно, почему вас пригласила…

— Да правда, почему? — совсем уж нагло уточнила Аня.

— Никак в толк не возьму, Аня, не пойму: что вас смущает? И почему такой у вас к нам интерес?

«В том-то все и дело, что никак ты в толк не возьмешь, почему такой к вам интерес! И очень это тебя, голубушка, смущает!» — думала про себя Аня, радостно улыбаясь Лидии Евгеньевне.

В общем-то, Светлова не сомневалась, что удивительное приглашение и любезность были вызваны тем, что секретарь Погребижской Лидия Евгеньевна крайне обеспокоена. Скорее всего, бабуля в курсе, что Светлова навещает кое-кого из их окружения.

Кто-то, возможно, Светлову заложил.

Может, сосед Комаров?

Во всяком случае, что-то Лидию Евгеньевну встревожило, и теперь она пыталась выяснить, в какой стадии разнюхивания Светлова находится. Но опасно ли это для нее?

— Мне кажется, это как-то даже жестоко и несправедливо с вашей стороны… — продолжала между тем «обрабатывать» Светлову Лидия Евгеньевна. — Ведь мы даже содействуем вашему расследованию! Мария Иннокентьевна призналась мне, что сообщила вам все-таки о своей встрече с этим молодым человеком…

Селиверстовым…

— Это правда, — согласилась Светлова. — Но неужели Марии Иннокентьевне так трудно было еще раз увидеться со мной и поговорить поподробнее, когда она вернулась в Москву? Вряд ли это заняло бы особенно много времени, верно?

— А я вот, кстати, вас потому и пригласила…

— Почему же?

— Чтобы исправить эту ошибку…

— Вот как? — Светлова многозначительно взглянула на пустующий стол писательницы.

— Самой Марии Иннокентьевны, правда, нет.

— Вот именно.

— Но зато она просила вам предать, что тот молодой человек только упомянул фамилию Федуева. И, как Мария Иннокентьевна припоминает, вот в каком контексте было это упоминание…

— В каком же? Это любопытно.

— Ну, что, мол, получил он, Селиверстов, интересное журналистское задание и очень хотел бы его выполнить. Вот только это и было им сказано.

«Да уж догадались теперь и без вас, что ни о какой встрече Максим с Федуевым не договаривался», — вздохнула про себя Светлова, с досадой подумав о том, сколько ей пришлось потратить времени на приключения в Федуевке.

— И все? — на всякий случай спросила она у секретаря.

— И все. А больше Мария Иннокентьевна ничего из того, что вас могло бы заинтересовать, не знает.

— Жаль…

— Что же касается вашей обиды относительно того, что она не смогла еще раз увидеться с вами и поговорить поподробнее, то… Поймите, милая… Ведь Мария Иннокентьевна столько работает! И так плодотворно! Вот послушайте только… Вы хотите послушать? Это совсем новое…

— О, да! — с лицемерной радостью согласилась Светлова.

Секретарь с заметным удовольствием взяла со стола распечатанные на принтере страницы.

— Вот послушайте! — снова с воодушевлением повторила она.

А Светлова с большим трудом подавила вздох.

Разумеется, это опять была сказка про львенка. Бесконечная, честно признаться, как и «сказка про белого бычка».

«Чтоб его, этого неутомимо снующего в межзвездном пространстве Рика где-нибудь наконец прихлопнуло! — обреченно думала Светлова. — Из какого-нибудь бластера!»

Дело в том, что Кит дома совершенно замучил Светлову, требуя читать ему вслух все новые и новые порции этого неизбывного «львенка Рика», Анин ребенок, непонятно почему, был от приключений львенка в восторге.

Вообще у детей, как выяснилось, был какой-то странный вкус. Чем дольше Светлова пребывала в роли мамы, тем больше приходила к такому выводу. Ну, вот, например, этот львенок Рик — по сути Дела, настоящий обормот. Но и Кит, и все его приятели-ровесники, как выяснилось, были просто «на крючке» и в восторге от этого обормота… Только давай все новые и новые приключения!

— "Конечно, эта была планета Готорн… — с выражением и удовольствием на лице читала Лидия Евгеньевна вслух новое произведение Марии Погребижской. — Львенок Рик не торопясь вышел из своего звездного вездехода-капсулы, способного существовать автономно от его космического челнока «Глория», и огляделся по сторонам.

На первый взгляд пространство, расстилавшееся перед его взором, казалось безжизненным".

«Ну, уж конечно, только на первый, — вздохнула про себя Светлова, подавляя зевок. — Сейчас начнется!»

— «Но Рик благодаря особым приемам восприятия, которым научил его волшебник с планеты Магия, сразу почувствовал чье-то постороннее и довольно враждебное воздействие. Он быстро надел очки с особыми сверхсильными фильтрами и замер в напряжении — прямо перед ним на оранжевых камнях планеты Готорн сидело незнакомое существо, похожее на бесформенный сгусток водорослей, тоже оранжевых».

«Ну, не все же тебе знать…» — думала Светлова, нисколько не сочувствуя подвигам Рика.

— «В тот же миг пульсирующий луч уперся Рику в грудь, — продолжала читать Лидия Евгеньевна. — „Ого!“ — подумал Рик. Тройная защита его скафандра грозила не выдержать сверхсильного воздействия этого луча. Рик быстро включил дополнительное питание, блокирующее эту неизвестную ему энергию».

«Тройная защита — это Погребижская, наверное, из рекламы пасты позаимствовала… Прямо как от кариеса, — ехидно комментировала про себя Светлова, чтобы не умереть от скуки. — Однако все-таки молодец этот Рик — предотвратил-таки вражеский наезд!»

" — Ах, так! — Рик достал свой знаменитый бластер «Оливер».

Косматый обитатель планеты Готорн лениво пошевелился.

— Так вы мне не рады? — И Рик направил огонь бластера прямо на это оранжевое существо. Увы, эти лохматые на вид водоросли оказались сверхпрочным панцирем!" «Надо думать… — тихонько зевнула Светлова. — Дурак он, что ли, этот оранжевый — сидеть на камне и ждать, пока его расстреляют из какого-то там бластера…»

« — Ну держись! — воскликнул Рик. — Все-таки я тебя достану!»

Аня все-таки не удержалась и вздохнула. Вслед за своим знаменитым бластером Рик обычно доставал какой-нибудь не менее знаменитый космический гранатомет. В общем, то, что происходило в межзвездном пространстве, не сильно отличалось от того, что происходило на Земле.

« — Значит, вы мне все-таки не рады?!» — снова воскликнул Рик.

"А какого хрена им радоваться? — думала Светлова, слушая воодушевленный голос Лидии Евгеньевны. — Свалился, как снег на голову… Явился — не запылился! По сути дела, заявился на чужую планету, как в чужой дом — и палит из своего бластера почем зря…

И потом, что за манеры: «Я вам не нравлюсь?!» И сразу по мозгам этим оранжевым.

Да у этого львенка просто пунктик уже: нравится он или не нравится кому-то?

И вообще — что ему дома-то не сидится?! Всю Вселенную уже облазил, никому покоя нет…"

Искренне сочувствуя зеленоголовым обитателям планеты Лутония, а также косматым оранжевым обитателям планеты Готорн, вдоволь настрадавшимся от этого чудака — понятно было также, что отделаться в ближайшем будущем им от него вряд ли удастся, Аня честно старалась не зевать и делать внимательные и восхищенные глаза, что было совсем непросто даже для такого, с укоренившейся привычкой врать, по выражению капитана Дубовикова, человека, как она.

— Ну, как? Правда, замечательно? — прервав чтение, Лидия Евгеньевна радостно воззрилась на Светлову.

— Правда! — лицемерно согласилась Светлова. С некоторым удивлением она смотрела на Лидию Евгеньевну: перед ней сидела счастливая, преисполненная гордости женщина.

«А чего она так, собственно говоря, радуется?» — думала Светлова.

Анну всегда удивляли люди, способные полностью отказаться от собственной жизни и жить только жизнью другого человека. Самоотверженные секретари, преданные жены великих людей, горничные знаменитых актрис и певиц…

Люди, способные отказаться от собственных достижений и жить радостями и успехами другого человека. Обычно такую судьбу выбирают люди одинокие и бездетные…

— В общем-то, — заметила Светлова, — эти новые приключения нисколько не хуже тех, что всегда выходили из-под пера Марии Погребижской. — А про себя подумала: «Такая же галиматья, как и раньше».

— Не хуже?! — Лидия Евгеньевна с неподдельным удивлением воззрилась на Светлову.

«Да что вы понимаете вообще в таких тонких вещах, как изящная словесность?» — ясно было написано на ее изумленном лице.

— Да, да, не хуже.

— Да что вы! — воскликнула секретарь. — Лучше! Много лучше!

— Правда?

— Ну, конечно! Конечно, дорогая! Это несравнимо, несопоставимо лучше!

Мы вышли на качественно новый уровень. Это несомненно! И заметьте, успех все растет и растет!

«Да уж…» — тут Светлова согласилась. Что-то подсказывало, что придется ей читать Киту эти бесконечные приключения Рика еще долго-долго.

Наконец, Лидии Евгеньевна отложила листочки в сторону.

— Ну, а что там все-таки с вашим расследованием? — осведомилась она как бы невзначай у Ани.

Это означало, что они подошли, очевидно, к главному пункту их встречи.

— Ну, что, что… — уклончиво пожала плечами Аня.

— Сложно, наверное, дело подвигается? Светлова снова пожала плечами, делая вид, что не очень бы ей хотелось распространяться на такую конфиденциальную тему.

— Что?! — заметно оживилась Лидия Евгеньевна. — Неужели застряло на мертвой точке?

— Да как вам сказать… — неохотно промямлила Светлова.

— Ну, уж скажите как-нибудь! Мы ведь все-таки с Марией Иннокентьевной как-никак содействуем вашему расследованию! Можно сказать, помогаем.

«Куда там! Ну, прямо изо всех сил стараетесь…» — подумала Светлова, а вслух произнесла:

— В общем, как раз совсем наоборот. Вовсе это дело и не застряло на мертвой точке, и даже, можно сказать, очень неплохо подвигается.

Наконец-то Анна дала «себя уломать» и раскрыла тайну следствия.

— У меня ощущение, что я подошла к решающему моменту, найдены новые улики, свидетель…

Разумеется, ничего такого у Светловой и в помине не было. Как бы она была рада, если бы все так и было! Но, а что она еще могла сказать Лидии Евгеньевне? Чем еще могла бы напугать и спровоцировать подозреваемую?

Подвигнуть ее, так сказать, к решительным действиям?

Банально, но ничего другого не придумаешь, кроме, как намекнуть на новые улики и свидетелей.

* * *

Когда Анна вернулась домой, на автоответчике было сообщение от капитана Дубовикова.

«А и правда, Светлова! Той ночью, когда исчез журналист, из Катова была угнана новая „девятка“: улица Маяковского, дом четырнадцать. Машину так и не нашли».

Светлова дважды прослушала эту запись.

«Улица Маяковского, дом четырнадцать. Это совсем рядом с Погребижской, — подумала она. — Молодец капитан? Не забыл о просьбе — сразу поинтересовался у кого нужно…»

 

Глава 14

Более всего Светлову, конечно, интересовал монастырь Федора Стратилата.

Но такая поездка потребует не меньше недели. Так быстро, с наскоку, там ничего не узнаешь — надо будет задержаться…

Но ни о какой долгой поездке пока не могло идти и речи. Кит простудился. Пока ОРЗ не пойдет на убыль, Светлова привязана к дому. Ненадолго отлучиться — об этом еще можно попросить свекровь.

Так что монастырь Федора Стратилата — это в перспективе. А пока…

Надо исследовать все пространство вокруг Погребижской, прежде заполненное живыми людьми, — размышляла Светлова. — Что с ними случилось? Куда делись и каким образом «делись»?

Вон сколько «интересного» стало известно о докторе Милованове! А тоже поначалу казалось: что особенного? — умер и умер! — все когда-нибудь умирают.

Но ведь еще был у Погребижской старший брат… Тоже умер. Правда, довольно давно, во всяком случае, не два года назад.

А что, например, известно о бывшем муже Марии Иннокентьевны?

И он тоже умер. И тоже, как доктор Милованов, два года назад.

Так что бывшего мужа Погребижской, брата болезненной Елизаветы Львовны, точно никак нельзя оставить без внимания!

«Ну что — опять в гости к Малякиным?» — задумалась Светлова.

Нет… Пожалуй, им можно чересчур надоесть.

Сразу обратиться к Елизавете Львовне? Рановато. Пока не собраны предварительные сведения о ее брате — рано!

Бывший муж Погребижской был журналистом. Возможно, Андрей Кронрод что-то о нем знает, и мог бы помочь? Или кто-то еще у них в газете?

И Светлова принялась звонить.

Оказалось, что в курсе был сам Андрей: когда-то давно они с Лешей Суконцевым, бывшим мужем Погребижской, вместе работали — мир журналистский тесен.

И еще — о везение! — оказалось, что у Кронрода нашлось время для неторопливого рассказа. Редчайший случай.

— Знаешь, Леша под конец жизни стал каким-то странноватым, — объяснил Светловой Андрей. — Хотя и не сказать, чтобы уж очень странным! Сейчас ведь много таких людей, которые как-то «не вписались» и отодвинулись куда-то в сторонку, в леса, поля и огороды.

— А с Погребижской он последнее время общался?

— Да, с бывшей женой Леша Суконцев, несмотря на развод, общался. Да и чего им было не общаться? Ведь развод этот был в высшей степени цивилизованным… Естественным!

— Вот как?

— Да… Их брак умер очень естественной смертью. Ну, ни к чему им было вместе жить — ни тому, ни другому. Бывают, видишь ли, очевидно, такие люди — не выносящие жизни впритык, с общим Дыханием. Но общаться они общались. В общем, можно сказать, это была тихая дружба. Когда Леша бывал в Москве, непременно наведывался к бывшей жене.

— А что, разве он жил не Москве?

— Да уже давно нет. И забросил журналистику. Квартирку какую-то, оставшуюся от родителей, сдавал и жил на эти деньги в деревне какой-то отшельнической странноватой жизнью — кормил там котов и с утра до вечера ходил по лесу.

— Ну, это же полезно для здоровья, — удивилась Светлова. — Отчего же он так рано умер?

— Аня, жаль, что мы говорим по телефону, а то бы ты видела, как я пожимаю плечами. Понятия не имею, дорогая! Отчего люди умирают? Живут-живут и умирают. Знаешь, это случается постоянно. Стало быть, ничего особенного.

"Знаем мы, эти «случается постоянно», «ничего особенного»! Вон доктор Милованов — тоже «ничего особенного…» — подумала Светлова.

— Хотя знаешь… Если уж ты так заинтересовалась… — Кронрод замолчал.

— Заинтересовалась, заинтересовалась! — подтвердила его предположение Светлова.

— То, может, тебе поговорить с его сестрой? Говорят, эта старушка до сих пор регулярно, чуть ли не каждую неделю, ходит к нему на кладбище.

— А на какое, не знаешь,?

— Знаю, конечно. Я ведь был на Лешиных похоронах. На Пятницком он похоронен.

«Стало быть, на Пятницкое кладбище регулярно Елизавета Львовна ходит, несмотря на свое здоровье…» — Светлова задумалась, вспоминая свой предыдущий телефонный разговор с золовкой писательницы Погребижской.

Ну что ж… Кажется, теперь Анна уже более информирована и подготовлена к встрече с ней.

* * *

Остальное, оказалось, только «делом техники». Светлова, увы, уже неплохо ориентировалась на московских кладбищах.

Кладбищенские работники объяснили Ане, что за могилкой, которая ее интересует, присматривают. И что регулярно, раз в две недели по пятницам — если, конечно, не лежит в больнице! — сюда приходит родственница захороненного.

И они, работники, ее хорошо знают, потому она, родственница эта, регулярно дает им деньги, чтобы они тоже за могилкой ухаживали, поскольку очень болезненная и самой ей это не под силу.

С утра в пятницу Светлова была на Пятницком.

Невысокая, в каракулевой шубке — мода и роскошь прежних лет! — и такой же круглой шапочке дама появилась на кладбищенской аллее в начале одиннадцатого.

«Вот она какая, золовка Елизавета Львовна…» — обрадовалась что ее не подвели, Аня.

— Здравствуйте! — слишком обрадованно, не успев перестроиться и скрыть этой радости, поприветствовала она старушку. — Помните, я вам как-то звонила? Я пишу дипломную работу о творческом и жизненном пути Марии Иннокентьевны, я студентка…

Светлова решила придерживаться прежней «легенды». Простодушная-то простодушная, но вдруг . золовка узнает Анин голос, который слышала только по телефону?

— Что вы тут делаете? — испугалась старушка, пристально оглядывая «студентку».

Очевидно, пребывание в санаториях пошло человеку на пользу — во всяком случае, голос у золовки окреп и был уже не таким болезненным и едва слышным, как в прошлый раз.

— Видите ли… Я все вот пишу о творческом и жизненном пути Марии Иннокентьевны. И в такие, понимаете, уже исследовательские дебри забралась, что даже не только о жизненном пути получается…

— А о чем же еще? — сильно удивилась поправившаяся в санатории золовка.

— Вы что же, на самом-то деле пишете дипломную работу о кладбищах?

— Нет. Но понимаете…

— А в чем дело?

Золовка опасливо озиралась по сторонам. Зимнее кладбище, по правде сказать, выглядело довольно пустынно. Если совсем по правде — то сейчас никого, кроме самой Елизаветы Львовны и Светловой, не было вокруг.

— Странная вы студентка! Звонили, звонили… Что-то плели насчет дипломной работы — и вот! Что вы тут собираетесь со мной делать-то на кладбище?

— Да ничего я не собираюсь с вами делать, — попробовала успокоить старушку Аня. Начало разговора получалось не слишком удачным. Напрасно, кажется, Светлова понадеялась, что тема похорон волнует Елизавету Львовну так же, как и тема болезней.

— Ой, ли?

— Я интересуюсь обстоятельствами смерти вашего брата, — уже без всяких уловок и вранья насчет дипломной работы честно выложила золовке Светлова.

Удивительное дело, но Елизавета Львовна почему странным образом сразу успокоилась.

— А вы знаете, — вдруг заметила старая дама, — я всегда знала, что кто-нибудь этим рано или поздно заинтересуется!

«Ну, вот как хорошо: человек волнуется, когда что-то непонятно, а когда понятно, сразу успокаивается», — обрадовалась такому поведению золовки Светлова.

— Ведь не может быть, чтобы Леша так странно и рано умер. И ничего — всем наплевать! Не может ведь так быть? — вопросительно взглянула на Аню Елизавета Львовна.

«Наивная, наивная золовка Елизавета Львовна. Вера в справедливость у этих стариков просто неистребима, — вздохнула про себя Аня. — Еще как бывает! И умирают, и рано, и странно. И никого это не колышет».

— Значит, вы даже ждали, что кто-то рано или поздно заинтересуется обстоятельствами смерти вашего брата? — произнесла она вслух, обращаясь к золовке.

И Елизавета Львовна кивнула своей седой головой в круглой каракулевой шапочке.

Оказалось, что кроме собственных болезней, есть нечто, что интересует Елизавету Львовну еще больше. И это была странная смерть ее брата.

— А вы все-таки кто? — наконец спросила она у Светловой. — Ведь не студентка же?

— Видите ли… Я частный детектив, — призналась Аня.

— Ну, тогда это точно то, что нужно, — вздохнула Елизавета Львовна. — Понимаете, при вскрытии выяснилось, что смерть наступила в результате отравления. Да, в общем, никто в этом и не сомневался, и я в том числе. Но они квалифицировали его как пищевое отравление.

— Кто?

— Судебно-медицинские эксперты. Они посчитали, что яд попал в желудок вместе с каким-то спиртным. У Леши там, в его квартирке московской, где я нашла брата мертвым, стояли бутылочки.

— Какие бутылочки?

— С наливкой вишневой. Леша из деревни привозил.

— Ах, вот оно что!

— Ну, они и сделали заключение — по статистике, мол, самая распространенная смерть от вишневой наливки с косточками.

— Статистика у нас, — вздохнула Светлова, — как всегда, сама замечательная в мире — что нужно, то и подтвердит. А я-то думала, что улицу в неположенном месте переходить более рискованно, чем пить вишневую наливку…

— В общем, они мне все говорили, успокаивали: зачем и кому могло понадобиться убивать вашего брата? Не волнуйтесь, это не убийство. Такой тихий человек — и ничего из квартиры не пропало!

— А вы все равно волновались?

— Я и сейчас не успокоилась. Понимаете?.. Я много раз пила эти его вишневые наливки — и, как видите, жива! А Леша умер. В расцвете сил… Он ведь был не стариком. Мужчина средних лет. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — успокоила ее Светлова «Ох, как понимаю…» — подумала она про себя.

— Скажите, не было у него каких-то происшествий в квартире незадолго до смерти? Может, приблизительно в то же время, когда он погиб?

— Да нет…

— Взлома? Кражи?

— Нет. Нет…

— Мог кто-нибудь проникнуть в квартиру без его ведома?

— Ну, если бы нашелся кто-то, кто смог открыть и закрыть замок, то вполне. Ведь когда Леша уезжал в деревню, квартира стояла пустой.

"Итак, два почти очевидных убийства, — думала Светлова, распрощавшись с золовкой Елизаветой Львовной. — Доктор Милованов, Леша Суконцев… А возможно и кто-то еще! И это, не считая подозрений по поводу убийства Селиверстова.

Да… для такой серии преступнице нужен весомый мотив!

Конечно, деньги — это мотив, но неужто у Погребижской такие высокие гонорары? И в этом ли дело?

А зачем столь немолодой уже Лидии Евгеньевне столько денег?"

Светлова вспомнила вдруг Феликса Федуева, его поклонение писателю Ивану Андреевичу Гончарову. А ведь, пожалуй, нью-помещик прав: Гончаров — писатель ну очень современный. И Светлова открыла запомнившийся ей отрывок. Тот самый, где дядюшка Петр Иванович спрашивает племянника, почему его потянуло из деревни в столицу:

"Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?

— Я приехал… жить.

— Жить? То есть, если ты разумеешь под этим словом есть, пить и спать, так не стоило труда ездить так далеко: тебе так и не удастся ни поесть, ни поспать здесь, как там, у себя. А если ты думал что-нибудь другое, то объяснись.

— Пользоваться жизнью, хотел я сказать, — прибавил Александр, весь покраснев. — Мне в деревне надоело — все одно и то же…

— А! Вот что! Что ж, ты наймешь бельэтаж на Невском проспекте, заведешь карету, составишь большой круг знакомства, откроешь у себя дни?

— Ведь это очень дорого, — заметил наивно Александр.

— Мать пишет, что дала тебе тысячу рублей: этого мало, — сказал Петр Иванович. — Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело жить в деревне; он хочет пользоваться жизнью, так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно будет получать по стольку же. Он точно будет пользоваться жизнью в Петербурге, а ты — нет!" Светлова закрыла книгу и задумалась.

Жить и не пользоваться жизнью? Ну, нет… Очевидно, Лидия Евгеньевна, несмотря на свои годы, собирается еще жизнью попользоваться. Ведь приятней и удобней ездить на «Гелендвагене», чем на «Оке». Но для этого нужны деньги. Вот она и доит Погребижскую. Поэтому и читает с такой радостью новые произведения.

Новые сказки — новые бабки…

. Стало быть, алчность секретаря Лидии Евгеньевны — как мотив всех этих убийств? Нет… Маловато… Такое ощущение, что маловато будет — для мотива.

Такое ощущение, что следует поискать что-то повесомее.

 

Глава 15

А капитан Дубовиков между тем обдумывал информацию, сообщенную ему его давнишним приятелем, до сих пор работающим в органах, в отличие от него самого, отставного капитана. Ибо та информация, которую Дубовиков записал на автоответчик Светловой, была далеко не единственной, попавшей ему в руки. В тех сведениях, что капитан утаил от Анны, не было вроде ничего особенного. Милиция вышла на след, почти «села на хвост» заурядному, средней руки преступнику, уже, видно, не первый год промышлявшему в столице… Ничего особенного.

Ничего особенного? Если бы не место, где базировался и проживал этот тип. А проживал этот тип под Тверью…

И теперь капитан Дубовиков задумчиво изучал карту. Ставил точки, кружочки, проводил загадочные линии, соединял ими эти свои точки и кружочки.

Ну, в общем, просто генерал, размышляющий над будущим полем сражения.

0-хо-хо-хо… Вроде бы все сходится! В тех же самых местах нашли и труп Селиверстова…

В общем-то, Тверь не так уж и далеко от Москвы, размышлял капитан.

Скатать, что ли?

Преступник этот мелкий пока только в разработке у милиции. Милиция его «деятельность» с убийством журналиста Селиверстова никак не связывает. У них к этому хмырю свой интерес.

И пока, суть да дело, пока на этого деятеля милиционеры соберут материал, пока возьмут с поличным… Анино дело совсем скиснет. Застряло, судя по всему, на мертвой точке. Что там с этим парнем, журналистом Селиверстовым, случилось? Поди теперь разбери — уже и столько времени прошло, с тех пор как он погиб.

И опять же этический момент. Не скажет капитан ничего об этой информации Светловой — нехорошо. Считай, подвел, и дружбе конец. Она надеется, ждет от него информации. И как не сказать?! Информация — Дубовиков нюхом своим капитанским чует! — точно по ее делу, прямо ключевая информация.

Не сказать ничего — ну, значит, просто Светлову под корень подрубить.

Может статься, Анна без нее, без этой информации, и вовсе до истины не докопается. А сообщит ей капитан — что будет? Анна сама туда, к этому деятелю, сунется и подведет капитанского приятеля под монастырь — все-таки информация конфиденциальная.

Время-то у самого капитана сейчас как раз есть, можно выкроить денек. А Светлову жалко — бедная девочка крутится одна на свой страх и риск с делом этого пропавшего журналиста… Капитан, по правде сказать, чувствует себя виноватым, что мало ей помогает.

А что, если сделает он все сам? Профессионально, аккуратно, чисто сделает, как он, профессионал, это умеет, никого не потревожа. И Светловой поможет, и приятеля своего, который из органов, не подведет. Просто поедет да поглядит…

Просто поедет туда, под Тверь, и, что можно, узнает… А что? Неплохая идея?

Капитан еще с полчасика помучился и принял наконец решение.

* * *

Светлова тоже планировала путешествие. Монастырь Федора Стратилата и женщина в темном платке по-прежнему не давали ей покоя. А Кит наконец выздоровел.

"У Пети как раз две недели от отпуска — он хочет к морю и взять с собой Кита, — размышляла Анна. — Что, если не ехать с ними? Отдохнула ведь уж в Дубровнике! Отдых, правда, получился своеобразный, ну да ладно… Что, если не ехать с Петей и Китом к морю, а попробовать все-таки навестить эту монашенку?..

От моря, правда, отказываться до ужаса жаль… Но зато…"

Анины размышления прервал, как это водится у детективов, телефонный звонок.

Звонила Алиса, блондинка с зелеными глазами.

— Собирайся! — приказала она Светловой.

— Это еще зачем?

— Заеду за тобой. Через полчаса. Я сейчас здесь, в вашем говен… городе… Извини, хотела сказать в вашем ужасном городе…

— Но…

— Прокатишься со мной — кое-что тебе покажу.

— Но…

— Это займет у нас с тобой несколько часов. Но зато ты, может, вычеркнешь меня наконец из своих списков особо тяжких преступников, претендующих на высшую меру за предумышленное с отягчающими.

И Светлова согласилась. Не вычеркнуть, а поехать…

Вздохнула. И стала звонить Стелле Леонидовне, своей свекрови, у которой в это время был Кит.

Конечно, категоричности и просто наглости зеленоглазой блондинке не занимать… Но если Алиса так настаивает, возможно, в этом ее приглашении что-то есть? Во всяком случае, все равно вечером, когда вернется Петя и Стелла Леонидовна привезет Кита, Анна уже будет дома.

* * *

Поплутав изрядно по разбитым проселочным дорогам — счастье, что еще не развезло, погода стояла морозная! — капитан Дубовиков добрался наконец до озера, на берегах которого и располагался вышеозначенный хмырь.

Называлось озеро Заволок.

Озеро небольшое, но очень красивое. Живописное место выбрал, гад! Со вкусом!

Красота эта, правда, показалась несколько суровой для такого небольшого водоема… Пологие берега, серые и черные огромные валуны…

Правда так же и то, что насколько сурова эта красота, капитан понял несколько позже… А сначала он просто залюбовался. Впрочем, применительно к профессионалу это, конечно, называлось «осмотром местности».

Где-то вдалеке на противоположном берегу озера капитан увидел крышу современного коттеджа. А на том берегу, где остановился капитан; все лес да лес. И, оставив машину, Дубовиков принялся по этому лесу добросовестно плутать, стараясь держаться поближе к воде.

Капитану, конечно, сказали адрес… Но ведь когда речь заходит о таких местах, все очень приблизительно. Какие тут улицы, какие номера домов? Да никаких…

Капитан и сам не заметил, как деревья, между которыми он плутал, резко кончились и он оказался рядом с какими-то постройками. Что-то вроде заброшенного хуторка. Возле одной из них — сарай не сарай, гараж не гараж, во всяком случае, в распахнутые двери были видны белые «Жигули» — что-то паял-лудил, низко склонившись, щуплый сутулый человек в очках.

Рядом валялся какой-то железный автомобильный хлам.

— Вы что тут делаете? — вдруг резко поднял голову сутулый.

— Да вот… заблудился, — вежливо объяснил капитан.

— Заблудились? Ну, так я вас провожу.

— Да что меня провожать — я не девушка, — возразил Дубовиков. — Сам дорогу найду!

— Это вам так кажется, что найдете! — проворчал сутулый.

— А что — нет?

— Места у нас тут непростые.

— Что значит — непростые?

— Да словно заговоренные. Можно на одном месте сутки топтаться да так и не понять, где находишься.

— Да вы что?!

— Верно говорю. Так что я вас лучше провожу, — настойчиво повторил свое предложение сутулый.

Он пристально поглядел на Дубовикова, и даже сквозь стекла его очков капитана поразило, какие луженые и оловянные у этого типа глаза… у хмыря этого! И держаться хмырь этот сразу стал пытаться позади капитана, что последнему вовсе не понравилось.

Так, старательно пропуская друг друга вперед, они вышли на тропинку между деревьями.

Капитан намеренно не поворачивался к сутулому спиной. Да вот беда — в сельской местности для городского человека много непредвиденных обстоятельств, на которые он реагирует порывисто и эмоционально.

Так и капитан, угодив ботинком в кучку лошадиного навоза, аккуратно наваленного посреди тропы, чертыхнулся, отвлекся на это дерьмо — и…

Чем он, этот сутулый хмырь, огрел его по голове?! Это уже Дубовиков потом разобрался, а сначала только понял, что было это что-то очень тяжелое, увесистое. Настолько увесистое, что капитан мгновенно вырубился. И очнулся от холода, когда над краем красивого озера Заволок уже зажегся лимонного цвета зимний закат.

А холод был — зуб на зуб не попадешь.

Сотового телефончика у капитана не обнаружилось. Да и рукой пошевелить он не мог. Выяснилось, по возвращении сознания, что стоит капитан Дубовиков, опоясанный и крепко прикрученный к дереву какой-то веревкой. Стоит и застывает на декабрьском ветру.

"Вот и конец… Поистине трагический для отставного капитана! — подумал Дубовиков. — Погибнуть в лесу в декабре от стужи… На закате короткого зимнего дня. И почему я его сразу не пришиб? — вконец огорчился Дубовиков. — Ведь не понравился же он мне! С первого взгляда не понравился!

И ведь какая сволочь — даже убить побоялся! Мелочь вонючая… Все, что смог, — это привязать к дереву… Рука, наверное, не поднялась. Мол, сам не могу прикончить — так замерзни!"

Странный хруст вдруг отвлек капитана от мрачных мыслей. Сначала Дубовиков даже вздрогнул… Похоже на шаги! Неужели хмырь передумал и решил вернуться, чтобы его прикончить? Пораскинул гад, видно, мозгами и решил: оставлять живого человека в зимнем лесу — это все-таки рулетка! Вдруг связанному повезет?

Странные эти шаги приближались откуда-то из-за спины… А странные потому, что вроде как бы и не один теперь шел хмырь, а несколько хмырей сразу.

Капитан напрягся. Ну, что? Неужто пришло время прощаться с жизнью? И не знаешь ведь, что лучше: замерзать-коченеть тут долго и мучительно или вот так сразу?

И вдруг что-то теплое, мокрое и тяжело дышащее ткнулось капитану сзади в шею.

Почти ласково!

«Если это хмырь, то он очень изменился», — подумал капитан.

Если же это какое-то чудовище озера Заволок, наподобие лохнесского, то…

В общем, капитан отчего-то не решался оглянуться, а так и стоял, замерши: вдруг это нечто сейчас ему что-нибудь откусит?

Наконец он все-таки осторожно скосил глаза.

Лошадиная морда! Сзади стояла лошадь.

— Тпрру! — обрадовался капитан. — Ух, моя дорогая… А уж я было подумал! Подумал, что пропал!

В ответ «дорогая» показала капитану свои крупные лошадиные зубки.

Может, это даже означало ответную лошадиную улыбку.

А ведь, может, и нет…

«А ведь, может, и тяпнуть, — озадаченно подумал капитан. — Что я с ней, связанный, сделаю? Закусает, забьет копытом. Я у нее, как партизан на допросе — полностью во власти: стою, как дурак, привязанный, пальцем не могу пошевелить!»

Но лошадь не стала жестоко пытать капитана. Она просто смотрела на привязанного к дереву капитана своими бархатными темными глазами — полными ума, совести и, даже как показалось Дубовикову, чести… Да, это надо было признать!

На контрасте с лужеными оловянными глазками хмыря — человечность лошадиных просто бросалась в глаза.

«И почему это у животных бывает такая человеческая внешность, а у людей такая нечеловеческая?» — даже подумал капитан.

А потом каурая повернула, не торопясь, свою лошадиную голову и посмотрела куда-то сквозь деревья. — И в это время опять послышался прежний, странный хруст — и из-за деревьев вышли и встали рядом с первой еще две лошадки.

Худоватые, не чищенные…

Казалось, они понимали, что капитан привязан и беспомощен. Наверное, тот, кто подолгу стоит на привязи, хорошо понимает, что это такое.

Ничего плохого лошадки капитану, конечно, не сделали. Но и хорошего они сделать для него ничего не могли. Ну, разве что дышали горячо, отыскивая и покусывая подле его ног какие-то пожухшие былинки, топтались рядом, — и от этого окоченевшему капитану было как-то теплее. А так, в общем, ну, что может лошадь?! Ни развязать, ни позвонить «приятелю из органов»… Ни позвать его на помощь ржанием призывным.

Лошадки вообще не ржали — а напротив, как показалось капитану, вели себя как-то чересчур тихо и даже осторожно.

Сам капитан кричать тоже опасался — кого тут, кроме хмыря, накличешь?

И вдруг лошадки напряглись.., И как-то незаметно, по-тихому растворились — исчезли между деревьями!

Слух у лошадей, видно, получше, чем у человека. Скоро и капитан расслышал то, что учуяли лошади.

Это были уже человеческие шаги. Кто-то чавкал сапогами, разбивая морозную твердую корку, покрывавшую уже черную холодную и мокрую землю.

Еще несколько минут волнительного ожидания — хмырь, не хмырь, убьют, не убьют? — из-за деревьев показалась колоритная фигура — в тулупе, кирзовых сапогах и облезлой, сбившейся в какой-то бесформенный ком от долгих жизненных испытаний, шапке-ушанке.

Выйдя на полянку, где замерзал капитан, фигура резко притормозила, остановилась и оторопело уставилась на Дубовикова.

— Ты кто? — первым проявил любознательность Дубовиков.

— А ты кто? — невежливо вопросом на вопрос ответили ему.

— Я капитан Дубовиков.

— Да?! — удивился человек в сапогах. — А я конюх.

— А чего ты в лесу делаешь?

— А ты чего?

— Да я вот в передрягу попал…

— Да?! — опять удивился человек в сапогах. — А я лошадей ищу…

— Лошадей?

— Лошадей.

«Да вот же они — только что тут были!» — хотел подсказать конюху капитан… Но почему-то передумал, не подсказал.

Ему почудилось даже, что из-за деревьев смотрят на него, оценивая его намерения, бархатные темные лошадиные глаза.

— А чего ты их ищешь? — вместо подсказки поинтересовался капитан.

— Да убежали ведь — вот и ищу!

— А давно убежали-то?

— Да уже весной. В мае, кажется.

— Так зима же уже?

— Вот я и думаю, раз зима уже — может, они вернутся?

— А почему они убежали-то? — снова поинтересовался капитан.

— Да убегают вот, работать не хотят. Как лето — так в бега…

«Наши лошади!» — подумал капитан.

— Вот что, конюх… — попросил он. — Ты бы меня развязал!

— Да?! — опять непонятно чему удивился человек в сапогах.

— Да, — заметил капитан. — Мог бы и сам догадаться. Думаешь, я тут ради спортивного интереса стою?

— Да я что… Я могу и развязать, если надо… И конюх, не торопясь, как и полагается в сельской местности конюху, принялся за дело.

Так капитан Дубовиков обрел наконец долгожданную свободу и вернулся в Москву.

А давнишний приятель Дубовикова, работающий в органах, тот самый, что снабдил капитана информацией о хмыре, оказался настоящим приятелем… Да что там… Настоящим другом!

Узнав о том, какой суровой смертью мог погибнуть капитан Дубовиков, приятель наплевал на «разработку», в который находился подозреваемый хмырь…

Более того, он, как настоящий друг, наплевал и на «поимку с поличным».

К вечеру следующего дня, когда так счастливо избежал гибели капитан Дубовиков, на красивых берегах озера Заволок появился милицейский «газон»… И в доме хмыря был устроен такой шмон. Сам хмырь же, поднятый с постели неожиданным милицейским налетом, стоял в трусах в сенях своего дома и стучал зубами, как еще недавно это делал Дубовиков.

— Ну, понял теперь, какая погода в декабре? — заметил, проходя мимо него, капитан.

Хмырь дрожал и только молчал, потупившись.

— Зачем ты меня по башке-то огрел? — поинтересовался капитан. — Дурак, что ли?

— Дурак, — согласился хмырь.

— Смысла ведь никакого?

— Никакого.

— .А чего ж?

— Испугался.

— А чего испугался-то? За грабителя, что ли, меня принял?

— Не-е…

— А за кого?

— За милиционера.

— Похож разве?

Хмырь опять смущенно потупился:

— Да у вас на лбу написано сейчас арестуете, — помолчав, наконец признался он.

— Вот как?

— Ну, я и испугался. И тут… смотрю: дубина валяется! А вы как раз наклонились… Ну я и того! Вас! А потом уж и думать стал… ну, что теперь мне с вами делать?

— И придумал! Умен, нечего сказать. — Дубовиков только махнул рукой. — А если б я там замерз?

Хмырь только пожал плечами.

— Дубину он увидел… видите ли… — пробормотал капитан.

— Да я ж это… я не подумавши… Не со зла… «Вот минус профессионалов, — подумал капитан, — простые смертные отчего-то за версту чувствуют наше появление. Видно, как только появляемся — сразу несет от нас милицейским профессионализмом».

* * *

"Хороший шмон он вообще-то любые, ювелирной тонкости «разработки» за пояс заткнет. Может, оно и к лучшему, что так вышло… — думал давнишний приятель Дубовикова, до сих пор в отличие от самого капитана работающий в органах.

Может, оно и к лучшему, что так — экспромтом… А то пасли бы этого хмыря еще лет сто, выслеживали — время дорогое теряли…"

Итоги проведенной операции подтверждали все подозрения милиционеров. А обнаруженные вещественные доказательства вполне оправдывали затраченный на «экспромт» бензин.

Но более всех был доволен сам капитан Дубовиков… То, что нашли по сарайчикам в заброшенном хуторке у этого хмыря, право же, стоило его опасных для жизни приключений.

«И как это я догадался! — нахваливал себя капитан. — Связать вместе Анин вопрос об угнанной из Катова машине, милицейскую информацию о том, что под в Тверью базируется какой-то тип, промышляющий угоном машин в столице… И место, где найден был труп Селиверстова! Тоже Тверь, между прочим!»

Эта удача и собственная проницательность несколько смягчали неприятные ощущения капитана от случившегося конфуза… И как это он, профессионал, позволил этому олуху огреть себя по голове какой-то дубиной, валявшейся на тропинке?!

Если бы довольный завершением операции Дубовиков знал, как близко от озера Заволок и от него самого была в тот момент Светлова в компании с зеленоглазой воинственной блондинкой Алисой.

* * *

Кольцевая. Ленинградка. Подмосковные поселки и деревеньки. Снег, черные деревья… Всю дорогу Алиса угрюмо молчала. Словно копила силы для чего-то им предстоящего. Ну, а Светлова благоразумно на беседу не напрашивалась.

Наконец машина остановилась.

Они приехали.

Алиса вышла из машины и подошла к уже хорошо известным Анне воротам.

Ворота были снова закрыты.

Светлова с интересом наблюдала за своей спутницей. У зеленоглазой блондинки, надо сказать, было при этом такое выражение лица, будто она сейчас вытащит «кольт» и раза три пальнет… Ну как это у них полагается… По замку.

Однако Анина спутница просто достала ключ и открыла ворота.

— Этот замок я еще сама ставила, — объяснила она Ане.

Навстречу выскочил, грозя бешеным лаем, лохматый черный ньюфаундленд.

Но Алиса только взглянула на эту «гору», и та, жалко стушевавшись, повизгивая, задом, на брюхе, уползла куда-то в сторону.

— Годзилла… — снова объяснила она Ане. — Это он так приветствовал меня! Такой же дармоед и прохиндей, как его хозяин. Я его еще щенком помню.

— Кого — щенком?

— Годзиллу, конечно. Не хозяина же…

— А чего ты меня в тот раз не предупредила, что здесь собака?

— Потому и не предупредила, что Годзилла это не собака. Так, недоразумение… Говорю же, дармоед и прохиндей, как и его хозяин. Безопасный пес. Вот он у меня совершенно из головы и вылетел тогда, поэтому ничего тебе и не сказала.

— А чего он на меня не лаял?

— А у него голос пропадает от страха, когда экстремальная ситуация. «Ну, прямо как у меня…» — подумала Светлова.

— А когда у него экстремальная ситуация? — на всякий случай поинтересовалась она.

— Когда чужих видит.

В общем, это был победный проход в духе полицейских фильмов с участием Бельмондо. Ничто не могло преградить путь великолепной блондинке.

Ане даже казалось, что прекрасные зеленые глаза Алисы сегодня вспыхивают каким-то неземным инопланетным блеском, которым, очевидно, она и завораживает всех этих ньюфаундлендов, словно инопланетянин в «космических эпопеях».

Но на этом победы закончились.

Алиса поднялась по ступенькам, подошла к евродвери хорошенького домика и принялась, повернувшись задом, колотить в нее каблуком. По-видимому, этот замок ставила уже не она.

— Тихо, тихо! — послышалось из глубины дома. И в круглое, как иллюминатор, окошко над дверью выглянуло тоже круглое, и тоже, как иллюминатор, женское лицо.

— Его нынешняя пассия, — прокомментировала Светловой Алиса. — Очередная идиотка.

— Чего надо? — спросило круглое лицо.

— Уж не тебя — это точно, — довольно лаконично, объяснила Алиса.

— А может, все-таки…

Но Алиса не дала ей договорить.

Светлова с удовольствием бы заткнула уши; три минуты нелитературной лексики на грани фола — дальше уже начиналась, по-видимому, собственно нецензурщина.

Но, увы, Анна, будучи при исполнении, просто не имела право так поступить — в этом потоке изысканной дамской брани могла проскользнуть какая-нибудь важная для нее информация.

«Вот работа сыщика! — вздохнула Светлова. — И уши не заткнешь, когда хочется».

— Пусть вылезает! — приказала наконец Алиса круглолицей, завершая свой трехминутный крайне насыщенный монолог.

— А может… — все-таки попробовали возразить за дверью.

Опять. Светлова снова взглянула на часы: еще три минуты.

Очередная Алисина трехминутка наконец тоже иссякла…

— Думаешь, я повернусь и уеду, как эта интеллигентная девушка?! — пригрозила круглолицей Алиса, кивнув на скромно потупившуюся Светлову. — И не надейся! — Она еще раз стукнула каблуком эксклюзивного сапога в дверь, оставляя на ее европоверхности неприятные отметины.

— Открой им, — послышался вдруг из глубины дома мужской голос. — Дверь жалко… И им наконец открыли.

— Вот полюбуйся! — кивнула Алиса на мужчину, появившегося на пороге. — Это я и хотела тебе показать! Сказала же: прокатишься со мной — кое-что тебе покажу.

— Это кое-кто… — уточнила Светлова.

— Не обольщайся насчет его одушевленности, — вздохнула Алиса. — Это кое-что — мой бывший муж.

— Очень приятно… — промямлила Светлова, обращаясь к мужчине, со стоическим спокойствием взиравшего на свою брызжущую комплиментами бывшую супругу.

— Ну что?! Я его, по-твоему, убила и закопала?! — продолжала Алиса. — А он вылез! Впрочем, с таким, как этот, все возможно… Не задушишь, не убьешь!

— А почему вы мне не открыли в прошлый раз?

Почему не захотели со мной поговорить? — спросила Светлова Алисиного мужа — Это все она… — кивнул тот на свою круглолицую подругу, — я-то вас не видел.

— Ну да, поленился, наверное, даже с дивана слезть поглядеть! — прокомментировала Алиса.

— А она решила, — снова кивнув на свою круглолицую пассию, продолжал мужчина, — что это была Алиска. Ну и испугалась.

— Уж могу представить, что ты обо мне рассказываешь! — возмутилась Алиса.

— Как бабе не испугаться! Она ведь думает, что Алиска всегда с «винчестером»… Чуть что — и сразу палит!

Алиса только фыркнула и надменно отвернулась.

Выражение ее лица, надо полагать, означало:

«На таких и патронов жалко. Доллар за штуку! Обойдетесь…»

— Ну что, довольна? — спросила она Аню. — Меня можно пока еще не сдавать ментам? Аня кивнула.

— Тогда поехали обратно.

Если бы Светлова знала тогда, как близко от нее был капитан и какой небезынтересной для нее он обладает информацией! Если б знала! Возможно, все дело Селиверстова повернулось бы тогда иначе…

Но ничего этого Анна не знала на тот решающий для расследования момент.

Телефон хмырь у капитана отобрал, когда к дереву бесчувственного привязывал. А когда Дубовиков добрался до телефона и вернулся наконец в Первопрестольную, у Светловой уже, так получилось, не было его телефончика… Да и самой ее не было в Москве.

 

Глава 16

В трапезной монастыря Аня Светлова, повязав голову платочком, помогала убирать посуду со столов. Помогала Анна полненькой пожилой послушнице Ефимии, женщине очень словоохотливой и доброжелательной.

— Знаете, деточка, мы, когда в юности комсомольской читали «Вия», — рассказывала Ане Ефимия, — очень смеялись. Это потом уж… Ну, сейчас, в монастыре, я поняла, как это бывает.

— Неужели, как у Гоголя?

— Вот только не думайте, что он сильно преувеличил.

— То есть?

— Да вот нынешней зимой это со мной уже было… Не так и давно.

Представьте… Ночь, вьюга, мороз. Темень у нас кругом, сами видите, какая. А мне в три ночи вставать. Моя очередь была в церкви псалмы читать за упокой. И проспать нельзя… Ведь это, знаете, как полагается делать?

— Что — делать?

— Да псалмы за упокой читать…

— Ах, это…

— Вот одна послушница заканчивает читать в три часа ночи, а я ровно с того места, с того слова, где она остановилась, продолжить должна. Чтоб> перерыва не было. Потому мы так и называем эти псалмы «Неусыпляемые».

Останавливаться никак нельзя!

А накануне вечером паломница одна, Раиса ее зовут… Ее кровать рядом с моей стоит. Ну, сами видите, как мы тут живем — как в общежитии! Так вот, эта Раиса никак свет не гасит! Я ее прошу: дай мне, Раиса, выспаться, мне в три часа вставать. А она не гасит. Ну, я все-таки заснула… С таким сердцем раздраженным, неспокойным, злым… Ну, стало быть, открытым для этого… сами знаете, кого…

— Для беса, что ли? — уточнила Светлова.

— Ой! —Ефимия торопливо перекрестилась. — И вот просыпаюсь я где-то в половине третьего. Чувствую, как-то все же так — пусто, зло, нехорошо…

. — Да, да…

— Выхожу на порог — как на меня снегом метнет! Зло так… Прямо чуть с ног не смело порывом вьюги… Иду я через двор наш монастырский к церкви.

Темно. Только лампочка над входом у церкви качается. И вдруг, как я подхожу, мигнула лампочка и погасла.

— Ой! — тут уж испугалась и Светлова.

— Ну, послушница, которая передо мной читала, место мне освободила, быстро встала и ушла.

— И вы одна — в темноте, в церкви, в три часа ночи? — прошептала Светлова.

— Да… Вот только две свечечки теплятся рядом, псалтырь освещают, а по углам, все верно — тьма непроглядная.

— Ox, — только и заметила Светлова.

— И вот я начинаю читать, и вдруг так страшно-страшно мне стало…

Слышу, будто откуда-то из темноты… стук-стук… Может, думаю, вьюга? Где ставнем стучит? Думаю, может, за окном? Нет! Приближается стук-то этот.

Стук-стук опять. Гляжу в темноту — в углу вроде как фигура какая стоит! Ой, думаю, зачем я так злилась на эту Раису — вот он, бес-то, ко мне и подобрался!

Понимаете, злобные, гневные — они самая первая для него добыча.

— Вот как?

— И, знаете, что меня спасло?

— Что же?

— Стала я молитву Оптинским старцам шептать…

— Вы мне объясните потом, что это за молитва?

— Объясню потом, объясню. И чувствую, ушло! Ушло это темное, что подступало… Стук-стук, вроде как копытца, и удалилось.

— Может, каблуки?

— Нет, вроде как копытца! — убежденно проговорила Ефимия. — А тут послушница вдруг вернулась, та, что передо мной читала псалмы, — забыла она что-то. Ну, мне уж совсем не страшно стало.

— Давно это было? — спросила Аня.

— Да вот почти на днях, — прошептала ей на ухо Ефимия. — Вы уж, кажется, тут были.

— А когда ваша очередь опять ночью читать псалмы? — спросила Аня.

Ефимия подумала, пошептала, позагибала пальцы.

— Через четыре дня, — объяснила она Светловой.

Сама Светлова жила в монастыре Федора Стратилата уже почти три дня…

Правда, на особом положении, жила здесь Аня в гостинице, за стенами монастыря. Прямо впритык к этим стенам гостиница примыкала, но все-таки — за ними. В монастыре же все это время Светлова была на положении гостьи.

Анна привезла пожертвование и была хорошо принята самой игуменьей.

Сумму эту передавал монастырю фонд Дубовикова. Светлова, правда, еще не согласовала этот широкий жест с капитаном, но ей казалось, что капитан готов к благотворительности и пожертвованию.

А поужинать в монастырской трапезной Анна напросилась особо…

Сначала поужинала… А потом, вычислив, что посуду со столов после ужина убирает Ефимия — ради которой, как выяснилось, Светлова сюда и приехала!

— Аня стала ей помогать.

Ефимия — пожилая невысокая послушница в темном платке и оказалась той самой женщиной с пленки орнитолога Комарова.

— А ваша матушка-настоятельница, говорят, очень строгая! — перевела разговор Аня на другую тему, забирая из рук у послушницы Ефимии стопку тарелок.

— О, она очень влиятельная! — оживилась словоохотливая Ефимия. — Говорят, самого архимандрита Платона за Можай… то бишь в Аргентину… отправила!

— Как это?

— Ну он, видишь, был — как это у вас миру называется? — нашим непосредственным начальством. И всегда очень нас опекал. Ну, в общем, оказывал нашему монастырю серьезную материальную помощь. Особый у нас был приоритет, так сказать… Денег-то, чтобы поднять обитель нужно, ой-ей-ей, сколько! Матушка постоянно к нему с прошениями на прием ездила. И вот как-то раз Платон в окошко выглядывает, а наша матушка в это время на «Мерседесе» к резиденции его подкатывает…

А потом вошла к нему в покои и снова за свое — с прошением: мол, очень нужна монастырю материальная помощь!

А он ей и говорит:

— Я думал, ты босая, с клюкой или посохом придешь, а ты вона как. — Благочинный кивнул на окошко, под которым был припаркован «Мерседес». — На вороных подкатила! Да какая же тебе нужна помощь?

— И что дальше?

— И отказал он ей в помощи, в денежных, так сказать, дотациях.

— И что же?

— Ну и все!

— Что — все?

— Не прошло и недели, как ему назначение — в Аргентину!

— А что — это плохо?

— А что — хорошо? Считай, как ссылка. Там и церковь наша православная, наверное, всего одна… Там же эти живут… как их? Аргентинцы!

— И что же дальше?

— А так там до сих пор и служит. Не возвращают… Наказание ему такое, значит. За то, что против нашей матушки пошел, лишил привилегий. Потому что связи у нашей матушки и влияние там, — Валентина Петровна закатила глаза, — наверху, самые, что ни на есть, серьезные!

— Надо же, какая история… — подивилась Светлова, попавшая неожиданно для самой себя в мир новый и незнакомый, но в котором, как выяснилось, не так уж все и отличалось от того мира, в котором жила она.

— А нам Платона, ой, как жаль, — заметила Ефимия. — Хороший был человек.

И хотя злоключения Платона были, без сомнения, захватывающей темой, Анна постаралась все-таки — уборка посуды подходила к концу! — снова переключиться на более волнующие темы. Например, Ане хотелось понять, как женщина, которая убирает сейчас вместе с ней посуду со столов в трапезной монастыря Федора Стратилата, очутилась в гостях на даче в Катове?

Но узнать это оказалось непросто. Несмотря на свою словоохотливость и даже как бы очевидную природную болтливость и способность откровенничать с чужим, едва знакомым, человеком, Ефимия упорно уклонялась от любых попыток Светловой коснуться ее собственной жизни, что подтверждало ее монастырскую репутацию «женщина ума палата».

Ефимия, как уже знала Светлова, занималась довольно сложными операциями по добыванию денег на прокорм обители. Должность Ефимии в монастыре так и называлась — «кормилица».

Ум послушницы, по-видимому, и заключался в том, что, отдавая дань своей природной болтливости, Ефимия готова была судачить на любую тему — желательно, связанную с жизнью других людей… Но едва дело доходило до чего-то существенного в ее собственной жизни, — тут же переводила стрелки!

Про то, как «самого архимандрита Платона за Можай, то бишь в Аргентину, отправили» — это, пожалуйста. А вот про Катово…

Аня просто физически чувствовала железную защиту, которая стояла между ней и этой — перекатывается себе добродушным этаким клубочком по трапезной! — послушницей.

Однако что-то все-таки удалось узнать. Например, Светлову очень заинтересовал рассказ послушницы Ефимии о ее переживаниях в темной церкви в три часа ночи во время чтения псалмов.

Уборка трапезной закончилась. Ефимия поправила свой темный платок, перекрестилась и степенно попрощалась с Анной. Оставив Светлову, так сказать, несолоно хлебавши, по сути дела — с носом!

В общем, понятно было, что так быстро, как хотелось, Светловой из монастыря не выбраться.

Информация доставалась, что и говорить, с большим трудом!

Анна со вздохом вспомнила Петю, плескавшегося сейчас в Красном море…

Кита… И особенно Стеллу Леонидовну, героически подменившую ее на время монастырской «командировки». Маленький Кит все-таки остался со свекровью.

Ефимия ушла. А Светлова так и сяк стала прикидывать, что ей предстоит.

Конечно, ее номер в монастырской гостинице был довольно скромен, но это все-таки был гостиничный номер. А тут… Анна побродила по монастырю и заглянула в двухэтажный из белого камня, дореволюционной еще постройки, корпус, где жила часть послушниц и паломниц, в том числе и сама Ефимия.

Длинный ряд железных кроватей, как в армейской казарме. Удобства еще те…

Ну, возможно, у кого-то тут в монастыре и были отдельные кельи, но Аню посмотреть на них не приглашали.

Да и откуда что тут может взяться? Какая жизнь кругом, по соседству, вон, например, в той темной с серыми крышами деревеньке за монастырской стеной — печка, дрова, вечная сажа, холодная вода из колодца — такая же и здесь, в монастыре.

Вечно красные, обветренные и огрубевшие от холода и работы руки — вот что еще, кроме темной длинной одежды, было одинаковым у всех женщин в монастыре Федора Стратилата.

* * *

Однако жизнь в покоях игуменьи сильно отличалась от остальной жизни монастыря. Послушница, прислуживавшая матушке, молодая очень красивая девушка в темном платье и белоснежном фартуке с накрахмаленными пышными оборками принесла поднос с чашками и роскошную большую коробку с шоколадными конфетами. Очевидно, к тем, кто, как Анна, жертвовал монастырю существенные суммы, тут явно было особое отношение.

— У меня к вам просьба… — осторожно начала Светлова.

— Да?

— Видите ли… Я бы хотела здесь немного пожить.

— То есть? Вы и так живете…

— Нет, в самом монастыре, — возразила Светлова, — на равном со всеми положении.

— Зачем это вам? — довольно строго спросила игуменья.

— Понимаете, поглядела я на здешнюю жизнь и вдруг преисполнилась, так сказать, завистью… Хочется тоже отрешиться хотя бы на время от мирской суеты, подумать о душе… Живут же у вас паломницы… И много! Можно и мне?

— Не скрывается ли за вашим желанием праздного и суетного любопытства?

— уточнила матушка.

Светлова помолчала, обдумывая свой ответ, — лгать она суеверно боялась — и наконец ответила:

— Нет, не скрывается.

Анна решила, что сказала правду, потому что любопытство, которое скрывалось за ее намерением остаться в монастыре, вовсе не было праздным. В конце концов, помочь родным найти исчезнувшего человека — что тут худого?

Однако, посвящать игуменью во все детали своего решения ей тоже не хотелось — наверняка откажет. Такая келейная замкнутая жизнь — конечно, здесь опасаются любого не то что скандала, а даже и скандальчика. Тем более такая история — убийство журналиста…

Возможно, матушка думала о том же самом. Не грозит ли их келейной замкнутой жизни излишняя огласка, если пустит она сюда эту молодую женщину с непонятными ей, матушке, намерениями?

Игуменья задумчиво смотрела в узкое высокое окно на заснеженный монастырский двор.

— Я вас очень прошу! — повторила Светлова.

— Хорошо! — Матушка наконец благосклонно обратила к Ане свои темные яркие глаза, свое красивое ухоженное лицо, и милостиво произнесла:

— Так и быть… Разрешаю вам остаться.

— Правда? — обрадовалась Аня.

— Правда. Фамилия у вас хорошая… Светлова. Светлая фамилия… Потому и разрешаю.

— Да? — удивилась Светлова. — А если бы была Чернова? Не разрешили бы?

Матушка остановила ее, подняв ладонь:

— Но учтите, паломницы у нас работают. Лентяек здесь нет, не держим. И работа не на компьютере, учтите — черная работа! Городских удобств у нас нет, водичка из колодца — ледяная.

— А что нужно делать? — попробовала осторожно уточнить Светлова.

— Послушание вам назначат, И вот еще что…

— Да?

— У нас тут, как вы знаете, нет ни телевизора, ни радио, мы не читаем, как вы знаете, газет, и…

— Да, и что же? — не поняла Аня.

— И мы не звоним по телефону! Монастырь отдельный, как бы огороженный видимой и невидимой стеной от обычной жизни мир.

— А я вам могу его пока даже отдать… — поняла наконец Светлова намек.

— На хранение.

Светлова отключила и протянула игуменье свой телефон.

— Вы не обижайтесь, но я боюсь, что это будет вводить сестер в соблазн.

Ведь это очень сильная и осязаемая связь с миром — одни наверняка захотят позвонить домой, другие знакомым, третьи задумаются не о том, о чем нужно.

— Хорошо, хорошо, — послушно согласилась Светлова.

Выходя из покоев игуменьи без своего телефончика, она вдруг подумала, а ведь и правда: и отдельный, и отгороженный — стеной круговой поруки — мир.

Если что, здесь без телефона, как в лесу — никто там, снаружи, даже и не узнает, что случилось.

* * *

Светлова открыла глаза. Четыре утра. Пора вставать.

Свет в комнате не горел. Темно.

Любопытно, что ощущение у нее было точно такое же, что описывала ей Ефимия. Пусто, зло, нехорошо, хотя Анна не ссорилась накануне ни с какой Раисой.

Напротив, уснула вчера, как мертвая, на своей железной, выделенной ей персональной кроватке в окружении других посапывавших «сестер». Всего таких кроваток в длинной с низким сводчатым потолком комнате Аня насчитала двадцать, или даже двадцать две… Ну да, не до тонкостей Светловой было и нюансов, ибо вставать ей было рано, ох как рано.

Сегодня Светловой надо было на кухню…

Четыре утра! Аня посидела немного на своей железной кровати, тараща глаза в темноту… И без всяких утренних ритуалов — уж какие там чашечки кофе — плеснула на себя холодной водичкой из рукомойника и отправилась на кухню.

Дело предстояло архиважное: намечено было квасить капусту.

Собственно, до самого процесса засолки Светлову допускать никто не собирался. Как и многие другие кухонные действия — это было особое фирменное монастырское таинство. И непременно — с молитвой. В общем, особый ритуал. Так что, в итоге получалась такая вкуснотища: когда сестры и паломницы за стол садились эту монастырскую капустку кушать, за ушами трещало.

Капусту в соответствии с новыми поварскими традициями на монастырской кухне солили порциями, по мере того, как заканчивалась. А не так как в прежние времена: как урожай — так уж на всю зиму. Благо продавались теперь свежие, импортные кочаны в магазинах круглый год.

Но Светловой предстояло капусту не солить — Светловой лишь предстояло капусту резать.

Холодные упругие кочаны были навалены горой возле длинного кухонного стола.

Светлова посмотрела на эту гору и ахнула…

— Глаза страшатся, а руки делают, — успокоила ее сестра Евпраксия, с которой в паре назначили послушание Светловой. И Анина напарница — высокая сухопарая и довольно мрачная женщина, достав из кухонного ящика нож, принялась за работу.

Нельзя было не отметить, что нож, которым сестра Евпраксия, Анина напарница, резала капусту, был совершенно невероятных размеров — с огромным, широким, как у тесака, лезвием. Однако управлялась сестра с ним на редкость ловко, как повар в рекламном ролике, с фантастической скоростью кроша очередной упругий прохладный кочан.

Стук стоял на кухне, как будто из пулемета строчили… И капуста вылетала из-под ее ножа, как из электрического кухонного комбайна — идеальной ровной стружечкой.

На этом фоне работа самой Светловой, надо было это признать, выглядела на редкость жалко.

Преимущество в этом соцсоревновании было настолько явным, что Анина напарница, столь ее опередившая в своих результатах, вероятно, решила, в конце концов, что вполне может и передохнуть.

— Пойду компоту попью! — предупредила Аню Евпраксия и отложила свой тесак в сторону.

Аня кивнула, продолжая мучиться со своим кочаном. Минут через пять, когда Евпраксия ушла" она снова подняла голову, чтобы перевести дыхание. И замерла. Светловой вдруг показалось, будто что-то изменилось.

Картинка стала иной…

Это было что-то вроде теста «на внимательность», которые часто печатают в журналах: сравните две одинаковые картинки и найдите несколько отличий.

Собственно, отличие было всего одно.

Еще пять минут назад краем глаза Анна видела, что тесак, которым Евпраксия кромсала капусту, лежит на другом краю длинного стола. А теперь…

Теперь ножа там не было.

«Куда же он делся? — недоуменно раздумывала Светлова. — Евпраксия пьет компот… Кто же его мог взять?»

Продолжать эти рассуждения Светлова не стала… Что-то, что было посильней логики и что, наверное, вполне можно назвать инстинктом самосохранения, вдруг заставило ее пригнуться и как нельзя более шустро шмыгнуть за гору приготовленных к резке кочанов.

И вовремя. Исчезнувший из поля зрения нож объявился снова… Тесак просвистел мимо и воткнулся в дощатую перегородку над Аниной головой.

Через минуту Светлова услышала, как хлопнула, закрываясь, дверь.

Анна поторопилась выглянуть из-за своего капустного укрытия, но в кухне никого уже не было: дверь закрыта, только из щели торчал черный лоскут. Видно, дверью прихлопнуло край чьей-то длинной черной юбки.

На одно лишь мгновение дверь приоткрылась снова — кто-то, столь поспешно убегавший, освободил край своей юбки, и дверь захлопнулась снова.

Светлова попробовала выбраться из-за своего укрытия с очень решительным намерением догнать неизвестную метательницу дротиков. Но от резкого движения гора кочанов, за которой она укрывалась, вдруг покачнулась и неумолимой лавиной поползла вниз, заваливая Светлову с головой.

Со смачным шмяканьем — недаром в кино оплеухи озвучивают, бросая на пол кочаны капусты, — бледные упругие шары падали на пол, раскатываясь по кухне…

Дверь снова распахнулась. На пороге стояла обеспокоенная необычным шумом Ефимия:

— Анна Владимировна! — обеспокоенно позвала она Светлову, озирая пустую кухню. — Где вы, голубушка?

— В капусте… — пытаясь выбраться из груды обвалившихся кочанов, несколько смущенно пояснила Светлова.

Анна ясно видела, как Ефимия подошла к дощатой перегородке и потрогала пронзивший податливое дерево тесак.

— Ах, ах! Нашу Аню в капусте нашли, посмеивались сбежавшиеся на шум послушницы, заглядывая в дверь кухни.

Однако самой ей было не до смеха. Выбравшись наконец из груды кочанов, Светлова выглянула в окно и успела увидеть, как из дверей флигеля, где размещалась кухня, выскользнула женская фигура. Бросаться вдогонку было бессмысленно: пока Анна будет спускаться по крутым ступенькам со второго этажа, пройдет время…

Светловой оставалось лишь бессильно наблюдать, как торопливым шагом, низко опустив голову, эта женщина пересекла монастырский двор и скрылась из вида за дальними хозяйственными постройками. Темный платок, длинная черная юбка…

Ищи-свищи…

Все кошки ночью серы, а все послушницы и паломницы в монастыре одеты одинаково.

И Светлова вдруг вспомнила сказку про лихо, которую они все вместе, с маленьким Китом и Петей, читали дома, когда позвонил Андрей Кронрод. Вот с того самого момента и у Светловой на горизонте появилось лихо…

Анна, как тот кузнец, которому не сиделось в его спокойной деревне.

Шило в одном месте — вот и пошел он искать приключений…

А лихо… Лихо это… Правильно сказал тогда маленький Кит: лихо — это большие неприятности.

И все теперь у Ани, как в той сказочке — избы темные, дорожки кривые и… пусто, нехорошо, зло.

Вот и женщина идет… высокая женщина, худощавая. Именно так лихо в той сказке и описывалось.

Может, тоже кривая и одноокая? Да лица, жаль, не разглядишь…

Когда Анна оглянулась, жизнь на кухне уже снова вошла в прежнее русло.

Ефимия и сбежавшиеся было на шум падающих кочанов послушницы уже ушли.

А напившаяся компоту напарница Евпраксия как ни в чем не бывало со скоростью пулемета снова рубила злополучным тесаком капусту у дальнего края стола.

— Это вы его вытащили? — спросила у нее Светлова.

— Чой-то это я вытащила? — довольно искренне не поняла ее вопроса послушница.

— Ну, нож из стены вы вытащили? Евпраксия смотрела на нее с недоумением.

— Ничего я не вытаскивала ниоткуда! — ошарашенно произнесла она наконец. — Нож на краю стола лежал, когда я вернулась. Попила я компоту и вернулась… Только и всего!

— Только и всего, — озадаченно повторила вслед за ней Светлова.

Вопрос, кто метнул в Светлову этот тесак, был, конечно, актуален. «Но не менее интересно было бы выяснить, — подумала Аня, — кто вытащил его из стены и опять положил на стол?»

По сути дела, была уничтожена улика.

После того как это случилось, то есть после того как единственная улика была уничтожена, говорить Анне об этом происшествии с игуменьей было бессмысленно.

Даже если на рукоятке ножа и остались отпечатки — теперь они затерты потными ладонями Евпраксии.

А может, еще до того, как Евпраксия снова принялась рубить ножом капусту, их стер тот, кто вытащил нож из стены?

Да, да… Скорее всего, пока Анна смотрела в окно, кто-то из послушниц, находящихся на кухне, вытащил из стены нож, незаметно протер рукоятку краем черной юбки и положил на место.

Почему «кто-то»?

Аня ясно рассмотрела, как к ножу подходила Ефимия. Правда, кроме этого, Анна больше ничего не видела — она тогда сразу бросилась к окну.

Оставалась еще некоторая надежда, что все случившееся было мрачной шуткой, скажем, той же Евпраксии: никто и не собирался Светлову убивать — просто кинули ножик… пошутили. Новеньких вообще отнюдь не принимали тут с распростертыми объятиями. Напротив, какие-то подколы, проверки, насмешки… Как в армии или в школе для новенького.

— Валентина Петровна, это вы вытащили нож из стены? — спросила Светлова первым делом вечером, увидев за ужином в трапезной послушницу. Светлова уже знала, что прежде, до монастыря, в миру, Ефимию звали именно так.

— Какой нож, деточка?

У послушницы были такие круглые недоуменные глаза, что Светлова поняла: настаивать и продолжать дальнейшие расспросы — бесполезно.

 

Глава 17

Все-таки монастырское утро — это на самом деле глубокая ночь…

Ледяные ясные звезды отражались в ледяной, с зеркальными отблесками, глубине колодца. Морозный ветерок прогнал остатки сна, и Светлова приободрилась. Что ни говори, а была своеобразная красота в этой странной суровой жизни. Без утренней чашки кофе, без права на личный мирок с креслом, настольной лампой, своими книгами, своим уединением и суверенитетом.

Анна поторопилась поскорее опустить ведро в колодец. Нечего рассуждать — эта жизнь не предполагала времени для рассуждений и самоуглубленных копаний — на морозе вмиг выстудишься…

Колодец не был глубок, ведро зачерпывалось лишь наполовину. «Придется опускать цепь раза четыре…» — подумала Аня.

Осторожно — возле колодца была довольная крутая от пролитой воды наледь — она принялась за работу. Чувствуя сквозь варежки студеный холод, взялась за колодезную цепь.

Ведро с ледяной водой и звезда, отраженная в нем, поднимающемся на цепи все ближе — ах, что за прелестное поэтическое занятие вытаскивать звезды ведром из студеного колодца… Только бы было ну чуть-чуть потеплее — не такой колотун и пронизывающий до костей ветер!

Ведро, наполненное до половины, было не слишком тяжелым. Отпустив рукоятку колодезного ворота, Светлова перехватила цепь и низко наклонилась, подтягивая ее руками. И вдруг звезда в ведре кувыркнулась, сорвалась вниз и полетела обратно в жуткую глубину колодца вместе с самим перевернувшимся и расплескавшимся ведром. Точнее, это она, Аня Светлова, потеряв равновесие от сильного толчка, вдруг кувыркнулась в эту бездну.

Когда падаешь, нужно сгруппироваться… Что нужно делать, когда падаешь в колодец, ей никто никогда не объяснял, но она сделала — можно сказать на лету.' — очевидно, то единственное, что и следовало сделать: не выпустила из рук ледяную цепь.

Крича, что было мочи, и болтаясь на цепи по пояс в ледяной воде, Светлова, задрав голову, смотрела на квадрат звездного неба — звезды теперь снова были на небе, а не в ведре. И вдруг — о счастье! — Аня увидела в этом квадрате круглое испуганное лицо в черном платке.

— Господи, Анна Владимировна… Сейчас мы вас вытащим!

Валентина Петровна и опять как-то разом набежавшие «сестры», ухватившись за рукоять колодезного ворота, вытянули цепь с ведром и — о, счастье! — вместе с Аней Светловой из колодца.

— Какая же вы неуклюжая! Поскользнулись, что ли, на наледи? Сказали же вам: не наклоняйтесь глубоко! — причитала взволнованно Ефимия.

— Да уж… — хлюпая единственным уцелевшим мокрым валенком, согласилась Аня. — Неуклюжая… это точно. Спотыкаюсь просто на ровном месте!

— А вот мы вас сейчас спиртиком разотрем… Носочки шерстяные наденем!

— Они же колются!

— А вот и хорошо! Самый жар, когда носочки колются.

— Валентина Петровна, я не поскользнулась, — глотая горячий чай, медленно и со значением произнесла Аня, когда «приключения» наконец закончились и она снова сидела на своей железной кроватке, укрытая тощим солдатским одеяльцем. — Вы понимаете?

— Понимаю, понимаю, — послушница отвела глаза.

— То есть… вы все видели?

— Все не все, а кое-что видала.

— Вы следили за мной?

— А как же, милая, без пригляда-то?!

— Значит, тут следят за чужими?

— И за чужими, и за своими.

— Ах, вот что! Значит, за всеми следят и обо всем кому нужно докладывают?

— Да вы не ахайте. Что ж в том плохого? Вот не доглядела бы я за тобой и плавала бы ты там вместе с ведерком… Еще минуток десять такого ледяного купания — и спиртик бы не помог, не оттерли бы мы тебя.

— Это верно, — согласилась Аня.

И Светлова вспомнила фразу хорошего писателя: «В России без доносов, как без снега, нельзя — земля вымерзнет».

— Валентина Петровна, — осторожно начала Светлова. — Мне кажется, нам с вами нужно поговорить откровенно.

Ефимия снова отвела глаза.

— Ну, что вы все время глаза отводите? Вы же понимаете, что это были самые настоящие покушения на мою жизнь, разве не так?

Ефимия молчала.

— А вы сами — разве вы за свою жизнь не опасаетесь?

Валентина Петровна продолжала молчать.

— Например, вам нынешней ночью псалмы читать. Не боитесь?

Послушница невольно вздрогнула.

— Вы хоть понимаете, что вам нельзя там одной сидеть?

— А почему, Аня, вы так не хотите, чтобы я там сидела? — наконец спросила она.

— Я не могу вам всего сейчас объяснить. Не могу, потому что мои предположения могут не подтвердиться! И тогда получится, что пугала я вас напрасно. Но сдается мне, Валентина Петровна, что нынешней ночью вам одной там, в церкви, находиться опасно.

— Ну, во-первых, я не могу их не читать, — возразила Ефимия. — Понимаете, они, эти псалмы, «неусыпляемые»! Останавливаться нельзя, понимаете?

— Да вот на том и расчет, видно, что нельзя.

— Что ж делать? — вздохнула собеседница.

— А вы читайте их… как обычно. Но только где-нибудь в другом уголку сядьте… В другом!

— А там, на моем месте, кто же?

— Вот именно — кто же? — пробормотала Аня.

— Может, вместо меня кто-нибудь?

— Да если бы был кто-то, кого совсем не жалко, — заметила Светлова. — Боюсь, среди живых существ, не говоря уж о людях, даже очень скверных, такого не найдется.

— Да? — о чем-то задумалась Ефимия. — Вы говорите, среди живых существ?

Светлова только вздохнула.

— Пойдемте, я вам кое-что покажу, — вдруг позвала ее Ефимия. — Надевайте сухую одежду и, если отогрелись, — идем! Может быть, это то, что нам нужно.

Послушница принесла откуда-то связку ключей, и они со Светловой направились к старому зданию монастырской богадельни.

— До сих пор никак не отремонтируем эту богадельню, — объясняла Ефимия на ходу. — Поэтому и не используем для жилья. А сами, видите, как теснимся.

Денег все не хватает.

— Понятно, — сочувствуя монастырским трудностям, вздохнула Светлова.

— Здесь ведь до перестройки колония была. До революции монастырь, потом, при Советах, колония, а сейчас вот опять монастырь.

— Вот как?

— А в этом здании, где до революции богадельня была, у них, у колонистов этих, мастерские размещались. Они на заказ для какой-то фабрики работали… ну, трудом исправлялись.

— И что же?

— Колонию-то отсюда убрали, а продукция их — видно, последняя целая партия, осталась. Так с той поры и лежит. Не знаем, что с ней делать.

Ефимия с трудом повернула ключ и открыла дверь, никем, очевидно, давно уже не открывавшуюся.

Светлова заглянула в темное помещение и отшатнулась: какие-то ноги… руки… сложенные штабелями.

— Они манекены раскрашивали, — объяснила Ефимия. — Ну, такие, знаете, на которые в магазинах одежду надевают.

— Вот оно что…

Аня с восхищением смотрела на догадливую Ефимию.

Вот голова! Все-таки недаром эта «голова» пребывает в почетной должности кормилицы и практически кормит целый монастырь — своеобразный, но, в общем, достаточно доходный бизнес. А для бизнеса нужна голова. Так что Светлова в Ефимии не ошиблась.

* * *

Светлова никогда не думала, что «просто ветер» может завывать так разнообразно и пугающе.

Все было, как предупреждала Ефимия…

То кажется, что маленький ребенок брошенный — душа загубленная — где-то жалобно рыдает.

То вдруг грохнет чем-то, будто кто-то с досады дверь сердито захлопнет.

То завоет, как огромное сорвавшееся с цепи чудовище.

Никогда раньше Светлова не сталкивалась с таким «разнообразием». Но правда, Анна никогда раньше и не ходила такой темной непроглядной ночью через пустынный двор к тонущей во мраке старой церкви.

Низенькая Ефимия, опустив голову, торопливо семенила рядом.

Аня взглянула на часы. И поняла, почему гоголевские персонажи так ждали рассвета… Поняла она и Ефимию с ее трепетным рассказом про «стук-стук». Ибо самое это было время для нечистой силы…

Ох, для нечистой!

Далеко-далеко за полночь, и далеко-далеко до рассвета.

Почти три часа ночи. Самое их время! Паненки, во гробах летающие, как у Николая Васильевича, рожи оскаленные…

Недаром этого парня, ну, который в «Вие» у Гоголя, наутро нашли давшим дуба — от страха!

А ночь-то… Ночь-то какая!.. Темная, глухая и беззвездная.

.

И когда еще петухи эти пропоют?

Да и есть ли они тут, петухи? А если есть, то просыпаются ли они, эти петухи, вовремя в этой длинной, зимней, бесконечной ночи?

Послушница, читавшая псалмы до Ефимий, встала и ушла.

И Светлова принялась за дело.

Подготовились они с Ефимией еще накануне…

Увы, все манекены на забытом складе, оставшиеся от колонистов, могли или стоять, гордо выпрямившись, или лежать. К тому же они были высокими и тонкими, а Ефимия была маленькой и пухленькой и должна была сидеть.

Поэтому из двух манекенов, разделенных на части, Светлова и Ефимия соорудили некую сидящую фигуру. Надели, накутали на нее много теплой, толстой одежды, завязали большим, как шаль, черным платком…

И теперь вот посадили на место Ефимии.

Сама же послушница сидела совсем в другом углу погруженной в полную темноту церкви и честно выполняла свои обязанности.

Когда все было готово, Аня тоже отошла в сторонку и встала рядом с бормочущей псалмы Ефимией.

Анино дело было — охранять живую.

Теперь все, кроме закутанной черной шалью фигуры манекена, склонившегося над книгой и слабо освещенного двумя тонкими свечечками, тонуло во мраке.

В это время ветер завыл особенно протяжно и пугающе, где-то чем-то стукнуло, то ли ставень, то лист железа на крыше…

В самом деле это было или нет, но казалось, что из темноты уже высовываются какие-то ужасные, с искаженными чертами лица и слышны тяжкие вздохи и всхлипы… Или опять ветер и вьюга стараются?

Светлова с удовольствием — что скрывать! — очертила бы вокруг себя какой-нибудь защищающий ее круг.

И вдруг свечи мигнули и погасли. Глаза, привыкшие к темноте, уловили черный силуэт, метнувшийся в глубине церкви в тот же почти миг, как погасли свечки.

Светлова включила фонарик.

— Батюшки…

Аня видела, как шевелятся губы Ефимии, которая, не прерываясь, по-прежнему шепчет свои псалмы… А глаза послушницы, округлившиеся от ужаса, неподвижно смотрят в одну точку — туда, где находится в круге света, высвеченного фонарем, манекен.

О, ужас… В покрытой темной шалью спине этого несчастного наряженного муляжа торчал длинный кухонный нож! Ну, тот самый… капустный. Хорошо Светловой знакомый.

II кого догонять? За кем бежать?! Светлова озиралась по сторонам…

Никого!

А может, никого и не было? И метнувшаяся черная тень, сливающаяся с темнотой неосвещенной церкви, Светловой только почудилась?

— Валентина Петровна! — тихонько позвала Аня послушницу.

Явно объятая ужасом, послушница с трудом оторвала взгляд от пронзенного ножом манекена. И Светлова, не без оснований, решила, что это и есть тот самый момент, когда можно наконец говорить совсем откровенно.

— Я точно знаю, — строго сказала она, — что вы, Валентина Петровна, что-то видели, когда были на даче в Катове, у писательницы Марии Погребижской.

Послушница подняла на Аню глаза… Показалось ли Светловой, что в них был неподдельный страх?

— Не хотите рассказать? — предложила она. Валентина Петровна вдруг вздохнула:

— Не терзайте меня. Я не знаю, что ответить на ваш вопрос.

Видно было, она никак не ожидала, что Светлова коснется этой темы.

— Почему вы скрываете то, что знаете? Почему не хотите мне рассказать о том, что видели?

— Ничего я не видела, — уже не слишком уверенно прошептала послушница.

И снова замолчала.

— Не правда.

— Правда. Во всяком случае, я не могу вам/ Аня, толком даже объяснить, что я видела.

«Ну, колитесь, колитесь!.. Точней, раскалывайтесь, Валентина Петровна!»

— мысленно гипнотизировала собеседницу Аня.

Она чувствовала, что та вот-вот почти готова ей что-то открыть. Но подталкивать, торопить послушницу было никак нельзя. Именно в такие моменты колебаний от одного неосторожного слова и даже от не правильной интонации люди замыкаются в себе. Кто ее знает, почему женщина так упорно молчит и боится Светловой все рассказать?

— Валентина Петровна… Пожалуйста… — почти умоляюще попросила Светлова.

— Ну, в общем… — наконец глубоко как перед прыжком воду вздохнула послушница. — Понимаете… Это случилось со мной первый раз уже больше года назад. Я тогда плыла на теплоходе, возвращалась домой, в обитель. Ну и вдруг меня осенило…

— Осенило?

— Да… Я решила навестить кое-кого!

— Вот как?

— Ох! — Ефимия тяжело вздохнула. — Не осенение это, конечно, было, не просветление… а наоборот, замутнение, видно!

— И что же случилось?

— Вот тогда-то и причудился мне, словно наяву приснился — а может, и правда задремала я тогда? — этот сон. Как будто…

Валентина Петровна еще больше понизила голос и стала объяснять Ане, какого рода кошмарные картины — ясные, словно это случается с ней наяву! — начали мучить ее с того самого дня.

— Ну, вот будто убивают меня — и вот именно таким манером!

Послушница кивнула на проткнутый ножом манекен.

— Может, это было предчувствие? — предположила Светлова.

— Возможно. Даже нож в этих снах точно такой же был…

— Но это ведь еще не все, что вы можете мне рассказать? — настаивала Аня.

— Не все, — согласилась Ефимия. И она стала говорить о том, что с ней случилось дальше…

— И вы молчали? Никому об этом ни слова? — удивилась Светлова, когда женщина, наконец, закончила свой рассказ.

— А что я могу сказать? Что все, что происходит, кажется мне опасным? И вызывает у меня безотчетный страх? И кому мне это поведать? В милиции?

Матушке-настоятельнице? Да в присутствии нашей игуменьи я и рта раскрыть не смею. Поймите, у нас тут, как в армии, такая же жесткая иерархия… Между мной и игуменьей расстояние, как Между рядовым и генералом. Меня и на порог ее покоев не допустят с этой белибердой.

— А мне-то почему ничего не хотели рассказать?

— Из-за того же… Вы бы, Аня, подняли шум, рассказали бы игуменье, сослались на меня… А матушка наверняка бы на меня рассердилась. Не прогонит, так взъестся! Она у нас страсть как не любит «историй» и скандалов!

— И по этой же причине вы ни словом не обмолвились о том, что вытащили тогда из стены нож?

Ефимия нехотя взглянула на Светлову.

— По этой же причине, Анечка, — призналась она. — Смотрю, народ сбегается любопытный — дай, думаю, уберу, а то ведь скандал настоящий получится.

— Мы обойдемся без него, — успокоила ее Светлова. — Совсем не обязательно обо всем говорить матушке-настоятельнице. Мы разберемся сами.

Наутро после кошмарной ночи Ефимия позвала для совета еще и свою подругу инокиню Ксению.

— И все-таки не могу представить, чтобы кто-нибудь из здесь находящихся сестер мог такое сделать! — заметила она Анне.

— Да! Поверьте… Мы просто не знаем никого, кто мог быть похожим на человека, способного на такое, — согласно кивнула Ксения.

— Можете — не можете, — довольно сурово прервала их Светлова. — Отбросим сантименты. Так с преступниками и бывает — никому и в голову не приходит, что они преступники; Потому и разгуливают на свободе.

— А что же делать?

— В общем, сестры, нужно пристальным предубежденным взором — понимаете меня? Предубежденным! — взглянуть на каждую из вновь прибывших и неизвестных вам паломниц. Сестры уныло вздохнули.

— Всех проверить?

— Всех. — — Их много.

— Ничего! Мне заниматься здесь такими расследованиями неудобно. Боюсь, что как только матушка-настоятельница узнает об этом.. А она ведь узнает?

— Мгновенно, — подтвердила Анину догадку Ефимия.

— То меня просто выставят отсюда вон.

— Да, вам этим заниматься не стоит, — кивнула и Ксения. — Мы лучше сами.

— Понимаете, — продолжала Светлова, — нужно приглядеться к каждой женщине. Разглядеть каждую отдельно и внимательно. А не так — вприглядку и вскользь, когда в зимних сумерках в одинаковой темной и длинной одежде снуют они в общей массе по двору!

— Хорошо, — согласилась наконец Ефимия. — Мы с Ксенией поговорим с каждой из этих женщин.

* * *

Та же цепочка случайных на первый взгляд происшествий. Так же, как было в Дубровнике, размышляла Светлова: кто-то преследует ее последовательно и настойчиво, пытаясь «свести на нет», причем проявляет при этом незаурядную изобретательность.

С той лишь разницей, что не было здесь пациента профессора Хензена, проводившего эксперимент по реабилитации своего больного.

Да и Светловой уже не верилось в случайности. Однако приходило в голову нередко самое невероятное.. Но как? Как ей это удается? Неужели сама?

Смогла-таки Анна напугать и спровоцировать подозреваемую? Подвигнуть ее, так сказать, к решительным действиям? Неужели эта старая неуклюжая жирная калоша Лидия Евгеньевна? Да нет! Куда ей! Да и Светлова сразу бы ее засекла. С таким «силуэтом» в монастыре, в общем, среди паломниц и послушниц и не было ни одной.

Анна бы ее заметила, обратила внимание — уж очень запоминающаяся Лидия Евгеньевна по конфигурации «бомбочка».

Напротив… Анна вспомнила худую женскую фигуру, пересекающую монастырский двор, которую она успела заметить тогда из окна кухни.

И еще почему-то Светлова вспомнила монашенку в Дубровнике, которая шила что-то под окошком францисканского монастыря… Ну, просто потому Анна ее запомнила, эту монашенку, что вообще никого, ну никого больше кругом тогда не было. А деться-то тому, кто ее тогда пытался скинуть со стены, просто было некуда. Ну, некуда!

* * *

— Ну и что удалось выяснить? Ефимия пожала плечами:

— Все женщины как женщины.

— Вот как? И это все?

Ефимия в ответ только вздохнула.

— Немного же вам удалось узнать, — безрадостно заметила Светлова.

— Я не представляю, чтобы кто-нибудь из наших мог это сделать, — заметила послушница.

— Вы поговорили со всеми?

— Кажется…

— А есть ведь еще одна… — заметила инокиня Ксения.

— Да? — насторожилась Светлова.

— Правда, она ночует не здесь и за трапезу обычно со всеми не садится.

— Эта женщина живет в монастырской гостинице? — удивилась Светлова.

— Нет, она приезжает откуда-то из города. И здесь только работает.

— А кто она? Что-нибудь о ней известно?

— Она очень хорошо штопает белье и в монастыре ей всегда рады.

«Да уж… Известно немного, — подумала Аня. — Только то, что она очень хорошо штопает белье…»

— Обычно она сидит одна. Вон там, в бельевой. «А кухня совсем недалеко от бельевой!» — отметила про себя Светлова.

— Вообще-то все говорят, что эта женщина очень скромная и старательная, — объяснила Анне Ксения.

— Давно она здесь?

— Приехала несколько дней назад.

— И вы молчите?!

Ксения и Ефимия виновато переглянулись.

Анна припомнила, с какого дня начались ее монастырские приключения…

Все сходится!

Кстати, та монахиня в Дубровнике тоже штопала белье. И, по-видимому, тоже очень хорошо.

* * *

Светлова собиралась в обратный путь.

Любопытно, что неизвестная паломница, женщина, хорошо штопающая белье, очень скромная и старательная, в монастыре Федора Стратилата так больше и не появлялась.

Собиралась уезжать и Анна…

Перед отъездом она решила поговорить с Ефимией еще раз.

— Валентина Петровна, вы могли бы пожить где-нибудь в другом месте? — поинтересовалась Светлова. — Ну, может быть, в другом монастыре?

— А что такое?

— Нужно сделать так, чтобы никто не знал, где вы находитесь.

— Ах, вот оно что…

— Но только непременно нужно сделать так, что если бы кто-то стал расспрашивать, где вы… Так, чтобы этому человеку, при всем желании, никто не смог объяснить, где вы находитесь!

— Законспирироваться нужно? — догадалась Ефимия.

— Точно!

— Да, пожалуй… — задумалась послушница. — Ну, в общем, есть у меня такое местечко.

— Вот и отлично. Поезжайте туда не откладывая.

Это была ее, Светловой, программа по охране свидетелей.

 

Глава 18

— Где вы были? — строго спросил Дубовиков.

— В общем, не так уж и далеко, — вздохнула Светлова.

— Хороша — ничего не скажешь! Уехала, и телефон отключен. Ни ответа, ни привета. Я тут, можно сказать, рискую жизнью, добывая для вас информацию. А вы…

— А я в мирной тишине размышляла о сокровенном…

— Правда в мирной? — с подозрением в голосе уточнил капитан.

— Правда.

— А телефон зачем отключила?

— Ну, о сокровенном ведь размышляла — так чтоб не мешали. И чтобы не вводить в соблазн сестер.

— Кого?

— Ну, об этом потом, — снова вздохнула Светлова. — В двух словах и не расскажешь… А у вас-то что стряслось?

— Стряслось! — мрачно буркнул капитан. — Могли вообще меня больше живым не увидеть.

«Обоюдно!» — подумала Аня. Но не стала отвлекать своими рассказами капитана, явно готовившегося выложить что-то сенсационное.

По ее наблюдениям, если мужчина героически рисковал жизнью, то ему непременно надо было об этом рассказать, а если это вдруг случалось с женщиной, то она отчего-то могла и промолчать.

— В общем… Не знаю, чем это сможет вам помочь, — намеренно безразличным тоном начал капитан. — Задержали мы тут одного хмыря. Угонял машины! На запчасти. Среди хлама в его сарае нашли номера той «девятки», что угнали из Катова.

— «Девятка» — с улицы Маяковского, дом четырнадцать?!

— Угу…

— А где этого хмыря задержали?

— Вот это, думаю, вам действительно будет интересно…

— Так где? Не томите, капитан.

— Под Тверью.

— Ого!

— Однако он клянется, что в Катове этом вашем никогда не был.

— А машину он откуда угнал?

— Он клянется, что не угонял.

— Здорово! И что ж тогда?

— А просто: увидел новенькую «девятку» сел и поехал.

— В самом деле, просто.

— Да уж… Другим почему-то так не везет.

— А где он ее «увидел и сел»?

— Говорит, что недалеко от Ленинградки. И твердит, что никакого резона ему нет угон этот на себя брать. Ведь он, мол, не угонял, а только подобрал.

Клянется!

— Да знаем мы цену этим клятвам!

— Ну, тут тоже не все так просто — от других-то угонов он не отказывается. Казалось бы, какая разница: одним больше, одним меньше?

— Вот как?

— В самом деле, зачем человеку брать на себя лишнее? Ведь есть разница: намеренно, обдуманно угнать от дома чужую машину или подобрать брошенную…

— А труп?

— Какой труп?! Никакого трупа хмырь, разумеется, и в глаза не видел.

Клянется, что ничего о Селиверстове не знает и не слышал.

— Ну, это понятно, что он так артачится, — заметила Светлова. — Естественно, что он отказывается от этого трупа. Кому хочется с «мокрым» делом связываться?

— Светлова, а вы, что же, думаете, что труп Селиверстова в той «девятке» был?

— Ага… А как он еще мог из Катова в тверской лес попасть?

* * *

Вот именно, как?

Светлова принялась старательно изучать карту. Да, действительно, если выезжать из Катова на Ленинградку, где хмырь подобрал машину, по нормальным дорогам — получается далеко и долго… Много занимает времени.

Нет, карта не поможет… Светлова вздохнула и села в машину.

Кружила Анна до посинения вокруг этого Катова…

Нашла в итоге такие дорожки, про которые знали, наверное, только местные. С риском угробить собственную машину нашла.

«У Погребижской-то „Гелендваген“, внедорожник, — думала Анна расстроенно, тревожно прислушиваясь, как грохочет что-то в недрах ее автомобиля. — На внедорожнике-то тут запросто проедешь».

На «Гелендвагене» разъезжает, кстати сказать, Лидия Евгеньевна, в то время как сама Погребижская, как раб на галерах, сидит дома и работает.

Секретарь хорошо водит машину — это Светлова видела.

Может, вполне может быть, что эти буераки и вот такие закоулки и проулки, на которых Светлова сейчас гробит свою машину, Лидии Евгеньевне хорошо известны.

Что, если все было так?..

Допустим, кое-кто знал, что через три дома у соседей без присмотра стоит «девятка».

Любопытно ведь, правда, каким манером машину из Катова угнали?

«Девятку» оставили буквально на пятнадцать минут… Каждый вечер сын хозяйки дома номер четырнадцать по улице Маяковского после работы приезжал за ребенком, который весь день находился у бабушки. Во двор хозяин «девятки» не заезжал, оставлял машину на дороге иногда и закрывать забывал — и заходил ненадолго в дом к матери.

Именно соседям должно было быть отлично известно это обстоятельство.

Минут пятнадцать всего и стояла эта «девятка» без присмотра в тот вечер. Но для смышленого человека хватило… На улице уже ведь темновато…

А кроме главного въезда на роскошный сосновый участок Погребижской — где ворота и гараж — есть еще с другой, задней стороны калитка… Калитка как раз выходит на эту улицу Маяковского.

Если все делать уверенно и быстро… И знать заранее обстоятельства, в которых будешь действовать… Например, подойти в темноте к этой оставленной ненадолго «девятке»… Сдать назад… Остановиться через три дома у этой калитки… Мешок с трупом, скажем, уже приготовлен — его к калитке подтащили заранее. Причем эта часть участка ведущему наблюдения орнитологу Алексею Комарову не видна.

Погрузили — и быстро отвезли! В сторонку от дома… Подальше, но не слишком далеко — так чтобы отсутствие Лидии Евгеньевны в доме осталось незамеченным. Вернуться же она могла на попутке… или даже пешком.

Итак… Погрузила труп и отъехала. Если тем маршрутом по закоулкам и кочкам, по бездорожью, где плутала Аня — не так уж и далеко получается от дачи Погребижской, — до того места, где, по словам хмыря, он обнаружил брошенную «девятку». В общем, могла… Могла достопочтенная Лидия Евгеньевна уложиться минут в сорок.

Вот откуда и эта иллюзия, что никто никуда не отлучался. Конечно, если везти труп под Тверь — пять часов туда и обратно — не успеешь…

А сорок минут могла Лидия Евгеньевна выкроить.

И дальше — везение… Появляется около «девятки» хмырь! А почему, собственно, везение? Тут и расчет: Лидия эта нисколько не сомневалась, что новенькую машину тут же подберут. Может, специально такую и выбрала.

Везение, что Максим оказался так далеко. Тут преступнице и, правда, повезло — пойди догадайся, как так вышло…

А хмырь, очевидно, ездил, как обычно, промышлять в Москву. Увидел новенькую «девятку» — сел и поехал. А труп в багажнике обнаружил уже дома.

Испугался. Отвез его в лес. Сам он живет под Тверью. Понятно, что и лес тверской. Таково был последнее путешествие Максима Селиверстова.

Так Максим там, под елкой, и оказался.

Вот Анна с капитаном и нашли объяснение тому, как при стопроцентном алиби — никуда не отлучались! — в доме Погребижской избавились от трупа.

* * *

Со страшным ревом — все-таки где-то она повредила глушитель — Светлова наконец добралась до дома.

И что теперь?

Еще недавно, до посещения монастыря, Светлова сочла бы это завершением расследования.

Доказать, что Лидия Евгеньевна шантажирует писательницу и потому с испуга, боясь разоблачения, убила журналиста, теперь вполне возможно.

Конечно, хмырь отпирается… Но таким людям, как друзья капитана Дубовикова, не впервой заставлять людей сознаваться.

Они запротоколируют признание хмыря в том, что он обнаружил «девятку» с трупом в багажнике. А Светлова добавит к этому — вероятный маршрут, по которому эта «девятка» ехала от дачи Погребижской. Маршрут, вычисленный путем проб и ошибок и на пару тысяч налетела — загубленного глушителя.

И все. Можно выкладывать эти карты на стол перед гражданкой Лидией Евгеньевной Зотовой и освобождать из лап шантажистки классика детской литературы.

Совсем недавно Светлова так бы и сделала. А теперь… Аня вздохнула.

Иногда не узнать что-то — означает пойти по ложному пути. Но иногда узнаешь что-то важное, но не вовремя — вот игра случая! — и, в итоге, можно завернуть не туда.

По счастью, Светлова этого избежала.

Если бы она не разминулась тогда — речь шла о сутках, не более! — с Дубовиковым, которого хмырь привязал к дереву, то…

То Анна, скорее всего, удовольствовалась бы именно таким мотивом убийства журналиста Селиверстова: шантаж и страх разоблачения.

И вряд ли бы поехала в монастырь в поисках Ефимии.

Ведь Анина версия, которую так безжалостно критиковал прежде капитан, выходит, оказалась в итоге вроде бы верной… Подтвердилась! И, скорее всего, довольная таким поворотом событий Анна вряд ли бы придала значение какой-то женщине в темном платке, мелькнувшей в тот злополучный вечер на пороге дома Погребижской. В конце концов, посетители, и кроме Селиверстова, в этом доме все-таки бывали.

Но то было тогда…

А теперь кое-что смущало Светлову.

Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.

Так?

Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.

Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.

Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.

Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.

Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.

За что только теперь зацепиться?

Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.

В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.

* * *

— А это вы… Ну как расследование? Светловой повезло, что она нашла Алекса Милованова по домашнему телефону, а не по мобильному, и он никуда не бежал, не торопился. И можно было поговорить спокойно.

— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.

— Ну, что ж… Я попробую.

— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?

— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?

— Припоминаю…

— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.

— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?

— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.

Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».

— А как-то все это фиксировалось?

— То есть?

— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?

— Даже можно сказать, педантичным человеком.

— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…

— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.

— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?

Алекс Милованов задумался.

— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.

— Понятно…

— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.

— Вот как?

— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…

* * *

Нюша Милованова работала продавцом в магазине «Ультра». И надо сказать, что в магазине «Ультра» все было ультра. И сама Нюша была ультра…

Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».

Что она сделала первым делом? Можно даже и не гадать — первым делом девушка в стиле «ультра» выбросила всякий ненужный хлам, принадлежащий старику.

— Ой, ну что вы! — разуверила ее украшенная колечком Нюша.

— Нет?

— Нет, конечно… Вот представьте: у дедушки в комнате на книжной полке стояла вазочка… Ну, ужас, а не предмет… Дедушке этот горшочек какой-то дипломат с Кипра, его пациент, когда-то подарил. Мама еще всегда смеялись: ну и дипломат — нашел, что подарить! И правда, посмотреть-то не на что.

— И что же?

— А я вот не поленилась: отвезла его, этот горшочек, на Волхонку, в музей… Представляете, в очереди там сидела!

— Да что вы!

— А там, между прочим, в этой очереди, одни старушки с узелками… И что вы думаете? Женщина-эксперт как глянула на этот дедушкин горшочек, так просто расцвела. Оказывается, этот горшочек датируется «железным веком», а у них на Волхонке с «железным веком», ну просто беда — почти вообще таких экспонатов нет.

— Вот те раз…

— Эта женщина-эксперт мне даже все рассказала… Как народ в этом «железном веке» жил, как трудился… У них в жилище, оказывается, вдоль стен были полки, а на них как раз и стояли такие вот горшочки. Ну, а в них хранилось масло, вино, зерно… Интересно, правда?

— Правда, — согласилась Светлова.

— Ну, а еще интереснее то, что музей мне за этот горшочек невзрачный три тысячи долларов заплатил. А вы спрашиваете, не выбросила ли я дедушкины бумаги?! Что же я, дура — их выбрасывать? Как же я буду выбрасывать, если я не знаю, что это? Согласны?

— Согласна, — радостно поддержала разумную Нюшу Светлова.

— Вот вы, например, заплатите мне сейчас за доступ к дедушкиному архиву, как хранителю, долларов пятьдесят… Ну, полагается же хранителю?

— Думаю, да…

— И вот уже, считай, мои старания начинают окупаться. Правда?

Ну, и Нюша, ну, и поколение пепси! Светлова восхищенно смотрела на свою собеседницу:

— Нюша… Вы хотите сказать, что все записи, которые вел доктор Милованов, в целости и сохранности?

Внучка Милованова улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды, что в данном контексте, видимо, означало: «Гоните бабки — и сами убедитесь!»

Картонные коробки, битком набитые бумагами доктора Милованова, были извлечены из кладовки, и Светлова засела за изучение.

Времени это потребовало уйму. Хорошо хоть, что в записях доктора, благодаря его педантичности, ясно прослеживалась система, а то Светлова провозилась бы и дольше.

Но, то, что Анна в итоге обнаружила, очень сильно ее озадачило.

Получалось, что стоило копаться в пыли и разбирать докторские закорючки — почерк у старика был не очень… Настоящий докторский почерк — таким только рецепты писать и диагнозы — ничего не поймешь!

В общем, это было настоящее открытие. Судя по записям доктора, Погребижская неизлечимо больна.

Во всяком случае, именно это следовало из диагноза Милованова.

И Светловой даже показалось, что кое-что она теперь поняла. Еще далеко не все, но уже кое-что.

 

Глава 19

По счастью, золовка Погребижской, Елизавета Львовна, в санаторий пока больше не собиралась. И Светлова снова набрала ее номер.

Трубку сняли.

— Елизавета Львовна! А вы случайно не знаете, на каком кладбище место у Погребижских?

— На Введенском, — оживилась золовка. Тема похорон, безусловно, была интересна Елизавете Львовне так же, как и тема болезней. — Там, где похоронен Константин Иннокентьевич Погребижский, брат Марии Иннокентьевны… И родители их там.

— Вот как?

— Там у них, у Погребижских, место… У нас-то, у Суконцевых, как вы теперь уже знаете, на Пятницком. Вы ведь видели брата моего могилку…

— Да-да…

— А у них, у Погребижских, — на Введенском кладбище. Правда, тесновато им там. Кладбище старое. Ну, да уместиться еще можно… А лучше ведь всем вместе, правда?

Светлова подумала и сказала:

— Правда!

— То-то и оно! — непонятно отчего вздохнула золовка.

— Вы мне объясните, как это место отыскать? — попросила ее Светлова.

— Это вам для работы?

— Да, хочется уяснить некоторые детали…

* * *

Венки, дорожки… Хорошо, хоть снега еще нет, никак не выпадет. А то что бы она, Светлова, тут разглядела?! А так все-таки нашла могилку…

Аня огляделась.

Гранитные надгробия, фамилии, даты, лица в траурных овалах…

Вот родители Константина Иннокентьевича и Марии Иннокентьевны… А вот и он сам, брат этот… То есть, не он, конечно, сам, а его собственная могила.

Верно замечено было золовкой то, что тесновато им здесь. Как там Елизавета Львовна еще сказала? «Ну, да уместиться еще можно!»

Аня грустно усмехнулась. Насколько уже приземлено и обыденно прикидывает старый человек: уместиться можно или нет? Наверное, с возрастом люди вообще рассуждают на эту тему все спокойнее.

А кому уместиться-то? Кого золовка имела в виду? Не себя ведь?

Наверное, не себя. Ведь их клан — на другом кладбище. На Пятницком. Там и могила ее брата, бывшего мужа Погребижской.

Ну, к этой теме еще придется вернуться. Ясно, что не последний раз они с Елизаветой Львовной пообщались…

Аня снова огляделась: а местечко рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским и правда найдется…

Детей вроде бы нет ни у Константина Иннокентьевича, ни у Марии Иннокентьевны.

Стало быть…

В кладбищенской конторе за некоторое вознаграждение Светловой подтвердили: да, место рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским оплачено, зарезервировано, и сделано это было еще, когда было произведено последнее захоронение. Одновременно.

«Бездетные люди в этом смысле очень как-то предусмотрительны и довольно трезво смотрят на свое будущее. Родных нет — надо самим позаботиться, — думала Светлова. — Нет сомнений: это место, подле брата, предназначено самой Марии Иннокентьевне».

Похоронила брата и сразу о себе позаботилась.

А поскольку Погребижская, как это следует из диагноза доктора Милованова, неизлечимо больна…

Вот они, «детали», которые Анне так хотелось выяснить…

Погребижская знает о своей болезни, потому и отплатила заранее место на кладбище. В общем, до посещения его у Анны оставались еще сомнения: может быть, доктор Милованов ничего своей пациентке не сказал? Знает она или нет? Бывает, когда диагнозы похожи на смертные приговоры, их не торопятся сообщать пациентам.

Но Погребижская, значит, знает, если позаботилась заранее. Это место рядом с братом — ответ на Анин вопрос.

Но что же все это означает?

Например, в свете того, что Светлова узнала из картотеки доктора Милованова, в высшей степени странно, почему это место на кладбище, рядом с братом, все-таки до сих пор не занято?

Возможно, диагноз оказался, к счастью, ошибочным?

Нет, нет… Скорей, доктор ошибся в сроках… Болезнь развивается не так стремительно, как он предполагал.

Но Погребижская о диагнозе явно знает…

Погребижская не рвется из «плена» и не пытается освободиться от пут шантажа. Потому что никто ее и не шантажирует.

Анины подозрения насчет Лидии Евгеньевны были так сильны, что она и думать забыла о Погребижской. Вот что значит находиться в плену одной версии, и притом версии ложной!..

Увы… Согласно страшному диагнозу доктора Милованова, течение неизлечимой болезни, которой страдает Погребижская, в последней стадии сопровождается изменениями психики…

Самая ужасающая фаза, когда теряют рассудок.

Не этим ли и вызвана серия смертей вокруг писательницы Погребижской?

Первым пал смертью храбрых доктор… Возможно, он сообщил писательнице, что болезнь отныне вошла в последнюю стадию, сопровождающуюся изменениями психики, когда больные даже нуждаются в принудительной изоляции…

И как гонцы в древности, приносящие дурные известия, доктор Милованов был за это наказан.

За доктором последовал безобидный Леша Суконцев… Мотив? Болезнь и безумие не нуждаются в мотивах.

А Селиверстов, получается, — из этой же серии.

Аня вгляделась в цифры на могильной плите Константина Погребижского.

Вот она, дата его смерти… Нет, не два года назад. Совсем не два. Уже пять лет прошло с тех пор, как брат писательницы умер. Брат Погребижской, скорее всего, умер сам. Естественный конец…

Светлова перевела взгляд на портрет Константина Погребижского. Что можно понять по такому изображению? Ну, пожалуй, только то, что они с сестрой были довольно похожи. Даже, пожалуй, очень похожи. Но, что толку от этого открытия?

Как вот узнать, не связана ли все-таки и с этим человеком какая-то загадка? В общем, столько вопросов…

А что тогда Лидия Евгеньевна? Какова ее роль?

Нет, никак пока не состыковывалось то, что Светлова выяснила, продвигаясь в своем расследовании вперед…

Да и не вперед Анна, возможно, продвигалась, а в какой-то туман. Вся информация какая-то противоречащая, странная… Никакой ясности.

Кстати, о тумане…

* * *

И Светлова снова потащилась в «Туманность Андромеды».

«Какова тогда роль Лидии Евгеньевны? — размышляла она по дороге. — Какова?!»

Час битый Анна ждала, пока для нее найдется немного времени. Наконец нужный ей собеседник освободился. Но, увидев Светлову, просовывающуюся в кабинет, тут же замахал руками.

— Только ради Андрея Кронрода! — однако сразу же, с порога сообразительно предупредила Анна издателя.

— Ну, хорошо… ради Андрея, — согласился тот.

— А если бы Погребижская перестала писать — заболела, например? — сразу перешла к делу Светлова.

— Чего-чего?

— Ну, если бы Погребижская не писала больше приключения Рика? Что бы стало с вами, например?

— Бросьте! Она всегда отличалась завидным здоровьем! Тьфу-тьфу, — хозяин «Андромеды» сплюнул через левое плечо. — Не накаркайте.

— Нет, ну почему? — Аня сделала голубые глаза. — Человек может внезапно заболеть…

— Что это вас просто заклинило на этой теме? Вы ради этого и пришли?

— Ну, правда?

— Если, правда, то мы тогда накроемся медным тазом. — Анин собеседник посмотрел на часы. — Ну, не сразу конечно. Но накроемся. У вас все?

— Вот как? Значит Погребижская — это доходно?

— Сейчас очень.

— А раньше?

— В общем, Мария Иннокентьевна всегда была ничего… Как-то сумела перебраться из одной эпохи в другую, не обломав крыльев. И тогда она печаталась и процветала — ну, в соответствии, конечно, с тогдашними стандартами процветания. В меру, по-социалистически… И «эпоху перемен» пережила. Ну, а уж сейчас… Не о многих это скажешь!

— А Погребижская еще где-нибудь печатается?

— Нет, только у нас.

— А как она у вас оказалась?

— Как-то исторически сложилось… Ну, то, что она у нас оказалась.

Тогда такое время было причудливое… И, в общем-то, мы бы не хотели ее потерять! И если бы Погребижская, например, умерла…

— Умерла?! — вдруг встрепенулась при этих словах Светлова.

— Да, это был бы кошмар! — Анин собеседник даже зажмурился.

— Ну да, конечно… — закивала Светлова. — Кто же тогда будет писать приключения этого Рика?

— Да писать кому нашлось бы —.не такой уж неподражаемый шедевр…

— Это точно… — от души согласилась Аня.

— В общем, нашли бы.

— Ну и?

— Что «ну и»?! Прошли те времена… Вон у Успенского раньше Чебурашкой кто только не пользовался, а потом он даже кондитерскую фабрику заставил на фантике название поменять. Хочешь есть конфеты с Чебурашкой на фантике — плати.

— То есть?

— То есть, существует право на интеллектуальную собственность. Смерть Погребижской — это смерть львенка Рика! Двойные похороны.

— Правда?!

Светлова не без удовольствия представила этого обормота с бластером, провожаемого в последний путь.

— А Лидия Евгеньевна тоже тогда накроется медным тазом?

— А она — в первую очередь.

— Она не будет тогда получать гонорары за книги Погребижской?

— С какой-такой стати? Она не дочь, не сестра, не наследница авторских прав. Секретарь. Всего лишь.

— Ах, вот как! — задумалась Анна — В общем, если бы вдруг вы узнали, что Мария Иннокентьевна серьезно заболела, то…

Анин собеседник снова посмотрел на часы:

— …То я бы попросил ее меня усыновить и заодно оставить мне в наследство авторские права. Тем более что у нее все равно, кажется, никого нет.

— А что бы вы сделали, если бы она уже умерла? Издатель, которого Светлова, похоже, всерьез заставила задуматься над этой проблемой, некоторое время пристально смотрел на нее.

— Я бы ее оживил, — наконец сказал он. Светлова глядела на своего собеседника, широко раскрыв глаза:

— Что-что?

— Шутка!

— Ах, вот…

* * *

— Петя! — задумчиво позвала Светлова впившегося в монитор компьютера мужа.

— Извини, Ань… я занят!

— Петь… — не отставала супруга. — А как ты думаешь — можно оживить человека?

— Это не ко мне, — пробормотал Стариков.

— А к кому?

— Это тебе на Гаити надо.

— Да?

— Ага! Там культ Вуду — ходят такие зомбированные личности — колдуны местные это с ними делают, — двигаются они, как люди, и все такое. А на самом деле мертвецы.

— Да что ты говоришь?!

— Представь себе… Поручения могут выполнять этих колдунов.

— Ответственные?

— Ну, так… я думаю!

— Здорово… — пробормотала Светлова. — А писать не могут?

— Чего-чего?

— Сочинять…

— А как же! Понимаешь, сидит такая зомби и корябает что-нибудь на восковой дощечке… В руке у нее стило…

— Как?

— Ну, палочка такая с острым концом, как в древности…

— Ах, вот что… А что корябают-то?

— Ну, может проклятия какие-нибудь или магические знаки.

— Шутка?

— Ага…

— А на компьютере может?

Петя даже оторвал взгляд от монитора.

— Зомби? Думаю, если бы это случилось — это был первый случай в истории культа Вуду! Но, извини, ничего определенного не могу сказать тебе на этот счет…

— Все шутят, — вздохнула Светлова. — А если серьезно? Есть какое-то объяснение? Не мистическое? Они и в самом деле мертвецы?

— Ну, считается, что все дело в порошке, который изготавливают гаитянские колдуны. В его состав входит с десяток ингредиентов…

— Какие-нибудь сушеные жабы?

— Вот-вот! Морская жаба-борджиа там и вправду есть. Но самое главное, рыба-двузуб. В ней содержится тетрод отоксин. Это сильнейший природный нервно-паралитический яд. Колдуны используют дозировку, которая не приводит к летальному исходу, но погружает человека в кому, похожую на летаргический сон.

— Да?!

— В таком пограничном состоянии зомби могут существовать десятилетиями.

Время для них словно останавливается. Эти живые трупы все сознают, но у них нет чувств и памяти.

— Вот как?

— Зомби были не только невольниками на плантациях. Из них состояла целая армия, а диктатор Франсуа Дювалье использовал их как помощников и шпионов.

— А на Гаити можно купить такой порошок?

— Наверное…

— И услуги колдуна?

— Думаю, да.

— А в Москве?

— А в Москве теперь, как ты знаешь, есть все. То, что можно купить везде, то продается и в Москве.

— Понятно.

— А тебе бы вообще-то надо отдохнуть. Мне кажется, ты сильно переутомляешься.

— Хорошо, пойду, пожалуй, спать, — согласилась Светлова.

«Вообще, она какая-то странная, — размышляла Светлова, оставив мужа в покое. — Не то чтобы заторможенная… Но что-то в ней не так!»

Теперь Светлова вдруг пришла к выводу, что при общении с писательницей у нее постоянно было ощущение какой-то неестественности.

Новое объяснение, которое придумала было Аня, выглядело так: писательница Погребижская впала в безумие и в финальной стадии своей болезни косит народ налево и направо… А Лидия Евгеньевна покрывает ее преступления, потому что должны появляться новые приключения Рика. Это их хлеб.

А как, спрашивается, Погребижская тогда на этой самой «стадии» пишет?

Ну, наняли кого-то, решила было Светлова — писать за нее.

Но теперь Анне казалось, что и это «объяснение» ничего не объясняет. Уж слишком разительны были изменения, происшедшие с Погребижской.

А что, если болезнь завершилась, как и предполагал Милованов, летальным исходом? И в обозначенный им срок?

«О, нет! Я так скоро свихнусь, — вздохнула Аня. — Это уже ни в какие ворота не лезет… Петя прав: надо отдохнуть, а то я уже, кажется, совершенно всерьез обдумываю, похожа ли Погребижская на зомби, которой управляет Лидия Евгеньевна?»

Светлова закрыла глаза и тут же подумала:

«Глаза у нее вообще-то какие-то странные, у этой писательницы, — это точно. Необычные красивые синие, но странные. Взгляд странный…»

Шутка, услышанная от издателя в «Туманности Андромеды», не выходила у Светловой из головы.

«Правда, это уж вообще ни в какие ворота не лезет, — снова подумала она. — А что, спрашивается, лезет?!»

«Какие уж тут шутки», — ошеломленно думала Аня о слове «оживить», услышанном в «Туманности».

Это были, кажется, не шутки. Это был, кажется, совершенно новый поворот в деле Селиверстова…

«Интересно, а спит она как? — опять принялась обдумывать ту же тему Светлова, ворочаясь без сна в постели. — Зомби — и в кровати?»

Ну, спала же живая женщина Жанна, дочка Валентины Петровны, в гробу…

Почему неживая не может спать в нормальной кровати? Спит, наверное…

А поручения?

Выполняет! Это как-то все объясняет… И то, что было тогда в Дубровнике. И то, что было в монастыре.

Никого нет — а нож воткнут! Живой бы не смог так ловко!

«И книжки пишет… для детей — о светлом и добром. А я Киту читаю», — подумала Светлова сразу о «Приключениях Рика в Звездной стране».

«Елки-палки! — Светлова зажмурилась от страха. — Оживший труп пишет на компьютере, спит в кровати…» Зато постоянно выходят все новые и новые «Приключения Рика в Звездной стране» и Лидия Евгеньевна ездит на «Геледвагене»!

Пожалуй, зомби — это удобно…

* * *

Нежнейший девичий голос, похожий на голос феи, сообщил Анне: «Ваш звонок очень важен для нас! И если вы оставите свои координаты, при первой же возможности мы вам позвоним…»

Накануне в гостях от очень верных людей Аня услышала о необыкновенном экстрасенсе. И там же, из достоверного, как теперь говорят, источника, получила и этот телефон.

Что делать… Светлова, можно сказать, сдалась… Степень запутанности «дела Селиверстова» была настолько высока, что ничего уже, кроме экстрасенса, в голову не приходило.

А что, если доктор все-таки не ошибся в сроках?

Так Светлова и решилась на этот звонок.

Кто-то должен был пронзить этот туман особым взором!

Правда, тот, кому предстояло это сделать, и на кого Светлова возлагала теперь некоторые надежды… В общем, имя у экстрасенса было не слишком благозвучное… Свинарчук! Но выбора у Светловой особого не было.

«Может быть, этот голос и есть сам Свинарчук?» — думала озадаченно Светлова, слушая автоответчик.

Дело в том, что все, связанное с экстрасенсом Свинарчуком, — или все-таки экстрасенсом Свинарчук? — было окутано какой-то таинственной дымкой и недосказанностью. В частности, неизвестно, кто это — мужчина или женщина?

Толстый старик или вот эта фея, с нежнейшим девичьим голосом?

Даже «достоверный источник», от которого Аня получила телефон экстрасенса, сам его никогда не видел, а только «много слышал».

Неблагозвучное имя Свинарчука окутывали легенды, чудовищные сплетни и восхищенные пере суды. Ходили слухи, что Свинарчук вообще сейчас в Англии и работает там для Скотланд-Ярда. Выполняет эксклюзивное задание.

«Интересно, что он там может делать?» — думала Светлова, выслушивая в очередной раз автоответчик. Отчего-то с Англией связывались у Светловой — ассоциативно! — какие-то истории с замурованными в стенах домов трупами…

«Ох, уж эти нежные отфуболивания…» — думала Светлова, выслушивая в очередной раз голос феи.

Возможно, Свинарчука совершенно не заинтригует и не заинтересует ее предложение: то, немногое, что Аня сочла возможным наговорить ему на автоответчик. И как знать, позвонит экстрасенс «при первой же возможности»

Светловой или нет?

А если да, то когда это может случиться? Может, там, в Англии, просто череда этих трупов замурованных? Все, что накопилось до приезда Свинарчука и ожидает его магического вмешательства.

С грустью Светлова констатировала, что она может, между прочим, так никогда и не узнать, как выглядит этот Свинарчук: старик он или девушка? И как он там поработал рука об руку со Скотланд-Ярдом?

Печаль была, конечно, не в том, что она никогда не увидит таинственного экстрасенса. Обидно было потому, что помощь Свинарчука могла оказаться очень кстати. Если, конечно, все, что говорили о великом Свинарчуке, действительно было правдой, а не рекламным трюком и преувеличением.

Анна довольно часто набирала этот номер. Но день за днем результат был все тот же — автоответчик. «Ваш звонок очень важен для нас! И если вы оставите свои координаты, при первой же возможности…»

В общем, в отсутствие великого Свинарчука Светловой самой приходилось напрягать мозги.

 

Глава 20

— Аня, тебя! — позвал Светлову к телефону муж.

Светлова взяла трубку, и от радости чуть не потеряла дар речи.

О, чудо! Это был Свинарчук. И с предложением встретиться!

Чудо, чудо! Именно сейчас, когда дело дошло уже до оживших трупов, помощь Свинарчука и могла оказаться поистине бесценной.

Кто еще, как не экстрасенс, мог бы в этом разобраться! Возможности «просто людей» тут заканчивались.

Правда, у самого экстрасенса голос оказался не как у феи…

А при личной встрече вообще выяснилось, что выглядит Сидор Феофилович Свинарчук несколько устрашающе. Это был грузный толстый дядька с черными густыми, низко растущими надо лбом волосами и покатыми, тяжелыми плечами грузчика, Светлова так и представила, как он закидывает над них какие-то широкие лямки, как грузчики в порту, и поднимается с грузом по трапу.

— Вы случайно в порту не работали? — не удержалась она от любопытства.

— Работал, — нисколько не удивившись, кивнул экстрасенс.

Когда-то давно в курортном городе Аня, прогуливаясь по набережной — шторм был в пять баллов, и купаться было нельзя, — от скуки остановилась около гадателя. Лохматый дядька с босыми ногами сидел на низенькой скамеечке. И вид у него был на первый взгляд самый прохиндейский. А вот глаза…

Удивительно, но тот прохиндей предсказал Ане имя ее будущего мужа.

В общем, несмотря на внешность портового грузчика, у экстрасенса Свйнарчука были какие-то особенные глаза — не то, чтобы умные, проницательные или внимательные, скорей непроницаемые, непонятно какие и непонятно что видящие.

Казалось, будто смотрят Свинарчук со Светловой на одно и то же, но видят при этом разное! Видят глаза экстрасенса что-то другое… То, чего Светловой не удается разглядеть.

Вот кто, пожалуй, мог бы проникнуть взором в сущность «ходячего трупа»…

Тем не менее Светлова невероятно стеснялась, пытаясь рассказать экстрасенсу, в чем она подозревает Марию Иннокентьевну.

Однако, плохо ли, хорошо ли, Аня все-таки в итоге объяснила Свинарчуку, в чем проблема.

— Где будем работать? — только и осведомился тот, внимательно выслушав Светлову.

— Сидор Феофилович, вас, наверное, это удивляет?

— Да, в общем, не очень… Вы, Анна Владимировна, даже и не представляете, с чем только не приходится сталкиваться!.. Так, где будем работать?

— Это вопрос… — задумалась Светлова.

— Ко мне или к вам вопрос?

— Пока еще ко мне…

— Ну, так решайте его!

— Понимаете, я не могу запросто привести вас в этот дом и предоставить его в ваше распоряжение, чтобы вы могли там свободно расхаживать и делать пассы руками.

— Очень жаль, — только и заметил Свинарчук.

— Что поделаешь? Я не Скотланд-Ярд.

— Очень жаль, — снова заметил Свинарчук, не претендуя на особое разнообразие в своих замечаниях.

— Но… — неуверенно начала Светлова. — Например, могли бы вы составить мне компанию и в качестве, скажем, моего знакомого отправиться в гости? И там уже по мере возможностей…

— И какова будет мера этих возможностей?

— Пока не знаю… — честно призналась Светлова.

— И насколько я понял, в этом доме нам будут не очень рады?

— Верно, — вздохнула Аня. — Но по мере возможности…

И — о чудо… Он согласился.

— О'кей! — сказал экстрасенс Свинарчук. Это задача высокой сложности. И я хотел бы поработать.

* * *

— Лидия Евгеньевна, тут любопытные вещи выясняются, — с ходу начала Светлова, едва услышав в телефонной трубке голос секретаря Погребижской. — Ну, помните то расследование — насчет журналиста Максима Селиверстова?

— Да-да… — Я бы хотела еще кое-что у вас уточнить.

— Я вам перезвоню, — вдруг быстренько закруглила разговор секретарь.

Она позвонила через десять минут.

— Ну, приезжайте в гости… Анечка!

— А Марии Иннокентьевны опять не будет? расстроенно поинтересовалась Светлова.

— Будет, будет, — успокоила ее секретарь.

Анна позвонила у знакомых ворот и обворожительно, приветливо улыбнулась в камеру.

— Здравствуйте! — раздался не менее приветливый голос Лидии Евгеньевны по домофону.

Но вид Свинарчука, вылезающего грузно вслед за Аней из машины, видимо, Лидию Евгеньевну удивил и даже как-то расстроил. Ее выдал голос.

— Как вас много! — нерешительно заметила секретарь.

У Ани было ощущение, что их со Свинарчуком сейчас отправят обратно.

Наступила даже некоторая, вполне заметная пауза-заминка… Но ворота открыли, и их все-таки впустили.

Лидия Евгеньевна провела гостей в уже знакомую Ане красивую просторную комнату с эркером, усадила за чайный столик и, извинившись, удалилась.

Не решаясь перешептываться, они сидели со Свинарчуком и только смотрели на янтарные стволы сосен за стеклом.

Неожиданно с улицы донесся звук отъезжающей машины: кто-то уехал.

Неужели… Лидия Евгеньевна? Ведь она водит машину… Или все-таки писательница? Выходит, опять надули?..

И вдруг потянуло запахом каких-то замечательных духов…

Аня оглянулась.

О-о! Наконец-то… В комнату величественно вплыла сама! Высокая…

Прямые острые плечи задрапированы шалью. Ну, прямо тебе Ахматова в тринадцатом году…

Она села к столу и взглянула на Сидора Феофиловича.

Ну, дела… Аня чуть не зажмурилась — так прожекторы над морем прорезывают тьму и перекрещиваются — вот что это было! Так скрестились, как шпаги, пронизывающие взоры Свинарчука и писательницы Погребижской.

Хорошо, что искры не посыпались…

«Больная ли она, сумасшедшая ли или вообще наш простой, отечественного производства зомби —Свинарчук ее сейчас расколет», — с надеждой подумала Светлова.

Погребижская первая отвела взгляд.

— Это мой знакомый… Сидор Феофилович! — объяснила писательнице Аня. — Большой поклонник львенка Рика. Читает все его приключения. Вот уговорил меня взять его с собой. Хотел взглянуть, так сказать, своими глазами на знаменитую писательницу.

Конечно, что и говорить, Свинарчук в качестве поклонника львенка Рика выглядел не очень убедительно… Но, видно, такой был день — писательница Погребижская верила всему.

— Ну что же… Очень приятно познакомиться, — только и сказала она. Аня с облегчением вздохнула.

— Так вот, я насчет этого расследования — насчет журналиста Максима Селиверстова, — не слишком смело начала она.

— Хотите посмотреть мою коллекцию? — вдруг перебила ее Погребижская.

— А что за коллекция? — удивилась Светлова.

— Ну… Видите ли, я собираю понемногу всякие редкости, да и просто приятные мне вещи. Например, старинные вышивки… У меня есть очень интересные работы.

— Правда?

— Я, видите ли, вышивкой увлекаюсь. Она взглянула на Аню, и Светловой показалось, что уголки ее губ насмешливо дрогнули.

— Так хотите взглянуть?

— О, да! — с энтузиазмом откликнулась Светлова.

— А вы?

Мария Иннокентьевна приглашающим взором взглянула на Аниного спутника.

— А я бы тут посидел, чаю попил… Не понимаю я ничего в этих дамских рукоделиях, — вдруг довольно решительно отверг бывший портовый грузчик приглашение писательницы. — И Свинарчук мельком глянул на Светлову своими проникновенными глазами экстрасенса. Со значением глянул.

— Ну, идемте же! — словно бы даже нетерпеливо пригласила Светлову Мария Иннокентьевна.

И она повела гостью по дому, по каким-то коридорам, лестницам и снова коридорам.

Светлова нервничала, но все-таки шла. Наконец, они остановилась, и хозяйка дома достала ключ…

— Проходите! — Мария Иннокентьевна отворила дверь и пропустила Аню вперед.

Светлова осторожно переступила порог и огляделась.

Любопытная комнатка… небольшая… без окон.

— А это чтобы воры не залезли, — объяснила, поймав Анин удивленный взгляд, Погребижская. — Коллекция у меня очень ценная.

— Правда?

— Вот, взгляните! — Мария Иннокентьевна указала на лежащий под стеклом вышитый кусочек ткани. — Это из монастыря.

— Из монастыря? — Светлова не смогла сдержаться и все-таки вздрогнула от неожиданности.

— Да, из монастыря… Что вас удивляет? — усмехнулась теперь совсем явно Погребижская. — В монастырях ведь удивительные мастерицы работали.

Прилежные, искусные…

— Вот как?

— Представьте! С некоторыми монастырями у меня, знаете ли, неплохие контакты.

— Любопытно.

— Как коллекционер я им интересна. Потому и вхожа в их замкнутый, закрытый для посторонних мир. Например, в одном европейском монастыре просто мечтают, чтобы я пожертвовала им вот это! — Погребижская указала на шитый золотой нитью кусочек бархата. — Кто знает, может, и завещаю! Во всяком случае, принимают меня там хорошо — все двери настежь.

— Да-да, — пробормотала Светлова. А про себя подумала: «Мне тоже показалось, что вы там все двери знаете. Все ходы и выходы».

— Вот так… Анечка… — отчего-то вздохнула за ее спиной писательница.

— А вот эта вышивка семнадцатый век — не иначе. Любой музей купил бы, да я не продам.

— А это что такое? — Аня наклонилась над старинным столиком со стеклянной столешницей, внутри которого лежали какие-то, явно тоже старинные, мутноватые на вид флаконы с притертыми пробками.

Погребижская ничего ей не ответила. Промолчала.

— Интересно, для чего они? — повторила свой вопрос Аня и оглянулась.

Но за ее спиной никого не было. Комнатка была пуста.

— Ау! Мария Иннокентьевна! — позвала Светлова.

Но никто не откликнулся.

Анна вернулась к двери. Дверь в комнату была закрыта…

Анна ее толкнула. Бесполезно. Дверь была закрыта на ключ!

«Вот почему они меня пустили в дом и согласились на этот визит… — поняла Светлова. — Они надеются, что я отсюда не выйду».

То, что не удалось в Дубровнике и в монастыре, по-видимому, случится здесь!

Вот дурочка-то, сама к ним пришла.

Но все же знают, куда она, Светлова, поехала… Дубовиков, Петя, Андрей Кронрод…

И что?! Все знали, куда поехал Селиверстов. А пропал по дороге! И нашелся в тверском лесу. И «бабушки» оказались ни при чем.

"Надо орать во все горло и звать Сидора Феофиловича, — решила Светлова.

— Потому надо орать и звать, что… Ну, в общем, пока не поздно!"

Они потому с ней еще ничего и не сделали… В общем, решили пока не трогать.

На всякий случай они пока Светлову в живых оставили — вдруг со Свинарчуком ничего не получится! Он мужик здоровый. Очень здоровый… Боятся, не справятся. А так, если его сейчас порешат, то и за нее примутся. Где он там, где он в доме бродит?!

Светлова набрала побольше воздуху в легкие, открыла рот…

Но вместо оглушительного ора вырвался только какой-то мышиный писк.

И чего стоят эти советы потерпевшим: «Кричите!»… Голос-то пропадает в такие… критические минуты.

— Сидор Феофилович! — жалким мышиным голосом все-таки позвала Светлова.

И вдруг круглая ручка двери шевельнулась, повернулась…

«Ну вот, докричалась… — обреченно подумала Аня. — „Бабушки“ услышали!»

Теперь все — ей конец.

Светлова затравленно оглянулась — ни окон, ничего… даже шкафа или угла, чтобы спрятаться, нет.

Дверь подергали.

И вдруг раздался страшный треск — дверь распахнулась.

Это был портовый грузчик Свинарчук, ломовым своим плечом вышибающий евродвери.

— Как я вас вычислил? — похвалился экстрасенс.

— Вот закрыли меня на ключ, — пожаловалась Светлова. — Пошутили, наверное.

— В этом доме плохо шутят. Очень плохо, — довольно мрачно заметил Свинарчук.

— Значит, вы меня спасли?

— Думаю, да, — без ложной скромности признался экстрасенс.

От экстрасенса пахло чем-то очень вкусным, чем-то таким… в высшей степени аппетитным!

— Чем это от вас пахнет? — немедленно поинтересовалась Светлова.

— Закуской, — утолил ее любознательность экстрасенс.

«Ах, ну да… — осенило Светлову. — Это же запах бочки с хорошо засоленными огурцами — такими крепенькими холодными, звонко хрустящими… с прилипшими белыми крупинками чеснока!»

— Вы в подвале, что ли, были? — тихо спросила она экстрасенса.

— Угадала.

— А что там?

— Там… косточки, моя дорогая.

— Какие?

— Ну, какие… прах, так сказать.

— Чей? .

— Человечка.

— А какого?

— Я не волшебник.

— Не прибедняйтесь!

— Могу только сказать, что там, по-видимому, замурован в стене прах человека.

— Так вы для Скотланд-Ярда, что — тоже?

— Угу.

— А знаете, мне почему-то именно о замурованных трупах сразу и подумалось, когда я узнала, что вы со Скотланд-Ярдом работаете…

— Угадали.

— А что там, в Англии, было?

— Один маньяк… Загородный дом… десять мальчиков.

— Ух, ты! — ужаснулась Светлова. — Десять мальчиков — это много. И вы всех нашли?

— А как же…

Светлова только восхищенно вздохнула.

— Сидор Феофилович… — нежно заметила она.

— Ну, чего?

— А почему вы не поменяете фамилию?

— А чем она вам не нравится? .

— А вам нравится?

— Нормальная.

— И не хотите поменять?

— А зачем? Я и с такой фамилией всем нужен. Не фамилия красит человека, а человек украшает собой свою фамилию. Вот самый хрестоматийный пример — Пушкин. Если бы поэт ее не прославил — была бы такая же смешная, как, например, Тушкин или Палкин.

— Но как вы все-таки это делаете? — изумленно прошептала Светлова.

— Ну, вас же уже не удивляют целители, которые, поглядев человеку в глаза и подержав за руку, находят у него что-то совершенно в другом месте — например, больную печень? Пронизывают, так сказать, внутренним взором насквозь человека. Не удивляют они вас?

— Уже нет.

— Или свинка, которая находит под землей трюфели, вас не удивляет?

— Нет…

— Ну, а я вот нахожу то, что спрятано в стенах. Если это прах человека… Короче, это необъяснимо! Я это чувствую. Только и всего.

«Только и всего!» — восхищенно прошептала Светлова.

И потянула носом…

Славный запах бочковых огурцов теперь перебивало другим запахом. Надо же… те же, уже знакомые, замечательные, ах, какие замечательные духи…

Светлова резко обернулась. И просто обалдела… Кадр из фильма ужасов — с кинжалом в руке к ним приближалась детская писательница Мария Иннокентьевна Погребижская!

Конечно, это было безумие с ее стороны, полное безумие — ведь их двое… И Свинарчук не мальчик английский, а в сверхтяжелом весе выступает…

«Да нет, — быстренько взвесила шансы Светлова, — Не такое уж это и безумие… Ведь они с экстрасенсом без оружия, а в руках у Погребижской настоящий — без дураков — кинжал… И, батюшки святы! Не тот ли это — обоюдоострый, из Курляндии, с ромбовидным сечением? Таким острием — чик! — и все… Как Селиверстова… А они со Свинарчуком в этой комнатке без окон, как в ловушке… И на пороге, преграждая единственный выход, явно просто обезумевшая — вот парадоксы времени — детская писательница…»

Светлова поняла: весь этот дом просматривается. С помощью камер слежения. Весь дом, а не только все подходы к нему.

Погребижская видела, что Свинарчук был в подвале — вот почему решилась на такую крайность.

Значит, то, что в подвале, то, что нашел Свинарчук, — это и есть та тайна — то, чего они боятся больше всего.

Потому и такие предосторожности — с камерами.

Практически гипнотизируя их своим необыкновенным синим взором и даже чуть усмехаясь краешком губ, она медленно пересекала крошечную комнату…

О, ужас!

Светлова надеялась на чудо. Надеялась, что Свинарчук тоже каким-то особым своим паранормальным взглядом, каким-то невероятным гипнотическим воздействием и сконцентрированной силой остановит обезумевшую Марию Иннокентьевну.

Но ничего такого не произошло… В том смысле, что ничего магического… В том смысле, что Свинарчук, вдруг резко выдвинувшись вперед, волосатым кулаком портового грузчика просто звезданул Марий Иннокентьевне в лоб.

— Побежали! — предложил он Светловой и схватил ее за руку.

Уже на бегу Светлова оглянулась: писательница лежала очень аккуратно, как упала… Навзничь и ровненько, словно уже приготовленная для отпевания.

— Побежали, побежали! — тянул Аню за руку Свинарчук.

— А как же?

— Да никак. А то очнется, вызовет милицию — и все. Пойди, доказывай, что она — с ножиком на нас… Насколько я понял, мы тут в чужом богатом Доме — всего лишь непрошеные гости?

— Вы ударили женщину! — осуждающе заметила Аня.

— Я никогда не бью женщин, — противореча всякой логике, заметил экстрасенс.

 

Глава 21

Все-таки жаль, что Свинарчук так быстро исчез с Аниного горизонта…

Оказалось, что вечером того же дня, когда они побывали в гостях у писательницы, ему надо было улетать в Лондон. И вот прямо так — «с корабля на бал», точнее, практически прямо из подвала с огурцами — экстрасенс опять отправился в объятия Скотланд-Ярда — не могут они без него! Хорошо, хоть домой успел все-таки заехать, собраться…

Нет, все-таки какой этот Свинарчук милый! Просто чудом выкроил для нее время — всего сутки в Москве у него, оказывается, были!

А со Светловой они так толком и поговорить не успели. Еле отдышались от своих приключений в машине, пока Аня довезла Свинарчука до Москвы.

Светлова вообще сидела всю дорогу, как пришибленная… Это открытие: сама Мария Погребижская, по-видимому, и есть убийца, — просто сбило Анну с ног… Кинжал… чей-то труп, замурованный в подвале… Мало не покажется.

Теперь остается только сожалеть, что не успела поподробнее поговорить с экстрасенсом.

— Когда теперь Аня его увидит?

Надо было обнаглеть и попросить номер мобильного, но не догадалась, не обнаглела, а он чего-то не предложил.

Ну, конечно, для такого человека, который всем так нужен, открыть номер мобильного — катастрофе подобно. Одна клиентка узнает — и пошло… Можно забыть о работе со Скотланд-Ярдом, только и будешь на звонки отвечать.

"Впрочем, хватит думать о Свинарчуке! — спохватилась Аня. — Вернемся к «нашим баранам».

Значит, никакая она не зомби…

«Какой там „живой труп“! — на прощанье второпях выдал Светловой свое заключение экстрасенс. — Да эта тетка живее всех живых! Больная? Безумная? Ну, есть некоторые странности… Вы же сами видели!»

Вот как, значит… Не зомби. Надо же, чтобы такое в голову пришло! Ну, видно, уже у самой Светловой ум за разум зашел от безысходности этого расследования.

«Итак, госпожа Погребижская — вовсе не зомби местного производства… А в подвале, между прочим, как выяснилось, — кости человеческие…» — подвела итоги своего визита к писательнице Светлова.

Что вполне возможно. К разряду скептиков, считающих Свинарчука шарлатаном, Аня не относилась. Почему бы и нет?

Например, сама Светлова, когда искала дома какую-нибудь потерянную вещь, всегда точно чувствовала: найдет она ее или нет? Рядом она в доме или ее уже нет вообще? Есть смысл искать, или Светлова посеяла ее где-то за пределами своей территории?

Так что, все-таки хлопоты по приглашению экстрасенса вряд ли пропали даром.

Прах, замурованный в подвале, — это возможно. В доме ведь был ремонт. И замуровать чей-то труп было вполне реально. Другое дело Максим Селиверстов…

Его труп в нем спрятать побоялись.

Такого рода «работы» все-таки очень заметны — вряд ли получится так сделать, чтобы следов не осталось. Надо кого-то нанимать, что опасно! А самим, если не профессионалы, слишком долго — ну, сколько труп может находиться в доме?! А тут еще жена погибшего звонит — ищет! В общем… Быстрей и проще им было вывезти.

Значит, остается одно объяснение. Писательница, видно, просто сошла с ума, и ее нападение с кинжалом на них с экстрасенсом — тому подтверждение.

А со своим секретарем Погребижская вместе «работает». Лидия Евгеньевна вынуждена покрывать ее художества. Причем писательница даже главнее в этой шайке. Лидия Евгеньевна вот даже уехала предусмотрительно, оставив их со Свинарчуком на съедение этой мегере с ножиком. Видно, нервишки не выдержали.

Доктор Милованов все-таки ошибся. Нет, Погребижская не умерла, как он это предрекал своим диагнозом. Она лишилась рассудка. Что ж… И так бывает.

Иногда тяжелая и, как доктора обещают, неизлечимая, смертельная болезнь, свалившаяся на человека, всегда уверенного в своем отличном здоровье, переворачивает для него весь мир.

Возможно, Погребижская восприняла медицинский диагноз как глобальную несправедливость и стала мстить… Кому? Здоровым.

Сколько случаев, когда неизлечимо больные люди в ожидании скорого конца ведут себя именно так. Зараженные заражают сознательно здоровых — и так далее, и тому подобное…

И эта стала косить всех, кто попадется, направо и налево…

Но неужели все-таки настолько она изменилась?

Убить доктора Милованова?! Друга семьи, человека, которого она, наверное, знала с юности…

А мужа бывшего, этого безобидного Лешу Суконцева, который кормил котов?! Ведь божий человек… И все говорят, у него была с Погребижской тихая дружба.

Додружился…

Что делать… Болезнь меняет человека неузнаваемо.

Очевидно, это и имел виду экстрасенс, когда сказал: «Я никогда не бью женщин».

То есть, как бы: это уже не женщина, а чудовище!

Светлова вздохнула.

Итак, каков же теперь итог расследования? Болезнь, значит, меняет человека неузнаваемо… И это «не женщина, а чудовище». Таков, получается, печальный вывод. Собственно, о том же говорила и послушница Ефимия… «Эта женщина испугала меня», — сказала она тогда в монастыре Анне.

Если все происходило, как в видениях Ефимии, то…

Светлова попробовала представить, как это было…

Все случилось, очевидно, в той самой комнате где стоит письменный стол Погребиясской. Там где эркер и сосны за окном. Да, там, очевидно, все это с Селиверстовым и случилось… В той самой комнате, о которой говорила и Ефимия, и где послушница тоже побывала: посидела робко на краешке стула у знаменитого письменного стола, беседуя с писательницей.

Правда, Ефимии удалось все-таки ускользнуть из дома Погребижской… а журналисту — нет.

И Светлова попробовала — пока еще только в своем воображении — восстановить сцену преступления.

— Ну, что ж, спасибо… — Селиверстров выключил магнитофон. — Вы были удивительно откровенны! Вообще, это была потрясающая беседа. Признаться, для меня это настоящая журналистская удача.

— Не за что меня благодарить, молодой человек. Признаюсь, и мне было удивительно приятно беседовать с вами.

Собеседница Максима встала из-за письменного стола и легким шагом обошла его вокруг.

Теперь она стояла за спиной журналиста.

До Селиверстова донесся слабый запах каких-то потрясающих духов.

«Умеют же некоторые женщины выбирать запахи, которые делают их неотразимыми!» — почти восхищенно подумал он.

И тут же: надо это записать! Хорошая фраза для его будущей статьи: «Эта женщина умеет выбирать духи, которые делают ее неотразимой несмотря на возраст!» «Нет, про возраст не стоит, — тут же подумал он, — еще обидится!»

Женщина стояла сзади, за креслом Максима.

И вдруг он почувствовал, как ее рука почти неосязаемо прикасается к его шее…

"Ого! — Максим замер от изумления. — Вот это да! Что бы это значило?

Неужели я произвел на нее такое впечатление?"

Больше подумать Селиверстов ни о чем не успел.

В то же мгновение голова его резко запрокинулась…

«Да вы что?! — хотел крикнуть он. — Сума сошла, чертова баба?»

Но никакие звуки уже не могли вырваться из его булькающего кровью горла.

Этот вопрос остался невысказанным. Однако предсмертное изумление, испытанный Селиверстовым мгновенный ужас и недоумение навеки застыли в остекленевших зрачках погибшего.

Говорят, что предсмертный ужас, который испытывает живое существо, расставаясь с жизнью настолько сильная эмоция, что может осязаемо влиять на близких умершему людей.

И очевидно, недаром жене Максима Майе не давал успокоиться застывший в его остекленевших зрачках изумленный предсмертный вопрос.

Да, вот так оно, очевидно, все и случилось.

Правда, Светлова сурово укорила себя за некоторый художественный домысел. Слишком уж разыгралось у нее воображение — ну, про духи, «неотразимые запахи», застывшее в глазах изумление, «впечатление» и все такое…

Но основная канва события, если опустить художественные детали, очевидно, была именно такой.

* * *

Светлова набрала телефонный номер Кронрода.

— Ну что, Андрюша, потрудился?

— Да, Анюта, все о'кей… Время выкроил с трудом, но задание, товарищ начальник, выполнил.

— Ну, ты о моем времени не беспокоился, когда уговаривал меня за расследование дела Селиверстова взяться, так что давай — тоже трудись н результат.

— Вот я и потрудился! Сидел за компьютером как приклеенный…

— И есть результат?

— Представь!

Суть работы, о которой Светлова попросила Андрея, сводилась к следующему. Нужно было проанализировать все исчезновения журналистов за последние два года. Данные для такой работы Аня получила с помощью капитана Дубовикова. Основной отправной момент для анализа — последние задания, которые исчезнувшему журналисту поручали в редакции.

Поскольку последние два года Погребижская общалась практически только с журналистами, рассудила Светлова, то…

— В общем, знаешь, — заметил Кронрод, — направление поисков было совершенно правильным. Пару лет назад исчезла молоденькая журналистка.

— Вот как?

— Какое у нее было задание, как думаешь?

— Догадываюсь…

— Ага, верно… Интервью с Марией Погребижской!

— Что ж, вполне возможно…. — пробормотала Аня.

— Слушайте, Аня, может, они без должного Уважения говорили о ее даровании? Селиверстов и а девушка? И она их — того…

— Если бы литераторы мочили всех, кто пишет отрицательные рецензии, тут уже, знаешь, что бы было… Нет, тут другое! Кстати, и львенок этот ее Рик, ну, просто озверел в последних порциях «Приключений»… Косит всех налево и направо..

— Да что ты говоришь?

— Угу… Просто ужас! — подтвердила Светлова.

— А знаешь, я бы тебе мог посоветовать одного нужного человечка в помощь…

— Что еще за человечек?

— Знаешь, у нас материальчик был напечатан как-то, довольно занимательный, в газете… Один психолог занимается анализом литературных текстов.

— Да? .

— Понимаешь, очень любопытные, в итоге, получаются выводы.

— Как зовут психолога?

— Наташа Кошкина ее зовут.

— Телефон?

— Записывай.

* * *

Психолог Наташа Кошкина оказалась не слишком оригинальной.

— Времени у меня нет совершенно! — сразу же объявила она Светловой.

— Но… — начала было протестовать Анна.

— Хорошо, хорошо… — вздохнула Кошкина. — Ради Андрея.

«Пожалуй, — решила про себя Светлова, — надо будет, если новое дело подвернется, Кронродф в напарники брать. Бесценный человек, оказывается. Если кто что в Москве и делает, то только ради него».

— А что вы можете? — поинтересовалась она у психолога Наташи.

— Ну, в общем, далеко не все, — довольно сухо объяснила предупрежденная об Аниной просьбе психолог Кошкина.

— Вот как?

— Да. И даже, в общем, не слишком много, — Жаль…

— Не хотелось бы вас излишне обнадеживать! Но, в принципе, можно по каким-то особенностям текста определить, например, что автор не любит детей или любит лошадей… И тому подобные черты характера, — сменила гнев на милость Кошкина.

— Это неплохо, — заметила Аня.

— Вы меня непременно и более ранними выпусками этих «Приключений львенка Рика» снабдите… — предупредила ее напоследок Наташа.

— Зачем?

— Ну, может быть, можно будет проследить, происходили ли какие-то серьезные заметные изменения в характере и психике автора с течением времени.

Невероятно обрадованная таким обещанием, Светлова снабдила психолога Наташу и "Новыми «Приключениями Рика», и совершенно новыми, и старыми, а также совсем старыми.

* * *

После некоторых размышлений Светлова наметила еще один прежде не запланированный визит. Она решила опять повидать приятную девушку Галину Сафонову из турфирмы «Сан-вояж».

И, в общем, то, что ей удалось узнать при встрече с ней, многое объяснило в хорватских приключениях Светловой.

Оказывается, сотрудница турфирмы посчитала своим долгом предупредить писательницу Погребижскую, что некая молодая женщина ею интересуется и может быть назойливой.

А если, как выяснила Аня у Сафоновой, Погребижская знала о том, что Светлова отправляется за ними в Дубровник еще в Москве, то становится ясным — ну можно это предположить! — что ее трюки в Дубровнике не были экспромтом, она к ним подготовилась заранее.

У Погребижской, очевидно, феноменальная память на лица, думала Аня.

Память, обостренная постоянной подозрительностью…

Лишь однажды увидев Светлову рядом со своей дачей с помощью камер слежения, Мария Иннокентьевна ее уже не забыла. Поэтому и случайную встречу с Анной в Дубровнике госпожа писательница случайностью не посчитала.

По-видимому, и то, как Светлова покупала билеты, вслед за ними на концерт симфонического оркестра, тоже незамеченным не осталось.

А дальше началось преследование. Наверняка Погребижская была в курсе, что Анна отправляется с Дорис на катере в гроты. Что это за поездки, знали все туристы. А для того чтобы оказаться в курсе: когда? — госпоже писательнице достаточно было оказаться поблизости в коридоре, когда Светлова говорила по телефону.

Скорее всего, когда пассажиры Дорис путешествовали по гротам, Погребижская была на арендованной лодке где-то поблизости, следила издалека, выжидая удобный момент… И он настал — Светлова оправилась в тот злополучный грот в одиночку, а Погребижская выступила в роли южного ветра.

Она уже не первый раз была в Дубровнике, хорошо знала эти места. К тому же наверняка воспользовалась монашеским платьем.

Благодаря нелепому стечению случайностей и недоразумений — профессор Хензен, боясь ожечься о воду, дул на молоко! — все списали на его несчастного пациента. Этот парень, который, как теперь стало ясно Ане, наверное, и вправду, был молодцом: шел на поправку и никого убивать не собирался. Словом, никакого отношения к покушениям на Светлову не имел.

А успех, который Светлова приписывала своей ловкости, был на самом деле мнимым. Дамы пошли на знакомство с ней, преследуя одну цель: Погребижская хотела узнать, что Анна хочет от них.

— Ой.

Светлова-то думала, что сама ведет игру, а вела ее Погребижская. Она разыгрывала эту партию не Светлова.

* * *

Наконец позвонила Наташа Кошкина.

— Приезжайте в гости, — пригласила она к себе Светлову.

— Ой, как здорово, — обрадовалась Аня.

— Только попозже… Часов в десять вечера — я поздно возвращаюсь с работы.

Уходила Светлова из дома Кошкиной, когда город уже затих и на небе загорелись яркие звезды.

Разговор с психологом оказался крайне интересным, но опять прояснил немного…

— А можно ли говорить о тяжелом заболевании автора этих текстов? О потере рассудка? — спросила Светлова.

— Не думаю, — разочаровала Аню Кошкина. — Более того, я уверена: автор в полном рассудке. Причем соображает отлично. Никакого сумасшествия там и в помине нет. Но я бы сказала, что у главного героя приключений — этого львенка Рика — в последних книгах явно прослеживается комплекс человека, которым пренебрегли. Прежде были Другие особенности.

— Пренебрегли?

— Да.. Знаете, мальчики, которыми пренебрегли, иногда всю жизнь доказывают что-то.

— Он не мальчик, он львенок… — пробормотала Анна.

* * *

Светлова возвращалась от психолога Наташи Кошкиной по бульварам. Под ногами похрустывал едок. Прохожих уже почти не было видно.

"Значит, львенком пренебрегли… Кто-то… — невесело размышляла Анна.

— И он таки просто озверел в последних порциях приключений… Косит, так же, как сама Погребижская, всех налево и направо. Уже скоро будет не «Звездная страна», а звездное кладбище…"

Светлова подняла голову: небо было таким звездным сегодня… Прямо над ее головой горела яркая-яркая звезда.

Вот все-таки не вмещает разум человека всю сложность мира, все его чудеса… — подумала Светлова.

Вот эта звезда, возможно, погасла давно, а свет все добирается до Земли…

То есть, ты видишь то, чего нет. Видишь то, чего на самом деле уже нет.

Разве так может быть? Нет, не может! А вот получается, что так оно и есть.

 

Глава 22

Светлова вдруг вспомнила «неувязочку», которая ее уже давно мучила.

Ну, ладно, на людей взъелась… А собаки, которых Погребижская всегда вроде бы обожала, чем ей помешали?

Всему с трудом, но можно все-таки найти объяснение. Селиверстова убили, эту журналистку Ну, хорошо. То есть не хорошо, конечно, но объяснимо — чужие люди!

На саму Светлову покушения — понятно Страх разоблачения.

Пусть и доктора убила. Ладно, допустим. Такие больные часто воспринимают врача как врага, который может, например, лишить их свободы.

Даже отравление Леши Суконцева можно объяснить. Ополчилась на вес мир!

На все человечество. На человечество…

А собаки?

Почему она избавилась от собак?

Какая муха ее укусила? Точней сказать, может, собака ее и укусила?

В общем, столь существенные изменения в характере в состоянии заметить только близкие люди, рассудила Анна…

И потом… Никогда не надо думать, что узнал от свидетеля всю подноготную, выпотрошил подчистую. Никогда «просто разговор» не бывает лишним, что-то да выплывет еще. Просто, когда неспешно беседуешь, и вот так — слово за слово…

В расчете на это Светлова и отправилась снова в гости. На этот раз к золовке Погребижской.

И не прогадала — ее радушно угостили чаем «Ахмад» и даже домашним печеньем.

— Елизавета Львовна, вы не припомните, может, были в характере у Марии Иннокентьевны и даже какие-то странные черты? — «Откушав чаю», как сказал бы помещик Федуев, поинтересовалась Светлова. — Ну, точнее сказать… не странные а… шокирующие? Может, жестокость какая-то проскальзывала в поведении? Почему она теперь вдруг даже от своих собак избавилась?

— Да нет, ничего такого я не замечала, — удивленно пожала плечами Елизавета Львовна. — Никаких «странных черт», как вы изволили выразиться.

Насчет собак — сама поражаюсь. Она ведь, честно сказать, не могла прежде без своих мосек и дня прожить.

— Но неужели ее отношения с бывшим мужем, например, были такими уж безоблачными? — настаивала Аня.

— Ну, не безоблачные… конечно. Ничего безоблачного в этом мире не бывает. Даже на самые лучшие отношения наползают тучи.

— Вот именно!

— Но…

— Но что — но?

— Оба они были очень славными, очень хорошими людьми.

— Н-да… — вздохнула Светлова. «Насчет Леши спорить не буду, — подумала она. — А вот что касается его бывшей жены…»

Анна вспомнила синий взор Погребижской, сжал в ее руке, уголки губ в беспощадной усмешке… И длинный список, который она, Света уже составила: жертвы!

— Судя по вашему лицу, я вас не убедила? догадалась Елизавета Львовна.

Золовка подошла к книжному шкафу и достала альбом.

— Это наш семейный альбом, — объяснила она. — Фотографии.

— Да?

— Вот, вы только посмотрите… Посмотрите на эти славные лица!

Елизавета Львовна открыла альбом.

Светлова посмотрела. Точней, взглянула без особого интереса.

На морском берегу сидела парочка — щека к щеке — девушка и парень.

Девушка — явно молодая Погребижская.

И, правда… Славные милые улыбки…

— Ну, на пляже у всех хорошее настроение, — буркнула Светлова.

— А вот еще… Правда, замечательная фотография?

Светлова взглянула… Мария Иннокентьевна целует какую-то моську!

Елизавета Львовна листала альбом…

— А вот еще есть одна интересная фотография.. Ну, просто совершенно замечательный снимок, — бормотала она, отыскивая нужное фото.

— Кто это? — вдруг остановила ее Светлова, задержав руку золовки на переворачиваемой странице альбома. — Это что за мальчик?

— А-а… Это Стасик…

— Кто?!

— Стасик… Лидочкин сын!

— У нее есть сын?

— Ну, в общем…

— Как это «в общем»? Есть или нет?

— Есть, но там… В общем, это неинтересно посторонним.

— Нет, ну почему же?! Очень интересно! Светлова запнулась, заметив, как недовольно нахмурилась ее собеседница.

— Нет, неинтересно! — повторила Елизавета Львовна. — Я, знаете, очень не люблю сплетен.

— Как он похож на Марию Иннокентьевну… — не отставала Светлова.

— Скорей он похож на своего отца, — заметила нехотя Елизавета Львовна.

— Вот как?

— Ох, эти странные запутанные семейные отношения, — вздохнула пожилая женщина. — Непонятные и — говорю же вам! — совершенно неинтересные посторонним.

— Нет, ну почему же… Отнюдь! Очень даже интересные! — принялась с жаром разуверять ее Светлова.

— Нет, нет, это очень личное. Вам будет скучно, — Елизавета Львовна поторопилась перевернуть страницу альбома.

— А все-таки! — настойчиво и не давая ей перевернуть страницу с портретом молодого человека, попросила Светлова. — Не могли бы рассказать поподробнее?

— Ну, в общем… Даже не знаю, как все это объяснить! Видите ли… У Лидочки был в юности с Костей роман.

— У Лидочки?

— Ну да, у Лидии Евгеньевны…

— У Лидии Евгеньевны, секретаря Погребижской?

— Ну да, да. — нетерпеливо всплеснула ладошками Елизавета Львовна. — Для вас она Лидия Евгеньевна и секретарь, а для меня Лидочка! Я ведь помню ее такой, какой она была много лет назад. Как бы вам сказать… Ведь период моего общения с семейством датируется именно тем временем. Позже, когда Маша и мой брат развелись, я с ними почти не виделась. Так иногда случайно пересекались…

Так вот… У Лидочки был в юности с Костей роман.

— С Костей?

— О-о… Я же вам объясняю: со старшим братом Маши, Константином Иннокентьевичем Погребижским!

— Поняла, поняла… — успокоила ее Светлова. — Продолжайте же, ради бога!

— Ну, вот… У Лидочки был в юности с Костей роман, — в третий уже раз, почти гневно взглянув на Светлову, повторила Анина собеседница. — А Костя… Ну как вам сказать, прирожденный холостяк. Милый, славный, интеллигентный…

Прелесть был, а не мужчина… Но как только чуть-чуть веяло перспективой брака… семьей, детьми, узами и прочим… тут же впадал не то что в панику — в стоящую истерику!

— Да-да… Этот тип мужчин встречается довольно часто…

— А Лидочка, представьте, возьми да и роди! Костя был просто в шоке тогда, а Лидочка — само смирение… Ну, не хочешь, Костик, не женись. И как-то они так устроились, что все осталось по-прежнему. Костя холостой, Лидочка не замужем, а Лидочкин сын, Стасик, как бы от непорочного зачатия, вроде как Костя тут и ни при чем. Хотя все, Конечно, отлично знали, что Лидочка от него родила.

И жили, заметьте, очень дружно. Только мальчику не следовало знать, что Погребижский его отец. Он всегда называл его Константином Иннокентьевичем.

— А как ко всему этому относилась Мария Иннокентьевна?

— Ну, как она могла относиться? Не вмешивалась. Как идет, так и идет…

Только всегда очень заботилась о Стасике, проявляла к нему всегда какую-то особенную предупредительность, внимание и доброту. Словно хотела загладить вину за то, что мальчик оказался в таком странном положении. Живет рядом с отцом.

Ситуация, над которой никто всерьез не задумывался, — жили, как получалось! И всех все вроде бы устраивало… И Костю, на холостяцкий статус которого никто не посягал. Марию, которую, кроме ее книжечек, ничего больше не интересовало… И, в общем-то, Лидочку. Ведь она имела то, что хотела. Видите ли, есть такой сорт женщин, для которых главное — служение любимому человеку — это основное занятие в жизни.

— А Стасика? — прервала ее Аня.

— Что — Стасика?

— Стасика такое положение вещей устраивало?

— Стасика? — Елизавета Львовна задумалась. — Даже не знаю, милочка…

Честно говоря, отчего-то никогда не приходило в голову этим поинтересоваться…

Помню только, Стасик вышивал хорошо. У него это получалось. Да и врачи советовали — мальчик, мол, нервный, а такое занятие, говорят, успокаивает. Но кажется, он всем вроде тоже был доволен, как и его мама.

«Н-да… странный нервный мальчик… слова против никому не скажет, всем доволен, как и мама, сидит, вышивает…»

— А с собаками он как?

— С собаками? — удивилась золовка Елизавета Львовна. — Право, не припоминаю.

Светлова подумала, что было бы неплохо задать этот вопрос самому Стасику.

Словно угадав ее мысли и отвечая на это невысказанное пожелание, Елизавета Львовна заметила:

— Вообще-то он уехал. Года два назад.

— Далеко?

— В Аргентину. Там, говорят, какая-то работа для него нашлась — на пастбищах, кажется… — В Аргентину? Далеко! — вздохнула Светлова.

— Очень! — согласилась золовка.

"Вот оно как бывает, — думала Светлова, попивая столь хорошо заваренный золовкой чай «Ахмад». — Забудут в семье про какого-нибудь старого знакомого, друга, бедного родственника…. Не вспоминают и не вспоминают! А вот когда смотришь эти старые снимки, пачки фотографий, залежавшиеся в сундуках, и альбомы, давно не открывавшиеся, вдруг и мелькнет где-то на заднем плане некто пожелтевший от времени… забытый…

А ведь «Лидочка» производила впечатление человека, у которого нет своей жизни. Но она у нее, оказывается, есть, эта своя жизнь. Есть сын. Правда, сын этот уехал.

Все, что угодно… Но предположить, что всего два года назад Лидия Евгеньевна пережила такое расставание? — изумлялась Светлова. — Ведь это должно было выбить ее из привычной жизненной колеи, уничтожить, расстроить во всяком случае… Пять лет — срок, который нужен человеку, чтобы немного оправиться после потери близкого. Так считают психологи. Ну, допустим это, конечно, не смертельно — отъезд в Аргентину, но все-таки… Человек уехал на другой край света, навсегда и, в общем, без шансов, что мать и сын еще когда-нибудь увидятся. А Лидия Евгеньевна, судя по довольному виду, цветет и пахнет…

Но может, это вообще все ради него? Ради того, чтобы его вернуть домой?

Что уж там, на этих пастбищах… несладко ведь. Она ведь, конечно, хочет сына увидеть… А для этого нужны деньги. Вот она и доит Погребижскую. Потакает ее сумасшествию Потому как, может, писательница и сумасшедшая и с ножиком бегает, особенно за журналистами а книжки выходят! Поэтому Лидия Евгеньевна и читает с такой радостью ее новые произведения. Новые сказки — новые бабки…"

— А у вас нет еще фотографий Стасика? — поинтересовалась Анна с надеждой в голосе у золовки. — Других? Где он уже взрослый?

— Кажется, есть, — Елизавета Львовна достала еще один альбом. — Ага…

Вот… Взгляните! Вот тут он уже взрослый.

Светлова взглянула на фотографию — и ахнула…

 

Глава 23

Объявление приглашало тех, кто «хочет поработать в Аргентине».

В маленькой конурке в старом здании с запутанными бесконечными коридорами — никого, кроме парочки молодых людей со скользкими взглядами.

Турфирма «Августин».

— Неужели правда работа на высокогорном ранчо? — поинтересовалась Анна у одного из «Августинов».

— О, да, на высокогорном ранчо! — убежденно воскликнул молодой человек.

— Правда-правда, на высокогорном? Молодой человек еще более убежденно кивнул:

— Ну, конечно!!.

Светлова не стала далее углубляться в тему. Из этой комнатки на Кузнецком мосту трудно убедиться, правда ли, что это ранчо высокогорное. Да и вообще где ты, в конце концов, с помощью этих «Августинов» со скользкими взглядами окажешься.

— А вот как быть, — продолжала Анна, — если один человек очень хотел бы поработать там, в Аргентине, на этих пастбищах, но у него проблемы?

— Какие именно проблемы? — ответил вопросом на вопрос «Августин». — Что за человек?

— Человек — мой брат. Ну и он, что называется, невыездной. У него такие проблемы, что он даже паспорт заграничный не может получить. И вообще…

Далее Анна и молодой понятливый человек некоторое время кивали, обсуждая сумму… Ибо в. итоге оказалось, что «проблемы» этого самого мифического невыездного Аниного брата можно решить.

«А если наоборот? — подвела итог своему визиту Светлова, выходя из турфирмы. — Скажем, человек не хочет уезжать. Но очень хочет, чтобы все подумали, что он уехал?»

Аня представила некоего бомжа без документов, который хочет пасти лам на высокогорном ранчо в Аргентине, где дуют холодные пронзительные ветры… И вот ему вдруг предлагают документы на имя Станислава Константиновича Зотова…

У Стасика, сына Лидии Евгеньевны, ведь фамилия матери.

И в итоге получатся, что такого-то числа, два года назад, некто Станислав Константинович Зотов с помощью, скажем, тех же «Августинов» покинул страну и уехал в Аргентину.

Вот, оказывается, какое еще событие связано было с этим странным сроком — два года.

Вот ведь оно как… Два года назад уехал в Аргентину — или не уехал в Аргентину, дело темное, но что-то там с ним приключилось! — племянник Погребижской.

Можно даже найти еще более подозрительное, в смысле дат, совпадение.

Уехал-то он именно в апреле, этот племянник — Дубовиков узнавал в ОВИРе.

В апреле. Что это может означать? Совпадение удивительное! Ведь в апреле, буквально несколькими днями раньше, был убит и доктор Милованов.

* * *

«Спросить у нее, что ли, про Аргентину?» — размышляла Светлова.

Правда, по словам золовки, Лидия Евгеньевна, как только речь заходит об отъезде сына, замыкается в себе, отмалчивается.

Впрочем, трудно требовать от человека, чтобы он откровенничал с посторонними на такую тему, настаивать было бы крайне неделикатно. Тем не менее как ни в чем не бывало Светлова набрала номер Погребижской, уверенная, что трубку, безусловно, возьмет дисциплинированный секретарь.

Так оно и случилось.

Аня решила ни словом не упоминать о случившемся на них со Свинарчуком в гостеприимном доме Погребижской нападении… Ну, какие могут быть счеты между старыми знакомыми?! Тем более, что Лидии Евгеньевны и дома-то в тот момент, когда их со Свинарчуком пытались убить, не было — .она уехала. Вроде как и не в курсе… Поэтому Аня просто вежливо поздоровалась с пожилой женщиной, справилась о здоровье, самочувствии.

— Спасибо, у нас все хорошо, — бесстрастно утолила ее любопытство Лидия Евгеньевна.

— Ну и у нас со Свинарчуком неплохо, — ответила откровенностью на откровенность Светлова.

Повисла пауза. Лидия Евгеньевна молчала.

— А как там ваш сын в Аргентине? — осторожно поинтересовалась Светлова.

Раздался странный вздох… Причем явно это был вздох не самой Лидии Евгеньевны.

«Нас подслушивают, — подумала Аня. — Нас точно подслушивают!»

— Вы пишете сыну письма? Или он вам? — продолжала Светлова. — Ему, наверное, можно позвонить?

— Нет. Он мне не пишет и не звонит, — наконец прервала затянувшееся молчание Лидия Евгеньевна.

— И письма, стало быть, нельзя почитать?

— Нет "Что за страна такая, эта Аргентина! — со вздохом подумала Светлова, положив телефонную трубку. — Все туда, как в омут. Никаких концов не сыщешь…

Уедут — и как не было! Вот и Платона этого, архимандрита, туда сослали. И сын Лидии Евгеньевны там — как в воду канул! — не звонит, не пишет…"

И безо всякой правда надежды Анна снова сняла трубку и набрала теперь номер Свинарчука.

И вдруг вместо нежного и порядком уже опостылевшего голоса феи — знакомый чудесный бас!

— Ох, как я вам рада! — обрадовалась Светлова. — И как это вам удалось вырваться из крепких объятий Скотланд-Ярда?

— Не радуйтесь особенно, — пробурчал экстрасенс. — Я в Москве ненадолго. Буквально на пару дней. И ни сегодня, ни завтра, заметьте, никуда с вами не поеду и никакой подвал осматривать не буду… Даже не надейтесь!

— И не надо… — успокоила его Аня. — Я и не приглашаю. Мне только спросить! Это-то можно?

— Спрашивайте!

— Сидор Феофилович, — сразу приступила к сути дела Аня, — а что вы имели в виду, когда сказали «я никогда не бью женщин»?

— Что я имел? — удивился Свинарчук. — То и, имел, что сказал.

— Как?

— Так.

— Точно?

— А вы как думали? Что же я, по-вашему, со своим феноменальным внутренним зрением экстрасенса сквозь кирпичную кладку и цемент кости! человеческие могу разглядеть, а сквозь юбку ничего не разгляжу?

— А я-то подумала тогда: вы это в аллегорическом смысле — что не женщина…

— Подумали… — пробормотал Свинарчук. — Уж какие тут аллегории. Самый что ни есть настоящий мужик в юбке.

— И вас это не потрясло?

— А чего тут потрясающего? Это раньше считалось необычным, а сейчас — нормальным. Сколько таких мужиков под баб косят. Я думал, что он просто «голубой», потому и одевается так. Потому и говорит так о себе — в женском роде: «я рада», «я пошла»… Это для них, для «голубых», нормально. К тому же, вышивает… Вот, думаю, молодец — совсем перевоплотился.

— А я-то хороша, — вздохнула Светлова. — Столько с ней, то есть с ним говорила и даже в голову ни разу не пришло.

— Неужели?

— Ага!

— Надо же! — удивился экстрасенс. — Я и подумать не мог, что вы этого не понимаете. Для меня все было очевидно с самого начала.

— И потому вы ничего мне толком не объяснили?

— Да, видно, у нас получилось, как у зрячего и слепого. Зрячий-то и представить не может, как можно не видеть.

— Да, наверное… Так и получилось. Слепой была я!

— Но неужели вы, женщина, ничего не почувствовали? Ну, например, женщины обычно ведь чувствуют, проявляет к ним мужчина интерес или нет? А понять, кто перед вами, неужели невозможно?

— Да, наверное, я уже не женщина, я детектив, — вздохнула Светлова. — В этом все и дело.

«Зато та молоденькая журналистка, возможно. почувствовала; кто перед ней, — подумала Анна. — Потому и исчезла, что кое-кому это показалось опасным».

— Ну, спасибо вам за все, — Сидор Феофилович, — вздохнула Светлова.

— Да не за что. Если что в том же роде понадобится — обращайтесь.

— Очень надеюсь, что не понадобится. В том же роде.

* * *

Значит, вот как они переместились… Поменялись местами! Светлова передвинула лежащие перед ней на столе фишки от детской игры Кита.

Эта фишка — в стенку подвальную. Эта — бомж! — в Аргентину. А эта — вот сюда! — Аня передвинула третью фишку на место первой.

И Светлова села за телефон.

Когда люди торопятся соврать и нервничают при этом, они часто просто лишь немного меняют слово, которое вертится у них на языке и которое они не хотят произнести вслух. Ну, не хотят, чтобы оно у них с языка слетело! А ведь оно там, проклятое, вертится…

Скорее всего, фирма называлась как-то похоже… «Бест», «Бест»…

Может, «Вест»?

Светлова не поленилась и обзвонила все фирмы с похожими, созвучными, короткими и англизированными названиями.

И везде плела одно и то же. «Моей знакомой, в Катове — Погребижская ее фамилия! — сделали с вашей помощью отличный ремонт…»

И надо же — вот награда за настойчивость — в одной фирме, которая называлась «Вест», Ане Вдруг ответили с радостью в голосе:

— Точно! Это мы ей ремонт делали! И вам, девушка, не хуже сделаем.

— Да? — воскликнула Аня с радостью не до конца понятной фирме «Вест».

И они стали говорить про расценки…

Светлова все про расценки выслушала, а потом вдруг спросила:

— А вы ведь, кажется, очень быстро тогда Погребижской — ну этой моей знакомой — ремонт сделали? Вы когда начали?

— Сейчас посмотрим… Ведь два года назад это было, девушка, — не вчера, сами понимаете. В мае месяце, кажется, мы начали…

— А закончили?

— Да за два месяца мы все им и сделали. Писательница очень была довольна.

"Вряд ли, конечно, писательница была так уж довольна… — подумала Аня.

— Когда оказалась там, в этой стене, в подвале. Спасибо глазастому Свинарчуку — разглядел. Вот и ответ еще на один вопрос".

В доме тогда был ремонт. Возможно, он начался еще при жизни Погребижской. И она умерла как раз в разгар этого затяжного события. Фирма, как всегда, приврала — не так уж и быстро они его сделали, этот ремонт. Во всяком случае, начали они его для одной писательницы, так уж получилось, а закончили для «другой».

И замуровать мертвое тело скончавшейся в результате неизлечимой болезни Погребижской Стасику было вполне по силам.

Станислав Константинович Зотов, очевидно, очень и очень хотел «пользоваться жизнью». В любом виде — пусть даже и в женской юбке. Тем более что такое поведение мужчин — Свинарчук прав — давно уже никого не удивляет.

Вот и ответ, откуда в подвале косточки.

Светлова включила диктофон, на котором записала когда-то в монастыре показания Валентины Петровны.

"Этот юноша, с которым мы в гостях в доме Марии столкнулись — как вы говорите, Максим? — он нагнал потом меня на улице, когда я уже убегала. И стал расспрашивать, что меня удивило и почему я так быстро ухожу? Я сказала ему, что эта, та, что сейчас разговаривала со мной в доме Маши — кто бы она ни была, — видно, обуяна бесами!

И меня тогда, видно, только молитва спасла.

Я ведь сначала ничего не поняла. Спросила только, где Мария? И вдруг вижу: эта побледнела… Словно от страха жуткого и от неожиданности. А рука ее сама собой тянется к кинжалу старинному, лежащему на столе. Вроде сувенира, что ли… красивый такой. Узкий и острый очень… Так пальцами она его и стиснула, этот кинжал. Я тоже побледнела и скорей шептать молитву Оптинским старцам…

Гляжу, а рука-то у нее вдруг разжалась, и я уж раздумывать не стала — скорей бежать из того дома! А на улице меня догнал тот молодой человек и стал расспрашивать".

«Ну, все! — Светлова выключила диктофон — Настало время поговорить по душам».

Аня набрала знакомый, до боли родной, уже можно сказать, номер.

— Алло! Лидия Евгеньевна?

Ответом ей было молчание.

Наконец в трубке вздохнули:

— Ну, хорошо. Вы, видно, не отстанете…

— Не отстану, — призналась Аня.

— Сад «Эрмитаж». В двенадцать.

— «Эрмитаж»?

— Знаете, там есть такая беседка…

— А это там, где вход — со стороны Петровки? — уточнила Светлова.

— Если вам так хочется — можно зайти и с этой стороны… — бесстрастно заметила секретарь. — Но там есть еще вход со стороны Успенского переулка.

— Хорошо, я подумаю, какой мне выбрать! — нагло пообещала Светлова.

— Подумайте, подумайте… Вам это занятие не повредит.

Лидия Евгеньевна положила трубку. "Опять аллегории! — чертыхнулась Анна.

Нет уж, хватит аллегорий — говорить будем напрямую".

* * *

Ровно в двенадцать Светлова уже ждала на скамейке в саду «Эрмитаж».

Беседка была еще пуста.

Холодно, зима, ветер — в садике и народу совсем не видно. Даже вечные героические мамаши с детскими колясками отсутствовали, Если что — мамаши не помогут! Правда, тут дом такое могучее соседство… Петровка!

За спиной послышался шорох — Анна оглянулась: на ступеньках беседки стояла, обрывая обертку с нераспечатанной сигаретной пачки, Лидия Евгеньевна.

«Закурила… — подумала Светлова, предупредительно поднимаясь ей навстречу. — Раньше я такого не замечала».

— Вас не смущает такое соседство? — Аня кивнула в сторону знаменитого здания на Петровке.

— Нет, дорогая, нисколько… — успокоила ее секретарь. — Главное, чтоб вам было удобно… Анечка! Присаживайтесь.

Светлова послушно присела на скамейку. Лидия Евгеньевна — рядом.

— Стасик ведь не был законным сыном Константина Иннокентьевича, — начала она. — Он не мог наследовать ни дом, ни авторские права Марии Погребижской в качестве ее племянника.

— Понимаю, — вздохнула Аня.

— А как вы уже, наверное, догадались, два года назад не племянник Погребижской уехал в Аргентину: два года назад умерла сама Мария Погребижская.

«И у этих двоих обрушилась вся налаженная жизнь, — подумала, глядя на свою собеседницу, Светлова. — Было отчего!»

— Знаете, что Стае сказал мне, убеждая ему помочь? — продолжала Лидия Евгеньевна. — Он сказал: «Я просто таким странным, несколько театральным способом вступаю в свои законные права. Ведь если бы мой отец поступил так, как ему полагалось — согласно природе и справедливости, поступил! — все это было бы мое?»

И мой сын усмехнулся тогда. Так горько… Разве могла я ему отказать?

Понимаете, Светлова, несправедливость, творимая людьми, очень редко не влечет за собой цепочку других несправедливостей. Они никогда не остаются без последствий.

«Мать помогала сыну еще и потому, что чувствовала вину за его странное положение в родительском доме», — подумала Светлова.

— И какой вред от такой подмены? От того, что Стасик занял ее место? В конце концов, это просто бизнес, ничего больше… Поймите, «Мария Погребижская»

— это не человек, это брэнд, торговая марка. Как шоколад «Красный Октябрь» или зубная паста «Аквафреш»….

В общем-то, поверьте, все без исключения заинтересованы, чтобы «Мария Погребижская» жила долго. Читатели, издатели, все… И напротив, никто не обрадуется вашим разоблачениям. Поверьте, нет никого, кто хотел бы докопаться до правды и обнаружить, что ее уже нет в живых.

— Вы думаете?

— В конце концов, Стае никого не хотел убивать… С тем журналистом вышла… случайность! Можно сказать, несчастный случай, — заметила Лидия Евгеньевна. — Если бы не это… то, что он собственно такого сделал? Мальчик просто хотел получить свое, то, что ему полагалось по праву рождения.

— Боюсь, вас придется разочаровать.

— А в чем дело? — настороженно спросила Анина собеседница.

— А Леша Суконцев? Ведь он умер от яда? Станислав Константинович, видимо, хорошо разбирается в ядах?

Лидия Евгеньевна промолчала.

— Вам не жаль Лешу? Он был очень хорошим человеком.

Зачем Светлова все это говорила? Очевидно, с какой-то подсознательной надеждой направить Лидию Евгеньевну на путь истинный.

Но Лидия Евгеньевна смотрела куда-то поверх черных деревьев «Эрмитажа» спокойно и безразлично, явно не откликалась душою на этот призыв.

— Мне не жаль Лешу, — наконец сказала она. — Им, никому, не было дела до нас со Стасиком. А я всю жизнь была в их семье на побегушках. При Маше — не пойми кто! То ли прислуга, то ли приживалка… «пойди — принеси, Лидочка!».

— А доктора Милованова вам тоже не жаль?

— А им Стасика было жаль? Ведь он вырос в вечном унижении… Вы знаете, что когда-то Мария Погребижская довольно высокомерно посоветовала своему племяннику бросить литературные опыты?.. А такие вещи не забываются, а ведь Стасик еще в детстве воображал себя писателем. Он в детстве играл, знаете как?

— Как?

— Надписывал автографы.

Некоторое время Светлова молчала. Все бесполезно. Ясно было, что Марию Погребижскую не простили и после смерти:

«Вот почему она так гордилась, читая вслух его книги, — подумала Анна, — справедливость была восстановлена! Ее сын получил все, что ему полагалось по рождению… И более того — даже его талант был наконец признан!»

Светлова вдруг испугалась: «Она потому так спокойна, что Стасик — уже вне пределов досягаемости. Вот почему они затихли… Все стало очень шатко… И Стасик решил, что пора исчезать».

— А где Мария… — Аня запнулась. — Я хочу спросить, где он…

— Вы хотите знать, где Мария Иннокентьевна Погребижская? — Лидия Евгеньевна усмехнулась. — Хороший вопрос.

— Ну, я потому и задала, что… хороший.

— Ее здесь нет. — Она кивнула на зимний выстуженный ветром город под названием Москва. — И вряд ли вы когда-нибудь еще ее увидите.

— Вот как?

— И никакая эксгумация вам не поможет проверить, кто есть кто. Того, кого вы, возможно, собираетесь искать в подвале, там уже нет.

* * *

По правде сказать, Аню всегда удивляло, насколько бесполезной оказывается порой людская предусмотрительность. Даже у самых, казалось бы, дальновидных и умных людей. Да что там умных… умнейших!

Причем, чем больше боятся и охраняются, тем больше вероятность того, что случится непременно то, что должно случиться.

Вот философ Вольтер — всю жизнь более всего страшился, что в старости окажется беспомощным и не защищенным. И все, как умнейший человек, предусмотрел: завещание, деньги, все гарантии спокойной старости… И что же? В итоге, больным и беспомощным оказался во власти чужих людей, которые бессовестно и грубо им, прикованным к постели, помыкали… И все его деньги, вся предусмотрительность нисколько ему не помогли.

А писательница Мария Иннокентьевна Погребижская? Заранее чувствуя и зная о приближении смерти, оплатила себе место на кладбище, рядом с родными. Но в итоге оказалась замурована в подвальной стене. Рядом с маринованными огурцами.

Болезнь обрушилась на нее, очевидно, довольно внезапно. И, скорее всего, ей не хотелось особенно распространяться об этом среди своих друзей и знакомых, у которых, как жены Малякина, сохранилось воспоминание о ней, как о всегда здоровом человеке.

Никто не вечен. Именно у таких стопроцентных здоровяков обычно и бывает такой неожиданный финал.

А ее племяннику Стасику удалось исчезнуть и для всех незаметно превратиться в Марию Иннокентьевну.

Дело в том, что сама Мария Иннокентьевна очень похожа была на своего брата.

По свидетельству очевидцев, ее золовки, писателя Малякина и его жены, фотографии и уж тем более портрет на гранитной могильной плите даже отдаленно не передавали сходства между братом и сестрой. Цвет глаз, бледный мраморный оттенок кожи, чернота волос…

Если бы не разница полов и возраст — Мария Иннокентьевна была младше своего брата Константина Иннокентьевича, они были почти копией друг друга!

А сын Лидочки и Константина Иннокентьевича — он же племянник писательницы Марии Погребижской — как две капли воды похож на своего отца.

Фотографии из альбома золовки это подтверждали.

Фамильное сходство.

Все трое были очень похожи..

Ставка в этой афере и делалась Станиславом на фамильное внешнее сходство. Особенно — на глаза. Единственные в своем роде незабываемые глаза Марии Погребижской.

Кто из тех, кто хоть однажды видел эти глаза, мог заподозрить подмену?

Но в том-то и дело, что незабываемые синие очи не были единственными в своем роде. У Станислава Константиновича они были не менее синими.

Большую роль в этой мистификации сыграла и Лидия Евгеньевна, ее неограниченные возможности секретаря Погребижской, которая сама уже давно ни с кем не общалась. Именно Лидия Евгеньевна осуществляла контакты писательницы с внешним миром: отвозила в издательство подписанные договора, деловые бумаги, документы, рукописи. Все это поддерживало мистификацию, продолжавшуюся никак не менее двух лет. Мать помогала сыну.

Он всегда носил длинные юбки — это подчеркивало женственность, как и его узкие женственные руки с длинными, тщательно ухоженными ногтями, покрытые светлым перламутровым лаком.

Очевидно было также, что Стае пользовался специальным, старящим его гримом…

А дальше случилось непредвиденное.

Лже-Погребижская никогда не встречалась с людьми, которые ее хорошо знали, такими, скажем, как Малякин. Что не удивительно: бывший воздыхатель, несмотря на долгую разлуку, все же Различил бы, кто перед ним: мужчина или женщина.

Зато «она» охотно встречалась с журналистами. Поскольку все они нынче в основном молодые и прежнюю писательницу Погребижскую в глаза не видели…

Так уж случилось, что очередной репортер — а им оказался Максим Селиверстов, — стал случайным свидетелем встречи двух «старых подруг» Ефимии и лже-Погребижской, и нагрянул, как снег на голову.

Дело в том, что свою подругу еще со времен учебы в литинституте Валентина Петровна, она же послушница Ефимия, не видела много лет. Потом Валя уехала из Москвы и виделась с Машей редко, а позже провинциальная жизнь и вовсе затянула ее. И хоть путь от Тулы до Москвы и недалек, а вот пути их почти не пересекались… Ну, а потом Валентина Петровна со своей Жанночкой и вовсе оставила суету мирскую и стала послушницей Ефимией.

Однако она знала, что дела у писательницы Марии Погребижской шли неплохо, особенно в последнее время; знала, что подруга преуспевает и отнюдь не бедствует. По роду своей деятельности Ефимия, в отличие от других обитателей монастыря, не читавших газет, не смотревших телевизора и не слушавших радио, внимательно следила за мирской жизнью. Чтобы успешно справляться со своей непростой миссией по добыванию денег, послушница старалась быть к курсе, «кто есть кто» в современной, столь быстро меняющейся жизни.

Собственно, идея, осенившая послушницу Ефимию на теплоходе, в том и заключалась, чтобы сделать остановку в Москве и, прежде чем возвращаться к себе в монастырь, посетить старую подругу Посетить преуспевающую писательницу Марию Погребижскую и попросить у нее пожертвовать на монастырь, сколько та сможет. А поскольку Машу Валентина Петровна помнила, как человека отзывчивого и способного на благие душевные порывы, то нисколько не сомневалась, что та скупиться не будет.

В свою очередь, для Стасика, который давно сумел оградить себя от неожиданных визитов старых знакомых Погребижской, появление старой подруги действительно оказалось неожиданным.

Не чуя подвоха, он милостиво согласился на встречу с монастырской послушницей из Переславль-Залесского монастыря Федора Стратилата, как она его уведомила. Согласился, поскольку всегда соглашался на встречи, которые считал не опасными. Они нужны были для того чтобы избежать слухов о том, что Мария Погребижская недоступна и прячется от людей. Слишком замкнутая жизнь «писательницы» могла вызвать подозрения.

Каково же было его удивление, когда эта пожилая монашенка в темном платье с порога бросилась ему навстречу, раскрыв объятия любимой подруге… И вдруг изумленно застыла, подозрительно вглядываясь в его лицо.

И все это на глазах у журналиста Селиверстова, которому Стасик давал интервью перед приходом монашенки, и который, как назло, все медлил с Уходом.

В общем, поначалу Стасик был даже этой медлительности Селиверстова рад: получался неплохой пиаровский ход. Пожертвовать монастырю энную сумму в присутствии журналиста — вот бесплатная реклама! «Благотворительность Мари Погребижской»! И вот вместо элегантного пиаровского хода он вдруг оказался на грани грандиозного разоблачения.

Стас пригласил послушницу к столу, действу лихорадочно, почти на грани безумия, и обдумывая, что же ему предпринять… В общем, он был готов на все, на любое безрассудство… На глаза попался старинный кинжал, который на самом деле был отнюдь не безобидным сувениром и лежал перед ним на письменном столе…

Так или иначе, но Ефимии он дал уйти — может, и вправду старцы Оптинские ей помогли?..

И Максим поначалу, очевидно, вышел из дома вместе с ней.

Селиверстов же вообще вряд ли понял сразу, что произошло. Поэтому на улице расспросил послушницу, однако мало что извлек из ее невразумительных речей и вернулся — выяснить…

Какого рода у Максима состоялся разговор с лже-Погребижской после ухода Ефимии, остается только гадать.

Скорее всего сказал: «А подруга-то вас не узнала!»

По-видимому, вряд ли Селиверстов собирался затевать расследование, но Стасик побоялся, что его раскрыли… и решился на, возможно, излишнюю предосторожность: Максиму со своей тайной уйти из дома не дал.

Конечно, монашенка была не так опасна, как реалист, но и Ефимия как опасная свидетельница покоя ему не давала. Скорее всего, он постоянно возвращался мыслями к ней, обдумывая, не стоит ли убрать и ее.

Анины приключения в обоих монастырях навели на мысль, что переодевание в монашку особенно ему удавалось. Стае, очевидно, так уже привык преображаться, что в длинных темных платьях чувствовал себя удобнее даже, чем в брюках.

А уличный флирт «целомудренной» Погребижской в Дубровнике, намеренно устроенный у нее на глазах, должен был рассеять подозрения, которые могли возникнуть у детектива Светловой.

Собственно, ощущение, что нащупывается что-то настоящее — предтеча догадки — появилось у Анны после слов Ефимии, услышанных от той в монастыре Федора Стратилата.

«Что бы я могла сказать о своих подозрениях? — сказала тогда послушница. — Что Маша Погребижская очень изменилась, и я не узнаю в ней прежнюю подругу? Что эта женщина испугала меня?»

— Отчего человек может так измениться? Что может так изменить человека, что его и не узнать?

«Например, болезнь», — подумала тогда Аня.

И Светлова заинтересовалась картотекой доктора Милованова.

Потянула за эту ниточку.

Обнаружилась медицинская карта Марии Иннокентьевны Погребижской.

Оказывается, она была тяжело больна. Смертельно больна.

Более того, судя по записям Милованова, его диагнозу и датам в этой медицинской карте, настоящая Погребижская уже давно должна бы была умереть.

И клубок стала раскручиваться.

А в итоге оказалось, что не узнать человека можно еще и потому, что это — совсем другой человек.

 

Эпилог

Мария Иннокентьевна Погребижская, да — сколько это известно Светловой, живет нынче где-то заграницей.

Проверить, насколько она Мария Иннокентьевна Погребижская, а не Станислав Константинович Зотов, у Анны нет никакой возможности. А главное, зачем и кому это нужно? «Она» исправно пишет. Светлова опять видела на книжном прилавке очередные «Приключения львенка Рика».

Но больше Анна их маленькому Киту не покупает. Уж лучше все-таки русские народные сказки.

— Петя! — Анна окликнула мужа, опять застывшего у компьютера. Молчание.

— Петь, почитай ребенку сказку.

— Я занят.

— Ну, чем ты занят? Светлова подошла к мужу.

— Неужели занят настолько важным, что нельзя и на секунду оторваться?

— Извини… Не то чтобы очень важным, но очень интересным, — пробормотал Стариков.

Анна взглянула на экран монитора и в ужасе зажмурилась — по экрану прыгал львенок Рик.

— Он уже и здесь! — ахнула Анна. — И тоже, можно сказать, ожил…

Квасит народ своим бластером вовсю направо и налево!

На экране монитора ожили герои Марии Иннокентьевны Погребижской…

— Новая игра, — объяснил Петя. — Я вообще-то Киту купил, и, думаю, очень интересно.

— Вот как?

— Нужно пройти три уровня… — Это же — герои Погребижской, ты в курсе, Петя?

— А что? Молодец тетка! Знаешь, она, пожалуй догонит эту… Ну, как ее зовут? Шотландка которая пишет сказки про Гарри Поттера? Лидер мировых продаж…

И Анин муж опять впился в экран.

— Этот львенок… Ну, просто черт какой-то. Такое вытворяет! — пробормотал он.