Сцена первая

Доктор Эхинокук появляется на верхней площадке сцены и обращается к зрителям.

Доктор (откашлявшись). Добрый вечер, леди и джентльмены. Прежде всего разрешите мне выразить радость по поводу того, что я вижу вас здесь, и приветствовать вас всех в нашей «Тихой пристани». Мы еще пока, как вы знаете, скромное заведение, и министерство здравоохранения, увы, не балует нас субсидиями, но не зря же говорят: лиха беда начало. Мне хотелось бы познакомить вас с нашими престарелыми подопечными. Понимаете, на закате жизни… впрочем, об этом позже, а пока только скажу, что наша клиника, предназначенная для облегчения участи престарелых граждан, расположена в приятной сельской местности. У нас тут целое хозяйство: яйца, масло и тому подобное – все свое, домашнее. До Лондона рукой подать, и что совсем прекрасно – у нас новейшее оборудование как для лечебных нужд, так и – что, с моей точки зрения, гораздо важней – для целей исследовательских. Я – главный врач, моя фамилия Эхинокук. Здесь я уже пять лет и… ага, сестра Браун и сестра Джонс идут к больным. Ведите их сюда, мы готовы.

Входят медсестры и раздвигают занавес на нижней площадке сцены, открывая увлеченных пирушкой стариков.

Мы зовем их больными, но это – так, ничего страшного, они просто стары: жизнь, знаете, течет, силы вянут, закон природы, классическая картина, если посмотреть научно, а в таком заведении, как наше, каждый шаг нужно делать с научным подходом. Это как закон. Сегодня, скажу прямо, особенно удачный случай познакомиться с нашей почтенной пятеркой. Видите ли, у той вон старой дамы, которая в центре, день рождения, ей исполнилось девяносто лет, и у них, как полагается, небольшое торжество. Сестра, а где же пирог?

Медсестра Браун выходит.

Ну вот. Сейчас наша именинница нарежет пирог, и все будут ее поздравлять. Она у нас самая старая, ее зовут миссис Гнилль, она уже двадцать лет вдова.

Входит медсестра Браун с пирогом, ставит его перед миссис Гнилль и вкладывает ей в руку нож.

Так, пирог, нож – все на месте. Сейчас миссис Гнилль сама нарежет пирог. Пожалуйста – режет!

Миссис Гнилль разрезает пирог, медсестры и старики хлопают в ладоши.

Ну, а теперь они ее поздравят – все, как у людей.

Старики (поют).

Медсестра Браун нарезает пирог кусками и раздает старикам.

Доктор. Пирушка в разгаре. Пока у них там дым коромыслом, я, пожалуй, коротенько сообщу вам имя, возраст и историю болезни каждого. (Берет записи.) С миссис Гнилль и начнем. В двух словах: общее состояние, для ее возраста, весьма обнадеживающее. Отмечается некоторое нарушение в работе конденсаторов, колосники для песка требуют периодической прочистки, но в целом процесс совершается нормально. Дальше. Номер второй. По правую руку от миссис Гнилль сидит мистер Эльфик: семьдесят пять лет, холост, в отличной сохранности. Шесть лет назад произведена замена системы кулисного распределения Стефенсона усовершенствованными золотниковыми приводами Уолсхорта, а недавно поставлены новые форсунки. Скрытые производительные толчки вынуждают иногда спускать пар, хотя уже не так часто, как прежде. Следующий номер – три, слева от миссис Гнилль вы видите нашу вторую пациентку, миссис Летузель. Возраст – семьдесят, все подвижные части в хорошем состоянии, балки перекрытий, пожалуй, чуть подгнили, при затрагивании корыстных интересов иногда горят подшипники. Общая картина болезни весьма удовлетворительна. Возле нее сидит мистер Горлопэн, номер четвертый, наш лучший эксплуатационный экземпляр. Первоклассная конструкция дымового короба и тяги обеспечивает надежную и бесперебойную работу котла. В будущем месяце ему стукнет восемьдесят восемь. И, наконец, крайний слева – мистер Киснет. Поступил как безнадежный случай полного износа, но год назад подвергся капитальному ремонту, включая удлинение топочной камеры, усовершенствование конструкции цилиндров и замену устаревших перфорированных разбрызгивателей. Возраст в настоящее время – семьдесят девять лет. Есть тенденция превышать потенциал мощности, но при условии, что с этим удастся справиться… прогноз, можно сказать, вполне благоприятный. Вот, пожалуй, все, что нужно знать для первого знакомства. Маленькое их торжество сейчас в самом разгаре, однако надо проследить, чтобы они не слишком разгулялись…

Старики (поют).

Доктор. Я думаю, настало время тактично вмешаться и прикрыть веселье: в их возрасте, знаете, резвость к добру не приводит.

Старики повторяют куплет.

Вон как! Пора. Сестра, я думаю, надо кончать. Спать, спать по кроваткам, ребята, вы и так полчаса перегуляли, прожигаете жизнь, вот что я вам скажу, а надо легче. Правильно я говорю? Ну, в постель, всех в постель, сестра. Спокойной ночи, ребята. Кто не кончил пирог, может доесть в кровати. Вот так, молодцы.

Старики. Спокойной ночи, доктор.

Доктор. Спокойной ночи.

С кусками недоеденного пирога старики уходят за медсестрами .

Так, с этим покончено. Переходим к следующему, леди и джентльмены: моя лаборатория. Наверно, будет интересно, если я вкратце обрисую характер исследований, которыми я сейчас занят. Смит, Робинсон!

На сцену выходят санитары .

Будьте добры, подготовьте лабораторию.

Санитары скрываются за занавесом в глубине сцены.

Леди и джентльмены, одну минутку – я сейчас.

Доктор уходит; из-за занавеса санитары выкатывают на сцену лабораторный стол с оборудованием. Пока они его устанавливают, появляется доктор .

Доктор. Будем считать, что уже завтра. Обычное рабочее утро: пациенты еще только умываются перед завтраком, ни свет ни заря я уже на ногах. Моя работа… как бы понятнее выразиться?.. Это для меня, мой… не знаю… основной смысл, основная цель работы в клинике. Мое исследование. Изобретение. Пять лет работы главным врачом. Если хотите литературных аналогий, то – пожалуйста: я современный доктор Фауст. Параллель, конечно, не полная: Фауст, если не ошибаюсь, продал душу дьяволу, а я своей не торгую. Но у меня-таки есть, леди и джентльмены, вернее, у меня будет эликсир жизни – ни больше ни меньше… Жизни! И молодости. Пока его нет. Но я близок, очень близок к цели, смею вас уверить. Быть может, сегодня утром я последний раз буду корпеть у лабораторного стола – рассчитывать, прикидывать, канителиться с опытами и формулами. Те пятеро стариков, которых мы с вами вчера отправили баиньки, будут моим материалом. Они еще этого не знают, но их дело маленькое. Если мои опыты увенчаются успехом и эликсир будет найден – «Эликсир Эхинокука», нет, лучше: «Эликсир «Тихой пристани» – дело важнее человека. Если все удастся, тогда эти пятеро окажутся не в конце жизненного пути, а в самом начале! Они как бы… как бы родятся заново! Какой нужно, такой возраст им и дадим. Каково? Каково!.. Но спокойнее, к делу: эксперимент, леди и джентльмены, отнюдь не завершен. (Поворачивается к столу.) Посмотрим, что у нас тут сегодня. Где записи?

Санитар Смит одну за другой передает ему тетради.

Тридцать вторая, тридцать третья, тридцать пятая «а» и тетрадь текущих записей. Так, благодарю. Опыт первый; два – восемьдесят шесть, четвертая стадия. Прошу внимания, я в особенности рекомендую вот эту установку: здесь, в сосуде, содержится раствор вчерашней работы, с показателями девять на три, на четыре с половиной гонта, предварительно напряженный, со свесом, обрешеткой и загрунтовкой. Раствор этот сейчас остыл… да, остыл, он уже двадцать два часа выдерживается. Я обознаю это как вторичную или растяжимую стадию упреждения. Теперь я добавляю ноль целых три тридцать шестых градуса вот этого (поднимает вторую колбу с жидкостью), что представляет собой пять восьмых тирады, три и три шестнадцатых части конгломерата и полторы части сграфитто. Полученный осадок затем будет подвергнут подогреву в течение трехсот двенадцати секунд, за время которого все тычки, ложки и проемы удаляются в процессе окисления, и тогда я… тогда, может быть, и… ну ладно, хватит тянуть время. (Сливает жидкости.) Горелку Бунзена, пожалуйста.

Санитар Робинсон зажигает горелку.

Прошу полной тишины. Процесс чрезвычайно тонкий, чрезвычайно напряженный. Благодарю. Перед подогревом я добавляю необходимые накатины и вяжущие части. Номер четыре.

Санитар Робинсон передает пробирку, доктор сливает ее в колбу.

Номер восемь. Двенадцать «Б». Восемнадцать. Восемнадцать! Где номер восемнадцать? Да скорей же, скорей! Робинсон, нужно всегда заранее… (Суетясь, сливает пробирку в колбу.) Так. Теперь таймер. Спасибо.

Санитар Смит передает ему секундомер с огромным циферблатом.

(Отсчитывает секунды, по секундомеру.) Триста двенадцать. Три десять. Три восемь. Шесть. Четыре, два, один. Триста.

Санитар Робинсон держит колбу над горелкой. Каждые десять секунд доктор вскидывает руку и тот убирает колбу из пламени, энергично взбалтывает ее, затем снова помещает над горелкой.

Греть нужно точно двадцать секунд, иначе произойдет коагуляция седимента. После первых ста секунд интервал сокращается до пяти секунд. Два девяносто четыре. Два девяносто два. Два девяносто. Два восемьдесят восемь!

Робинсон взбалтывает раствор.

Пока все идет правильно. Вроде бы все правильно. Самый ответственный момент… Два восемьдесят четыре. Два восемьдесят два. Двести восемьдесят…

Входит Киснет .

Киснет. Э-э, простите, доктор Эхинокук…

Доктор (порывисто оборачивается в испуге). Что такое? Вы что здесь делаете, а?

Киснет. Простите, если помешал, доктор, но я…

Доктор. Помешал? Вон отсюда, дрянь такая! (Смотрит на колбу.) О господи, свернулось! Все до капли свернулось. Можно вылить. Убирайте всё, всё убирайте, три недели работы собаке под хвост. Ладно. Пусть. Может, даже к лучшему. Как ты думаешь, любопытный… (Спохватившись, овладевает собой.) Э, что теперь говорить. Прошу прощения, леди и джентльмены, – боюсь, вы сильно разочарованы. Опять никакого успеха. Но он будет, и очень скоро. Как говорится, подальше положишь – поближе возьмешь. Кто не ошибался?

Санитары увозят стол и оборудование.

Все убрали, Смит? Прекрасно. На сегодня хватит. Завтра утром начнем с номера двенадцать восемьдесят один, вторая стадия. Запомнили? И скажите сестре, что я распорядился всем пациентам мужчинам поставить до вечера клизмы. Меня немного беспокоит их давление. Есть признаки угнетения… Вы свободны.

Санитары уходят.

Вы отлично знаете, мистер Киснет, что в лаборатории я не принимаю больных. Что вам понадобилось?

Киснет. От всей души прошу прощения, доктор, если я чем-то помешал… Разумеется, мы все отлично представляем себе важность вашей работы…

Доктор. Вот как? В клинике существуют определенные правила, и им надо подчиняться…

Киснет. Ну, конечно, доктор, конечно! Очень прошу меня извинить… но, понимаете, тут особый случай, деликатнейший, если позволите, вопрос…

Доктор. Почему же его нельзя было отложить на более удобное время? Есть определенные часы, когда больные приходят с жалобами на других. Уж вам ли этого не знать, мистер Киснет, – вы достаточно часто пользуетесь этой возможностью.

Киснет. Но в подобных делах, доктор, иной раз приходится, знаете ли, ну… жертвовать порядком ввиду конспирации… то есть, я хочу оказать, не нужно, чтобы меня здесь видели, а? Иначе, доктор, какая цена нашим беседам? В конце концов, ведь я же исключительно для блага клиники…

Доктор. Ну хорошо, хорошо. В чем же теперь проштрафилась миссис Летузель? Надеюсь, больше она ничего не присваивает? Я распорядился повесить замок на коробку для сбора в пользу жертв детского паралича. Там что, еще нет замка?

Киснет. Да нет, доктор, кажется, есть… но я сегодня не насчет миссис Летузель. Насчет мистера Горлопэна.

Доктор. А этот что?

Киснет. Понимаете, она все еще у него. Он с ней гуляет.

Доктор. В клинике?

Киснет. Не совсем… но…

Доктор. На территории?

Киснет. Если уж совсем откровенно, доктор, я не уверен…

Доктор. Мистер Киснет, я не вижу причин, почему мистеру Горлопэну не держать бультерьера или собаку любой другой породы – при условии, что соблюдается запрет проводить ее в клинику. Если вы не можете доказать, что этот запрет нарушается, то, пожалуйста, не отнимайте у меня время, оно мне дорого, понимаете? Больше ничего? Питанием они довольны? По-моему, в клинике слишком ворчат и брюзжат, а мне никто ничего не рассказывает… Такие вещи надо знать. Так что же?

Киснет. По-моему, миссис Гнилль норовит забраться иногда в кладовку, когда никто не видит. Миссис Летузель говорит, что у нее под матрацем спрятана банка клубничного варенья, но я думаю – это едва ли.

Доктор. Ну, банка варенья ей не повредит, хотя это может послужить дурным примером… Хорошо, мистер Киснет, на сегодня достаточно. Отправляйтесь завтракать.

Киснет. Доктор, но я еще хотел…

Доктор. Завтракать, завтракать, мистер Киснет. У меня еще куча дел…

Киснет. Вы спрашивали про миссис Летузель. Так вот, тут дело нечисто, доктор. Вы знаете, кто она? Кто такая эта старуха? Она… она – шпионка!

Доктор. Шпионка?

Киснет. Вот именно!

Она хочет пронюхать, доктор, насчет этого самого… (Неопределенным жестом указывает вокруг и на занавес, где убрано лабораторное оборудование.)

Доктор. Нельзя ли человеческим языком?

Киснет. Тсс! Я скажу вам на ухо. (Шепчет.) Она… хочет… узнать… над чем… вы… работаете!

Доктор. Возможно. Ну и что?

Киснет. Как «ну и что»? Мы, конечно, представляем себе важность вашей работы…

Доктор. Откуда?

Киснет. То есть как?

Доктор. Откуда вы знаете, что моя работа такая важная?

Киснет. Как же… Это, доктор, само собой. Я вот на днях говорю мистеру Эльфику: «Доктор Эхинокук, говорю я ему, это, что называется, светлая голова, мистер Эльфик. Подлинный ученый. А чем он занят у себя в лаборатории, говорю я ему, этого мы ни в жизнь не поймем, хоть двадцать лет будем думать. Где нам!» Вот и выходит, что это очень важная работа.

Доктор. Гм…

Киснет. Между нами, доктор…

Доктор. Вот что, мистер Киснет. Вы говорите уже целых десять минут и не сказали абсолютно ничего. А между тем вы сорвали мне опыт! Я хотел бы на длительный срок быть избавленным от вашего общества! (Уходит.)

Киснет. Эх, досада. Что называется, неприятный поворот. Но это еще ничего не значит, вот что я вам скажу. Ого! Конечно, нет. Случается и мне открыть этому доктору кое-какие примечательные истины. Можете не сомневаться, он мне цену знает. (Поет.)

Ой-ой! А это что? (Замечает лежащий на полу лист бумаги, выпавший из тетради доктора во время замешательства с опытом. Подбирает его.)

Доктор обронил свои… Э-эй, доктор! Доктор! Доктор, вы обронили свои… Не слышит. Далеко. Ну и отлично. (С каждым словом голос его звучит тише, переходит на шепот.) Только какая от этого польза – ума не приложу. Значки какие-то, расчеты, арифметика, алгебра всякая, расчерчено, зачеркнуто, чего эти врачи пишут – никогда не разобрать… «Оптимальный возраст и предварительно определенный минимум возрастного снижения… тридцать, сорок лет, пятьдесят…». Список какой-то… ого! «Летузель, Гнилль, Горлопэн, Эльфик»… гм, «Киснет». Не знаю, что это, только, наверно, гадость какая-нибудь. Но здесь их фамилии тоже, не только моя. Ну что ж. Береженого бог бережет. Бумажку спрячем.

Входит санитар Робинсон.

(Поспешно прячет бумагу в карман пиджака.) А, мистер Робинсон! Что-нибудь потеряли? Или забыли здесь? Нет-нет, я ничего не видел… но я посмотрю, посмотрю, ха-ха-ха!.. Всего наилучшего!

Санитар уходит.

Здесь опасно. Надо убираться. Пойду-ка поищу Летузель, посмотрю, что сегодня затевает старая перечница. Может, удастся чем-нибудь поживиться. Ха-ха-ха!.. Кто знает…

(Уходит, напевая.)

 

Сцена вторая

Голос из репродуктора: «Мистер Эльфик, мистер Эльфик, вас просят в кабинет старшей сестры. Мистер Эльфик, пожалуйста, войдите в кабинет старшей сестры». Появляется миссис Летузель , она катит инвалидное кресло, в котором сидит миссис Гнилль .

Гнилль. Нет, нет… Вовсе нет.

Летузель. Уверяю вас, дорогая.

Гнилль. Вы ошибаетесь.

Летузель. Выходит дороже.

Гнилль. Нет.

Летузель. Право, гораздо дороже. К тому же индийский полезнее. В нем меньше танина.

Гнилль. Как вы сказали?

Летузель. Я говорю, дорогая, в индийском чае мало танина. Китайский чай разъедает.

Гнилль. Разъедает?

Летузель. Внутренности, дорогая. Он очень едкий.

Гнилль. Да?.. Я говорила с доктором Эхинокуком. Он сказал, что раз хочется – можно пить китайский. Он сам так сказал. Я люблю китайский чай.

Летузель. Но это гораздо дороже.

Гнилль. Пусть.

Летузель. Хорошо, я позабочусь. На будущей неделе… кстати, дорогая, вас не затруднит поставить вот тут подпись? (Вынимает бумагу и авторучку.)

Гнилль. Ах ты, господи… Ну, что там?

Летузель. Просто подпись, вот здесь. И все. Надо, чтобы ваши англо-абиссинские акции были как следует консолидированы.

Гнилль. Были – что?

Летузель. Консолидированы, дорогая. Если мы намерены тратиться на китайский чай, то надо обеспечить нашим капиталовложениям надежный уровень консолидации, верно? Подпишите вот здесь, дорогая.

Гнилль (вздыхая). Да… да…

Летузель (поет, обращаясь к публике).

(Прячет документ.) Вот так, дорогая… чудесно. С вечерней почтой отправим это вашему поверенному. Я и письмо для него заготовила. (Показывает конверт.) Будете читать? Речь идет о ваших квартальных отчислениях доктору Эхинокуку, он этим летом повысил плату, вы слышали?

Гнилль. Неужели?.. Вот горе, ведь это, конечно, из-за дорогого чая… Нет, нет, миссис Летузель, не хочу читать. Еще расстроюсь… Подписаться?

Летузель. Да, дорогая, если не трудно. Вот здесь.

Гнилль (со вздохом). Да… да…

Летузель (поет, как раньше).

(Складывает письмо, кладет в конверт, но конверт не запечатывает.)

Гнилль. Не знаете, мистер Эльфик навестит меня сегодня?

Летузель. Откуда же мне знать, дорогая? Обычно приходит, должно быть, и сегодня прибежит… Да, между прочим, вы забыли сделать взнос в фонд помощи жертвам детского паралича. Доктор Эхинокук настаивает, чтобы мы регулярно вносили деньги. (Из складок одежды извлекает продолговатую коробочку с прорезью и протягивает ее миссис Гнилль.) Полкроны, дорогая.

Миссис Гнилль долго роется в огромном ридикюле, находит монету.

(Пока длятся эти поиски, поет.)

Благодарю вас, дорогая. Устали? Вижу. Надо немного отдохнуть. Закроем глазки… Вот так… (Увозит ее.)

 

Сцена третья

Входит мистер Эльфик.

Эльфик. Слава тебе господи, отделался на сегодня. Немного унизительно, это да, но увы, Эльфик, необходимо. Доктор Эхинокук утверждает, что нормальная работа кишечника – основа нормальной жизни. Даже в позднюю пору нашей жизни сердце может сладко встрепенуться – разве нет? – если оно не отягощено низкими материями. Скоро идти к миссис Гнилль, на чашечку чая. Понимаете, она чуть не каждый день снисходит до моего общества… чашка чая, булочка или пирожное, неутомительная беседа, нежная и почтительная, а если дама пожелает, то какая-нибудь игра, баловство, забава минут на двадцать. Домино, бирюльки, блошки. А сегодня… ха-ха… (вынимает из-за пазухи маленькую мишень и стрелы) сегодня мне разрешили это – и должен сказать, не сразу. Стрелы в больнице – пожалуй, это несколько рискованно. Но я сумел убедить. Я уверил доктора, что неплохо владею этим искусством и ничего не перебью. Миссис Гнилль не умеет метать стрелы. Но если я ее научу, она в известном смысле будет передо мной в долгу, а любящему сердцу это очень приятно. М-м? Повесим мишень. (Вешает доску с мишенью на задник.) Три попытки – посмотрим, сколько мы выбьем. (Бросает три стрелы – все мимо мишени.) Гм. Ну ничего, ничего. Главное – набить руку. Попробуем еще раз. (Снова бросает, все три попадают в мишень, но с краю. Он быстро переставляет две ближе к центру.) Вот та-ак. Значит, одна в яблочко, это двадцать очков… Ну, и эта, будем считать, пятерка. Можно лучше, но хоть не промазал. (Обращаясь к воображаемой партнерше.) Теперь ваша очередь, миссис Гнилль… Нет, нет, дорогая леди, держать надо вот так… Рука помощи… Осторожное прикосновение… Ах, боже мой, боже мой! Ровнее, держите ровнее! Отлично! Превосходно! В следующий раз все три будут на мишени. Отличный результат для новичка. Мы немного устали? Чаю? О, миссис Гнилль, вы так добры, дорогая леди… или мне можно называть вас по имени? В этот трепетный миг, Маргарет, я таю, я плачу, простите мою смелость, о прекрасная, нежная, такая беззащитная… любовь моя, цыпочка, деточка, богиня красоты… (Под наплывом чувств падает на колени к ногам воображаемой возлюбленной.)

Миссис Летузель вкатывает спящую миссис Гнилль в кресле.

Ах, боже мой! Как поживаете, дорогая леди… миссис Летузель… У меня шнурок порвался. Давно пора перейти на ботинки с резиновой союзкой, правда?

Летузель. Тсс! Она спит.

Эльфик. А-а…

Летузель. Можно поговорить с вами, мистер Эльфик? Пока она не проснулась? А то скоро запросит чаю.

Эльфик. Да, чаю…

Летузель. Как идет дело?

Эльфик. О чем вы?

Летузель. Да о ней. Как у вас с ней обстоит дело? Давайте сыграем в правду – мы уже не маленькие.

Правда или ложь, пока не умрешь.

Я тебя убью, если ты мне соврешь!

Ну, мистер Эльфик, признавайся, выкладывай начистоту, шалопай эдакий. Все вижу, как мучаешься. У меня бы поучился скрытничать. Кто следит, чтобы ей к чаю подавали две чашки? И пирожных или булочек на двоих? Кто тебе вместо матери, мистер Эльфик? Доктор Эхинокук или я? Все выкладывай, разбойник!

Эльфик. Вы меня совсем смутили, миссис Летузель. Я никак не предполагал, что по мне видно…

Летузель. Ну, нежное сердце нежному сердцу товарищ. Только… то есть, нет… впрочем, не знаю…

Эльфик. Чего не знаете?

Летузель. Ох, не знаю, может, я сглупила малость и чуть переборщила, вас жалеючи. Но ведь она вас съест.

Эльфик. Съест?

Летузель. Что было с мистером Гниллем?

Эльфик. С мистером Гниллем? Кажется, какие-то осложнения после аппендицита…

Летузель. Вот, вот. Но осложнения не всегда возникают сами по себе, верно?

Эльфик. Как вы говорите?

Летузель. Я ничего не говорю. Просто прикидываю. Вот вижу – вы. И она. Не всегда оно кстати, горячее и доверчивое-то сердце. Доверчивое сердце, птенчик необстрелянный.

Эльфик. Миссис Летузель, право, вы не должны так говорить. Все это инсинуации, дорогая, клевета, иначе, простите, не могу это назвать. Из уважения к миссис Гнилль я должен вас просить держать свои подозрения при себе, или хотя бы не высказывать их у миссис Гнилль за спиной, или – если на то пошло – заручиться доказательствами. Но так бросаться словами… так – здорово живешь – подрывать и жестоко чернить… нет, мадам, я решительно возражаю!

Миссис Гнилль просыпается.

Летузель. Тсс! Она проснулась.

Гнилль. Половина пятого.

Летузель. Нет, дорогая, еще только двадцать минут.

Гнилль. А?

Летузель. Двадцать минут! Только двадцать минут пятого.

Гнилль. Нет, половина. Я никогда не ошибаюсь. Когда ни проснусь, я совершенно точно знаю, который час. У вас, очевидно, часы отстали, милая. Да, да. На десять минут.

Эльфик. Вы совершенно правы, миссис Гнилль. Сейчас ровно половина пятого.

Гнилль. Как вы сказали? Простите, я не совсем хорошо слышу… Ах, это вы, мистер Эльфик! Приятный сюрприз. Рада видеть вас. Да, да, вы правы. Ровно половина. Дорогая миссис Летузель, когда вы будете уходить, не откажите в любезности попросить сестру принести чай. Надеюсь, вы составите мне компанию, мистер Эльфик? Две чашки, милая. Передайте сестре, чтобы подали две чашки. Да.

Миссис Летузель выходит.

Присаживайтесь рядом, мистер Эльфик.

Эльфик. Не поиграть ли нам, дорогая леди, перед чаем?

Гнилль. Как вы сказали?

Эльфик. Я сказал, не поиграть ли нам?

Гнилль. Ах, нет. Я сегодня не в настроении. Мне надоело домино. Доктор Эхинокук говорит, что постоянное сочетание черного и белого цвета может повредить глазам. Да.

Эльфик. Не в домино…

Гнилль. Нет, нет, не надо домино. Миссис Летузель, добрая душа, пришлет сестру, и та подаст чай.

Эльфик. Я думал, может, вы заинтересуетесь…

Гнилль. На этот раз я заказала не пирожные и не булочки, а томатные сандвичи. Нельзя игнорировать количество поступающего в организм белка. Доктор Эхинокук, очевидно, не представляет, как мне вреден избыток крахмала в диете. Я говорила с ним об этом. Да, да. Дважды.

Эльфик. Может быть, заинтересуетесь метанием стрел?

Гнилль. Как вы сказали?

Эльфик. Метанием стрел! Вот доска с мишенью, висит и ждет нас с вами. Вот три стрелы, очень легкие, и бросать их легко. Я только покажу и…

Гнилль. Нет, нет, домино сегодня не надо. Будем играть в классики.

Эльфик. В классики?

Гнилль. Да, да. Понимаете, надо расчертить пол, а потом… мы ведь еще не в том возрасте, когда человек не может прыгать? Ну, и вот. Правильно? Доктор Эхинокук велит мне вставать с кресла, каждый день на полчаса. Дайте-ка мел.

Эльфик. Ме… мел? У меня где-то был кусочек…

Гнилль. У меня самой есть. (Вынимает из огромного ридикюля гигантский кусок мела.) Чертите квадраты.

Эльфик. Я не совсем помню, как…

Гнилль. Я помню. (Спрыгивает с инвалидного кресла и показывает ему, где чертить квадраты, передвигаясь с удивительным проворством и все время опережая его.) Один здесь.

Эльфик (торопливо чертит). Здесь?

Гнилль. Потом два. Вот так.

Эльфик. Так?

Гнилль. Да, так!

Эльфик. А-а. Вот так.

Гнилль. Дальше три. Тут, тут и тут.

Эльфик. Вот тут…

Гнилль. Еще три. Понимаете? Еще!

Эльфик. Да, да.

Гнилль. Теперь два.

Эльфик (задыхаясь). Уфф! Два.

Гнилль. И один. И еще один. И еще один вот здесь. Тут и тут. И вон там один.

Эльфик. Тут один. И тут. И тут… Вы первая?

Гнилль. Нет, прыгайте вы первый.

Эльфик. А вы правда не хотите первой?..

Гнилль. Давайте, давайте. Прыгайте!

Эльфик. А разве не нужен камешек… или жестянка, чтобы гонять по клеточкам ногой?

Гнилль. А у вас что есть?

Эльфик (вынимает спичечный коробок). Вот.

Гнилль. Не годится.

Эльфик (вынимает футляр для очков). А это?

Гнилль. Нет.

Эльфик (вынимает золотой портсигар). Вот. Больше у меня ничего нет.

Гнилль. Это подойдет.

Эльфик. Но, дорогая леди, это чистое золото и…

Гнилль. Да, да. Очень красиво. Годится. Теперь прыгайте.

Эльфик (с трудом скачет на одной ноге). И раз. И два. И… (Становится на обе ноги.)

Гнилль. Нет, нет, нет! Оступаться нельзя. Все время на одной ножке. Отдыхать только вон в том классике.

Эльфик. Ах, боже мой. Да, да… Ух!.. Ух!.. Господи! (Падает.) Боюсь, что я не совсем…

Гнилль. Моя очередь! Правила строгие, имейте в виду. Отдых только вон в том крайнем классике. Ну, теперь я. (Скачет.) Раз!.. Два!.. Ах… Три! Домик. Здесь можно оступиться.

Эльфик. Нет, нельзя.

Гнилль. Нет, можно. На второй раз можно. На второй кон у нас есть домики. Ведь вы первый раз скакали?

Эльфик. Да, но и вы первый раз.

Гнилль. Да нет же! За игру-то ведь это второй кон. Ну, вот. (Скачет дальше.) Раз, два, три! Ах… Ух!.. Передышка. Да, да. И снова: раз, два, три! Здесь опять отдых. Ведь это уже второй кон. Ну-ка! Раз, два, три… (Случайно задевает ногой портсигар и выбивает его за пределы классиков, быстро подбирает и кладет в последний квадрат.) Все! Попала в масло! Я выиграла, выиграла, выиграла! Да, да! Я, я выиграла!

Эльфик. Вот и нет!

Гнилль. Нет, выиграла!

Эльфик. Но вы же рукой положили. Подняли и положили. А надо было ногой подбить.

Гнилль. Нет, нет! Ведь это второй кон, понимаете? Правила очень строгие.

Эльфик. Да-а? Ну, может быть. Правда, мне помнится как-то не совсем так, но…

Гнилль. Будем теперь чай пить? Да, чай.

Входит медсестра Джонс и вносит поднос с чаем.

Вот и чай. Я так и думала, что сейчас принесут. Большое спасибо, сестра. Вы очень любезны.

Медсестра Джонс усаживает ее обратно в инвалидное кресло и уходит.

Я выиграла, значит – я мама. Вот. Поэтому, любезный мистер Эльфик, спойте мне, пожалуйста, что-нибудь, пока я буду разливать чай. Да, да. Будьте так любезны. Ту, грустную песню лучше всего.

Эльфик. Ах, пожалуйста, только не ее! Мне, право, не хотелось бы…

Гнилль. Да, да. Ту, грустную. Ну, знаете, там начинается про отважного шкипера, который напрасно держит курс, а потом про китов. Вы ведь помните ее? Вот и спойте. Да. (Расставляет чашки и начинает разливать чай.)

Эльфик. Как вам будет угодно, дорогая леди. (Поет.)

(Сбивается.)

Неправда это! Не верю я. Я всегда говорил, миссис Гнилль, что любовь… я всегда верил, я и сейчас не могу не верить, вы должны признать, что я неизменно придерживался такого взгляда, пусть даже не зная настоящего опыта, ведь у меня – понимаете? – не было случая проверить… О, дорогая, дорогая миссис Гнилль, я никогда не убивал китов, я даже никогда не видел кита и не плавал на корабле, разве только на остров Уайт, к сестре… Но любовь… ведь, конечно же, любовь и есть та звезда, которая никогда не закатится, я твердо верю в это уже давно-давно… о, согласитесь, ведь это правда, ведь любовь и есть смысл и значение… о, скажите же, что она и есть цель и смысл… скажите это, скажите, молю вас!.. Что это? Миссис Гнилль, вы выпили весь чай?

Гнилль. Нет, нет. Разумеется, не весь. Еще осталось.

Эльфик. А почему бы, впрочем, и не весь? Разве это – не ваше право? Дорогая леди, разве вы не вправе… Может, в чайнике еще немного осталось? Ах, боже мой. Ну, ладно… Что-то и сандвичей она принесла мало и те были какие-то маленькие… Я, может, не заметив даже, съел один. Правда, я чувствую, что вполне сыт, словно напился чаю. Я же очень рассеянный.

Гнилль. Да, да.

Эльфик. Да?

Гнилль. Я обожаю томатные сандвичи. Рада, что и вы тоже.

Входят медсестры и миссис Летузель .

Летузель. Пора принимать ванну, дорогая. Верно, сестра? Половина шестого.

Гнилль. Нет, нет. Только двадцать пять минут шестого. Я всегда точно знаю время. Сегодня я что-то не хочу принимать ванну. Сегодня не хочу, не буду сегодня принимать ванну, не буду…

Летузель. Но, дорогая, это нужно, вы должны…

Гнилль. Нет, не нужно, нет, нет, я не буду принимать ванну…

Ее увозят, охваченную волнением.

Эльфик. Да, в ванну ее, в ванну! В кипящую серу и смолу. Воздать по заслугам. Жестокая! О, больно, здесь (ощупывает горло) засел крючок. Она дергает, подсекает! О, о! Жестокая!

Летузель. Ну, так что, я была права?

Эльфик. Я попросил бы вас, мадам, не обременять себя заботами о том, что не является… э-э-э… вашей заботой. Пожалуйста, предоставьте мне носить мое сугубо личное горе в своей собственной груди. (Выходит.)

Летузель (после ухода Эльфика садится, вынимает коробочку для сбора пожертвований и документы. Перебирает их, просматривает, ставит галочки карандашом). Прекрасно. На ближайший срок помехи устранены и можно заняться подведением текущего баланса. А?..

Она за век тысчонку накопила…

Появляется Киснет , на цыпочках заходит ей за спину и начинает петь. Она вскакивает и торопливо прячет бумаги и прочее.

Киснет (поет).

Летузель. Превосходно, мистер Киснет, но было бы куда лучше с вашей стороны, если бы…

Киснет (хохочет, держась за бока).

Летузель. Я ведь сказала: «браво, мистер Киснет». Вы меня уже ничем не удивите. Особенно умением подкрадываться в мягких туфлях к даме. Это в вашем стиле. Убирайтесь вон.

Киснет. Зачем так резко, миссис Летузель! Я ничего не слышал… Хе-хе-хе! Я видел, как вы спровадили милягу Эльфика изящным пинком в зад. Загребущие руки-то, а? (Берет ее руку и разглядывает.) Вон и пальцы какие крючковатые, прямо клешни… Давайте сыграем? Заключим уговор – говорить правду? Значит, прибрать к рукам тысчонку старой Гнилль оказалось не так просто? Здесь урвать, там цапнуть – это все проходит, а главный успех не дается?

Так как же, прав я? Ну, ладно. Теперь твоя очередь. Спрашивай ты.

Летузель. Не собираюсь. Детские глупости.

Киснет. Как угодно. Я только хотел по-честному.

Летузель. Постойте. Тогда я, пожалуй, тоже спрошу.

Киснет. Уговор дороже денег.

Летузель. У вас с доктором бывают небольшие беседы раза два-три на неделе, верно?

Киснет. Что? Послушайте, мамаша…

Летузель.

Киснет. Гм. Ну, хорошо. Только не воображайте, что я…

Летузель. Да. Я отлично знаю, о чем ему там нашептываешь, можешь не сомневаться. Меня больше интересует, что он тебе говорит.

Киснет. Ничего он мне не говорит… А если б даже и говорил, то доверительно и совершенно секретно. Не буду же я злоупотреблять его доверием.

Летузель. Что слышно насчет дотации?

Киснет. Какой еще дотации?

Летузель. Он сам проговорился. В пятницу я пришла к нему с жалобой – вполне законной – и говорю: «Доктор Эхинокук, в настоящее время расходы на жизнь непомерно велики и ложатся слишком тяжелым бременем на нас, старых людей, переживших две мировые войны». А он говорит…

Киснет. «Цыц! Брысь! Робинсон, Смит, все убрать, вымести, вытереть. На сегодня хватит».

Летузель. А я ему…

Киснет. «Для людей, переживших две мировые войны, пенсия по старости вопиюще мала. Национальный фонд помощи не дает нам ни гроша…».

Летузель. В сорок седьмом году социалистическая партия без зазрения совести прикарманила все мои сбережения.

Киснет. «Взять тех из нас, доктор Эхинокук, кто пережил две мировые войны…».

Летузель. А он мне…

Киснет. «Цыц! Брысь! Нишкни! Сестра Браун, сестра Джонс, тазы, щетки, тряпки, притирания, полоскания…».

Оба, не выдержав, хохочут.

(Первым обрывает смех.) «Миссис Летузель, старая чертовка, что это вы плачетесь на расходы? Стол, кров и лечение в этой каталажке идут бесплатно. Все оплачивают доброхотные взносы наших глубокоуважаемых шефов и частично правительственные субсидии. С вас, черт бы вас побрал, спрашивают денег только на некоторые, так сказать, излишества, что со временем тоже…».

Летузель. Да?

Киснет. «…тоже будет не нужно благодаря…»

Летузель. «…благодаря дотации министерства здравоохранения».

Киснет. Я совсем не это имел в виду.

Летузель. Дело ваше, но он сказал именно эти слова. Он совершенно вышел из себя. Кричал, бранился. Но сказал именно так.

Киснет. Впервые слышу о министерской дотации.

Летузель. Я тоже, мистер Киснет. И доктор Эхинокук дал ясно понять, что мне и не полагалось этого слышать. Он покраснел и пошел прочь, топая и чертыхаясь. Сорвалось с языка, бывает. Но что это может значить?

Киснет. Тссс! Спокойно. Идет тяжелая кавалерия. «Умрем, ребята, полковник сказал. И ребята не подвели».

Входит Горлопэн , оглядывается на свою собаку, видит, что ее с ним нет, возвращается к двери, открывает ее, зовет: «Гектор! Гектор!» Собака (разумеется, воображаемая) вбегает и, видимо, прыгает на Киснета. Киснет и миссис Летузелъ в страхе отшатываются. Собака лает.

Горлопэн. Ну, ну, мальчик, тубо! К ноге, Гектор, слышишь? К ноге!

Летузель. Зачем нужно приводить сюда собаку, мистер Горлопэн?

Киснет. Эй ты, дьявол, тубо, тебе говорят!

Горлопэн. Тубо, мальчик, тубо, не приставай. А вы не бойтесь, Киснет, он тихий, как золотая рыбка. Конечно, если вы покажете, что испугались, он начнет хамить. Сидеть, Гектор, сидеть! Веди себя прилично. Не заставляй два раза повторять. Вот так. Видите? Он у меня воспитанный, команды знает. Это он просто дурачился. Чудесную мы с Гектором сейчас совершили прогулку: восемь миль туда, восемь с половиной обратно, – в гору, мимо новых кварталов, по шоссе, потом по железнодорожному полотну, мимо газового завода, на волю, на воздух. Хорошо! Я сочинил двустишие, славящее природу. Затем – налево кругом! – у путепровода повернули назад, восемь миль, да в полмили сделали крюк на кладбище, проведали миссис Горлопэн, букет цветов на могилу, несколько прочувственных слов, сочинил стихотворение в память усопшей, Гектор тоже подает поминальный голос – о, он ее помнит, верно, мальчик? И назад, к чаю, бодрые, усталые. Прекрасно.

Летузель. Вы обязаны следить, чтобы он сидел в конуре. Надо ведь и о людях подумать… Э-э, Гектор, хороший, хороший пес, ну, ну, Гектор… Вот вам! Да заберите его от меня, бога ради, заберите!

Горлопэн. Гектор! Я что сказал? Сидеть!

Летузель. Разве это мыслимо, мистер Горлопэн, такую большую собаку приводить в больницу? Удивляюсь, как доктор Эхинокук…

Горлопэн. Глупости, миссис Летузель. Лучший друг человека. Да он жил у меня в палате, когда я сюда приехал, пока какой-то выскочка не наябедничал. Поверите ли, миссис Летузель, я человек довольно общительный, но за всю жизнь у меня было только два настоящих друга: миссис Горлопэн и Гектор. И лучшим другом был Гектор. Ага, мальчик, ага, скоро ужинать, да? Сейчас… А вам, Киснет, не хватает некоторой физической нагрузки. Единственное, что вам нужно. Ходить иной раз в дальние прогулки, кататься на трехколесном велосипеде, упражняться с гантелями! Вот что: когда прибудет заказанное доктором оборудование для физкультурного зала, я запишу вас дважды в неделю на параллельные брусья и канат. Быстро нагуляете здоровый каркас, приятель. Какой-нибудь месяц – и полное омоложение!

Киснет. Параллельные брусья?! О чем вы говорите? Не намерен же он швырять деньги на параллельные брусья для людей нашего возраста! Да разве я смог бы…

Горлопэн. Сейчас, вероятно, нет, но потом сможете, вот увидите. Тренировка делает чудеса. А снаряды заказаны, это совершенно точно. Мне завхоз сказал. Он тоже был удивлен… Гм, да… О, это нам очень пойдет на пользу! Вы думаете, Киснет, что я протяну еще лет десять, не больше? Не спешите меня хоронить: здесь у меня свежий воздух! (Ударяет себя кулаком в грудь.) А у вас? У вас там что? Дым и сырость.

Голос из репродуктора: «Мистер Эльфик, мистер Эльфик, вас просят в кабинет старшей сестры. Мистер Эльфик, пожалуйста, зайдите в кабинет старшей сестры».

Ага! Видно, нашей барышне вкатят еще одну клизму. Ему не привыкать, ха-ха!

Голос из репродуктора: «Поправка. В кабинет к старшей сестре просят мистера Горлопэна, а не Эльфика. Мистер Горлопэн, пожалуйста, зайдите в кабинет старшей сестры».

Горлопэн. И не подумаю! Чего ради? Вредная процедура. Пусть тем, которые сами не могут. (Поет, сопровождая песню жестами, которые пугают Киснета и миссис Летузель.)

Входит медсестра Браун.

(Пробует улизнуть через противоположную дверь.) Да, да, сестра, я сейчас, одну минуточку. (Пытается незаметно выставить собаку.) Уходи, уходи, мальчик, ты здесь не нужен. Гоните его, Киснет! Ну, давай, давай, убирайся!

Киснет и Летузель совместными усилиями выпроваживают собаку за дверь.

Да, да, сестра, я сейчас… в кабинет старшей сестры. Ну как же. Я как раз шел. (Уходит в сопровождении медсестры.)

Летузель. Непременно поговорю с доктором Эхинокуком. Эта паршивая собака… Просто смешно.

Киснет. Омоложение, он сказал? Эта старая развалина говорит об омоложении?

Летузель. Хулиганство и безобразие. Собака, вонь, сапожищи грязные…

Киснет. Какой прок в омоложении? Только в старости начинаешь понимать толком, что и как. Узнаешь жизнь, набираешься ума. Нет, дураков нету, я вовсе не жалею, что стар!

Летузель. Да ну? Вы это в самом деле, мистер Киснет?

Киснет. То есть?

Летузель. Ну, наживете вы ума – а распорядиться им не успеете. Какой тогда смысл? Взять хотя бы нас: пылимся в этой клинике, а что умеем? Только делать гадости – ничему другому не научились. Хитрим, строим козни, скряжничаем, хватаем. А что делать? Жизнь такая… А надо бы бросить дрязги, жить в дружбе.

Киснет. Да-да, конечно… Этот дурак Эхинокук впустую теряет время. Другое дело, если бы он работал над настоящим омоложением. Тогда бы – конечно… Нашел бы он такое средство, которое возвращает молодость, оставив при нас наш опыт, а? Вот было б открытие так открытие!

Летузель. Кто знает? Может, он над этим и работает.

Киснет. Постойте, постойте…

Летузель. Чего – постойте?

Киснет. Погодите… Чепуха, не может этого быть. Слишком невероятно… Но он говорил: физкультурный зал. Для чего-то понадобился физкультурный зал – правильно?

Летузель. Как будто.

Киснет. Погодите, погодите… Вы сказали: министерская дотация. С какой стати – дотация? Я что-то не вспомню, чтобы на этот счет был принят какой-то закон. Правильно?

Летузель. Правильно, ничего принято не было…

Киснет. Но допустим…

Летузель. Допустим что?

Киснет. Допустим, что вы – русалка, с роскошным серебряным хвостом, так? Тогда вам нужна вода, чтобы плавать!

Летузель. Ну?

Киснет. А допустим – допустим! – что вы не русалка, а молодая девушка! Тогда вам нужно какое-то приданое, чтобы начинать жизнь! А мне, если я – юноша, мне… параллельные брусья! Ах, господи боже мой! Я бы прыгал, как мартышка!

Летузель. Все-таки сомнительно.

Киснет. Да? Сомнительно? (Вынимает из кармана бумажку, которую подобрал в кабинете доктора.) Вот, взгляните. Цифры пропускайте. Читайте имена. Видите? «Оптимальный возраст», «Предварительно определенный уровень снижения», годы, месяцы! Он-таки этим занимается!

Летузель. Выходит, что так.

Киснет. Именно так!

Оба. Он собирается нас омолодить!

Шум за сценой. Они замирают, приложив палец к губам.

Киснет. Ничего, кто-то хлопнул дверью…

Летузель. Когда же это будет?

Киснет. Я сегодня утром к нему заходил. Там вышла неувязка. У нас есть время все обдумать.

Летузель. Д-да… Но кто дал право? Нет, вы скажите, кто ему дал право? И нам ни слова!

Киснет. Совершенно верно: по какому праву?.. Но если подумать, он, пожалуй, прав: пока не готовы все формулы, лучше держать дело в тайне. О чем надо поразмыслить, так это о министерской дотации, вот что.

Летузель. Мм, пожалуй. Можно думать, что эта дотация… Ах, но ведь ее явно будет недостаточно! Бюрократия, экономия государственных средств – и как раз когда я уже почти наложила лапу на ее жирные сбережения… Придумала! Я войду партнером с ней в дело.

Киснет. В какое дело?

Летузель. Так, одно маленькое агентство, мистер Киснет. У нее еще что-то останется от тысячи, и этот остаток мы умненько пустим в оборот по моей системе. Я всю жизнь ждала такого случая! Сколько абсолютно верных планов сгорело у меня на корню из-за нехватки капитала! В сорок пятом году все так выгодно складывалось для спекуляции транспортными акциями… и вот, надо же было так гнусно обернуться этим всеобщим выборам. О, неблагодарная Англия! Довольно терпеть. Открываю агентство.

Киснет. Что же это за агентство?

Летузель. Так. Агентство вообще. Никаких сотрудников, я одна. Да еще, конечно, партнер – соня, милейшая миссис Г. – вот уж когда я дам ей выспаться! Клиенты будут писать письма, я буду тоже вести дела исключительно через переписку. Письма поступают, дела подвигаются, ответы отсылаются, проценты растут. Доходы пускаются в оборот, приносят новые доходы! Жизнь, мистер Киснет, жизнь! Заживем, как никогда не живали. Я просто сгораю от нетерпения!

Киснет. Я лично открою торговое дело. Экспорт-импорт. Знаете, склад: ящики, канистры, овсянка. У меня будут работать… пятнадцать человек! Зеленые передники, фуражки с кожаным верхом. «Еще три грузовика на разгрузку! Пошевеливайтесь! А, Паркинсон, как детишки? Супруга? Прекрасно… Горлопэн! Чугунные балки перетаскайте к другой стене и сложите там до обеденного перерыва, а когда управитесь, таскайте наверх эти здоровые тюки».

Летузель. Вы возьмете его на работу?!

Киснет. Ого! Еще как. Увидите, молодой и предоставленный самому себе, он окажется беспомощен, как малое дитя. Его ведь сюда родные поместили. Дома с ним не было сладу. Они жили тут неподалеку, занимали половину дома, так он однажды ночью наломал им дров: шагнул прямо в окно второго этажа, высадил раму и рухнул с нею в сад! Но когда ему будет тридцать пять, а мне двадцать шесть, я заставлю это чудо природы поработать на меня, под ним пол ходуном пойдет! Гав-гав-гав! Цыц, дьявол, пошла вон! А как же Эльфик?

Летузель. А что Эльфик?

Киснет. Да ведь он женится на матушке Гнилль, это вполне возможно, и не видать вам партнерши как своих ушей. Капельку омолодить, и дело примет скверный оборот.

Летузель. Тогда, пожалуй, мне надо самой за ним поухаживать. А вы обхаживайте Горлопэна, пока он не забрал чего-нибудь в голову. Только, ради бога, не проболтайтесь!

Киснет. Помереть мне на этом месте! Мы с вами знаем – и молчок! Мы им всем дали фору! Мы с вами… рука об руку… Знаете что? Нам надо обручиться! Кто знает, как все обернется? Вдруг мы будем… как боги?

Летузель. Да ну вас, мистер Киснет. Это ни к чему, дело есть дело.

Киснет. Уверяю вас, я был совсем недурен… знаете, как меня звали? Красавчик Джимми! Вот погодите – сами увидите! (Поет.)

Летузель (подхватывает).

Танцуют и поют куплет с начала до конца.

Голос из репродуктора: «Мистер Киснет, мистер Киснет. Вас просят в кабинет старшей сестры. Мистер Киснет, пожалуйста, зайдите в кабинет старшей сестры».

Занавес