— Тридцать четыре градуса мороза, и снова валит снег, — сказал Сальников, поправив ремень автомата, и потянулся за шапкой. — Самая подходящая погодка для приятной двадцатикилометровой прогулки, что скажешь, Димуля?

Должиков хмыкнул.

— Ну что ты, Петенька, погода что надо, лучшей и пожелать невозможно, — ответил он в тон приятелю, надевая второй сапог. — Я так рад, что всех нас отправляют на выполнение этого маленького задания! — Он притопнул обутой в сапог ногой. — Знаешь, Петро, меня мучит вопрос: будь аппаратура нашего бесконечно любимого Собчака хотя бы чуточку более чувствительной, не отправляли бы нас обследовать каждый бугорок и впадинку на его самописцах?

— Ты несправедлив, Дима, — мягко заметил Уткин, который только что закончил проверку своего АК-74. — Часто ли Собчак посылал нас на нефтепровод? За весь пошлый год раза два, может быть, три.

— А сколько раз мы хотя бы что-то обнаружили? — возразил Должиков, поднявшись с койки, на которой сидел, и направился к вешалке за шинелью. — Последний раз, насколько я помню, об один из сейсмических датчиков Собчака просто споткнулся олень. Было, наверное, исключительно важно срочно расследовать это происшествие и немедленно доложить обо всех подробностях в Москву!

— На этот раз, Дима, — вступил в разговор Сальников и широко ухмыльнулся, — возможно, заявился американский северный олень-шпион! — Он уже натянул рукавицы и хлопнул ладонями. — Кроме того, разве нас посылает Собчак, а не отважный лейтенант Лигачева?

— По крайней мере, лейтенант отправляется вместе с нами, — пробормотал Должиков, возясь с пуговицами, — а Собчак остается в тепленькой лаборатории, чтобы не спускать глаз с показаний своих драгоценных механизмов.

— Наблюдение за показаниями — это работа Собчака, — обрезала его лейтенант Лигачева, появившаяся в дверном проеме. — Ваше дело — установить, что именно означают показания приборов. Прекратить перебранку и шагом марш на выход! Бегом в машину!

Уткин и Сальников бросились за дверь к поджидавшему их снегоходу, остальные стали торопливо подтягивать ремни и застегивать последние пуговицы. Лигачева наблюдала за погрузкой из дверного проема, опустив снегозащитные очки, чтобы подчиненные не могли видеть ее глаза.

Люди не имели представления, зачем их выгнали из тепла на лед, не знали, почему расследование последней встряски важнее всех предыдущих. Едва ли можно было ожидать, что они не станут ворчать в сложившихся обстоятельствах.

Лигачева прекрасно все понимала, но не считала необходимым что-либо менять. С их ворчанием можно мириться. Она ничего не сказала своим людям о радиоактивности, потому что не хотела их пугать. Среди них не было опытных воинов, которые умеют превозмочь страх или настолько закалены, что им все нипочем; большинство ее подчиненных — просто дети, мальчишки восемнадцати-двадцати лет, за плечами у которых всего несколько недель опыта жизни в суровых арктических условиях и нет никаких научных знаний. Лучше уж пусть ребята поворчат, думала она, чем ударятся в панику.

Просто дети во главе с отважным лейтенантом Лигачевой среди ледяной пустыни, с горечью посочувствовала она мысленно им и себе. Она не ребенок, но пока она здесь, ее карьера будет пребывать в такой же мерзлоте, как и все вокруг.

Она еще слово в слово помнила то, что сказал ей генерал Пономаренко в день ее назначения командиром заставы Ассима на нефтяном месторождении Ямала:

— Это важный пост, Лигачева, постарайтесь справиться со своими обязанностями, и для вас, возможно, найдется место у меня в штабе.

Она все еще помнила глуповатую, снисходительную ухмылку на его лице, когда он говорил ей это. Место в его штабе, как же. Скорее она научится выращивать здесь апельсины в свободное от служебных обязанностей время.

Пономаренко знал, куда отправляет ее, — подальше с глаз, туда, где промах можно утаить или просто проигнорировать. Какое доверие оказал он ей, отправляя в такое место, где она могла замараться как угодно, а с него в любом случае будут взятки гладки! И ведь он наверняка все это время сам себя дружески похлопывает по спине за дальновидную политику, за то, что не попытался разделаться с ней открыто просто потому, что она женщина и не скрывает своих демократических убеждений.

— Пошевеливайтесь, — крикнула она одевавшимся солдатам, — снегопад не прекратится еще много часов, а температура продолжает падать. Чем дольше будете копаться, тем будет хуже, а чем скорее мы отправимся, тем раньше вы вернетесь к своим картам и спиртному.

Люди вышли и забрались в «транспортное средство» — громадный трактор на снегоходных гусеницах с прицепленным к нему вагончиком на полозьях. Сальников сидел на водительском месте, двигатель работал; едва последний сапог оттолкнулся ото льда, он включил передачу, и они отправились в путь.

Дозор покидал комплекс насосной станции, направляясь к магистральной ветке нефтепровода. Лигачева молча сидела возле водителя. Когда они приблизились к громадной трубе, Сальников бросил на нее взгляд, ожидая команды направления. Она показала его жестом. Он кивнул и повернул машину на север. Трактор, пыхтя, покатил вдоль трубопровода. Это был не самый короткий маршрут к месту их назначения, но тропа, проторенная обслуживающими нефтепровод рабочими, по крайней мере не позволит им заблудиться в полярной ночи.

В кабине трактора их было только двое, все остальные ехали в прицепе, несомненно обмениваясь шутками и непристойными анекдотами. Если никто из них не ухитрился тайком прихватить с собой хотя бы литр водки, это по-настоящему удивило бы Лигачеву; она не сомневалась, что бутылка ходит в прицепном вагончике по кругу, но они даже не подумают угостить своего командира и водителя.

Лигачева вглядывалась в холодную пустоту за окном, клубившуюся вихрями снега, видела нечеткие очертания железобетонного ограждения трубопровода, скрывавшие от нее половину мира; все было только белым и серым, свет фар трактора не вырывал из этого однообразия ни одного цветного пятна. Она чувствовала, что жестокий холод ледяной пустыни медленно, но упорно проникает в кабину, несмотря на работавший на полную мощность обогреватель.

Воображение рисовало ей окружавшие это ледяное поле зрительские трибуны, на которых обосновались генералы, государственные чиновники и политики; эти трибуны простирались до самой Москвы, но занимавшихся своей мышиной возней зрителей нисколько не интересовала ее глупая и бессмысленная игра на этой далекой для них заснеженной игровой площадке. Доброе имя ничего не значит. Власть не имеет значения. Сиди в тепле, старайся выжить, только это принимается в расчет.

— Стоп, — сказала она, когда фары трактора осветили указатель восемнадцатого километра, намалеванный ярко-красным цветом на серовато-белесом ограждении нефтепровода, — поворачивайте на восток. Наша Цель в четырех километрах отсюда. — Она постучала пальцем по разложенной на коленях карте, затем проверила направление по компасу и повторила: — Четыре километра.

Сальников бросил взгляд на карту, затем на датчик наружного термометра. Он помедлил, вглядываясь в темноту.

— Становится... холоднее, лейтенант, — заговорил он неуверенным тоном, — сорок ниже нуля, а снегопад усиливается. Не повернуть ли нам назад, попробуем добраться туда в другой раз, когда потеплеет...

— Всего четыре километра, Сальников, — возразила Лигачева, стараясь говорить без раздражения, — это пустяк. Радуйтесь возможности подышать свежим воздухом.

Сальников прикусил язык, повернул трактор и повел его прочь от успокаивающей надежности опорных конструкций и ограждения нефтепровода в пасть кромешной тьмы дикой сибирской тундры. Лигачева покопалась в своем вещевом мешке и вытащила то, надобности в чем ей иметь не хотелось бы.

— Что это? — спросил Сальников, искоса бросив взгляд на приборчик.

— Ведите машину, — сказала Лигачева. Ему незачем знать, что в руках у нее счетчик Гейгера.

Прибор отрывисто зажужжал, когда она направила датчик вперед по ходу трактора, но уровень радиации был пока неопасным. Насколько могла судить Лигачева, фоновая радиация определялась совсем немного выше нормы. Вероятно, источник, вызвавший всплеск на диаграмме Собчака, уже иссяк.

Она посмотрела на наружный термометр. Сорок два градуса мороза.

Ей известно, что на слишком сильном морозе сталь становится хрупкой и может растрескиваться, словно березовые дрова. В двух десятках километров от станции, в снегопаде, темноте и неимоверном холоде большинство из них, но скорее все до одного, наверняка погибнут, не добравшись до укрытия, если останутся без трактора.

От одной этой мысли у нее испортилось настроение, но она ничего не сказала. Датчик температуры двигателя по-прежнему показывал нормальный рабочий режим, несмотря на продолжавший крепчать мороз.

Несколько минут спустя она снова бросила взгляд на показания наружного термометра. Лигачева не поверила собственным глазам и уставилась на термометр, пытаясь сообразить, в чем же дело.

Двадцать восемь градусов ниже нуля? Пару километров назад прибор показывал минус сорок два.

Откуда взялось такое быстрое потепление?

Она подняла счетчик Гейгера и нацелила датчик. Прибор начал потрескивать, стрелка слегка прыгнула вверх, затем немного опустилась и замерла. Радиоактивность выше нормы, но до опасного уровня еще далеко. Даже курение ворованных сигарет еще девчонкой было более рискованным делом для здоровья, чем такой уровень радиации.

И все же почему он здесь выше обычной нормы?

— Лейтенант! — крикнул Сальников с неестественным напряжением в голосе. Лигачева подняла взгляд и посмотрела вперед сквозь лобовое стекло, с которого «дворник» с трудом сгребал ставший липким снег, и увидела то, что заставило Сальникова испуганно вскрикнуть.

— Боже правый, — прошептала она.

Они почти взобрались на низкую гряду. Впереди, в свете фар трактора, на самом верху блестело пятно, окрашенное живым, кроваво-красным цветом; хлопья снега слегка припудрили его, но красный цвет оставался потрясающе ярким. Над этим красным пятном висела раскачивавшаяся на ветру припорошенная сверху снегом темная фигура.

— Остановите машину! — приказала Лигачева, но в этом не было необходимости, потому что Сальников уже перевел коробку передач в нейтральное положение. — Не выключайте двигатель, — добавила она. Если заглушить двигатель, завести его здесь снова будет невозможно.

Едва она открыла дверцу высокой кабины и спрыгнула на снег, холод навалился гигантской волной, словно торопился высосать из нее не только тепло, но и саму жизнь. По всему телу прокатилась дрожь, но Лигачева с ней справилась. Ветер выл так же громко, как рокотал мотор трактора, нет, решила она, даже громче.

Позади нее из прицепа стали выпрыгивать солдаты с автоматами на изготовку.

— Ждать, — скомандовала Лигачева и подняла вверх руку. Она достала из кобуры свой пистолет, с благодарностью ощутив в руке его тяжесть.

Сальников выбрался из кабины с противоположной стороны трактора и едва ли не на цыпочках медленно двинулся в луче света одной из фар к красному пятну, держа наготове свой АК-74. Лигачева не остановила его; когда он оглянулся, она жестом послала его вперед.

Изо льда под каким-то жутким углом торчал расщепленный столб высотой не менее трех метров. Темная раскачивавшаяся фигура была привязана к нему почти у самого верха, она болталась, словно кукла на лобовом стекле автомобиля.

Фигура оказалась телом мужчины, подвешенным на веревке, завязанной вокруг обеих лодыжек; руки свисали до самой земли, кончики пальцев скребли по снегу.

Головы не было. Вместо нее висела тонкая темная кровавая сосулька. Под сосулькой темнела большая лужа замерзшей крови.

Сальников на мгновение замер как вкопанный, вытаращившись на труп, затем опустил взгляд на лужу и снег вокруг нее.

— Следы, — сказал он. — Всюду следы, лейтенант. Очень большие, видите? — Затем снова поднял взгляд на труп. — Что здесь произошло, — спросил он плаксивым голосом.

Лигачева не ответила — что ей было сказать? Сознаться подчиненным в том, что она не знает сама, было бы неправильно, во всяком случае пока этого делать не следовало.

— Кто он? — спросила она. — Знал его кто-нибудь из вас?

— Кто-нибудь из оленеводов, — ответил Уткин, — поглядите на его одежду.

Лигачева попыталась разглядеть, во что одет мертвый мужчина. Только теперь она сообразила, что ее взгляд был прикован вовсе не к жертве, а к замерзшей луже крови, пылавшей в свете фар трактора на снегу, словно раскаленный каменный уголь. На мужчине была одежда из шкуры северного оленя, какую носили местные оленеводы.

— Из какого поселка? Кто он? — снова спросила она, соображая, не столкнулись ли они с жертвой какого-нибудь шаманского ритуала, о котором ей до сих пор не приходилось слышать, со свидетельством немыслимой злобной вражды или первобытного обычая; может быть, здесь свершилась кровная месть или это жертвоприношение каким-нибудь кровожадным арктическим божествам, оставленное на месте поклонения.

— Таро, — сказал Сальников.

— Откуда ты можешь знать? — засомневался Должиков и добавил хриплым голосом: — Головы-то нет!

— Зато здесь его дробовик, — возразил Сальников и жестом показал на валявшееся оружие. — Это ружье Таро. Он очень гордился своим оружием и никому не позволял даже прикасаться к нему.

— Вполне убедительно.

В снегу валялась наполовину сгоревшая охотничья «берданка». Лигачева не замечала ее, пока Сальников не показал. Нет никакого сомнения, подумала Лигачева, что ни один здравомыслящий человек не мог совершить ничего подобного. Только сумасшедший мог оставить на снегу такое вещественное доказательство.

Сумасшедший... значит, это не племенной ритуал, а всего лишь безумное убийство.

— Следы? — спросила она Сальникова. Он кивнул:

— Здесь их сотни. — Солдат обвел рукой вокруг, затем сказал: — Они ушли в том направлении. — Поколебавшись, он добавил: — И еще вот что, лейтенант, я никогда прежде не видел подобных следов. Они слишком большие. И у них есть характерная метка перед каждым отпечатком ноги, словно след когтей.

— Что-то действительно есть. Вы хотите сказать, что это был зверь? Какой-то зверь привязал его за ноги?

Сальников отрицательно покачал головой:

— Нет, это отпечатки сапог или какой-то другой обуви, но вместе с ними всюду следы когтей, будто они торчали из каждого сапога спереди.

— Более вероятно, — сказала Лигачева, — что убийца привел с собой какое-то дрессированное животное. Идите по следу. И будьте наготове — кто бы или что бы это ни было, оно очень опасно. — Она махнула рукой остальным: — Уткин, Ветров, отправляйтесь с ним. Если увидите что-то движущееся, что-то необычное, стреляйте дважды в воздух без всякого оклика.

Уткин и Ветров отдали честь и неохотно последовали за Сальниковым, а Лигачева уже обратилась к оставшимся:

— Помогите мне снять труп. Мы отвезем его в поселок.

Столб крепко сидел во льду, а дотянуться до его верха, чтобы развязать узел, никто не мог; двоим пришлось приподнять замерзший труп Таро, а третий стал перепиливать ножом веревки на ногах.

Это заняло больше времени, чем предполагала Лигачева, однако она подавила в себе желание приказать орудовавшему ножом Казаряну поторопиться. Вероятно, металл ножа стал хрупким на морозе, и в спешке он мог его сломать. Она дрожала от холода и смотрела вслед Сальникову и двум другим солдатам.

Они спускались по склону в восточном направлении, идя по следу; солдаты громко переговаривались друг с другом, но ветер относил слова, и Лигачевой не было слышно.

— Погляди-ка, какие здоровенные отпечатки! — сказал Уткин. — Кто бы их ни оставил, он должен быть великаном!

Ветров опустился на колени возле следа и отрицательно замотал головой.

— Присмотрись хорошенько, — сказал он — лед таял в каждом отпечатке и замерзал снова, чему они такие большие.

Уткин пристально посмотрел на него:

— И ты как-то можешь объяснить, откуда взялось тепло? — Он перевел взгляд на шагавшего впереди Сальникова, затем снова обернулся к Ветрову. — Даже если и так, следы были громадными и до таяния снега — неужели не видишь!

Ветров пожал плечами.

— Может быть, — согласился он.

— След поднимается на следующую гряду, — крикнул им Сальников. — Возможно, с ее верха мы что-нибудь увидим. Вперед!

Ветров и Уткин неохотно последовали за ним, с трудом преодолевая подъем. Он не был ни слишком крутым, ни очень уж высоким, но дул сильный встречный ветер.

— Надо было захватить с собой переносной прожектор, — проворчал Ветров.

— Да, — согласился Уткин, — мне бы хотелось разглядеть эти следы более внимательно. Не думаю, что лед таял под сапогами, как ты утверждаешь.

— Попробуй определить на ощупь, — возразил Ветров, — внутри каждого отпечатка лед гладкий и скользкий.

Уткин остановился и потрогал отпечаток голой ладонью.

— Возможно, ты прав, — сдался он наконец, — но все равно, Игорь, они не могли расползтись от этого слишком сильно. Я уверен, что мы гонимся за каким-то великаном.

— Эй, вы оба, пошевеливайтесь, — крикнул Сальников, уже добравшийся до верха гряды. Это был громадный снежный нанос, а не естественная возвышенность, но в качестве наблюдательного пункта вполне подходил.

Сальников остановился, вглядываясь в темноту. Он промолчал, но ему, как и Ветрову, было жаль, что они не взяли с собой прожектор. Ночь была не такой уж непроглядной: облака и снег многократно отражали даже самый крохотный отблеск света, но в клубах вихрящегося снега и мраке ночи самой середины полярной зимы вдали совсем ничего не было видно.

Но и на близком расстоянии трудно было понять, что находится впереди. Он увидел неровный черный провал в снегу, который мог быть и оврагом, и просто тенью. Сальников пристально вглядывался в его черноту, но так и не мог решить, действительно ли перед ним овраг.

Он вдруг сообразил, что потеет. Лицо покрывала испарина, ощущения морозного воздуха не было.

Стянув с головы шапку, он смял ее в руке. Ни ледяной корки, ни налипшего снега на шапке не было — мех оказался влажным.

— Боже мой, — воскликнул Сальников, — а вы двое чувствуете, что стало тепло? — Он уставился в темноту. Откуда взялось это тепло? Он не видел ни света, ни дыма пожара.

Но приток тепла ощущался отчетливо, почувствовал он и еще... что-то.

— Что-то там есть, — сказал он, — что-то... Я чувствую...

Сальникову показалось, что ему внезапно изменило зрение, и виной тому были вовсе не снег, ночь или ветер.

— Что... — начал он. Затем вскрикнул, упал на спину и заскользил вниз по ледяному склону.

Ветров и Уткин медленно поднимались по склону, то и дело приседая на корточки над следами, и прислушивались к голосу Сальникова; они подняли взгляды, только когда он медленно прикатился прямо им в руки.

— Петр! — крикнул Уткин. — Что... — Он ощутил что-то теплое и влажное, затекавшее ему в рукавицы.

— Глянь, что у него с лицом! — воскликнул Ветров. Уткин посмотрел.

Две параллельные рваные раны рассекли лицо Сальникова от скул до подбородка, обнажив кости. Несмотря на хлеставшую из ран кровь, Уткин заметил, что глубоко процарапаны даже сами кости. Тепло крови Сальникова он и ощутил в рукавицах.

— Что могло... — заговорил Уткин, подняв взгляд к вершине снежного наноса.

Он успел заметить лишь тусклое мерцание опустившегося на него острого лезвия.

Ветрову хватило времени истошно вскрикнуть.

Один раз.