Еще десять дней минуло. Погода наконец испортилась. На улице льет дождь. Слабо вечереет. В комнату только что вошел Кузьма. Христофор с укоризной следит за тем, как он снимает плащ, отряхивается от капель дождя.
КУЗЬМА. Христофор, я отчаянно промок. Почти два часа я находился под дождем…
ХРИСТОФОР. Догадываюсь, Кузнечик. Ты тут удивительно наследил.
КУЗЬМА. Еще бы… (Жалобно.) Мне холодно, я продрог… И вообще я так несчастен.
ХРИСТОФОР. Опять с тобой что-нибудь стряслось?
КУЗЬМА. И не говори! Мне так грустно - это во-первых. (Оживляясь.) А во-вторых, я сдал эскизы кукол в театр. Корабли сожжены.
ХРИСТОФОР. Беда. (Осторожно.) Они хоть симпатичные?
КУЗЬМА (с мечтательной грустью). Хороши. Они убийственно хороши, Христофор. (Помолчав.) Завтра маэстро возвращается в Москву, и все будет решено. (В волнении прошелся по комнате.) Отец дома?
ХРИСТОФОР. Во-первых, сейчас это не наш дом - тут временно находится Виктоша. Та самая достойная девушка, которую ты уже видел. А во-вторых, именно сию минуту отец вышел с ней погулять по Сивцеву-Вражку. Несомненно, она очень творчески на него повлияла. Давно не помню, чтобы он так работал… С невиданным восторгом, с потрясениями! Микеланджело - и только! Какой-то внутренний огонь пожирает его, Кузя, и я даже за него боюсь.
КУЗЬМА. Однако все это не мешает ему прохаживаться с этой девицей по Сивцеву-Вражку… Да еще в проливной дождь!
ХРИСТОФОР (вразумительно). По Сивцеву-Вражку он прохаживается с ней потому, что утром он завершил главную часть своей работы. Он почти в обморок упал от изнеможения, когда на заре часы внезапно пробили пять. А с Виктошей всю неделю он почти не прогуливался - он ее отдал на мое попечение. Взгляни, какой на мне замечательный костюм. Это мы его купили, чтобы я производил хорошее впечатление всюду, гуляя с Виктошей. Ведь я бываю с ней не только во всяческих музеях, где она срисовывает всевозможные наряды, - она также берет меня на показы мод, где мне приходится общаться с удивительно проворными манекенщицами. Как видишь, я даже переменил прическу, - все говорят, что это как-то меня скрашивает.
КУЗЬМА (волнуясь). Христофор… Послушай, Христофор, я решился! Сегодня я ему скажу все!
ХРИСТОФОР. Что… скажешь?
КУЗЬМА. Все!… О куклах. Ведь будет просто мерзко, если о моей победе он узнает внезапно… и не от меня.
ХРИСТОФОР. Погоди… А ты уверен?
КУЗЬМА (почти с отчаянием). Ну говорю тебе - они убийственно хороши! А каково ему будет об этом узнать? К тому же во всей этой истории есть что-то глубоко несправедливое… Почему "Елену" не поручили делать ему? Неужели мой отец настолько постарел? (Хватает Христофора и трясет его.) Совсем стал бездарен?
ХРИСТОФОР (вырывается). Сейчас же перестань мять мой новый замечательный
костюм… Виктоша никогда не простит тебе этого. (Прислушивается.) Тише!… Они идут. Кузьма, умоляю тебя, соблюдай приличия…
В комнату входят промокшие от дождя Виктоша и Балясников. Им весело.
ВИКТОША (смеется). Вы удивительно искусно скачете по лужам, Федор Кузьмич… Никогда не видела, чтобы это совершали с таким упоением.
БАЛЯСНИКОВ. Скакать через лужи - моя страсть… И вообще дождь одно из самых веселых явлений природы… если на него взглянуть чуть нетрезво. (Заметив Кузьму.) А, и ты здесь. (С некоторой опаской.) Довольно мило с твоей стороны… Зашел навестить Христофора и теперь уходишь?
КУЗЬМА (обозлился). Ты здорово догадлив. (Направляется к двери.)
ВИКТОША (очень ласково). А ну-ка стоп, стоп, стоп. Зачем вам отсюда уходить?… Да еще в такой дождь? По-моему, будет куда лучше, если вы останетесь и мы все вместе будем пить чай.
КУЗЬМА. Но я…Но мы…
ВИКТОША. Вот и прелесть. Видите, с каким бесконечным восторгом он остается, Федор Кузьмич.
БАЛЯСНИКОВ (Кузьме). Знаешь сам, как я радуюсь, когда ты являешься сюда… Правда, обычно это добром не кончается, но почему бы не попробовать еще раз… Тем более что сегодня… такой день!
КУЗЬМА (тревожно). Какой день?
БАЛЯСНИКОВ. Скоро узнаешь. А сейчас отправимся на кухню, Христофор. Я попытаюсь создать неповторимый настой чая. (Уходит.)
ХРИСТОФОР. А вы не скучайте тут, пожалуйста. (Поспешает на кухню за
Балясниковым.)
ВИКТОША (после молчания). Ну, как вы думаете, будем мы тут скучать?
КУЗЬМА (он снова оробел). Я… я не знаю.
ВИКТОША. Однако как вы неподдельно оробели… Я даже отсюда слышу, как у вас зуб на зуб попадает.
КУЗЬМА. Послушайте, вы… Я ведь могу и… и…
ВИКТОША. И - что?
КУЗЬМА (подумав). Уйти я могу - вот что!
ВИКТОША. Я оцепенела. Но вы не уйдете. Вы довольно боязливая личность. В течение недели всюду ходите по моим пятам, понурый, скрываетесь в подворотнях… И даже не пытаетесь со мной заговорить. Поймите, теперь это делается не так.
КУЗЬМА (притаился). А как?
ВИКТОША (ласково). Иначе. Не стану же я вас учить. (Строго.) Это было бы просто неприлично. (С интересом.) Кстати, почему возникаете только вечером? Где ж вы днем?
КУЗЬМА. Днем я учусь.
ВИКТОША. Но ведь вы и работаете, я слышала?
КУЗЬМА. Работаю я по ночам.
ВИКТОША. Чудесно. А когда же вы спите?
КУЗЬМА. В перерывах.
ВИКТОША. Это надо будет взять на вооружение. (С нескрываемым наслаждением.) А теперь объясните, почему вы повсюду ходите за мной?…
КУЗЬМА. Мне просто очень дорог мой отец, и я, естественно…
ВИКТОША. Но последнюю неделю я путешествую одна или с Христофором Ивановичем.
КУЗЬМА. Христофор мне тоже дорог!
ВИКТОША. Так… Окончательно заврались. А дело-то проще простого. (Приветливо.) Вы безумно в меня влюбились.
КУЗЬМА (в страхе, но с некоторой долей нахальства). Ну уж безумно…
ВИКТОША. Уверяю вас. В меня все влюбляются. Хотя я не даю ни малейшего повода.
(Ласково.) Ну не странные ли люди… А?
КУЗЬМА (неожиданно воспрянул). Ну вот что. Хватит! В конце концов, кто вы такая?
ВИКТОША (гордо). Я портниха!
КУЗЬМА. Ну и что? Подумаешь… Безобразие какое.
ВИКТОША. Известный вам Левушка утверждает, что мой характер формировал стронций. (Ласково.) Может быть, в этом все дело?
КУЗЬМА (в изнеможении). Я ухожу… Довольно!…
Появляется воодушевленный Балясников. На подносе у него все, что надобно для чая; за ним шествует Христофор с различными угощениями.
БАЛЯСНИКОВ. А вот тем не менее и мы!
ХРИСТОФОР (принимаясь за сервировку стола). Ну как, не скучали вы без нас, детки?
КУЗЬМА. Я бы не сказал.
ВИКТОША. Кузьма Федорович сегодня в ударе - находчив, остроумен, говорлив…
ХРИСТОФОР. Говорлив? Ну, это у него в крови.
БАЛЯСНИКОВ. Блохин, не дерзи! Я болтаю потому, что слишком много видел. Меня раздирает от впечатлений. (Чуть грустно.) Даже ночами, в одиночестве, я не перестаю спорить - но на этот раз с самим собой… Да-да, я устраиваю собрания, выступаю в прениях и сам себе выношу резолюции… Я, кажется, немного устал, ребятки… Наверное, потому, что в искусстве труднее всего агитировать за разумные идеи, ибо как-то неловко доказывать очевидное. (Помолчав.) Одна беда - к себе ключ подобрать труднее чем к остальным.
Начинается чаепитие.
ХРИСТОФОР. А по-моему, все дело в том, что надо быть добрым. А быть добрым - это значит быть осмотрительным. Всего-навсего, Федя. Человек всю жизнь играет в игрушки, но в детском возрасте ему их покупают в магазине, а потом… страшно подумать.
КУЗЬМА. Он берется за живых людей? Не так ли?
БАЛЯСНИКОВ. Кузьма… Не надо. (Задумчиво.) Может быть, я и сам начинаю кое о чем догадываться. Забавно… с каждым годом душа делается мудрее, - но тело, черт его дери, продолжает валять дурака. Тебе еще не понять этого, Кузьма, ведь в юности тело и душа почти неразрывны… Но с возрастом душа приучается жить особняком - видимо, хочет привыкнуть к неизбежному. По ночам, во время сна, она учится отлетать от тела, и вот, когда она наконец научится… (Печально свистнул, помолчал.) Увы, человеку не следует заботиться только об одном - о смерти.
ВИКТОША. Довольно!… Я молода, эгоистична и надеюсь прожить долгую жизнь!… Как вам не совестно, Кузьма Федорович, мы оставили вас вовсе не затем, чтобы вы отравляли тут нашу атмосферу своим пессимизмом и неверием.
КУЗЬМА (он просто потерял дар речи). Ну, знаете…
БАЛЯСНИКОВ. При чем здесь он? (Весело.) Это мне самому взгрустнулось немножечко… Но чай приободрил меня. Великолепнейший напиток - когда-то он заменял мне завтрак, обед и ужин! О, в юности я зарабатывал так мало денег, что мне их вполне хватало на жизнь.
ВИКТОША. Вот, Христофор Иванович, полюбуйтесь, как весел и жизнерадостен этот человек. А теперь взгляните на сына - унылый, понурый, опустошенный…
БАЛЯСНИКОВ. Зачем преувеличивать - парень как парень. (Поглядел на Кузьму.) Эй, может быть, зубы заболели? У тебя как-то странно подрагивают челюсти.
ВИКТОША (сокрушенно). Он ими все время лязгает, Федор Кузьмич… Может быть, он простудился? Ему ведь очень много теперь приходится бывать на улице… Да еще в дождливую погоду.
БАЛЯСНИКОВ (отрываясь от еды). Кстати о дожде - а что поделывает наш бедняга Лепешкин? Как поживает это юное дарование?
КУЗЬМА. Проявляешь интерес к Лепешкину? С чего бы это?
БАЛЯСНИКОВ. Слышишь, Блохин, он думает, что мы боимся какого-то Лепешкина… Ха-ха!
ХРИСТОФОР. Хо-хо… Лепешкина бояться мы, конечно, не станем, но…
КУЗЬМА. Но завидовать?
БАЛЯСНИКОВ. Завидовать? Почему бы и нет! Только ничтожество не становится завистником в старости! Ничтожество, у которого старость выбила из рук все желания. (Яростно.) Ох, если бы вы знали, как я завидую… Чужой молодости, красоте, уму!…
ВИКТОША. Но есть ведь и… завидный успех?
БАЛЯСНИКОВ. Завидный успех? Нет, не знаю… Чужому успеху завидовать нельзя, он должен либо радовать, либо возмущать.
КУЗЬМА (обрадовался). Ты прав! Совершенно! Моя сила заключается в том, что я - это я, а не кто-нибудь другой. Быть самим собой - вот признак силы.
БАЛЯСНИКОВ. Именно!
ХРИСТОФОР. Наконец-то они хоть в чем-нибудь согласились. Как прелестно.
БАЛЯСНИКОВ (крайне миролюбиво). Должен тебе сознаться, Кузьма, что и я взялся за куклы для "Елены". Да-да, меня всегда привлекал этот сюжет.
КУЗЬМА (настороженно). И далеко ты зашел в своей работе?
БАЛЯСНИКОВ (восторгаясь). Куклы Париса и Елены мы завершили сегодня на заре. Утром Христофор отнес их нашему портняжке. (Посмотрел на часы.) Я жду его с минуты на минуту.
КУЗЬМА. И ты… покажешь свои куклы театру?
БАЛЯСНИКОВ. К чертям! Пусть торжествует Лепешкин.
КУЗЬМА (подозрительно). Ты полагаешь, что твои куклы так хороши, что, увидя их, Лепешкина прогонят из театра?
БАЛЯСНИКОВ (радостно). Конечно! Его прогонят тут же и в три шеи.
КУЗЬМА. Что? (Вспыхнул.) Хватит! Пришло время открыть все!… Знай, что Лепешкин - это вовсе не Лепешкин, а…
Звонок.
БАЛЯСНИКОВ (сорвался с места). Егорыч! Это несомненно он! (Стремительно убегает в переднюю.)
ХРИСТОФОР. Куклы! Принесли Париса и Елену! (Поспешно следует за Балясниковым.)
ВИКТОША. Ну что вы еще затеяли со своим Лепешкиным? Можно предположить, что вы об одном только и думаете - как досадить своему отцу…
КУЗЬМА (горестно). При чем тут Лепешкин!… Это мне предложил театр делать куклы для "Елены".
ВИКТОША. И вы осмелились скрыть это от отца?
КУЗЬМА. Я должен был его победить. Я мечтал об этом с колыбели. (Помолчав.) И все же… Когда я однажды подумал, что отец в соревновании со мной может проиграть я ощутил вдруг такую боль и тоску! Нет, это не была жалость, это была боль за него… За то, что уходит его время.
ВИКТОША. Да знаете ли вы, безумец, почему вам предложили эту работу? Отец рекомендовал вас…
КУЗЬМА (мгновенно приходя в ярость). Что? Опять?
ВИКТОША. Он так сердился, что театр предпочел вам Лепешкина.
КУЗЬМА. Он снова позволил себе рекомендовать меня?
ВИКТОША. Ну и что же?
КУЗЬМА. Нет, никогда я не прощу ему этого унижения… И поймите наконец, что я его безумно люблю.
ВИКТОША. Кого?
КУЗЬМА. Своего отца.
ВИКТОША. Честное слово? Какая вы все-таки прелесть. (Поцеловала его.)
КУЗЬМА (отчаянно). А вот за это вы мне ответите!
ВИКТОША. С удовольствием.
В комнату с двумя большими коробками, подняв хвост трубой, входит Балясников, за ним идет радостный Христофор.
БАЛЯСНИКОВ (торжествуя, поднимает вверх коробки). Их принесли!
ХРИСТОФОР (объясняя). Принесли их.
БАЛЯСНИКОВ (так же громогласно). Вот они - наши куклы!
ХРИСТОФОР (тихонько). Вот они, вот они…
В изнеможении от счастья, поглядев друг на друга, они падают в кресла и надолго замирают. Виктоша дотрагивается до коробки, Балясников тут же вскакивает на ноги.
БАЛЯСНИКОВ (глаза его горят). Вы хотите взглянуть на них, не правда ли? Вы все этого хотите? (Умудренно.) О, как я вас понимаю. (Христофору.) Ну что ж, не утаим, Блохин. (Ликуя.) Вот они! (Снимает крышку у коробки и показывает куклу Кузьме.) Елена! (Открывает крышку другой коробки и показывает куклу Виктоше.) Парис!
ХРИСТОФОР (тихонько). Нет, вы только поглядите - какие они милые.
ВИКТОША (шепотом). Необыкновенно… (Оборачивается к Балясникову и шепчет.) Необыкновенно. (Всматривается в куклу.) Погодите… Но это же Кузьма!
БАЛЯСНИКОВ (тихо улыбнулся). Что вы… Работая, вспоминал свою молодость.
ХРИСТОФОР. Ну, а ты почему молчишь, Кузнечик?
КУЗЬМА (все время, не отрываясь, смотрел на куклу Елены). Я? (Подходит к Балясникову, с изумлением рассматривает его, пожимает плечами и недоуменно говорит.) Вот видишь. (Оборачивается к кукле Елены и снова смотрит на Виктошу.) Как вы прекрасны. (Нежно целует ее и неверными шагами направляется к двери.)
БАЛЯСНИКОВ. Эй, что все это значит?
КУЗЬМА (тихо). Конец…
БАЛЯСНИКОВ. Куда ты идешь?
КУЗЬМА (обернулся в дверях). Пойду и скажу Лепешкину, что он ни черта не стоит. (Уходит.)
ХРИСТОФОР. Кузя! Погоди… Миленький… (Убегает за Кузьмой.)
БАЛЯСНИКОВ (взрываясь). Какого черта… Почему он поцеловал вас?
ВИКТОША (смотрит на куклу Елену). Он вовсе не меня поцеловал.
БАЛЯСНИКОВ. То есть как?… Но кого же?
ВИКТОША. Вашу Елену.
БАЛЯСНИКОВ (жалобно). Ничего не понимаю… (Показывает на Елену.) Но она хоть понравилась вам?
ВИКТОША. Очень. Но вы ошиблись… (Улыбнулась.) Я не так хороша, как она.
БАЛЯСНИКОВ. Стойте! (Смотрит на куклу Елены, затем на Виктошу.) Удивительно.
(Искренне.) Я только сейчас понял это. (Помолчал.) Благодарю вас.
ВИКТОША. За что же?
БАЛЯСНИКОВ (тихо). Вероятно, без вас у меня ничего бы не вышло… Вы принесли мне счастье.
ХРИСТОФОР (возвращается). Он покинул нашу улицу в страшном смятении. (Поглядел на Виктошу и Балясникова.) А вы что тут молчите?
ВИКТОША (подошла к окну). Дождь, кажется, прошел… Я, пожалуй, поброжу немного… Нет, я одна… (Поспешно уходит.)
БАЛЯСНИКОВ (вновь рассматривает куклу). Странно… Я только сейчас понял, как они удивительно схожи.
ХРИСТОФОР. А я сразу заметил это, Федя… В первый день.
БАЛЯСНИКОВ (пылко). Христофор! Что мы станем делать, когда она покинет нас?
ХРИСТОФОР. Просто не представляю, Феденька. Вероятно, я уже никогда не надену этот замечательный костюм, который так идет мне. И стричься я не буду так, и прическу эту не буду делать никогда.
БАЛЯСНИКОВ. Это невозможно, Блохин! Мне все время кажется, что, если уйдет она, - уйдет и жизнь.
ХРИСТОФОР. Не горюй, а вдруг к нам на огонек заглянет еще кто-нибудь.
БАЛЯСНИКОВ. Христофор! Пожалуйста, не изумляйся, но, по-видимому… Я люблю ее, Христофор.
ХРИСТОФОР. Виктошу? Ну и что же… Я тоже люблю ее, Федя.
БАЛЯСНИКОВ. Блохин, ты непонятлив. (Значительно.) Я люблю ее.
ХРИСТОФОР (пугаясь). Что ты говоришь… Нет, Феденька…
БАЛЯСНИКОВ. А я говорю - да! Безумно люблю ее… Вот и все.
ХРИСТОФОР. В твои годы?
БАЛЯСНИКОВ. Черт побери, но именно в мои годы любовь приобретает оттенок безумия! (В отчаянии.) Но подумай… через десять - пятнадцать лет я превращусь в ничто, а она будет так же безнадежно прекрасна!…
ХРИСТОФОР. Феденька, дорогой, ты ужасно заблуждаешься, и вовсе не ее ты любишь… Просто ты понял вдруг, какое это удивительное чудо: женщина!… И в ту же секунду заметил, что ты окончательно и навсегда одинок. Только и всего, Федя.
(Помолчав.) А кто виноват? (Вздохнул.) Всех вокруг себя распугал.
БАЛЯСНИКОВ. Может быть… (Беспокойно.) Мне такое множество лет, Блохин, но любовь… Никогда она еще не была мне так необходима! Может, ты прав, и совсем не в Виктоше тут дело, а просто бьется во мне потребность любить, бушует, жжет сердце… (Восторженно.) Читать вместе веселые книги и печальные стихи, встречать рассвет в незнакомых городах, работать до изнеможения и хвалиться этим друг перед другом, молчать в звездные вечера и умирать от смеха в дождливую погоду, - о черт, как я готов к этому!… Но поздно, поздно… (Поглядел вокруг себя.) А наши куклы? Может, и они не годны ни к черту? И эти добрые детки просто утешали нас, бедных старичков? Утешили и обратились в бегство! Где они… Виктоша, Кузьма? Почему они ушли? (Беспомощно.) Блохин… Блохин, я больше никому не нужен.