Песнь Первого Полета

…Ты знаешь, Шедар испытывал тогда истинное наслаждение. Каждый взмах крыльев, каждый росчерк хвоста по звездной пыли приближали его к месту сбора Драконов. Но и сам по себе полет и сопровождающая его песнь настолько нравились ему, что порой он забывал, куда и зачем летит. Это было простительно — и на опытных, построивших не одни Врата Драконов легкий воздух Междумирья действовал как хмельной напиток, что уж говорить о нем, только что рожденном. Шедар оглядывал свое тело — живой, трепещущий расплав молодого серебра блистал и ослеплял, как исполинская молния, и только внутренняя поверхность крыльев была цвета обратной стороны ивовых листьев, более мягкого, с едва ощутимым намеком на оттенок зеленого. В нем были соединены невероятная красота и невероятная же мощь; но пытаться вашими человеческими словами описать Истинного Дракона — все равно, что ложкой вычерпывать море. Мне придется очень постараться, чтобы ты хоть что-то поняла, а значит, тебе должно быть интересно… может, тогда ты не уснешь.

Их было восемь, тех, кто терпеливо ожидал Шедара. Он увидел их издалека — семь ярких цветных вспышек и одна, постоянно меняющая цвет, и все они неторопливо кружили вокруг старой, остывающей звезды. Шедар с сожалением умерил размах крыльев, замедляя полет, пропел последнее слово Песни и остановился, ожидая приглашения войти в круг.

* * *

Никто не знает, когда и где впервые появились Истинные Драконы. Вполне возможно, что они вечны, как само Мироздание. Во всяком случае, сами они именно так и думали. Ибо с самого момента своего рождения они могли читать Мироздание как любимую книгу, знали все его правила и не уставали удивляться и радоваться его бесконечным причудам. Каждый из неисчислимого множества миров являл собой лишь одну из возможностей Мироздания, воплощал одну из его фантазий, но все они были связаны в одно удивительное целое — великое единство различий. И для того, чтобы это подобие ожерелья, нанизанного из звезд, не распалось, существовали Драконы. Их свободный полет в легком (как сказали бы краткоживущие, пустом) воздухе Междумирья, сила исполинских крыльев не давали этому воздуху застояться, закиснуть в неподвижности. И еще Драконы строили Врата — пробивая окружающую каждый мир оболочку отражений, они открывали его бесконечности. Благодаря этому мир мог расти и обновляться, а те существа, что обладали в нем наибольшим могуществом и знаниями, могли выходить за его пределы и посещать другие закоулки Мироздания. Они называли себя богами, но, к слову сказать, Драконы их почти не замечали, потому что силы богов в сравнении с их собственными были воистину смехотворны.

Уже устала? Ничего, весенние ночи только кажутся длинными; и это по зимней привычке они так цепляются за холод, ну совсем как ты за тот старый дрянной стул. Я еле оторвал тебя от него, думал, сиденье так и останется в твоих сведенных пальцах. Ты плавала в обнимку с ним, будто танцевала…

Так сложилось, что Истинных Драконов всегда было восемь. Каждый из них от рождения обладал своим, только ему присущим цветом, определяющим его преобладающие способности; впрочем, это не мешало Драконам достигать совершенства во всем и не однажды случалось, что Зеленый Дракон становился великим воином, а Красный строил Врата в какой-нибудь водный мир.

Синим Драконам благоволит стихия воды, изменчивая и своевольная, Белые Драконы лучше других ладят с силой холода, и никто лучше них не может обеспечить стабильность и постоянство. Их Серые собратья, Драконы камня, связаны с неподатливой, памятливой основой земли, Красные даже своим видом напоминают полыхающий костер и отличаются непредсказуемостью и удивительной даже для Драконов красотой движений. Зеленые Драконы чутки к любым формам жизни, от малейшей былинки до тех, кто считает себя венцом творения. Серебряный и Золотой Драконы — воины, а о тех, с кем им приходится меряться силами, лучше ничего не знать. Черный Дракон — хранитель ритуалов и знаний, люди назвали бы его магом.

А тогда все они выстроились в кольцо, подобное нимбу над пылающей звездной головой. Внезапно от кольца отделился Дракон, меняющий цвета и, плавно взмахивая полупрозрачными, радужно переливающимися крыльями, приблизился к Шедару.

— Здравствуй, сын.

Голос его был одновременно тише шелеста травы и оглушительнее июльского грома. Шедар глянул в глаза приветствующего — и увидел тот же неукротимый пронзительно синий пламень, что и в своих глазницах. Он чувствовал — а значит, знал — что в жилах говорящего бурлит такой же расплавленный рубин, как и у него. Шедар выдохнул и склонил голову в приветствии, почтительном и радостном.

Радужно-бесцветный Дракон засмеялся, и по его хребту побежали струи лилово-белого огня.

— Мы ждали тебя. Пришло время вступить в круг и назвать имена.

Вдвоем они приблизились к остальным Драконам, и на краткое время круг вместил девятерых.

— Альхаге. — Тело Синего Дракона свивалось в кольца, постоянно меняя их размер и число.

— Менкар. — Белый застыл в неподвижности, только едва заметно подрагивали крылья.

— Бенетнаш. — В голосе Серого Дракона был гул камнепада, под графитово-серой чешуей будто перекатывались тяжкие валуны.

— Мицар. — Зеленый Дракон излучал свет… такими бывают солнечные лучи, смягченные летней зеленью.

— Ригель! — Взревел Красный и расправил крылья, полыхнувшие в темном, легком воздухе.

— Мегрец. — И Золотой собрат приветственно улыбнулся.

— Адхара. — Негромко прозвучало со стороны Черного Дракона.

— Альфард. — Назвал себя бесцветный.

Дракона, уходящего из восьмерки, в силу давней традиции именовали Мастером. Тот, кто достигал Бесцветия как девятой ипостаси Истинного Дракона, мог принять телесный облик и получал возможность опыта смерти. При этом Мастера ухитрялись сохранять свое драконье отношение ко времени, признающее только Всегда и Сейчас, умудрялись переводить на примитивные наречия слова своего универсального языка, и были вольны проходить в любые миры — даже в те, где не было Врат, и принимать формы живущих там существ, и на собственном опыте познавать все многообразие жизни. Но прежде чем уйти, Мастер должен был оставить преемника.

…Ты дрожишь, как осенний лист на ветру. Давай-ка я возьму тебя на руки; не надолго — боюсь, что не захочу отпускать. Но согреть успею. Вот так. И не смей зевать. Слушай дальше.

— Шедар. — Серебряный Дракон назвал свое имя, бывшее — как и у всех его собратьев — именем звезды, давшей ему жизнь и погибшей при его рождении. Когда Дракон чувствовал в себе достаточно сил, чтобы покинуть восьмерку и отправиться в свободное странствие, он избирал молодую и сильную звезду, способную вступить с ним в союз. Совершая ритуал мистического брака, Дракон окутывал светило бесчисленными витками полета, и когда все росчерки драконьего хвоста сливались в один светящийся кокон, Дракон и звезда соединялись. Она отдавала ему схожую с алмазной пыль, хранившуюся до времени в самом ее сердце; только лишь схожую, это вещество по сравнению с алмазом было примерно тем же, чем был алмаз по сравнению с пеплом. Дракон погружался в нее и терял цвет… и обретал способность и право невозбранно входить в любой из закоулков Мироздания. Он же в свой черед отдавал свое семя, которое могло выжить, только будучи погруженным в раскаленную утробу звезды. Многие годы проходили, прежде чем чрево звезды ощущало первые нетерпеливые движения молодого Дракона. Он рос, вспоминая все, что знал его отец, и, принимая всю мощь, которую отдавала ему мать. Жар звезды питал его, давал силы расти, — и неуклонно, постепенно убывал. Звезда остывала, становясь из ослепительно голубой — тускло красной, ее прежде бурлящая потоками первородного огня поверхность затвердевала подобием глиняной корки. И когда молодому Дракону приходил черед расправить крылья — приходил ее черед умирать, ибо он разрывал ее как бабочка кокон. Последние содрогания, последняя ослепительная вспышка заставляли вздрогнуть все Мироздание… и непорочно белый свет расходился как круги по воде от места, где родился Истинный Дракон.

— Приветствуем тебя, брат, — обратился к Шедару Адхара, — и теперь мы готовы принять твою Песнь, Мастер Альфард.

Потом Шедару еще довелось слушать Песнь Уходящего, но услышанная впервые от Альфарда всегда казалась ему самой лучшей: сладкой и прохладной, как весенний дождь, мудрой и радостной, как золото осенней листвы. А когда его отец покинул восьмерку, Шедар занял его место, рядом с Золотым.

 

Глава первая. Пепелище

Как долго они шли — никто из них не мог бы сказать. Давно был утрачен счет неслышным шагам, еле заметным поворотам каменного коридора, подъемам и спускам; час превращался здесь в вечность, а вечность становилась чем-то пугающе ощутимым. Они шли и шли, не оглядываясь и не разговаривая, ибо каменные своды гасили произнесенные слова, впитывали их, как песок — воду; вроде безвредное, но неприятное ощущение — будто кто-то ворует сказанное, схватывает слова у самого рта. Даже цоканье лошадиных копыт по каменному полу, и то было еле слышно.

— Ни дать, ни взять, шайка конокрадов после удачного промысла, — пробурчал себе под нос Сыч, — коням копыта войлоком обвязали, сами идут, тишиной от радости давятся… Долго ли нам еще кружить, мэтр Арколь?

— Тебе виднее, Сыч, — отозвался Арколь. — мы ж к тебе домой идем, ведь так? Ты нас ведешь…

Последние слова прозвучали не совсем уверенно, что не могло укрыться от внимания Крысолова.

— Не уверен… Моя б воля — после первого же поворота мы к одайнским борам бы вышли.

— Так пожелай этого, брат. — Тихо попросил Хэлдар, проводя ладонью по глазам. — Изо всех сил пожелай.

— Эх, брат эльф, куда уж сильнее. Не мастер я в этих магических штучках, не умею… — и орк помахал в воздухе руками, изображая псевдомагические пассы. — А так — все мои мысли о доме.

Тут Сыч неожиданно дернулся, как от удара, и из носа у него хлынула кровь. Да так сильно, что пришлось им остановиться, и Арколь, несмотря на протесты орка, заставил его лечь на пол, сам сел рядом и положил его голову себе на колени. Он ощупал своими длинными, чуткими пальцами лоб и шею Сыча, потом крепко сжал переносицу, и довольно долго держал свою узкую кисть на зеленоватом орочьем лбу. Не сразу, но кровь унялась, но Сыч еще с полчаса кашлял и сплевывал под ноги.

И снова тянется тусклой серой лентой каменный коридор. Как ни странно, путники почти не чувствовали усталости, не испытывали жажды и голода, и кони их так же безропотно, терпеливо шли навстречу неизвестности.

— О боги! Что за воздух тут! — не выдержал Сыч. — Не иначе на паутине настаивали. Поскорее бы на вольный ветер!..

И словно в ответ на его нетерпеливую просьбу тесный коридор сначала резко расширился до размеров небольшой пещеры, а затем и оборвался, сразу за порогом. Путники замедлили и без того небыстрые шаги и остановились, не решаясь выйти наружу. Арколь, подойдя совсем близко к порогу пещеры, осторожно выглянул наружу и присвистнул.

— Ну и дела! — и шагнул наружу, махнув друзьям рукой, мол, выходите.

Впереди серым крупным гравием рассыпался некрутой спуск, росли невысокие, редкие деревья, по правую руку темнела кряжистая, приземистая горная цепь, совсем рядом по крупным, обомшелым камням прыгала шустрая мелкая речушка, белая от пены. Дальше предгорное редколесье густело и переходило в настоящий лес.

— Это ж Безымянный Хребет! — оглянувшись, кивнул на горы Сыч. — И эти места я хорошо знаю…

Он оглянулся, внимательно вглядываясь в очертания серых массивных скал, подошел к речке, наклонился и зачерпнул горстью воды, но пить не стал, а поднес ладонь к лицу и втянул только ему заметный запах.

— Похоже нас, други, крысиным лазом провели. Мне этот запах не забыть. Когда меня нильгайцам продавали, именно отсюда на белый свет и выволокли. А из речки этой я тогда пил — напиться не мог, после их подземной отравы.

— Похоже, ты прав. Это действительно Безымянный, — подтвердил Хэлдар. — И если мы поспешим… — он не договорил.

— Надо коней напоить. И самим не помешает в себя прийти, путь неблизкий. — Сыч подошел к Арколю, перенял у него повод своего коня и повел его к воде, осторожно ступая меж камней.

— Вода очень холодная. — Арколь уселся на большущем зеленом от мха валуне, нагнулся и плеснул себе в лицо пригоршню, фыркнул, плеснул еще, смывая остатки затхлого воздуха. — Студеная, как говорит Амариллис.

— Даже чересчур, — озабоченно отозвался эльф. — Даже для горной речки середина лета хоть что-то да значит. Сыч, надо спешить!

— Не меньше твоего знаю, — нахмурился орк. — И тороплюсь не меньше. Но верхом мы быстрее поспеем, так что не след пока лошадей морить. Ты лучше скажи, сколько по-твоему разумению времени прошло, с тех пор, как мы в кишку эту каменную залезли.

— Шли мы не больше суток, а то и того меньше. Но, судя по всему, август уже сильно за половину перевалил.

— Не может быть, — запротестовал Арколь. — Три недели вот так легко не скрутишь!

— Ты так в этом уверен? — под неподвижным взглядом эльфа Арколь поежился.

Они были в пути уже три дня. Останавливались, только чтобы дать краткий отдых коням, а заодно и самим хотя бы попить, смочить пересохшее горло. О сне и разговора не было — все трое при необходимости могли не спать довольно долго. Они почти не разговаривали; все думали только об одном, вернее, об одной, и слишком много страхов и опасений одолевали их, чтобы еще и облекать их словами. Вскоре после того, как они встретили четвертый рассвет в пути, Сыч не выдержал и хлестнул усталого коня — за следующей излучиной небольшой лесной реки был его дом.

За эти нескончаемо долгие три дня пути Хэлдар успел привыкнуть к тянущему, монотонному страху; он более ничего не говорил своим спутникам о времени, но сам не мог не знать, что быстрой дороги не получилось. Там, где он надеялся увидеть начало последнего летнего месяца, его встречала притаившаяся осень. Каждый порыжевший лист, каждая сухая травинка шептали ему о потерянном времени. Эльф гнал от себя все сомнения в успехе их попытки опередить его сокровников, запрещал себе даже думать о том, что могло — или уже случилось с Амариллис и с домом Сыча. Но с той минуты, как пальцы его заломило от холода в воде предгорной речки, надежды у него не было.

…Славный был у тебя дом, брат мой. Светлый, теплый, крепкий. Широкие ступени крыльца, по которым так приятно сходить, не торопясь, и так легко подниматься, да и сидеть на них тоже славно. И сад был хорош. И как год назад, обещал яблоки — много, много яблок. Так много, что обламываются ветви, не выдерживая тяжести плодов, да что там ветви, стволы трещат и разламываются надвое и никакие подпорки им не помогают. Приходится тогда спиливать перестаравшееся дерево, и яблоневые дрова заполняют всю комнату уютным, сладковатым запахом. Сладкий яблоневый дым…

…он заставит тебя задохнуться, брат мой. Он ударит тебя, железной хваткой сдавит горло. И ты натянешь поводья, заставляя коня вскрикнуть от боли, и спрыгнешь наземь. Ты не поверишь своим глазам, и будешь оглядываться, чтобы вдруг понять, что в кои-то веки ты заблудился и это не твой дом. Обугленные остовы стен, пара уцелевших оконных проемов смотрят невозмутимо, уже ничему не удивляясь, проломленный обрушившейся крышей пол, камин, черный из-за толстого слоя жирной сажи. Вот и все, что оставило пламя, пожравшее твой дом; оно накинулось на него, как изголодавшийся зверь на легкую добычу. Дом почти мгновенно оказался внутри огненного стога, изрыгающего в небо клубы черного, страшного дыма, стреляющего редкими искрами. Все, что создавалось вами с любовью и терпением, огонь уничтожал с жадным, неистовым ревом, будто желая выжечь память о вас, умертвив саму землю, на которой вы жили.

…медленно, очень медленно ты пройдешь по выгоревшей траве и увидишь — в стороне, там, где начинался сад, высится свежий могильный холм, обложенный принесенным с опушки дерном. На склоне холма лежит щит — круглый, с выпуклым железным умбоном посредине, такие носят гвардейцы короля Краглы. На нем орочьими рунами что-то написано…

У Сыча будто подломились колени; он рухнул наземь, сжал голову руками и тихо, протяжно завыл. Арколь и Хэлдар замерли, не решаясь подойти ближе. Осмысление того, что произошло здесь, придет позже, пока же было ясно одно — у орка больше нет дома. И все, кого он ожидал встретить, мертвы. Когда Сыч наконец обернулся, маг охнул — так сильно исказилось лицо орка. Глаза сузились, рот ощерился белоснежными, разъяренными клыками. Сыч медленно поднялся с колен и пошел навстречу спутникам. Он со свистом втягивал воздух сквозь оскаленные зубы, вены на его шее вспухли и заметно пульсировали — так ярилась в них обезумевшая от горя кровь. Внезапно орк взревел:

— Эльфийское отродье!.. — и стоявший в оцепенении Хэлдар едва успел отразить удар Сыча, так неожиданно быстрым и мощным оказалось нападение.

— Будьте вы прокляты! Весь ваш подлый, поганый род!

Сыч наступал, его меч уже единожды задел эльфа, оказавшегося совершенно неготовым к этой схватке, исход которой представлялся очевидным — еще минута, и орк отомстит за смерть семьи совершенно неповинному в этом эльфу. Но раздался глухой хлопок, в воздухе запахло резкой послегрозовой свежестью, а Сыча словно молнией ударило — он выронил оружие и упал ничком. Арколь, все еще дрожа всем телом, опустил руки, воздетые над головой и сжатые в магическом жесте. Тяжело дыша, эльф разжал пальцы, выпуская меч на траву, подошел к Сычу, перевернул его на спину. Опустившись на колени с ним рядом, он пальцами провел по искаженному лицу друга, стирая бешенство и безумие. Маг присел рядом; не прячась, он плакал.

— Что ж теперь делать? — Арколь всхлипнул, утер ладонью слезы. — Как же так?

Хэлдар не ответил. Он, как когда-то давным-давно, обнимал лежащего без памяти, полуживого Сыча и всеми силами пытался вернуть его, не думая, что, придя в себя, орк, возможно, вновь попытается его убить.

— Он очнется… скоро, — поспешно ответил на невысказанный вопрос маг.

Эльф промолчал. Тянущий страх отпустил его, уступив место безнадежности. Вот и закончилась их погоня за ускользающей возможностью все исправить и предотвратить. Не так уж и долго задержала их дорога тысячи путей, но и этого хватило. Они опоздали на каких-то десять дней… и потеряли все. Самый вид пепелища был для эльфа как удар наотмашь, ибо лишал всех упований и обрекал на предельное одиночество — тех, кто уничтожил дом его побратима, он не простит никогда. И никогда не назовет своим народом. Хэлдар осторожно опустил голову Сыча на землю и направился к обгорелым останкам дома. Каждый шаг давался ему с видимым трудом, но он все же нашел в себе силы войти в черные останки стен. Опустившись на колени, эльф напряженно вглядывался в пепел и неузнаваемые обломки, время от времени осторожно вороша их рукой.

— Что ты ищешь? — недоуменно спросил Арколь. Маг выглядел совершенно беспомощным и потерянным.

— Стрелы, — не оборачиваясь, ответил эльф. — Наконечники должны были уцелеть. Я должен знать, кто именно…

Тут его глаза уловили в крошеве пепелища нечто знакомое; он поднял закоптившийся, но ничуть не потерявший форму, изящный наконечник стрелы. Древко и серое оперение сгорели, но наконечник был цел и невредим — хоть какая-то доля мастерства предков-альвов досталась эльфам. Хэлдар очистил кусочек железа и смог разглядеть клеймо хозяина. Это была капля воды.

— Кто?.. — от звука этого голоса эльф дернулся, вскочил на ноги и метнулся в сторону очнувшегося. Сыч пытался встать, отмахиваясь от Арколя и его помощи. Орка шатало — Арколь не успел смягчить силу удара, но лицо его было прежним, без следа недавнего исступления. Он бестрепетно оперся о плечо эльфа, отдышался и повторил:

— Кто? Чье клеймо?

— Геран. — И эльф протянул на раскрытой ладони наконечник стрелы. — Стрелы детей Воды, а поверх — клеймо его клана. Даже не сочли нужным уничтожить следы…

— А зачем? — Криво усмехнулся Сыч. — Кроме эльфов никто не стал бы выжигать мой дом как осиное гнездо… вместе со всеми обитателями. Это было их решение. А что до нас… так мы никому не скажем. Только войны нам сейчас не хватало.

Орк был прав — объяви они сокровникам Сыча, какая судьба постигла его дом, какую смерть приняли его родные — войны с эльфами не избежать. Деланно-безразличный нейтралитет рухнул бы мгновенно, а о последствиях этого и думать не хотелось.

— Простите меня… — Арколь, казалось, справился со своими чувствами и старался говорить ровно и спокойно. — Но здесь был еще кто-то. — И он указал на могильный холм.

Втроем они подошли к нему, и Сыч прочитал вслух:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Сова, дочь Коша-шамана, супруга Сыча-крысолова

Глитнир, сын Сыча

Инта, супруга Глитнира

По краю щита шел узор, похожий на цепочку следов животного. Сыч вгляделся и кивнул.

— Это Кройн. Глитнир дружил с ним, они вместе служили в Крагле. Кройн вернулся домой год назад, принял главенство в семье. Я думаю, мой сын послал и ему весточку, что приедет погостить с молодой женой. Вот он и приехал повидаться с другом…

— Глитнир женился? — переспросил эльф.

— Да. Писал нам, какая она хорошая девушка, хотя и не наших кровей…Хэлдар… — орк медленно повернулся к эльфу, глядя на него снова темнеющими глазами.

— Они искали молодую женщину, ждущую ребенка. И орков, давших ей приют. — Не отводя глаз, сказал эльф. — И нашли то, что искали. Все люди для них на одно лицо… Они сочли свои стрелы достойными этой мишени.

Все трое замолчали.

— А… как же Амариллис? — наконец решился задать вопрос Арколь.

— Жива. — Кратко ответил эльф. — Ты так ничего и не понял? За нее лично расплатилась Инта. Ее смерти здесь нет. Но где она теперь… и как ее искать…

— Тут неподалеку есть место… она его очень любила. Думаю, она была там, когда… — Сыч не договорил. — Но спрятаться там невозможно. Идем, это недалеко.

Они направились тропой, так хорошо знакомой Амариллис, — через почерневший от огня и сажи сад, через выгон, мимо редколесья, немного вдоль опушки — и в лес. Уставшие кони ступали тяжело, но еще тяжелее было на сердце у путников. Они боялись даже думать, что могут найти там, куда ведет их Сыч.

Но поляна встретила их тишиной и покоем. Все те же редкие кустики малины по краям ямы, уже подсохшая и пожелтевшая трава. Они спешились, огляделись. Ничего. И никого. И никаких следов. Вот только Арколь вел себя, как чистокровная гончая, спущенная с поводка. Он сразу же метнулся к яме, замер на мгновение на краю и начал спускаться. Оказавшись внизу, он встал на колени, а потом и вовсе свернулся калачиком, будто отдыхать собрался. Эльф и орк переглянулись, но мешать магу не стали. А он лежал неподвижно, даже дышать перестал. Это оцепенение продолжалось немногим более пяти минут. Внезапно Арколь вскочил как пружина, вскарабкался вверх.

— Ну и местечко!.. — Ни к кому, в сущности, не обращаясь, сказал он. — Ты говоришь, она тут часто бывала? Ну и дела… Если б я еще на пару минут задержался, меня б разорвало. Не по моим силам такое место. — Но она здесь была, — торопясь, продолжил Арколь. — И не так давно. Дней десять назад. А ушла будто не одна… Нет-нет! — увидев взгляд эльфа, Арколь поспешил оговориться. — Нет, не с эльфами. Мне сказали… что ей указывали путь в безопасное место.

— Постой-ка, мэтр. — Сыч недоверчиво прервал Арколя. — Кто это тебе сказал?

— Не знаю, — смутился маг. — Не те у меня пока возможности, чтобы такие места как книгу читать. Что смог, сделал.

— И где же это безопасное место? Кругом лес… Она и суток бы тут не продержалась. А если и продержалась… куда ей идти? Куда?!..

— Постой. Если мы примем за правду, то, что удалось прочитать Арколю — а иного выбора у нас нет — то единственное знакомое Амариллис место в здешних краях — это Серебряные Ключи.

— Да?! Я помню, какую ты привез ее из этих Ключей. В чем только жизнь держалась! Думаешь, ей снова захочется такого гостеприимства?

— Не скажу, что она вспоминала о нем часто и с любовью, но там есть человек, желающий ей добра и способный защитить ее. Арчеш Мираваль. А больше ей некуда идти, Сыч. Больше некуда.

— Ну, как скажешь. — Сыч махнул рукой. — Вы как знаете, а я домой… попрощаться. Один. — Предупредил он.

— Мы будем ждать здесь. Сколько нужно.

Сыч оставил друзей; он с трудом держался в седле, сильно сгорбившись, опустив повод почти до земли. Казалось, и силы, и грубоватое жизнелюбие, и стойкость — все разом покинуло его. Одно присутствие прежнего Сыча заставляло пламя веселее плясать и вселяло уверенность даже в самых слабых и уставших, а нынешний… от него веяло угрюмой безнадежностью. Сыч остался один как перст, ни дома, ни семьи — только где-то в дальних краях старший сын, Скирнир. Где те двери, что распахивались навстречу ему?.. Кто встретит его усталого после дальней дороги, кто постелет ему ложе?.. Судьбе было угодно распорядиться так, что побратимы так печально сравнялись — одинокие, бездомные скитальцы, и у обоих тяжкий груз на душе.

Арколь и Хэлдар расседлали коней, пустили их свободно пастись, сами присели на опушке, на прогретом солнцем, поросшем серебристым сухим мхом пригорке. Дувший с утра ветерок натянул на небо тучи, похожие на рваные серые тряпки, и посыпал мелкий дождь.

— Это я виноват. — Арколь поплотнее запахнул плащ, прислонился спиной к стволу сосны.

— Даже так? И Ледяную Птицу тоже ты отправил? Не наговаривай на себя, Арколь…

— Я должен был предусмотреть, что этот путь, будь он неладен, неуправляем! Сколько он у нас времени сожрал!

— Быстрее мы бы не успели, — эльф покачал головой, — да и что теперь гадать. Все уже свершилось.

Ближе к вечеру они продолжили свой путь — почти без надежды, обессилевшие и разбитые. У всех троих на лицах застыло выражение безнадежной решимости, и только Арколь, самый молодой из них, иногда не справлялся с горем и намеренно отставал от спутников, чтобы они не заметили его слез. Они продвигались очень медленно; на юг, узкими лесными дорогами, и не раз эльф замечал следы отряда всадников — сами того не зная, они почти повторяли тот путь, которым не так давно проходил Геран. Не то, чтобы не спешили; желание успеть отпустило их, словно кто-то ясно дал понять — спешить более некуда. На исходе пятого дня пути одайнские леса закончились и путники оказались совсем рядом с поместьем Миравалей.

Всю последнюю ночь пути шел дождь, крупный, частый, не слишком теплый; им, остановившимся на ночлег уже затемно, между невысокими всхолмьями, поросшими пустыми ажурными кустиками черники, спрятаться от него было негде, поскольку сосны от дождя защищали плохо, а сооружать какое-то убежище не было ни сил, ни охоты. Они попросту продремали всю ночь, сидя у постоянно потухавшего костра, закутавшись в плащи, надвинув капюшоны по подбородки. К утру дождь приутих, но солнце так и не вышло, несмотря на разгулявшийся ветер. С деревьев капало, мох под ногами так разбух, что следы коней мгновенно наполнялись водой. В лесу было тихо, вся живность попряталась по норам, кому же охота по такой сырости разгуливать, только какая-то птица изредка подавала голос — и в нем слышались недоумение и тоска, мол, что ж это мне одной не спится, что за несправедливость такая.

— Сова терпеть не могла такую погоду… и время это тоже не любила. — Сыч стер с лица капли, оброненные отяжелевшей сосновой веткой. — Любила лето, чистое и солнечное.

Это был первый раз за четыре дня, когда орк заговорил о погибших. Все это время он молчал, изредка нехотя высказываясь, все больше по пустякам. Молчал и эльф. Да и Арколь не рисковал, слишком плохо голос ему повиновался. Весь их путь был похож на погребальное шествие, в полном молчании, с опущенными головами.

— Она любила то, что было ей сродни, — отозвался эльф. — Я никогда не забуду, как увидел ее впервые: приехал навестить тебя, как всегда, ото всех прячась. А она из сада шла… увидела меня, глазищами своими желтыми уставилась и думает — верить им или нет.

Сыч усмехнулся.

— Ты видно не счел нужным предупредить ее, каких я кровей. На мое счастье, ты следом шел, а не то я бы так легко не отделался. — И, глядя на Арколя, Хэлдар пояснил: — Она мне в голову полную корзину ягод швырнула…

— Из тебя впору было варенье варить… — фыркнул Сыч. — Помню, застыл ты в седле как истукан, все лицо в черно-красных пятнах, а потом спустился осторожно так и говоришь…

— Хорошо, что вы не яблоки собирали… — Вспомнил эльф и улыбнулся.

— Ты не переживай так за меня, мэтр Арколь, — Сыч дотянулся до плеча мага и хлопнул по нему тяжелой, мокрой ладонью. — Думаешь, я не заметил, как ты все подколдовать что-то пытаешься, горе мое утолить. Ничего, жить буду. В счастье — это вряд ли, а в остальном… Цель у меня есть, найдутся и средства. Так что руки на себя накладывать пока погожу. За четыре жизни сперва взыскать надо. Да и за ним вот проследить не помешает, — и орк кивнул на эльфа. — Как бы он первый от позора топиться не пошел.

— Ну, не так скоро, — возразил эльф. — Наши с тобой цели не сильно разнятся. Сделаем, что сможем, а то и сверх того, не так ли, брат?

К Серебряным Ключам подъехали еще засветло; молочно-серый свет, пробивающийся сквозь иссякшие тучи, окрасил все вокруг в какие-то призрачные, тоскливые цвета. Сад старика Мираваля, промокший, ошалевший от чрезмерного количества воды как пьяница от нежданной и обильной выпивки, встретил их тишиной, редким кап-кап на дорожку с потревоженной ветки. В промозглом оцепенении застыли деревья, решетки куртин казались скелетами, с нелепой игривостью украсившими себя побегами плюща. Все цветы или плотно закрылись, или уронили мокро-пушистые головки наземь. Высокие, статные георгины тоже выглядели не лучшим образом: они явно перебрали дождевой воды, и теперь клонили свои яркие соцветья к земле, покачиваясь и тяжко вздыхая.

У самого крыльца незваных гостей встретил слуга, крепкий, высокий парень, выглядевший посмышленее обычного деревенского увальня, держащий на плече заряженный арбалет. Он неприветливо оглядел промокших, усталых путников и бросил сквозь зубы:

— Постоялый двор в Озерках. Вашим коням и получаса езды не будет.

И отвернулся, давая понять, что разговор окончен и на гостеприимство этого дома пришлые могут не рассчитывать.

— Вот что, любезный, — Сыч спрыгнул на землю, угодив прямо в изрядную лужу и щедро окатив грязными брызгами слугу. — Ты коней прими, да проследи, чтобы их вытерли насухо, суконками растерли как следует и накормили.

В руки разинувшего рот слуги легли три пары поводьев, а путники прошли на крыльцо.

— Э… куда это вы?! — парень пришел в себя и заметался, не зная куда девать насильно врученные поводья и кого звать на помощь.

— В дом, — пожав плечами, пояснил Арколь. — Согреться. Одежду просушить. И с хозяином здешним повидаться.

Они один за другим прошли в просторный холл, в котором обитатели Серебряных Ключей когда-то встречали чету Миравалей. Не сговариваясь, разом подошли к камину, и также разом обернулись на голос — резкий, насмешливый, но вполне приветливый.

— Вечер добрый, милсдари. Говорят, незваный гость хуже пьяного велигоры… Чем обязан такой чести?

Говоривший спускался по лестнице, держась за перила больше для вида, чем по надобности; вид у Арчеша Мираваля был усталый, но спокойный. Остановившись на нижней ступеньке, он оглядел своих гостей, поджал губы.

— Так-так. Я разумею, милсдари, никто из нас уже не торопится. А посему отправляйтесь-ка вы по комнатам, переоденьтесь, обсушитесь… сейчас прикажу вам ужин подать. А как отдохнете, милости прошу в мои покои. Там и потолкуем.

Спорить с этим было бы нелепо, поэтому, поблагодарив хозяина, друзья поднялись вслед за ним наверх и разошлись по комнатам. Их будто ждали — в каждой горел камин, грелась вода для умывания, расторопные слуги унесли промокшие и потерявшие всякий вид одежды и принесли чистые и сухие. А когда гости переоделись, экономка проводила их в небольшую комнату с накрытым к ужину столом. Они ели не торопясь, почти не разговаривая. Слуга, принесший воду для мытья рук, вызвался проводить их к хозяину дома.

Арчеш Мираваль ждал своих гостей, сидя в низком деревянном кресле у камина, вытянув худые ноги поближе к огню. Он указал вошедшим на три таких же кресла и первым начал разговор.

— Полагаю, я достаточно испытывал ваше терпение. Хотя выглядите против прежнего неплохо. — И, глядя прямо в лица гостей, сказал: — Ее здесь нет. Да вы и сами догадались…

— Она все-таки пришла к вам… — Хэлдар попытался улыбнуться. Он выглядел как собственный призрак — мертвенно-бледный, с серыми губами, остановившимся взглядом… За все время пути он ни разу не произнес имени Амариллис, ни разу не заговорил о ней — он боялся. Смертельно боялся услышать, что та, с кем он однажды уже спорил за жизнь Амариллис, на этот раз не пожелала уступить и забрала себе причитающееся. Поэтому он и не набросился с вопросами на Арчеша, едва войдя в дом, страх оказался сильнее даже желания узнать, что с его любимой, прекратить эту пытку неизвестностью.

— Из последних сил. И сама пришла, и вашего сына донесла, господин эльф.

— Когда? — эльф, не мигая, смотрел на старика.

— Вчерашней ночью. Заставила меня на старости лет в чудеса поверить. Да прекратите вы так на меня смотреть! — В сердцах крикнул Арчеш, топая ногой, безуспешно стараясь скрыть волнение. — Вот уж не думал, что эльфьи слезы увижу … но смотреть на такое сил моих нет. Жива Амариллис, жива и здорова. И сын ваш тоже… я, правда, в младенцах мало смыслю. Она назвала его в честь своего прадеда — Судри. Вы уж на нее не сердитесь, что вашего мнения в таком важном вопросе не спросила, она очень спешила. Чего-чего, а времени ей почти и не оставили.

Старик говорил нарочито громко, не зная, куда девать глаза и как самому удержать душевное равновесие. Эльф же, с трудом поверив в то, что самая безумная надежда не обманула его, и Амариллис жива, и жив их ребенок, опустил лицо в ладони и заплакал.

— Ну, наконец. А я уж думал, добрые вести забыли о нас. — Сыч отвел глаза от эльфа и так же громко спросил: — В честь прадеда, говорите? Значит, малец в нашу кровь пошел?

— Вашу кровь, как шило в мешке, и захочешь — не утаишь. Зубки почти как ваши будут. А глаза эльфьи. Да что же это такое, не могу я так!..

С этими словами Арчеш встал, отошел к окну и принялся с непонятным усердием высматривать что-то в глубине сада, время от времени громко сморкаясь.

— Простите. — Эльф выпрямился, встал и прошелся по комнате, пытаясь успокоиться.

— За что?! — Арчеш обернулся от окна. — За то, что в кои-то веки повели себя по-человечески?..

— Сядь, Хэлдар. — Орк подошел в эльфу и силой усадил его обратно в кресло. — Сядь, тебя же ноги не держат. А вы, господин, расскажите нам — как оно все случилось. Вы ведь даже имен наших не спросили…

— А что спрашивать. Она мне про вас все рассказала. Это, небось, ее братец названый, магик.

Арколь поднялся и поклонился старику; все это время он молчал, не находя нужных слов.

— Господин эльф… и вы, Сыч. — Арчеш замолчал, склонил голову. — Соболезную. Такое горе, как ваше, не в вине, а в крови топить придется. Я ведь, признаться, не вас ждал. Тех, других, которые ее лесами гнали. Если бы не Лесной Народец, она бы живой не ушла…

И Арчеш не торопясь, выбирая слова, принялся рассказывать обо все, что узнал от Амариллис. Договорив о том, как он нашел ее и перенес в дом, Арчеш ненадолго умолк.

— А поутру, как проснулась, сразу и уходить собралась. Младенца своего в охапку и к дверям. В чем жизнь держится, думаю, а все туда же… Беда… Одно было ясно — я ее защитить не смогу, силы не те. Так что, милсдари, уж не посетуйте, что доверил эту заботу чужаку. Не беспокойтесь, его на это хватит.

— И кто взял на себя такую ношу?

Арчеш смущенно отвел глаза.

— Да я и сам о нем почти ничего не знаю. Довелось мне по молодости совершить почти благородный поступок, спасти невинного от каторги. Я думаю, он уже тогда был кем-то из ваших собратьев, господин маг, во всяком случае, силы его явно превосходили человеческие. В знак благодарности он оставил мне свою серьгу — мол, понадобится помощь, зови. Как тут было не позвать?..

— Но хоть имя-то его вы знаете? — Арколь, вне себя от волнения, терзал пальцами подлокотники кресла.

— Его зовут Гарм.

— Как?! Не может этого быть… Как он выглядит? Ростом с велигору, крылья нетопыря, серая кожа? — Маг вскочил и чуть ли не приплясывал на месте.

— Да что вы за страсти рассказываете, мэтр. Неужто я такому страшилищу Амариллис отдал бы. Выглядит он как самый обычный человек, высокий, одежда черная, волосы светлые… Погодите-ка. Что там на словах стараться.

Арчеш подошел к столу, стоявшему в стенной нише, присел и принялся что-то набрасывать пером на листе бумаги. Через минуту он протянул рисунок Арколю.

— Ну как, знаком он вам? Может, у учителя своего встречали?

Друзья смотрели на набросок Арчеша: из скупых, четких линий складывался более чем похожий портрет того самого спутника господина Брика, рискнувшего в минуту крайнего нетерпения, граничащего с умопомешательством, сдернуть у Дирка-капитана с шеи алмаз темной крови. Тогда ему пришлось дорого заплатить за такое поведение, еще более непростительное для бога. Его и без того невеликих сил (по мере удаления Гарма от Арр-Мурра они уменьшались) хватило, только чтобы не утонуть. Огромная волна-убийца вышвырнула его в направлении Эригона; видимо, его, полумертвого, выловили у складов Мизинца слуги Тьеполо. А тот быстро сообразил, что сама судьба посылает ему козла отпущения и грех будет такой возможностью не воспользоваться. И если бы не упрямство молодого судьи, кто знает, сколь долгим оказалось бы падение молодого, обессиленного бога.

— Нет, я никогда не видел его. — Сокрушенно признался Арколь.

— Не встречал. Лицо приметное, особенно глаза. Такого не забудешь. — Покачал головой орк.

Эльф кивнул — ему изображенный Арчешом тоже знаком не был.

— Ну… что поделаешь. Может, оно и к лучшему, известность Амариллис сейчас не нужна.

— Арчеш, но куда он увез Амариллис? Возможно, мы еще успеем их догнать…

— Это вряд ли. Гарм путешествует быстро. Только что был тут, глядь — и нету его. А что до того, куда он ее увез… Я не знаю. Он не из тех, кто мне докладываться будет. Сказал — отвечаю за ее жизнь и за жизнь ее ребенка, в уплату старого долга беру их под свою защиту. Я ему верю. — Арчеш выдержал взгляд эльфа, не отводя глаз. — Поверьте и вы. Иного выхода у меня не было.

В комнате воцарилась тишина. Как странно — вот и закончилась их дорога. И известия оказались не так уж плохи, даже обнадежили. Вот только тоска, изводившая сердце, не унялась.

— Благодарю вас. — Хэлдар подошел к Арчешу Миравалю, опустился на одно колено и склонил голову в глубоком поклоне. Старик засуетился, пытаясь избежать подобных почестей.

— Да что вы!.. Господин эльф… зачем же так? Мне Амариллис как дочь и если бы не обстоятельства, я был бы рад увидеть ее здесь. А хоть бы и насовсем поселилась…

— Благодарю вас, — повторил эльф, поднимаясь. — И верю вам. Но я буду искать ее. Не знаю, где и как. Это не имеет значения.

— Кто бы сомневался, — пробурчал Сыч. — Не далее как завтра и отправимся.

— Для начала — в Шаммах. — Голос Арколя первый раз за последние дни звучал уверенно. — Если этот человек, — и он указал на рисунок Арчеша, — способен управлять порталами, а то и создавать собственные, аш-Шудах не может не знать о нем.

— Ну, вот и порешили, — Сыч хлопнул себя по коленям. — Только на этот раз обычной дорогой. Так оно вернее.

Они остались в доме Арчеша на ночь. Прежде чем отправиться на отдых, еще немного и осторожно поговорили — о том, какой путь избрать, чтобы привлечь к себе как можно меньше внимания, сколько времени может занять дорога. Сыч написал и попросил Арчеша отправить горестную весть своему старшему сыну, в порт Маноры — там было его последнее пристанище.

Наступившее утро мало чем отличалось от предыдущего: те же плотные пепельно-серые тучи, дождь, продрогший сад. Пока гости завтракали, Арчеш не раз предлагал им переждать непогоду, — разумеется, безрезультатно. Прощание оказалось коротким и сердечным; и долго еще Арчеш Мираваль смотрел вслед покидавшим его дом друзьям. Дождь, успевший утихнуть и начаться снова, смывал зелень с листьев, обнажая спрятанную летом позолоту. Следы коней у крыльца расплылись и наполнились водой, а он все стоял, плотно запахнувшись в плащ, слушал жалобный лепет своего сада и думал, что он уже слишком стар для таких событий. К его выцветшим ресницам неотвязно липло низкое, мокрое насквозь небо, мешая разглядеть хоть что-то определенное чуть подалее вытянутой руки. Но Арчеш не уходил и все продолжал всматриваться куда-то, где терялась из вида извилистая дорога.

 

Глава вторая. Пустыня

— …и надо было видеть его лицо, когда Арколь вытащил тот портрет.

Сыч глянул поверх кружки на собеседника — немолодого шаммахита, поджарого, жилистого, основательно прокопченного пустынным солнцем. В коричневом полумраке трактирной залы его лицо порой будто растворялось в воздухе, и только тлеющие черным огнем глаза позволяли не потерять его из внимания.

— Почтенный господин маг вытаращился на несчастный рисунок как монахиня на непристойное слово, выцарапанное на стене молельни. И много чего сказал… увы, Арколь отказался переводить — мол, не для наших ушей такие слова. Рисунок в кулаке сжал; Арколь потом его развернул — а бумага ровно опаленная.

— Я никогда не видел учителя в таком гневе, — подал голос Арколь, сидевший справа от Сыча. — Я думаю, что если бы не наше присутствие, он десятком молний не ограничился. Спалил бы полдома начисто…

— А толку? — Сыч пожал плечами, отхлебнул из кружки, поморщился — черное пиво, столь любимое в Шибальбе, было уж очень крепким, — и поставил ее на стол. — Ему только и оставалось, что гневаться. Что и говорить, обидно, опередил его братец.

— Ты ничуть не изменился, Сыч. — Шаммахит улыбнулся, влажно блеснув зубами. — По-прежнему выражаешь сочувствие, тыкая в самое больное место.

— Ты мне льстишь, ар-Раби… — И Сыч церемонно склонил голову. — Так вот и получилось, что пропажа наша нашлась… по крайней мере, стало ясно, где ее искать. И представь — ни я, ни Хэлдар не забыли, что один из наших давних знакомых однажды поменял ремесло пирата на промысел охотника за дарами Арр-Мурра.

— И вы решили обратиться за помощью к старому другу… — шаммахит оглядел сидящих вместе с ним за столом. — А я-то думал, что задержался в этом городишке случайно, а оказалось — вас дожидался.

— Тебя почти невозможно застать здесь. Я всякий раз, когда бывал в Шибальбе, спрашивал о тебе — и все без толку. Или ты уже ушел, или еще не вернулся, а искать тебя на твоих тропах — благодарю покорно… — Хэлдар говорил спокойно, ровно; он выглядел немного усталым — эльфы плохо переносили жару и сушь, — но довольным. Им и в самом деле посчастливилось — ар-Раби, спасенный вместе с Сычом из храма в нильгайских лесах, стал одним из лучших проводников по проклятым землям. И все еще был жив.

— Ты прав, я редко бываю здесь, а задерживаюсь еще реже. Пустыня крепко держит меня — только в ее объятиях я засыпаю спокойно. Здесь, — ар-Раби повел рукой, указывая на окружающие их стены, — здесь мне неуютно. Слишком много всего — людей, вещей, слов… Так что собирайтесь быстрее — долго я вас ждать не буду.

— А чего нам особо собираться. Так ты согласен вести нас? — Сыч явно был обрадован словами ар-Раби.

— Возможно, ты не все и не совсем понял. — Хэлдар внимательно глянул на шаммахита. — Мы должны идти в самое сердце проклятых земель. Не по окраинам пустыни. Не в оазисы. Даже не по границе Арр-Мурра.

— Да, так глубоко я не захаживал. — Согласно кивнул ар-Раби. — Но могу тебя утешить, господин эльф, — так глубоко не захаживал никто. Так что более знающего проводника, чем я, вы вряд ли найдете. Вот если бы Пьющий Песок не ушел двумя неделями раньше, может, он и согласился бы вести вас.

— Пьющий Песок? — эльф недоуменно приподнял бровь. — Так он и впрямь существует? Признаться, я думал, это не более чем легенда. То, что я слышал о нем, — какие-то неправдоподобные россказни…

— Неужели? — усмехнулся шаммахит.

— Ар-Раби, кто же поверит тому, что человек способен пройти сквозь пыльную бурю, или вести за собой подземный колодец, будто ручного зверька?

— Человек и не способен. А вот Пьющий Песок — он и не такое может. — Шаммахит, не спеша, отпил глоток воды — иных напитков он не употреблял — и продолжил.

— Боюсь, что уподоблюсь хранителю старинных баек, в которые никто, кроме желторотых новичков и еще живых ветеранов не верит, но уж позвольте самую малость помучить старых друзей. Это случилось, когда я впервые попал в решетчатые дюны — впрочем, вы ведь не представляете себе, что это такое, по вам, пустыня это ровный песочек, вроде морского побережья… Я помню, как сам был поражен, впервые увидев ее великолепие — бескрайние холмы… застывшие волны, звезды, серпы, полукружия… — и шаммахит прикрыл глаза, вспоминая и наслаждаясь. — А в решетчатых дюнах и опытному проводнику заблудиться не стыдно, такая там путаница, и ориентиров никаких. А у меня тогда всего пара походов за плечами была. Вот и плутал я там сутки, а потом и вторые. А на закате третьего дня, когда я уже еле ноги волочил, на меня прямо из-за бархана вышел Пьющий Песок. Присел рядом, дал воды из своей фляги напиться — и пусть меня сожрут пустынные волки, если эта вода не была холодна как сердце моей бывшей жены! Потом велел держаться левой стороны лабиринта, сам встал и пошел себе куда-то восвояси. А на прощанье протянул горсточку леденцов, завернутых в розовые лепестки, и сказал…

— Что сказал? — не утерпел Арколь.

— Что в пустыне нельзя отчаиваться и падать духом. «Ты же любишь ее, так пусть любовь и ведет тебя». Через несколько часов я вышел из дюн…

— Разве ты не пошел за ним? — изумился маг.

— А разве он меня пригласил следовать за собой? — в свою очередь изумился проводник.

— Даже если и так. — Хэлдар отодвинул от себя пустой бокал. — Что нам толку от этого чудотворца?

— Он прав. — Кивнул Сыч. — Нам, кроме как на себя и на твое мастерство, рассчитывать не на кого. Да оно и к лучшему. Приказывай, ар-Раби — когда и с чем отправляемся.

— Прошу прощения у милостивых господ… — неслышно подошедший слуга склонился в почтительном поклоне. Разогнувшись, он внимательно оглядел сидевших за столом, задержав выпуклые глаза на Хэлдаре и Арколе. Последний не удержался от того, чтобы не присвистнуть негромко сквозь зубы — слуга был одним из коренных жителей побережья Пустынных земель, чтитланом. Осталось их немного, возможно, именно поэтому они так цепко держались за свои обычаи; у слуги, как и полагается чистокровному чтитлану, голова была сплющена с висков, мочки ушей непомерно растянуты плоскими дисками серег, а передние зубы обточены на манер акульих.

— Прошу прощения, — слуга ясно улыбнулся, заставив и Сыча негромко чертыхнуться, — господин призывает эльфа к себе.

С этими словами слуга отодвинулся и скупым мановением руки указал на сидящего в отделенном полутемном углу посетителя — ничем не приметный человек лет сорока, с короткими седыми волосами, что-то высматривал на дне своей кружки. Друзья недоуменно переглянулись, а ар-Раби что-то негромко прошептал себе под нос — то ли выругался, то ли помолился…

— Господин призывает эльфа, — повторил слуга, не понимая, чего еще надо этим пришлецам, каких еще слов они ждут от него.

— А с чего бы это? — принахмурился орк. — Ишь, призывает… Хэлдар, ты его знаешь?

— Замолчи, Сыч. — Шаммахит поднял руку. — Хэлдар, советую не медлить. Это Пьющий Песок… и задуши меня суховей, если я понимаю, как он тут оказался. Иди же…

Эльф пожал плечами, встал, и последовал вслед за слугой.

Тихо поскрипывает песок под сапогами. Здесь, в Шибальбе, он повсюду — тонким слоем на полу, мети — не мети, на сто раз протертых столешницах перекатываются под тарелками рыжие песчинки, в любом кушанье — они же неизбежной приправой, и на дне всякой кружки оседает песчаный осадок. В волосах, в карманах, в шелестящем глухом чтитланском выговоре — песок. Под подушками, под ногтями, под солнцем — песок. Здесь, в Шибальбе, на побережье — рыжий, местами светло-желтый; чем дальше в пустыню, тем он светлее и мельче. Сухим песком пахнет ветер, сырым — вода… Если долго смотреть на песчаные волны, то можно заметить, как они движутся — еле заметно, как грудь крепко спящего исполина. Если долго смотреть на пустынное солнце, то можно понять — оно тоже песчинка, желто-рыжая, горячая, круглая… скатывающаяся с неба на край земли. А если однажды встать на тропу, вьющуюся меж песчаных холмов, то песок сначала слегка втянет в себя ноги шагнувшего, а потом отпустит, и так легко будет идти, и тропа будет виться как причудливый рассказ… и не отпустит уже никогда.

Хэлдар подошел к столу, отодвинул тяжелый стул, присел. Пригласивший его все так же невозмутимо вглядывался вглубь кружки с водой. Эльф, наученный давним опытом, разговора первым заводить не спешил и ждал. Наконец, человек поднял глаза от воды и в упор глянул на Хэлдара.

— Рад встрече. Давно тебя жду… что так медлил?

На эльфа смотрели глаза цвета выгоревшего пустынного неба, опушенные белесыми ресницами; заглянув в них, эльф ощутил что-то до боли знакомое — усмехающийся свет… память и власть… готовность слушать и слышать все голоса мира…

— Вы ждете меня. Зачем?

— Разве об этом ты хотел спросить? — Пьющий Песок приподнял бровь.

И голос… нет, голос был другим. Тот был весел даже в минуты безнадежного отчаяния, в нем словно поблескивали золотые искорки, а этот — ровен, негромок, и собеседнику поневоле приходится напрягать слух, чтобы различить оттенки в этом серебристо-сером бархате.

— Вы звали меня. — Эльф сам не знал, чего тут было больше — вопроса или утверждения.

— Неужели?

Нет, он явно насмехался. Хэлдар отвел глаза, с неподдельным вниманием рассмотрел чахлые кустики, царапающиеся в пыльное оконное стекло короткими толстыми колючками, и быстро глянул на собеседника. Нет, исключено. То лицо было тонким, четок и резок был рисунок рта, брови будто переламывались над висками, и улыбка — Хэлдар помнил ее. Помнил застывшей на бронзовых губах, украшенную тонкой струйкой крови, стекающей на подбородок… Проводник ни красотой, ни тонкостью черт не отличался. Ничего общего. Вот только глаза…

— Мальчик, не думаешь же ты, что все мы на одно лицо? — усмехнулся Пьющий Песок.

— Вы непохожи на эльфа, — ничего умнее Хэлдар не придумал сказать.

— Так я и не эльф. Хотя… может, как-нибудь. Так о чем ты хотел спросить меня?

— Вы знали моего отца? — с трудом выговаривая слова, настолько нелепым казался ему этот вопрос, спросил Хэлдар.

— Знал. Что еще?

— Но… когда это было? Он ничего мне про вас не рассказывал… и, судя по вашим годам, он мог знать вас разве что младенцем.

— Наоборот. Это я старше его. Да и какой возраст у тех, кто не знает времени? Так, видимость одна.

Хэлдар помолчал. Разговор грозил затянуться, а как раз временем эльф не располагал.

— Вы — Пьющий Песок? — решил все же уточнить эльф.

— Пока да.

— Тогда не согласитесь ли вы быть нашим проводником в Арр-Мурра? — здесь, в Шибальбе, было верхом невежливости вот так прямо обозначать цель дороги, но Хэлдар решил пренебречь церемониями.

— Вот прямо так? Ты даже имени своего мне не назвал…

— Хэлдар, сын Гая. — Имя рода Хэлдар не произнес.

— Так вот, Хэлдар, сын Гая, я не пойду с вами в Арр-Мурра. Это твоя дорога, и не мне ее переходить.

Пьющий Песок взял кружку и надолго припал к ней. Обычную воду он пил как дорогое вино — впрочем, это было в обычае у всех проводников. Ни привозного вина, ни местного черного пива они не пили — только воду. Эльф, на мгновение опешив, перевел дыхание, стараясь ничем не выдавать своего негодования.

— И на том благодарю. Но зачем же вы меня звали?

— Я давно тебя жду, — пожал плечами Пьющий Песок. — Она там совсем одна, Хэлдар. И помощи ей, кроме как от тебя, ждать неоткуда. Поспеши, мальчик.

И проводник вновь устремил взгляд в глубины кружки, давая понять, что разговор закончен. Хэлдар, однако, так не считал.

— Вы говорите загадками. И, боюсь, я вас плохо понимаю.

— Глупости какие… — укоризненно качнул головой проводник, — все ты прекрасно понимаешь.

— Значит, я должен поверить тому, что вы когда-то знали моего отца, и если меня не обманывают глаза, вы не просто знали его, вы… одной крови. И моя Амариллис… ее вы тоже будто только вчера видели. И всему этому я должен поверить?

— Ты уже поверил. И довольно об этом. Повторяю — у тебя мало времени. Ар-Раби хороший проводник, пустыня любит его. Да и тебе пора вспомнить все, что ты умеешь… вот уж не думал, что придется тебя уговаривать. — И проводник опять опустил глаза. Хэлдар невольно проследил за его взглядом — прозрачная вода в темной глиняной кружке, все тот же песок на дне… вдруг среди белесых песчинок вспыхивает одна золотая искорка, потом еще одна, и еще… Хэлдар не успел их сосчитать, потому как спокойно искрам не сиделось и они метались в воде, выписывая петли и закручиваясь в спирали.

— Возьми. — Очнувшись, эльф вздрогнул и поднял глаза на собеседника. Тот положил перед ним небольшой сверток, укутанный в грубое полотно. — Возьми, посмотришь потом, когда выйдете из Шибальбы. Это карта Пустынных земель. От всех бед она вас, конечно, не избавит, но кое-что поможет обойти.

Эльф встал; он как-то очень ясно почувствовал, что разговор действительно закончен, и тянуть его не имеет смысла, а возможно, даже опасно. Он взял сверток, сдержанно поклонился и вернулся к своим спутникам.

— Ну что, он пойдет с нами? — нетерпеливо спросил Сыч.

— Нет, — покачал головой Хэлдар. — Не пойдет.

— Эээ… — разочарованно протянул орк. — А чего ради звал?

— Ради этого, — эльф спрятал сверток в сумку. — Он дал мне карту Пустынных земель.

— Уже неплохо, — покивал ар-Раби. — Ты все такой же скрытный, мастер эльф. На тебе лица не было, когда вы говорили… будто призрака увидел.

Эльф промолчал.

— Как бы то ни было, нам пора. Даю вам остаток этого дня на сборы, сегодня в ночь выходим. Лошади у меня свои, я их для каждого похода сам подбираю, так что озаботьтесь только припасами. Вернее, их оплатой. А то, вам волю дай, вы вина накупите и солений, — и ар-Раби хохотнул. — Пожалуй, я сам пойду с вами. Так оно вернее.

Когда несмело заблестели в небе первые звезды, Шибальба была уже далеко позади. Ехали молча, все распоряжения ар-Раби уже сделал, все наставления преподал. Он предупредил их, что передвигаться по пустыне можно только ночью, в предрассветные и сумеречные часы, а на вопрос Сыча, что же им останется делать днем, коротко ответил: «Умирать». Поначалу ар-Раби предложил сначала двигаться по нахоженным караванным тропам, но потом сам же от этого отказался.

— Мы потеряем слишком много времени. Я так понял, вам нужно в самое Сердце Зла — а все тропы кружат вокруг да около. Что нам хороводы водить, идем туда, куда нужно.

И решительно свернул вглубь каменистого плоскогорья, оставив тропу по левую руку. Они ехали на низкорослых лошадках, еще трех вели в поводу. Когда первая ночь в пустынных землях подошла к концу, и небо побледнело, будто ужасаясь предстоящему восходу солнца, ар-Раби остановил свой маленький караван и приказал готовить стоянку. Сыч и Арколь выкопали в сухой, звенящей земле яму глубиной около трети роста взрослого человека, достаточную для того, чтобы вместить всех четверых путников. Над этим странным укрытием, больше напоминающим могилу, ар-Раби и эльф соорудили навес — первый слой из белого полотна, закрепленный камнями, и второй, отделенный от первого небольшими деревянными стойками, сделанный из ткани, сплетенной из серебряных нитей; при свете занимающегося утра она выглядела как рыбья чешуя. Лошадям было позволено щипать колючие кустики, путники ели сухие медовые лепешки, вяленые фрукты, запивая их водой. Поев, ар-Раби напоил лошадей и дал каждой по пригоршне какой-то сухой травы, которой у него была целая сумка. После этого лошади опустились наземь и замерли, будто одурманенные, проводник накрыл их кусками полотна, прижав их края ткани камнями.

— Так им легче прожить день, — пояснил он. — Мы делаем то же самое. Эта трава вызывает что-то вроде временного оцепенения, замедляет дыхание, сердцебиение… говорят, это похоже на тихую смерть, но лучше уж так, чем в полном сознании тихо сходить с ума, лежа целый день и не смея даже пальцем пошевелить.

— И долго так может продолжаться? — брови Арколя изумленно поползли вверх.

— Лошади выдерживают меньше месяца, если не давать им отдыха в оазисах. Люди — больше двух.

— А идти нам? — не договорил эльф.

— Как повезет. Может, месяц, может больше. Меня больше беспокоит вода. Придется поискать…

— А если не проснешься? Я слышал о таких травах, они очень опасны! — молодой маг вертел в пальцах тонкий хрупкий стебелек, глядя на него как на ядовитую змею.

— Опасны, а как же. Но не более чем здешнее полуденное солнце. Если остаться и бодрствовать с ним один на один — тогда точно не проснешься. А травка эта оставляет хоть какую-то надежду… Ну, довольно разговоров. Уже слишком светло. Советую всем развязать пояса и выправить рубахи. Ложитесь и отдыхайте от трудов земных… — и ар-Раби усмехнулся.

Шаммахит проследил за тем, как они улеглись под навесом, сам еще раз прошел вокруг, посыпая землю заранее запасенной золой («Чтобы пауки не лезли», — пояснил он), и только потом сам забрался в укрытие. Действие дурмана не заставило себя ждать. Верхний слой навеса еще только начинал раскаляться, а все путники уже впали в тяжелое забытье.

Сердце затаилось в груди и лишь изредка вздрагивает, разгоняя оцепеневшую от жары кровь. Легкие крошечными порциями вбирают раскаленный воздух, обжигающий ноздри. Тело бессильно распластано, словно марионетка с обрезанными веревками, словно тряпичная кукла, брошенная хозяйкой на пол.

Куда тебя несет, мастер ельф? Неужели нельзя попасть в царство мертвых более приятной дорогой? Что гонит тебя? Долг? Чувство вины? Ах любовь…Ты все еще надеешься спасти ее, унесенную в самое сердце проклятых земель… Без нее твоя жизнь потеряла всякий смысл. Самые важные события проходят мимо, не трогая, не задевая тебя. Слова великих и властных едва доходят до твоего слуха. Ты потерялся в этом мире, что-то непоправимо, безнадежно разладилось в тебе. Без нее — только и просто Амариллис. Не хозяйки алмаза темной крови, повелевающей невиданной силой, на которую позарился даже бог. Тебя такие малости не трогают. Мастер ельф хочет вернуть свою возлюбленную… Скучно и трогательно. Ее величество воздуха наверняка бы с презрением вздернула подбородок и сказала, что эльфу равняться с героями глупых человеческих баллад — все равно, что ездить верхом на осле. А тебе все равно. На осле так на осле.

Они начали приходить в себя, когда солнце уже зависло над горизонтом как бумажный красный суртонский фонарь.

— Ну и травка, мать ее… — просипел Сыч, с трудом приподнимаясь на локте и из последних сил подавляя протесты своего желудка. — И что, так теперь каждый день?!

Ответом на его вопрос послужили слабые стоны Арколя, пытающегося выползти из-под навеса прямо на животе на манер земляного червя. Ар-Раби проснулся раньше всех и, подняв лошадей, принялся помогать спутникам.

— Ничего, первые дни самые тяжелые. Потом привыкнете, голова болеть перестанет… Ничего не поделаешь. Без дурмана нам не обойтись, никому не выдержать полуденной жары в полном сознании, даже и в укрытии. Кровь свернется, если ее не угомонить. Сыч, помоги мне поднять Хэлдара.

Эльф перенес действие дурмана тяжелее всех; как, впрочем, и саму пустыню тоже. Ему единственному ар-Раби увеличил порцию воды. Получив строжайшее предупреждение от проводника ни в коем случае не утаивать от него недомогания («Знаю я вас! Предпочтете помереть, пыжась от гордости, чем признаться в слабости!»), эльф честно и спокойно отвечал на вопрос о самочувствии: «Хуже еще не бывало».

Еще до полного захода солнца он напомнил друзьям о полученной им карте. Ее достали, развернули — и ахнули. Карта была вышита золотом, черным, красным и белым и поначалу показалась похожей более на причудливый узор. Но, приглядевшись, проводник рассмотрел на ней знакомые очертания.

— Вот это — и его палец провел извилистую линию вдоль черного лепестка, — это похоже на восточную окраину. Это явно Неделя Солончаков — и он указал на семь неровных красных пятен.

Ар-раби еще долго рассматривал карту.

— Странно, — сказал он, отдавая ее эльфу, — кажется, что это и не карта вовсе. Поначалу я подумал, что Пьющий Песок пошутил… это вполне в его духе. Его шуток не понимает никто, кроме него самого. Больше на цветы похоже. А приглядеться — и впрямь карта, причем отличная. Если бы не ней еще и источники были… — и он вздохнул.

После первых трех дней пути, когда каменистое плоскогорье осталось за спиной, начался обширный песчаный участок, протянувшийся до самого горизонта. На закате четвертого дня пути ар-Раби принялся искать воду. Им повезло — совсем рядом с их стоянкой нашелся священный знак обо — высокая жердь, увешанная костяными погремушками и увенчанная лошадиным черепом. В трех шагах от нее был источник, укрытый от солнца маленьким куполом, сложенным из камней. Размотав длинную веревку, связанную из многих узких кусков кожи, небольшим кожаным же ведерком натаскали воды, напоили лошадей, наполнили фляги и бурдюки.

— Как получилось, что ты остался при этом ремесле? — поинтересовался Сыч у ар-Раби. Они шли, ведя коней в поводу, давая им возможность отойти от действия дурманных трав. К этому времени трое новичков начали привыкать к новому порядку дня, и даже начали разговаривать.

— Скорее это оно оставило меня при себе, — шаммахит протянул орку пригоршню сухих слив и продолжил, — вот, начинай свой завтрак. Мой первый поход был на редкость удачен, из отряда выжила почти половина, и я в том числе. Добычей со мной поделились по справедливости, и я смог сразу же купить себе дом в Шибальбе и завести собственную конюшню. Покупать для каждого похода лошадей у барышников — сплошное разорение, своих держать дешевле, опять же подбираешь сам: ближний путь — можно и слабых взять, не страшно, а как сейчас — самых лучших пескам скормлю.

Ар-Раби на ходу раздал эльфу и магу их порции сушеных морщинистых ягод. Те взяли их и без особого удовольствия принялись жевать.

— И, раз уж удача улыбнулась мне здесь, я счел за благо остаться и продолжить столь удачно начатое. Несколько раз попадался, не без этого, но она — и шаммахит улыбнулся, оглядывая пустыню, — всякий раз отпускала меня. Полуживого, обожженного, готового умирать — отпускала… Да и к травам я привык, вне пустыни их никто не употребляет, а здесь без них не выжить. А мне уж очень хорошо спится после двух-трех стебельков.

Тут он прервался и приказал всем остановиться. Усевшись на песок, его спутники ждали воды. Ар-Раби сам определял, сколько кому полагается драгоценной влаги, сам делил ночную норму на порции и никому не приходило в голову поспорить с ним.

Прошла первая неделя дороги; потом еще одна, и еще. Они просыпались поздним вечером и начинали ночной переход, еще не полностью очнувшись от действия дурмана, — шли в оцепенении, похожие на вереницу душ умерших, шествующих к месту успокоения. Потом, когда всходила луна, и ее серо-серебряный свет разбавлял холодный темный воздух ночи, путники приходили в себя настолько, чтобы остановиться и поесть, ощущая вкус вяленых фруктов и кусочков темно-коричневого сахара, сваренного с молоком. Иногда даже разводили костер, наломав колючих, толстых веток кустарника, стелющегося по земле. Они шли всю ночь напролет, не спеша и почти не отдыхая. Рано утром останавливались, ар-Раби находил место для дневного убежища, и, раздав спутникам утреннюю порцию воды, торопил их с устройством дневки. Сменяя друг друга, они выкапывали яму («братскую могилу», как мрачно шутил орк), расстилали полотно, укрывали лошадей. И ложились рядом, на сухую мертвую землю, не пахнущую ничем, не теплую и не холодную, безучастно жесткую… Закрывали глаза и впадали в тяжкое забытье, без снов и грез, каждый раз не зная — настанет ли пробуждение.

Путешественникам удалось преодолеть песчаный лабиринт, почти не заплутав в барханах, похожих друг на друга как две песчинки — исключительно с помощью карты и, как ни странно, интуиции эльфа, который, преодолев оцепенение первых дней, смог неплохо ее читать. Арколю и ар-Раби удавалось находить источники воды, когда иссякали ее запасы. Они прошли мимо солончаков, миновали несколько бессточных котловин, где столетиями тлела в неподвижности горько-соленая вода. На берегу последней из котловин пали три из шести лошадей: придя в себя повечеру, они, не дожидаясь пробуждения хозяина, спустились к воде… там их ар-Раби и нашел.

— Помнишь Нильгау, ар-Раби? — голос Сыча стал немного ниже и тяжелее, но держался он поразительно — казалось, его выносливость не имеет предела. — Там от слякоти не знали куда деться, все хлюпало и скользило…

— А здесь того и гляди глаза усохнут и вывалятся, — буркнул Арколь, — не знаю как вы, а я этим скотинам почти завидую — напились досыта и издохли счастливыми… — еще прошлой ночью маг жаловался на несильную боль в животе и, судя по тому, как он кривился и бледнел, лучше ему не стало.

— Лично я издыхать пока не собираюсь и тебе не советую, мэтр, — орк протянул руку, чтобы дружески хлопнуть мага по плечу, но в этот момент Арколь так резко вздрогнул, будто его ударили, и упал. К счастью, судороги оказались несильными и скоро закончились, друзья даже не успели как следует испугаться.

— Ну вот… — ар-Раби достал из сумки мешочек, высыпал пригоршню какого-то белого порошка во флягу и принялся взбалтывать, — вот и началось. А я думал, первым Хэлдар не выдержит. На вот, пей. — Он сел рядом с Арколем и протянул ему питье.

Арколь все еще дрожащей рукой взял флягу, отхлебнул и закашлялся, отплевываясь.

— Да ты что, ар-Раби?! Она же соленая!

— Конечно, я ее при тебе подсолил. Пей. Или хочешь в судорогах через каждый час падать? Надо было тебя еще вчера напоить, может, и обошлось бы.

Пришлось магу через силу, корча рожи, выпить соленой воды; потом он всю ночь мучался от жажды, еще более сильной чем обычно, но судороги не возвращались. Из-за Арколя шли медленнее, чаще останавливались; на одном из привалов ар-Раби развел костер, вскипятил воду, заварил кипятком сушеные абрикосы, добавил горсть засахаренных розовых лепестков и разлил отвар по кружкам.

— Пейте. Сегодня ровно месяц, как эта земля позволяет нам ходить по ней. Вам уже повезло — многие из шагнувших на песчаную тропу сходили с нее на половине этого срока.

Молча, наслаждаясь нежным, почти забытым запахом плодов, путники пили горячую воду.

— Скажи, ар-Раби, неужели все рассказы об оазисах лживы? — спросил Арколь, с трудом отрываясь от кружки. — Месяц пути, и ни одной передышки!

— За пределами Арр-Мурра оазисов почти нет, — покачал головой проводник.

— А долго ли еще?..

— Нет. — Голос эльфа был тих и уверен. — Мы почти у цели. Смотрите.

И он развернул карту, разложил ее на песке. В отсветах костра она казалась чуть ли не живой, так искрились и трепетали вышитые золотом контуры.

— Мы здесь, — Хэлдар указал на точку в сплетении красных нитей. Рядом с нею начинал извиваться тонкий черный лепесток, затем следовал несимметричный узор из красных и черных пятен, а за ним была чистая золотая сердцевина. — Я так понимаю, это граница Проклятой земли.

— Пожалуй, что и так. — Ар-Раби довольно улыбнулся. — Вот и славно… а то вы совсем заскучали.

Арколь поперхнулся и закашлялся.

— И что же нас ждет в Арр-Мурра? Мы, оказывается, уже на пороге, а ты нам так ничего толком и не рассказал об этих благословенных местах.

— А зачем? Вы и так немало успели наслушаться, пока в Шибальбу доплыли. Все, что слышали — правда. Неполная, конечно, потому как ни один из охотников за пустынными редкостями всей правды о своих вылазках не расскажет — кто ж в такое поверит, а слыть лжецом не всякому приятно.

Ар-Раби помолчал, вспоминая что-то и кивая своим воспоминаниям.

— Легкая дорога закончилась. И не кривись, Арколь, она и впрямь была легкой для нас — даже пустынные волки ни разу не побеспокоили. Дневное убежище теперь придется заговаривать — надеюсь, это ты умеешь? Как от кого? От обычных хищников, от тех, кому по вкусу теплая кровь и плоть. Пойдем как шли, но с оглядкой. По Арр-Мурра идти ночью вот так просто нам не позволят. Я бывал здесь не раз, и всякий раз дивился богатству фантазии создателя… Со здешними тварями разговор короткий — или ты их, или они тебя. Хуже с зачарованными местами — они нападают неявно. Один из прежних моих спутников погиб, попытавшись перейти по битому зеркалу до оазиса — решил, игра стоит свеч, несколько порезов заживут за пару дней, а в оазисе будет чем поживиться… Вот только путь оказался слишком длинным, здесь так бывает, что близкое оказывается далеким. А оазис и вовсе растворился в воздухе, когда он до него дошел.

— И как ты об этом узнал? И что это за битые зеркала такие? — невозмутимо поинтересовался Сыч.

— Я пошел в обход зеркала. Морок был отражением оазиса, а сам оазис — за первым же барханом… Тот человек истек кровью в какой-то сотне шагов от спасения. Арр-Мурра не любит, когда незваные гости не проявляют почтения и прут напролом. Но я надеюсь, что с картой и чутьем Хэлдара нам будет проще. А битое зеркало… сами увидите.

— Вот уж никогда не подумал бы, — Сыч кивнул в сторону эльфа, — что остроухое отродье в песках будто в родном лесу вольготно разгуливать будет. Я, признаться, ожидал — не обижайся, брат, — что тебя придется на себе тащить, настолько не твое это место.

— Место и вправду не мое, — кивнул эльф — И я сам боялся того же. Я думаю, это карта позволяет мне слышать здешние земли.

— Не хочу показаться назойливым, но может и я на что-нибудь сгожусь? — Арколь, облизывая пересыхающие от жажды губы, с благодарностью принял от ар-Раби вторую порцию горячего отвара.

— Скажите, какой скромник выискался! — хохотнул Сыч. — Наполовину эльф, наполовину магик… Если бы здоровьем хлипковат не был, впору одному эти пески штурмовать.

— Славная компания подобралась, — улыбнулся шаммахит.

Они сидели вчетвером вокруг костра, и изредка пламя выхватывало из темноты их лица — похудевшие, обветренные, усталые, но спокойные. В глазах, отражающих маленький рыжий костерок, не было отчаяния и боли; решение, принятое в доме аш-Шудаха, — идти за Амариллис хоть в Арр-Мурра, хоть за Край Света, — при всей его нелепости и невыполнимости дало им покой. Их отговаривали все — и маг, и сородичи Сыча, и даже актеры. Кроме Лорки, запросившегося с ними. «Сначала вас измучает пустыня, потом Гарм всласть наиграется с вами, как змея с птичками… неужели вы думаете, что он подпустит вас к ней?»

— К слову сказать, я так и не спросил, какой ветер гонит вас в эти земли. Мы зашли вместе так далеко, что вы можете больше не таиться от меня.

— Если я скажу тебе, что мои жена и сын в Проклятых землях и мы идем за ними? — эльф внимательно смотрел на проводника. — Или ты сочтешь нас сумасшедшими и лучше придумать причину повесомей, вроде талисмана невиданной силы, спрятанного в одном из оазисов и нужного позарез одному из моих королей?

— Жена и сын? Что же может быть весомей? Подумаешь, талисман… большинство их только здесь и действуют, а как вынесешь из песков — или рассыпаются, или просто угасают.

— Ты даже не удивился, — заметил орк. — Будто знал.

— Ну… не буду скрывать, пару месяцев назад у нас ходили слухи, что молодой хозяин принес кого-то в свой дом. И выселил Одноглазого на границу внутренних земель, поэтому туда лучше не соваться.

— Мда… — протянул Сыч. — Скрытность шаммахита, умноженная молчаливостью пустынного охотника… Почему ты молчал о своих догадках?

— Здесь привыкаешь молчать. — Пожал плечами ар-Раби. — И держать свои догадки при себе, пока не представится случай их проверить. Всех здешних охотников я знаю наперечет, новичков тоже за версту видно… И вдруг появляетесь вы, эльф, орк и магик — милая компания, ничего не скажешь. А приплываете на обычном торговом корабле, хотя Хэлдару вроде как положено с гораздо большими почестями путешествовать. Вы не то чтобы прятались, но явно торопились и не откровенничали даже со мной. Нетрудно было догадаться, что на нашу окраину вас привело что-то очень важное. Любой из даров Арр-Мурра — хоть самый редкостный — вы можете просто купить, незачем ради этого самим подвергаться стольким опасностям. А больше здесь ничего ценного нет… кроме того, о чем знали только вы.

— Скажите на милость… — Пробурчал Арколь. — Здесь все такие догадливые?

— Ты мне льстишь, мэтр Арколь. Пьющий Песок понял все гораздо раньше меня. Ведь он говорил именно с Хэлдаром и карту отдал ему — потому что кто как, а он эту дорогу пройти должен. А мне помогла привычка молчать и слушать. Я просыпаюсь раньше всех вас, и уже привык слышать ее цветочное имя. Хэлдар, ты зовешь ее во сне…

Рассвет застал их уже за цепью искрошенных временем, рассыпающихся скал; не тех, движущихся, что окружали внутренние земли Арр-Мурра, до них было еще добрых две недели пути. И все же им удалось зайти достаточно далеко — целыми и невредимыми.

 

Глава третья. Проклятые Земли

Амариллис проснулась. На этот раз сон покинул ее решительно и бесповоротно; это удивило ее — все предыдущие короткие пробуждения заканчивались возвращением неодолимой дремоты. Не найдя в себе желания вернуться в сон, бездумный и беспробудный, она вздохнула и открыла глаза.

Как и полагается после долгой недвижности, тело ослабело и с трудом понимало ее приказы, тоже, впрочем, не особо внятные. Решив поднять руку, чтобы протереть глаза, Амариллис обнаружила, что может только пошевелить пальцами. Немного полежав, она чуть приподняла голову и огляделась. Оказалось, что она лежит на широкой кровати, со всех сторон окруженная занавесью из тонких темно-зеленых лиан, усыпанных мелкими белыми и темно-красными цветами, ниспадавших откуда-то сверху, наверное, с потолка. То, что поначалу показалось девушке легким покрывалом, закрывающим ее обнаженное тело до шеи, тоже оказалось чем-то живым. Это были такие же лианы, обвивавшие ее осторожно, но цепко; некоторые — с белыми цветами — еле держались и, стоило Амариллис пошевелиться, как они соскальзывали с ее тела, а другие все еще тесно прижимались к ней. Девушка собралась с силами, приподняла руку, зацепила пальцем одну из таких веток и потянула на себя. Темно-красные цветы, уткнувшиеся раскрытыми венчиками в ее бедро, оторвались с тихим щелчком, оставив по себе едва заметные следы от тонких проколов, и только в одном месте выступила капелька крови.

— Не пугайся… и лежи спокойно. Не вскакивай вот так сразу.

Знакомый голос отвлек ее; поднявшееся было тяжелое, тошнотворное воспоминание о хихикающих пиявках Гиблого болота отпустило. Амариллис повернула голову — у ее изголовья, раздвинув живую занавесь, стоял тот самый юноша, что принес ее в это место. К счастью, в своем изначальном облике, иначе Амариллис снова стало бы не по себе.

— Лежи, лежи. Просыпайся потихоньку, а я тебе пока все объясню. Сын твой жив, здоров, растет быстро, как весенняя травка. Как только встанешь, сразу к нему и пойдем.

Гарм подошел к Амариллис и начал осторожно освобождать ее от лиан.

— Это, в общем-то, обычные кровохлебки, но для тебя они постарались. Ты, как только сюда попала, вдруг как-то сразу умирать собралась. Не удивительно — столько тягот и никакой помощи… удивительно, как ты вообще выжила. Но в мои планы твоя скоропостижная кончина никак не входила. Я сам хоть и лишился матери в далеко не младенческом возрасте, но… — лианы тихо пощелкивали, скользили по телу Амариллис, будто поглаживали ее на прощание. — Да и Арчешу слово дал. Так что уговорил я эти цветочки погонять твою кровь, пока ты сама была не в силах даже это сделать.

Амариллис лежала молча, слушала, что говорит Гарм, смотрела, как он расплетает гибкие зеленые стебли, не так давно полные ее сонной кровью. Она сама удивилась, насколько мало взволновало ее чудесное спасение («У меня скоро войдет в привычку умирать… и в последний момент передумывать,» — подумала она).

— Ну вот, пожалуй и все. Попробуешь встать?

Амариллис, вспомнив, каким трудом дались ей самые легкие движения, собрала все силы и приподнялась на локтях. Ей казалось, что тело ее, непослушное и вялое, слеплено из мокрой ваты и толку от него никакого не будет.

— Ничего… не сердись так сразу. Два месяца сна кого хочешь в кашу превратят. Все вернется, Амариллис. Я помогу.

Гарм подошел, обнял девушку за плечи и усадил ее. Дав ей время отдышаться, он щелкнул пальцами; раздался негромкий топоток и Амариллис увидела, как сквозь зеленую занавесь проскользнул маленький человечек, напомнивший ей брауни, живших у Сыча. Ростом он был ей по пояс, одет в просторное белое платье, а на его выразительном личике причудливо соседствовали молодые блестящие глаза и глубокие морщины. За спиной у него дрожали прозрачные стрекозьи крылья. Поклонившись, он протянул Гарму сверток, в котором оказалось легкое короткое платье и шаровары до колен, — суртонский женский наряд, неизменно вызывавший уважение Амариллис за практичность. Гарм, ничуть не смущаясь, сам одел девушку.

— А сандалии зря принес, — сказал он человечку, — ей полезнее походить босиком. Быстрее ноги оживут. Знакомься, Ами, это Чиро, эллил. Жил здесь еще в прежние времена. Когда я был мальчишкой, мы дружили… и половина моих проделок была вдохновлена именно им. Потом… все изменилось. Но Чиро и тогда не пожелал покинуть этих мест…

— Только не строй иллюзий, Гарм, — ворчливо заметил человечек, — просто я привязался к дому. Только и всего.

— Кто бы сомневался, Чиро. Как там малышня?

— А что им сделается? Недавно проснулись, слопали все, что я приготовил… теперь резвятся вовсю. Когда я уходил, близнецы тролли затеяли строить мост через ручей, а Судри ползал наперегонки с саламандрами. Ох и шустрый у вас мальчик, госпожа, — и эллин поклонился Амариллис, — но честный. Знает, что бегом он их легко перегонит, а они девчонки обидчивые, так не счел за обиду и поползать — так, мол, честнее будет.

Амариллис не сразу сообразила, но Гарм предупредил ее недоумение.

— Чиро не заговаривается. Видишь ли… Вот так, осторожнее…

Он помог девушке встать.

— Давай ты хоть пару шагов сама сделаешь, а дальше я тебя понесу. Я решил, что твоему малышу одному тоскливо будет. Его, конечно, каждый день приносили к тебе, чтобы знал, что ты его не бросила, просто никак выспаться не можешь, потому что очень устала. Но компания хоть какая-то ему нужна. Спасибо Чиро, он подсказал. Мы с ним пригласили всю окрестную малышню приходить сюда играть, отдали им почти весь сад и малый зал, он поуютнее будет.

Опираясь на руку Гарма, Амариллис сделала первый шаг — пошатываясь, еле держась на ногах; у нее кружилась голова и все тело дрожало, будто от непосильной работы.

— Тяжело? — сочувственно спросил эллил. — Гарм, может, не стоит ей так надрываться?

— Ничего… — еле слышно ответила сама девушка. — Я привыкла. В школе еще и не так гоняли.

Позволив ей самостоятельно дойти до середины комнаты, Гарм затем подхватил ее на руки.

— На сегодня хватит. Сейчас отнесу тебя к сыну, а потом отдыхать.

Пока он нес ее по коридору, где стены были выложены плитками из ракушечника, она спросила:

— Ты сказал, я спала два месяца. А он говорит, мой сын уже ходит… Как такое возможно?

— Здесь по-другому сплетается время. Я и так постарался его замедлить. Я все тебе объясню, Ами. Немного позже.

Из прохлады коридора они вышли на просторную террасу, на теплом полу которой сплетались в замысловатый узор тени от листвы вьющихся растений, оплетавших тонкие резные колонны и свешивавшихся с крыши. Пологие каменные ступени спускались в сад, мало похожий на королевство Арчеша Мираваля; здесь совершенно не чувствовалась рука садовника, растения росли так, как им вздумается, не считаясь ни с чьими прихотями. Зеленые лужайки, окруженные густыми зарослями жасмина, где можно найти уйму уютных потайных местечек, белые каменные вазы, давно заросшие вьюнами, будто вскипающие цветами, источник, спокойно льющийся по плавно обточенным камням. И детские голоса, доносящиеся откуда-то неподалеку. Гарм только успел спуститься к траве, как ближайшие заросли огромных, запущенных пионов зашевелились и выпустили на свет сначала одного, а потом и другого малыша — серокожих, одетых в полотняные рубашонки, с большими руками и ногами. Увидев Чиро, они поклонились и хором сказали:

— Господин Чиро, нам нужна веревка. Чтобы над ручьем натянуть. И держаться за нее, когда переходишь. А то мостик скользкий очень получился. Его водой все время заливает. Потому что водяной вредничает.

Они говорили спокойно, с достоинством, а Амариллис во все глаза смотрела на них — она никогда не видела троллей, тем более маленьких, а эти двое были на редкость симпатичны — лупоглазые, большеротые, кряжистые.

— Будет вам веревка, — ответил эллил, — сейчас госпожу Амариллис отнесем на поляну, и я схожу в кладовую.

Тролли отвесили почтительный поклон и нырнули обратно в заросли.

— Исключительно воспитанные, даже для троллей. И толковые, — обратился Чиро к Амариллис, — вот водяной, тот озорник. И саламандры, если перегреются, тоже не подарок. Впрочем, ваш сын со всеми ладит, такой уж у него характер…

Гарм шагал по густой траве, и бессильно свисавшие ноги Амариллис задевали ветки кустарников. Наконец он спустился по тропинке меж апельсиновых деревьев, усыпанных одновременно и цветами, и ярко-оранжевыми плодами, и вышел на поляну, посреди которой росло огромное дерево с невероятно широкой кроной, дававшей желанную прохладу и тень. Возле ствола сидела старушка с волосами, похожими на свежесвязанный веник, а вокруг нее в траве копошился десяток детей. Один из них, светловолосый и остроухий, обернулся на зов эллила. И у Амариллис перехватило дыхание. Гарм сделал еще пару шагов, осторожно усадил ее на траву и отступил.

— Судри?.. Судри!.. — Амариллис протянула руки, только что дрожавшие и вдруг враз окрепшие. Мальчик серьезно посмотрел на нее, узнал… заулыбался и заспешил, путаясь в траве ногами. Не раздумывая, он прижался к Амариллис, уткнулся лицом в ее шею и засопел. Она обнимала его крепко-крепко, и еле дышала, боясь, что все это окажется сном. Судри чуть отстранился и посмотрел ей в глаза.

— Ма-ма…

Этого слова оказалось достаточно, чтобы Амариллис не выдержала и расплакалась. В ее голове не очень укладывалось, что этот по виду годовалый мальчик — ее сын, что он уже ходит, говорит. И он узнал ее. И ей ни с кем не придется делить его.

— Мой сын. Мой… — она прижимала его к себе, гладила светлые легкие волосы, то отстраняла, чтобы получше рассмотреть тонкие черты лица, то снова принималась обнимать…

— Ну вот и славно. Теперь тебе будет гораздо легче договориться с нею. — И эллил кинул на Гарма быстрый взгляд. Бог стоял в тени апельсиновых деревьев и, не отрываясь, смотрел на Амариллис. Не дождавшись ответа на свое замечание, эллил помолчал и снова заговорил.

— Не зря старались. Хотя, признаться, я привык этой мелюзге. Да и мальчишка у нее хороший, никаких с ним хлопот не было. Ты уже решил, что будешь делать?

Гарм кивнул, не отрывая взгляда от Амариллис.

— Для начала — верну ей прежние силы. В таком состоянии она и с мухой не сладит. Пусть отдохнет, сыном своим нарадуется. Не будем ее торопить. Нам спешить некуда, верно?

Эллил усмехнулся.

— От кого я это слышу?!.. Да ты и трех минут ждать спокойно не можешь! Даже на месте спокойно не постоишь, всю траву окрест вытопчешь.

— Ничего, потерплю. Поспешил однажды… повторять не хочется. И вот что, Чиро. Ты уж проследи, когда меня дома не будет, чтобы Фолькет и близко к саду не подходил. Я ему приказал, но кто знает, где его терпение закончится. Не ровен час, она его увидит… или он ее.

— Да уж. И зачем вы только этакого взяли… мало вам окрестных тварей, так еще домашнюю завели.

— Чиро… я это тысячу раз от тебя слышал. Фолькет мне нужен. И довольно об этом.

— Ладно, ладно… — ворчливо согласился эллил. — А что мне с Амариллис делать прикажешь?

— Как что? Комната ее давно готова, просто перенеси туда постель Судри. Рассказывай побольше о ребенке, ей это будет интересно. Первые дни она будет постоянно засыпать, предупреди, чтобы не пугалась. Для начала пусть привыкнет ко всему. Подождем пока с объяснениями…

— Долго ждать не придется, — уверенно заметил Чиро, — она не из тех, кто терпит молча. Так что вы уж не удаляйтесь надолго.

— Как скажешь, мой друг… — и Гарм слегка наклонил голову.

Постояв еще с минуту, он неслышно отошел в сторону; повернулся спиной к поляне, залитой теплым солнечным светом, укрытой спасительной прохладой тени, и двинулся напрямик через сад, минуя все его вольное великолепие. Зайдя в дом, он быстро прошел коридором, свернул и остановился у высоких ступеней лестницы, ведущей куда-то наверх. Гарм поднялся на несколько пролетов, легко, не замечая несоизмеримой крутизны ступеней; повинуясь его руке, отодвинулся тяжелый засов, держащий дверцу. Поднявшись, бог выпрямился и огляделся. Он стоял на плоской, похожей на шаммахитскую, крыше дома, впереди и внизу был сад, переливающийся разными оттенками зелени, прямо под ногами — серый истертый камень. Еле заметная невеселая улыбка тронула губы Гарма, и он позволили себе задержаться еще на минуту, прежде чем принять тот облик, в котором привыкли видеть его земли Арр-Мурра. Развернув тяжелые крылья, он взмыл в небо; преодолел незримую преграду, обозначившуюся заметным усилием его крыльев и еле слышным хлопком, вроде того, что издает распускающийся цветок.

С такой высоты была видна совсем другая картина. Везде, куда хватало взора, — пустыня… мертвые земли, руины, наполовину засыпанные песками, окаменевшие остовы гигантских деревьев. Вокруг этого великолепия — рваная ограда рыже-ржавых скал, похожая на лабиринт. За ними — та же пустыня, безрадостная череда каменистых и глинистых плато, редких стоящих особняком возвышенностей, бесконечных песчаных холмов, изредка оживляемая немыслимыми здесь одиноко растущими деревьями, больше похожими на грибы из-за высоченного ствола и единственного плоского листа. И над всем этим — совсем не то ласковое солнце, что согревало сад, оставшийся далеко внизу; над головой Гарма плавилось в безысходной ярости невыносимо белое светило.

…Плавно, неторопливо движутся тяжелые нетопырьи крылья, сминая раскаленный воздух, свиваются в причудливый узор серебряные и золотые змеи. Сознание того, что давно задуманное близко к исполнению, приятно даже богу. Посмотрим, устоят ли Восточные Врата теперь — теперь, когда у него есть и сила, и право воспользоваться ею. Сила, вот уже не одну сотню лет томящаяся в осколке первородного льда, названного кратко живущими алмазом темной крови. И право выпустить эту силу, не будучи разметанным ею по закоулкам мироздания, право указать и открыть ей путь. Тонкие черные губы улыбаются… осталось совсем немного. Уговорить ту, в чьих слабых руках волею слепого рока оказалось это право; просить ее о помощи, рассказать ей о тоске гибнущего мира, о незавидной участи жизни, задыхающейся в уютной клетке. Она поймет — Гарм уверен в этом, он видел, как она танцует… Как там сказал Чиро? Не из тех, кто терпит молча…

Гарм опустился на край листа, венчающего одно из гигантских дерев, присел, зачерпнул узкой ладонью воды — она оказалась неожиданно холодной, прозрачной, пахнущей свежестью раннего утра. Но пить богу не хотелось, и он небрежно стряхнул влагу со своих пальцев вниз; капли испарились, не успев долететь до земли.

С того самого дня, как Гарм переступил порог разрушенного дома богов, прошло не одно столетие. Он знал, что то место, в котором он сам пожелал остаться, мало чем похоже на его былой дом; он надеялся найти останки, руины, разрушенное великолепие — но никак не то, что встретило его за порогом. И чтобы хоть как-то определить суть произошедшего здесь, Гарм представлял себе Дом богов прекрасным рисунком, смятым, скомканным безжалостной рукой. Все четкие, строгие линии оказались изломаны и искривлены, все пропорции были нарушены, цвета смазаны и перемешаны. Первое время Гарм пытался восстановить разрушенное — но почти все его попытки оказались тщетными. Само пространство отказывалось слушаться его, да и время выкидывало шутку за шуткой. И все же ему удалось отстроить для себя небольшое крыло и сохранить малую часть сада (именно там он нашел Чиро, чудом уцелевшего в момент катастрофы), хотя и пришлось постоянно тратить силы на поддержание ограды вокруг этого мирного места, ибо остальные обитатели Арр-Мурра не соглашались вот так просто оставить его в покое.

Гарм понимал, что причиной искажения Дома богов стало его краткое соприкосновение с иной реальностью, находящейся за порогом Врат. Когда Сурт открыл их, в Дом словно ворвался сквозняк — на несколько секунд, и только, но и этого хватило, чтобы изменить саму сущность того места, где он просвистел, до неузнаваемости. И молодой бог, решившись дать новое имя старому дому, обрек себя на зависимость от него. Если Фенри и стал Лимпэнг-Тангом, то он все же играл… пусть уже не одну сотню лет, но играл. А Гарм действительно менялся.

Гарму пришлось привыкать к тому, что место океанских волн заняли бескрайние пески, что повылезавшие из уголков и закоулков смятого рисунка твари оказались крайне надоедливы и не всегда дружелюбны. Но самым тяжелым оказалось для него привыкать к одиночеству. Он скучал по брату, по матери, даже по дяде; но более всего — по отцу. Гарму не хватало его неизменной поддержки, понимания и ласковой иронии. Но шло время… и он привык быть один и ни в ком более не нуждался. Все свои силы, знание и любовь Гарм отдавал Арр-Мурра. Земли с сохранившимися руинами и его личным оазисом бог окружил лабиринтом, рисунок которого ежечасно менялся, скалы, образующие его, двигались бесшумно и быстро, расчерчивая песок красивым узором теней. А за пределами скальной границы на многие мили тянулась пустыня, разукрашенная гармовыми художествами, ибо нет ничего хуже, чем бог, томящийся от скуки.

То ли в шутку, то ли всерьез Гарм создавал одну за другой ловушки, как будто было кому посягать на тайны его земли. Первой его удачей были зеркальные такыры — огромные площадки сухой глинистой земли, чуть вогнутые к центру; если кому случалось попасть в центр такыра, он чувствовал себя стоящим на дне гигантской тарелки. В Арр-Мурра глина была до такой степени отполирована ветром, что отражала почти как зеркало, и отражение разбивалось на десятки правильных четырехгранных кусочков в черно-красных глазированных черепках такыра. И там, где проходил излом черепка, на теле отражающегося появлялся порез, тонкий, глубокий, сочащийся горячей кровью. Так что, если учесть размеры «битых тарелок», как их небрежно называл сам Гарм, то добрести от края до края и не истечь кровью было делом затруднительным. Следующей причудой бога стали деревья. Само по себе решение вырастить новый, доселе невиданный вид деревьев именно в пустыне было достойно уважения. Причем Гарм не хотел просто увеличивать или увечить привычные этим местам колючие кустарники и ползучие травы, больше похожие на ременные плети-девятихвостки. Он приложил немало стараний, несколько творений пришлось уничтожать в спешном порядке, но результат оказался достоин всех ожиданий. Посреди выжженных солнцем песков поднялись тонкие, упругие стволы, увенчанные единственным плоским листом, желто-зеленого цвета, заимствованного у болотных трав. Они росли очень быстро и за пару десятков лет вымахали почти на двадцать метров. В углублении толстого, гладкого листа вопреки всем законам и правилам всегда была вода — прохладная, свежая; как она не испарялась в мгновение под сумасшедшим пустынным солнцем — один Гарм знал о том. Однако добыть эту воду было делом нелегким; в тени от того же листа-водоноса жара и духота только усиливались, а ствол дерева был так гладок, что взобраться по нему потребовало бы огромных усилий.

Гарм создавал и другие достопримечательности; нередко он снисходил до того, чтобы пообщаться с теми созданиями, что оказались заброшены в его земли из неведомых пределов в момент неудачного открытия Восточных Врат. Любимцами бога стали вьюнцы. В Арр-Мурра частыми были грозы; они приходили в эту землю или сами по себе, но чаще — в ответ на очередные магические упражнения Гарма, как грохочущий и сверкающий рикошет. Раскаты грома силились разорвать в клочья непроглядно черную ткань неба, ветер вздымал в воздух песчаные смерчи, сталкивал их со столбами ледяной воды, низвергающейся из тяжелых туч, завывал на разные голоса… А за несколько минут до начала этого великолепия в Арр-Мурра принимались играть молнии. Они десятками падали с черного неба на темно-красную, мертвую землю, зависали на несколько секунд дрожащими белыми сполохами — и в это время появлялись вьюнцы. Для этих созданий не было наслаждения выше, чем обвиться всем своим гибким змеиным телом вокруг выросшего на мгновения стебля молнии и замереть так, умирая и воскресая одновременно. Они метались по пустыне, стараясь поймать падающую молнию, выписывая фигуры диковинного танца. Зачем, почему — Гарма такие мелочи не интересовали, его радовали быстрота и гибкость неведомых тварей, их бездумное наслаждение смертельной опасностью.

Иногда, в моменты снисходительного благодушия, сын Сурта забавлялся, придумывая диковинки для оазисов Арр-Мурра; однажды, решив порадовать Чиро, он вырастил для эллила зирэ. Но все это было лишь отдыхом, отвлечением от единственно важного для Гарма дела — открытия Врат. Для начала он потратил немало сил, чтобы найти их в той сумятице обломков, уцелевших комнат, обрушившихся лестниц, зависших в воздухе галерей и жутких провалов, в которую превратился его дом. Не сразу, но ему удалось найти остатки башни, где на одной из уцелевших стен был едва заметен контур прежних Врат; они и прежде были крепко заперты, а уж сейчас… и стена, и дверь слились в каменный монолит.

Вспоминая свои первые попытки открыть Восточные Врата, Гарм усмехался и краснел, настолько жалкими и безграмотными они ему теперь казались. Первые сотни лет он все еще надеялся на собственные силы и почти истязал себя, только что головой в камень не бился. Потом ему пришлось смириться с тем, что придется искать помощи. К брату Гарм не обращался, знал, что Лимпэнг-Танг вряд ли заинтересуется Вратами. Аш-Шудах… в нем Гарм нашел скорее противника, чем союзника; им довелось столкнуться в открытом противостоянии, и, поскольку Гарм был далеко от Арр-Мурра, ему пришлось отступить. Но однажды он вспомнил, что отец его не надеялся только на свои силы, вспомнил об осколке первородного льда, хранящем невиданную мощь, — и решил отыскать его любой ценой. Отыскать алмаз темной крови оказалось куда легче, чем заполучить его. И только случайная оплошность последней в роду Эркина, добровольно отдавшей камень сумасшедшему цвергу, помогла богу добиться своего.

В последние пятьдесят лет у Гарма появилась еще одна причина желать открытия Врат. По видимому, замкнутость Обитаемого Мира, его непроницаемость привела к тому, что сам воздух стал застаиваться и загнивать. Все чаще и чаще в искаженных, изломанных закоулках Арр-Мурра зарождались облака ядовитых испарений, сливающиеся в плотные тяжелые тучи. Гарм не мог допустить, чтобы они скапливались в одном месте, и был вынужден гнать их прочь, в сторону населенных земель. Когда ядовитый воздух покидал пределы Арр-Мурра, Гарм терял возможность повелевать им, и тогда ветер нес тучи, куда вздумается. Иногда это был северный ветер…

Солнце успело излить на землю сегодняшнюю долю ярости и на Арр-Мурра опустилась ночь, принеся с собой мертвящий холод. Купол над оазисом Гарма уплотнился и засиял неярким зеленоватым светом, будто предупреждая нежданных гостей, что так просто им внутрь не войти. Взошла луна; здесь она была еще более далека, чем в других местах Обитаемого Мира, и казалась похожей на одинокую жемчужину, закатившуюся на дно старого сундука. Приветствуя ее появление, ночные жители проклятых земель один из другим выходили из своих дневных убежищ и подавали голоса — и от самого приятного из них кровь стыла в жилах. На западной окраине ночная темнота сгустилась до предела, стала почти осязаемой — как всегда перед началом грозы, и уже кое-где там мелькали гибкие фосфоресцирующие силуэты вьюнцов. Откуда-то из-за окраины такыра раздался истошный нечеловеческий визг, — это вышел на охоту кровяной червь и кое-кто из приветствовавших полную луну поспешил убраться куда подальше. Первый удар грома прокатился по земле, стукаясь о стволы деревьев и скалы; первая молния, вспыхнув, упала в застывшие от холода пески, заставляя вьюнцов приплясывать от нетерпения.

Гарм, сидевший неподвижно несколько часов, будто статуя на храмовом фронтоне, потянулся и плеснул себе в лицо пригоршню холодной воды. Улыбаясь, он расправил крылья, собираясь полетать наперегонки с вьюнцами. Их стремительные движения завораживали бога. Неслышно сорвался он с края исполинского листа, и крылатая тень поплыла над проклятыми землями. Гарм поднялся повыше, так, чтобы увидеть свои владения во всем их великолепии, вдохнуть ледяной воздух ночной пустыни. Опрокинутая в небо чаша полной луны обливала его потоками жемчужного света, в котором нежились золотые и серебряные змеи, щекочущие изнутри его кожу. Черно-синее небо, пески и скалы, неуловимые движения неведомых тварей, невыносимая жара и невозмутимый холод… Гарм любил Арр-Мурра.

* * *

— Как быстро здесь темнеет… — Амариллис укутала уснувшего сына и повернулась к Чиро, весь день не отходившего от нее. Эллил следил, чтобы она не переутомлялась, помогал, чем только мог. Он познакомил девушку со старой мшанкой, следившей за детьми; старушка была достаточно строгой, чтобы малышня ее слушалась, но при этом достаточно доброй, чтобы не вгонять их в тоску. Конечно, Чиро был у них высшим авторитетом, но крики: «Матушка мшанка, больно коленку!» или «Матушка мшанка, саламандры кусаются!» раздавались с завидной частотой.

Амариллис весь остаток дня просидела на поляне, не отрывая глаз от сына. Вместе с ним она потихоньку добрела до ручья, где с удовольствием умылась, потом с еще большим удовольствием поела — вместе с детьми, которые были готовы есть целый день, о чем ворчливо сообщил Чиро. Играть у нее сил пока что не было, и она уселась на траву, прислонилась к теплому стволу, и смотрела, смотрела… Ближе к вечеру, когда солнце покинуло сад и стало прохладно, эллил и мшанка отвели детей в дом, в небольшую уютную залу, где пол был устлан мягкими коврами, повсюду валялись подушки, а по углам стояли короба с игрушками и сластями. Чиро под ликующие вопли детей достал с полки огромную книгу, уселся в невысокое кресло и принялся читать сказки; дети сидели вокруг него не дыша, ибо читал эллил мастерски, да и актером был неплохим. А когда за окнами совсем потемнело, малышню уложили спать; уставшие от долгого дня, игр и беготни, дети безропотно разбрелись по своим кроватям. Чиро проводил Амариллис в тихую комнату, расположенную рядом с детской, обставленную спокойно и разумно — небольшой стол, рядом кресло, скамья-ларь у окна, выходящего в сад, и две кровати — одна для Амариллис, другая, маленькая, стоящая у изголовья первой — для Судри.

Эллил помог Амариллис уложить сына и сел у окна, подождать, пока она сама соберется отдыхать.

— Здесь всегда так, госпожа. Не успеешь оглянуться — уже и ночь настала. Вам пора отдыхать. Завтра будет новый день… успеете на своего Судри наглядеться.

— Я знаю… — Амариллис покачала головой. — Вернее, надеюсь.

И вправду утомившаяся девушка все еще неверными ногами шагнула к своей кровати. Усталость навалилась на нее, положила на плечи мягкие тяжелые лапы, норовя опрокинуть в подушки. Амариллис разделась, натянула на голову ночную рубаху, заботливо разложенную поверх покрывала.

— Чиро, ты мне расскажешь как он рос? Я все еще не могу поверить… уснуть, держа на руках младенца одного дня от роду, а проснуться и застать такого взрослого…

— Конечно, расскажу. Завтра. А сейчас отдыхайте… иначе я нас вас матушке мшанке нажалуюсь.

Амариллис сонно улыбнулась и в который раз приподнялась на локте, чтобы взглянуть на спокойно спящего сына. Она рассматривала его лицо, такое серьезное и безмятежное, взгляд ее скользил по прядям светлых волос, падающих на острое ушко, перебирал полукружие темно-пепельных ресниц, бросающих легкую тень на загорелую щеку… и, сама того не замечая, она дышала в такт его сонному дыханию, мерно вздымающему одеяльце. Насмешливый рот наблюдавшего за ней эллила смягчился; ни за что на свете он не признался бы в том, что привязался к Судри больше, чем ко всем остальным детям, и в том, что одновременно и ждал, и боялся этого дня. Чиро опасался, что Амариллис окажется неготовой к материнству, испугается, а то и не признает сына. Страх отпустил его, едва он увидел как эти двое обнимаются, как отражаются друг в друге их лица; эллила поразило, как час назад совершенно безвольные пальцы смогли крепко и ласково держать детскую ладонь.

Наконец Амариллис снова опустила голову на подушку и закрыла глаза; уже сквозь сон она спросила:

— Совсем забыла… Чиро, где мы? Что это за место? — и, не дожидаясь ответа, через мгновение уже спала.

Эллил спрыгнул с сундука и пошел к дверям. Уже на пороге он оглянулся и тихо сказал:

— Это Арр-Мурра, госпожа. Здесь вы в безопасности.

И вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

 

Песнь Открывающих Врата

…Ночь уже перевалила за половину. Еще немного подождать, и начнет светать. Что? Нет, я не оставлю тебя здесь одну. Не бойся. Как бы рассказать тебе о Ритуалах, чтобы ты не уснула? Вот ведь…

Бенетнаш любил здесь отдыхать. Он открыл это место не так давно, но успел оценить его по достоинству. Невероятных размеров мир, тяжелый и спокойный, как родная стихия этого Дракона. Здесь не было никого из тех, о ком всегда заботился его брат Мицар, ни единой живой души. Один только камень. Каменные равнины, горы и пропасти, каменные реки и водопады, каменные леса… В этом мире, окрашенном в графитово-серые тона, можно было увидеть вереницы причудливых изваяний, созданных временем и ветрами, ни на что не похожих и удивительно красивых. Здесь необозримые равнины, усеянные блестящими мелкими обсидиановыми осколками, были похожи на расстеленный мех, играющий на солнце. Плоскогорья, подобные гигантским лестницам, прорезали узкие извилистые ущелья, в которых ветер то насвистывал залихватские мелодии, то принимался гудеть торжественно и гулко, как орган. Высокие арки, устремляющиеся в черно-зеленое небо, выстраивались в длинные ряды, в уводящие неизвестно куда аллеи… Освещали все это молчащее великолепие два бледных серебряных светила, будто два немигающих глаза, лишенных всякого выражения, бесстрастные и невозмутимые.

… Что? Ну, это место изначально не для подобных тебе; впрочем, если бы ты была камнем, тебе бы там понравилось.

Бенетнаш всегда приходил сюда после ритуала — неважно, Открытия ли, или же Запечатывания. Приходил, чтобы побыть в молчаливом достоинстве родной стихии, поразмыслить о том, что ожидает тот мир, которому они оказали честь своим прикосновением. Он сжимал свое бестелесное тело до безопасного для каменного мира размера и усаживался на вершине одной из плоских гор, похожих на спилы каменных дерев, или вытягивался на дне гигантского каньона, или как сейчас — ложился на поверхность каменной реки и позволял ей нести себя, лениво покачиваясь на неспешно текущих округлых валунах.

А ведь не так давно он, такой спокойный сейчас, носился в легком воздухе Междумирья подобно раскаленному кристаллу горного хрусталя, выписывая ритуальные петли…

От начала времен мир, в который строились Врата, выбирал один из Драконов. Он наблюдал за ним, иногда не одно столетие, потом созывал своих собратьев и просил их помощи. Редко когда Драконы отказывали собрату, однако если такое случалось, тот никогда не держал обиды. Чаще всего Врата строили Зеленые Драконы, реже всего — Черные; к слову сказать, ваш мир избрал именно Черный. Если вся восьмерка соглашалась с тем, что избранный мир достоин быть открытым Мирозданию, проводился ритуал, о котором можно сказать очень немногое, да и то — с изрядной долей неуверенности в убогих человеческих словах. Начинал его выбравший — он двигался по одному ему понятному рисунку, оставляя за собой мерцающий шлейф. Вслед за ним начинали движение и другие Истинные Драконы; один за другим вступали они в это подобие танца с неимоверно сложными фигурами, разучивать которые приходилось сразу же во время премьеры. В финале они двигались один за другим, будто живая цепь, не имеющая ни начала, ни конца, где золото плавилось в ледяном пламени, а черные тени прорастали молодой травой. Восемь становились Одним — и в этот миг они обращались стрелой, летящей в самое сердце закрытого мира, проходили сквозь все тысячелетние наслоения отражений, пронзали их — так тонкая стальная игла прокалывает шелк. Одного этого мгновенного удара-укола было достаточно. Танец Драконов замедлялся, один за другим они покидали его; последним всегда уходил Черный.

…Бенетнаш перевернулся, погрузился в неспешный каменный поток, но даже такое движение казалось ему излишним. Дракон вынырнул и поднялся в воздух. Несколько минут полета — и он опустился на ровную площадку высоко в горах, откуда ему была видно бескрайняя равнина, монотонность которой прерывали редкие группы черных ониксовых изваяний, похожих на замерзшие водоросли, извилистые и тонкие. Дракон сел, сложил крылья, положил голову на прохладный камень и прикрыл глаза. Если бы кто-то сподобился увидеть его со стороны, то вряд ли отличил от таких же серых, бугрящихся выступами валунов, громоздящихся над пропастями.

И все же ритуал Открытия приносил им немалую радость, всем, даже невозмутимому Белому и ему, неподатливому и недоверчивому Серому. Чего никак нельзя сказать о ритуале Запечатывания.

Бенетнаш помнил, что когда его настиг тот самый призыв, он облетал окраинные миры. Этот зов не терпел отказа или промедления, повинуясь ему, Дракон изо всех сил устремлялся туда, где рвалась ткань Мироздания. Такое случалось, если в открытом Драконами мире принимал последнюю смерть бесцветный Мастер. Тогда то, что было материей, и светом, и огнем, и движением — все обращалось в темноту, пустоту и бессмысленность; мир будто выворачивался наизнанку и втягивал в себя все, до чего мог дотянуться. Если бы не Запечатывание, со временем такие ненасытные черные омуты (Бенетнаш, со слов одного из Мастеров, называл их прорвами) могли бы поглотить большую часть Мироздания.

А тогда дела обстояли хуже некуда — два открытых живых мира были расположены так близко, что боги одного могли запросто заглянуть в окна соседских божеств. И в одном из них Бесцветный сомкнул веки и не пожелал более новых пробуждений.

Никогда еще Драконы не проводили ритуал Запечатывания так отчаянно и поспешно — никому из них не хотелось быть свидетелями того, как пустота поглотит соседний мир, совсем еще молодой. Бенетнаш вспоминал, как метались в пространстве Золотой и Серебряный — так быстро, что шлейфы их переплелись подобием сетки, как сам он выстраивал на пути пустоты бастионы из осколков звезд, как обессилел и рухнул в глубины Междумирья Зеленый… Они успели спасти живой мир, остановили грозящую поглотить его бездну — но она успела подойти слишком близко. Черный Дракон, Адхара, высказал опасение, что в недобрый час богам пограничного мира может припасть охота заглянуть за возведенную Драконами стену. И когда это действительно случилось, он даже не удивился. Но все попытки богов оказывались безуспешными, пока не произошло нечто, чего не мог предвидеть никто.

Рождение новой звезды всегда сопровождается немалым потрясением Мироздания; но эта новорожденная своими содроганиями создала вибрацию такой силы и тональности, что стена, оберегавшая Обитаемый мир от поглощения, стала рушиться как песчаный замок во время прилива. Бенетнаш, разгонявший легкий воздух на окраине Мироздания, услышал не призыв — вопль Зеленого. Мицар звал собратьев, в голосе его были страдание и гнев. Серый спешил как мог, но прибыл последним, и его слово вопреки всем законам и обычаям, мешалось со словами Черного. Они нарушили тогда все, что могли — ритуал Запечатывания оказался похож на мелодию, сыгранную задом наперед, на дом, который начали строить с крыши. Но все же они успели, успели спасти хоть малую часть Обитаемого мира, драгоценного для них, как и все миры, наполненные жизнью.

… Вот так вы и оказались в западне. Здешние боги попытались однажды разрушить защищающие ваш мир стены, но не преуспели в этом. Спрашиваешь, откуда я об этом знаю? Ну, можно сказать, от близких друзей. Девочка, откуда столько недоверия в одном движении бровей? И после всего, что я для тебя сделал, ты еще смеешь мне не доверять?! В наказание я изгоняю тебя с моих коленей обратно на холодную крышу. Ничего-ничего, ты достаточно согрелась и вполне потерпишь до утра. В другой раз будешь повежливее.

 

Глава третья. Проклятые Земли (продолжение)

Амариллис жила в Арр-Мурра вот уже около месяца. Первые дни она, как и предупреждал Гарм, почти все время спала; приходила, еле волоча ноги, на поляну, где играли дети, садилась рядом с мшанкой, и уже через полчаса тихо посапывала, уткнувшись носом в вышитую на шаммахитский манер подушку. Сны ее были легкими и пустыми, как рассохшиеся деревянные бадейки; иногда они оставляли по себе ощущение неявной тревоги, которая проходила, стоило Амариллис протереть глаза и увидеть бегающего неподалеку сына. Просыпалась она ближе к полудню, обедала и снова засыпала, рядом с детьми. После этого сна ей все же удавалось несколько часов пободрствовать, поиграть с Судри, поговорить с эллилом, немного походить по саду. А потом приходил вечер, ночь обрушивала на Проклятые Земли свой холодный черный занавес, и Амариллис вновь засыпала. Когда закончилась первая неделя такого времяпрепровождения, девушка спросила Чиро:

— Это что же, я так и буду чуть что, носом в подушку валиться? Сколько можно спать?

— Что, уже надоело? Я разумею, отдыхать надоело? — Чиро усмехнулся. — Я так и думал. Не переживай так, скоро отоспишься и все станет как прежде.

— Ну хорошо. А как насчет моих ног? Я до сих пор будто на медузьих щупальцах передвигаюсь. — И танцовщица недовольно оглядела свои ноги, словно нечто купленное впопыхах и оказавшееся не впору.

— А вот тут ничем помочь не могу. Это скорее по твоей части. Вспоминай выучку прежних лет, Амариллис. А еще лучше — бегай с ними… — и эллил кивнул в сторону детей, — играй, пробуй повторять все их движения. Ручаюсь, что через полчаса ты с ног будешь валиться, но это тебе только на пользу пойдет.

Амариллис посмотрела на поляну — там, в густой зеленой траве, под мягким послеполуденным солнцем, вертелись, возились, смеялись дети. Ее взгляд отметил плавные извивы саламандр, резкую и трогательную неуклюжесть троллей, прихотливые дорожки шагов двух маленьких цветочных фей… и уверенные, легкие движения ее сына. Она подумала немного и шагнула вперед.

Первая же ее попытка станцевать вместе с феями закончилась плачевно; мало того, что тело ее не слушалось и все время норовило упасть, так еще и девчонки оказались весьма насмешливы и так пронзительно хихикали над неловкостью бывшей танцовщицы, что она засмущалась и отошла в сторону.

— Сбегаешь?.. — эллил протянул кувшин с прохладной водой и, потянув ее за подол платья, усадил на разбросанные под деревом подушки, избегая при этом смотреть ей в глаза.

— Изучаю противника. — Ничуть не смутилась Амариллис.

Усевшись, она глотнула воды, вытерла ладонью пот со лба. Когда к ней подбежал сын, она уже успела отдышаться и поэтому с охотой встала и последовала за ним, играть в жмурки. Дети очень быстро смекнули, что на их счастье появился еще один взрослый, кроме Чиро, готовый разделять с ними игры, и вскоре вовсю этим пользовались. Теперь стоило Амариллис появиться на поляне, как к ней уже бежали, дергали ее за платье, взбирались к ней на руки, наступали ей на ноги — ничуть не заботясь о том, что сил у нее пока что маловато.

— Это хуже школы Нимы! — как-то пожаловалась она эллилу, спрятавшись от детей в кустах жасмина. — Эти разбойники меня на кусочки разорвут. Или загоняют насмерть. Ты это видел? Подавай феям хоровод в две сотни кругов с выкрутасами, и все тут. У меня после первого десятка в глазах помутилось, а они знай притоптывают!.. И это после того, как я изображала голодного аиста, а они лягушек…

— Особенно хороша лягушка из водяного, — заметил Чиро, — он так мелодично квакал…

— Да, и за ноги меня он щипал сильнее всех! Не лягушка, а крокодил!

— Ну… три недели назад ты еле ходила. — Философски заметил эллил. — А сейчас смотри, уже и хороводы водишь. Признаться, я от тебя такой прыти не ожидал.

— Да? А чего ожидал? Что я буду под деревом сидеть и плакать?

— Это вряд ли… — засмеялся эллил. — Ты слишком любишь жизнь, чтобы тратить ее на жалобы.

В этот момент со стороны поляны донесся дружный детский вопль: «Амариллис!!! Мы идем искать!». Девушка вздрогнула — похоже, без ее ведома там началась новая игра и если она не удерет в ближайшие десять секунд, выкрутасов ей не миновать. Эллил сочувственно хмыкнул и сказал:

— Понимаю… Дух перевести не дают. Ладно, пойдем, я тебя спрячу… отдохнешь немного.

Амариллис покачала отрицательно головой. Чиро глянул ей в глаза:

— Неужто все о сыне беспокоишься? Ты кому-то здесь не доверяешь?

— Нет, Чиро, — быстро ответила Амариллис, — всем доверяю. Просто мне страшно оставлять его одного. Знаю, что спала два месяца кряду, а с ним ничего плохого не случилось… кроме того, что за это время он чересчур быстро вырос. От отдыха не откажусь. Но только вместе с Судри.

— Он уже бывал там… — эллил встал, отряхнул с одежды приставшие травинки. — Думаю, тебе тоже понравится. Пойдем, я сначала отведу тебя, потом его. Годится?

— Вполне. — После недолгого раздумья ответила девушка.

Быстро и тихо они прошли по саду, миновали влажные зелено-пестрые заросли, спустились по каменному руслу ручья, и в конце небольшого овражка, поросшего бузиной, Амариллис увидела полуразрушенную мраморную беседку. Уцелевшие колонны были тонкими и стройными, от купола, к сожалению, остались лишь крупные обломки, белевшие из зарослей кислицы, но зато сохранились ступени и одна из скамей, на подлокотниках при желании можно было даже разглядеть следы искусной резьбы, похожей на морозный узор. Вслед за эллилом девушка поднялась по трем пологим ступеням, и, повинуясь приглашающему жесту, села.

— Помнишь, я говорил тебе, что, Арр-Мурра непростое место. Мало того, что мы окружены пустыней и само наше существование посреди песков уже чудо. Здесь есть места, похожие на потайные комнаты в старом замке. Думаешь, что перед тобой глухая стена, а за ней, оказывается, спрятана целая зала. Причем битком набитая сокровищами. Надо только знать, где вход… — Чиро широко улыбнулся, поклонился и повел рукой. — Один из них — прямо за твоей спиной. Замри!

Амариллис с трудом удержалась от желания повернуться и самой все увидеть.

— Погоди. Запомни, Амариллис, это место священно для меня. Здесь когда-то обитала моя семья. А теперь милости прошу.

Девушка медленно обернулась.

За ее спиной был лес. И старый замок. И что было чем — трудно сказать. Под ногами росла трава, зеленая, густая, нехоженая, и прямо из травы ввысь устремлялись колонны, смыкавшиеся в стрельчатые арки, уходящие сумрачными рядами вдаль. Серый камень порос мхом, а из травяного ковра прорастали широкие каменные плиты. Рядом со статуей, изображавшей высокого мужчину с чашей в руках, буйно разрослись папоротники; деревья не пытались соревноваться с колоннами в росте, прятались в их тихой тени или выбирались на свободное место, коего было предостаточно. Здешний камень, казалось, дышал, а зелень была умиротворенной и тихой. Садящееся солнце окрасило арки и сохранившиеся стены в пепельно-розовый цвет, в тон рассыпанным возле каменной плиты, прямо у самых ног Амариллис, ягод, похожих на бусы. Или крупных бус, подобных спелым ягодам. Здесь царила легкая тишина, подобная неслышному спокойному дыханию.

— Ох, Чиро… какая красота… — выдохнула Амариллис.

— Рад, что тебе понравилось. — Эллил спрыгнул с камня в траву и тут же, словно только его и ждали, из-за колонн вылетело несколько поразительно похожих на него существ — у них были такие же прозрачные стрекозьи крылья. Двое женщин и мужчина, такие же пепельноволосые и зеленоглазые, с телами, млечно просвечивающими как утренний ледок. Не успел Чиро с ними поздороваться, как Амариллис вздрогнула от знакомого голоса, прилетевшего из прохладной глубины леса-замка.

— Мама! Мам!.. — И вскоре из серо-зеленой полутьмы выбежал мальчик; судя по всему, он чувствовал себя здесь как дома. Он ловко вскарабкался на основательно вросший в землю камень, спрыгнул, потом обежал все встретившиеся на пути колонны, поднырнул под водопад ивовых ветвей, перепрыгнул через моховую кочку — словом, развлекался как мог. Подбежав к матери, он обхватил ее колени, задрал вверх голову и ничуть не запыхавшимся голосом сообщил:

— Здесь дом Чиро. Мне нравится. — И радостно улыбнулся.

— Мне тоже. — Амариллис крепко обняла сына.

Потом она взяла его за руку и не торопясь пошла по траве, с удовольствием принимая босыми ступнями щекочущую прохладу. Не далее как вчера она говорила эллилу, что быстрое взросление Судри иногда пугает ее. Никто не смог бы попрекнуть девушку невниманием, паче того — нелюбовью к ребенку; она даже дышала в такт с ним. «Понимаешь, Чиро, — говорила Амариллис, — я попросту не успеваю за ним. Вчера он начал выговаривать по нескольку связных слов кряду — и это в неполных четыре месяца! Я собиралась менять ему пеленки, как делала это дочке Веноны, а вместо этого бегаю с ним наперегонки. Думала, буду трясти погремушкой, а с ним уже можно разговаривать… Что дальше? Попросить у тебя азбуку?!».

Она сильно изменилась. Стала одновременно мягче — и решительнее, взгляд ее посерьезнел — и погрустнел. Амариллис запретила себе даже думать о том, что оставила за пределами этих земель; она понимала, что помощи ей ждать неоткуда, да и сбежать вряд ли получится. Она сказала себе: «Все уже свершилось» — и поблагодарила за возможность жить дальше. Танцовщица проделала это очень старательно — и не один раз, спасаясь от неизбежного страха перед неизвестностью и одиночеством. Нередко, сидя на прогретой траве, вдыхая спелые, радостные запахи летнего полудня и глядя на играющих детей саламандр, троллей, фей она вспоминала минувшие дни — большие города, заполненные людьми, площади и залы, где яблоку упасть негде от зрителей, уставившихся на нее во все глаза, важных господ и простолюдинов, успехи и утраты. Нельзя сказать, что прежняя ее жизнь была размеренной и спокойной; мир не раз ставил ей подножки как раз тогда, когда она собиралась протанцевать особенно красивую фигуру, — и не раз подавал руку в тот момент, когда она совсем уже собиралась падать с намерением не подниматься больше никогда. Но все, происходившее с Амариллис в пределах Обитаемого Мира — будь то чудесное спасение в наводнении, обретение друзей, встреча с Хэлдаром, — все оставалось понятным… Даже подлость Миравалей была обычной людской подлостью, в желании Сириана заполучить наследника и избавиться от неуместной невестки не было ничего сверхъестественного. Амариллис вспоминала свою жизнь и понимала, что это была ее история — это она родилась и росла балованной дочерью и любимой сестрой, это она плакала от боли после уроков и торжествующе смеялась после первого выступления в школе Нимы, это она была одной из Детей Лимпэнг-Танга и ее появление на сцене заставляло замирать даже королей. Причудливый, яркий узор… Амариллис сама сочиняла его канву, сама подбирала нити, сама вышивала свою жизнь.

Все изменилось в тот миг, когда она увидела, как расцвели на груди Совы кровавые цветы. Мир Амариллис разбился, как блюдце о каменный пол, бесповоротно, вдребезги. Нити ее вышивки спутались и порвались, и ей было отказано в праве самой рисовать узор. Из вышивальщицы она стала иголкой, которую чьи-то уверенные пальцы направляют туда, куда ведомо только им. Все, что происходило с ней после того страшного июльского дня, происходило слишком быстро, тот, кто вел ее, не давал опомниться, не позволял отдышаться и оглядеться. Когда Амариллис задумывалась об этом, ей становилось очень страшно — она не понимала, в какую историю попала, не могла сложить рассыпавшийся мир, не чувствовала земли под ногами. Если бы не Судри, ей вряд ли удалось бы сохранить душевное равновесие; но мальчик возвращал ее к реальности, заставлял верить в то, что она еще жива.

Амариллис и Судри подошли к Чиро и его сородичам; оказалось, мальчик был здесь частым гостем, эллилы тут же принялись ласково тормошить его, ерошить волосы, украшать их побегами повилики. Одна из сестер Чиро предложила ему нарвать вишен и они убежали; оставшиеся сели в траву у подножия массивной колонны, украшенной глубокой резьбой.

— Друг мой, — обратилась танцовщица к эллилу, — скажи-ка мне, как удалось моему шустрому сыночку оказаться в твоем доме раньше нас? Что-то я в толк не возьму…

Эллил смущенно развел руками.

— Не знаю, госпожа. На этот счет мне Гарм ничего не говорил и не предупреждал. Про то, что быстро расти будет, — сказал, и не раз. А это… Я и сам не сразу понял, что Судри никакие ворота не нужны — ни тайные, ни явные. Первый раз я привел его сюда как и тебя, тем же путем. А потом, когда пригласил его снова, он только кивнул, убежал куда-то в сад, и я нашел его уже здесь. Похоже, если он хочет куда-то попасть, то находит самую короткую дорогу — причем ведомую только ему. Такой вот талант. А главное, мне ни разу не удавалось за ним уследить.

— Он как лучик света — иногда звонкий, солнечный… иногда задумчивый, лунный… — подал голос второй эллил. — Проникает везде. И ничего не боится. Скажи нам, госпожа, кто его отец?

— Эльф. — Коротко ответила Амариллис. — Эльф Воздуха, глава клана Цветущих Сумерек.

Эллил уважительно склонил голову.

— Вы очень отважны, госпожа. Наши старшие собратья никогда не отличались мягкосердечием к кратко живущим.

— Он особенный. Да и я… — не договорила Амариллис. — И очень тебя прошу, прекрати называть меня госпожой.

— И все же даже во времена прежнего могущества альвы не обладали таким даром — подчинять себе пространство, скручивать его как ивовую ветку. — Чиро покачал головой.

Они пробыли в лесном замке достаточно долго, и лишь когда Судри, прикорнувший у матери на коленях, стал явно засыпать, Чиро повел своих гостей обратно.

— Прости, что не предлагаю ночлега — хотя мог бы. Но каждая проведенная здесь ночь будет привязывать вас к этому месту, вы будете приходить за здешними снами все чаще и чаще… пока не забудете дорогу назад. А когда перестанете тосковать по оставленной жизни, у вас отрастут крылья. И двумя эллилами в Арр-Мурра станет больше. — И уже у мраморных ступеней Чиро негромко сказал, обращаясь к Амариллис: — Клянусь, если бы ты не повторяла каждую ночь во сне одно и то же эльфье имя, я бы так и сделал.

Позже, вечером, когда Судри уже спал, а танцовщица и эллил сидели у раскрытого в сад окна, Амариллис достала из небольшой шкатулки мешочек, расшитый лиственным орнаментом. Развязала его и осторожно пересыпала половину содержимого — легкого прозрачного порошка — в другой мешочек, вышитый ею собственноручно.

— Не обессудь, что не многим могу отдариться, — и она протянула мешочек эллилу. — Ты поделился со мною благодатью своего дома — я делюсь подарком друзей. Только поосторожнее с ним.

— Что это? — удивленно спросил Чиро, вертя в руках тщательно завязанный кисет.

— Это пишог. — Амариллис улыбнулась. — Лесовички из Одайнских боров одарили.

— Пишог? — изумленно переспросил эллил. — Ну и дела… Стало быть, они помнят. А мы этот секрет давно утратили. Благодарствую, Амариллис.

И Чиро спрятал подарок в небольшой кошель, висевший у него на поясе.

Спустя ровно месяц после пробуждения Амариллис в Арр-Мура вернулся Гарм. Он появился на поляне ближе к вечеру, неслышно вышел из зарослей апельсиновых деревьев и остановился, наблюдая как Амариллис учит цветочных фей танцевать. К этому времени она настолько окрепла, что эти мелкие насмешницы перестали над ней хихикать и мало того, что приняли ее всерьез как настоящую танцовщицу, но и снизошли до того, чтобы чему-то у нее учиться. Пришлось Амариллис вспоминать все хороводные танцы, какие она только знала, а то и самой сочинять фигуры посложнее.

— …а теперь делаем плетенку вправо, потом — влево, и смотрите не запутайтесь в подолах! — девушка хлопнула в ладоши и, повинуясь ей, Хранитель мелодий, неизменный ее спутник, зазвенел несложной, легкой музыкой, будто разбрызгивая по траве серебряную росу.

Гарм смотрел и удивлялся — конечно, он знал, что эта девушка, несмотря на молодость и беззащитность, успела много чего повидать и уже не раз доказывала свою похвальную привычку жить и радоваться жизни. И все же то, как скоро она восстановила силы после испытаний, какие и не всякий крепкий мужчина бы выдержал, удивило его.

— Доброго вечера всем.

— Ну наконец ты изволил вернуться… — ворчливо заметил Чиро, отставляя в сторону блюдо с орехами, которые он чистил, и подходя к Гарму.

— Доброго вечера и вам… — Амариллис прервала танец и поклонилась. Чтобы не мешать детям, взрослые отошли к дереву, сели на траву. Эллил с нескрываемым удовольствием оглядывал вернувшегося Гарма — он скучал по нему. А Гарм с таким же удовольствием оглядывал Амариллис; она даже засмущалась.

— Прекрати так таращиться на нашу гостью, — Чиро погрозил пальцем, — иначе она сейчас сбежит. Что, не ждал такой прыти? Думал, она все еще в подушках вылеживается?

— Признаться, да. Что ж, я очень рад… — Гарм улыбнулся и на миг его ртутные глаза потеплели.

Он рассказал, что провел это время в оазисах («Дети любят зирэ… Чиро, я принес достаточно, хватит даже нашим прожорам»), успокоил Амариллис, ответив на ее невысказанный вопрос («Не беспокойся так. Арчеш жив-здоров и все его домочадцы тоже»). А потом стал расспрашивать о Судри: как он, всем ли доволен, чему еще успел научиться.

— Судри бегает как ветерок. Разговаривает… — Амариллис развела руками, — Я мало чего понимаю в детях, мои братья были старше меня, потом тоже… не сложилось. Но Судри особенный, это даже мне видно. Он уже сейчас мне друг… обнимает так, будто защищает. И я ни разу не видела, чтобы он ссорился с кем-то или сердился.

— Для каждой матери ее ребенок — особенный, — поддразнил Амариллис эллил, — у твоего сына просто на редкость добрый и легкий нрав. К тому же он настолько недешево тебе достался, что ты теперь будешь видеть в нем все возможные достоинства и вообще…центр мироздания… — и эллил необидно засмеялся.

— Хочешь сказать, что я клуша, которая видит в своем цыпленке белого лебедя? — возмутилась девушка. — Ах, смотрите и дивитесь, мой сын бегает! И уже разговаривает! Ах что вы, какие там годы — ему четыре месяца от роду!..

Гарм и Чиро переглянулись и засмеялись.

— Видимо, здешний воздух пошел ему на пользу, — усмехаясь, заметил Гарм. — А что касается доброго нрава, не особенно обольщайся. Это ведь и твой сын. Пока кровь отца сильнее… но дай срок — и твоя непременно даст о себе знать.

— Белый лебеденок… — поддел Амариллис Чиро. — С его клыками в лебедях не засиживаются.

— Ну, будет о детях. — Гарм внимательно глянул на собеседницу. — Ты сама как?

— Благодарю, все хорошо. — Поспешила ответить девушка.

— Она здорова. — Вмешался эллил. — Силы почти вернулись.

— Это я и сам вижу. А как насчет вкуса к жизни? И ко всем ее радостям?

— Моя радость со мною… — Амариллис отыскала взглядом сына, — И радость, и жизнь… все в нем.

— Это понятно. А как ты сама? Где ты? — Гарм взял девушку за плечи и развернул лицом к себе. — Где та Амариллис, из-за которой мой звонковолосый братец чуть не полмира перевернул, так усердно он тебя ищет? Та, которая всех перетанцевала — и птичку, и хищницу… Где та, из-за которой три спрятавшихся бога затаили дыхание, будто мальчишки — такое нечасто увидишь…

— А… но в храме никого, кроме нас не было!.. и где ты прятался?.. — растерянно протянула танцовщица.

— Какая разница. За колоннами. Как и мои братья.

— Вот не думала, что боги такие бессовестные. Так Лимпэнг-Танг — твой брат?!

— Его истинное имя Фенри. Мы близнецы.

— Ясно. А другие кто?

— Другой. Такого, как аш-Шудах, хватит и одного. Он наш сводный брат, по отцу.

Амариллис молча переваривала услышанное.

— Однако в любопытную компанию ты попала, госпожа… — и эллил сочувственно покачал головой.

Вечером того же дня Гарм появился в комнате Амариллис.

— Ты, я вижу, ничем особым не занята? — бог стоял на пороге, перекинув через руку какое-то платье. — Тогда собирайся. Вот, переоденься и выходи.

— Куда? — удивленно спросила девушка, сидевшая у постели спящего сына.

— Узнаешь. Хватит тебе тут киснуть, совсем на себя непохожа стала. Давай, поторапливайся.

Амариллис встала, не торопясь, подошла к кровати, на которую Гарм бросил одежду: белую тонкую рубаху, корсаж на шнуровке и широкую юбку — темно-зеленые, небогатые, но вполне добротные, и в придачу пара звонко подкованных, украшенных медными пряжками туфель. Так могла одеться дочка зажиточного фермера, собравшаяся в гости. Пожав плечами, девушка принялась переодеваться; как и следовало ожидать, платье пришлось ей впору, будто специально для нее шили.

Гарм поджидал ее за порогом; они пришли в одну из комнат, куда без него попасть было невозможно. Там было тихо и пусто, в полутемном воздухе плавали пылинки, пахло сухими листьями, и прямо посреди комнаты начиналась лестница, поднимавшаяся на пять-десять ступеней над полом и неожиданно обрывавшаяся. Бог начал не спеша подниматься, не выпуская руки Амариллис, и, остановившись перед последней ступенью, пропустил девушку вперед.

— Ну проходи, неужто испугалась? — и Гарм подтолкнул ее в спину. Не успев возмутиться, она шагнула в пустоту и неожиданно для себя оказалась в большой, ярко освещенной трактирной зале. Направляемая Гармом, придерживавшим ее за локоть, она, совершенно ошалев, ничего не понимая, прошла к одному из немногих свободных столов, где они и уселись.

— Как думаешь, где мы? — подмигнув, спросил Гарм.

— Не знаю… — пожав плечами, ответила девушка, едва переводя дыхание. — Такие места в любом городе найти можно.

Она огляделась: темный потолок, массивные прокопченные балки, огромная люстра-колесо, обшитые досками стены — обычный трактир, она таких десятки видела. Тяжелые столы и стулья, за которыми сидят, вольготно развалившись, завсегдатаи, беря разгон перед длинной ночью, смачивая начало разговоров в первой кружке пива. Ни одно из лиц не показалось Амариллис знакомым, однако было здесь в самом воздухе нечто неуловимое, напоминавшее танцовщице ее первое выступление.

— Ничего себе публика… не то солдатня, не то матросня… и выговор здесь странный — будто со всего света слов в один рот намешали.

— Ну да. — Гарм невозмутимо пожал плечами. — А какой еще выговор можно услышать в «Бездонной бочке», трактире с дурной репутацией… дурной даже для этого квартала. Даже для Шибальбы. Зато здесь самые лучшие музыканты… — и он улыбнулся.

А музыканты и впрямь были хороши: сидевший на бочке волынщик, видом своим более всего напоминавший утопленника — иссиня-бледный, впалые щеки того и гляди друг к другу прилипнут, с черными мокрыми космами, и стоящие рядом скрипач — старый, седой как лунь, с испитым и пройдошистым лицом, и мальчишка — с хулиганистой рожей, украшенной синяком, держащий в руке немудреную флейту-сопелку. Как раз к тому моменту, когда Гарм и Амариллис уселись, они заканчивали полоскать глотки пивом и переругиваться со служанками.

И не успела Амариллис отпустить язвительное замечание, что, мол, музыкантам больше пристало в дудки свои дуть, а не пиво, а не то придется их вскорости на ставне выносить, как они заиграли. Не сговариваясь, не переглядываясь… просто мальчишка притопнул и, просвистев на флейте залихватскую трель, звонким, чистым, как апрельская капель голосом завел песню про старого пивовара, из вредности утопившегося в чане октябрьского эля. Амариллис оторопела. Она, избалованная Хранителем Мелодий, угадывавшем ее настроения и чувства, знавшим все мелодии Обитаемого Мира, чувствовала себя так, будто попала под летний ливень — частый, крупный, прохладный… и совершенно нежданно обрушившийся на голову как раз тогда, когда ты идешь, напыжившись, в парадной обновке в гости к соседям. Музыканты перебрасывали друг другу мелодию песенки, иногда по очереди подпевая мальчишке-флейтисту; у скрипача голос был хриплым и тяжелым, а у волынщика — гулким, как эхо в морском гроте.

— Ну как? Понравилось? — Судя по блеску ртутных глаз, Гарм и сам не остался равнодушным. — А потанцевать не хочешь?

Амариллис хотела было с возмущением отказаться, но тут музыканты снова заиграли и она предпочла замолчать. Иначе ей пришлось бы солгать…

…Твой разум может обмануть тебя, говаривал ей аш-Шудах. Повинуясь соображениям выгоды или тщеславия, он с легкостью убедит тебя в чем угодно. Твое сердце может обмануться — повинуясь несбывшимся желаниям, принимая видимость за сущность, оно поведет тебя обманным путем, обещая счастье и обрекая на разочарование. Но твое тело всегда право. Причини ему боль — и оно не скажет тебе, что испытало наслаждение. Заставь его работать сверх сил — и оно честно сломается, не страдая геройством. Слушай свое тело, Амариллис, слушай внимательно…

Она прислушалась. Ее плечи вздрагивали, подергивались, пальцы четко выстукивали ритм по столешнице, а ноги… ноги попросту приплясывали под столом, совершенно этого не стыдясь. Было бы чего стыдиться…

В этот момент кто-то, напоминающий комплекцией среднюю копну сена, подошел к их столу, заслонив свет и заполнив все свободное пространство.

— О! Гарм! — нежданный гость грохнул на стол свою кружку и сам уселся, не дожидаясь приглашения. — Давненько не виделись. Кого это ты к нам привел?.. — и он оценивающе глянул на Амариллис.

— Давненько, приятель. — Согласился Гарм, жестом подзывая служанку. — Амариллис, это Турс, мой давний знакомец в этих краях.

— Вон оно как… — громила потопил конец фразы в кружке. — Какими судьбами? Заскучал, поди?

— Это она заскучала. — И Гарм кивнул на Амариллис.

Великан поперхнулся пивом, закашлялся, грохнул пару раз по столу кулаком и, наконец, насилу перевел дыхание.

— Заскучала?! Твоя гостья?!.. — и он изумленно воззрился на Амариллис.

— А что тут удивительного, дружище, и я не всесилен… — Развел руками Гарм. — Потому и привел сюда. Чтобы кто-то скучал в «Бездонной бочке» — не припомню…

— И то верно. А что ж ты, дева, сидишь, ручки сложив? Не в храм пришла. А может, ты танцевать не умеешь?

— Так это смотря какой храм… — улыбнулась Амариллис. — И я, пожалуй, потанцую…

Вежливо наклонив голову, она упредила Турса, уже привставшего, чтобы подать ей руку.

— Благодарствую, я и одна управлюсь. А если нет… попрошу вот его помочь. Не знаете, кто это?

И танцовщица подбородком показала на сидящего в самом дальнем углу и полном одиночестве седого, непритязательно одетого мужчину — тот сидел, уперев в стол локти, и созерцал свое отражение в кружке. Ничего примечательного в этом человеке не было, разве то, что изредка он развлекался тем, что поднимал глаза и смотрел на горящую перед ним на столе свечу. Через минуту пламя начинало заметно колыхаться, как лоскуток оранжевого шелка под порывами ветра.

— Эхм… — Закашлялся громила, проследив за взглядом Амариллис. — А ты, дева, случаем, не ошиблась? Силенки свои не переоценила? Вытащить танцевать Пьющего Песок?! — и он с сомнением покачал головой. — Это, дева, возможно самый лучший из проводников в Арр-Мурра, он свое имя заслужил… сам я с ним в пустыню не ходил, не довелось такой чести сподобиться, но если десятая доля того, что о нем рассказывают, правда — так я только на то и годен, чтобы его коню копыта полировать. А ты его в хоровод звать собралась…

Амариллис не ответила, только передернула плечами… встала, расправила складки юбки и направилась в залу, в самую гущу пляшущих.

Ни особым умением, ни легкостью движений завсегдатаи «Бездонной бочки» не отличались, но с вполне возмещали это лихим азартом, с которым они кружились, притоптывали, вытанцовывая несложные фигуры простых сельских танцев. Амариллис легко скользила между танцующими, вдыхая запах разгоряченных тел и крепкого пива, с головой ныряя в пенящийся, хмельной поток музыки. Протолкавшись почти в центр толпы, она пару раз пихнула локтями в стороны, освобождая себе немного места для начала, и дождалась, когда музыканты прервались на минутку, перевести дух.

— Эй, а «Пьяную Карусель» сыграть можете? Или кишка тонка?

Ее неожиданно ставший пронзительным голос услышали все. На девушку немедленно уставились десятки глаз, все повернулись в ее сторону, желая разглядеть, кто же это так лихо начинает свой вечер в «Бездонной Бочке». «Пьяная Карусель» была развеселой песенкой, не очень приличной, но чтобы оттанцевать ее, предельно быструю, вкручивающую мелодию в уши скрипичными трелями… Эта песня стремилась заставить ноги танцора споткнуться, не выдержав темпа, сбивала его неожиданными синкопами и перебивами ритма. Скрипач опустил скрипку и поднял голову. Увидев стоящую, подбоченившись, Амариллис, он усмехнулся, подмигнул мальчишке-флейтисту и тот повел мелодию, сначала обманчиво медленную, закружившую юбку танцовщицы колоколом.

— Хо! — и оборвав переливчатую трель флейты, мальчишка прямо-таки завопил первый куплет «Пьяной Карусели».

Но ему не удалось обмануть Амариллис; она будто только этого и ждала. Скрестив руки, сжав локти пальцами, она начала вытанцовывать по кругу, будто деревянные бусы рассыпая из-под каблуков. Вздернут подбородок и сверкают глаза. Закружившись на месте, девушка чудом поймала вновь изменившуюся мелодию, прохлопала в ладоши ответ музыкантам, подхватила подол, уперла руки в бока и пошла вокруг одного из танцоров, стоявшего столбом с самого начала «Карусели». Заставив его почти что свернуть себе шею, она пошла танцевать вокруг другого, третьего, пятого… Она летала будто сумасшедший бродячий огонек, ловко ускользая от протянутых к ней рук. Ни разу не ошиблась танцовщица, ни разу не споткнулась, не остановилась перевести дыхание. И не было в этом танце особого изящества или изысканности, были лишь невозможно быстрый перестук каблуков, вызывающе выставленные локти, повороты и легкие прыжки, будто дите по лужам скачет, поднимая тучу брызг и несказанно этому радуясь.

Музыканты сдались первыми. Отнял флейту от губ мальчишка, опустил смычок старик, и смолк волынщик. Амариллис, воспользовавшись этим, не глядя, сцапала с оказавшегося рядом стола чью-то кружку, полную страшным, черным пивом, крепким, горько-сладким и единым махом выпила ее. Поставила обратно на стол, вытерла рукавом подбородок…

— Неплохо для начала. — Мальчишка подмигнул танцовщице. — Чего теперь пожелаешь?..

— Как чего?!.. — Она даже рот приоткрыла от изумления. — Танцевать!..

И засмеялась. Было ей хорошо, легко и свободно; что-то, казалось, безвозвратно потерянное в лесах Одайна, вернулось к ней, и теперь вскипало в крови и щекотало сердце. Упали путы, стягивавшие ноги, мешавшие двигаться и дышать.

— Вот сумасшедшая девчонка… — одобрительно пробурчал Турс. — Где ты ее нашел?..

… Чиро дремал в низеньком кресле, изредка протягивая руку, чтобы укутать Судри, вечно норовившего сбросить одеяло на пол. За окном тихо перешептывались кусты, ветер иногда вставлял словечко-другое в их полночную беседу; в подсвечнике оплывала белым воском свеча; пахло тишиной и сном. Чиро почему-то было не по себе; он то ежился, хотя сквозняка в комнате не было и в помине, то тяжело вздыхал, будто ему не хватало воздуха.

Дверь открылась бесшумно. Эллил, почувствовавший неладное, поднял голову — в дверях стоял кто-то невысокий, одетый в длинные темные одежды. Вот он перешагнул порог и Чиро с ужасом узнал уродливое лицо привратника Арр-Мурра — того, кому было запрещено приближаться даже к внешним руинам Дома богов, не то, чтобы входить в пределы сада. Его единственный глаз уставился на застывшего эллила, по губам змеей скользнула тень улыбки.

— Не спится?..

Незваный гость говорил тихо, не желая никого пугать прежде времени. Эллил весь сжался, стараясь не выдавать своего испуга.

— Фолькет… ты с ума сошел. Я никогда не испытывал к тебе теплых чувств, но мне страшно подумать, чего тебе будет стоить эта прогулка.

— Знаю, знаю… — и цверг удрученно покачал головой. — И за что такая немилость? Хоть бы ты, малявка, за меня словечко замолвил. А то что ж это получается — я, как проклятый, сторожу вас, слежу, чтобы пустыня ваш покой не потревожила, а самому вход в дивные цветущие сады заказан.

— Каждому свое. — Эллил встал. — Поздновато ты спохватился.

— Ну-ну… Ты не шуми, малявка. Еще разбудишь кого. — И Фолькет внимательно всмотрелся в спящую темноту. — Так вот кого вы от меня прятали. Значит, верно мне доложили — она не одна сюда пришла. Да, Чиро, господин наш велик, не спорю, но и на него помрачение находит. Ведь достаточно мне просто подойти поближе — и она наизнанку для нас вывернется… мне и делать ничего не придется. А если и придется…

— Убирайся немедленно! — свистящим шепотом приказал эллил.

— Успеется. Ты на него нагляделся, дай и мне… — и Фолькет шагнул в комнату.

Чиро смотрел, как скользит к кроватке низкая тень, как тянутся к спящему мальчику длинные, искусные пальцы цверга-ювелира; эллил с трудом переводил дыхание и бестолково шарил в висящем на поясе кошеле.

— А что, если я его к себе заберу? Ему тут, поди, уже прискучило… — Фолькет обернулся к эллилу, подмигнул ему единственным, совершенно безумным глазом.

…Молиться было некогда. Поэтому Чиро, не призвав в помощь никого из известных ему богов, просто выхватил из кошеля мешочек, подаренный Амариллис, и с размаху вытряхнул все его содержимое в лицо цвергу.

— Просыпайся, Судри. Просыпайся. — Эллил тряс мальчика за плечо, настойчиво и твердо. — Проснулся? Вот и хорошо. Судри, тебя нельзя здесь оставаться. Беги в мой дом. Позови мою сестру, и уходите в самое сердце леса. Выйдешь оттуда, если только позову я. Или мама за тобой придет. Больше не слушай никого. Ты понял меня? — и Чиро всмотрелся в серьезное, совсем не сонное лицо Судри.

— Я понял, Чиро. А ты? — и мальчик со страхом посмотрел на застывшего уродливой статуей цверга. Оплывающая свеча давала немного света, но и этого было достаточно, чтобы напугать кого угодно.

— Я должен остаться. Беги, Судри. Кому говорю?!

Судри встал, и как был, в рубашонке, босиком, осторожно обошел Фолькета и выбежал в коридор. Его легкие шаги вскоре прошелестели по траве и стихли — короткий путь, известный только ему, увел его в безопасное место. Чиро с облегчением выдохнул, метнулся к окну, закрыл его, затем вылетел из комнаты, закрыл за собой дверь и сполз на пол — он не в силах был оставаться там. Эллил не знал, сколько времени будет действовать пишог, не знал, куда и надолго ли Гарм увел Амариллис, не знал, у кого искать помощи.

Пока он беспорядочно соображал, бежать ли будить остальных детей и где прятать их, тишину спящего дома нарушили шаги — торопливые, неровные. Амариллис первой увидела скорчившегося на полу эллила; она сначала застыла на месте, а потом ринулась к нему, рывком подняла за шиворот, встряхнула.

— Чиро! Что случилось?

И, не дожидаясь объяснений, распахнула дверь. Ей хватило одного взгляда.

— Где мой сын?!..

И эллил мог поклясться, что Гарм, увидевший и застывшего цверга, и лицо Амариллис, испугался.

 

Глава четвертая. Попытка

…Что заставило тебя прервать такой чудесный вечер? Музыка, танцы… почти позабытая беззаботность… Словно кто-то стиснул ледяными пальцами твое сердце, да так, что перехватило дыхание; и ты отстранила Пьющего Песок (он все-таки согласился танцевать с тобой и даже встал, чем вызвал несказанное изумление у завсегдатаев «Бездонной бочки»), подбежала к Гарму и потребовала: «Домой!». И вот ты бежишь по непроглядно темному саду, как грозовая туча, подхваченная вихрем, а глаза твои, переполненные слезами, ничего не видят. Смутно помнишь, как давясь словами, эллил спешил тебя успокоить. Едва услышав, куда отправился Судри, ты поспешила прочь из дома и никто не стал задерживать тебя — с таким же успехом можно было пытаться задержать лавину.

Амариллис бежала сквозь заросли, расшвыривая руками ветки, влетела в какой-то ручей, споткнулась, упала, на четвереньках вскарабкалась по невысокому склону, продолжая, сама того не замечая, рычать. Глаза ее, замутненные слезами и отчаянием, почти ничего не различали в темноте; ночной сад обступил ее, жутковатый и безразличный. Каким-то чудом Амариллис, не умевшая найти дороги и при свете дня, смогла добраться до мраморной беседки. Задыхаясь, она присела на скамью, обернулась — кто-то осторожно дергал ее за рукав. Это бы один из сородичей Чиро.

— Не плачь. Идем со мной.

Не прекословя, она поспешила за эллилом. Идти пришлось недолго — ведь она, сама того не зная, прибежала почти вслед за мальчиком. Эллил раздвинул ветви ивы — ее сын сидел там, как в шатре, обхватив колени руками, глядя перед собой огромными, полными слез глазами. Амариллис рухнула на колени, крепко обняла его, прижавшегося к ней, дрожащего от ночной прохлады.

— Мы еле удержали его здесь, — эллилы, собравшиеся вокруг них, смотрели сочувственно и печально, — он хотел бежать тебе навстречу. Он плакал.

Они дождались, пока она успокоится, принесли теплые плащи — Судри их одежда оказалась впору, одеяла и подушки, чтобы беглецы могли отдохнуть. Все это время эллилы не позволяли себе вмешиваться в бессловесный разговор матери и сына, да и сами почти не разговаривали. Наконец Амариллис смогла разжать руки и чуть отстранить от себя Судри; мальчик с удовольствием укутался в плащ, забрался к ней на руки и почти мгновенно уснул. Как ни странно, и сама Амариллис уснула вслед за ним.

Когда они проснулись, сквозь сквозной зеленый полог ивовых ветвей просвечивало солнце, пели птицы и все вокруг дышало миром и покоем, и Амариллис показалось, что все случившееся ночью было просто страшным сном. Увы, сидящий рядом Чиро выглядел подавленным и печальным, и с надеждой на призрачность кошмара пришлось распроститься.

— Как спалось?

— Прекрасно. — Амариллис ничуть не покривила душой, спалось ей действительно хорошо, легко и спокойно.

— Значит, ты отдохнула. Пойдем, Ами, я провожу вас к Гарму.

— Ну уж нет. Мы отсюда не уйдем. — Амариллис решительно покачала головой. — А если это страшилище все еще там?! Мне Арколь достаточно про него порассказывал. Как он сюда попал, Чиро?

— Гарм его в привратники взял, — неохотно ответил эллил.

— Что?! Так они друзья?

— Не стоит преувеличивать. Фолькет всего лишь слуга, причем не из любимых. А друзей у Гарма, к слову сказать, нет.

— Все равно. Хороших слуг он нанимает…

Проснувшийся Судри завозился, вылез из одеяла.

— Ладно, сначала идите умойтесь и поешьте. Потом поговорим.

Амариллис отпустила Судри поиграть, но с условием — не убегать далеко, чтобы она могла его видеть.

— Не бойся, здесь ему ничто не угрожает.

— Именно так я думала и о том доме, — и девушка неопределенно махнула рукой, явно имея в виду Дом богов. — Думала, мы там в безопасности. Пока Фолькета не увидела своими глазами. Прямо у кровати Судри… Чиро, я хотела спросить, а почему Гарм не пришел сюда сам? Почему тебя прислал объясняться?

— Он не знает, как ты его примешь. Проще говоря, боится.

— Ничего я не боюсь.

Эллил и танцовщица обернулись — Гарм стоял возле статуи высокого мужчины, держащего в руках чашу.

— А ты даже для любимого слуги позволяешь себе слишком много.

В ответ на такое замечание эллил сморщился, будто надкусил лимон, но промолчал.

— Ты ведь ждешь от меня объяснений, Ами? Ждешь извинений и чего-то еще в этом роде?

— Достаточно будет и объяснений. — Амариллис пристально смотрела на Гарма. — Кто ты, куда привел нас с сыном — и зачем мы тебе понадобились? Мы… или я…

— Это уже легче. Извинения мне никогда не удавались. Скажи, ты вернешься в дом? Или решила остаться здесь?

— Я думаю, вряд ли ты позволишь мне остаться. Я вернусь. Но Судри останется здесь.

— Амариллис, это невозможно, я же говорил тебе…

— Я помню, Чиро. Я постараюсь побыстрее выполнить то, чего он, — и она кивнула в сторону Гарма, — от меня хочет, и мы уйдем отсюда. Может, за Краем Света найдется место и для нас.

Амариллис встала, подошла к эллилу, положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.

— Чиро, ты можешь мне обещать, что с Судри ничего плохого не случится, пока он здесь? Я уйду со спокойной душой, если ты будешь с ним рядом.

— Послушай, я позаботился о том, чтобы Фолькет не совал своего носа в мой дом. — Гарм явно был недоволен тем, как мало с ним считается какая-то танцовщица. И ему было неловко от того, что какой-то привратник нарушил его планы. — Считай его… ну, почти мертвым.

— Почти?.. — Амариллис усмехнулась. — До тех пор, пока он тебе снова не понадобится?

— Ты все еще не доверяешь мне? — бог был явно обижен. — Чего тебе еще не хватает?

— Не мне, а тебе. Так, самой малости. Немного жалости. И совести. — Амариллис явно не давала себе отчета, с кем она так разговаривает… — Чиро, я жду ответа.

— Что я могу тебе обещать, Ами? Что не спущу с твоего сына глаз? Пожалуй. Я не думаю, что Фолькет настолько хорошо знает здешние закоулки, чтобы так просто добраться сюда, так что какое-то время можешь не беспокоиться. Ступай, Амариллис, делай, что решила. Я присмотрю за мальчиком.

— Прекрасно. — Сморщился Гарм. — Могу я, в свою очередь, уверить вас в том, что привратник более не переступит границ сада?

— Ты уже однажды пообещал, что принимаешь меня в свой дом. И ручаешься за мою жизнь. — Амариллис, не мигая, смотрела в глаза Гарма. — Знаешь ли, Гарм, однажды меня вот так же поставили на игральную доску. Вероятно, это была не такая большая игра, как твоя, но моя жизнь с тех пор, увы, не подорожала. Я для вас всего лишь игральный камешек… вы ставите меня, передвигаете… и у вас свои цели. А я только средство, — впрочем, без него вы, похоже, бессильны… Идем, Гарм. Я готова вернуться в твой дом. Чтобы ты мог продолжить свою игру. Но мой сын в ней участвовать не будет.

Гарм промолчал и жестом пригласил Амариллис следовать за ним.

Он привел ее в тот самый покой, откуда не так давно отводил глаза эльфу, охотившемуся за девушкой. Усадил Амариллис на один из листов лотоса, сам устроился на другом; здесь было тихо, только колыхания воды отражались еле слышным эхом от каменных стен. Ровным светом горели жемчужины в лягушачьих ртах, бело-розовые лепестки цветов лотоса чуть поблескивали, словно были присыпаны сахаром, и пахли влагой и чем-то сладким.

— Люблю это место. — Он оттолкнулся ногой от порога комнаты, улегся на спину, заложив руки за голову. — Оно меня умиротворяет… успокаивает…

— Я больше люблю открытый воздух. — Амариллис подобрала под себя ноги, обхватила колени руками. — Да и воды я побаиваюсь, по старой привычке.

— Ты чего-то боишься? Брось, тебе это не к лицу. Чуть не забыл, у меня для тебя кое-что есть.

Гарм соскользнул с листа в воду и поплыл куда-то вглубь залы, бесшумно, надолго пропадая под водой. Вынырнул он возле одной из ниш, где сидели каменные лягушки, подтянулся, встал на черный, влажный постамент и запустил руку в раскрытый лягушечий рот, за светящийся шар. Зажав что-то в кулаке, он на этот раз не отказал себе в удовольствии прыгнуть в воду, подняв тучу брызг, долетевших до возмущенно ахнувшей танцовщицы, и поплыл прямо к ней. Подняв из тяжелой, черной воды мокрую голову, Гарм одной рукой ухватился за край листа, а другую протянул девушке.

— Держи. — И разжал пальцы.

На его влажной узкой ладони лежало кольцо — простое, с одним прозрачно-черным камнем, похожим на здешнюю воду, отмеченным орочьей руной.

— Мое кольцо?! — Амариллис, не веря своим глазам, нерешительно взяла кольцо — и быстро надела его. И перевела дыхание.

— Надо же… вот не чаяла, что снова мы будем с ним вместе. — Она не отрывала глаз от камня, заметно потеплевшего на ее руке.

Гарм забрался на свой лист, сел на краю, свесив ноги в воду, и с удовольствием смотрел на Амариллис. А она отвела наконец взгляд от своего кольца, и — впервые за все время — улыбнулась Гарму.

— А ведь я ничего о тебе не знаю. Расскажи. — Просто сказала она, усаживаясь поудобнее, на шаммахитский манер скрестив ноги и свесив с колен ладони. — Кто ты? Кто твои родители? Твоей матушке я только посочувствовать могу, поди-ка уследи за этаким сыночком… — и, помахав руками, Амариллис изобразила полет Гарма.

— Возможно, мне стоит напомнить, что я бог.

— Да я уже поняла. Неужели ты никогда об этом не забываешь? Бедняга… Ну, бог… а дальше? Вы такие разные… ты и Лимпэнг-Танг. Даже ты — и тот, кто нес меня через пустыню.

— Тот, кто нес… — и Гарм преувеличенно величаво помахал руками, повторяя движение девушки, — это, если можно так сказать, мои парадные одежды. Я одеваю их для Арр-Мурра. Или если хочу произвести впечатление.

Через несколько минут они разговаривали так спокойно, будто и не было между ними ничего пугающего или чуждого. Гарм с удовольствием рассказывал о своей семье. Он рассказывал обо всем — об отце и его нежелании терпеть в Доме богов закрытые Врата, о прежней дружбе с Фенри, даже золотые тавлеи вспомнил. Амариллис слушала, изредка спрашивая о чем-то, совершенно ей непонятном, или улыбаясь неожиданной откровенности бога. Она вытянула из воды за длинный стебель цветок лотоса и, отщипывая лепесток за лепестком, утолила голод. А Гарм так увлекся, что, похоже, забыл обо всем на свете, уйдя с головой в давние дни. Наконец, он спохватился.

— Ты удивительно терпелива, Ами. Разговоры о минувшем кого угодно в тоску вгонят… Довольно обо мне. Давай поговорим о тебе.

— Как скажешь, Гарм. Спрашивай — я обо всем расскажу и ничего не потаю, — и Амариллис невесело усмехнулась, припомнив один из таких разговоров, когда вопросы ей задавал знаменитый врач Аурело. — Но может не сейчас? Гарм, я устала.

И Амариллис неожиданно для себя самой легла на лист лотоса, перекатилась на край и опустила голову в воду — окунулась в черную прохладу, словно не желая ни слышать, ни видеть более ничего — хотя бы несколько секунд. Потом она поднялась, протерла глаза, отвела с лица налипшие мокрые волосы.

— Понимаешь, так уж случилось, что до тебя я с богами почти не общалась. Аш-Шудах никогда подчеркивал своего происхождения, да и до бесед со мной он редко снисходил. Лимпэнг-Танг — для него я танцевала и видела его глаза… и этого было довольно. А ты… Вот я смотрю на тебя и вижу такого же, как и я, Кратко Живущего — ты нетерпелив и самоуверен, и тоска тебя берет в здешней тесноте, сил много, а померяться не с кем… ни дать, ни взять скучающий младший сын обедневшего арзахельского вельможи. Наверное, поэтому я так с тобой разговариваю… не падая ниц. Но после всех слов мне достаточно заглянуть в твои глаза — и я понимаю, что в этих вот каменных жабах куда больше человеческого, чем в тебе. Хотя… возможно, нелепо ждать от бога человечности…

Они замолчали.

— Давай договоримся. Я зачем-то тебе нужна, ведь так? Тогда позволь мне привыкнуть к этой мысли — и к тебе тоже. Конечно, ты можешь заставить меня…

— Нет. — Гарм резко оборвал ее. — Заставлять кого-то из рода Эркина — благодарю покорно.

— Я сейчас вернусь к Чиро. И ночевать останусь там. А завтра снова приду — сюда, или куда ты скажешь. И буду слушать.

Остановившись на пороге зала-озера Амариллис сказала:

— Та игра, о которой ты говорил… тавлеи. Никак не могу вспомнить… Похоже, я видела что-то подобное.

— Не может быть… — Гарм посмотрел на нее как на снеговика, возникшего посреди пустыни — недоверчиво и чуточку испуганно.

— Постой… — Амариллис наморщила лоб, вороша свою память. — И ведь не так давно это было… я еще подумала — надо же, какая роскошь на таком месте… О! Вспомнила! — Торжествующе воскликнула она.

— Неужели?.. — Гарм стоял на листе лотоса, балансируя на самом краю.

— Точно. Я видела точно такую вышивку — и уж поверь мне, в чем — в чем, а в вышивке я толк знаю — в этой, как ее… «Бездонной бочке».

— Где?! — Гарм застыл, уже готовый поставить ногу на каменный порог залы.

— У Пьющего Песок. Он соизволил встать, чтобы принять мое приглашение и потанцевать. Тогда я ее и заметила. Он на ней сидел…

* * *

Утром следующего дня Гарм привел Амариллис в один из закоулков Дома, где спокойно молчали ничем не украшенные серые стены.

— Они были здесь… — Гарм провел рукой по каменной кладке вдоль едва заметной трещины. — Восточные Врата. Я должен их открыть.

— Это твой долг? Или мечта? — Амариллис стояла посреди покоя, оглядываясь.

— Все сразу, Ами. Все сразу.

— Я так поняла, что если их не открыть… этот мир попросту задохнется. Подумать только, там — и она неопределенно кивнула головой, имея в виду Обитаемый Мир — там все думают, что тихий ветер твоих рук дело. Как там говорил Аурело? «Порождение проклятых земель, обители безумного бога…» Это он про тебя, Гарм.

— Лестно, ничего не скажешь. Но — в кои-то веки — я к этой напасти непричастен.

— А если их все-таки удастся открыть? Ты обретешь долгожданную свободу… мир вдохнет вольного воздуха… Или нас всех сожрут? А может вообще ничего не получится — уж если ты не смог, куда мне…

— Не знаю. — Гарм обернулся, ловя взгляд Амариллис. — Но думаю, что силы, с которой у тебя договор, хватит, чтобы открыть Врата. А там видно будет.

— Если останется, кому смотреть. — Съязвила Амариллис. — Что я должна делать?

— Что, вот так сразу? — Гарм заметно удивился.

— Послушай. Я не думаю, что тебе стоит медлить. Поспеши, пока я не начала думать и бояться.

— Хорошо. — Гарм усмехнулся. — Медлить и вправду не стоит. Я успею подготовить все нужное сегодня после полудня. Твоя помощь мне не понадобится, так что иди к сыну. И ни о чем не беспокойся. Твое дело — открыть камень. А дальше моя забота. И вот еще что… помогать нам будет Фолькет. Прости, но без него никак. Догадываюсь, какое впечатление он производит и что тебе братец о нем порассказывал…

— Гарм, — прервала его Амариллис, — даже если ты решишь призвать на помощь сонмы фолькетов, я не изменю своего решения. Делай, что должен. Я открою для тебя камень.

Гарм замолчал и посмотрел на Амариллис так, будто впервые увидел ее. Потом подошел совсем близко, положил руки ей на плечи и развернул лицом к себе.

— Ты не перестаешь удивлять меня. Я думал, что тебе понадобится не менее полугода, чтобы восстановить силы — а ты проснулась уже через два месяца. Чиро боялся, что ты не сможешь ходить — а ты через месяц танцевала с маленьким народцем. А то, что происходит сейчас… — он отпустил ее, но остался стоять почти вплотную.

— Ты хоть понимаешь, что я собираюсь сделать? Клянусь песками, тебя даже не пришлось уговаривать — а я был готов, даже трогательную речь сочинил. Куда ты так торопишься?

— Гарм, — Амариллис не двинулась с места, только голову подняла, чтобы лучше видеть глаза бога, — ты когда-нибудь купался в одайнских озерах в начале мая? Так вот, сейчас ты собираешься совершить нечто подобное. Влететь с разбегу в ледяную купель, нырнуть, выплыть, едва дыша… И стоять на берегу, и чувствовать себя заново родившимся. Знаешь, я никогда подолгу не переминалась с ноги на ногу, а раздевалась одним махом, и прыгала в воду. Так может, мне сочинить трогательную речь для тебя?!.. Чтобы прыгал побыстрее…

— И ты не боишься, что я — и весь мир вместе со мной — утонем?

— Боюсь. До тошноты боюсь. А чего ты ждал от меня, слабой смертной? Что стану реветь в голос и просить времечка, попрощаться с сыном? Еще раз увидеться с любимым? Гарм, да мне вечности не хватит, чтобы на них наглядеться. Невозможно быть готовым к страданию — оно всегда захватывает врасплох. И если мне суждены еще потери — никто не переживет их за меня.

Неожиданно Гарм улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Удивительно. Рядом с тобой я впервые чувствую, что делаю то, что нужно. Не пытаюсь завершить начатое отцом, не потворствую собственным прихотям… Сегодня мы откроем Врата, Амариллис, обещаю тебе. И в этом мире станет намного легче дышать.

Гарм быстро вышел, оставив девушку в одиночестве. Когда она вернулась из дома эллилов, ждать ей пришлось недолго, вскоре пришел и Гарм, вслед за ним шел Фолькет. Помимо воли, она уставилась на него во все глаза. Хорош… и в прежние времена статью не отличался, а тут совсем усох, будто финик, лицо — жуткая маска из морщин и шрамов, и совершенно безумный взгляд единственного глаза. Шел он медленно, руки прятал в широкие рукава длинного одеяния. Как ни странно, на Амариллис не обратил ни малейшего внимания, а тихо встал за спиной молодого бога, почтительно ожидая приказаний.

— Ты знаешь, что должен делать. — Гарм достал из ножен длинный узкий кинжал; металл лезвия отсвечивал красным и поэтому казался горячим. Повернув голову к Амариллис, стоявшей в углу, он приказал:

— Ами, когда я протяну к тебе руку, будь готова открыть свой камень. Я думаю, тебе достаточно будет просто попросить его явить свою мощь.

После этих слов он встал почти вплотную к стене, примерился и несколько раз с силой ударил кинжалом по серому камню. Амариллис невольно ахнула — от таких ударов кинжал неминуемо должен был сломаться, но этого не случилось. После второго или третьего удара Гарму удалось загнать лезвие в еле заметную щель, обозначавшую контуры прежних Врат. Фолькет подошел поближе и встал лицом к двери («Будто привратник…» — мелькнуло в голове у девушки). Простояв так с минуту, словно испытывая всех на прочность, Гарм взялся за рукоять обеими руками, откинул голову назад и запел. Амариллис еще не успела как следует удивиться его голосу, как он протянул к ней руку.

…Это не сон. Это слишком даже для сна. Как много всего было. Как мало.

…Я не хотела тебя. Ты пришел сам. То ли как награда за удачное начало, то ли как возмещение невосполнимой утраты. Кем я была тогда? Последним листиком на ветке — листиком, возомнившем о себе, что научился кружиться по собственной воле, а не подчиняясь ветру. Кто я сейчас? Тот же листик. Но кое-что я все-таки успела понять. Да, я слаба, мала и жизнь моя быстротечна. И силы мои смехотворны в сравнении с силами ветра. Но если не будет меня, с кем тогда он будет играть? Как же скучно и пусто будет ветру без листьев. Ветер танцует листьями… ветер живет ими.

Амариллис стоит ровно, выпрямившись, тихая и строгая. Спокойно раскрывает она ладонь, смотрит на лежащее кольцо. А камень… рдеет как черная вишня на солнце. С каждой секундой он светится все ярче, и вдруг словно лопается — будто то же зерно, переполненное соками. По ладони Амариллис течет свет; течет, капает на пол, собирается в лужицы.

— Еще. Этого мало.

И в ответ на ее просьбу камень снова лопается — и на этот раз свет не течет, он вырывается из алмаза как пламя из глубинных недр, заливая все вокруг непорочно белым сиянием. Амариллис оглядывается — она стоит словно в сердце звезды, окруженная светом и мощью. Она откуда-то издалека слышит Гарма, выпевающего заклятие, слышит и Фолькета — он и впрямь поставлен привратником, призванным не пустить в дом незваных гостей, и ему приходится ой как несладко, слова вытекают у него изо рта вместе с кровью, а вскоре он падает на колени, но с места своего не сходит. Как был упрямый цверг, так им и остался.

Амариллис с удивлением смотрит на собственные руки — они почти прозрачны, да и все ее тело превратилось в мягко сияющий, живой язык пламени. И то, что она чувствует сейчас… Это все равно, что быть первой каплей, вслед за которой обрушивается ливневый шквал. Она вдруг понимает, что любая радость, испытанная живым существом, отзовется в ней — и во всех других обитателях этого мира. И любая боль отзовется. В тех, кто ближе, отзовется сильнее, в дальних и закрытых — слабо, почти неощутимо, но даже эта малость пошатнет равновесие… Она и камень становятся единым существом, ровно, мягко горящим светилом, и в тот же миг Амариллис понимает, что сама единым существом быть перестала.

Словно оказавшись внутри зеркального шара, она воплощается, отражается во множестве жизней. Одновременно она оказалась в разных местах, разных временах… Ее двойники возникали отовсюду, появлялись из далеких неведомых миров, которых было такое множество, что у девушки закружилась голова. Она видела себя маленькой девочкой, сидящей на корточках в углу, торопливо поедающей украденные на кухне винные ягоды («Папа всегда смеялся, когда вспоминал, как я ввалилась совершенно пьяная — это в пять-то лет! — к чинным гостям в парадную столовую…»). Видела застывшую в предсмертной тоске девушку, наполовину затянутую в болото, окруженную белесым липким туманом. Видела женщину, еще молодую, которая стояла на вершине скалы и оглядывала каменистое всхолмье, переходящее в поросшие лесом горы, — у ног женщины сидел медно-рыжий охотничий пес — таких Амариллис прежде не видела, а на плече сидела серо-черная птица с белым хохолком. Зеркальный шар вздрогнул, закружился, — и она увидела Амариллис — торопливую белку, мелькающую по стволу, Амариллис — цветок… камень… птицу… Ее отражения разбежались по мирам и тысячелетиям, эти семена вечной жизни, заброшенные в бескрайность Мироздания, перелетали от одного мира к другому, несомые могучими и ласковыми ветрами. И в то же время все они были ею самой. Одновременно. Вечно.

Амариллис попыталась охватить эту бесконечность времени и пространства, попыталась понять, кто же реален — она или все эти копии, и изначальна ли она сама… В какой-то момент она поняла, что сила разбуженного камня, ее свет и покой находятся в нем самом — и в ней; она, Амариллис, и есть алмаз темной крови.

Проходит совсем немного времени, и она начинает чувствовать, как тесно в каменных стенах выпущенной ею силе. Что-то не так… Да, воля Гарма сильна и он знает, чего хочет. И сила, послушная Амариллис, готова служить ему. Но… похоже, он не знает что именно нужно сделать с этой силой, чтобы она послужила ему как должно. Он упрямо продолжает петь, накапливая все больше и больше сияющей мощи… уже вся комната залита раскаленным светом, стены дрожат, и до Амариллис доносится слабый запах полыни. Гарм, внезапно оборвав пение, резко поворачивает кинжал — лезвие ломается с сухим коротким треском. В следующий миг дом богов содрогается от основанья до вершин, а в комнате Восточных Врат словно кто-то раскусывает переполненную соком виноградину — и так и брызгает во все стороны прохладой и свежестью.

Амариллис перевела дух. Она стояла, цела и невредима, даже дыхание ее было ровным. Неподалеку лежал на полу Фолькет, не двигаясь и, похоже, не дыша. А у противоположной стены лежал Гарм.

Она подошла к нему, все еще не веря в то, что бога можно сразить, опустилась на колени, приподняла его голову.

— Ты… — голос его еле слышен, из прокушенной губы сочится кровь. — Ты останешься здесь за хозяйку. Я засыпаю… теперь надолго…

Слова давались ему с трудом, он произносил их через силу, стремительно погружаясь в сон. Амариллис осторожно уложила Гарма на пол, поднялась и через силу подошла к Фолькету, наклонилась — он был жив. Глаз цверга уставился на нее с неприятной проницательностью, но отнюдь не враждебно.

— Фолькет!.. — ей самой это чувство было удивительно, но она была рада тому, что маг жив. — Не двигайся, я сейчас позову Чиро, мы отнесем тебя… ой!

Фолькет вцепился в ее руку, стиснул пальцы до боли.

— Почему?

— Ну напугал… откуда мне знать? Да не дергайся ты так!

— Теперь все равно. — Фолькет как-то сразу успокоился, притих. — Я за ним. Слышала, что он сказал? Теперь ты здесь хозяйка.

Цверг усилием воли подавил сотрясавшую его тело дрожь, сомкнул веки, отстранил склонившуюся к нему девушку. Похоже, он знал, что делать, и уже через минуту ушел в такой же глубокий сон, что и Гарм.

Амариллис встала, огляделась. Ну и дела, подумала она растерянно. Хозяйка Арр-Мурра.

 

Глава пятая. Пьющий Песок

Ар-Раби разбудил своих спутников двумя часами раньше обычного.

— По темноте в здешних местах расхаживать станет только сумасшедший. Особенно на полной луне, когда кровяные черви на охоту выходят. Понимаю, что времени у нас мало, но все же поначалу придется попридержать коней.

Помимо воли Арколь фыркнул — трое из выживших коняшек выглядели смурными, заморенными и уж никак не производили впечатления резвых скакунов, коих следовало попридержать.

— И не фыркай, мэтр, а лучше скажи этим безропотным созданиям спасибо… — ар-Раби огладил лошадку по шее. — Так что идем до темноты, потом пережидаем до рассвета — и вряд ли скучать придется. Ну, а там поглядим, может, когда и ночью идти получится. Надевайте накидки, для вас еще слишком солнечно.

Действительно, даже давно перевалившее за полдень солнце совсем не ласково обжигало кожу; пришлось всем четверым накинуть поверх голов тонкие покрывала белого полотна, закрепив их витыми полотняными же жгутами. Со сборами и едой задерживаться не стали, проводник торопил в дорогу. Наскоро прожевав сухие фрукты и запив их водой, они начали путь — впервые за месяц при свете дня.

Идти засветло было непривычно и, несмотря на жару, от которой хотелось снять с себя собственную плоть, путники смотрели на пустыню во все глаза — и не могли насмотреться. И хотя окружающий пейзаж у всех, кроме ар-Раби, вызывал неприятие, а у эльфа почти отвращение, они не могли оторвать от него глаз. Было что-то странное, отталкивающе-привлекательное в открывшихся им землях; мертвые, но являющие миру отвратительное подобие жизни, они казались издевательским вызовом живым существам, пришедшим в это царство смерти раньше времени и по собственной воле. Прежде путники видели только темные силуэты барханов, невыразительные каменистые пустоши и монотонные всхолмья; весь прошлый месяц они пробирались по затаившейся пустыне как тени, незаметно и безучастно. А здесь… сразу за выщербленными скалами начинался обрыв — в незапамятные времена здесь протекала река и теперь еще на дне русла белели пережженные солнцем раковинки речных моллюсков. За высохшим руслом простиралась равнина, усеянная высокими каменными столпами, расчертившими песок строгим узором теней; за ней путники с удивлением углядели обширные заросли не то кустарников, не то низкорослых деревьев, похожих на свернувшихся в клубки ежей, и даже издалека было заметно, как подергиваются колючие плети, стелющиеся по земле.

— И как через них продираться? — мрачно спросил Сыч.

— Ишь, разбежался. Вот дойдем, там и решим. — Усмехнулся в ответ ар-Раби. — а теперь повторяю последний раз — я иду первым, вы за мной, и никто — даже ты, эльф! — не геройствует. До сих пор вы прислушивались ко мне — и как, видите, пока живы. Что ж… для начала переберемся на тот берег. И вот еще… — ар-Раби оглянулся и неожиданно улыбнулся своим друзьям, — я никогда не бывал в этих краях. В Арр-Мурра я всегда заходил с востока, все привычные мне тропы там. Так что глядите в оба.

И он, не спеша, принялся спускаться по осыпающемуся мелкими камешками склону. Переглянувшись, остальные последовали за ним, скользя на мелком щебне и кашляя от поднявшейся душной пыли. Оказавшись на дне русла, ар-Раби остановился, огляделся, прислушался…

— Слышите?

Действительно, то, что во время спуска показалось им грохотом катящегося камня, потревоженного впервые за сотни, а то и тысячи лет, повторилось вновь — на этот раз ближе и явственнее. Глухие гулкие раскаты прокатились по белесому небу.

— Не может быть! — вытаращил глаза Арколь. — Гроза?! Здесь?!

— Похоже на то. На равнину сейчас выбираться не стоит, не нравятся мне эти столбы — не ровен час, молния ударит, а то и вьюнцы повылезут. Отсидимся здесь, только поднимемся повыше.

Ар-Раби указал спутникам на небольшой выступ, на котором мог разместиться их караван. Пока они поднимались — подъем оказался намного тяжелее, чем они ожидали, склоны осыпались, рушились в прах у них под ногами, заставляя падать, в кровь царапая руки и лица острыми камешками, — гром несколько раз принимался гудеть в барабан, то громче, то тише. Кое-как устроившись на относительно прочном выступе, путники отдышались, протерли запорошенные пылью глаза. Теперь к затихающим раскатам грома прибавился еще какой-то неясный звук, похожий на гул рассерженного пчелиного роя.

-Сухая гроза… впору пустыне, — откашлявшись, сказал Сыч. — Ффуу… проклятая пыль, все горло забила! — он снова закашлял.

— Тихо. — Ар-Раби прислушивался, беспокойно глядя на небо — по-прежнему совершенно безоблачное, уже темнеющее. — Это…

Договорить он не успел. Из-за крутой излучины прямо на них шла стена воды. Пенящаяся, мутная, она мгновенно заполнила минуту назад сухое русло, подхватила ошеломленных людей и понесла их, крутя и швыряя. Ар-Раби, мертвой хваткой вцепившись в поводья лошади, пытался и удержаться на плаву, и править к берегу. Черноволосая голова Арколя то пропадала, то вновь показывалась над ревущей водой; Сыч что-то выкрикивал, но грохот внезапно ожившей реки перекрывал его голос. Все они были застигнуты врасплох; здесь, в пустыне, они ждали песчаных бурь и удушающей жары — а попали в самое настоящее наводнение. Только что мечтавшие о глотке воды, чтобы прополоскать саднящее от пыли горло, они захлебывались холодной, темной влагой, тщетно пытались совладать с разъяренной рекой, так не вовремя воскресшей. Она тащила их, не разбирая дороги и не особо церемонясь, не давая возможности перевести дух. И все же эльф успел заметить, что они были не единственными игрушками реки — невесть откуда взявшиеся, мимо проплывали стволы деревьев, какие-то не поддающиеся определению обломки, один раз сквозь пену мелькнула оскаленная пасть песчаного волка.

Закончилось это так же внезапно, как и началось. Вода в русле стала стремительно убывать, и через несколько минут пловцы оказались распластаны на дне. Отплевываясь, кашляя, они поднимались, все еще не веря случившемуся. Однако насквозь мокрая одежда, оборванные поводья в руках ар-Раби и Хэлдара, и слой жидкой бурой грязи, перемешанной с белыми мелкими раковинками, на дне опустевшего русла убеждали их, что наводнение им не пригрезилось.

— Если бы не мокрое исподнее, я решил бы, что сошел с ума! — Сыч подошел к Арколю, ошалело сидевшему в грязи, и помог магу подняться.

— Ух ты… — маг с трудом переводил дыхание, он наглотался воды и выглядел почти испуганным. — Хэлдар… она неуправляема, так?

— Так. — Отозвался эльф через несколько минут; он стоял на коленях, опираясь руками о землю — за минуту до окончания наводнения его крепко задело массивным деревянным обломком, и теперь ему было все еще не по себе. — Я слышал тебя и пытался сам, а потом меня славно съездили по загривку, не то креслом, не то столом… И впрямь — Проклятые земли…

— А где же вода? — спросил орк. — Пролилась где-то там грозой, точнехонько в прежнее русло, и что?

— А кто знает? — пожал плечами проводник. — Откуда пришла, туда и ушла. Лошадей унесло… жаль. Я вам говорил, бесполезно искать здесь привычного смысла, здесь и время, и пространство, и причинность — все как с ума посходило. И все ваши заклинания вряд ли помогут. Хэлдар, ты не потерял карту?

— Нет. — Поднявшийся на ноги, слегка пошатывающийся эльф вытянул из-за пазухи мокро поблескивающий сверток.

— Уже везенье. Ну что, выбираемся наверх? Пока опять не загремело. Посмотрим, что оставила нам река, и поднимаемся.

Оказалось, что река оставила не так уж много: большую часть припасов унесло вместе с лошадьми, чудом уцелели два кожаных мешка с водой, мешок с провизией, сверток с полотном, мечи орка и эльфа, еще несколько мелочей.

Выудив свои пожитки, оскальзываясь на быстро высыхавшей грязи, они поднялись по склону и увидели, что унесло их довольно далеко от того места, где они спустились; столпы-колонны еле виднелись где-то по правую руку, а сама равнина казалась до самого горизонта устланной белоснежными овечьими шкурами, курчавыми, плотными, чуть розоватыми. Идти по таким легко и приятно, как по рассветному облаку; бело-розовые, упругие на вид завитки так и манили сделать первый шаг, пробежаться, прилечь отдохнуть…

— Невозможно. Это соль.

И ар-Раби скривился.

— Придется вернуться. Здесь нам не пройти. Это застывшая соль, она проест подошвы за час, и примется за ноги. Даже если успеем выйти из солончака, идти босиком пока не хочется. Так что возвращаемся.

Еще до темноты они пришли к месту, где заканчивалась нежно-розовая соль, уступая темному, почти черному песку. Шли по самому краю обрыва, не решаясь спускаться вниз, избегая наступать на соляные наплывы. Дошли до первой колонны и опустились у ее подножия, почти без сил, голодные и злые.

— Все, ни шагу больше сегодня. — Ар-Раби оглядел своих спутников. — Нас встретили с таким вниманием, что не стыдно и отдохнуть.

— Надо же, — усмехнулся Арколь, передавая Сычу воду, — я так наглотался воды, пока она меня туда-сюда швыряла, что только сейчас вспомнил, что здесь пустыня и все время хочется пить. Ар-Раби, а мы с такими запасами сколько протянем?

— Не бойся, мэтр. Здесь часто встречаются оазисы, один на три дня пути уж точно.

— Предусмотрительно. Иначе ни один гость долго не протянет, а так, хоть какая-то надежда… — Хэлдар разложил карту на песке и пытался определить, куда их занесло. — Бьюсь об заклад, ар-Раби, этот узор изменился. Я эту вышивку не первый день изучаю, так вот этих спиралей я не припоминаю, — палец эльфа указывал на завихрения черно-оранжевых полосок в центре, — потому что их не было…

— Все может быть, — невозмутимо отозвался проводник, подавая эльфу горсть подмокших фиников, — изменились земли — изменилась и карта. А теперь советую поспать, хоть немного. Здесь всему свое время: пока пропускают — идем, нет такого доверия — отдыхаем. Чем больше уважения к Арр-Мурра, тем дольше продлится твой день.

И ар-Раби уселся, прислонившись спиной к теплой на ощупь колонне, и мгновенно задремал. Спутники последовали его примеру и вскоре все четверо спали, впервые за последний месяц обычным усталым сном.

Проснулись они незадолго до рассвета, почти одновременно, как по команде. Оказалось, что все четверо здорово замерзли, возможно, именно это почти позабытое ощущение и заставило их прервать сон.

— Скоро рассвет, — Арколь указал на светло-карминную полоску вдоль края небес. — Что прикажешь, ар-Раби? Яму копать или еще что?

— Неужто не выспался? — язвительно поинтересовался Сыч. — Эдак мы тут надолго задержимся.

— Не задержимся. Чем выше солнце, тем холоднее в тени, — проводник указал на начинающие расти тени колонн. — Я думаю, если не выходить из тени, можно идти хоть весь день.

— А куда идти-то? — Арколь озирался по сторонам. — К тем колючкам?

— Не стоит, слишком уж они… — ар-Раби не закончил, словно боясь обидеть кого-то неосторожным словом. — Идем лабиринтом теней, а заросли попытаемся обойти.

Действительно, идти в тени каменных столпов оказалось возможным даже днем; но именно и только идти, поскольку там было настолько холодно, что дыхание стыло на губах и стоило остановиться, как начинала колотить ознобная дрожь. Греться же на полуденном солнце Арр-Мурра никто не осмелился. Только Сыч сообразил насыпать в куски полотна раскаленный песок, свернуть их, засунуть за пазуху и хоть так согреваться. Они шли и шли, стараясь не слишком забирать влево, в сторону солончака; передвигаться по лабиринту теней оказалось не так просто — зачастую четкий узор теневых дорожек терялся из виду, иногда его заслоняли каменные столпы, сказывался и неестественный холод. У всех четверых путников, успевших привыкнуть к жаре, после полудня заметно утяжелился шаг; Арколь, никогда не живший в холодном климате, однажды даже сделал попытку прилечь и подремать у подножия каменного исполина, и друзья с трудом смогли растолковать ему, только сонно хлопавшему глазами, что со сном придется подождать. После этого он решил выйти отогреться на солнце и ар-Раби с трудом удержал его от этого: «Вот как хватит тебя удар и что нам с тобой делать? Этому солнцу половины минуты хватит, чтобы тебя свалить, ты и так ошалел и обессилел. И я не поручусь, что даже твое молодое сердце выдержит такое…»

У всех четверых путались мысли, слова замерзали на губах, волосы эльфа заиндевели и стали похожи на седые мхи одайнских лесов.

— Что за злая ирония… — слова вылетали хрусткими льдинками, ломались, трескались, в кровь раня сизые губы Хэлдара. — Замерзать насмерть в пустыне…

— Ага… если бы я не боялся, что мои легкие разлетятся на сотню ледяных осколков, то славно посмеялся бы, — через силу ответил ар-Раби.

— Вы только посмотрите на себя! — Сыч подул на ладони и потер свои побелевшие уши. — В двух шагах песок в стекло плавится, а они трясутся, как февральские птички на ветке…

И, спрятав руки подмышками, он негромко пропел:

— И на чужбине обрести родню и дом… — подхватил эльф.

— И как верны твои невинные глаза! — они допели вместе, не обращая внимания ни на обжигавший горло ледяной воздух, ни на то и дело пересекавшееся дыхание. У этой давней песни Сыча, одновременно и горестной, и насмешливой, выпущенной в сумасшедший воздух Арр-Мурра, был странный смешанный вкус — эльфьей и орочьей крови, сочившейся из потрескавшихся губ поющих.

— Словно альв прикусил язык ненароком… Давненько я такого не слышал…

Даже такой мороз не выстудил в них способности удивляться; обернувшись, они не сразу разглядели говорившего — и не мудрено, поскольку он сидел на верхушке одного из столпов, скрестив ноги и опираясь локтями на колени. Рядом с ним лежал деревянный посох и стояла деревянная же чаша, отполированная до теплого золотистого блеска. Одет незваный гость был незамысловато и просто, на голове его было такое же, как и у четверых путников, белое покрывало, прихваченное свернутым из пестро расшитого платка жгутом. Но на нем оно казалось только проявлением вежливости к пустыне, данью традиции, которую нарушать слишком хлопотно — объяснений не оберешься. Он сидел и смотрел вниз, щуря спокойные серые глаза и едва заметно улыбаясь.

— Любопытная у тебя привычка, сударь орк, — чуть помирать собрался, или еще какое небольшое затруднение — сразу петь. Это ты себя подбадриваешь или беде зубы заговариваешь?

Задав вопрос, Пьющий Песок легко поднялся, расправил плечи, подхватил посох, допил воду из чаши и убрал ее в видавший многие виды дорожный мешок. Потом он слегка кивнул головой стоявшим внизу в тени — мол, нам пока по пути, — и шагнул прямо в воздух. Замерев, путники во все глаза смотрели, как он медленно, растянув шаг до невозможных пределов, перемещается к стоящему на расстоянии двух десятков шагов каменному столпу. Потом так же невозмутимо перешагивает на следующий; и именно, что не перелетает, не перепрыгивает — знай себе шагает, неспешно и спокойно.

— Ущипните меня, — не отрывая глаз от Пьющего Песок, попросил ар-Раби. — Или мы уже умерли и он провожает нас к месту упокоения, или нам неслыханно повезло…

— И он отведет нас туда же, — мрачно пошутил эльф. — Смотрите, он идет именно к тем милейшим колючкам. И я так понимаю, мы последуем за ним?

— Именно так, недоверчивый мой друг, — ар-Раби даже как будто отогрелся, заметно повеселел и приободрился. — За ним да побыстрее и прими мою благодарность, Сыч, — если бы не твоя песня, были бы здесь к вечеру еще четыре застывших столпа.

Торопясь, борясь из последних сил с омертвляющим холодом, спотыкаясь на застывших, онемелых ногах, они следовали за неспешно идущим в вышине проводником. Как ни странно, эта дорога оказалась легче и быстрее уже пройденной — то ли потому, что день уже перевалил за половину и тени немного потеплели, то ли потому, что присутствие Пьющего Песок ощутимо согрело их. Во всяком случае, меньше чем через час они оказались у границы зарослей.

— Советую поторопиться, — бросив через плечо эти слова, Пьющий Песок, уже стоявший на земле, спокойно ступил под сень колючих, неприятно подергивающихся ветвей и через минуту скрылся; заросли расступались перед ним, да и он сам скользил меж ужасающих растений как змея…

— И что теперь?! — Арколь задал этот вопрос с непередаваемым возмущением. — Ничего себе проводник! Лучше бы он нам сразу по камню на шею повесил, пока мы в речке бултыхались!

Он стоял, все еще дрожа, шмыгая носом, и оглядывал своих спутников, таких же замерзших и недоумевающих. Даже ар-Раби казался озадаченным. Они всеми силами старались держаться подальше от колючек, и вот на поди…

— Еще и поторопиться велел! — кипел Арколь. — Помирать, что ли, побыстрее?!

— Это ты всегда успеешь, — неслышно вышедший из зарослей Пьющий Песок стоял, опираясь на палку. — Хэлдар, твое промедление становится непростительным.

— Неужели?… И что же я должен сделать? — судя по интонации, эльф был изрядно зол и растерян. — Летать — увы! — не умею. Ветер здесь звать в помощь? — опасно, еще песчаную бурю накличу. Пойти напролом и напороться на шипы? — тут он осекся, ибо память чересчур услужливо вернула его к тому давнему дню, когда в непроходимых лесах Нильгау погиб его отец, пронзенный острым ростком нутана.

— А еще ты можешь остаться здесь и перебирать все свои потери, вспоминать неудачи, заодно можешь пожалеть и пожаловаться. Когда надоест, можешь поискать дорогу.

Бросив этот совет, Пьющий Песок шагнул в заросли и исчез. Несколько секунд эльф с трудом удерживал себя, чтобы не броситься за ним, презрев все препятствия, и не вцепиться ему в горло. С огромным трудом, подавив это желание, Хэлдар повернулся к друзьям.

— Ну что, так и будем стоять? Ар-Раби, я думаю, нам стоит развести костер и отогреться; солнце заходит.

К счастью, рядом с колючими кустарниками росли и вполне обычные, не пытающиеся самостоятельно двигаться, пустынные колючки; из них путники и соорудили небольшой костерок и вскоре с наслаждением прихлебывали сладкий кипяток. Солнце торопливо покинуло небо Арр-Мурра, окрестности заполнила тихая темнота.

— Ну что ж… — эльф поставил на песок кружку, придвинулся к костру, — за два дня эти земли неплохо позабавились на наш счет. Едва не утопили как котят, обобрали до нитки, потом попытались заморозить — посреди пустыни!. А в результате мы с радостью позволили загнать себя в самое гиблое место. Отсюда нам идти некуда.

— А придется. — Арколь привстал и напряженно вслушивался в спокойную тишину. — Тихо… Слышите?

— Нет… — Сыч, настороженно огляделся. — Тебе, часом, не померещилось?

— Хотелось бы… Хэлдар, да проснись ты, неужели не чувствуешь? Сыч?..

— Слышу. — Отозвался медленно поднимающийся эльф. — Слева в десятке шагов… и справа… А у нас из оружия…

— Пара мечей. — Сыч вытянул из-за голенища длинный узкий нож и перебросил его ар-Раби, сам же поднял лежавший под правой рукой клинок. — Твой и мой. Бывшему пирату с ножом сподручнее, так что ли?

— Бывших пиратов не бывает, — ар-Раби привычно ухватил нож, — как и бывших шлюх.

— Посветишь нам, мэтр Арколь? — хохотнул в ответ Сыч. — А то от этого посверкивания только темнее становится…

И действительно — к замершим у костра путниками медленно приближалась неровная цепочка огоньков, мерцающих бледно-синим пламенем.

— Рад помочь. — Негромко откликнулся Арколь. — А то они нас всяко разглядеть успели, а мы и не знаем, кто на ночь глядя припожаловал.

Маг вытянул руки, соединил кончики пальцев на уровне груди, негромко произнес нужные слова — и меж его ладоней зародился оранжевый огонек, с каждой секундой разгоравшийся все ярче и ярче, когда же он превратился в пылающий шар величиной с крупный померанец, Арколь выпустил его на волю. Шар завис на высоте велигорова роста и выхватил из темноты непрошеных гостей — и сразу стало понятно, почему они так упорно прятались от света и не спешили подойти поближе. Ни красотой, ни статью пришедшие не отличались; ростом они были не выше гнома, а обличием походили на оживший кошмар больной фантазии. Передвигавшиеся на двух конечностях, неприятно вывернутых в коленных суставах назад, существа имели еще по две пары длинных суставчатых отростков по бокам, ближе к голове, и непрестанно складывали и разворачивали эти отвратительные подобия рук. На головы их и вовсе смотреть не стоило — вытянутые и изогнутые, рассеченные узкой щелью пасти, усеянной похожими на крючья зубами; при всем этом пасть располагалась вертикально. Гости переминались с ноги на ногу, не решаясь начать знакомство, молча распахивали и закрывали пасти, изредка высовывая длинные синие языки, посверкивая мелкими, собранными в грозди глазками. Было их около десятка — более чем достаточно.

— Хороши… — с непонятным удовлетворением протянул Арколь. — Ар-Раби, что скажешь?

— Лично вижу впервые. — С заметным сожалением ответил шаммахит. — Но наслышан. Очень прочный панцирь, уязвим в местах сгибов. Хорошо прыгают. Огня не боятся.

— Это что же, стражи здешние? — осведомился Сыч.

— Да нет, обычные трупоеды, — отозвался ар-Раби. — Наверно, следили за нами еще днем, надеялись, что к ночи мы как раз доспеем.

— Мда… Придется разочаровать ребяток… — Арколь выпрямился, опустил руки, замер в обманчиво расслабленной позе.

— Не геройствуй, мэтр, — ар-Раби предостерегающе поднял руку, — нам к себе внимание привлекать не стоит. Эти красавчики здесь не единственные живут, и, надо тебе сказать, они не из первых лиц будут. Так что постараемся…

Закончить он не успел. Сразу трое из ночных гостей нарушили мирную дистанцию и перешли в наступление — все так же бесшумно. Подпрыгивая над землей почти на весь свой рост, они набросились на путников. Не дожидаясь смерти самых любопытных — или нахальных, их сородичи поспешили присоединиться. Так что Арколю пришлось пренебречь предупреждениями проводника и вступить в бой. Длился он недолго и когда последний непрошеный гость замер на песке, судорожно подергивая суставчатыми конечностями, друзья перевели дух и переглянулись — и оказалось, что все что все четверо почти что рады… наконец-то произошло хоть что-то, в чем они смогли принять посильное участие.

— А ты уходить собирался, — укоризненно сказал магу орк, вытирая меч, избавляя его от густой серо-красной сукровицы. — Такое развлечение бы пропустили…

И тут темную прохладную тишину прорезал до содрогания неприятный звук — нечто среднее между истошным воплем и безумным хохотом. Звук этот пульсировал, усиливаясь, наполняя ночь тошнотворным страхом.

— А я предупреждал, не стоит здесь шуметь… Хотя теперь уже не важно. Это приветствие кровяного червя — все слышали, я полагаю? — ар-Раби стер пот и кровь со лба.

— Что, все так плохо? — спросил орк.

— Как сказать… рассказывают только слышавшие его. Видевших нет. Кто услышал и смог сбежать — те выжили. Остальные…

— Ясно. А почему кровяной?

Внезапно все четверо почувствовали резкий запах полыни. В круге света показалось плавно льющееся по песку тулово, не отмеченное ни подобием головы, ни конечностями, все ровно багрового цвета, сочащееся мутной кроваво-красной жидкостью. Размеры даже этого видимого куска внушали нешуточное почтение.

— Хэлдар, тебе стоит поторопиться. — Сыч кивнул в сторону зарослей. — Какое-то время его удержим мы, потом колючки. Как с ними будешь справляться ты — уж не знаю, спой им, что ли… Да не стой ты столбом. Уходи.

— Нет. — Эльф покачал головой, облизнул пересохшие губы, поудобнее перехватил рукоять меча. — Нет. Моя кровь не краснее твоей, брат.

— Знаю. Но тебя, возможно, еще ждут.

Коротко вскрикнул ар-Раби — протянувшиеся по песку струйки крови червя добежали до его ног и мгновенно вытянулись тонкими жгучими струнами, оплели голени, стискивая, прожигая кожу, стреноживая. Отсеченные ножом, кровяные сгустки падали на песок и спешили вернуться в выпустившее их тело, и вновь потечь, извиваясь и шипя, к желанной добыче. Через несколько минут стало ясно, что не случайно среди видевших кровяного червя не было ни одного выжившего. Струйки крови все прибывали и прибывали, они взвивались в воздух нитями жгуче-липкой паутины, падали на плечи и захлестывали шеи… Воздух вокруг обороняющихся сгустился, наполнился тяжелым гнилостным запахом мертвой плоти, возомнившей себя живой. Мало-помалу путники стали отступать в сторону зарослей. Кровяной червь давил на них, не давая ни малейшей возможности пробиться к тяжелому тулову, порождавшему ядовитые нити.

— Хэлдар! — рявкнул орк. — Ты что же, оцарапаться боишься?

— Правее. — Со свистом выдохнул эльф, оглянувшись назад. — Нам правее.

— Что? — Арколь из последних сил удерживал чистым пространство над головами, рассыпая режущие искры; он был бледен, обильный пот наступающего бессилия стекал по вискам — пустыня оставила ему совсем немного сил для подобных упражнений.

— Я вижу тропу. Она прямо за нами… — и эльф спокойно шагнул в неимоверное переплетение колючих подергивающихся ветвей. — Быстрее.

Последнее было излишним — задерживаться не собирался никто. Стараясь идти за эльфом след в след, путники один за другим шагали в заросли, на ходу стряхивая, срезая с себя кровавые нити. Червь тоже поспешил за ними, но, не имея ни глаз, ни их подобия, тут же напоролся на шипы длиной с добрую саблю и столь же острые. И остановился.

Они шли, как могли быстро, насколько позволяли иссеченные ноги и боль от тонких, длинных ожогов; впереди неслышно шел Хэлдар — почти не веря собственным глазам, он видел то, чего не замечали остальные — едва заметную, слабо светящуюся тропу под ногами. Она вела их сквозь заросли, позволяя оставаться целыми и невредимыми. Вела хитро, сглаживая повороты и минуя развилки, мало того, что безопасная — она была еще и быстрой.

— Ну, вот и пришли.

Все четверо, один за другим, вышли на открытый воздух. Впереди совсем близко неясно темнели очертания деревьев, слышался шум воды, ветерок донес не с чем не сравнимый запах свежей зелени. На усталых, измученных путников повеяло неясной, беспечальной благодатью, вроде той, которую дарят ранние осенние сумерки — все неотложные и важные дела закончены, отдыхай, живущий, набирайся сил… Тихо, умиротворяюще шелестела листва, шелково перешептывались мягкие травы у них под ногами, звезды заглядывали в зеркало маленького озера, а по берегам его уже начинали раскрываться бутоны ночных лилий, выпуская облачка серебристой пыльцы, пахнущей молодым льдом.

— Оазис… — еле слышно прошептал ар-Раби, хватаясь за орка, чтобы не упасть. — Хэлдар, во имя всех богов, почему ты не вел нас с самого начала?!..

 

Песнь Мастера

…В мире, дитя мое, нет ничего более постоянного, чем то, что все изменчиво. Я так думаю, что ты уже поняла это — на горьком личном опыте; беда только в том, что люди быстро забывают такие уроки или вовсе не осознают их… и тебе придется постигать эти вечные истины снова и снова. И хотя Адхара всегда говорил, что повторение суть мать учения, мне жаль тебя… ибо уж очень болезненны ваши уроки.

Так вот, если случалось такое, что, несмотря на все старания Драконов разогнать пустой воздух Междумирья, Мироздание вдруг застывало в опасном равновесии, — именно тогда в одном из Драконов просыпалась жажда перемен. Он понимал, что исчерпал себя как перводвигатель и строитель врат, и осознавал готовность принять девятую ипостась — стать Мастером, уйти в жизнь. Это решение не было вынужденным, хотя само Мироздание, не терпящее пустоты и постоянства, инициировало его; нет, любой истинный Дракон был счастлив, услышав в себе голос девятой ипостаси.

И он уходил, покидал восьмерку, оставляя преемника. И открывал глаза уже в каком-то из бесчисленных миров, оглядывался с любопытством, брал в руки посох, или меч, или перо, или погремушку — это зависело от воли случая — и отправлялся в путь познания жизни. И как только новый Мастер делал первый шаг, все остальные Мастера, застывшие в нетерпеливом и беспокойном ожидании в самых дальних краях Мироздания, выдыхали с облегчением и возвращались к своим делам. Они терпеть не могли равновесия, оно действовало на них как зудение комара. А первые шаги Мастера были именно тем едва заметным колебанием, вслед за которым обычно следуют великие перемены.

…Еще не спишь? Давай, я поправлю плащ, тебе нельзя мерзнуть. К утру вода спадет, мы спустимся с крыши и я отнесу тебя к воротам монастыря, там найдется, кому о тебе позаботиться. Ну, слушай дальше.

Если Мастер умирал — а это случалось даже с ними — то вся полнота памяти оставалась с ним, когда он просыпался уже в другом мире. Впрочем, ему было совершенно необязательно умирать, чтобы переменить место обитания, он был волен войти в любой из миров, закрытых или открытых, неся с собой то, что кратко живущие называют волей судьбы. Мастер узнавал эту самую судьбу, какие бы обличья она не принимала — короля, мага, воителя… или беспомощной девчонки, барахтающейся в ледяной воде наводнения. Его делом было… ну, например, вытащить уже захлебнувшуюся девчонку, растереть шерстяной рукавицей, закутать в плащ и переждать рядом до утра, чтобы ей не было страшно и одиноко; а чтобы она не так скучала, рассказывать ей сказки…

Странствия Мастера длились целые эоны времени, но бесконечными все же не были. Наступал момент, когда он, познавший все в мире, становился готов стать самим миром. Он принимал последнюю смерть в одном из обличий, и вместо нового пробуждения возвращался к своей прежней драконьей ипостаси — становился Темным Драконом. Не Черным, не Бесцветным — именно Темным, чья темнота поглощает все цвета, как поглощает мать-земля тела умерших. Размерами он превосходил своих Истинных собратьев так же, как они превосходят обычную виверну. Темный Дракон удалялся подальше от обитаемых миров, и обретал покой. Он спал и грезил о всех чудесах жизни, которым был сам свидетель, и о тех, время которых еще не пришло. И он исчезал, истаивал, рассыпался во прах, и мельчайшие частички этого праха великий Ветер нес и рассеивал в легком воздухе Междумирья, наполняя его и избавляя от пустоты. Все, что только было в Мироздании, все было создано из праха Темных Драконов. Ну вот, ты и уснула наконец…

— Не-а… — она разлепила пересохшие губы, облизнула их. — Какая интересная сказка. Только очень сложная. Спасибо тебе…

— За что? — прищуренные серые глаза вспыхивают улыбкой. — За то, что я подарил этому миру немного надежды? Или за то, что уступил тебе теплый плащ?

— За сказку. — Она закашлялась, завозилась под плащом. — Если не забуду, буду ее детям рассказывать.

— Ишь, чего захотела. К утру ты ни слова не вспомнишь. Забудешь все, даже мое имя. И если доведется нам повстречаться, ты посмотришь в мою сторону своими замшевыми серыми глазами, мило улыбнешься и спросишь — не знаете, кто это?

— Конечно, спрошу. Сам-то ты мне своего имени так и не назвал.

— Неужели? — он тихо смеется и плотнее укутывает ее плащом. — Неужели не назвал?

 

Глава шестая. Хозяйка Арр-Мурра

— …Так они и лежат. И давай уже решать, что делать будем. — Амариллис закончила рассказывать Чиро о произошедшем и выжидающе смотрела на эллила.

— Ну и дела. — Эллил покачал головой. — Откуда же мне знать? Не сердись, Ами, я и впрямь мало что смыслю в здешнем устройстве. Вот Фолькет, тот да…

— Ну, от него сейчас мало проку. Успокойся. Ты здесь испокон веку живешь, не может быть, чтобы ничего не знал.

— Ты права. — Чиро вскочил на ноги, снова сел и снова вскочил. — Итак, с чего начнем?

Как только Амариллис убедилась в том, что ни Гарма, ни Фолькета ей не разбудить, она покинула покои Восточных Врат и поспешила найти сына, игравшего под присмотром Чиро в доме эллилов. Схватив мальчика в охапку, она долго простояла так, зарывшись носом в его волосы, покачивая его легкое тело. Судри, видимо почувствовав серьезность момента, прижался к ней и — как всегда, когда они были вместе — Амариллис почувствовала себя защищенной и сильной. Эллил не мешал им, хотя сам был изрядно взволнован, ибо уже не раз видел, чем заканчивались попытки Гарма открыть Восточные Врата, и полынный запах крови был ему слишком хорошо знаком. Но он терпеливо дождался, пока Амариллис успокоится, отпустит мальчика бегать и присядет на траву. Сев напротив, он протянул ей чашу с родниковой водой — а вода в роднике эллилов была на редкость вкусна и пахла зелеными яблоками, — и приготовился слушать. Не вдаваясь в подробности своих собственных переживаний, девушка рассказала Чиро обо всем произошедшем. Посоветовавшись, они согласились, что не будут трогать Гарма и его привратника; Чиро с помощью сородичей решил принести в покои пару низких легких деревянных кроватей, чтобы богу и цвергу спалось спокойнее и уютнее. Гораздо сложнее было придумать, что же делать с куполом, защищавшем личный оазис Гарма.

— Амариллис, я думаю, что в твоих силах защитить не только Дом Богов, но и весь Арр-Мурра, — эллил выразительно посмотрел на кольцо с алмазом темной крови.

— Если бы я могла направлять эту силу, то — да, — согласилась танцовщица. — А так я только сама купаться в ней могу, да еще другим передавать. Могу тебе передать. Сладишь?

— Да ты что?! — Чиро так замахал руками и крыльями одновременно, что даже приподнялся над землей. — Куда мне… У меня таких прав нету.

— Хотела бы я знать, у кого они вообще есть, — удрученно проговорила Амариллис. — Так что с куполом?

— Боюсь, что ничего хорошего. Он творение Гарма, поддерживался исключительно его волей. Думаю, что вот так сразу, в одночасье, он не исчезнет, но будет постепенно ослабевать, как догорающая свеча.

— А когда совсем погаснет?

— А вот тогда, моя храбрая девочка, вам с Судри придется переселиться в мой дом. Навсегда. Здешний закоулок так просто не найти, что бы ни происходило там, — Чиро говорил и о пустыне, и обо всем Обитаемом Мире сразу, — в моем доме вам будет хорошо. И знаешь — я уверен, что вам обоим пойдут крылья.

Не говоря ни слова, Амариллис протянула к эллилу руки, обняла его — крепко-крепко, и замерла так ненадолго. Потом мягко отстранилась, стерла с лица Чиро холодные соленые капли.

— Благодарю тебя. Но мы не будем торопиться, ладно? Может, все еще переменится? Может…

— Все еще ждешь его? — эллил сочувственно покачал головой.

— И никогда не перестану. — Улыбнулась Амариллис. — Ну, хватит бездельничать. Пойдем, покажешь границы моих владений. А то я за все время так и не удосужилась их обойти. И вот еще — что нам делать с остальной детворой? Вернуть их всех домой, в такие же закоулки?

— Так они не у всех есть. Водяной здешний. Саламандры с Полуденных Песков, я туда не пойду, туда только сам Гарм мог дойти. Фей отведем домой.

— А троллей? — надо сказать, тролли были любимцами танцовщицы, она ценила их спокойный, добрый нрав и вежливые манеры.

— А вот с ними сложнее. Гарм привел их из внешних пределов. Ты уже знаешь, в здешних развалинах полно порталов, Гарм умел ими пользоваться, чувствовал, если они менялись местами. Знаешь, пусть они остаются с вами. Судри с ними дружен. А потом… что ж, думаю, здесь им тоже понравится.

На том и порешили. Отдохнув немного, Амариллис поднялась, попросила эллилов присмотреть за Судри, сказала сыну, что скоро вернется и отправилась вместе с Чиро к границам Дома Богов. Однако не успели они спуститься по мраморным ступеням беседки, заросшим мягкой травой, как послышался легкий топоток и из зарослей бузины вынырнул Судри.

— Я с вами, — заявил он тоном, не предполагающим возражений. Амариллис и Чиро переглянулись и спорить не решились. Втроем они быстро дошли до поляны, где обычно играли дети, и направились дальше. Сад оказался довольно большим, но идти под древесными кронами, в прохладной ласковой тени, было одно удовольствие — если бы не конечная цель прогулки. Скоро стало очевидным, что вел их Судри — сами того не замечая, старшие шли туда, куда он направлял их. Когда деревья уступили место низкорослым кустарникам и рыжей выгоревшей траве, воздух заметно потеплел. На окраине оазиса дыхание пустыни несильно, но все же ощущалось.

— Скоро вечер. Сегодня не стоит долго здесь разгуливать, давай хотя бы посмотрим на эту самую границу, а завтра вернемся, пройдем вдоль нее, — предложила Амариллис.

С ней согласились. Кусты встречались все реже и реже, под ногами поскрипывал песок; вскоре они увидели вдалеке цепь ржаво-рыжих скал.

— Мы пришли, — Судри потянул Амариллис за рукав. — Мама, стой!

— Куда пришли? — переспросила Амариллис, но все же остановилась и принялась внимательно оглядываться. Не сразу, но она заметила — будто самое прозрачное из шаммахитских покрывал растянули в воздухе. Когда она осторожно прикоснулась к куполу, он пропустил ее пальцы без малейшего напряжения.

— И как же эта паутинка могла нас защищать все это время? — недоуменно спросила она.

— Думаю, для тех, чьи намерения откровенно кровожадны, купол настроен не столь дружелюбно.

Словно в подтверждение словам эллила, из-за ближайшей скалы показался тарантул — ростом примерно с откормленную кошку. Он устремился прямо к стоявшим за куполом и передвигался настолько резво, что они и ахнуть не успели, как паук-переросток со всего размаху ударился о «паутинку» будто о каменную стену. Тарантул завертелся волчком, то ли по инерции, то ли от недоумения. Потоптался, подумал — и отправился восвояси, в скалы.

— Ох… — перевела дыхание Амариллис. — Экий шустрый…Пойдемте-ка домой, уже вечереет. Не хочется раздражать тех, кто здесь выходит гулять, на ночь глядя. Судри, бери нас за руки — и пойдем.

Не без протестов, Судри позволил себя увести — судя по всему, его ничуть не пугала перспектива увидеть воочию ночных жителей Арр-Мурра; он вообще был довольно любознателен, если не сказать любопытен.

Укладываясь спать, Амариллис, немного смущаясь, обратилась к эллилу:

— Чиро, я буду тебе очень признательна, если ты согласишься ночевать в нашей комнате. Так как-то уютнее. На моей кровати места хватит десятерым таким как ты. Не против?

— Конечно, нет. — Эллил успокаивающе погладил девушку по руке.

На следующий день, с утра пораньше, они — опять втроем — обошли границу оазиса. Когда они вернулись к ней через пару дней, оказалось, что она довольно заметно сдвинулась, в сторону сада.

— Мда… Владения мои тают на глазах… — мрачно протянула Амариллис. — Если так пойдет и дальше, через месяц мы и носа не высунем за пределы твоего дома, Чиро. Иначе придется общаться с этими вот… — и она кивнула в сторону своры неприятно крупных насекомых, дерущихся неподалеку из-за мелкой добычи.

— Если только Гарм не проснется.

— Ну, на это рассчитывать не приходится. Чиро, может, ты ловушки делать умеешь?

— Не умею. Да и не напасешься их, по всей-то границе расставлять. Хотя… Страшно даже подумать, кто здесь по ночам разгуливает.

— А ты их видел? — поежилась Амариллис.

— Некоторых сподобился. Не буду тебе ничего рассказывать, зачем пугать впустую. Но учти — как только граница зайдет за деревья сада, я уведу вас с мальчиком к себе. Против здешних тварей мы бессильны. Слишком их много, да и добрым нравом они не отличаются.

— Зачем же Гарм их наплодил? — брезгливо поинтересовалась танцовщица. — Нет бы цветочки развел…

— Скажешь тоже — цветочки. Амариллис, скучающий молодой бог — это, скажу я тебе, та еще напасть. Да и не всех он сам создавал, многих сквозняком занесло. Ну, нагляделась? Пойдем-ка отсюда.

Дни шли один за другим, торопясь, не задерживаясь. Каждое утро Амариллис приходила к границе безопасных земель и смотрела, насколько далека теперь поставленная накануне вешка.

«Хозяйка Арр-Мурра… тоже мне хозяйка. Хозяек из дому пинками не выгоняют. И что за нелепость — носить эдакую силищу в колечке и не уметь ничего с ней сделать». Амариллис пока никому в этом не признавалась, гнала эти мысли даже от себя — но ей было очень тяжело. А временами попросту страшно. Особенно тяготило бессилие, как назло оттененное сознанием невероятного могущества, остающегося только лишь возможностью. Она оказалась в тупике, из которого не могла даже попятиться назад. По нескольку раз на дню она принималась терзать себя сомнениями и сожалениями; пыталась вызвать вовне силы камня — он слышал ее, откликался… и Амариллис понимала, что она сама в полной безопасности, что камень уничтожит любого, посмевшего посягнуть на нее — но не более. Ничего более с его помощью она сделать не могла.

Спустя две недели после того, как уснул Гарм, Чиро отвел всех, кроме троллей, по домам. Саламандры, оказавшись не робкого десятка, отправились в свои Полуденные Пески сами; их отпустили спокойно, поскольку девочки были довольно кусачие и в случае чего могли постоять за себя. В Доме Богов остались Амариллис с сыном, Чиро и его сородичи, которые почти никогда не покидали пределов своего дома, тролли. И старушка мшанка.

— Послушай, Чиро, — Амариллис сидела, расчесывая волосы, у окна, недоверчиво глядя в спокойно шелестящий сад, — Здесь есть оружие?

— Оружие? — недоуменно переспросил Чиро. — Какое? И зачем тебе?

— Ну хоть какое. Я только танцевать с ним училась, и Рецина говорила, что мне только деревянные кинжалы в руки давать можно, а настоящими я или убьюсь или покалечусь… Все равно. Так есть или нет?

— Надо поискать. — Чиро пожал плечами. — Утром поглядим.

— И еще. Когда Фолькет объявился, меня Гарм водил в Шибальбу. Через портал. Я помню эту комнату. Может, стоит попробовать еше раз?

— Ни в коем случае! — Эллил даже подпрыгнул от волнения. — Забыла разве — здешние двери редко когда ведут в одно и то же место. Тогда это была Шибальба, в этот раз может оказаться открытое море — и заранее не узнаешь, что именно.

— Знаешь, Чиро… — Амариллис отложила расческу, села, обхватив руками колени. — Мне это очень не по нраву — вот так просто сидеть, смотреть, как купол съеживается. И ничего не делать. Что я за хозяйка такая?!

— А что ты можешь сделать? Зачем корить себя, Амариллис? Другая на твоем месте давно бы закрылась на замки-засовы и плакала бы день напролет. Жалела бы себя.

— Ну, это не про меня. Если бы Судри был постарше…

— То что? Собрала бы еды в дорогу и отправилась бы домой, на север? Сквозь пески и пустоши?

— Не исключено. Чиро, я бы хоть попыталась убежать! А здесь… сижу в мышеловке и смотрю, как медленно захлопывается дверца.

На следующий день все оставшиеся в оазисе собрались в саду, на поляне под огромным деревом, в корнях которого жила мшанка. Дети играли, бегали наперегонки, брызгались в ручье; Амариллис прикидывала, на сколько еще хватит купола. Устав сидеть, она поручила малышню мшанке и в одиночку отправилась проверить, не сдвинулась ли граница с утренней отметки. Она отошла довольно далеко, голоса детей почти не доносились до нее, но вокруг все еще были деревья — утром она сама поставила вешку на пустоши, поросшей ползучим кустарником.

Она шла, отводя с тропинки ветки, иногда смахивая с лица паутинки. Остановиться ее заставил не громкий треск, и не утробное бульканье, а резкий отвратительный запах паленой кожи; через мгновение прямо из зарослей диких вьющихся роз на нее выкатилось создание, более всего напоминающее непомерно откормленную свинью, состоящую в близком родстве с ежами. Почти круглое, гремящее игольчатой щетиной создание весьма быстро передвигалось на своих коротеньких лапах, с бульканьем выдыхало смрадный воздух, распахивая широкую пасть, и озиралось, одновременно недоуменно и радостно. Так, должно быть, выглядит лис-куроед, нежданно-негаданно угодивший в никем не охраняемый курятник. Увидев Амариллис, существо сначала замерло, примеряясь к размерам и доступности ранее не виданной добычи, а потом, не мешкая, бросилось с явным намерением вцепиться ей в ноги.

Первой реакцией девушки был совершенно непотребный бабий визг, противный и трусливый, вырвавшийся у нее помимо воли. Амариллис отпрыгнула и завизжала, демонстрируя игольчатой свинье готовность стать ее обедом. И алмаз темной крови не защитил девушку, будто оглушенный ее визгом. Но она и не ждала помощи от него, ей и думать об этом было некогда. Амариллис рассердилась, прямо-таки рассвирепела — и на свинью, и на себя. Не очень понимая, что делает, девушка шагнула в сторону чудища, выкрикивая самые разные слова, вроде «тварь ты эдакая» и «погань вонючая». Свинья несколько опешила и остановилась. А танцовщица — маленькая, босая и безоружная — продолжала наступать на нее, топая ногами. Чудище присело на задние лапы, готовое удрать, и тут Амариллис, резко замахнувшись, будто швырнула в ее сторону что-то, зажатое в кулаке. И хотя этот замах был неподдельно искренним, у девушки не было ничего, что могло бы сойти за оружие… даже палки.

…Сказать, что от свиньи осталось мокрое место было бы неверным, ибо земля, где она только что сидела, обуглилась. А алмаз, выпустив волю своей хозяйки, потеплел, будто обрадовался, что она вновь доказала ему, что слопать ее непросто.

Сделав еще несколько шагов по инерции, Амариллис развернулась и вновь пошла в сторону границы оазиса, словно случившееся было рядовым, привычным эпизодом. Однако прошла она немного; колени ее задрожали и она, пошатнулась, бессильно опустилась на траву, прислонилась спиной к дереву. И заплакала, горько, безутешно заплакала.

Я не могу больше. Не могу. Силы мои на исходе — неужели ты не чувствуешь этого? Мне страшно. Мне одиноко. Где же ты? Я не могу больше справляться без тебя. Я не могу больше просто — без тебя. Мой свет гаснет, я не в силах удержать его одна. Как мне позвать, чтобы ты услышал меня? Погребенную в самом сердце проклятых земель, оставленную без помощи и надежды на спасение… Где ты?.. Хэлдар! Где ты?..

— Мама… — Амариллис резко отняла руки от лица — рядом с ней стоял Судри. — Не плачь, я пришел.

Амариллис уже привыкла, что ее сын мог оказываться в нужном ему месте почти мгновенно; она поняла, что резкий всплеск ее отчаяния не остался незамеченным, — Судри был необыкновенно чуток. Ощутив ее страдание, он тут же побежал к ней — утешением и спасением. Она обняла его, усадила к себе на колени, и постаралась успокоиться. Когда ей почти удалось справиться со слезами, с той стороны, где деревья уступали место пустынным кустарникам и теплел воздух, где тропа сворачивала круто направо, послышался шум и треск. Кто-то направлялся прямо к ним, шагая напрямик и напролом, торопясь и не прячась. Амариллис замерла, стиснув сына, потом медленно встала, отодвинула его за спину и приготовилась разобраться с еще одним охотником до даровых обедов. Бежать было поздно. Она была на пределе сил; отчаяние и боль горели в ее глазах, превратив их в расплав серо-синего стекла.

Хруст веток раздался совсем близко; еще несколько шагов — и гость, продравшись сквозь заросли, почти что выбежал из-за поворота прямо на Амариллис.

…Он впервые видел ее такой — дрожащей от еле сдерживаемого гнева, готовую биться до последнего вздоха, измученную — и опасную. Мать, закрывшая собою ребенка, будь то волчица или зайчиха, — все равно; только изверг нападет на такую. Он извергом не был и поэтому остановился. А она смотрела на него, не веря глазам, все еще готовая сражаться и умереть. Он шагнул вперед, протянул к ней руки.

— Амариллис… ты звала меня. Я пришел.

И, не дожидаясь ответа, шагнул к ней, и успел подхватить падающее, покинутое сознанием тело.

Амариллис успела только почувствовать то, что чувствует перетянутая струна, перед тем, как порваться, и тут же у нее в глазах потемнело, мягко зашумело в ушах, земля поплыла из-под ног, и воздух отказался вдыхаться. Она успела только поверить своим глазам и стала тонуть в чем-то пышном, легком… И пришла в себя, лежа на теплой земле. Взгляд ее, недоуменный и рассеянный, остановился на лице эльфа.

— Это… ты?!

Он помог ей подняться, придерживая за плечи, усадил, отвел с лица пряди волнистых перепутавшихся волос. И будто не было ничего — ни пустыни, ни причуд скучающего бога, ни тоски безнадежного ожидания. Они снова были вместе. И все встало на свои места.

— Как ты сюда попал? — она провела пальцами по его непривычно смуглой щеке, разглаживая тонкие морщинки в углах рта.

— Пришел, — насмешливо улыбнулся эльф в ответ. — Вот как он, — и кивнул в сторону Судри, подошедшего к Амариллис с чашей воды.

— Или ты думала, что все самое хорошее у сына от тебя? — Хэлдар притянул мальчика к себе, обнимая за плечи. — А я так, не у дел остался… Пей, Амариллис. Здесь от воды отказываться как-то негоже. И пойдем, покажешь мне здешний дом.

Она пила холодную воду, глядя на них — удивительно похожих, светлых, сильных… ей думалось, что вот сейчас самый подходящий момент зарыдать, или снова упасть в обморок, или сказать что-нибудь такое, запоминающееся. И не могла. Потому что все действительно встало на свои места, и не нужно было лишних трескучих слов, и слезы вдруг враз закончились. Все так, как должно быть, хорошо и правильно. Поставив чашу наземь, Амариллис потянулась к эльфу, прижалась к нему, уткнувшись носом — как она любила — в его шею. Судри сидел рядом, вполне спокойный и довольный, смотрел на них и как-то понимающе улыбался.

— Похоже, у Чиро прибавится постояльцев, — Амариллис оторвалась, наконец-то, от Хэлдара.

— Чиро? — вопросительно поднял бровь эльф. — Вроде как здешнего хозяина зовут Гармом?

— Гарм спит. Как говаривал Лорка, без задних ног. А Чиро — эллил, и наш большой друг. Пойдем, он, наверно, беспокоится.

Ну конечно, он беспокоился. Бегал по поляне, кругами вокруг дерева, так, что крылья трепетали, вне себя от тревоги — он и уйти не мог, оставив троллей на одну старушку мшанку, и оставаться в неведении был не в силах. Увидев выходящих из-за деревьев эльфа, девушку и мальчика, Чиро сначала замер, глядя на них во все глаза. Потом направился навстречу и за несколько шагов остановился, глубоко поклонился Хэлдару.

— Рад приветствовать и милости прошу, светлый господин.

— Здравствуй, младший брат, — Хэлдар улыбнулся и поклонился в ответ.

На этом церемонии были завершены. Чиро схватил Судри в охапку и принялся выговаривать девушке.

— И куда тебя понесло, скажи на милость?! Ишь, героиня выискалась! Я же говорил, купол в любой момент может дать трещину и неизвестно, что оттуда полезет!

— Подумаешь, свинья игольчатая вылезла, — пожала плечами Амариллис. — Ничего особенного.

— Похвальбишка, — засмеялся Хэлдар. — То-то ты ее в землю от страха забила. Давайте присядем под деревом и вы все мне расскажете. А я — вам.

* * *

Им понадобилось немало времени, чтобы действительно все рассказать.

— Так ты оставил их в оазисе? — переспрашивала Амариллис. — Сыч жив? А Арколь?

— Все живы, не беспокойся. Сильнее всех досталось ар-Раби, но он справится. Оазис поможет ему.

— Хэлдар, как Сыч… — Амариллис не закончила вопроса.

— Не простил и не смирился. Но не озлобился, — тихо ответил эльф. — Радость моя… — и еще крепче обнял ее.

— Хэлдар, — эллил озадаченно пощипывал свое крыло, — как я понял, у вас с сыном схожие способности — находить короткий путь? Причем на небольшие расстояния вы можете проводить с собой еще кого-то…

— Да. Но в долгую дорогу спутников взять не можем.

— Когда ты узнал об этом? — Амариллис выглянула из-под руки эльфа. — Раньше за тобой такого не водилось, всегда был такой неторопливый, никакого терпения не хватало.

— Просто ты всегда слишком спешила. Даже для человека, — поддразнил ее эльф. — Я узнал об этом всего два дня назад.

И он рассказал им о событиях той ночи, когда их скромную стоянку почтил сам кровяной червь; при упоминании о нем Чиро передернуло, и он с ужасом посмотрел на Хэлдара.

— Как вам удалось выжить? Это невозможно! То есть…

— Так и есть. Но именно тогда, когда я понял, что в этой битве нам не победить, и похоже вот оно и пришло, мое время умирать, — тогда я понял, что пока что и сам умирать не собираюсь и более того — на смерть не имею права. Сыч был совершенно прав, напомнив, что меня ждут.

— Неужели ты в этом сомневался? — и Амариллис несильно дернула эльфа за прядь выгоревших, белесых волос.

— Именно тогда я впервые увидел тропу. Видимо, надо было дойти до края отчаяния и понять, что это еще не Край Света.

— А Судри умеет видеть тропы с рождения. Что ж, теперь есть кому за ним приглядывать. Послушай, а я ведь тоже видела этого вашего… Пьющего Песок. Значит, это он научил тебя видеть тропы…

— Скорее, заставил меня вспомнить, что я сам умею это делать. Я никогда не говорил об этом, но в детстве у меня получалось что-то похожее на то, что проделывает наш сын. А потом забылось за давностью лет.

Они просидели так до вечера, разговоров было много, и еще больше — желания не расставаться даже на минуту, быть рядом до скончания века; когда солнце медленно, нехотя покатилось к западу, Амариллис спросила:

— Ты так и не рассказал, как же смог попасть сюда. И что это за оазис, где ты оставил Сыча, братца и вашего проводника?

— Оазис? Чудесное место. Если бы не столь неприглядное окружение, я и сам постарался бы почаще там бывать. Не беспокойся за них, Амариллис. Да, все мы устали, измучались этой дорогой, но там даже воздух кажется целебным; обычная озерная вода заживляет раны, а зирэ растут в таком изобилии, что никаким болезням не устоять. Когда я оставил их, они лежали на траве в прохладной тени деревьев, дремали… боюсь, я нарушил их покой… Ты так отчаянно звала меня, радость моя, что я не удержался — кричал, звал тебя в ответ, словно ты могла услышать. Я почувствовал, что сердце мое разрывается от тоски по тебе… Возможно, именно горе добавило мне зоркости, и я смог увидеть тропу, все ее извивы и петли, она плыла в воздухе как туман над водой, скручивала пространство…

— Как ивовый прутик… — подсказал Чиро.

— Если не легче. И она была моей. Не было этой тошной зависимости, как в подгорном коридоре, я чувствовал себя хозяином тропы, она вела туда, куда было нужно мне, сама стелясь под ноги. Она знала, что делать. И привела меня к тебе, фириэль.

Поздним вечером они сидели вдвоем на широком низком подоконнике, поглядывая на детскую кровать, где крепко спал намаявшийся за день Судри.

— Признайся, ты был удивлен… — Амариллис не договорила.

— Еще бы. Я рассчитывал увидеть колыбель и младенца в пеленках…

— Я тоже, знаешь ли. Конечно, Гарм предупредил меня, но когда я увидела нашего сына впервые — наверное, даже испугалась. Но Судри стоило просто посмотреть на меня… — голос ее прервался. — И он пошел ко мне, понимаешь — пошел ко мне…

— Не плачь. — Хэлдар обнял. — Я так хотел бы сказать, что все наши беды закончились… Но как бы там ни было — теперь мы вместе. И завтра будет новый день. И ты проснешься рядом со мной. Это я могу обещать тебе даже здесь.

— А больше ты мне ничего не пообещаешь? Например, что вот так сразу уснуть ты мне не позволишь…

— Как это чудесно, Амариллис, — тихо засмеялся Хэлдар, — обещать то, что так легко и сладко выполнить…

…Я могу опустить плотный шелковый полог, и он спрячет нас с тобой, отгородит наше ложе от всего мира. Я могу зажечь свечу, и она затеплит маленькое золотое солнце в изголовье. Я могу присесть на край постели рядом с тобой, и смотреть, как светится вечная весна в твоих глазах…

…Я могу прикоснуться к светлой путанице твоих волос, и ты прильнешь к моей ладони. Я могу целовать твою нежную шею, слыша, как учащается твое дыхание. Я могу забыть о себе и чувствовать только тебя…

Опрокинулась в небо луна — серебро через край.

Отогрей мое сердце, красавица. Не обжигай.

Разольется холодным закатом усталая кровь.

Говори со мной тихо, любимая. Не прекословь.

Сам я путь выбирал — от беды до беды.

Одари меня лаской — тише травы и слаще воды…

Вспоминай меня. Этого хватит, чтобы жизнь уберечь.

За щитом твоей нежности не страшны ни проклятье, ни меч…

…Что значит, «хорошие песни твой побратим сочиняет»?!.. Опять вся слава Сычу!.. Это моя песня, фириэль… Для тебя.

Поздним утром, оставив сына играть в доме эллилов, Хэлдар попросил Чиро и Амариллис:

— Я хочу увидеть Гарма. И эти Врата, из-за которых он так беспокоился.

Они открыли покои Восточных Врат, тихо, стараясь не нарушать покой спящих, вошли внутрь. Хэлдар опустился на колени рядом с низким ложем бога, долго смотрел на него. Потом подошел к стене, скрывающей так и не поддавшиеся Врата.

— Это здесь?

— Да. Ты бы видел, что тут творилось, когда он их открывал.

— С твоей помощью?

— Так ведь он ее так и получил. Понимаешь, Гарму нужна была сила камня, моя сила — ума не приложу, кому пришло в голову наделять пигалицу вроде меня эдаким могуществом.

— Мотылек со слоном на поводке, — тихо засмеялся эллил, поправляя покрывало Гарма.

— Можно и так сказать. Я открыла алмаз темной крови — а что толку? Все вылилось помимо рук. Гарм не воспользовался самой малейшей частичкой того, что кипело в камне.

— Значит, не смог… — покачал головой эльф. — Уж если богу это не по силам, так кому же?

— Наверное, тому, у кого есть на это право, — ответила Амариллис. — Тогда вокруг бушевала такая мощь… если бы Гарм смог обратить ее тараном, никакая дверь бы не выдержала. Пойдем отсюда… не будем мешать спящим.

— Ты ему не помешаешь, даже если запоешь во весь голос.

Они вздрогнули и обернулись разом — настолько неожиданно прозвучал этот голос.

— Гарм сейчас очень далеко, и дозваться его будет непросто.

— Но ты уж постарайся, сынок. Ты ведь однажды вытянул его… издалека. Попробуй еще раз. Оно того стоит.

Каждый шаг вошедшего первым сопровождался переливом бесчисленных серебряных бубенцов. А второй… не так давно он сидел на вершине каменного столпа, слушая, как поют побратимы — эльф и орк.

 

Глава седьмая. Игра

Лимпэнг-Танг оглядывал комнату Восточных Врат с нескрываемой неприязнью; слишком тяжелые воспоминания она пробуждала.

— Ты неисправим, брат мой, — он подошел к ложу Гарма, опустился рядом на колени. — Но это слишком даже для тебя — разбивать голову об одни и те же Врата, и снова лежать в беспамятстве в этой проклятой комнате.

— Да, упрямый у тебя братец, ничего не скажешь, — Пьющий Песок стоял рядом, опираясь на посох. — Что ж… пусть полежит, отдохнет.

— Ну уж нет, — живо возразил Лимпэнг-Танг, — не для этого я пришел сюда.

— Как же так? — удивленно переспросил проводник. — Помнится мне, некий молодой бог не так далеко отсюда и не так уж давно давал зарок никогда не впутываться в дела своего чуть старшего брата.

— И что, разве от этого мир стал хуже? — с вызовом спросил Лимпэнг-Танг, — Я занимался тем, что радовало меня — и приносило радость людям.

— Это не так мало, — согласился Пьющий Песок. — И я не упрекаю тебя. Но и Гарм, при всей его одержимости и неразборчивости в средствах, не был злом для вашего мира. Пытаясь взломать клетку изнутри, он, сам того не зная, пытался спасти… Так чего же ты смотришь? Или все-таки оставишь брата спать?

— Нет. — Резко бросил Лимпэнг-Танг. — Но не здесь.

Он легко поднял брата на руки и понес к выходу. Пьющий Песок проследил за ним взглядом и обратился к стоящим неподалеку:

— Я думаю, он справится. Но проследить все же не помешает, раз уж я здесь.

Не успел он сделать и пары шагов, как с трудом сдерживавшаяся до сих пор Амариллис не выдержала.

— Во-первых, здравствуйте, милсдарь. Во-вторых, может, вы хоть назовете себя? И скажете, что собираетесь делать с Гармом? Он хоть и бог, но не совсем нам чужой…

Пьющий Песок обреченно вздохнул.

— Здравствуй. Я уже называл тебе свое имя, ты забыла его.

— Не может быть, как раз на имена у меня отличная память. Я даже лоркино имя помню — Лорка Аригетто Гвардастаньо деи Верджеллези да Сигинольфо, седьмой и младший сын графа Манарди да Бреттиноро! И потом, что нам в вашем имени? Кто вы? Еще один бог?

Проводник пожал плечами — мол, не знаю, все может быть. И направился к выходу.

— А как же он? — Хэлдар указал на Фолькета, осунувшегося и походившего на плохо сохранившуюся мумию.

— Ну, раз ты за него попросил… — Пьющий Песок подошел к спящему цвергу, прикоснулся к нему посохом, от чего спящий дернулся как от удара. — Или пусть спит?

— Пусть спит. — Поспешно, в один голос ответили Амариллис и Чиро.

— Ты в меньшинстве, сынок, — пожал плечами проводник и направился к выходу. — И, пожалуй, они правы. Ты подал за него голос лишь повинуясь привычному долгу, не испытывая к нему ни любви, ни ненависти. Сейчас не время заниматься мелкими тварями… да и не к лицу нам с тобой как-то.

Переглянувшись, эльф, девушка и эллил последовали вслед проводнику. Они нашли божественных братьев в саду, под тем самым деревом, где в мирные времена играли Судри и его друзья. Было тихо и мягко-солнечно; все это спокойное, дышащее умиротворением, цветущее изобилие казалось нерушимым, словно и не было совсем рядом пустыни и населяющих ее чудищ. Гарм лежал в густой, мягкой траве, а Лимпэнг-Танг сидел рядом, скрестив ноги на шаммахитский манер; в этот момент он живо напомнил Амариллис Арколя.

— Я смогу разбудить его, — обратился бог шутов к Пьющему Песок. — Но мы станем еще слабее, чем сейчас. Какой тебе толк от таких немощных богов? Почему ты сам не…

— Я?! — оборвал его Пьющий Песок. — Я — сам?! Это ваш мир, дети. Какие же вы боги, если отказываетесь править им? Да просыпайтесь же, оба!

И Лимпэнг-Танг, вместо того, чтобы рассердиться, согласно кивнул головой, освобождая переливчатый звон колокольчиков, и косички его рассыпались по плечам, груди, спине. Медленно, словно все еще раздумывая, бог снял один из серебряных колокольцев, украшавших его волосы, вложил Гарму в ладонь, сжал пальцы брата в кулак, и положил сжатую руку брату на грудь. Минуты шествовали мимо — спокойные, неспешные, напоенные шелестом травы и запахом недавно распустившихся лилий, и ничего не происходило. Чиро, стоявший рядом с эльфом, вздохнул и устало присел на траву; крылья его поблекли.

Лимпэнг-Танг поднял голову — и стоявшие рядом увидели на его лице следы слез; он взял лежавшую на груди брата сжатую в кулак руку, раскрыл ее и, положив свою ладонь на ладонь Гарма, с силой, резко, судорожно сжал. Дрогнул притихший воздух, прозрачные крылья эллила отразили еле видимую вспышку чистейшего света, и поднявшийся ветер понес по саду горький запах полыни.

Зажатый в ладонях братьев серебряный бубенец распустил лепестки, раскрылся, превратившись в подобие суртонских звездочек — изящного и весьма опасного оружия.

И в этот миг с косичек Лимпэнг-Танга стали сами по себе осыпаться колокольчики; они скользили, издавая еле слышный, прощальный звон, падали в траву и исчезали, таяли как роса поутру. А потом и косички расплелись и волнистые пряди разгладились, легли на плечи бога ровной черной волной. Изменилась и одежда — ни следа не осталось от прежней пестрой роскоши, легких и ярких тканей; одеяние стало черным, строгим и простым, как…

— Как у Гарма. — Шепнула изумленная Амариллис, стискивая от волнения пальцы Хэлдара.

А Гарм… он лежал все так же недвижно, вот только дыхание стало чаще и глубже. Сначала освободились стянутые на затылке волосы, заплетенные в три косы. Освободились, чтобы немедленно перепутаться и взлохматиться. Потом одежда распростилась с чернотой и аскетичностью, появились какие-то немыслимые вышивки, фестончатый воротник, и даже прорехи. И в довершение всего на лице Гарма будто проявились симпатические чернила, причудливым узором закружившись вокруг глаз, на лбу и скулах.

Лимпэнг-Танг осторожно разжал пальцы, чуть отстранил свою руку и сначала вытянул половину четырехлепесткового лезвия из ладони брата, и только потом — из своей. И когда он уронил распустившийся бубенец в траву, с его волос скатился последний колокольчик, каким-то чудом еще державшийся. И тогда Гарм проснулся. Он открыл глаза, на мгновение недоуменно нахмурился, сел, опираясь на руки, и, коротко вскрикнув, отдернул раненую руку от земли…

— Фенри! Опять ты… Ну никак без кровавых ритуалов обойтись не можешь, да? — и братья обнялись, то ли смеясь, то ли плача.

Гарм, не раздумывая, оторвал от края рубахи пару лоскутов, один протянул брату — перетянуть пораненную ладонь, потом обернулся к стоявшим неподалеку.

— Рад вас всех видеть и милости прошу в Дом Богов… только, боюсь, здесь несколько неприбрано.

— Да уж, — ядовито согласилась Амариллис. — При таких домашних зверюшках трудно рассчитывать на чистоту и порядок. А без тебя они совсем распустились и лезут чуть ли не в комнаты.

— Что ты говоришь… — посочувствовал Гарм. — Ну ничего, сегодня же займусь починкой клеток и загонов.

— Это как-нибудь потом. — Пьющий Песок оглядел преобразившихся братьев. — Думаю, сегодня у вас будет занятие поинтереснее. Но сначала приведи сюда Судри, — попросил он эллила. — Я сам присмотрю за ним, чтобы они — и он кивнул в сторону Хэлдара и Амариллис, — лишний раз не беспокоились.

— Благодарю, — эльф шагнул вперед, — но я и сам в силах защитить своего сына.

— И тебе придется проделывать это не раз, — Пьющий Песок улыбнулся. — Особенно когда он поймет, что кроме крыльев, у него есть еще и клыки. Он не сразу решит, когда чем пользоваться… так что он предоставит тебе такую возможность, будь спокоен. А сегодня доверь это мне.

Эльф долго смотрел в спокойные серые глаза проводника, потом коротко кивнул.

Чиро убежал. Боги сидели на траве, неподалеку присели эльф и танцовщица.

— Ну спроси, — примирительно сказал Пьющий Песок, обращаясь к Амариллис. — Не мучайся так.

— Спасибо. Может, скажете, что вы тут затеяли?

— Да ничего особенного. Обычную игру.

— Игру? — переспросил, оживляясь, Гарм.

— Игру? — настороженно переспросил Фенри.

— Игру, — подтвердил Пьющий Песок. — Нехорошо оставлять дело на полдороге, а уж игру — совсем непростительно. Ваши родители оборвали ее на самом интересном месте, а значит, вам ее и доигрывать. Самое необходимое для игры у вас есть. — И пояснил: — Игроки, то есть вы сами.

— Ты говоришь об игре на Огонь и Лед? — не веря своему счастью, заулыбался Гарм.

— Это невозможно, — запротестовал его брат, — из-за этой игры и началась война! Я не буду играть Первоосновами!

— Будешь. Ты всю жизнь об этом мечтал, вот только боялся огорчить Ниму. Но сейчас-то она об этом не узнает, уж точно.

Фенри сверкнул глазами в сторону Пьющего Песок, но спорить не стал.

— Даже если и буду. Даже если и есть самое главное — игроки. Но чем же нам играть? Где тавлеи?

— Здесь, — развел руками проводник, указывая на поляну. — Хэлдар, я надеюсь, ты не потерял карту?

В ответ эльф молча достал из-за пазухи небольшой сверток, обернутый полотном, развернул его и расстелил на траве. Золотые нити вышивки заиграли, заискрились на солнце красными, черными, апельсиново-оранжевыми бликами… словно расцвел в траве невиданный цветок.

— А чаша? — после недолгого молчания тихо спросил Фенри.

— Эта сойдет? — Пьющий Песок достал из заплечного мешка простую деревянную чашу, отполированную до теплого медового блеска.

— Почтем за честь, — склонил голову Фенри.

— А как же фигурки? — подал голос Гарм, все это время молчавший, чтобы не спугнуть удачу. — Надо же, а я не поверил Амариллис, когда она сказала, что видела у вас игральный плат… Но где же нам взять фигурки?

— Да вот же они, — Пьющий Песок указал посохом на сидящих рядом эльфа и девушку. — По-моему, они это заслужили. И вы, дети, сможете доиграть прерванную Эдредом партию и вновь соединить потянувшиеся друг к другу Огонь и Лед.

Через несколько минут Чиро привел мальчика; к слову сказать, Судри подошел к проводнику как к близкому другу, доверчиво подал ему руку и с интересом принялся оглядывать происходящее.

Хэлдар и Амариллис подошли к Пьющему Песок.

— Эта игра… что она такое? — спросила девушка.

— Она похожа на жизнь, — ответил проводник. — Только в отличие от жизни она заканчивается. Вы готовы?

И, не дожидаясь ответа, щелкнул пальцами.

…В мгновение ока они оказались на дне деревянной чаши, окруженные гладкими золотисто-коричневыми стенами. Амариллис ахнула, кинулась эльфу на шею, он крепко обнял ее и, не раздумывая ни о чем и не желая терять возможно последние мгновения, стал целовать ее… да так, что и она через минуту позабыла, где находится. А потом чаша наклонилась, перевернулась вверх дном и они полетели вниз, мягко кувыркаясь и так и не размыкая объятий, и только у самой земли неведомая сила разлучила их, раскидала по разные стороны игрального плата.

Амариллис огляделась — она стояла на широком лепестке светлого золотого шитья, вокруг простирался плат, а вдали стояла знакомая фигурка эльфа, такая же маленькая, как и она.

Вот так. Все сначала. Ноги сами по себе ступают по золотой вышивке плата, отсчитывая положенные шаги. Амариллис приходит в голову, что она похожа на звезду, совершающую свой путь по небу, и что она не в силах ни шага сделать в сторону — но и от каждого ее движения зависит очень многое.

— Кем будешь играть? — спросил Пьющий Песок у Гарма. — Огонь или Лед?

— Огонь, конечно, — ответил за брата Фенри. — Мне больше нравятся игроки поосновательнее.

— А с каких это пор ты выбираешь за меня? — деланно возмутился Гарм. — Конечно, Огонь. Льдом сам играй, как раз для такого зануды как ты.

Когда Пьющий Песок перевернул чашу над платом, оба бога впились взглядом в плавно падающие фигурки. У самого плата они разделились, и фигурка девушки опустилась на стороне Гарма, а эльф оказался по сторону Фенри.

— А кости? — запоздало спохватился Гарм.

— У себя в кармане пошарь, — невозмутимо посоветовал проводник. — Там столько мусора, может, и кости найдутся.

И вправду, нашлись. И вот летят на траву старые, истертые кости, брошенные божественными руками, нетерпеливыми и азартными. Двигаются по плату фигурки, послушно отмеряя названное количество шагов, проходя по красным, апельсиновым лепесткам… Первым на черное золото попадает эльф — там, на игральном поле, он вновь переживает смерть отца. Маленькая фигурка стоит на коленях, сжимает голову руками и плечи ее вздрагивают…

— Не печалься так, — тихо говорит Пьющий Песок, — мастер Менкар всегда легко принимал смерть. И уходил всегда вовремя — Лед знает, когда ему таять. А тебе как раз пора было начинать жить своим умом.

Вскоре и фигурке, которой играет Гарм, приходит время испробовать черное. Амариллис, до этой минуты спокойно и ровно шагавшая по игральному полю, останавливается, судорожно взмахивает руками и застывает, опутанная черными нитями. Они захлестывают ее как волны, поднимаясь все выше и выше — от колен почти до груди, и кажется, что вот-вот они поглотят беспомощную, бессильную фигурку. Как вдруг… словно чья-то незримая рука вытягивает Амариллис из цепкого переплетения беды и переносит на безопасный красный лепесток. Если присмотреться, то на лице девушки ясно читаются удивление и радость.

— Вспомнила? — усмехается Пьющий Песок. — И впрямь у тебя хорошая память на имена…

Игра продолжается. Перед золотыми фигурками чередуются завитки и лепестки узора, они шагают по полю, вспоминая и вновь переживая свои жизни; все радости и горести возвращаются к ним, проживаясь в десятки раз быстрее и в десятки раз острее. Когда Амариллис в следующий раз шагает на черное золото, рядом оказывается Хэлдар; эльф вытягивает танцовщицу из мертвого узла и им удается пройти несколько ходов рядом, пока воля случая вновь не разводит их по разным завиткам узора.

Наконец, обе фигурки оказываются в центре плата, совсем близко к чистому золоту победы. И когда они застывают в шаге от него, замирают в предвкушении развязки и сами играющие боги.

— Ну… мой черед! — Гарм кидает кости.

Пусто.

— А теперь мой! — почти торжествует Фенри.

Пусто.

— Ха! А ну-ка… — Гарм стискивает кости в чуть дрогнувшей руке, встряхивает и кидает на траву.

Пусто.

— Хм… — Фенри повторяет попытку.

Пусто.

Боги поднимают глаза друг на друга, хмурятся… каждый уверен, что соперник каким-то неведомым образом жульничает.

— Вы так до скончания века прокидаетесь, — Пьющий Песок почти открыто смеется над богами. Он берет по одной игральной кости, одну дает Гарму, другую Фенри.

— А теперь бросайте — вместе. — И, наклонившись к Судри, Пьющий Песок тихо, доверительно говорит ему на ухо: — Вот так и вершатся судьбы мира, сынок. Одним броском игральных костей. И при этом никто не думает о последствиях…

Оба кубика падают в траву почти одновременно, и каждый смотрит на игроков гранью с одной-единственной черной точкой.

Всего один шаг. До вожделенного чистого золота. Шагнуть на солнечный диск, протягивая руки тому, кто ступает на него одновременно с тобой. Вот так. Все к этому и шло. И неужели кто-то пытался помешать нам?!..

Боги как завороженные смотрят на игральный плат, в центре которого стоят две крепко-крепко обнявшиеся фигурки.

— Доиграли. — Голос проводника выводит их из оцепенения. — А что теперь?

— А… — Фенри смотрит словно спросонья. — Игра соединила Огонь и Лед. Гарм, что дальше?

— Отец говорил, что это создаст силу, которая позволит заполнить алчущую пустоту Прорвы и…

— Ну, для начала эта сила разнесет в клочья все ваши Врата. Конечно, после этого ваше заточение закончится и ты сможешь всласть прогуляться… Но построенная Истинными стена тоже вряд ли удержится, — Пьющий Песок покачал головой. — Вы подумали об этом, прежде чем начинать игру? Можете не отвечать. Когда это боги думали о последствиях своих игр?..

— Но… ты сам… и потом… — ничего более вразумительного братья не могли сказать. Фенри посмотрел на Гарма, Гарм — на Фенри и оба были сейчас похожи на нашкодивших мальчишек.

— Вот так всегда… — Пьющий Песок вздыхает, улыбается и говорит стоящему рядом с ним мальчику: — Держись крепче, сынок.

Ему достаточно просто стукнуть о землю посохом, чтобы эта самая земля завертелась под ногами богов с немыслимой скоростью, так, что все слилось в сплошную зелено-пеструю мозаику красок, запахов, звуков… и остановилась. Оглядевшись, боги с изумлением увидели, что стоят на игральном плате, рядом с обнявшимися фигурками. Не было только Чиро.

— Как ты это сделал?! — Фенри, и прежде смотревший на Пьющего Песок с почтением, был неподдельно изумлен могуществом проводника. — И кто же будет играть нами?!

— Оглянись, братец… — советует ему Гарм, сам восторженно вертя головой во все стороны. — Никто нами играть не будет, и я так понимаю, это не мы умалились, а плат вырос. И все-таки, как ты это сделал?

— Интересно, а почему ты не спрашиваешь, кто он? — спросила Амариллис, предусмотрительно спрятавшись за спиной эльфа. — Такое впечатление, что ты его ни разу не видел, но знаешь достаточно много, чтобы не пытаться ему помешать. И даже не начинаешь выяснять, кто из вас сильнее… — не удержавшись, съязвила она.

— Где это ты там прячешься, а? — съязвил в ответ Гарм. — Амариллис, я ведь тебе уже, помнится, говорил, что я — бог. Извини, так уж вышло. И если ты вспомнишь об этом, то, наверное, поймешь, что мои глаза видят больше твоих. И память моя хранит больше твоей. В общем, я знаю и вижу достаточно, чтобы не меряться силами с Истинным Драконом.

— Мастером, — поправил брата Фенри. — Отец говорил, что телесно воплощаются только Мастера.

— Может, достаточно обо мне? Причем в моем же присутствии… — проводник усмехнулся. — У вас осталось несколько минут, решайте уже, что будете делать.

— Несколько минут до чего? — осторожно спросила Амариллис.

— До конца этого мира. — Просто ответил проводник. — Такого, каким он был. Вы все — и боги, суть законы и правила мира, и сущности, суть тело и дух мира, — достигли того, чего так долго и так страстно вожделели. Исполнение таких желаний не может пройти бесследно.

— Ами, посмотри, — и эльф указал ей в сторону запада, там, где несколько неуклюжие, тяжелые очертания узора расшиты по краям красных лепестков черными нитями. — Тебе это ничего не напоминает? Это же очертания северных земель, а черным обозначено море…

— Мне это не нравится. — Нахмурилась танцовщица. — Когда мне выпадало черное, ничего хорошего… — она оборвала себя.

— Ты права, — ответил ей Гарм. — Судя по всему, там сейчас буря, и очень сильная. Небывало сильная… Ох ты. Фенри! Смотри!

— Да вижу уже… — Его брат сосредоточенно вглядывался в очертания карты, распростертой у них под ногами. И видел, как расползались черные узоры-трещины по красным и золотым лепесткам, вклиниваясь, врезаясь туда, где их отродясь не было.

…В Северном море бушевал ураган, перед которым даже симхан, пожиратель кораблей, выглядел легким бризом. Волны небывалой высоты с такой яростью обрушивались на гранитные берега, что даже вековечные скалы не выдерживали этого натиска и рушились с грохотом, разрывающим исступленный вой ветра. Гулкое эхо этих ударов донеслось до корней Безымянного хребта, и посыпались камни по стенам подгорного Гридда, поползли трещины по полу тронного зала во дворце Хвергельмира, короля гномов… да так быстро, что прежде чем его длиннобородое величество успел как следует разгневаться и отправить в отставку смотрителя дворца, они успели добежать до скальной Тархины и впиться в основание ее фундамента. В эльфийских лесах невесть откуда взявшийся ветер валил корабельные сосны, ломал толстенные дубовые сучья; берег озера, вокруг которого был построен Лис-Арден, начал угрожающе проседать. Далеко-далеко, в Суртоне, земля внезапно ощутимо задрожала под ногами людей, заходила ходуном, заставляя легкие суртонские домики складываться подобно карточным… А стоящие на шитой золотом карте видели только, как рвутся нити вышивки, как расползается сама ткань основы…

— Не надо! Прошу вас, сделайте что-нибудь! — Амариллис, совсем недавно вновь пережившая ужас наводнения, бросилась к Пьющему Песок, схватила его за руку. — Неужели совсем ничего нельзя сделать? — и она обернулась к близнецам. — Вы же боги! Сами не можете — позовите на помощь! Аш-Шудах никогда бы не допустил такого! Почему вы…

— Он сейчас и без того занят, — остановил ее проводник. — Если бы не он, у нас и этого времени бы не было.

Гарм, помрачнев, глядел себе под ноги.

— Что, опять смертным раскошеливаться? — повторяет он свой вопрос, ни к кому, в общем, не обращаясь. — Разве нельзя иначе? — и смотрит на проводника.

— Можно. — Отвечает тот. — Если найдется кто-то, согласный заплатить такую цену. И имеющий, чем заплатить.

— Отдать силу, что родится от их союза, пустоте и смерти… — тихо говорит Фенри. — Не на это ли мы играли, брат?

Не сговариваясь, близнецы посмотрели на Хэлдара и Амариллис. А потом на Судри, держащегося за руку отца.

— Даже и не думайте. Никто не вправе назначать такую цену… Если этому миру суждено погибнуть — пусть гибнет. Хотите быть первыми?!..

И Хэлдар положил ладонь на рукоять меча. Пьющий Песок удивленно поднял брови — даже он никогда не видел эльфа таким откровенно разозленным и ничуть этого не скрывающим. Амариллис, чувствуя, что начинает дрожать мелкой дрожью, не имеющей ничего общего с противным ознобом испуга, отошла от проводника и встала рядом с Хэлдаром.

— Я не знаю, кто вы, — и она кивнула в сторону Пьющего Песок. — И не очень хорошо представляю себе пределы вашего могущества. — Снова кивок, в сторону братьев-богов. — Но я разнесу вас и все ваше величие, если вы хоть шаг сделаете к моему мальчику.

И, не дожидаясь ответа, она подняла скрещенные ладони к лицу, резко вскинула руки в стороны и вверх — и камень в кольце вспыхнул белым пламенем.

— Впечатляет. — Пьющий Песок уважительно наклонил голову. — Жаль, что я так и не успел потанцевать с тобой тогда, в Шибальбе. Уверен, это было бы… Ну что ты. Никто не обидит Судри. И вам больше никогда не придется расставаться друг с другом.

— Тогда кто? — не выдержав, почти закричал Гарм. — Нам, что ли, Прорве в пасть отправляться? Или, может, ты сам?..

— Непременно. Они, — проводник указал на эльфа, танцовщицу и их сына, — и я. А вам там делать нечего. И нет там никакой Прорвы…

— А что там есть? — детский голос прозвучал совершенно неожиданно, так, что все взрослые вздрогнули. Судри, все это время молчавший, но, судя по вопросу, все слышавший и понимавший, смотрел на проводника с любопытством из-под отцовской руки.

— Наконец-то. Хоть один вопрос, не пропитанный страхом. — Проводник дружески подмигнул мальчику. — Там вас ждут. Леса… реки… горы… Дожди и ветра, птицы и звери, города и державы… Для этого мира вы сейчас сущее бедствие, он вас не выдерживает, — и проводник подбородком указал на рвущийся, ломающийся узор вышивки, — а там именно вас и не хватает.

Пьющий Песок указал посохом в сторону, и они, повернув головы, вдруг увидели возникшие из ниоткуда Врата — точную копию Восточных, почти сросшихся с каменным монолитом стены, еле обозначенных тонким контуром. Гарм скорчил страдальческую гримасу и деланно застонал:

— Что? Опять мне в этот камень головой стучаться?

— Зачем же. Помнишь, Гарм, ты как-то сказал, что клетки лучше всего ломать изнутри. На ваше счастье, в этом мире есть сила, способная преодолеть стены, возведенные Истинными Драконами, и заклятия, сотворенные старыми богами. Амариллис, подойди ко мне.

Проводник, оставшийся внешне совершенно таким же, все же изменился; стало совершенно очевидно, что его облик — не более чем обличие, принятое для того, чтобы они, кратко живущие, могли говорить с ним и слышать его. И танцовщица безропотно шагнула ему навстречу.

— Альфард?.. Мастер Альфард? — несколько неуверенно спросила она.

Он только улыбнулся в ответ.

— Но только силы мало, не так ли, Гарм? Нужно еще и право открывать такие Врата. Хэлдар, мы ждем тебя.

Не выпуская руки сына, эльф подошел к проводнику.

— По праву рожденного от Бесцветного Мастера ты волен находить дорогу и открывать двери, ведущие в открытые миры.

Эльф поклонился ему и встал рядом с Амариллис.

— Чтобы вы смогли преодолеть переход между мирами, вам понадобится проводник. И поскольку это моя дорога, я помогу вам. Открывайте Врата. Нам пора.

Черные трещины подползли совсем близко к золотому кружку, на котором они все стояли, и слишком многое в узоре Обитаемого Мира изменилось. И не было времени ни на понимание услышанного, ни на прощание с теми, кому суждено остаться. Переглянувшись, Хэлдар и Амариллис крепко взяли сына за руки и почти одновременно прикоснулись к каменной глыбе Врат. И удивительно было видеть, как от легкого прикосновения камень, казавшийся несокрушимым, вздрогнул и створы начали медленно открываться.

— Я… — Амариллис обернулась через плечо, глядя на застывших в ожидании богов, — Я буду скучать. Гарм, помоги Сычу и Арколю выбраться отсюда. И Арчешу скажи, что со мной все хорошо… Обещаешь?

— Обещаю. — Гарм улыбнулся, от чего рисунок на его лице словно ожил. — И… я буду скучать.

— Амариллис. Ты была моей самой любимой танцовщицей, — и Фенри поднял руку в прощальном жесте.

* * *

Шагнув за порог, в легкую темноту, они на мгновение потеряли почву под ногами… и тут же поняли, что это не падение, а полет. Они летели на спине невероятно огромного Дракона — бесцветного, неуловимо переливающегося всеми оттенками радуги. По сторонам проносились неясные очертания, в которых они узнавали некогда виденных людей и легендарных персонажей, места, в которых им довелось побывать и давно забытые, и сотни, тысячи мелькающих обрывочных видений.

— Это отражения, — ответил на их невысказанный вопрос Дракон, чуть повернув голову. — Отражения вашего мира.

— Куда ты несешь нас? — эльф крепче обнял жену и сына.

— Опять ты спрашиваешь не о том, о чем хочешь… — Хэлдар готов был поклясться, что Дракон улыбается. И, помедлив секунду, он спросил:

— Мой отец был таким же, как ты?

— Да. — По спине Дракона пробегает всполох бледно-лилового огня. — Только, прежде чем стать Мастером, изначально он был Белым Драконом. Отсюда твоя хваленая эльфийская холодность… и постоянство.

— Значит, он жив?

— Конечно. Все живы, Хэлдар. Здесь ли, еще где-то… Мироздание велико, ветер драконьих крыльев не утихает, и искрам Первородного Огня не суждено гаснуть.

— Ничего себе… — Амариллис прижалась к эльфу. — А я-то надеялась, что ты всего-навсего высокородный эльф… И все-таки, куда вы нас несете, Мастер Альфард? И зачем?

— В Обитаемый Мир. Скоро узнаете…

Впереди, в легкой темноте, рассеиваемой светом Мастера, вырисовываются очертания массивных ворот, очень похожих на те, что они не так давно открыли. Дракон с непостижимой легкостью изгибает свое тело так, что сидящие на его спине оказываются совсем рядом с вратами.

— Открывайте! — его голос звучит тише шелеста травы и оглушительнее июльского грома, в нем перекатываются, сталкиваясь и звеня, глыбы первородного серебра.

Эльф и танцовщица протягивают руки, и согретые мимолетным касанием их ладоней врата с готовностью открываются — будто только их и ждали.

…Амариллис решилась, наконец, открыть глаза и чуть разжать пальцы, держащие руку Судри. Они стоят под открытым небом, безоблачным и мягко-бирюзовым; под ногами у них — мягкая трава, вокруг — деревья, охотно разговаривающие с теплым ветром бесчисленными зелеными языками листьев.

— Как здесь красиво… — и танцовщица улыбается навстречу беспокойному взгляду эльфа.

— Значит, вопрос «куда?» больше тебя не страшит?

Обернувшись на этот голос, взрослые поневоле вздрагивают, а ребенок восторженно верещит и хлопает в ладоши.

Там, где деревья расступаются, будто придворные при появлении короля, высится небольшой холм. И на вершине его сидит Дракон — тот самый, который нес их сквозь легкий воздух меж мирами. Значительно уменьшившийся, впрочем, но все равно…

— Рад, что тебе здесь понравилось. Ведь вы здесь надолго.

— А зачем? — это спрашивает эльф.

— Чтобы помочь. — Дракон наклоняет голову, выдыхает… и его дыхание оседает серебряной пылью в волосах подошедших к нему. — Я, Мастер Альфард, отдаю вам этот мир, ибо именно вы ему нужны. Здешние боги покинули свой дом давным-давно… Теперь боги этого мира — вы.

От этого спокойного утверждения у Амариллис помимо воли подогнулись колени; и то сказать, никакая храмовая выучка не поможет спокойно принять такое известие. Она ухватилась за руку эльфа, и заглянула ему в глаза — а они было всего лишь удивленными, в тот время как на ее лице читалась откровенная паника.

— А я так надеялась, что нас оставят в покое… — и она уткнулась носом в плечо Хэлдара, не зная, то ли смеяться от счастья, то ли вопить от ужаса.

— Я бы и рад. Но ты все равно больше двух недель покоя не выдержишь… — и Дракон насмешливо сверкнул глазами. — И вот еще. У меня для вас подарки. Целых два.

Он раскрыл крылья, закрывшие, как показалось Амариллис, полнеба, а когда вновь сложил их, то она увидела, что по правую сторону Дракона стоят две фигурки — одна совсем маленькая, с прозрачными стрекозьими крыльями, и вторая — значительно выше и массивнее. Высокий поднял руку в приветственном жесте, светло усмехнулся и солнце влажно блеснуло на его белоснежных клыках.

— Сыч! Чиро! — и в следующую минуту они обнимались, радуясь до слез и едва веря самим себе.

— Ну вот, все в сборе.

На лице Судри промелькнуло разочарование — Дракон исчез, а чуть поодаль, в тени раскидистого дерева сидел Пьющий Песок.

— Как тебе удалось? — не договорила Амариллис.

— Я же проводник. — Пьющий Песок подмигнул орку. — Кого хочу, того и беру с собой. И никто мне не указ, — и засмеялся.

— Что мы должны делать, Мастер? — с почтением спросил эльф.

— Для начала оглядитесь. Убедитесь в собственных силах. А там сами увидите…

Пьющий Песок встал, опираясь на посох, и направился в тень леса.

— Ты… уходишь? — Амариллис и сама огорчилась, и увидела, как вытянулось лицо сына. — Почему так скоро?

— Мне пора. — Просто ответил Пьющий Песок. — И я не прощаюсь.

На долю мгновения они увидели, как окутывает фигуру проводника бледно-лиловое пламя, как оно проявляет совсем другие очертания… и тут же все исчезло.

Амариллис вздохнула и огляделась: в траве возились Судри и эллил, несказанно счастливый возвращением к своему питомцу, рядом стоял Сыч, скрестив руки на груди, исхудавший, но живой и здоровый; поймав ее взгляд, он отвесил новоявленной богине шутливый поклон. Вокруг царила оживленная тишина летнего леса, наполненная голосами птиц, шепотом листьев… Солнечный свет, пропущенный сквозь решето ветвей, смягченный свежей зеленью, ласково согревал; где-то неподалеку лопотала речка.

— Мы дома, Амариллис… — И Хэлдар, неожиданно тепло засмеявшись, обнял ее крепко-крепко, так, что девушка тихо охнула. Она подняла голову, увидела его глаза — эльфьи глаза цвета пронзительного мартовского неба, умиротворенно вздохнула и ответила:

— Пожалуй, да. Дома.

 

Эпилог

…Это неправда, что боги не любят покоя и уюта и вечно норовят основать свой дом на острых клыкастых скалах, взгромоздив над пропастью неприступные стены, и взметнуть башни и шпили в запредельную высь, так, чтобы рвались в клочья подолы туч. Пока боги еще не совсем осознали свои силы и не успели насладиться отдыхом от прежней, беспокойной и быстротечной жизни Кратко Живущих, они селятся в тихих обителях где-нибудь на опушке леса, у светлого родника, и ласточки вьют гнезда под крышей их дома. Пока боги еще не осознали, зачем же призвал их этот новый мир, и не озаботились всерьез его делами, они могут позволить себе просто немного пожить, не задумываясь о последствиях своего существования.

* * *

— … и ты сама все увидишь.

Они шли по лесу, едва поспевая за Сычом и Судри — им-то и принадлежала честь находки, сделанной через несколько дней после того, как они поселились в своем новом доме. Этот дом, оказавшийся прямо за холмом, куда их принес Дракон, оказался одновременно достаточно велик, чтобы всем достало места, красив и пригоден для жилья, даже уютен; более всего он напоминал замок-лес во владениях эллилов. Первое время они неторопливо обживали его, отдыхая и наслаждаясь покоем. Покой закончился в тот день, когда Сыч, взяв с собой Судри, отправился прогуляться по лесу. Вернувшись довольно скоро, они, с трудом сохраняя терпение, ибо рассказ об увиденном так и вертелся у них на кончике языка, потребовали, чтобы все последовали за ними, поскольку находка того стоит.

…Так оно и оказалось. Только Сычу приметная лесная тропка вывела их к лесному озеру, похожему на круглое зелено-голубое зеркало, в которое смотрятся лесные духи. Спустившись чуть не кувырком с высокого берега, они увидели храм — небольшой, со стройными белыми колоннами и широкими ступенями, ведущими к воде. Нехоженая трава вокруг храма пестрела бесчисленными колокольчиками, и место это казалось покинутым давным-давно.

— Не может быть… — Амариллис ахнула от удивления. — Это же…

— Не знаю… — неуверенно сомневаясь, пожал плечами орк. — Мало ли, храмы везде одинаковые.

— Ну, не совсем. — Возразил эльф. — Подойдем поближе.

Амариллис в это время уже взбегала по ступеням; когда-то она входила в такой же храм, и на пороге ее ждал Лимпэнг-Танг, звонковолосый бог шутов и артистов. Войдя внутрь, она остановилась — не от страха, от почтения. Здесь было довольно светло — достаточно, чтобы увидеть и оценить красоту настенных росписей; и, хотя храм и был покинутым, он не был тосклив или мрачен. Амариллис подошла к стене, чтобы внимательнее рассмотреть роспись.

…Это был сам Лимпэнг-Танг, смеющийся, веселый бог, в легких пестрых одеждах, совершенно такой, каким она его помнила. А если у нее и оставались еще какие-то сомнения, то следующие картины их развеяли, ибо на них среди других избранных она увидела одну из тех, кому он покровительствовал.

— Смотрите… — растерянно сказала Амариллис вошедшим следом за ней друзьям.

На этом фрагменте росписи была изображена танцующая светловолосая девушка, выписанная с незаурядным мастерством и неподдельной любовью, даже колокольчики в ее левом ухе были слегка посеребрены.

— Это — я?.. — Амариллис оглянулась вокруг почти с испугом.

— А ты и вправду была его любимой танцовщицей, — Хэлдар успокаивающе обнял ее. — Конечно, это ты.

— Ну и ладно. — Как-то сразу успокоилась Амариллис. — Раз мы теперь боги, то почему бы нашим лицам не быть запечатленными на храмовых росписях?

— Нет… — не согласился с нею Сыч. — Это очень старые росписи, Ами, а в ранг богов вас возвели несколько дней назад.

— М-да, не сходится, — развел руками эллил. — Похоже, это действительно храм Лимпэнг-Танга.

— Тогда я совсем ничего не понимаю, — и эльф растерянно потер лоб. — Такие места невозможно перекидывать из мира в мир, даже Мастерам!

— Значит, его и не перекидывали, — пожала плечами Амариллис, — ой, смотрите, это же Лорка! Лиусс всегда делал так, чтобы все кольца горели разноцветным огнем… а однажды он чуток перестарался и Лорка потом вопил, что Лиусс хотел спалить ему волосы от зависти — сам-то почти лысый… — и Амариллис засмеялась.

— А раз так, — не удержавшись, засмеялся в ответ эльф, — то мы действительно у себя дома. Помнится, Мастер сказал, что несет нас в Обитаемый Мир; оказывается, это надо было понимать буквально. Сколько же лет минуло с тех пор, как Гарм и Фенри покинули свой дом? И что тут произошло в наше отсутствие?

— Скоро узнаем, — уверенно сказал орк. И указал на последнюю роспись, прячущуюся в тени у дверей…

Конец второй книги

2007–2008 год