Глава 29

«Ты маленький бастард», — это были первые слова, которые отложились в моей памяти. Мне было пять лет с тремя четвертями в то время, и их выкрикивала, показывая на меня, маленькая девочка, прыгавшая в дальнем конце игровой площадки. Весь класс замер и уставился на меня, когда я подскочил и пригвоздил ее к стенке.

— Что это значит? — потребовал я ответа, стискивая ее руки.

Она разревелась и пролепетала:

— Я не знаю. Я слышала только, как мама говорила папе, что ты маленький бастард.

— Я знаю, что означает это слово, — сказал кто-то за моей спиной. Я повернулся и, увидев за собой весь класс, не смог понять, кто их произнес.

— Что это значит? — еще громче выкрикнул я.

— Дай мне шесть пенсов, и я скажу тебе.

Это был Нил Уотсон, классный задира, всегда сидевший позади меня.

— У меня есть только три пенса.

Он подумал и заявил:

— Ладно, уж так и быть, скажу тебе за три пенса.

Он подошел ко мне и ждал с протянутой рукой, пока я медленно развязывал свой носовой платок, чтобы отдать все свои карманные деньги, выданные мне на неделю. Получив, он зажал их в ладони и прошептал мне на ухо:

— У тебя нет отца.

— Это неправда, — закричал я и стал бить его в грудь кулаками. Но он был намного больше меня и только посмеивался над моими хлипкими усилиями. Вскоре звонок возвестил об окончании перемены и все бросились в класс, хором выкрикивая: «Дэниел — бастард».

Когда во второй половине дня за мной пришла няня, чтобы забрать меня из школы, я спросил у нее, что означает это слово, убедившись прежде, что никто из одноклассников не подслушивает нас. На что она лишь сказала: «Как не стыдно задавать такие вопросы, Дэниел. Надеюсь, что не этому тебя учат в школе Святого Давида. Больше, пожалуйста, не говори мне это слово».

За чаем на кухне, когда няня ушла готовить мне ванну, я спросил повара, что означает слово «бастард». В ответ услышал: «Я не знаю, Дэниел, и советую тебе больше никого не спрашивать об этом».

Мать с отцом я не осмелился спрашивать, опасаясь, что слова Нила Уотсона могут оказаться правдой. Всю ночь я лежал без сна и размышлял над тем, как мне выяснить этот вопрос.

Мне вспомнилось, что совсем давно моя мать попала в больницу и должна была вернуться оттуда с моим братиком или сестрой, но этого не случилось. «Может быть, это делало меня бастардом», — думал я.

Примерно через неделю после того, как мама оказалась в больнице, няня возила меня навестить ее, но от этой поездки в моей памяти не осталось почти ничего, кроме бледности и печали на мамином лице. А вот радость от ее возвращения домой я помнил хорошо.

Следующий живо запомнившийся эпизод моей жизни связан с тем, как в одиннадцать лет я пошел в школу Святого Павла. Там мне впервые пришлось узнать, что такое тяжелый труд. В подготовительной школе я был лучшим учеником почти по всем предметам, не прилагая для этого особых усилий. Хоть меня и называли «зубрилой», но я не обращал на это никакого внимания. В «Святом Павле» оказалось много способных детей, но ни один из них не мог соперничать со мной в математике. Я не только любил этот предмет, вызывавший ужас у многих моих одноклассников, но и получал на экзаменах в конце четверти такие оценки, которые приводили в восторг моих родителей. Мне всегда не терпелось взяться за следующее алгебраическое уравнение, перейти к дальнейшему доказательству геометрической теоремы, приняться решать в уме арифметический пример, над которым бился на бумаге весь класс, кусая ручки в исписывая цифрами целые страницы.

С другими дисциплинами я тоже справлялся довольно успешно, а на досуге, не преуспевая в спортивных играх, занимался на виолончели и был даже приглашен в школьный оркестр, но мой классный наставник сказал, что все это пустяки, ибо совершенно очевидно, что всю свою дальнейшую жизнь я буду математиком. Тогда я не понял, что он имел в виду, поскольку знал, что отец мой бросил школу в четырнадцать лет, чтобы заняться лотком прадеда в Уайтчапеле, и, несмотря на то что мама закончила Лондонский университет, ей тем не менее приходилось работать в 1-м магазине на Челси-террас, чтобы отец «мог жить той жизнью, к которой он привык». По крайней мере, так она выражалась время от времени за завтраком.

Должно быть, где-то в то время я узнал истинное значение слова «бастард». Мы вслух читали «Короля Джона» в классе, поэтому я смог спросить об этом учителя английского языка мистера Саксон-Иста, не привлекая к себе всеобщего внимания. Один или двое из ребят закрутили головами и захихикали, но пальцем в этот раз никто не показывал и не шептался, и, когда учитель объяснил значение, я понял, что Нил Уотсон не так уж далек был от истины в свое время. Но, безусловно, такой ярлык не мог быть приклеен ко мне, ведь, сколько я себя помнил, мои родители всегда были вместе. Они всегда были мистером и миссис Трумперами.

Мне кажется, что я выбросил бы всю эту историю из головы, не подслушай я случайно разговор Джоан Мур с дворецким Гарольдом, спустившись однажды вечером на кухню за стаканом молока.

— Молодой Дэниел учится хорошо, — говорил Гарольд, — должно быть, унаследовал голову матери.

— Это верно, но надо молиться, чтобы он никогда не узнал правду о своем отце. — Эти слова заставили меня застыть у перил и внимательно прислушаться к дальнейшим словам.

— Что ж, ясно одно, — продолжал Гарольд. — Миссис Трентам никогда не признает мальчика своим внуком, так что одному Богу известно, кому достанутся все эти деньги.

— Теперь уже только не капитану Гаю, это уж точно, — сказала Джоан. — Все состояние достанется, наверное, этому отродью Найджелу.

После этого разговор перешел на то, кому накрывать утром стол, и я потихоньку вернулся в свою спальню, ка уснуть не смог.

И, хотя следующие несколько месяцев я подолгу просиживал на тех ступеньках в ожидании дальнейшей информации из уст слуг, они больше никогда не возвращались к этой теме.

В следующий раз я услышал фамилию «Трентам», когда к нам на чай приезжала маркиза Уилтширская, близкая подруга мамы. Я находился в зале, когда мама спросила:

— Ты была на похоронах Гая?

— Да, но прихожан было на них немного, — заверила ее маркиза. — Те, кто хорошо знал его, отнеслись к ним как к чудесному избавлению.

— А сэр Раймонд присутствовал?

— Нет, и это сильно бросалось в глаза, — прозвучало в ответ. — Миссис Трентам заявила, что он слишком стар для поездок, и тем самым намекнула, что она вскоре станет наследницей состояния.

Новые факты появились, а картина оставалась все такой же неясной.

Фамилия «Трентам» прозвучала в моем присутствии еще раз в разговоре отца с полковником Гамильтоном, который уже покидал наш дом после беседы в кабинете. Отец сказал ему тогда: «Сколько бы мы ни предложили миссис Трентам, она никогда не продаст нам эти квартиры». Полковник энергично кивнул в знак согласия, но вслух произнес только «чертова женщина».

Когда родителей не было дома, я нашел фамилию «Трентам» в телефонном справочнике. Но содержавшиеся там сведения: «Майор Трентам Дж. Х., член парламента, Честер-сквер 19», — мало что сказали мне.

Когда в 1939 году я, став ньютоновским стипендиатом по математике, поступил в колледж Тринити, мой отец чуть не лопнул от гордости. Мы все отправились в университетский городок на уик-энд, чтобы посмотреть мое будущее жилье, пройтись по галереям и большому университетскому двору.

Единственным черным пятном на моем безоблачном горизонте была нацистская Германия. В парламенте дебатировался вопрос о призыве на военную службу всех тех, кому было за двадцать, и я не собирался отсиживаться в тылу, если Гитлер осмелится ступить на польскую землю.

Мой первый год в Кембридже прошел успешно, главным образом благодаря моему руководителю Горацию Брадфорду, который вместе со своей женой Викторией считался одним из самых талантливых математиков среди преподавателей университета того времени. По слухам, миссис Брадфорд в свое время была лучшей студенткой и претендовала на премию Вранглера, но, как объяснил ее муж, эта престижная награда не досталась ей только потому, что она была женщиной. Премия была присуждена мужчине, имевшему вторые показатели. Когда об этом узнала моя мать, она покраснела от гнева.

Миссис Брадфорд радовалась за мою мать, получившую степень в Лондонском университете в 1921 году, а вот в Кембридже отказывались признать ее заслуги даже в 1939-м.

В конце своего первого года учебы в университете я, как многие мои однокурсники, подал заявление с просьбой призвать меня в армию, но мой руководитель предложил мне поработать с ним и его женой в новом управлении министерства обороны, занимающемся раскрытием кодов.

Я не раздумывая принял предложение, предвкушая уединенную работу в тихом кабинете где-нибудь в Блетчли-парк по расшифровке германских кодов. При этом мне было несколько неловко за то, что я буду одним из немногих людей в форме, которые получают удовольствие от войны. Отец дал мне денег на покупку подержанного автомобиля, чтобы я мог время от времени приезжать в Лондон и видеться с ним и матерью.

Иногда мне удавалось выкроить часок, чтобы пообедать с ним в министерстве продовольствия. При этом отец неизменно съедал лишь бутерброд с сыром и запивал его стаканом молока, подавая пример остальным своим сотрудникам. «Это, может быть, и поучительно, но только вряд ли помогает поддерживать жизненные силы», — предупредил меня как-то Селвин и добавил, что он заразил своим примером даже министра.

— Но не мистера Черчилля? — поинтересовался я.

— Говорят, что он следующий у него на очереди.

В 1943 году мне было присвоено звание капитана, что явилось признанием заслуг нашего еще не оперившегося управления. Отец был, безусловно, рад, а вот я сожалел, что не мог рассказать родителям о ликовании, охватившем нас, когда мы раскрыли код, используемый командирами германских подводных лодок. До сего дня для меня так и остается загадкой, почему они еще долго продолжали использовать этот ключ после того, как он был раскрыт. С этой мечтой каждого математика мы в конце концов разделались на обороте меню в «Лиона Корнер Хаус» рядом с Пикадилли. Официантка, обслуживавшая наш столик, назвала меня за это вандалом. Я помню, что рассмеялся и решил взять до конца дня отгул, чтобы показаться маме в своей капитанской форме. Мне казалось, что выглядел я в ней шикарно, но, когда она открыла мне входную дверь, я был поражен ее реакцией. Она смотрела на меня так, как будто видела перед собой привидение. Хотя она быстро пришла в себя, эта ее первая реакция, когда она увидела меня в форме, стала еще одним свидетельством существования сложной загадки, которая никогда не выходила у меня из головы.

Еще один намек содержался в последней строке некролога, которому я не придавал значения, пока не обнаружил, что некая миссис Трентам становится наследницей состояния. Само по себе это было небольшое открытие, но, перечитав сообщение, я усвоил, что она являлась дочерью человека по имени сэр Раймонд Хардкасл, а это имя позволяло мне восполнить некоторые пробелы в моих знаниях. Но что удивило меня, так это отсутствовавшее упоминание о Гае Трентаме среди оставшихся родственников.

Иногда я сожалел о том, что имел от рождения склонность к разгадыванию кодов и постижению математических формул. Но каким-то образом слова «бастард», «Трентам», «больница», «капитан Гай», «квартиры», «сэр Раймонд», «это отродье Найджел», «похороны» и бледность матери при виде меня в форме капитана приобретали в моей голове некую линейную зависимость. Однако я понимал, что для правильного решения мне понадобятся дополнительные сведения.

И тогда я неожиданно понял, о ком шла речь, когда маркиза приезжала на чай много лет назад и сообщила матери о том, что была на похоронах Гая. Это, вероятно, были похороны капитана Трентама. Но почему они имели такое значение?

На следующее утро я поднялся безбожно рано и отправился в деревню Ашхерст, где когда-то жила маркиза Уилтширская, — что, по моему заключению, не было простым совпадением. Добравшись до приходской церкви вскоре после шести, я, как и ожидал, не встретил в такой ранний час ни единой живой души в церковном дворе. Прохаживаясь по церковному кладбищу, я всматривался в надписи на надгробьях: Ярдли, Бакстерзы, Фладзы и большое количество Гаркорт-Браунов. Некоторые могилы заросли травой, другие были тщательно ухожены, и на них лежали живые цветы. На секунду я задержался у могилы деда моей крестной матери. Вокруг часовни было захоронено, наверное, около сотни прихожан, но мне не пришлось долго искать тщательно ухоженный семейный склеп Трентамов, находившийся всего в нескольких ярдах от ризницы.

Когда я оказался у самого последнего надгробья, меня прошиб холодный пот.

Гай Трентам, награжденный Военным крестом

1897–1927

после тяжелой и продолжительной болезни

Горько оплакиваемый всей его семьей

Итак, тайна завела меня в тупик, где в могиле лежал человек, который наверняка смог бы ответить на все мои вопросы, будь он жив.

Когда война закончилась, я вернулся в Тринити, где мне предоставили год времени на завершение моей дипломной работы. Хотя пределом мечтаний для моих родителей являлось окончание учебы с высшей премией Вранглера и получение места в аспирантуре Тринити, я считал, что заслуги моего отца перед Букингемским дворцом не должны остаться незамеченными.

Церемония награждения оказалась вдвойне приятной, поскольку на ней моему бывшему наставнику профессору Брадфорду был пожалован графский титул за ту роль, которую он сыграл в области дешифрования кодов, хотя его жена опять осталась ни с чем, как отметила моя мать. Я помню свое негодование в связи с отношением к доктору Брадфорду. Отец, может быть, и сыграл свою роль в решении продовольственной проблемы в стране, но, как заявил Черчилль в палате общин, наша небольшая группа сократила продолжительность войны, по меньшей мере, на один год.

Мы все собрались на чай в «Ритц», и, совершенно естественно, в какой-то момент заговорили о том, какую карьеру я изберу теперь, когда война закончилась. Отдавая должное моему отцу, надо сказать, что он ня разу в жизни не предлагал мне последовать по его стопам и пойти работать в компанию Трумперов, особенно если учесть его страстное желание иметь второго сына, который бы в конечном итоге продолжил его дело. Мне еще раз пришлось убедиться в этом во время моих летних каникул, когда я предлагал свою помощь, видя озабоченность отца и нескрываемое беспокойство матери по поводу будущего компании Трумперов. Но всякий раз ответ был один: «Не стоит беспокоиться, все образуется в конце концов».

Вернувшись в Кембридж, я сказал себе, что больше не позволю фамилии «Трентам» выбивать себя из колеи, случись мне столкнуться с ней еще раз. Но, поскольку ее даже ненароком боялись упоминать в моем присутствии, она продолжала сидеть у меня в подсознании. Мой отец всегда был таким открытым человеком, что совершенно не поддавалось объяснению, почему в данном случае он оставался скрытным до такой степени, что я даже боялся заводить с ним разговор на эту тему.

Я бы, наверное, никогда не стал больше заниматься этой головоломкой, если бы однажды не взял случайно трубку параллельного телефона в нашем доме на Малом Болтонзе и не услышал, как Том Арнольд, правая рука моего отца, сказал: «Что ж, по крайней мере, мы должны благодарить Бога за то, что вы успели попасть к Сиду Рексалу раньше, чем это сделала миссис Трентам». Я немедленно положил трубку, чувствуя, что должен раз и навсегда покончить с этой тайной и, более того, сделать это так, чтобы не узнали родители. Почему в таких ситуациях нам всегда видится худшее? Разгадка наверняка окажется вполне безобидной.

Не будучи знакомым с Сидом Рексалом, я все же вспомнил, что это был владелец «Мушкетера» — трактира, гордо стоявшего на другом конце Челси-террас до тех пор, пока в него не угодила бомба. Во время войны отец приобрел строение и позднее переоборудовал его в мебельный магазин.

Не надо было быть Диком Бартоном, чтобы выяснить, что во время войны Рексал покинул Лондон и стал владельцем паба в заброшенной деревушке под названием Хатертон, спрятавшейся в глубине графства Чешир.

Три дня я вырабатывал свою линию поведения с мистером Рексалом и, только убедившись, что знаю, какие вопросы нужно задать, почувствовал себя готовым совершить поездку в Хатертон. Я должен был формулировать каждый свой вопрос таким образом, чтобы он вовсе и не казался вопросом. Но, прежде чем отправиться на север, я подождал с месяц, пока у меня не отросла борода, достаточная для того, чтобы быть уверенным, что Рексал не узнает меня. Хотя я не мог припомнить ни одной своей встречи с ним в прошлом, не исключалось, что Рексал видел меня не далее как три-четыре года назад и поэтому мог узнать, стоило мне только показаться в его пабе. Я даже купил себе модные очки, чтобы надеть их вместо своих старых.

Для поездки я избрал понедельник, так как предполагал, что это один из самых подходящих дней недели для спокойного разговора за завтраком в пабе. Прежде чем отправиться, я позвонил в «Удачливый браконьер», чтобы убедиться, что мистер Рексал будет на своем рабочем месте в этот день. Его жена заверила меня в этом, и я тут же положил трубку, чтобы она не успела спросить, зачем мне это знать.

Во время поездки в Чешир я вновь и вновь репетировал свою серию невинных вопросов. Добравшись до деревни Хатертон, поставил машину на боковой дороге в стороне от паба и отправился к «Удачливому браконьеру». Трое или четверо человек были заняты разговором у стойки бара и еще с полдюжины потягивали свои напитки, сидя вокруг едва тлевшего огня. Выбрав место в конце бара, я заказал пастуший пирог и полпинты лучшего пива у полногрудой женщины средних лет, которая, как выяснилось потом, была женой хозяина. Самого хозяина вычислить было совсем нетрудно, ибо все посетители обращались к нему по имени — Сид. Но, слушая его трескотню обо всем и обо всех, начиная с леди Докер и кончая Ричардом Мардочем, как будто те были его близкими друзьями, я решил, что мне следует проявить выдержку.

— Повторить, сэр? — спросил он наконец, добравшись до угла бара и забирая мой пустой стакан.

— Да, пожалуйста. — Я был рад тому, что он не узнал меня.

Когда он принес мое пиво, у стойки нас было всего двое или трое.

— Из здешних мест, не так ли, сэр? — спросил он, наваливаясь на стойку.

— Нет, — ответил я. — Я здесь на пару дней с инспекцией. От министерства сельского хозяйства, рыбоводства и продовольствия.

— И что же привело вас в Хатертон?

— Проверяю фермы в районе на предмет заболевания скота ящуром.

— О да, я читал об этом в газетах, — сказал он, играя пустым стаканом.

— Присоединяйтесь ко мне, хозяин, — предложил я.

— О, спасибо, сэр. Я выпью виски, с вашего разрешения. — Положив стакан в раковину для мытья посуды, он налил себе двойную порцию виски и, содрав с меня полкроны, поинтересовался моими изысканиями.

— Пока все чисто, — поведал я ему. — Но мне осталось проверить еще несколько ферм на севере графства.

— Я знал кое-кого из вашего министерства, — сказал он.

— Да?

— Сэра Чарлза Трумпера.

— Это было до меня, — я сделал большой глоток пива, — но о нем до сих пор идут разговоры в министерстве. Должно быть, ловкий торговец, если хотя бы половина рассказов о нем является правдой.

— Ловкий, черт побери, — проворчал Рексал. — Если бы не он, я бы был богатым человеком.

— Неужели?

— О да. Понимаете, у меня была небольшая собственность в Лондоне до того, как я перебрался сюда. Трактир, а также доля в нескольких магазинах на Челси-террас, если говорить точно. Так вот, он выманил у меня все это за каких-то шесть тысяч фунтов. Если бы я подождал еще сутки, то мог бы продать их за двадцать тысяч, а возможно, и за все тридцать.

— Но война ведь закончилась не в двадцать четыре часа…

— О нет, я не говорю, что он поступил бесчестно, но мне всегда казалось несколько странным то, что, не показываясь на глаза несколько лет, он вдруг объявился в этом пабе именно в то утро.

Стакан Рексала был теперь пустым.

— То же самое каждому? — предложил я в надежде, что очередные полкроны сделают его еще более разговорчивым.

— Это очень великодушно с вашей стороны, сэр, — не замедлил отреагировать он и, когда возвратился, спросил: — Так на чем я остановился?

— На том самом утре…

— Ах да, сэр Чарлз — Чарли, как я всегда называл его, — заключил со мной сделку прямо здесь, в этом баре, в течение каких-нибудь десяти минут, и тут же вслед за этим раздался звонок от другой заинтересованной стороны с вопросом, продается ли все еще означенная собственность. Я был вынужден ответить звонившей леди, что только что подписал контракт на ее продажу.

Я побоялся спрашивать, кто была та леди, хотя и подозревал, что ответ мне известен.

— Но это не доказывает, что она была готова предложить вам за нее двадцать тысяч, — сказал я.

— О да, она бы предложила, — ответил Рексал. — Эта миссис Трентам предложила бы все, что угодно, только бы не дать сэру Чарлзу прибрать к рукам те магазины.

— Прямо как в романах Скотта, — заметил я, вновь стараясь избегать слова «почему?».

— О да, видите ли, Трумперы и Трентамы уже давно вцепились друг другу в горло. Ей все еще принадлежит многоквартирный дом в самом центре Челси-террас. И это единственное, что не дает ему возвести там свой великий мавзолей, вот так. Более того, когда она пыталась купить 1-е строение на Челси-террас, Чарли полностью переиграл ее. Никогда не видел ничего подобного в жизни.

— Но это, должно быть, происходило совсем давно. Поразительно, как люди могут столько лет враждовать друг с другом.

— Вы правы, насколько мне известно, эта вражда началась еще в двадцатые годы, когда ее щеголь-сын гулял с мисс Сэлмон.

Я задержал дыхание.

— Нет, миссис Трентам не одобряла этого, нам всем в «Мушкетере» было понятно. А потом, когда сын уезжает в Индию, девица Сэлмон неожиданно для всех выходит замуж за Чарли. Но на этом тайна не кончается.

— Не кончается?

— Нет конечно, — подтвердил Рексал. — Потому что до сегодняшнего дня никто из нас так и не знает, кто отец.

— Отец?

Рексал засомневался.

— Я зашел слишком далеко. Больше я не скажу ничего.

— Удивительно, что такое далекое прошлое до сих пор кого-то затрагивает, — сделал я последнюю попытку, прежде чем осушить свой стакан.

— Да, действительно, — сказал Рексал. — Для меня это тоже всегда оставалось загадкой. Но лучше этого не обсуждать. Ну, а теперь я должен закрываться, сэр, иначе мне не поздоровится от властей.

— Конечно, конечно. А мне пора возвращаться к своим баранам.

Прежде чем отправиться в Кембридж, я, сидя в машине, тщательно записал каждое слово, сказанное владельцем трактира. Во время долгой поездки назад я сопоставлял полученные сведения и пытался выстроить их в определенном порядке. Хотя Рексал и снабдил меня кое-какой новой информацией, вопросов, требовавших ответа, у меня стало еще больше. Единственное, что я увозил с собой из паба, была уверенность в том, что теперь я, наверное, уже не остановлюсь.

На следующее утро я решил вернуться в министерство обороны и узнать у опытной секретарши сэра Горация, как можно получить сведения о служившем когда-то офицере.

— Фамилия? — спросила строгая женщина средних лет, все еще забиравшая волосы в пучок, как это делали в войну.

— Гай Трентам, — ответил я.

— Звание и полк?

— Капитан, королевский фузилерный, как мне кажется.

Она исчезла за закрытой дверью и появилась только через пятнадцать минут с тощей коричневой папкой в руках. Вынув из нее единственный лист, она громко прочла:

— Капитан Гай Трентам. Награжден Военным крестом. Принимал участие в первой мировой войне. В дальнейшем проходил службу в Индии. Ушел в отставку с военной службы в 1922 году. Объяснения не представлены. Адрес отсутствует.

— Вы гений, — воскликнул я и, прежде чем отправиться назад в Кембридж, поцеловал ее в лоб, вызвав у нее полное оцепенение.

Чем больше я узнавал, тем больше мне не хватало сведений, и к тому времени я вновь оказался в тупике.

Следующие несколько недель я занимался только своими обязанностями методиста, пока все мои студенты благополучно не отбыли на рождественские каникулы.

Сам я тоже отправился на три недели в Лондон и встретил Рождество вместе со своими родителями на Малом Болтонзе. Отец мне показался гораздо спокойнее, чем был летом, да и мать, похоже, тоже избавилась от своих необъяснимых тревог.

Однако во время этих праздников появилась другая загадка, и, поскольку я был уверен, что она никак не связана с Трентамами, я не замедлил обратиться к матери за разгадкой.

— Что случилось с любимой картиной отца?

Ответ был очень печальным, и она попросила меня никогда не вспоминать «Едоков картофеля» в разговоре с отцом.

За неделю до возвращения в Кембридж, проходя по Бьюфорт-стрит к Малому Болтонзу, я увидел старого ветерана в синей сержантской форме, пытавшегося перейти через улицу.

— Разрешите мне помочь вам, — предложил я.

— Спасибо вам, сэр. — Он поднял на меня взгляд своих грустных глаз.

— И где вы служили? — спросил я мимоходом.

— Собственный принца Уэльского полк, — ответил он. — А вы?

— Королевский фузилерный. — Мы вместе переходили дорогу. — Знаете кого-нибудь из него?

— Из фузилеров-то, — сказал он. — Да, конечно. Банджера Смита, например, служившего еще во время первой мировой, и Сэмми Томкинза, призванного позднее, году в двадцать втором или в двадцать третьем, если мне не изменяет память, а затем списанного по здоровью после Тобрука.

— Банджер Смит?

— Да, — ответил ветеран, когда мы оказались на противоположной стороне улицы. — Кремень-парень, — сдавленно хохотнул он, — он все еще выступает раз в неделю в вашем полковом музее со своими воспоминаниями, если только им можно верить.

На следующий день я первым оказался в маленьком полковом музее, разместившемся в лондонском Тауэре, но только для того, чтобы услышать от смотрителя, что Банджер Смит приходит лишь по четвергам, и то не всегда. Я оглядел зал, в котором находились полковые реликвии, потрепанные знамена с боевыми наградами, витрины с формами одежды, устаревшие образцы оружия и амуниции прошлой эпохи и огромные карты, покрытые различными цветными флажками, рассказывающими, как, где и когда были добыты эти награды.

Поскольку смотритель был старше меня всего на несколько лет, я не стал беспокоить его вопросами о первой мировой войне.

Вернувшись в следующий четверг, я обнаружил в углу музея старого солдата, который сидел с озабоченным видом.

— Банджер Смит?

Старикан был не выше пяти футов ростом и даже не попытался подняться со своего стула, а лишь нехотя поднял на меня глаза.

— Что из того?

Я достал десятишиллинговую банкноту из внутреннего кармана.

Он посмотрел вопросительно сначала на банкноту, а затем на меня.

— Что вы ищете?

— Вы, случайно, не помните капитана Гая Трентама? — спросил я.

— Вы из полиции?

— Нет, я адвокат, занимающийся его имуществом.

— Бьюсь об заклад, что капитан Трентам ничего никому не оставил.

— Служебный долг не позволяет мне говорить на эту тему, — сказал я. — Но, я полагаю, вам не известно, что случилось с ним после его ухода из полка? Видите ли, в полковых записках нет даже упоминания о нем после 1922 года.

— И не должно быть. Когда он уходил, полковой оркестр не исполнял прощальный марш на плацу. Я считаю, что этот подлец заслуживал принародной порки.

— Почему?

— Вы не услышите от меня ни слова. — Он потрогал свой нос и добавил: — Это полковой секрет.

— А вы не знаете, куда он отправился после службы в Индии?

— Это обойдется вам больше, чем в десять шиллингов, — усмехнулся старый солдат.

— Что вы имеете в виду?

— Уполз в Австралию, там и умер, а тело затем привезла мать. И слава Богу, могу только сказать. Будь моя воля, я бы давно убрал его фотографию со стены.

— Его фотографию?

— Да, среди награжденных Военным крестом, рядом с теми, кто удостоен ордена «За отличную службу», в левом верхнем углу. — Он вяло махнул рукой в направлении стенда.

Я медленно шел в указанном направлении, мимо семерых обладателей «Креста Виктории», нескольких кавалеров ордена «За отличную службу», приближаясь к награжденным Военным крестом. Они располагались в хронологическом порядке: 1914 — трое, 1915 — тринадцать, 1916 — десять, 1917 — одиннадцать, 1918 — семнадцать человек. Капитан Гай Трентам, как гласил текст под фотографией, был награжден Военным крестом за второе Марнское сражение 18 июля 1918 года.

Я смотрел на фотографию молодого офицера в форме капитана и чувствовал, что мне придется совершить путешествие в Австралию.

 

Глава 30

— Когда ты думаешь отправиться?

— Во время больших каникул.

— У тебя достаточно денег для такого путешествия?

— Я мало что потратил из тех пяти сотен фунтов, которые ты дал мне после окончания университета, единственной крупной тратой стала покупка автомобиля, на который ушло сто восемьдесят фунтов, если я правильно помню. Ведь от холостяка, проживающего в университетском общежитии, вряд ли требуются большие расходы, — Дэниел поднял взгляд на мать, входившую в гостиную.

— Дэниел думает отправиться в Америку этим летом.

— Как интересно. — Бекки пристраивала букет цветов на боковом столике, рядом с Ремингтоном. — Тогда ты должен постараться нанести визит Филдам в Чикаго и Блуминдалям в Нью-Йорке и, если останется время, ты можешь также…

— На самом деле, — сообщил Дэниел, опираясь на каминную доску, — я собирался встретиться с Уотерстоуном в Принстоне и Стинстедом в Беркли.

— Я знаю их? — Бекки нахмурилась и оторвала взгляд от букета цветов.

— Не думаю, мама. Они оба университетские профессора, преподающие математику.

Чарли рассмеялся.

— Ну, смотри, чтобы писал нам регулярно, — сказала мать. — Я всегда должна знать, где ты и чем занимаешься.

— Конечно, мама, — ответил Дэниел, стараясь сдержать раздражение. — Если ты обещаешь помнить, что мне уже двадцать шесть лет.

Бекки посмотрела на него с улыбкой.

— Неужели, мой дорогой?

Возвращаясь тем вечером в Кембридж, Дэниел пытался сообразить, как он будет сообщать о себе из Америки, находясь на самом деле в Австралии. Мысль о том, что придется обманывать мать, была ему неприятна, но правда, связанная с капитаном Трентамом, причинила бы ей еще больше боли.

Положение еще усложнилось, когда Чарли прислал ему билет для проезда в каюте первого класса до Нью-Йорка на «Королеве Марии», отправлявшейся как раз в тот день, который он упомянул в разговоре с отцом. Он стоил сто три фунта и имел открытую дату возвращения.

После некоторых сомнений Дэниел решил, как ему поступить. Он подумал, что, если он отправится на «Королеве Марии» через неделю после окончания семестра, а затем на поездах «Твентис сенчури» и «Супер чиф» через все Штаты доберется до Сан-Франциско, то сможет успеть на пароход «Аоранджи» до Сиднея, имея еще один день в запасе. Это даст ему возможность, пробыв четыре недели в Австралии и проделав такое же путешествие назад в Америку, вернуться в Саутгемптон за несколько дней до начала осеннего семестра.

Как всегда, принимаясь за какое-либо дело, Дэниел посвятил долгие часы подготовке к нему. Он провел три дня в австралийском информационном центре и старался регулярно оказываться рядом с доктором Маркусом Уинтерзом, профессором из Аделаиды, когда тот обедал в кругу профессорско-преподавательского состава Тринити. И несмотря на озадаченность первого секретаря и библиотекаря Австралийского дома некоторыми его вопросами и непонимание доктором Уинтерзом мотивов молодого математика, к концу семестра Дэниел был уверен, что располагает достаточными сведениями, чтобы не тратить впустую время, когда окажется в Австралии. Однако он понимал, что вся его затея может превратиться в лотерею, если на первый вопрос, который он задаст, последует ответ: «Выяснить это невозможно».

Через четыре дня после того, как разъехались студенты, Дэниел завершил написание отчетов по методической работе и был готов отправиться в путь. На следующее утро в университет приехала мать, чтобы отвезти его в Саутгемптон. По пути к южному побережью он узнал, что Чарли обратился недавно в совет Лондонского графства за разрешением на эскизное проектирование строительства на Челси-террас большого универсального магазина.

— А как же пострадавший от бомбежки многоквартирный дом?

— Совет потребовал от владельцев представить в трехмесячный срок заявление о восстановлении строения, в противном случае будет издано постановление о его принудительной продаже.

— Жаль, что мы не можем купить его сами, — сказал Дэниел в надежде вытянуть таким образом из матери нужную информацию, но она никак не отреагировала на его слова, продолжая вести автомобиль по шоссе А30.

«Какая ирония судьбы, — подумал Дэниел. — Если бы мать смогла поведать мне причину, по которой миссис Трентам отказывалась иметь дело с отцом, ей можно было бы развернуть машину и отвезти меня назад в Кембридж».

Он перевел разговор на менее опасную тему.

— А где отец собирается найти деньги для такого крупного строительства?

— Он пока выбирает между банковской ссудой и выпуском акций.

— И о какой сумме идет речь?

— По оценке мистера Меррика, порядка ста пятидесяти тысяч фунтов.

Дэниел слегка присвистнул.

— Теперь, когда цены на недвижимость пошли вверх, банк с радостью предоставит нам такую ссуду, — продолжала Бекки, — но в качестве залога они требуют внести всю нашу собственность, включая магазины на Челси-террас, наш дом, коллекцию картин, и, более того, хотят, чтобы мы гарантировали им четыре процента от доходов компании на случай превышения нами кредитного лимита.

— Тогда, наверное, лучше пойти по второму пути.

— Здесь тоже не все так просто. Если мы изберем этот путь, у семьи в конечном итоге может остаться пятьдесят один процент акций.

— Пятьдесят один процент означает, что вы по-прежнему сохраняете контроль над компанией.

— Согласна, — заявила Бекки, — но если когда-нибудь в будущем нам еще понадобится капитал, то дальнейшее «разжижение» неизбежно приведет к утрате нами контрольного пакета акций. К тому же тебе хорошо известно, как твой отец реагирует, когда посторонние получают слишком много прав, не говоря уже о больших долях участия в доходах компании. Необходимость в регулярных отчетах перед еще большим количеством директоров, не говоря уж об акционерах, может полностью выбить его из колеи. Он всегда вел дело, полагаясь на инстинкт, тогда как «Банк Англии» вполне может предпочитать более ортодоксальный подход.

— Когда должно быть принято решение?

— Так или иначе, но ко времени твоего возвращения из Америки мы должны определиться.

— А какие перспективы у твоего художественного салона?

— Думаю, что у него есть будущее. У меня подходящий штат сотрудников и достаточно контрактов, так что, если нам дадут разрешение на проектирование в том объеме, на который мы рассчитываем, я полагаю, мы в свое время сможем составить неплохую конкуренцию Сотби и Кристи.

— Если отец не будет продолжать воровать у вас лучшие картины.

— Это верно, — улыбнулась Бекки. — Но, если он будет продолжать в том же духе, наша частная коллекция скоро даст денег больше, чем вся компания, что наглядно продемонстрировала продажа моего Ван Гога его прежнему владельцу — галерее Лефевра. У него самый острый глаз, какой только приходилось встречать у дилетантов, но, смотри, никогда не говори ему об этом.

Бекки начала присматриваться к указателям, чтобы подъехать к нужному причалу, и наконец остановила машину возле лайнера, но не так близко, как это когда-то удалось Дафни.

Когда в тот же вечер Дэниел отплывал из Саутгемптона на «Королеве Марии», мать махала ему рукой с причала.

На борту огромного лайнера он написал длинное письмо своим родителям, которое отправил через пять дней с Пятой авеню. Купив затем билет в пульман компании «Твентис сенчури» до Чикаго, он провел шесть часов в Манхэттене, так как поезд отправлялся только в восемь часов вечера. Единственной его покупкой за это время стал путеводитель по Америке.

В Чикаго его пульмановский вагон был подцеплен к поезду компании «Супер чиф», который доставил его прямо в Сан-Франциско.

Во время своего четырехдневного путешествия по Америке он стал жалеть, что отправляется в Австралию. Позади оставались города Канзас, Ньютон, Ла-Джанта, Альбукерке, Барстоу, и каждый следующий город был интереснее предыдущего. Когда поезд прибывал на новую станцию, Дэниел выпрыгивал, покупал красочную открытку, как доказательство того, что он здесь был, и, пока поезд шел до следующей станции, вписывал в нее сведения, почерпнутые из путеводителя. На следующей остановке он опускал ее в почтовый ящик и повторял все сначала. Ко времени, когда экспресс прибыл на Окландский вокзал Сан-Франциско, к родителям на Малый Болтона ушло двадцать семь различных почтовых карточек.

Добравшись автобусом до площади Святого Фрэнсиса, Дэниел снял номер в небольшом отеле рядом с портом, убедившись прежде в том, что тариф был ему по карману. До отплытия «Аоранджи» в Австралию оставалось еще тридцать шесть часов, и он отправился в Беркли, где провел весь второй день с профессором Стинстедом. Его так увлекли исследования Стинстеда в области третичного исчисления, что он опять стал жалеть о кратковременности своего пребывания в Америке, чувствуя, что в Беркли он узнал бы гораздо больше нового, чем в Австралии.

Вечером накануне отплытия Дэниел купил еще двадцать почтовых открыток и просидел до часа ночи, заполняя их. К двадцатой его воображение отказывалось служить ему. Следующим утром, расплатившись по счету, он попросил старшего привратника отправлять по одной открытке каждые три дня до тех пор, пока он не вернется. Вручив привратнику десять долларов, он пообещал дать еще десять по возвращении в Сан-Франциско, но только при наличии соответствующего остатка открыток, так как точная дата его возвращения оставалась неизвестной.

Старший привратник удивился такому поручению, но деньги охотно взял, бросив в сторону своих коллег за стойкой, что ему приходилось делать и не такое, причем за меньшие деньги.

К тому времени, когда Дэниел оказался на борту «Аоранджи», борода его перестала напоминать давно небритую щетину, а план действий был разработан настолько подробно, насколько это было можно сделать, находясь на другом конце земного шара. Во время путешествия на пароходе Дэниел оказался за одним столом с австралийским семейством, которое возвращалось домой после отпуска в Штатах. За три недели плавания оно значительно пополнило его запас знаний, не замечая, что он впитывал каждое их слово с необычным интересом.

В Сидней Дэниел прибыл в первый понедельник августа 1947 года. Он стоял на палубе и смотрел, как в лучах заходящего солнца катер с лоцманом медленно заводил их лайнер в гавань. Неожиданно он почувствовал щемящую тоску по дому и не в первый раз пожалел о предпринятом путешествии. Через час он уже был на берегу, где снял комнату в гостевом доме, рекомендованном ему попутчиками.

Необъятных размеров хозяйка с такой же улыбкой и громогласным смехом, представившаяся как миссис Снелл, поместила его в номер, который описала как «люкс». Дэниелу пришлось успокаивать себя тем, что он не попал в обычный номер, если даже в «люксе» кровать провисала под ним до самого пола, а пружины, каждый раз когда он переворачивался, норовили впиться ему в бок. Из обоих кранов над раковиной текла холодная вода, отличаясь лишь разными оттенками коричневого цвета. Читать в комнате можно было только встав на стул прямо под лампочкой, одиноко висевшей под потолком без какого-либо абажура, но вся беда заключалась в том, что в комнате не было стула.

Когда на следующее утро, после завтрака из яиц, бекона, картофеля и поджаренного хлеба, Дэниела спросили, будет ли он питаться в гостинице или за ее пределами, он не раздумывая ответил: «За пределами», заметно разочаровав тем самым хозяйку.

Первый — и решающий — визит необходимо было нанести в иммиграционную службу. Если им нечего будет сказать, то ему можно в тот же вечер садиться на «Аоранджи» и отправляться назад. Дэниел почувствовал, что, если подобное случится, он окажется в тупике.

Большое серое здание на Маркет-стрит, содержавшее сведения о каждом, кто приезжал в колонию, начиная с 1823 года, открывалось в десять часов. Несмотря на то что он прибыл за полчаса до этого времени, Дэниелу пришлось встать в одну из восьми очередей из тех, кто пытался получить те или иные сведения о зарегистрированных иммигрантах, и провести в ожидании не меньше сорока минут.

Когда наконец подошла его очередь, он оказался перед краснолицым субъектом в рубашке нараспашку, сгорбившимся за стойкой.

— Я пытаюсь найти след англичанина, который приезжал в Австралию где-то в период с 1922 по 1925 год.

— Нельзя ли поточней, приятель?

— Боюсь, что нет, — сказал Дэниел.

— Значит, вы не знаете, — произнес служащий. — А фамилия вам известна?

— О да, — ответил Дэниел. — Гай Трентам.

— Трентам. Как она пишется?

Дэниел медленно произнес фамилию по буквам.

— Хорошо, приятель. Это будет стоить два фунта.

Дэниел вынул из внутреннего кармана своего спортивного пиджака бумажник и вручил ему деньги.

— Распишитесь здесь, — служащий подал ему бланк и ткнул пальцем в последнюю строчку. — И приходите в четверг.

— В четверг. Но это же целых три дня.

— Очень рад, что в Англии все еще учат считать, — заверил служащий. — Следующий.

Дэниел уходил из здания, получив вместо информации лишь квитанцию об уплате двух фунтов. Оказавшись на улице, он купил «Сидней морнинг геральд» и стал высматривать кафе возле гавани, чтобы пообедать. Выбор его пал на небольшой ресторанчик, заполненный молодежью. Официант провел его через шумный и переполненный зальчик и усадил за маленький столик в углу. Он прочел почти всю газету, когда появилась официантка с заказанным им салатом. Удивленный полным отсутствием новостей о том, что происходит в Англии, он отложил газету.

Когда он, пережевывая лист салата, размышлял о том, как использовать непредвиденную задержку, девушка за соседним столиком наклонилась к нему и попросила одолжить ей сахар.

— Конечно, пожалуйста. — Дэниел передал ей сахарницу. Девушка больше не привлекла бы его внимания, если бы не держала в руках «Основной курс математики» А. Н. Уайтхеда и Бертрана Рассела.

— Вы студентка математического колледжа? — спросил он, передав ей сахар.

— Да, — ответила она, не глядя в его сторону.

— Я спрашиваю только потому, — Дэниел почувствовал, что его вопрос может быть неправильно истолкован, — что сам преподаю математику.

— Я не сомневаюсь в этом, — сказала она, даже не обернувшись в его сторону. — И, наверное, не больше и не меньше, чем в Оксфорде.

— В Кембридже, на самом деле.

Это заставило девушку поднять глаза и посмотреть на него более внимательно.

— В таком случае не могли бы вы объяснить мне закон Симпсона? — вдруг спросила она.

Дэниел развернул свою бумажную салфетку, достал авторучку и набросал несколько графиков, последовательно демонстрирующих закон, с которым ему не приходилось сталкиваться со времени учебы в «Святом Павле».

Она сравнила его графики с теми, которые были приведены в ее учебнике, и сказала:

— Не косишь, ты действительно преподаешь математику.

Это несколько огорошило Дэниела, так как он не вполне был уверен, что значило «не косишь», но, поскольку эти слова сопровождались улыбкой, он предположил, что они являются своего рода одобрением. Он еще больше удивился, когда девушка подхватила свою тарелку фасоли с яйцом и подсела к нему.

— Я Джеки, — представилась она. — Бродяга из Перта.

— Дэниел, — ответил он. — А я…

— Англичанин из Кембриджа. Ты уже говорил мне, забыл?

Теперь настала очередь Дэниела присмотреться повнимательнее к сидевшей напротив молодой женщине. На вид Джеки было около двадцати. У нее были короткие белокурые волосы и вздернутый носик. Одежда ее состояла из шорт и желтой майки с надписью «Перт» посередине груди. Она совсем не походила на студенток младших курсов, которых он встречал в Тринити.

— Вы учитесь в университете? — поинтересовался он.

— Да, второй курс в Перте. Так что же тебя занесло в Сидней, Дэн?

Дэниел не сразу нашелся, что ответить, да это и не имело никакого значения, поскольку еще до того, как ему представилась возможность ответить, Джеки уже сама рассказывала, почему она оказалась в столице Нового Южного Уэльса. Она продолжала говорить, пока им не принесли их счета. Дэниел настоял на тем, чтобы расплатиться за двоих.

— Неплохо с твоей стороны, — сказала Джеки. — Так что ты делаешь сегодня вечером?

— Ничего определенного я не планировал.

— Здорово, а я как раз собиралась сходить в театр «Ройял», — поведала она ему. — Почему бы тебе не пойти со мной?

— А что играют? — Дэниел был заметно удивлен тем, что впервые в жизни выбирали его.

— «Сегодня вечером в восемь тридцать» Ноэля Кауарда с Сирил Ритчард и Мадж Эллиот в главных ролях.

— Звучит интригующе, — уклончиво заметил Дэниел.

— Здорово. Тогда увидимся в фойе без десяти восемь, Дэн. И смотри не опаздывай. — Она подхватила свой рюкзак, забросила его за спину, защелкнула лямки и была такова.

Прежде чем Дэниел смог придумать причину, чтобы отказаться, ее уже и след простыл. Он решил, что не прийти в театр будет невежливо с его стороны, и к тому же был вынужден признать, что ему понравилось общество Джеки.

Потратив остаток дня на осмотр города, Дэниел пришел в театр «Ройял», когда еще не было семи сорока. Купив два билета по шесть шиллингов в партер, он стал слоняться по фойе в ожидании своей гостьи, или, скорее, хозяйки. Когда прозвенел первый звонок, Джеки все еще не было, и Дэниел стал понимать, что ждет ее с большим нетерпением, чем ему хотелось признаться себе. Джеки не появилась и ко второму звонку, поэтому Дэниел решил, что смотреть спектакль ему придется в одиночестве. Когда до начала спектакля осталась всего минута, он почувствовал, как кто-то взял его под руку и сказал: «Привет, Дэн. Я думала, что ты не придешь». Впервые в жизни ему предстояло идти в театр с девушкой, одетой в шорты.

Дэниел улыбнулся. Спектакль ему понравился, но еще больше ему нравилось находиться в компании Джеки во время антракта и потом после театра, когда они ужинали у «Романо» — в маленьком итальянском ресторанчике, где Джеки чувствовала себя как рыба в воде. Ему никогда еще не приходилось встречать человека, который всего через несколько часов после знакомства был бы столь открытым и дружелюбным. Они говорили обо всем, от математики до Кларка Гейбла, и на любой счет у Джеки было вполне определенное мнение.

— Можно я провожу тебя до твоего отеля? — спросил Дэниел, когда они вышли из ресторана.

— У меня нет такового, — усмехнулась Джеки и, забросив рюкзак за плечи, добавила: — Так что это я могу проводить тебя до твоего.

— Почему бы нет? Думаю, миссис Снелл сможет найти еще одну комнату на ночь.

— Будем надеяться, что не сможет, — заявила Джеки.

Когда после нескольких настойчивых звонков Джеки миссис Снелл открыла дверь, они услышали от нее:

— Я не думала, что вас будет двое. Это потребует дополнительной оплаты, конечно.

— Но мы не… — начал было Дэниел.

— Спасибо, — сказала Джеки и взяла ключ из рук миссис Снелл, которая при этом лишь подмигнула Дэниелу.

Когда они оказались в маленькой комнатке Дэниела, Джеки сняла рюкзак и сказала: «Не беспокойся обо мне, Дэн, я посплю на полу».

Не зная, что сказать, он молча прошел в ванную, переоделся в пижаму и почистил зубы. Отворив дверь из ванной, быстро прошел к кровати, даже не глянув в сторону Джеки. Через несколько секунд, услышав, как дверь ванной закрылась за ней, он выбрался из постели, на цыпочках подошел к входной двери, выключил свет и вновь шмыгнул в кровать. Прошло несколько минут, прежде чем дверь ванной опять открылась. Он закрыл глаза, притворившись спящим. Через мгновение она оказалась рядом и крепко обхватила его руками.

— О, Дэниел, — в темноте ее голос звучал с преувеличенным акцентом жителя Англии, — избавься же ты от этой ужасной пижамы. — Почувствовав, что она тянет за шнурок на его пижамных брюках, он повернулся, чтобы запротестовать, но тут же оказался прижатым к ее обнаженному телу. Дэниел так и лежал без движения, с закрытыми глазами и не произнося ни слова, а рука Джеки медленно гуляла вверх и вниз по его ногам. Вскоре его возбуждение достигло предела и сменилось неведомым ранее опустошением. Но каждый момент происходившего вовсе не был ему неприятен.

— Знаешь, я думаю, что ты сама невинность, — улыбнулась Джеки, когда он наконец открыл глаза.

— Нет, — поправил он, — я был им.

— Боюсь, что все еще остаешься, — возразила Джеки. — Строго говоря. Но можешь не беспокоиться об этом. Я обещаю, что к утру мы с этим разберемся. Кстати, в следующий раз, Дэн, ты можешь принять в этом участие.

Почти все три следующих дня Дэниел провел в постели, где второкурсница из университета в Перте преподавала ему уроки. На второй день он открыл для себя, каким прекрасным может быть женское тело. А когда к концу третьего дня Джеки издала легкий стон, он стал считать себя если не выпускником, то и не новичком в этой школе.

Он очень огорчился, когда Джеки сказала, что ей пора возвращаться в Перт. В последний раз она забросила за спину рюкзак, и, проводив ее на станцию, Дэниел смотрел, как поезд увозит ее назад в Западную Австралию.

— Если когда-нибудь окажусь в Кембридже, Дэн, я загляну к тебе, — были ее последние слова, которые остались в его памяти.

— Я очень надеюсь, — сказал он, чувствуя, что среди его коллег в Тринити наверняка нашлось бы несколько таких, которым было бы чему поучиться у такого специалиста, как Джеки.

В четверг утром Дэниел опять явился в иммиграционную службу и, выстояв час в неизбежной очереди, протянул квитанцию служащему, который все также горбился за стойкой в своей прежней рубахе.

— Ах, да, Гай Трентам, помню, помню. Я нашел его данные через несколько минут после вашего ухода, — сказал ему клерк. — Жаль, что вы не пришли раньше.

— Тогда мне остается только поблагодарить вас.

— Поблагодарить, за что? — спросил служащий с подозрением и протянул ему маленькую зеленую карточку.

— За три самых счастливых дня в моей жизни.

— На что ты намекаешь, приятель? — вырвалось у клерка, но Дэниел уже не слышал его.

Присев на ступеньки возле высокого здания, выстроенного в колониальном стиле, он в одиночестве изучал официальную справку. Его опасения оправдались: сведения были весьма скудными.

Фамилия: Гай Трентам (зарегистрирован как иммигрант)

18 ноября 1922 года

Профессия: земельный агент

Адрес: Сидней, Манли-драйв 117

Вскоре Дэниел нашел Манли-драйв на карте, которую ему оставила Джеки, и, сев на автобус, отправлявшийся в северную часть Сиднея, оказался в зеленом пригороде на берегу залива. Судя по довольно крупным строениям, имевшим слегка обветшалый вид, можно было догадаться, что в прошлом этот район считался фешенебельным.

Позвонив в дверь одного из зданий, которое в прошлом могло быть гостиницей, Дэниел увидел перед собой молодого человека в шортах и майке, которые уже начал считать национальным нарядом австралийцев.

— Это, может быть, нереально, — начал Дэниел, — но я пытаюсь обнаружить следы человека, который, возможно, проживал в этом доме в 1922 году.

— Меня тогда еще не было, — развеселился юноша. — Вам лучше пройти и поговорить с моей тетей Сильвией — она ваша единственная надежда.

Дэниел прошел за молодым человеком через холл в гостиную, которая имела такой вид, будто не убиралась несколько дней, и из нее на веранду, хранившую следы былой белизны. Здесь в кресле-качалке сидела женщина, которой можно было дать чуть меньше пятидесяти лет, но из-за крашеных волос и излишка грима на ее лице уверенности в этом у Дэниела не было. Она продолжала раскачиваться в кресле с закрытыми глазами, греясь в лучах утреннего солнца.

— Извините за то, что беспокою вас…

— Я не сплю. — Женщина открыла глаза, чтобы взглянуть на вошедшего. — Кто вы? Вы мне чем-то знакомы.

— Меня зовут Дэниел Трумпер, — ответил он. — Я пытаюсь отыскать сведения о человеке, который, возможно, останавливался здесь в 1922 году.

Она засмеялась.

— Двадцать пять лет тому назад. Вы немного оптимист, скажу я вам.

— Его звали Гай Трентам.

Она резко выпрямилась и уставилась на него.

— Вы его сын, не так ли? — Дэниел похолодел. — Я никогда не забуду эту сладкоречивую лживую рожу, даже если доживу до ста лет.

Правду больше нельзя было скрывать, даже от себя.

— Итак, вы приехали после стольких лет, чтобы уплатить его долги?

— Я не понимаю… — сказал Дэниел.

— Смылся, не уплатив чуть ли не за целый год проживания. Все время писал в Англию и выпрашивал у матери деньги, а когда они приходили, я не видела ни копейки. Он, наверное, считал, что расплачивается со мной в постели, так что я вряд ли забуду его когда-нибудь. Особенно после того, что с ним случилось.

— Значит ли это, что вам известно, куда он отправился из этого дома?

Некоторое время она раздумывала с таким видом, как будто пыталась на что-то решиться. Повернувшись к окну, она сказала после долгого молчания:

— Последнее, что я слышала о нем, было то, что он работал посыльным букмекера в Мельбурне, но это было до…

— До чего? — спросил Дэниел.

В ее взгляде сквозило сомнение.

— Нет, — отрезала она, — лучше вы выясняйте это сами. Я не хочу, чтобы вы узнали об этом от меня. Но мой вам совет: садитесь на первый пароход в Англию и оставьте в покое Мельбурн.

— Но вы, возможно, единственный человек, кто может помочь мне.

— Однажды ваш отец уже надул меня, так что я не хочу, чтобы это сделал еще и его сын, это уж точно, Кевин, покажи ему, где выход.

Сердце у Дэниела сжалось. Он поблагодарил женщину за встречу и, не сказав больше ни слова, покинул дом. Автобус привез его в Сидней, где остаток пути до гостиницы он проделал пешком. Ночь прошла в тоске по Джеки и в раздумьях о том, почему его отец так непорядочно вел себя в Сиднее, и не следует ли ему воспользоваться советом «тети Сильвии».

Утром следующего дня Дэниел оставил миссис Снелл с ее широкой улыбкой, но не раньше, чем та представила ему внушительный счет. Он рассчитался без каких-либо возражений и отправился на железнодорожный вокзал.

Первым делом, когда поезд из Сиднея вечером прибыл на вокзал Спенсер-стрит в Мельбурне, Дэниел проверил, не значится ли фамилия Трентам в телефонном справочнике. Убедившись в ее отсутствии, он стал обзванивать всех зарегистрированных в городе букмекеров. Но только девятый из них сказал, что слышал такую фамилию.

— Чем-то она мне знакома, — ответили ему на другом конце линии. — Но не могу припомнить чем. Попробуйте поговорить с Брэдом Моррисом. В те время эта контора принадлежала ему, и, возможно, он сможет помочь вам. Вы найдете его телефон в справочнике.

Отыскав номер, Дэниел связался с Моррисом, но их разговор со стариком оказался таким коротким, что даже не потребовал второй монеты.

— Вам говорит о чем-нибудь имя Гай Трентам? — вновь задал он свой вопрос.

— Англичанин?

— Да, — ответил Дэниел, чувствуя, как у него участился пульс.

— Щеголял своим произношением и всем говорил, что он майор?

— Вполне возможно.

— Тогда обращайтесь в тюрьму, потому что именно там он закончил.

Дэниел хотел было спросить почему, но телефон замолчал.

Его все еще била дрожь, когда с чемоданом в руке он вышел из вокзала и зарегистрировался в железнодорожном отеле на другой стороне улицы. Опять он лежал на узкой кровати в темной комнатушке, пытаясь решить, следует ли ему продолжать свои поиски или уклониться от правды и, как советовала Сильвия, сев на первый попавшийся пароход, отправиться назад в Англию.

Он уснул ранним вечером, но проснулся посередине ночи и обнаружил, что лежит в одежде. К тому времени, когда первые лучи утреннего солнца проникли в комнату, решение было принято. Он не хочет ничего знать, ему не нужно это, и он немедленно возвращается в Англию.

Но прежде всего необходимо принять ванну и сменить одежду. Однако, проделав все это, он изменил решение.

Через полчаса Дэниел спустился в вестибюль и спросил у администратора, где находится главное полицейское управление. Мужчина за стойкой указал ему на дорогу, ведущую к Боурк-стрит.

— А что, ваш номер настолько плох? — поинтересовался он.

Дэниел притворно рассмеялся и отправился в указанном направлении, переполненный дурными предчувствиями. Дорога до Боурк-стрит заняла у него всего несколько минут, но он еще долго кружил вокруг здания, прежде чем, поднявшись по каменным ступеням, вошел в полицейское управление.

Молодому дежурному сержанту фамилия «Трентам» была незнакома, и он лишь поинтересовался, кто его спрашивает.

— Родственник из Англии, — ответил Дэниел. Сержант оставил его стоять у стойки, а сам прошел в дальний конец комнаты и обратился к офицеру, сидевшему за столом и терпеливо просматривавшему фотографии. Офицер прервал свое занятие и, внимательно выслушав, задал сержанту какой-то вопрос. В ответ сержант обернулся и показал на Дэниела. «Бастард, — носилось в голове у Дэниела, — ты маленький бастард». Вскоре сержант вернулся к стойке.

— Мы закрыли дело Трентама, — сообщил он. — Дальнейшие справки вы можете навести в тюремном управлении.

Дэниел почти лишился голоса, но все же выдавил из себя:

— А где оно?

— Седьмой этаж, — бросил сержант, ткнув пальцем вверх.

Выйдя из лифта на седьмом этаже, Дэниел оказался перед огромным плакатом с изображением добродушного мужчины. «Генеральный инспектор тюрем Гектор Уаттс», — гласила надпись на плакате.

Подойдя к столу справок, Дэниел спросил, может ли он видеть мистера Уаттса.

— У вас с ним назначена встреча?

— Нет, — ответил Дэниел.

— Тогда, я сомневаюсь…

— Будьте добры, объясните генеральному инспектору, что я специально приехал из Англии, чтобы встретиться с ним.

Не прошло и нескольких секунд, как его пригласили пройти на восьмой этаж. Та же добродушная улыбка, что сияла на плакате, теперь открылась ему в реальности, хотя морщин у оригинала оказалось больше. Как показалось Дэниелу, Гектор Уаттс приближался к своему шестидесятилетию, но, несмотря на некоторую полноту, продолжал следить за собой.

— Из какой части Англии вы прибыли? — спросил Уаттс.

— Из Кембриджа, — ответил Дэниел. — Я преподаю там математику в университете.

— А я из Глазго, — сказал Уаттс. — О чем, наверное, вы уже догадались, услышав мое имя и акцент. Так что, садитесь, пожалуйста, и рассказывайте, что вас привело ко мне.

— Я пытаюсь разыскать сведения о Гае Трентаме, и в полицейском управлении мне рекомендовали обратиться к вам.

— Да, да, я помню это имя. Но почему оно запомнилось мне? — шотландец встал из-за стола и подошел к картотеке, расположенной вдоль стены у него за спиной. Выдвинув ящик, помеченный буквами «STV», он достал из него большую коробку с бумагами.

— Трентам, — повторял он, перебирая находящиеся там материалы, и наконец извлек два листка. Вернувшись на свое место, он положил их перед собой на стол и принялся читать. Закончив чтение, он изучающе посмотрел на Дэниела.

— Вы уже давно здесь, дружище?

— Прибыл в Сидней чуть меньше недели назад, — сказал Дэниел, удивленный вопросом.

— И никогда раньше не были в Мельбурне?

— Нет, никогда.

— Так по какой причине вы проводите розыск?

— Я хотел выяснить все возможное о капитане Гае Трентаме.

— Зачем? — спросил генеральный инспектор. — Вы что, журналист?

— Нет, я преподаватель…

— Тогда у вас должны быть очень серьезные причины, чтобы проделать такой длинный путь.

— Любопытство, я полагаю, — сообщил Дэниел. — Понимаете, хотя я никогда не знал его, Гай Трентам был моим отцом.

Генеральный инспектор перевел взгляд на приведенный в бумагах список родственников и близких: жена, Анна Хелен (умерла); одна дочь, Маргарет Этель. Упоминания о сыне не было. Он вновь посмотрел на Дэниела и через некоторое время принял решение.

— Мне очень жаль, мистер Трентам, но ваш отец умер в тюрьме полицейского управления.

Дэниел был оглушен и почувствовал, как его начинает трясти.

Глядя через стол, Уаттс добавил:

— Я очень огорчен, что мне приходится сообщать вам эту нерадостную новость, особенно после того, как вы проделали такое путешествие.

— Что было причиной смерти? — прошептал Дэниел.

Генеральный инспектор перевернул страницу, пробежал глазами последнюю строчку обвинительного заключени, гласившую: «Приговор приведен в исполнение путем повешения», и поднял глаза на Дэниела.

— Сердечный удар, — сказал он.

 

Глава 31

В Сидней Дэниел возвращался в спальном вагоне, но спать не мог. Ему хотелось только одного: как можно дальше оказаться от Мельбурна. С каждой милей, остававшейся позади, он становился немного спокойнее, а через некоторое время смог даже съесть полбутерброда из вагона-ресторана. Когда поезд прибыл на вокзал крупнейшего в Австралии города, он выпрыгнул из вагона, погрузил свой чемодан в такси и направился прямо в порт, где купил билет на первый пароход, отправлявшийся к побережью Америки.

Маленький грузовой пароходик «дикого» плавания, способный брать на борт всего четырех пассажиров, отправился в полночь на Сан-Франциско. Дэниела пригласили к столу только после того, как он внес капитану полную стоимость питания, после чего денег у него осталось лишь на обратную дорогу до Англии, и то при условии, если он не застрянет где-нибудь в пути.

Во время нескончаемого и изнуряющего душу качкой плавания к берегам Америки Дэниел в основном лежал на койке и размышлял над тем, что ему делать с информацией, которой он теперь располагал, Он пытался также подавить в себе то беспокойство, которое его мать, должно быть, испытывала годами. И не переставал удивляться тому, каким прекрасным человеком был его отчим. Теперь он ненавидел слово «отчим» и решил никогда не думать о Чарли, как о неродном отце. Если бы они доверились ему с самого начала, он наверняка смог бы понять их и не стал бы тратить столько энергии на поиски правды. Но теперь он еще острее сознавал, что не сможет рассказать и о том, что узнал, ибо теперь он, наверное, располагал большей информацией, чем они.

Дэниел сомневался, было ли его матери известно о том, что Трентам умер в тюрьме, оставив после себя вереницу постыдных долгов по всей Виктории и Южному Уэльсу. На надгробье в Ашхерсте об этом не сказано ни слова.

Стоя на палубе и наблюдая, как суденышко, подпрыгивая на волнах, проходит Золотые ворота и направляется в бухту, Дэниел наконец почувствовал, что в голове у него начинает вырисовываться определенный план.

Когда иммиграционный контроль остался позади, он добрался автобусом до центра Сан-Франциско и вновь поселился в том же отеле, где останавливался перед отъездом в Австралию. Привратник предъявил две оставшиеся открытки, и Дэниел вручил ему обещанные десять долларов. Прежде чем сесть на поезд «Супер чиф», он нацарапал на них кое-какие новости и опустил в почтовый ящик.

С каждым часом и днем, проведенным в одиночестве, его идеи продолжали развиваться, однако он по-прежнему чувствовал, что матери, должно быть, известно многое из того, о чем он не осмелится спросить. Но теперь он, по крайней мере, знал, что его отцом является Гай Трентам, покинувший Индию или Англию с позором. А грозная миссис Трентам поэтому должна приходиться ему бабушкой, которая по какой-то необъяснимой причине винила Чарли в случившемся с ее сыном.

Прибыв в Нью-Йорк, он с отчаянием узнал, что «Королева Мария» вышла в Англию еще вчера. После переоформления билета на «Королеву Елизавету» у него осталось всего несколько долларов. Последнее, что он сделал, находясь на земле Америки, это дал телеграмму матери с расчетным временем прибытия в Саутгемптон.

Когда статуя Свободы скрылась из виду, напряжение, в котором все это время пребывал Дэниел, стало отступать. Однако миссис Трентам не выходила у него из головы все пять дней плавания. Он не мог представить ее своей бабушкой, и, когда пришло время сходить на берег в Саутгемптоне, он понял, что должен получить от матери ответы на несколько вопросов, прежде чем сможет приступить к осуществлению своего плана.

Сойдя по трапу на английскую землю, он увидел, что листья на деревьях за время его отсутствия из зеленых стали золотыми, и подумал, что времени у него осталось не так уж много, ибо проблему с миссис Трентам он намеревался решить еще до того, как они опадут.

Мать ждала его на причале. Радуясь встрече с ней, Дэниел так прижал ее к себе, что она не смогла скрыть своего удивления. По пути в Лондон он узнал, что, пока он был в Америке, умерла его бабушка, и, хотя мать получила несколько почтовых открыток, она не смогла вспомнить имени ни одного из двух профессоров, которых он посещал, поэтому она не смогла связаться с ним, чтобы сообщить эту печальную новость. Однако ей доставляло удовольствие получать такое количество почтовых карточек.

— Некоторые из них все еще в пути, я подозреваю, — сказал Дэниел, впервые испытав чувство вины.

— Будет ли у тебя возможность провести несколько дней с нами до возвращения в Кембридж?

— Да, я вернулся немного раньше, чем рассчитывал, так что ты сможешь лицезреть меня несколько недель рядом с собой.

— О, твой отец будет рад слышать это.

«Интересно, — подумал Дэниел, — сколько пройдет времени, прежде чем при словах „твой отец“ у меня в голове не будет возникать образ Гая Трентама».

— Каким образом вы решили добыть деньги на строительство нового здания?

— Мы решили пойти на выпуск акций, — сказала мать. — Тут все в конце концов свелось к простой арифметике. Архитектор завершил проект, и отец, конечно же, захотел предусмотреть в нем все самое лучшее, так что я боюсь, что окончательная стоимость может достичь примерно полумиллиона фунтов.

— И вы по-прежнему сможете удерживать пятьдесят один процент акций компании в своих руках?

— Пока да, а впоследствии при таких затратах это будет очень трудным делом. Мы можем даже закончить тем, что заложим лоток твоего прадеда.

— А многоквартирный дом, есть какие-нибудь новости о нем? — Дэниел смотрел в окно машины и одновременно следил за реакцией матери в зеркале машины. На какой-то момент ее, похоже, охватило волнение.

— Владельцы выполняют постановление совета и уже начали сносить то, что осталось от дома.

— Значит ли это, что отец получит разрешение на строительство?

— Надеюсь, что да, но теперь, похоже, что для этого потребуется немного больше времени, чем мы рассчитывали, поскольку местный житель, мистер Симпсон, от имени Федерации за спасение мелких магазинов направил в совет протест по поводу нашего проекта. Поэтому, пожалуйста, не спрашивай об этом при встрече с отцом. Одно только упоминание об этом доме способно довести его до инфаркта.

«Могу предположить, что за мистером Симпсоном стоит не кто иной, как миссис Трентам», — хотел сказать Дэниел, но вместо этого спросил:

— Ну а как поживает «коварная» Дафни?

— Все еще пытается сосватать Клариссу за подходящего человека, а Кларенса определить в подходящий полк.

— Полагаю, что она не согласна ни на что меньшее, чем на герцога для первой и на шотландских гвардейцев для второго.

— Примерно так, — согласилась мать. — Она также рассчитывает, что Кларисса быстро родит девочку, чтобы она успела выдать ее замуж за будущего принца Уэльского.

— Но принцесса Елизавета только недавно объявила о своей помолвке.

— Я знаю об этом, но всем хорошо известно и о том, как Дафни любит планировать наперед.

Дэниел прислушался к пожеланиям матери и не упоминал о многоквартирном доме, когда в тот вечер за ужином обсуждал с Чарли планы создания новой компании. Он заметил также, что вместо Ван Гога на стене в холле висела картина под названием «Яблоки и груши» Курбе. На этот счет он также воздержался от комментариев.

Следующий день Дэниел провел в архитектурно-планировочном отделе совета Лондонского графства в Каунти-холл. И, хотя клерк снабдил его всеми необходимыми документами, он тут же предупредил его, что выносить подлинники из здания не разрешается, чем поверг Дэниела в полное замешательство.

В конечном итоге он провел целое утро, выбирая из документов и заучивая наизусть необходимые положения, чтобы не делать на бумаге никаких записей. Меньше всего ему хотелось, чтобы родители случайно наткнулись на такие записи. К пяти часам, когда за ним запирали входную дверь, он был уверен, что может найти в памяти любую необходимую деталь.

Покинув Каунти-холл, он сел на низкий парапет набережной Темзы и повторил про себя основные факты.

Он обнаружил, что Трумперы обратились за разрешением на строительство большого универсального магазина, который будет занимать весь квартал, известный как Челси-террас. Проектом предусматривается возвести две башни по двенадцать этажей. Площадь полов в каждой башне будет составлять восемьсот тысяч квадратных дюймов. Верхние части башен будут соединены между собой пятью этажами служебной площади и переходов. Разрешение на эскизное проектирование выдано советом Лондонского графства. Однако Федерация за спасение мелких магазинов в лице мистера Мартина Симпсона подала протест в связи с предполагаемым возведением пяти промежуточных этажей между башнями над пустующим участком в центре Челси-террас. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что необходимую финансовую поддержку мистеру Симпсону обеспечивала миссис Трентам.

В то же время самой миссис Трентам предоставлено разрешение на строительство многоквартирного дома, предназначенного для сдачи внаем по низким ценам. В памяти у Дэниела возникли подробности ее заявки на строительство, свидетельствующие о том, что жилое здание будет возводиться из грубого строительного материала с минимумом удобств и напоминать «трущобы». Нетрудно было догадаться, что целью миссис Трентам является создание наиболее уродливого строения, на какое только можно получить разрешение совета, в самом центре дворца, предлагаемого Трумпером.

Дэниел сверился с записями и, убедившись, что не забыл ничего, разорвал шпаргалку на мелкие части и бросил их в урну на углу Вестминстер-бридж, направляясь домой на Малый Болтонз.

Следующим шагом Дэниела был звонок Дэвиду Олдкресту, преподавателю жилищного законодательства, специализировавшемуся в области проектирования городского и сельского строительства. Его коллега потратил целый час, объясняя Дэниелу, что в случае жалоб и встречных жалоб, которые могут идти во все инстанции вплоть до палаты лордов, получение разрешения на такое строительство, как башни Трумпера, может быть затянуто на несколько лет. Когда решение все же будет принято, то за дело примутся адвокаты.

Дэниел поблагодарил своего друга и, обдумав возникшую перед ним проблему, пришел к выводу о том, что успех или неудача замыслов Чарли целиком находятся в руках миссис Трентам. И это будет продолжаться до тех пор, пока он не сможет…

Следующие две недели он проводил значительную часть своего времени в телефонной будке на углу Честер-сквер, не делая при этом ни одного телефонного звонка. Остаток каждого дня он следовал по всей столице за безупречно одетой дамой самоуверенного вида и поведения, стараясь оставаться незамеченным, но в то же время не упуская возможности, чтобы понаблюдать за тем, как она выглядит, как держится и в каком мире пребывает.

Он быстро обнаружил, что только три вещи являются непреложными в жизни обитательницы Честер-сквер 19. Во-первых, это ее встречи с адвокатами в конторе «Линкольнз Инн Филдз», которые происходили каждые два-три дня, хотя и нерегулярно. На втором месте стоял ее карточный круг, который собирался трижды в неделю в два часа дня: в понедельник на Кадоган-плейс, в среду на Слоан-авеню 117 и в пятницу в ее собственном доме на Честер-сквер 19. Во всех трех местах собиралась одна и та же группа пожилых женщин. На третьем месте находились совершаемые время от времени визиты в заброшенный отель в Южном Кенсингтоне, в ходе которых она сидела в темном углу чайной комнаты и вела разговоры с человеком, который вряд ли подходил дочери сэра Раймонда Хардкасла в качестве компаньона. Она явно относилась к нему не как к другу и доже не как к коллеге, что оставляло Дэниела в неведении относительно их общих интересов.

Еще через неделю он решил, что его план может быть осуществлен только в последнюю пятницу перед его возвращением в Кембридж. Поэтому утро он провел у портного, специализировавшегося на пошиве военной формы. Во второй половине дня был написан сценарий, а вечером состоялась его репетиция. Затем он сделал несколько телефонных звонков, в том числе один Спинксу, специалисту по изготовлению медалей, который заверил, что его заказ будет исполнен вовремя. Последние два утра, убедившись в отсутствии родителей, он проводил генеральные репетиции в своей комнате.

Дэниелу нужна была уверенность в том, что миссис Трентам не только будет застигнута врасплох, но и лишится равновесия, по крайней мере, минут на двадцать, которые необходимы ему для проведения задуманного.

В пятницу за завтраком Дэниел убедился, что ни мать ни отец не собираются возвратиться домой раньше шести часов вечера. Он с готовностью согласился поужинать вместе с ними, поскольку это был последний вечер перед его отъездом в Кембридж. После того как отец отбыл на Челси-террас, ему пришлось ждать еще полчаса, прежде чем отправиться самому, потому что мать перед самым ее выходом из дома позвали к телефону. Дэниел оставил открытой дверь своей комнаты и выписывал по ней бесконечные круги.

Наконец мать завершила разговор и ушла на работу. Через двадцать минут Дэниел вышел из дома с небольшим чемоданом, в котором лежала военная форма, накануне полученная у портного. Стараясь остаться незамеченным, он прошел три квартала в противоположном направлении, а затем взял такси.

Прибыв в музей королевских фузилеров, Дэниел несколько минут внимательно разглядывал фотографию своего отца, висевшую на стене. Волосы у человека на фотографии были более волнистыми и белокурыми, чем у него. Неожиданно он испугался, что не сможет точно вспомнить все детали. И тогда, дождавшись, когда отвернется смотритель, он, чувствуя себя преступником, быстро снял фотографию со стены и положил в свой «дипломат».

Вновь на такси он добрался до парикмахерской в Кенсингтоне, где мастер с радостью обесцветил его волосы, сделал пробор и даже добавил пару волн, добиваясь полного сходства с оригиналом на фотографии, представленной ему для руководства. Каждые несколько минут Дэниел контролировал процесс своего преображения в зеркале и, когда убедился в максимальном сходстве, расплатился по счету и вышел. Следующего таксиста он направил к Спинксу, специалисту по изготовлению медалей, разместившемуся на Кинг-стрит в Сент-Джеймсе. Прибыв туда, он уплатил наличными за четыре орденские планки, которые заказал накануне по телефону. К счастью, молодой служащий не поинтересовался наличием у него разрешения на их ношение. На очередном такси он добрался из Сент-Джеймса до отеля «Дорчестер», где снял однокомнатный номер и сообщил девушке за стойкой, что намерен съехать из отеля к шести часам этого вечера. Получив от нее ключ с номером 309, Дэниел вежливо отказался от услуг носильщика, спросив лишь, как пройти к лифту.

Оказавшись в номере, он запер дверь и выложил содержимое своего чемоданчика на кровать. Сменив свой костюм на военную форму, он прикрепил орденские планки над левым нагрудным карманом, как раз в том месте, где они находились у человека на фотографии, и посмотрел на свое отражение в большом зеркале, висевшем на двери ванной. Перед ним стоял вылитый капитан королевских фузилеров времен первой мировой войны. Окончательное сходство с ним придавала пурпурно-серебристая лента Военного креста и планки трех медалей за участие в военных кампаниях.

Еще раз сверившись с украденной фотографией, Дэниел впервые почувствовал неуверенность в себе. Но если он не пройдет через все это… Он сидел на краю кровати и каждые несколько минут смотрел на часы. Прошел час, прежде чем он встал, сделал глубокий вдох и надел свой длиннополый френч — пожалуй, единственное из всех предметов формы, на что имел право ношения, запер за собой дверь и спустился в вестибюль. Пробившись через вращающиеся двери, он остановил еще одно такси, которое доставило его на Честер-сквер. Расплатившись с таксистом, он посмотрел на часы. Три часа сорок семь минут. По его расчетам, у него оставалось еще двадцать минут до того, как партия в бридж начнет рассыпаться.

Из теперь уже знакомой телефонной будки он наблюдал, как дамы начали покидать дом под номером 19. Когда из дома вышла одиннадцатая из них, Дэниел был уверен, что миссис Трентам осталась одна, не считая прислуги.

Из парламентского расписания, помещенного этим утром в «Дейли телеграф», ему было известно, что муж миссис Трентам появится на Честер-сквер не раньше шести вечера. Он подождал еще пять минут, прежде чем покинуть свое укрытие и отправиться через дорогу. Ему было известно, что, допусти он хотя бы секундное колебание, нервы у него сдадут. После уверенного стука в дверь прошла целая вечность, прежде чем дворецкий ответил ему.

— Чем могу помочь, сэр?

— Добрый день, Гибсон. У меня назначена встреча с миссис Трентам на четыре пятнадцать.

— Да, конечно, сэр, — сказал Гибсон. Как Дэниел и предполагал, дворецкий заключил, что у человека, который знал его имя, действительно должна быть назначена встреча. — Сюда, пожалуйста, сэр, — проговорил он, прежде чем взять френч Дэниела. Когда они подошли к дверям гостиной, Гибсон поинтересовался: — Как мне о вас доложить?

— Капитан Дэниел Трентам.

Ошарашенный дворецкий открыл дверь гостиной и объявил:

— Капитан Дэниел Трентам, мадам.

Миссис Трентам стояла у окна, когда Дэниел вошел в комнату. Она резко обернулась, уставилась на молодого человека, сделала несколько шагов вперед, зашаталась и тяжело опустилась на диван.

«Только не падай в обморок, ради Бога», — первое, что подумал Дэниел, стоя посередине ковра перед своей бабушкой.

— Кто вы? — прошептала она наконец.

— Давайте не будем устраивать спектакль, бабушка. Вам хорошо известно, кто я, — сказал Дэниел, надеясь, что голос его звучит уверенно.

— Это она послала вас, не так ли?

— Если вы имеете в виду мою мать, то она меня не посылала. На самом деле она даже не знает, что я здесь.

Миссис Трентам хотела было запротестовать, но так и осталась сидеть с открытым ртом. Дэниел переступал с ноги на ногу, не в силах вытерпеть эту затянувшуюся паузу. В глаза ему бросился Военный крест, установленный на каминной доске.

— Так что же вы хотите? — спросила она.

— Я прешел, чтобы заключить с вами сделку, бабушка.

— Какую еще сделку? Вы не можете заключать со мной сделки.

— Думаю, что могу, бабушка. Видите ли, я только что вернулся из путешествия по Австралии, — он помолчал, — которое оказалось очень познавательным.

Миссис Трентам поежилась, но взгляд ее ни на секунду не отрывался от него.

— И то, что я узнал о своем отце, находясь там, невозможно пересказать. Я не буду вдаваться в детали, поскольку уверен, что вам известно отнюдь не меньше моего.

Она по-прежнему не отводила от него глаз, но в них уже появились признаки того, что она начинает приходить в себя.

— Если, конечно, вы не захотите узнать, где они первоначально собирались похоронить моего отца, потому что этим местом был отнюдь не семейный склеп в церкви ашхерстского прихода.

— Что вы хотите? — повторила она.

— Как я уже сказал, бабушка, я пришел заключить сделку.

— Я слушаю.

— Мне нужно, чтобы вы отказались от своего намерения выстроить этот ужасный дом на Челси-террас и в то же время забрали все свои протесты против предоставления разрешения на строительство, за которым обратился Трумпер.

— Никогда.

— В таком случае я боюсь, что наступит время, когда миру станет известна подлинная причина вашей вендетты против моей матери.

— Но это навредит твоей матери точно так же, как и мне.

— О, я так не думаю, бабушка, — проговорил Дэниел. — Особенно если пресса узнает, что ваш сын ушел в отставку отнюдь не под пение фанфар и умер позднее в Мельбурне по причине еще менее благовидной, несмотря на то что его тело в конечном итоге нашло свой покой в глухой деревушке в Беркшире, куда вы перевезли его, сообщая всем своим знакомым о том, что он был удачливым брокером на бирже скота и трагически скончался от туберкулеза.

— Но это шантаж.

— О нет, бабушка, просто обеспокоенный сын, жаждущий узнать, что случилось с его давно исчезнувшим отцом, выясняет шокирующую правду, тщательно скрываемую семьей Трентамов. Думаю, что пресса представит этот случай всего лишь как семейную вражду. В одном я уверен твердо — моя мать выйдет из всего этого совершенно незапятнанной, тогда как с вами за карточный стол сядут немногие, после того как выяснятся некоторые подробности.

Миссис Трентам вскочила на ноги и, сжав кулаки, с угрожающим видом двинулась вперед. Дэниел стоял, не шелохнувшись.

— Без истерик, бабушка. Не забывайте, что мне известно о вас все, — он остро почувствовал, как мало он знает в действительности.

Миссис Трентам остановилась и даже сделала шаг назад.

— И если я соглашусь с вашими требованиями?

— Я уйду из этой комнаты, и вы никогда больше не услышите обо мне до конца вашей жизни. Даю вам слово.

Она тяжело вздохнула, но ответила не сразу.

— Вы победили, — наконец сказала она, демонстрируя замечательную выдержку. — Но у меня тоже есть свое условие, коль скоро я должна подчиняться вашим требованиям.

Для Дэниела это оказалось неожиданным. Он не рассчитывал ни на какие условия с ее стороны.

— Что это за условие? — спросил он с подозрением.

Внимательно выслушав ее требование и несколько удивившись ему, он, тем не менее, не нашел оснований для тревоги.

— Я принимаю ваше условие, — заявил он в конечном итоге.

— В письменном виде, — добавила она спокойно. — И сейчас.

— В таком случае я тоже требую, чтобы наше маленькое соглашение было оформлено в письменном виде, — сказал Дэниел, пытаясь получить очко в свою пользу.

— Согласна.

Неуверенной походкой миссис Трентам прошла к своему письменному столу и, выдвинув средний ящик, достала два листа бумаги с вензелями в верхней части. Тщательно изложив каждое соглашение в двух экземплярах, она отдала их Дэниелу. Он медленно прочел. Она включила все пункты, на которых настаивал он, ничего при этом не опустив, и изложила также витиеватое положение, которое выдвинула сама. Дэниел согласно кивнул головой и вернул ей листы.

Подписав оба экземпляра, она передала свою ручку Дэниелу, который тоже поставил свою подпись на обоих листах. Вернув один экземпляр Дэниелу, она встала из-за стола и потянула за шнур звонка у камина. Через секунду появился дворецкий.

— Гибсон, вы нужны нам, чтобы засвидетельствовать наши подписи на двух документах. Как только вы это сделаете, джентльмен покинет нас, — объявила она. Дворецкий поставил свою подпись на обоих листах без каких-либо вопросов или комментариев.

Несколькими мгновениями позже Дэниел оказался на улице с неприятным ощущением, что все прошло не совсем так, как он ожидал. Возвращаясь на такси в отель «Дорчестер», он вновь перечитал лист бумаги, под которым они оба расписались. Его требования представлялись исчерпывающими, а вот условие, на включении которого настояла миссис Трентам, казалось ему бессмысленным и несколько озадачивало его. Но вызванное этим беспокойство он старался отодвинуть на задний план.

Прибыв в отель «Дорчестер», он, уединившись в номере 309, быстро сменил военную форму на свой гражданский костюм и впервые за день вздохнул с облегчением. Уложив затем форму и фуражку в чемодан, он спустился в вестибюль, где сдал ключ и расплатился за номер.

Еще одно такси доставило его в Кенсингтон, где, к неудовольствию парикмахера, он попросил убрать все следы обесцвечивания, ликвидировать волны, а заодно и пробор.

Последнюю остановку по пути домой Дэниел сделал на заброшенной строительной площадке в Пимлико. Постояв возле огромного крана и убедившись, что никто его не видит, он бросил форму с фуражкой в кучу мусора и поджег фотографию.

По телу пробегала легкая дрожь, когда его отец исчезал в языках алого пламени.