Несколько дней после этого они совсем не видели Блайса, а когда он вновь пришел в магазин, Розы там не было. Уже в то его посещение Сильвию встревожило, что Блайс был сам не свой: «какой-то странный и держал себя вызывающе» – слова, которым Роза не придавала значения вплоть до его следующего визита, когда она оказалась с ним один на один.

В этот раз Блайс также был далек от прежнего разбитного и общительного малого, каким они привыкли его видеть. Первым его вопросом был «Здесь ли Сильвия?», и он даже не стал скрывать облегчения, когда узнал, что ее нет. Он явно не находил себе места, мерил шагами небольшое пространство магазина, курил одну за другой сигареты и втайне радовался, когда Роза переставала обращать на него внимание, занятая очередным посетителем. Наконец Роза не выдержала и запротестовала:

– Да будет тебе известно, ты этим утром отнюдь не красишь наш магазин своим присутствием. Что тебя гложет? – спросила она.

– Гложет? Ничего.

Но она продолжала настаивать:

– Что-то с тобой происходит. Вот и Сильвия тоже заметила. Она говорит, что в четверг не пользовалась у тебя особой популярностью, как и я сегодня, судя по всему. Поэтому давай начистоту. Хватит играть в молчанку. В чем дело?

– Я же сказал тебе – ни в чем! – начал было упорствовать Блайс и вдруг сломался: – О, конечно, кое-что есть. Ты должна знать, и Сильвия тоже, хотя как я смогу… – Он прервался, затем собрался с духом: – Роза, ты знаешь, что такое «вырасти из самого себя», ну, как вырастают из одежды или из розовых снов и безумных иллюзий?

Роза знала, что он имеет в виду и пытается выразить словами. Ее сердце мучительно сжалось.

– Да, ощущение не из приятных, – согласилась она.

– Не из приятных? Ужасное – иначе не назовешь! Быть совершенно счастливым с кем-то сегодня, а уже завтра…

– Это не приходит вот так сразу!

– Ладно. Возможно, это случилось не вдруг. Но может же снизойти на тебя как озарение. Разве такого не бывает? – взмолился Блайс.

– А насчет Сильвии… ведь мы говорили о Сильвии, не так ли? Это самое озарение снизошло на тебя… Когда?

– С воскресенья… всего лишь. Я пришел сюда в четверг, надеясь, что ошибаюсь и стоит мне увидеть ее… Но ты права. Это, должно быть, имело место на протяжении долгого времени, просто я не позволял себе взглянуть правде в лицо. Убеждал себя, что она милая, желанная и шаловливая, как котенок. Так я говорил себе, но слова – это только слова. И когда меня вдруг осенило, я понял, как всего этого недостаточно.

Всей душой сочувствуя Сильвии, Роза решительно заявила:

– В отношении Сильвии твой перечень далеко не полон. Среди множества других положительных качеств у нее есть и такие: она отважная девушка, хороший товарищ, и ты должен считать себя счастливчиком, раз нравишься ей. Пожалуй, даже больше, чем просто нравишься.

– Я знаю. В этом сам дьявол ногу сломит, хотя он же меня и попутал. – В отчаянии Блайс заехал ребром ладони себе по лбу. – Сначала меня вполне устраивала Сильвия, такая, как есть, и я не требовал большего. Девушка, подобная ей, способна пробудить в парне рыцарские чувства, заставить ощутить себя ее защитником. Но сейчас я увидел вещи в подлинном свете и просто не знаю, как ей все это объяснить! Роза, ты не могла бы?..

– Нет, определенно нет! Если ты настолько убежден в этом, то перед тобой только два пути: либо уйти в сторону, пока Сильвия сама не поймет печальную правду, либо, не жалея слов, поведать ей, что шутил с ней и не питаешь никаких серьезных чувств. Один способ трусливый, другой– жестокий, результат же будет одинаковый – она перестанет тебя уважать. Выбор за тобой.

Но Блайс не выбрал ни того ни другого. В то утро он уклонился от решения, сетуя на непреклонность Розы – «тверда как алмаз», а когда появилась Сильвия, так и не сказал ничего определенного. Потом он и вовсе избегал встреч, оставляя Сильвию в расстроенных чувствах, а Розу – в мучительных переживаниях за сводную сестру.

Сильвия увядала буквально на глазах от его нового, почти братского отношения, которое ей ровным счетом ничего не говорило. Блайс отныне не брал ее с собой на пляж и, пока Роза не оказывалась третьей в машине, не возил Сильвию покататься. Наконец Роза ощутила, что скрепя сердце сама должна выполнить неприятную задачу, и осторожно, как только могла, открыла Сильвии горькую правду. Та жалобно воззвала к ней:

– Но почему, Роза? Почему?

Роза опустошенно махнула рукой:

– Я не знаю, дорогая. И сомневаюсь, сможет ли и он тебе объяснить. Просто мужчины – некоторые из них – бывают непостоянны.

– Но не Блайс. Только не Блайс!

Это был душераздирающий крик, нашедший отклик в душе у Розы. При всех видимых недостатках Блайса, его капризах она с уверенностью могла сказать, что он склонен стоять на своем до конца. Например, он никогда не изменял твердому убеждению, что должен заниматься лишь тем делом, к которому у него есть талант, либо не заниматься ничем вообще, и Роза думала, что его быстро возникшая сердечная привязанность к Сильвии имеет в основе своей постоянство, присущее ему и во всем остальном.

Сильвия тем временем продолжала:

– Если бы я только знала, что такого сказала или сделала, мне было бы легче перенести это пренебрежение. Должна ли я напрямик потребовать у него объяснений?

– Более достойным было бы этого не делать. Конечно, если он тебе не признавался в любви и не давал никаких обещаний на будущее. Или давал?

– Нет! Да и как он мог, находясь, по сути дела, на иждивении у Сент-Ги! Просто я думала, что обещания – ну, такого рода – как бы витали в воздухе как с его, так и с моей стороны. – Сильвия сделала паузу, покусывая нижнюю губу. – Роза, а ты не думаешь, что Флор Мичелет приложила к этому руку, когда явилась сюда в воскресенье? Возможно, она возвела на меня какую-то напраслину?

Роза ответила, что так не думает. В тот день Блайс, как обычно, принял Флор в штыки; да и что такого могла знать Флор, чтобы оказаться в состоянии очернить Сильвию? Роза, однако, умолчала, что истинная причина, по ее убеждению, – если только Флор не вела двойную игру, во что верилось с трудом, – была сама Роза. Ибо, как не переставала утверждать Флор, именно Роза интересовала Блайса, а раз так, то зачем Флор вмешиваться в эти сложные отношения?

Но Сильвия по-прежнему думала, что виной всему какая-то слабость, бестактность или оплошность с ее стороны, о чем Флор предостерегала Блайса или он сам предостерег себя, прежде чем решиться дальше развивать их отношения. Где-то она дала промашку, за которую должна винить только себя. Но где и в чем? Продолжая копаться в самых тайных уголках своего сердца, Сильвия начала, чтобы разрешить свои сомнения, выдвигать причины, которые иначе как плодом больного воображения назвать было нельзя. К примеру, предположение, что Флор выступила посланником Сент-Ги, который счел Сильвию недостойной даже через кузена вступить в родственные связи со своей семьей… Или – в ночь аварии, когда Сильвия представляла собой неприглядное зрелище, ее вдобавок вырвало прямо у Блайса на глазах, и он окончательно убедился в инвалидности Сильвии…

Сильвия находилась в таком отчаянии, что усматривала злой умысел во всем: в подарках, в проявлении доброты, в каждом шаге. И не только со стороны Блайса. Сент-Ги дал ему машину как взятку, чтобы Блайс отступился от нее! Выходки Блайса – духи на ее день рождения и даже магнитофон – продиктованы угрызениями совести и должны были облегчить душу перед тем, как ему отвергнуть Сильвию! Роза не могла спорить, пока сестра находилась в таком взвинченном состоянии. Она могла только жалеть и утешать Сильвию, используя для этого все возможные способы.

Наконец Сильвия решила, что духи она оставит, а Роза убрала подальше магнитофон, даже не прослушав последнюю запись. Сильвия категорически заявила, что видеть не хочет эту проклятую штуковину, а Блайсу хватило такта не допытываться, почему они не пользуются его подарком.

Внешне между тремя молодыми людьми, казалось, мало что изменилось, разве что Роза ощущала себя скорее буфером между Сильвией и Блайсом, чем третьей лишней. Загадочным оставалось то, что Блайс по-прежнему оказывался под рукой, когда нужна была его помощь, и приходил на выручку также охотно, как и тогда, когда Сильвия притягивала его подобно магниту. Когда Блайс увильнул от объяснений с Сильвией, Роза ожидала, что он применит любимую стратегию сильного пола: станет реже попадаться на глаза, а то и вообще исчезнет на все то время, что они будут в Мориньи. Но он не сделал ничего подобного. И хотя Розу все время подмывало намекнуть Блайсу, что он у них не очень желанный гость, она сдерживалась в слабой надежде, что он сам еще толком не определился с Сильвией и, пребывая рядом, сможет вновь подпасть под ее обаяние.

Естественно, Роза терялась в догадках по поводу странного утверждения Флор Мичелет, будто это она привлекает Блайса, а совсем не Сильвия. Если Флор права, то Блайс упустил возможность стать отличным актером! Тогда почему Флор зациклилась на своем предположении до такой степени, что готова держать пари?

Роза подумывала, что ей следовало бы под видом нелепой шутки предложить идею Флор на рассмотрение как Блайсу, так и Сильвии. Но она не могла. Теперь все трое если и смеялись, то только над вещами, не имеющими отношения ни к кому из них, и было уже слишком поздно, чтобы заставить Блайса разрешить для нее эту загадку.

Роза была рада, когда Сильвия получила приглашение от одной из своих школьных приятельниц провести воскресенье в Канне. И хотя сестра, пребывая в подавленном настроении, вначале ни в какую не хотела ехать, в конце концов поддалась на уговоры и согласилась. Блайс подвез их обеих в своем автомобиле и оставил Сильвию в отеле у подруги, договорившись заехать за ней вечером.

Блайс припарковал машину, и они с Розой отправились по полумесяцу набережной Круазетт, сверкающей от проносящихся машин, звенящей от разговоров на всех языках мира и наполненной экзотикой сухо шелестящих листьев пальм и ярким пламенем каннских лилий.

Зной и ослепительный блеск моря сплетались воедино и в равной степени были невыносимы. Блайс предложил:

– Все указывает на необходимость выпить чего-нибудь прохладительного. Сам Бог велит отправиться в «Аркашон-бар», что на берегу. Это недалеко.

Но они стояли перед входом во внешний двор одного из шикарных отелей и были вынуждены пережидать казавшийся бесконечным поток машин, проносящихся мимо.

Наконец ожил и поток пешеходов, устремившийся через улицу, и рука Блайса коснулась локтя Розы.

– Сейчас… – начал было он, но вдруг резко дернул Розу вправо, в сторону от приближавшегося по подъездной дорожке отеля автомобиля.

Она взглянула на него.

– Опомнись!.. – с раздражением произнесла она и запнулась.

Не Роза привлекла внимание Блайса. Он все еще крепко держал ее локоть, но взгляд был устремлен на тех, кто находился в открытой машине: за рулем – Клод Одет, а рядом с ним Флор Мичелет. Автомобиль притормозил на расстоянии не больше шага от них. Жест Блайса, адресованный Флор, напоминал нечто среднее между сигналом автостопщика «Подвезите» и знаком регулировщика «Проезжайте!». Под солнечными очками Флор, казалось, улыбнулась в знак приветствия ему и Розе и сказала своему спутнику что-то, вызвавшее смех, затем автомобиль набрал скорость и понесся дальше.

Блайс произнес как ни в чем не бывало:

– Извини за задержку. Думаю, сейчас самое время перевести тебя на ту сторону.

– Я бы уже была там, если бы мы сразу начали переходить улицу, – уточнила Роза, изгнав глупую мимолетную мысль, что он задержал ее, чтобы сидевшие в автомобиле Флор и Одет увидели их вместе.

«Аркашон-бар» оказался веселым местом, полным молодых людей, облаченных в минимум одеяний, а то и полураздетых; их гибкие загорелые тела блестели от пота, и у всех были транзисторы, настроенные на разные станции. Роза выбрала лимонад, а Блайс предпочел легкое немецкое пиво. Потом они съели легкий ленч – дыня и свеже-зажаренные сардины – и согласились с тем, что прогулка на моторке к Лериновским островам доставит им удовольствие.

На Санта-Гонорат они исполнили долг, посетив замок восемнадцатого столетия, служивший наблюдательным пунктом на случай нашествия сарацин и мавров. На Санта-Маргарет, самом большом из островов, они решили пожертвовать осмотром форта – тюрьмы таинственной Железной Маски – в пользу прогулки через сосны Алеппо по лесным тропинкам, протоптанным во мху поколениями крестьян.

Устав наконец, они уселись на открытом месте, где могли вволю любоваться бесподобной голубизной моря за колоннадой сосен, стоявших стройными рядами, подобно опорам кафедрального собора.

Блайс обхватил колени руками и положил на них подбородок. Вздохнул, дав паузе затянуться. Затем проговорил:

– Роза, предположим, что ты хочешь чего-то до умопомрачения и это что-то – вещь стоящая и способная вознаградить не только тебя одну. Скажешь ли ты в этом случае, что цель оправдывает средства?

Надо же, Блайс носится с проблемой, к которой относится без цинизма, и не клянет за нее свою разнесчастную судьбину! Еще совсем недавно такое ему было несвойственно, но теперь, когда самоуверенности в нем поубавилось, кое-что в его отношении к жизни изменилось. «Жаль, что изменения, происходящие в нем, сказались на Сильвии, ибо к ней он переменился в первую очередь», – подумала Роза.

Озадаченная вопросом, Роза запротестовала:

– Ох, Блайс, ну ты и спросил! Добро во имя зла и наоборот? Благая цель и никудышные средства? Страдания немногих ради процветания остальных? Спор об этом идет веками. Что же до меня, то мой ответ – нет и еще раз нет, и я с уверенностью могу сказать, что любая цель, достигнутая мной – если, конечно, не потерплю фиаско, – никоим образом не будет связана с применением недостойных средств.

– Но почему не победа любой ценой? Ради чего заранее обрекать себя на неудачу?

– Чтобы потом не мучили угрызения совести. Чтобы не жить с чувством вины.

– Даже если впоследствии сумеешь исправить содеянное? И зная заранее, что такое тебе вполне по силам?

Роза покачала головой:

– Пожалуй, чтобы решиться на такое, помимо уверенности, нужно иметь и твердые гарантии… – Тут ей пришла в голову неожиданная мысль. – Блайс, это, возможно, и не мое дело, но я присутствовала, когда Флор Мичелет хотела от тебя, чтобы ты вплотную занялся мадемуазель Одет лишь ради ее отца, который мог бы многое для тебя сделать. Означают ли твои слова «цель оправдывает средства», что ты подумываешь последовать советам Флор Мичелет и использовать бедную девушку в своих целях?

Он резко вскинул голову:

– Воспользоваться Мари-Клэр? Mon Dieu, вот уж нет!

– Извини!

– Ладно. Замнем для ясности! – Он снова вздохнул. – Мог бы и не спрашивать. Иного ответа от тебя вряд ли можно было ожидать. Ты ведь такой человек, для которого белое – это белое, а черное – это черное, и даже не допускаешь, что есть еще и серые тона, ведь верно?

– Иными словами, я слишком строга? Ты это имел в виду?

– С такими шалопаями, как я, – да. – Внезапно он сел так, чтобы можно было следить за выражением ее лица. – Знаешь, Роза, ты могла бы стать наградой за любовь к тебе, ибо кто, как не ты, достойна любви. Так я думаю, – огорошил ее Блайс.

– Я… наградой? – В тоне девушки прозвучало изумление, и Блайс коротко рассмеялся:

– Опять же ладно. Тебе не нужно вновь говорить мне то, что я знаю заранее. Но допустим, я скажу тебе… Нет… – Он, видимо, проглотил конец фразы, связанный с каким-то принятым решением, и после паузы они заговорили о посторонних вещах, пока не настало время возвращаться на пристань.

Этот разговор одновременно и смутил и встревожил Розу. Блайс загадочный, прячущийся за барьерами недомолвок, – это было что-то новое. Под его пристальным взглядом на какой-то пугающий миг она подумала было, что он собирается признаться ей в любви, и испытала огромное облегчение, когда обнаружила, что ошиблась.

Роза также была рада, что ее предположение насчет Мари-Клэр Одет не подтвердилось. Она не хотела верить, что поведение Блайса изменилось потому, что он все же внял советам Флор Мичелет… «По его собственному признанию, он вынашивает некий другой план, и как далеко Блайс может зайти во имя своих амбиций? – размышляла Роза, терзаясь сомнениями. – Опять же, что это за средства, если они неблаговидные… и ради чего?»

Результатом однодневного пребывания Сильвии в Канне стало то, что родители ее школьной подруги, зарезервировавшие номер для своего сына, который в самый последний момент не смог воспользоваться им, предложили ей за их счет оставить номер за собой на время каникул. Она составила бы компанию их дочери, а посему согласие они сочли бы услугой с ее стороны.

– Я сказала, что останусь, если ты не станешь возражать. Сможешь ли ты управиться без меня в магазине? – поинтересовалась Сильвия у Розы.

– Конечно, – уверила Роза. – Правда, мне будет здорово тебя не хватать, но я хочу, чтобы ты поехала.

– Должна признаться, что жду не дождусь, когда хотя бы ненадолго смогу вырваться из этого места, – призналась Сильвия, делая Мориньи козлом отпущения за грехи Блайса – реакция, вполне понятная Розе.

Они договорились отплатить за щедрое предложение тем, что в последний день своего пребывания в Канне Сильвия пригласит гостеприимных хозяев на ленч.

– Закажи столик в каком-нибудь по-настоящему уютном месте, и мы приедем в город за ними, – напутствовала Роза, когда Сильвия отбыла на поезде, презрев довольно робкое предложение Блайса «отвезти ее, если она пожелает».

Без Сильвии в квартире стало пусто. Зато в магазине хватало дел, чтобы чувствовать себя занятой большую часть времени, и, если там появлялся Блайс, временное отсутствие Сильвии освобождало Розу от постоянного нервного напряжения, что она что-нибудь выкинет от отчаяния.

Между тем Роза тщетно ожидала от мадам Сент-Ги расспросов о том, чем же закончилась возложенная на девушку миссия похлопотать за Блайса перед Сент-Ги. Как будто мадам, переложив эту проблему на Розу, поспешила умыть руки, а то и вовсе забыть. Когда Роза наконец рискнула коснуться этой темы, комментарии мадам были крайне скупы и носили формальный характер.

На замечание Розы, что Сент-Ги, по-видимому, непреклонно стоит на том, что Блайс или должен покориться, или устраивать свое будущее безо всякой поддержки с его стороны, мадам лишь заметила:

– Если таково его решение, значит, оно наилучшее. – Она сухо поблагодарила Розу за помощь, как будто уронила камень, оставив ее теряться в догадках, до какой степени мать смирилась с деспотизмом cына, против которого восстал только Блайс, осмелившись заявить о праве самому принимать решения…

Летние дни летели незаметно, и настало утро, когда Роза с болью осознала, что прошло более полугода ее пребывания в Мориньи. Стоял уже август. Магазин давал возможность зарабатывать себе на жизнь, и при известном старании можно было добиться большего. Сильвия физически окрепла и почти полностью восстановила здоровье. Сестры пропитались солнцем, как и мечтали до приезда сюда. Но предстояло вскоре возвращение в Англию, где их снова ожидала тусклая жизнь. Смогут ли они когда-нибудь вновь вернуться во Францию?

Роза как раз размышляла над этим, сидя за утренним кофе, когда зазвонил телефон и в трубке раздался голос Сент-Ги:

– Мне вот тут пришло в голову, что в порядке приобретения полезного опыта и ради любопытства вам, возможно, захочется провести денек, наблюдая за работой подрезчиков. Рискну предположить, что вам уже известно – из этого события местное население сделало едва ли не праздник, и вся округа гудит, как рассерженный улей, в ожидании пикника по случаю окончания работы. Если вы согласны присоединиться к нам, то я заеду за вами и отвезу на место.

– Я бы с радостью. Но как быть с магазином?

– Ну а Блайс на что? Я пришлю или даже сам привезу его, чтобы он постоял за вас у прилавка. Буду где-то через полчаса. Между прочим, наденьте джинсы, куртку и прочную обувь.

– Должна ли я захватить с собой какую-нибудь еду?

– В этом нет необходимости. Будет море вина, горы домашних деликатесов и фруктов. Я даже предполагаю, что после основательной заправки вы будете просить меня позволить вам ободрать одно дерево, а то и пару. Еще одна вещь – если вас уже сейчас обуревает желание помочь нам, то захватите плотные перчатки. Или нет… вряд ли у вас найдется что-либо подходящее. Я сам обеспечу вас перчатками.

Через час он уже высадил ее на участке, подготовленном для обдирки коры, за полкилометра от того ограждения из колючей проволоки, где Роза впервые встретила Сент-Ги в сырой вечер своего приезда в Мориньи.

Все вокруг гудело от голосов людей, экипированных в плотные одежды, криков резвящихся детей и лая собак. Мужчины и женщины были в одинаковых соломенных шляпах для защиты от солнца, а те из мужчин, что были вооружены изогнутыми топориками, получали указания от старшины перед тем, как приступить к работе.

Сначала надлежало сделать кольцевой надрез коры как можно выше по стволу, почти у самых нижних ветвей, другой – как можно ближе к корням дерева. Затем кору отделяли от ствола по длинной вертикали, используя в качестве рычага клинообразную рукоятку топорика. Все это производилось с точностью и быстротой хирургической операции.

Секция снятой коры напоминала по форме полый цилиндр и подвергалась, как и ободранный участок ствола, придирчивому обследованию добровольных экспертов, обсуждающих толщину и качество снятой пробки, а также мастерство подрезчиков. С особым жаром спорили – пострадало дерево или нет, чтобы нарастить новый слой коры должного качества через десять лет. «Блайс действительно был прав, когда ругал пробку за то, что она растет в год по чайной ложечке», – подумала Роза.

Обдирка секций коры со стволов послужила сигналом для женщин к началу своей части работы – складывать секции в штабеля для просушки на свежем воздухе на несколько недель, прежде чем кору отправят под прессы. После выпаривания штабеля под давлением примут плоскую форму для отправки морем на аукцион. Помогая женщинам, Роза убедилась в необходимости толстых рукавиц, которыми снабдил ее Сент-Ги, так как секции, хотя и легкие, были шершавыми, корявыми и грязными до ужаса. Она становилась все мрачнее и грязнее и несколько раз упала, поскользнувшись на сырых корнях. По счастью, всякий раз возвращаясь с пустыми руками, так как упасть с секцией коры в руках значило бы повредить хрупкую и деликатную продукцию, что здесь приравнивалось чуть ли не к преступлению.

Пока все остальные работали, дети и собаки затеяли что-то вроде охоты, путаясь под ногами у старших. Их крики вкупе с собачьим лаем своеобразной фугой вписывались в хриплые голоса подрезчиков и пронзительную болтовню женщин. Монсеньор Кортес-Джембис – та самая маленькая гончая – также находился среди собачьей своры и сегодня был сама невинность, изобразив на морде возмущенное «Кто, я? Да быть того не может!», когда Роза рассказала его маленькой хозяйке о том, как песик обманул ее.

В полдень, как и во всем Мориньи, на плантации был объявлен перерыв, и всякая деловая активность сразу же прекратилась. Собаки вывалили языки наружу, и у детей заблестели глаза в предвкушении вкусной еды: грузовик привез вино и гору домашней снеди, люди группами чинно расселись в тени, и началось серьезное действо – всеобщая трапеза.

Затем настал послеобеденный сон почти для всех. На короткое время он охватил даже детей и собак. Роза тоже слегка вздремнула, потом села, чтобы побаловать себя первой за день сигаретой и поразмышлять на досуге – изображали ли на своих полотнах постимпрессионисты часы сиесты на пробковой плантации: лежащие тела, бутылки пустые, початые и полные вина, брошенные орудия труда, деревья на переднем и заднем плане, солнце и густые тени под кронами дубов.

Детвора вновь начинала резвиться; более послушные, вняв сердитым окликам родителей, присмирели, а те, кто побойчее, остались глухи к призывам взрослых.

Сквозь полузакрытые веки Роза наблюдала за детской возней. За несколько ярдов от нее дерзкий мальчишка лет двенадцати карабкался на ствол дерева, с которого еще не была ободрана кора. Перед тем как работа была остановлена для ленча, Роза видела, как к дереву подошел мужчина, осмотрел его, а затем оставил свой топорик в развилке ветвей. Когда ее глаза поймали отблеск солнца на стальном лезвии, Роза поняла, что именно топорик и есть тот желанный приз, за которым подросток лез на дерево.

Она сидя подалась вперед, затем, повинуясь какому-то смутному инстинкту, мгновенно оказалась на ногах. Мальчишка долез до топорика, дотянулся, схватил за рукоятку и с победным воплем замахнулся на детские лица внизу, замершие от страха с разинутыми ртами.

И тут озорник потерял опору под ногами. Пальцы ног заскользили по стволу. Он повис, держась одной рукой за ветку, выронив из другой руки топорик. Остро отточенное лезвие непременно врезалось бы в одного из детей, оцепеневших внизу от страха и все еще смотревших вверх как завороженные. Но в ту же секунду Роза ринулась вперед, разбрасывая детей вытянутыми руками, и приняла плечом скользящий удар.

Перед тем как почувствовать боль, девушка услышала испуганные крики детей и поняла, что мальчишка сорвался с дерева и упал с глухим стуком возле нее. Но видимо, вполне благополучно. Затем все превратилось в хаос. Толпы людей, крики, брань, возгласы сочувствия, и, когда боль дала о себе знать, Роза приложила руку к плечу и ощутила, что ее рубашка влажная от крови. Раздался еще один голос, властный и требовательный, – и сразу же настала тишина. Сент-Ги вновь заговорил:

– Роза! В чем дело? Что случилось? Вы пострадали?

Его рука нежно коснулась руки Розы, прижатой к плечу. Взглядом он дал понять, чтобы она опустила руку и он мог осмотреть порез. Кивнув, она послушалась. Сент-Ги, обнажив ее плечо, взглянул на рану и начал отдавать короткие, отрывистые приказания.

Для Розы наспех соорудили сиденье. Кто-то налил стакан коньяка. Еще кто-то принес из машины Сент-Ги походную аптечку, и, пока он сам ловко обрабатывал и перевязывал рану, дюжина голосов наперебой докладывали об инциденте, всячески приукрашивая героизм Розы.

– Да они даже и не видели толком, что произошло, – не выдержав наконец славословий в свой адрес, заявила девушка. – Большинство из них спали. Это был просто рефлекс… я даже подумать не успела. Похоже, мне повезло и порез не очень глубокий, не так ли?

– Достаточно серьезный, чтобы накладывать швы, я бы сказал, плюс укол от столбняка в качестве предосторожности. Да и «повезло», пожалуй, слишком мягко сказано. Если бы топор угодил вам в голову, вас сейчас уже не было бы с нами, – мрачно сообщил он.

– Или маленькой Иветты, или Жака, если бы мадемуазель Роза не проявила столько мужества, монсеньор, – вставил кто-то, желая внести свою лепту в драматизм картины.

Сент-Ги согласно кивнул:

– Да уж… – Он положил руку Розы на перевязь, чтобы облегчить нагрузку на плечо, и предложил ей помощь: – Пойдемте! Я отвезу вас в шато, и уже там вызовем для вас врача. Вы сможете дойти до машины?

– Конечно, – поспешила уверить Роза и излишне быстро вскочила на ноги. Шок, затаившийся до поры до времени, не замедлил воспользоваться ее оплошностью. Земля под ногами заходила ходуном, солнце мгновенно заволокло облаком, которого и в помине не было, и только рука Сент-Гй, подобно стальному обручу обвивающая ее за талию, позволила Розе удержаться на ногах, пока она не пришла в себя.

Глупо! Она закусила губу. Однако, когда с его помощью добралась до спасительной машины, была благодарна за ту заботу, с которой он устроил ее на сиденье.

Когда машина тронулась, Сент-Ги искоса бросил на нее насмешливый взгляд:

– А вы знаете, я думаю, что появляться на плантации вам противопоказано. Уж больно часто приходится вызволять вас оттуда, как мне кажется.

Роза изобразила улыбку:

– Я знаю. И поверьте, огорчена. Я, должно быть, – как это сказать – навлекаю беду, правда только на себя. Но в тот первый раз я не нуждалась в вызволении. Преодолев забор в одном направлении, я могла бы с таким же успехом преодолеть его и в обратном.

– Рискну предположить… После того как эта лукавая псина танцующей походкой завела бы вас подальше в сгущающейся темноте, вы так бы и остались по ту сторону забора. В любом случае второго раза мне хватило с лихвой, чтобы лишиться сна и покоя. В руках дилетантов эти топоры для подсечки коры – смертоносное орудие, и когда, прибежав на шум, я увидел вас на четвереньках, а топор рядом, то… – Он оборвал фразу. – Ну, если честно, я готовился дать вам хороший нагоняй за то, что играете не с тем, чем положено, а вместо этого вдруг обнаружил, что вы стали героиней на час. Как тут не расстроиться, согласны?

– И даже очень… не согласна лишь с тем, что я героиня.

– Вы станете ею, когда эта история обойдет весь город. Во всяком случае, поделом мне: научусь не делать поспешных выводов о людях. Однако не скажу, что этот урок пришелся мне по вкусу, да и кому приятно ошибаться?

– Действительно, кому? – сухо согласилась Роза, оживившись немного, когда припомнила свое первое суждение о нем, и понимая, что сейчас, говоря о себе, Сент-Ги имел в виду и ее.

В шато мадам Сент-Ги настояла на том, чтобы оставить Розу на ночь. Она и слышать не хотела никаких возражений, особенно когда узнала, что Сильвия уехала и ухаживать за девушкой некому. Роза может позвонить Блайсу, чтобы попросить его привезти ей все, что нужно, а если врач позволит, то она сможет вернуться к себе на квартиру и в магазин завтра.

Врач явился в конце дня, вынес вердикт, что рана «assez mechanic» и нуждается в наложении швов, что и было сделано. После чего Розу уложили отдыхать на тенистой террасе, увитой виноградными лозами, куда пришла и мадам, чтобы посидеть с больной, занимаясь вышиванием, пока та не уснула.

Она даже не слышала, как мадам ушла, а когда проснулась, настал уже вечер и вместо мадам возле нее находился Блайс.

Роза улыбнулась ему вымученной улыбкой, и он улыбнулся в ответ.

– Что сие означает? – осведомился он. – О, мне уже яркими красками живописали поистине сказочную картину, а что говорит врач о твоем порезе, хотелось бы знать?

– Он назвал рану страшной на вид, но не более того. Удалось тебе найти все те вещи, что мне нужны?

– Надеюсь, что так, хотя у меня не было времени искать их до тех пор, пока не закрыл магазин. Твоя история, благодаря беспроволочному телеграфу, стала известна уже к трем часам, а потом все, кто не был на плантации, потянулись в магазин, дабы почесать языки, не отходя от кассы. Надеялись оказаться на месте, когда тебя притащат на носилках. У большинства кишка оказалась тонка, чтобы не купить что-нибудь по мелочи, пока дожидались триумфального шествия с тобой на руках. В результате торговля била ключом, и я только успевал поворачиваться.

Роза засмеялась:

– С тебя станется – делать бизнес на чужом несчастье! Но все равно – спасибо! – Она легла поудобнее. – Который теперь час?

– Седьмой пошел. Я усек из разговоров, что мы будем обедать здесь, чтобы тебя лишний раз не тревожить. Я встретил Сент-Ги в холле. Он явится сюда через несколько минут с напитками, во всяком случае, так он сказал. Между прочим, ты еще не звонила Сильвии по поводу случившегося?

– Нет еще, а надо бы, если смогу. Вдруг она позвонит на квартиру и ей никто не ответит…

Говоря так, Роза попыталась встать, но Блайс предупредил ее попытку.

– Оставайся там, где ты есть, – приказал он. – Телефон в комнате позади нас, и у него длинный шнур. Я принесу тебе аппарат.

Пока девушка набирала номер Сильвии и разговаривала, он довольно беспокойно слонялся по террасе. Затем прошел в соседнюю комнату и остался стоять на пороге двери, ведущей на террасу.

Роза положила трубку и оглянулась на Блайса.

– Теперь все в порядке, а тебе спасибо, – начала было она.

Не дослушав, он мигом оказался возле ее стула, но вместо того, чтобы взять аппарат, опустился на колени. Их лица оказались на одном уровне, он на мгновение глубоко заглянул в ее изумленные глаза, затем нежно заключил Розу в объятия и приник к ее губам в долгом поцелуе как раз тогда, когда в комнате позади них послышались шаги. Кто-то – голос любви подсказал Розе: «Сент-Ги» – застыл как вкопанный на пороге.

– Блайс! Ты что?! – Роза с трудом высвободилась, и Блайс поднялся с колен.

Сент-Ги неподвижно стоял в дверях. Все трое молча так и оставались на своих местах, пока Сент-Ги, круто повернувшись, не обратился к своей матери, которая стояла прямо за ним и, как Роза надеялась, не видела из-за его широкой спины того, что было на террасе.

– Прошу меня простить, мама, – его тон был холодным и официальным, – но мне не стоило беспокоиться о напитках. Только что звонила Флор, и я буду обедать у нее. Не жди меня. Я, возможно, вернусь поздно.

– Ох, Сент-Ги… нынешней ночью, да как же так? – В голосе мадам слышались нотки отчаяния, но она быстро добавила: – Хотя, конечно, вполне естественно, что ты хочешь провести вечер с Флор. Но ты заглянешь ко мне утром, не так ли? Я уже успею проснуться…

Сент-Ги вышел, ни разу не оглянувшись. Избегая встречаться с Розой глазами, Блайс забрал телефон и начал сворачивать шнур, а мадам Сент-Ги подошла к ее стулу.

– Я оставила вас безмятежно спящей, моя дорогая. Как вы сейчас себя чувствуете? – спросила она.