Тайна Тамплиеров

Серж Арденн

 

СЕРЖ АРДЕНН  ДНЕВНИКИ МАРКИЗА ЛЕ РУА 1625 часть вторая Тайна Тамплиеров

Текст подается в авторской редакции

 

ГЛАВА 1 (30) «Кленовые листья графа де Ла Тура»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ.

В полуразрушенном, старом замке, возведенном ещё в эпоху правления Людовика Одиннадцатого, расположенного вдалеке от городов и деревень, на берегу живописной речушки, наблюдалось некоторое оживление. Поздним тихим вечером, в большом зале, сей древней твердыни, окруженной молодым непроходимым лесом, набилось довольно много народа, весьма подозрительного вида. Всех этих людей, кроме кленовых листьев, приколотых, в виде кокард к головным уборам, объединяло, что-то большее. Свирепые, грубые, неотесанные мужланы, которые как по мановению волшебной палочки, собравшиеся в этом тихом, преданном забвению месте, выказывали буйный нрав и воинственные настроения. Собравшиеся были, несомненно, людьми одного круга, даже казалось одной судьбы, что бросалось в глаза и заставляло поверить в силы зла, призвавшие приспешников для осуществления одного из своих чудовищных планов.

Но дело, как вы догадываетесь, совсем не в волшебной палочке, которая, как и прочие потусторонние силы, кои мы имеем осторожность не затрагивать в нашем повествовании, здесь не причем. Скопище подобного сброда, устремившееся под своды старого замка, имело скорее воинский, чем мистический окрас. И если мы согласимся с тем, что каждое деяние можно рассматривать как следствие, непременно имеющее свою причину, то не сможем не признать, что причиной сего сбора отпетых головорезов, являлся высокий, сутулый человек, с зализанными назад волосами, разделенными ровным пробором. Его нитевидные губы и загнутые книзу уголки огромного рта, образовывали некую дугу, венчавшую острый подбородок, украшенный тоненьким лепестком, рыжеватой бородки.

Если мы внимательно присмотримся, то, несомненно, увидим, что этот господин, никто иной как наш старый знакомый, секретарь Лепелетье, по приказу своего хозяина, господина де Ла Тура, проделавший столь долгий путь с тем, что бы встретится с главарем банды разбойников, которых нанял граф, в надежде заручиться их поддержкой в провинции, а со временем и в самом Париже.

Прибыв в полуразвалившуюся «обитель зла», заброшенную и затерянную среди лесов Турени, что граф де Ла Тур не пожалев средств, приобрел для своей маленькой армии, Лепелетье почувствовал непреодолимое желание бежать со всех ног от столь непритязательного общества. И хотя за, без малого двадцатилетнее служение, в качестве секретаря, он не припоминал случая, когда отвращение, к, своего рода, клиентам, брало над ним верх, соблазняя проделать работу с меньшей скрупулезностью, чем обычно, на сей раз терпеть было невыносимо. И все же привычка безукоризненно выполнять любые поручения хозяина – ведь он был человеком, для которого долг превыше всего – не позволила ему своевольничать. Взяв себя в руки, он, все же сумел, пересилив соблазны, выказать последовательность и щепетильность, с которой выполнял любую работу. Лепелетье, оставил мэтру Кокошу, главарю сей гнусной шайки, пять, туго набитых монетами, кошельков, и озадачил его рядом поручений, которые граф возлагал на своего нового помощника.

Будучи по природе занудой, секретарь так же произвел, мягко говоря, не благоприятное впечатление на мэтра Кокоша, вследствие чего они, торопливо уладив все формальности, оживленно попрощались, испытав взаимное облегчение, и отправились выполнять каждый свои обязательства. Лепелетье, вскочил в карету, и, безоглядно, помчался в Париж, с докладом. А Кокош, собрав своих людей, приготовил им зажигательную речь.

И вот, все явившиеся на зов атамана, минуя останки ворот, венчавших руины крепостной стены, оказывались в небольшом внутреннем дворе, где их встречали угрюмые слуги, размещавшие лошадей в просторных, ветхих конюшнях. Гости, поднимались на второй этаж, длинной постройки, фасад которой украшали бесформенные каменные глыбы, в коих с трудом угадывались уничтоженные неумолимым временем статуи с отбитыми головами. Все приглашенные, присоединяясь к ранее прибывшим, собрались в большем темном зале, с двумя рядами колон, поддерживавших низкие своды, закопченного потолка. На стенах, густо увешанных различным древним оружием, коптили с десяток факелов, обволакивая черным дымом старинную каменную кладку. Зал наполнился звоном шпор, бряцаньем оружия и гомоном человеческих голосов. Но вдруг, как будто по сигналу невидимого капельмейстера, все стихло. В тиши можно даже было услышать потрескивание пламени факелов. Маленькая дверца, прорубленная в стене, в далеком прошлом украшенной колоннадой, распахнулась, и оттуда появился отвратительный горбатый карлик. Длинные, прямые волосы закрывали его морщинистое лицо, ниспадая на узкие, корявые плечи. Он шел, переваливаясь как утка, с ноги на ногу, при этом выказывая определенную ловкость и энергичность. Платье, в которое был облачен горбун, было явно с чужого плеча. Потертый, выцветший камзол, стянутый ремнем, при всей своей мешковатости, был не в состоянии скрыть всей уродливости его жалкого торса. Длинная шпага, притороченная к ремню, нелепо свисала, волочась по полу. Горбун быстрым шагом добрался до массивного дубового кресла – похожего на трон, очевидно, принадлежавшего дворянскому роду, в далеком прошлом владевшему сей твердыней – усевшись в него, поставил обе ступни на бархатную подушку, не менее жалкого вида, чем всё прочее, находившееся в замке, и принялся с любопытством оглядывать присутствующих. В зале, по-прежнему, царила тишина. Все собравшиеся с почтением глазели на карлика. Обшарив окружающих, маленькими, скользкими глазками-буравчиками, он откинулся на спинку кресла и громким, скрипучим голосом произнес

– Ну, что вылупились, не узнали?

По залу пробежал тихий ропот.

– Зато, я узнаю всех вас… более того, вижу насквозь! Вы сейчас выглядите, как люди, которых повсеместно называют не иначе, как «господа». Шпаги и плащи, кричат о вашем нынешнем положении, заслуживающем уважения в кругах таких же отъявленных головорезов как и вы сами. И только я, папаша Кокош, знаю, из каких помоек я вас вытащил!

Горбун скукожился, словно ворон учуявший падаль, прошарив непрятным пронзительным взглядом, по рядам стоявших перед ним молодцов.

– Ты, Картобра,…

Ткнул он кривым пальцем, с длинным, грязным ногтем, в сторону рыжеволосого верзилы, с разорванными ноздрями.

– …помнишь, как тебя сослали на галеры, и как ты жрал собственное дерьмо, как валялся у меня в ногах?!

Рыжий потупив взор, едва слышно промямлил:

– Да, господин Кокош.

– А ты, Протти?

Не унимался Горбун.

– Ты помнишь как в Турине, тебе хотели переломать все кости на центральной площади?! Мне тогда пришлось выложить кругленькую сумму, чтобы вытащить твою чертову задницу из савойских тюрем! Ты, Совар, служил солдатом Его Величества, пока я тебя куском мяса, не нашел на амьенской дороге! Твоё истерзанное тело так обсели мухи, что я подумал – это труп собаки! Тебя, Дидье, хотели колесовать в Гренобле, пока не вмешался папаша Кокош! Вы все живы от того, что в ваши паршивые судьбы вмешался папаша Кокош!

Горбун оглядел присутствующих, долгим, испытывающим взглядом, как повелитель, вспоминая историю каждого стоящего перед ним человека. Призадумавшись о чем-то, он ненадолго прервался, доверительно, приглушенным голосом, продолжив :

– Так вот, коршуны мои, пришло моё время – наше время. Эти жирные павлины, там, в Париже, не могут поделить ни власти, ни земель, ни денег. Они желают поднять смуту, полагая таким способом разрешить все свои споры. Ха! Для этого им нужны, такие как мы – наша кровь и наши клинки! Что ж, пусть так. Но они даже не подозревают, что смута есть то время, когда наступает наш час! Главное – заручиться поддержкой какого-нибудь влиятельного парижского кошелька, и действовать, якобы, в его интересах, чтобы оправдать всё то, что мы станем чинить повсеместно. И такой, смею заверить, уже нашелся.

На лице горбуна воцарилась отвратительная усмешка.

– Чтобы не допустить до власти своих противников, эти вельможи готовы на все. Они дают нам право, резать, грабить и жечь от имени закона, от их имени, да ещё щедро платят за это! А нам только этого и нужно! Так, что отныне мы не банда разбойников, а союз «Кленовых листьев»! Дисциплина у нас в чести! Кто ослушается меня – смерть! Ну, а мы своё не упустим! Верьте мне, коршуны мои!

Возгласы одобрения потрясли мрачные своды замка.

– Мы с тобой Кокош! Веди нас!

 

ГЛАВА 2 (31) «Печальная весть»

ГАСКОНЬ. ГОРОД ТАРБ.

В предгорьях Пиренеев, на берегах реки Адур, расположился славный городок Тарб. День катился к исходу, разливая вечернюю позолоту на крепостные башни старых городских укреплений, соединенные меж собой изувеченными временем куртинами, плотным кольцом обхватившими множество жалких городских лачуг. Величественно вздымались к небу шпили церквей, одиноко торчащих среди печных труб, утопающих в волнах бурой черепицы. Поднявшись на одну из башен либо колоколен, вам непременно открывался изумительный южный пейзаж. Высокие деревья, бросали черные тени на меловую почву, покрытую сочной, еще не выгоревшей майской травой. В лучах катящегося к западу солнца, сияли до самого горизонта не знающие оттенков дали, с раскиданными там и сям белыми домиками деревень.

По безлюдной улице гасконского городка промчались три всадника. Они остановились, озираясь по сторонам, у одной из лачуг укрывшейся за ветвями старой айвы. Взмыленные лошади, поблескивая лоснящимися от пота крупами, гарцевали, кружа по небольшой пустынной площади.

– Это должно быть где-то здесь!

Крикнул де База своим товарищам. Де Ро и Гаспар шарили взглядами по погрузившимся в сумерки постройкам.

– Эй, красавица!

Обратился Гийом к девушке, которую едва сумел разглядеть в густом вечернем мраке, окутавшем и её хрупкую фигурку, и колодец, возле которого она притаилась. Юная особа, как напуганный ночной зверек, выглядывала из-за грубой кладки, с тревогой взирая на всадников, нарушивших вечернюю тишь провинциального Тарба.

– Не бойся нас. Скажи лучше, где в вашем чертовом городишке таверна «Черный кот»? Девушка, сделав несколько шагов по направлению к юному всаднику, ткнула пальцем в сторону покосившегося дома.

– Сударь, да вот же она! Вот только попасть туда можно лишь со стороны рынка, не иначе. Поезжайте вон в ту арку.

– Благодарю!

Воскликнул шевалье, вонзив в бока скакуна шпоры с такой силой, что измученное животное, позабыв об усталости, с новым приливом резвости, хрипя и раздувая ноздри, устремилось в арочный проем, унося седока и увлекая за собой его товарищей. Лишь листья жимолости, прильнувшие к краям арки оплетая её густым венком, дрогнули вслед кавалькаде.

****

В мрачной темноте одной из комнат таверны «Черный кот», монотонно и печально звучал голос де Сигиньяка. Его сердце тяготило горе, в горле стоял ком, а в мозгу, будто вспышки во мраке, то и дело возникали жуткие эпизоды кровавой резни, случившейся в Бюзансе. Виконт говорил с надрывом:

– …я запомнил лицо человека убившего Констана и клянусь он не уйдет от возмездия. Я, во что бы то ни стало, найду его!

Де Ро и де База, понурив головы, застыли в неподвижных позах, вслушиваясь в приглушенный голос друга. Оранжевый лепесток единственной горевшей в комнате свечи отражался в их, наполненных слезами, глазах. Жиль, закончив рассказ, затих, разделив с друзьями молчание, как будто прильнув к общей чаше скорби.

В этот миг дверь с грохотом распахнулась и в коморку, из темного коридора, донеслись голоса Гаспара и трактирщика:

– …нет милейший, тот вздор, которым вы намереваетесь наполнить мой разум, пусть лучше превратится в снедь, которой я уже давно мечтаю наполнить свой пустой желудок.

Строгие и печальные взгляды дворян заставили замолчать слугу и трактирщика. Вошедшие, придав лицам, в один миг погрузившимся в траур, ещё и сострадания, принялись накрывать стол, уставив его яствами и кувшинами с вином. Гаспар зажег несколько свечей, а хозяин наполнил напитком цвета рубина три кружки, после чего они удалились. Наконец де Сигиньяк, выдержав паузу, произнес:

– Перед смертью, де Самойль, да упокоит Господь его душу, велел нам отправиться в Барселону, отыскать там дона Педро Лаэрта и передать ему вот это письмо.

На столе появился небольшой свиток.

– Это секретное послание кардинала. У нас мало времени. Если мы опоздаем…

Жиль, глядя на друзей, покачал головой. Не желая более грустить, де База, отбросивши уныние, провозгласил:

– Чего тут думать, завтра же, на рассвете отправимся в Каталонию. Отыщем там хоть дона Лаэрта, хоть самого дьявола. Нам выпала возможность исполнить последнюю волю умершего друга, подобную честь не каждому дано заслужить. Сделаем же, как просил де Самойль!

Он поднял кружку.

– А сейчас помянем Констана.

****

Изнемогая от усталости, восемь королевских мушкетеров, оставив позади городские ворота, въехали в Тарб. Оказавшись в городе, они остановились у первого, попавшегося на пути трактира, что располагался прямо у башни городского портала и назывался «Бойцовский петух». Струйки пота катились по покрытым гасконской перстью лицам измученных долгой дорогой мужчин. Обессиленные путники, преодолевшие с севера на юг французское королевство, наконец, покинули седла, чертыхаясь и бранясь, тем самым выказывая радость, предчувствуя сытный ужин и желанный отдых. Из распахнутой двери, навстречу приезжим вышел хозяин заведения, с подозрением разглядывая запыленные платья утомленных незнакомцев, вглядываясь в их суровые лица. Но как только трактирщик распознал в прибывших почтенных сеньоров, в его поведении произошли разительные перемены. Его лицо выплеснуло на путников всю доброжелательность, которая таилась в самых сокровенных глубинах черствой души трактирщика, покрытой непроницаемым панцирем, золотой чешуи накоплений. Появились слуги, с неприветливой любезностью принявшие поводья у дорогих гостей. Хозяин, на пороге, с фонарем в руках, кланяясь каждому из прибывших, проходящему мимо него, приветствовал дворян на родном языке. Его «равнинный говор», относящийся к гасконским диалектам окситанского языка, чаще встречается в долине реки Гаронны, и ближе к лангедокскому диалекту, но так как большинство приезжих мушкетеров были гасконцами, они хорошо понимали трактирщика, с улыбкой отвечая ему «пиренейским говорком», на котором изъяснялись в этих краях.

Атос остановился, неприветливо взглянув на хозяина, быть может по той причине, что как раз граф, будучи уроженцем тех мест, где говорят на ланг ойль, ни слова не понимал из того, что лопочет кабатчик.

– Послушайте, милейший, мы желаем утолить жажду и голод, и, конечно же, остановиться в вашей гостинице на ночлег.

Трактирщик выказал некоторое затруднение, услышав обращение на, так называемом, французском языке, но улыбнувшись, вновь закивал головой, давая понять, что понимает и готов говорить на любом языке, если эти разговоры ведут к прибыли и процветанию его заведения. После нескольких неудачных посягательств гасконца на чистоту родного языка мушкетера, граф перешел на испанский, чем облегчил задачу и себе, и собеседнику. Хозяин затараторил, густо перемежая каталанские и испанские выражения.

– Мой господин, я приготовлю отменный ужин, подам лучшего вина, но прошу простить меня, в таверне осталось всего две свободные комнаты, а этого, как я понимаю, не достаточно, что бы разместить восемь столь важных сеньоров.

– Ты прав, этого недостаточно…

Атос, как будто усмотрев в объяснениях трактирщика некоторую заинтересованность, оглядывая двухэтажную постройку таверны, с подозрением спросил:

– И кто же те люди, которые заставляют нас терпеть неудобства?

Хозяин непонимающе захлопал глазами.

– Я говорю, кто те люди, которые заняли все комнаты в твоём прекрасном трактире?! Гасконец вновь улыбнулся и закивал головой, на этот раз, уразумев, как ему показалось, чего от него хотят.

– Да, вы правы сударь, много разного люда, много.

Атос глубоко вздохнул.

– Что ты будешь делать! Разве только позвать Ланзака?!

Произнес он в сердцах, и вновь, набравшись терпения, обратился к трактирщику, незаметно для себя прибегая к помощи жестов.

– Много, это я уразумел. Я спрашиваю кто эти люди? Кто остановился в твоей таверне?

– А-а, кто остановился!? Ну,… разные люди. Вот, к примеру, торговцы лесом, следуют из Кагора в Ларен. Двое судейских из Тулузы едут по делам в Лурд. Молодая девица, со служанкой, те из Дакса, завтра отправятся в Фуа…

Потерявший терпение граф прервал перечень постояльцев, которые не представляли для него ни малейшего интереса.

– А вот скажи, четверо парижан, не останавливались ли у тебя намедни? Ах, да, может, их было семеро?

Хозяин поднял к небу глаза, но уже через мгновенье уверенно закачал головой.

– Нет, сеньор, этого не было. Клянусь Господом нашим, не было. Если бы был кто-либо издалека, я бы наверняка запомнил.

– Хорошо, раз так, подавай ужин. Да не забудь поставить лучшего вина.

Присоединившись к товарищам, ожидавшим графа за столом, в обеденном зале трактира, Атос осушил, одним махом, пол кувшина вина.

– Ну, где, черт возьми, этот прохвост хозяин! Еще мгновение и я разнесу этот кабачок вдребезги!

Разглядев некоторую озабоченность на лице графа, де Лазнак негромко спросил:

– Атос, что-то не так?

Обратился гасконец к помрачневшему графу. Мушкетер устало опустился на стул.

– Как говорит, их чертов Лютер1 – «Ослу – плеть, кладь и пища».

Он наполнил вином свою кружку.

– Господа, в таверне свободны всего две комнаты. Это весьма прискорбно, но четверым, из нас, придется искать ночлег в другом месте.

Хозяин и тощая повариха поставили на стол противень с одним из традиционных блюд гасконской кухни – барашек, с морковью запеченный с большим количеством пряностей. Аромат жареного мяса наполнил небольшое помещение. Портос с выпученными глазами, принялся разделывать баранью ногу, приговаривая:

– Нет, с меня хватит, я отсюда никуда не уйду, если соизволите возражать, то лучше сразу пристрелите меня! Дайте только доесть!

Великан добродушно расхохотался. Атос, осмотрев мушкетеров, остановил взгляд на Арамисе. Тот улыбнулся своей мученической улыбкой.

– Арамис, я прошу вас вместе с бароном де Лишаром, д’Юзаком и де Брюкола отправиться на поиски пристойного места, для ночлега. Полагаю здешний хозяин, любезно согласиться помочь в этом.

***

Анжуйцы, прежде чем приступить к трапезе, позаботились о своих лошадях. Они поручили Гаспару, подослать им свежей соломы, дать овса и вытереть ноги и грудь теплым вином, ведь эти породистые скакуны покрыли за один день около двадцати миль. Исполнив, все в точности как велели господа, слуга приступил к ужину. Отведав холодной курицы и закусив салатом, что прихватил на кухне, слуга растянулся на куче соломы, попивая доброе гасконское.

Гаспар устроился ночевать в конюшне, на душистом сене, присматривая за господскими лошадьми, предавшись размышлениям о превратностях судьбы, которая занесла его, простого анжуйского крестьянина в столь далекие края и неизвестно куда забросит еще. Тихий теплый вечер, звенящее одиночество, хмельное вино, привычный и оттого приятный запах навоза навивали на него размышления, что до недавнего времени было не просто несвойственно молодому человеку, но даже противоестественно. «Как же так? Я Гаспар Туле, простой крестьянин, четвертый сын своего отца, служу самому великому кардиналу де Ришелье! И не просто служу, выполняю важные поручения! За последнее, довольно короткое время, я проехал пол королевства, до этого, за всю жизнь, свои двадцать лет, побывав лишь несколько раз на ярмарке в Анжере. Правда, стоит упомянуть, что как-то раз мы с отцом возили овец в Сомюр, но и это не так уж далеко от дома. Хотя?… Нет, пожалуй, с поездкой в Испанию всё же не сравнить. Испания она, мне так кажется, немного дальше. Да и хуже наверняка. Точно утверждать не берусь, но определенно, ни в какое сравнение не может идти с нашим Анжу. Разве там есть такая река как красавица Луара?! Вздор, никак не идет!» Он сделал еще несколько больших глотков вина, и, положив руки под голову, продолжил сладостные рассуждения: «А господа де Ро и де База уважают меня. Непременно уважают. А то, как же? Господин де Ро мне пожаловал три су, а господин де База свои старые брэ2. Старые! Мой отец за такие брэ в пояс бы поклонился любому проходимцу, а тут на тебе Гаспар, носи на здоровье. Ни у кого в нашей деревне нет такой роскошной вещи! Нет, всенепременно уважают. Да и господин де Сигиньяк не сильно бранит. Нет, ну бывает, конечно. Но не так, что бы до крови. Тоже ценит. А мне, что? Мне главное делай, что велят, и не думай ни о чем. Чего ещё желать…» Слуга не заметил, как свинцовые веки опустились, увлекая его затуманенный разум из полумрака конюшни в темный туннель, что ведет в мир сновидений. Он еще пробубнил несколько слов, и мерно захрапел, сжимая в объятиях ставшую родной аркебузу.

***

Рассвет ещё не разорвал утренние сумерки, когда в конюшне таверны «Черный кот» послышались голоса. Четыре мушкетера, наспех позавтракав, седлали лошадей, что бы возобновить погоню за кардиналистами, во главе с сержантом де Самойлем.

Бедняги даже не подозревали, что тот, кого они с такой стремительностью преследуют, покоится, как и двое его товарищей, на кладбище городка Бюзансе. Жизнь сплошь и рядом наполнена подобными нелепостями, когда отошедший в мир иной человек, еще является мишенью для тех, кто не ведает о его смерти, и поэтому прилагает неимоверные усилия, что бы расправиться с тем, кого уже нет среди живых.

Скорее к случайностям, чем к нелепостям можно отнести появление в «Черном коте» четырех королевских мушкетеров, во главе с Арамисом. Они, воспользовавшись советом хозяина «Бойцовского петуха», нашли пристанище в таверне, где остановились анжуйцы являвшиеся причиной тревог господина де Тревиля, и поспешного броска восьми лучших королевских мушкетеров, в сторону испанской границы. Линии преследуемых и преследователей пересеклись, вот только порой, стороннему наблюдателю не разобраться – кто охотник, а кто добыча.

Звон сбруи, скрип седел, топот и гомон сбили блажь предрассветной дремы с бедняги Гаспара. Он поднял голову, облизывая пересохшие губы. Четверо мужчин, весьма почтенного вида, не замечая зарывшегося в соломе наблюдателя, выводили на кухонный двор, оседланных рысаков. Двое из них уже поднялись в седла, ожидая замешкавшихся товарищей.

– Барон, ваше утреннее брюзжание заставляет меня думать, что вы здесь провели не лучшую ночь в жизни?

Обратился Арамис к своему спутнику – барону де Лишар.

– Вы правы, любезный Арамис, я чертовски плохо спал.

Путники, беседовавшие у ворот сарая, проверив конскую амуницию, расправив вальтрапы и подтянув подпруги, окончательно убедились в готовности скакунов к продолжительному путешествию. Вдруг из темноты, со стороны лестницы, что спускалась со второго этажа, где располагались номера, в конюшне, раздался скрип деревянных ступеней и в проходе меж денников появился де Сигиньяк. Он подошел к своей кобыле, сбросив с плеча два кожаных баула, которые намеревался прикрепить к седлу, когда услышал окрик Гийома:

– Эй! Сигиньяк, вы прихватили вино и провиант?

– Да, сумки здесь, извольте спускаться!

Вопрос де База обращенный к товарищу, достиг ушей Арамиса, который уже вставил ногу в стремя, провожая взглядом д'Юзака и де Брюкола, покачивающихся в седлах, направив коней к распахнутым воротам, что вели в тихий переулок. Мушкетер на мгновенье задумался: – «Сигиньяк. Сигиньяк., что-то знакомое? Где-то я слышал это имя?» Вполне вероятно, что любой другой человек, включая самых проницательных господ, мог бы не вспомнить незнакомого имени, которое было услышано мельком, лишь раз в жизни, но только не Арамис. В его голове, словно луч света прорезавший мглу, пронеслись слова де Тревиля: – «…в этой истории замешаны трое анжуйских дворян…де Сигиньяк, де Ро и де База.» Мушкетер попытался взять себя в руки. Многозначительно глянув на де Лишара он подал знак следовать за ним, и, стараясь не выдать себя спешкой, вернулся в конюшню.

Оказавшись на пороге, шевалье остановился, позволив привыкнуть глазам к полумраку. Но силуэт одинокого незнакомца не ускользнул от наблюдательного Сигиньяка, подозрительность которого заставила взяться за эфес шпаги. Виконт замер, что, в свою очередь насторожило мушкетера. Они, молча, глядели друг на друга, оценивая возможности как собственные, так и противника. Время потеряло обычный счет.

Мгновенья превратились в минуты. Мерные удары пульса, отозвались в ушах, заглушая голоса анжуйцев, слышавшиеся из-за соломенной горы, откуда-то из глубины помещения. Арамис незаметно послабил пряжку плаща, чтобы с легкостью избавиться от неудобной, стесняющей движения одежды. Жиль, не отводя глаз, беззвучно, на мягких ногах, отступил, заняв выгодную позицию. Послышался шелест извлекаемой из ножен стали, призвавшей противников броситься друг на друга. Искры, высекаемые клинками, разлетались в разные стороны. Дворяне кружили, неистово хрипя, намереваясь поразить один другого смертоносным жалом клинков.

Гаспар напуганный подобным оборотом, сполз, укрывшись за ворохом сена, судорожно, дрожащими руками, пытаясь поджечь фитиль. Через несколько мгновений анжуйцы и мушкетеры сошлись в узком проходе конюшни. Звон стали, проклятия, ржание напуганных лошадей наполнили ветхую постройку. Прогремел выстрел из аркебузы, дополнив разнообразие звуков едким пороховым дымом. Д'Юзак схватившись за пробитое пулей плечо повалился в корыто наполненное овсом.

Неожиданность непременно вносит смятения в расположение врага. Выстрел, что повлек за собой потери, ослабил напор мушкетеров, ретировавшихся и укрывшихся за деревянными перегородками. Замешательство противника побудило де Ро к стремительной атаке. Он бросился вперед и в молниеносном выпаде поразил одного из врагов. Барон де Лишар вскрикнул, схватившись за продырявленный живот. Луи не останавливаясь, развивая успех, ринулся на мушкетеров, не успевших приспособиться к бою в кромешной тьме, ведь единственный, подвешенный к балке фонарь, был предусмотрительно, разбит Гийомом. Удар де База, рукояткой даги, пришелся в лицо Брюкола, отчего тот отпрянул к стене и незамедлительно получил смертельный укол в сердце. Мушкетер с пробитой грудью, сполз по стене, растянувшись на покрытом соломой полу. Арамис отступал не столько под натиском Сигиньяка, сколько предвидя своё тяжелое положение, оказавшись в меньшинстве. Он пятился к тому месту, где притаился Гаспар. Слуга ещё не успевший перезарядить аркебузу, разглядел затылок незнакомца желавшего продырявить любимого хозяина. Он взвесил все за и против, после чего нанес удар прикладом по макушке мушкетера. Арамис пошатнулся, выпустил шпагу и рухнул в ворох соломы.

Через четверть часа, анжуйцы, подгоняя лошадей, миновали городские ворота. Их угрюмые лица были обращены на запад, в сторону незнакомой, и как им теперь казалось, зловещей Барселоны.

1 Мартин Лютер (1483-1546) – инициатор Реформации, христианский богослов, переводчик Библии на немецкий язык. Его именем названо одно из направлений протестантизма. Родился в городе Айслебен, Саксония.

2 Брэ (фр. braies) – деталь мужского костюма, разновидность кальсон.

 

ГЛАВА 3 (32) «Г аррота»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Сумерки опускались над Парижем. Серое грозовое небо, проколотое шпилями островерхих башен, крестами церквей и колоколен, обрушилось на великий город проливным дождем. Крупные капли, с грохотом барабаня по крышам, скатывались на землю, исчезая в лужах, подобно человеческим судьбам, приходящим на землю, и растворяющимся в вечности.

Мужчина, закутанный в плащ, вышел из улицы Сент-Антуан, прошел вдоль фасада величественной ратуши, остановившись посреди Гревской площади1. Его размышления о смерти, всякий раз, когда он оказывался на месте публичной казни, будоражили сознание. Струи воды, били его в лицо, ветер срывал плащ с его плеч, его остекленевший взгляд бездумно скользил по булыжникам, покрывавшим площадь, омытым кровью множества людей, обезглавленных по приговору парижского парламента, а порой просто по чьей-то нелепой прихоти. «Сколькие из них были невиновны?» великое множество раз, спрашивал он себя, взирая на роковую площадь. «Сколькие попали под топором, будучи чисты перед Богом и людьми словно ангелы? Но человеческий суд, очевидно, сильнее Божьего, по крайней мере, здесь, на грешной земле, если Господь позволяет осудить и казнить невинных? Значит, вмешательство Святого провидения не способно спасти от человеческих пороков и ошибок, не в силах защитить безгреховных, не в силах восстановить справедливость. Отчего же тогда мы несчастные обращаемся к Всевышнему, уповая на него? Чем заблудшие души убийц отличаются от их жертв если и те и другие взывая к Небу не получают ответа и не в праве рассчитывать на прощение?

Нас не слышат, не желают нам помочь, и это единственная истина, которая имеет право на существование.

Но таким образом нас обрекают на самостоятельное принятие решений, а значит вынесения приговора своей жертве – казнить или помиловать. Ведь Небо глухо, оно молчит. Чем же, извольте мне ответить, я хуже судебных чиновников, заседателей парламента которые имеют право судить людей по законам ими же придуманным. Ими же – людьми! Такими же людьми как я, не лучше, не хуже.

Ведь когда-то, даже при самых мучительных терзаниях, я не поддавался мыслям о насилии. Не поддавался ни при каких обстоятельствах, даже под влиянием отчаяния и дурных советов, которые нам порой нашептывает наше же безрассудство. Но мои сомнения развеялись в тот миг, когда я на собственной шкуре ощутил горькую человеческую несправедливость. «Несправедливость» – чей грозный неумолимый бич, сверкающий в руках Сатаны; чьё присутствие и влияние на обществе, как раз, не вызывает сомнений; рассекающий острым хвостом человеческие судьбы, превращая целостное счастье в осколки горя и скорби. И вот теперь, по прошествии стольких лет, в течение которых я не брезговал по любому поводу обагрить свои руки кровью, я могу с уверенностью заключить – несправедливость порождает несправедливость, насилие порождает насилие. А это значит, что человек, претерпевший любое бедствие, может тем же ответить человечеству. И пусть я закончу свои дни в руках палача, здесь на Гревской площади, я не отступлюсь от своих убеждений, и не изменю своим принципам. Я имею право наказать виновного, пусть даже это вызовет порицание у человечества. Ибо я есть закон, и я есть палач, и мне, если Небо отказывается рассудить, решать, кто виновен, и какой кары заслуживает. А смерть, это всего лишь смерть. И как кажется, сказал кто-то из великих – «Смерть есть даже в Раю2».

Погруженный в эти скорбные раздумья, которые вели лишь к неудержимому желанию вершить чужие судьбы посредством карающего меча, он поднял голову и увидел башни Нотр-Дам, окутанные серой мглой. Мужчина направился к набережной, и, миновав мост, очутился на острове Сите, прямо перед величественным собором, раздавленный могуществом архитектурного шедевра. Он поднял голову. Капли дождя били в лицо, не в состоянии прервать мрачных рассуждений. «Церковь. Люди в рясах и мантиях выстроили целую империю, целью которой является подчинение человека власти Божьей. Но ведь эту власть представляют сами, же люди. Они же рассказывают нам, чего хочет Всевышний, принуждая выполнять Его волю, волю которую нам диктуют священники. Принуждают кострами, отлучениями, какие только инструменты они не употребляют, для того, что бы маленького, тщедушного человечка заставить выполнять то, чего якобы желает Небо. Вот и сейчас, я стою перед этим величием, ощущая себя никчемным, крошечным червяком, а ведь это продуманно, продуманно и запланировано. Для того, чтобы заставить покориться, меня, как и любого другого, следует растоптать, унизить и уничтожить мой внутренний мир, всемилостиво позволяя лишь повиноваться.

Церковь всегда забирала всё самое лучшее. Лучшие земли, наиталантливейших живописцев, скульпторов, даже лучшие музыкальные инструменты делались лишь для церковных нужд. Ну, конечно, все то, что способно воздействовать на людское восприятие, сразу становилось инструментом управления людьми. А подобные инструменты должны находиться в руках людей управляющих этим стадом. Ведь они нас так и называют – стадо. Лучшие архитекторы возвели сооружения такого великолепия и такой величины, что человек, попавший под их величественные своды, после своей убогой лачуги, тут же ощущает себя жалким, ничтожным рабом. Рабом, рожденным лишь для выполнения воли Господа. Воли, которую нам диктуют в храмах, заставляя поверить на слово, не оставляя выбора и не спрашивая согласия. И если священники думают, что смогут одурачить и меня, то могу преисполненный уверенности заявить – полный вздор!

Я сам решаю, как мне жить. И не единый прохиндей с выбритой тонзурой3 или облаченный в фиолетовую или даже пурпурную мантию4 не заставит переменить меня своего решения. Нет ничего более ценного, для тех, кто хочет одурачить и превратить человечество в рабов, чем идея Бога!»»

Мужчина запахнул плащ и, надвинув шляпу, направился к мосту Сен-Мишель, что вел на левый берег. Вымокший до нитки он добрался до Сен-Жерменской ярмарки, где отыскал таверну «Гнездо кукушки». Осторожно, словно опасаясь кого-то, незнакомец вошел под черепичную кровлю харчевни. Оглядев зал – где пировали лишь люди узкого круга, ведь базарные торговцы, трапезничавшие в кабачке в дневные часы, спешили покинуть город до того как закроются городские ворота – он подошел к одному из столиков, где ужинали завсегдатаи сего скверного притона, некие Тибо и Крюк. Эту неразлучную парочку всегда можно было отыскать «подле юбки» тетушки Совар, хозяйки харчевни. Оба молодца славились своим бесстрашием и ненасытностью, когда дело доходило до разбоя и грабежа. Они не брезговали и убийством, если им могли посулить пристойный куш. Головорезы расположившиеся за столом сначала не узнали мрачного посетителя, но когда тот сбросил плащ и шляпу Тибо воскликнул:

– Гаррота, какими судьбами?! Ходят слухи…

– Закрой пасть!

Грубо прервал весельчака Гаррота, с угрозой уставившись на него единственным глазом. Дружки переглянулись. Гость подсел к столу, заказав три кувшина вина.

– Я по делу, а вам попусту нечего языками чесать.

– Но говорят, что тебя ищут. А раз так, то нужно незамедлительно уходить из города.

– Кто говорит?

– Колокол Нотр-Дам звонит5.

– Ладно, знаю, вот сделаем дело и уйду.

Гаррота был более чем уважаем в кругах городских разбойников всех мастей, он был одним из «верных», а это дорогого стоило. К тому же, этот суровый человек, никому не позволял вести себя с ним запанибрата. Он старался не появляться среди мелких жуликов, его слово имело вес, и любой громила, даже не знавший высокого статуса Гарроты, среди «верных» «Дворов Чудес», был уверен – с ним можно иметь дело.

– Сделаем?

Удивленно переспросил Тибо.

– Да, сделаем. Вы мне нужны, что бы вломиться в один домишко. Дело верное. Человек -приор монастыря, а церковные крысы, как известно, едят и пьют на серебре. Да и золотишко водиться в сундуках. Имя его, Буаробер, живет на Сен-Дени, недалеко от Шатле6.

Тибо вздрогнул.

– Скверное место, хуже не придумаешь.

Крюк одобрительно кивнул. Он был не разлучен с Тибо. Все знали – то, что решил Тибо, является законом и для него. Никто никогда не слышал, что бы Крюк без особых причин, что-либо говорил, во всем доверяя своему дружку. Вот и сейчас он лишь слушал, предоставив возможность Тибо решать за двоих.

– Не трусь, говорю же дело верное. Этот прелат живет сам. Ну, если не считать слуги, глупого, не на что негодного толстяка. Перережем им глотки по-тихому, что найдете в доме всё ваше, мне ничего не нужно.

– Ха! А какой тебе резон?

– Хочу поквитаться, за одно дельце.

Оба молодца с пониманием закивали головами.

Вдруг в харчевню ворвался возбужденный человек, в котором присутствующие узнали вора и конокрада по кличке Жак-Седло. Он пробежал взглядом по залу и, заметив Гарроту, закричал:

– Облава! Городская стража у двери! Гаррота уходи!

Гаррота вскочил, не соображая, куда следует бежать. В дверном проёме появился усатый сержант, который сразу заприметил стоящего в нерешительности, посреди зала человека. Он довольно быстро сообразил, что это наверняка тот, кого приказано схватить. Указав пальцем на незнакомца, сержант закричал:

– Вот он! Держи его!

Несколько солдат бросились к одноглазому, на которого указал сержант. Но к этому времени Гаррота пришел в себя и ринулся к двери, что вела во двор конюшни. Опрокидывая за собой кабацкую мебель, он выскочил в темный коридор, уже через два прыжка оказавшись под затянутым тучами небом. Пиршествующие в «Гнезде кукушки», разумеется, находились на стороне беглеца, поэтому, как будто невзначай, пытались помешать солдатам, достичь двери. Выбежав во двор, Гаррота выхватил шпагу. Он приблизился к тяжелым воротам, что вели на улицу, с трудом отворив их. Из-за ворот, из темноты, блеснула сталь. Беглец уклонился, отскочив в сторону, но все же пропустил удар, скользнувший протазаном по плечу. Сержант был не новичок, и выставил одного из солдат у ворот, что вели во двор. Гаррота тихо застонал, но изловчившись, всадил клинок, своей короткой шпаги, в шею стражника, не защищенную кирасой. Солдат, схватившись за горло, опустился на колени.

Шаги беглеца застучали по мостовой. Пять солдат городской стражи бросились за ним. Гаррота прекрасно ориентировался в темных лабиринтах улиц родного города, он знал места, где можно было беспрепятственно покинуть город, со стороны Сен-Жерменского предместья, поэтому именно сюда явился на встречу с Тибо и Крюком. Он мчался по блестящим от влаги улицам, звеня шпорами и придерживая шпагу. Светящиеся точки фонарей, исчезли за углом высокой монастырской ограды, но голоса преследователей звучали где-то поблизости. Гаррота достал платок и приложил к кровоточащему плечу.

– Ах, черт!

Воскликнул он в отчаянии.

– Проклятый де Вард, мне не избавиться от него. Придется отложить расплату. Нужно немедленно уходить из города.

С ожесточением вымолвил он, и исчез в ночной мгле.

1 Гревская площадь – одна из площадей Парижа, переименована 19 марта 1803 года. Долгое время являлась местом публичных казней.

2 цитата великого Вергилия.

3 тонзура – выбритая макушка у католических монахов.

4 фиолетовая мантия епископская, пурпурная кардинальская.

5 на жаргоне означает : «ходят слухи среди уличных громил»

6 Шатле – крепость, затем городская тюрьма. Имеется в виду Гран Шатле, построенная Людовиком Шестым возле моста Менял, чтобы защищать остров Сите.

 

ГЛАВА 4 (33) «Ссора»

ФРАНЦИЯ. ЗАМОК ТРУАМБЕР.

Разговор с ночным гостем – неким бароном д'Эстерне, не на шутку встревожил падре Локрэ. После недолгих раздумий, он счел необходимым поделиться своими опасениями с господином де Шиллу, пожелав предупредить кастеляна, о приезде в замок Труамбер подозрительного дворянина из Шампани. На этот случай у них был предусмотрен обмен депешами посредством голубиной почты.

В одной из башен Труамбера, под самой крышей, куда добрый десяток лет не ступала нога никого из обитателей замка, капеллан держал почтовых голубей. Две просторные, сплетенные из лозы клети, были подвешены к трухлявым стропилам, служа временным пристанищем для двух дюжин пернатых почтальонов. В одной из них содержались голуби, предназначенные для доставки посланий из Труамбера в Блонди-ле-Тур, в другой птицы принесшие весточку от виконта и ожидавшие своего часа, что бы вновь быть переправленными в голубятни соседнего замка.

И вот ранним утром, когда дневное светило ещё только собиралось явить из-за горизонта свою сияющую «макушку», священник тяжелой поступью, преодолел множество каменных, стесанных временем и подошвами, ступеней, прежде чем оказался в верхнем зале, сторожевой башни. Пол помещения был усеян осколками битых керамических сосудов и покрыт ворохом соломы, таившей в своих дебрях вековую пыль. Шаркающей походкой, приблизившись к клетке, он выбрал птицу, которую извлек наружу. При этом Локрэ несколько раз чихнул, тем расплатившись за нарушение покоя в сем царстве пыли и голубиного помета. Привязав к лапке голубя контейнер с запиской, капеллан подошел к одной из бойниц, и подбросил вверх пернатого почтальона. Птица, взмахнув крыльями, сделала круг над шпилем островерхой крыши, и взмыв в небо, под пристальным взглядом капеллана, растворилась в лучах восходящего солнца.

****

Виконт де Шиллу, после того как, на днях, был оповещен о скоропостижной кончине соседа, графа де Бризе, прибывал в отменном настроении. Его одолевало предчувствие скорой победы и легкой наживы, поэтому он отправился в Труамбер тем же утром, на рассвете, после роковой ночи, когда труп графа ещё не остыл, для того, что бы засвидетельствовать своё почтение и принести соболезнования молодой графине. Он вел себя так, как будто их взаимному решению – сочетаться браком, мешало единственное обстоятельство, в лице старого графа, но теперь это препятствие устранено, поэтому вопрос о свадьбе лишь дело времени. Де Шиллу с трудом удавалось скрыть свою радость и удовлетворение, ведь осталось сделать всего один шаг, чтобы овладеть столь желанным кушем. Всё шло как нельзя лучше. А, что до желаний самой графини, то это его вовсе не беспокоило, так как справиться с «глупой девчонкой» не представляло для него ни малейших трудностей. По крайней мере, он так полагал.

И вот, с момента смерти де Бризе, как и со времени последней встречи шателена с прекрасной Шарлоттой, прошло два дня. Де Шиллу проснулся ранним утром в прекрасном расположении духа. Он приказал подать легкий завтрак, прямо в опочивальню, и заложить экипаж, так как намеревался вновь посетить Труамбер. Лакей, прислуживавший за завтраком, положил на столик, рядом с серебреным блюдом, где остывала снедь, маленькую записку, прибывшую с голубиной почтой. Виконт, не в состоянии оторваться от небольшого, круглого зеркальца, в котором, вот уже второй день созерцал неотразимую физиономию, улыбавшуюся в ответ хозяину, краем глаза заметил послание. Не переставая светиться от счастья, его пальцы развернули крошечный свиток, предварительно освободив от кожаного футляра. На клочке бумаги оказавшейся в руках де Шиллу, было всего три слова, которые стерли, без остатка, счастье с напудренного лица дворянина. Он в растерянности уставился в пустоту распахнутого окна, откуда доносилось фырканье лошадей и звон сбруи. Виконт прочертил глазами невидимую линию, от окна до двери, и тихо повторил только что прочитанные слова:

– Явился опасный гость.

Швырнув зеркальце на стол, растревоженный кастелян, в истерике завопил:

– Кювье, одеваться!

****

Уже через четверть часа, карета виконта, выпорхнув в створ ворот Бланди-ле-Тур, устремилась в сторону Труамбера. Кучер нещадно хлестал четверку лошадей, пустившихся в галоп, предугадав нетерпение хозяина. Де Шиллу безрадостно глазел в окно, созерцая хорошо знакомый пейзаж. Вдруг его взор, устремленный вдаль, наткнулся на нечто встревожившее вельможу. Он отодвинул бархатную занавеску и выглянул из окна, желая удостовериться, не померещилось ли ему. Но нет, глаза не подводили. На холме, откуда прекрасно просматривались ворота замка, стоял всадник, наблюдавший за всем происходящим на дороге, что вела в Бланди-ле-Тур. Де Шиллу откинулся на спинку стеганого дивана, стараясь справиться с ужасом, поселившимся в его душе и найти ответы на, внезапно появившиеся, многочисленные вопросы: «Кто это? Что ему нужно? Не связано ли это с человеком, о котором предупреждает Локрэ?» Раздираемый волнениями, он, наконец, достиг Труамбера, как будто здесь его ожидало спасение и решение всех проблем. Так отчего-то казалось виконту, пока карета мчалась по пыльной дороге. Но как только экипаж вкатил во двор замка, его иллюзии рассеялись, и он обеспокоенный утренними невзгодами, поднялся в большой зал для гостей.

Дворецкий Мартен, руководил сервировкой стола. Увидев де Шиллу, он, как и два других лакея, поклонились вельможе. Не заставив себя ждать, показалась хозяйка, в сопровождении молодого, черноволосого дворянина. По блеску глаз графини, виконт понял, что рослый стройный незнакомец, увлек Шарлотту своими разговорами, сумев вырвать из цепких когтей скорби. Это обстоятельство вызвало бурю негодования в душе вельможи, что незамедлительно отразилось на его лице. Увидев виконта, графиня побледнела, обнаружив в себе необъяснимый испуг и острое нежелание встречаться с человеком столь, для неё, неприятным. Она предприняла усилие над собой и, поприветствовав нежданного гостя, представила дворян:

«Господин барон, познакомьтесь, наш сосед, виконт де Шиллу, шателен замка Бланди-ле-Тур»

Затем обратив взгляд к черноволосому красавцу, произнесла:

– Господин де Шиллу, а это барон д'Эстерне, из Шампани.

На учтивый поклон барона, виконт ответил небрежным кивком, коим приветствуют бастардов, либо людей, не имеющих возможности довести блеск собственного происхождения. Не откладывая в долгий ящик неприятных объяснений, де Шиллу, даже не принимая во внимание присутствие малознакомой персоны, обрушился на графиню с упреками.

– Я полагаю, графиня, вам следовало бы быть более разборчивой в выборе друзей. К вам в замок, ночью, является неизвестно кто, а вы обращаетесь с ним как с дорогим гостем, выказывая всё своё радушие и, я бы сказал, расположение! Это непозволительно, принимая во внимание наши с вами отношения!

Шарлотта замерла, не в силах справиться с возмущением вызванным дерзостью и самоуверенностью виконта.

– Это неслыханно! Что вы себе позволяете! О каких отношениях вы изволите намекать, и какое право имеете на подобные упреки?

Взволнованно произнесла она, тщетно намереваясь придать твердости своему голосу. Барон, с интересом наблюдая за ссорой соседей, иронично улыбнулся, и посчитал невозможным, для себя, находиться в роли стороннего наблюдателя.

– Позвольте, виконт, я нахожу ваше поведение не просто дерзким и непозволительным, вы попросту не оставляете мне выбора.

Де Шиллу, как будто, ожидал подобного поворота событий. Он надменным взглядом смерил наглеца дерзнувшего вмешаться в его дела, к тому же одним своим присутствием нарушая планы коварного кастеляна, и, не без удовольствия, ответил:

– В отличие от вас, месье, я, пока вы окончательно не разозлили меня, оставляю вам право выбора. Сие право позволяет вам убраться отсюда! Поэтому настоятельно рекомендую вам воспользоваться этой милостью и немедленно удалиться, что бы ни лишиться головы.

Я вас не знаю, и знать не желаю. Лишь это обстоятельство позволяет мне проявить благодушие и не разделаться вами тотчас же!

Грозный взор виконта наткнулся на ироничную улыбку д'Эстерне. Де Шиллу, благодаря могущественному покровителю, в лице графа де Суассона, был грозой здешних мест, пользовавшийся непререкаемой репутацией. Он не привык, в «своих» владениях, встречать сопротивления и неповиновения, все вопросы, решая потоком высокомерия, вызванного властью данной ему принцем крови, занимающим высокое положение при Дворе. Главный распорядитель королевского двора Его Величества Людовика Тринадцатого, монсеньор де Суассон, являл собой незримый щит и одновременно карающий меч, вверенный в руки своего фаворита мессира де Шиллу, позволявший последнему вершить правосудие на близлежащих территориях. Наглость гостя вызвала недоумение и раздражение виконта, ввергнув его в оцепенение, чем воспользовался дерзкий оппонент.

– Если вам так не терпится, месье, я готов немедленно предоставить вам удовлетворение. Вы виконт оскорбили не только меня, что вполне предсказуемо, принимая в счет ваш вздорный нрав. Вы позволили себе посягнуть на честь женщины, в моем присутствии, а этого я не могу оставить безнаказанным. Извольте, я к вашим услугам.

Де Шиллу не отличался бесстрашием, когда дело доходило до открытого конфликта. Удостоверившись в том, что шампанец не из робкого десятка, виконт переменил тактику. Он, пытаясь сохранить лицо, приосанился, желая перевести разговор в иное, приемлемое для него русло.

– Что ж, месье д'Эстерне, я полагаю каждый должен отвечать за свои слова, и это определенно касается нас обоих. Завтра, к вечеру, я пришлю вам секундантов. Надеюсь, они встретятся с вашими друзьями и оговорят условия дуэли.

Самодовольно улыбнувшись, он поклонился. Де Шиллу был вполне доволен подобным развитием событий, хорошо понимая, что наглец посмевший встать на его пути не имеет человека, который мог бы взять на себя смелость выступить в роли секунданта. А найти подобного смельчака в здешних местах не представлялось возможным, по крайней мере, де Шиллу не мог даже представить, кто дерзнул бы ему противостоять, разве только безумец. Раскланявшись, с чувством собственного превосходства он покинул Труамбер.

Оставшись наедине с гостем, Шарлотта сникла, отгородившись от барона стеной горестного безмолвия. Они, молча, позавтракали, ощущая как невидимая опасность, вторглась в безоблачность их отношений. Д,Эстерне, впрочем, не выказывая грусти, а лишь не осмеливаясь заговорить с графиней, встал из-за стола, отвесив изящный поклон.

– Вам следует бежать.

Произнесла она, не отрывая глаз от тарелки. Гость улыбнулся, как будто не было неприятностей, нависших над его головой.

– Я безмерно благодарен за ваше беспокойство, милая графиня, но время невозможно повернуть вспять. То, что случилось, произошло лишь по моей вине, а я не привык отступать перед негодяями, даже столь могущественными. Моя репутация дороже жизни и это все предопределяет.

– И, что же вы намерены предпринять?

– Я отправлюсь в Мелён.

Графиня печально покачала головой.

– Уверяю, даже там вы не сыщите человека, который вам сможет помочь в этом деле. Улыбкой, лишенной всяческих сомнений, д'Эстерне подарил Шарлотте надежду. Она же скрыла свою под веером, которым так умело, пользуются дамы в подобных случаях.

– А с чего вы взяли, что я еду в город в поисках человека, который согласился бы стать моим секундантом?

Удивление завладело графиней.

– Но разве вас способно тревожить, что-то иное?

– Смею заверить.

Шарлотта наморщила лоб, раздумывая над словами гостя, но когда она вновь заговорила, д'Эстерне убедился, что её мысли проистекали только в этом направлении.

– Послушайте, я знала одного человека, который, как мне казалось, не знаком со страхом. К тому же, он давний и непримиримый враг господина де Шиллу.

В свою очередь изумился молодой дворянин.

– Разве подобные ещё существуют под небом Мелёна?

– Этот наверняка единственный, если он еще жив.

– Что ж, исключения лишь подтверждают правила. И кто же он?

– Его имя шевалье де Лавальер, хотя он предпочитал, что бы его называли лейтенантом.

Он зарабатывал на жизнь уроками фехтования, после того как оставил службу в одном из полков армии короля. Его умение заставило отца нанять лейтенанта для обучения моего брата…

Не дав графине договорить, барон удивленно воскликнул:

– У вас есть брат?!

Графиня умолкла. Она опустила голову, стараясь совладать со своими чувствами. Затем вытерев платком глаза, тяжело вздохнула.

– Не заставляйте в присутствии не погребенного отца, говорить о погибшем брате. Моя боль слишком велика, что бы вспоминать того, о ком я не в силах забыть.

– Простите великодушно.

Справившись с нахлынувшими воспоминаниями, она продолжила:

– Этот человек, учитывая его неукротимый нрав и пристрастие к вину не смог долго удержаться в нашем доме, отец выставил его за дверь. Но в моих воспоминаниях он все тот же отважный рыцарь, не знающий компромиссов и ни за, что на свете не шедший на сделку со своей совестью. Он нежно и трепетно относился ко мне, расплачиваясь, не присущей ему нежностью, за мою детскую привязанность. Я напишу письмо, и если вы найдете его, то умоляю, непременно передайте его лейтенанту.

Барон, внимательно выслушал молодую девушку.

– Любопытный месье.

– Обещайте, если разыщете его, передадите письмо.

Она не сводила тревожных глаз с гостя. Д'Эстерне почувствовал, что не в силах отказать сей милой особе проявившей подобное участие в его судьбе.

– Клянусь.

****

Экипаж, что нес де Шиллу по дороге в Бланди-ла-Тур, поравнялся с холмом, на котором виконт, направляясь в Труамбер, сумел разглядеть одинокого всадника. Ярость, поглотившая дворянина после встречи с выказавшей непокорность графиней и наглецом бароном, отступила, уступив место тревоге вызванной непониманием и опасениями в связи с появлением таинственного наблюдателя. Отстранив занавеску, кастелян оторопел, вновь увидев зловещие очертания незнакомца на прежнем месте. Паника охватила виконта.

– Нет, это неспроста.

Прошептал он задумчиво.

Вернувшись, домой, в Бланди-ла-Тур, де Шиллу спешно созвал своих людей. На его зов явились пятеро мужчин, вооруженных шпагами и пистолетами. Их бравый вид не позволял усомниться в профессиональной пригодности сих господ, когда дело касалось врагов посягнувших на покой сюзерена. Виконт нервно шагал по комнате, не удостоив вниманием явившихся на его призыв головорезов. Он никак не мог успокоиться, задавая себе вопросы и пытаясь найти на них ответы. И лишь придя к неутешительному решению, сложившемуся в собственной голове, он, взглянув на собравшихся, но недосчитавшись нескольких, с возмущением спросил:

– Где Малыш Симон и Родонтье?

Один из мужчин, что стояли перед хозяином, по имени Карбоно, очевидно командир сего небольшого отряда, вызвался держать ответ:

– Монсеньер, сегодня утром, стражники, заметили на холме, возвышающемся невдалеке от замка, человека, наблюдавшего за воротами Бланди-ле-Тур. Ваша Милость, изволили отправиться в Труамбер, поэтому я положился на собственную рассудительность.

Верзила уставился на господина. Тот нервно воскликнул:

– Вы онемели, Карбоно?! Что дальше?!.

Карбоно, расправил широкие плечи, отчего послышался характерный скрип – казалось кожаный буфль, обтягивающий его широкую спину, просто лопнет по швам. Могучей рукой, наемник расправил усы, продолжив:

– Я отправил к холму двоих, чтобы они, подкравшись к незнакомцу, наблюдали за ним. Мне показалось, что до вашего возвращения, это не повредит. Но…

Виконт метнул встревоженный взгляд.

– Что но?!

Карбоно замялся, и с неохотой заговорил вновь:

– Этот месье оказался не так-то прост. Он обнаружил слежку, и чуть было не лишил жизни Малыша Симона. Мне пришлось…

Главарь замолчал, потирая ладонью небритый подбородок. Виконт, с широко раскрытыми глазами подступившись к наемнику, завопил:

– Какого черта мне приходится вытягивать из тебя по капле то, что ты должен довести до меня неотлагательно и вразумительно?! Говори, дурья твоя башка пока я не взялся за плеть!

Слова дворянина никоим образом не повлияли на Корбоно, он так же неспешно и равнодушно продолжал повествовать:

– Ну, словом, я направился к нему сам. Мы скоро поладили и я выяснил, что он караулит какого-то дворянина из Шампани, который вот-вот, как он утверждает, должен появиться в Бланди-ле-Тур.

Глаза де Шиллу, казалось, сейчас выскочат из орбит.

– А имя! Имя этого дворянина случаем не барон д'Эстерне?

– Так и есть, барон д'Эстерне.

С прежним равнодушием ответил наемник. На лице виконта появилась злорадная улыбка.

– Ты вот что Карбоно…Ты езжай к этому месье, и приведи его ко мне. Скажи, что тот, кто ему нужен, не появиться в Бланди-ла-Тур. Но я знаю, где он, и не прочь помочь ему разделаться с этим господином.

Грозный Карбоно незамедлительно отправился выполнить приказ. Де Шиллу с облегчением вздохнул. Он, заложив руки за спину, подошел к окну, прошептав.

– Теперь вы…

Дворянин оглядел оставшихся пред его очами господ, и, остановив свой взгляд, а стало быть и выбор, на одном из них, произнес:

– …да, вы Льезон. Вам немедленно предстоит отправиться в Мелён, и вот по какому делу. Разыщите капитана городской стражи, господина де Клапардо, и поинтересуйтесь, от моего имени, не известно ли ему, что-либо о бароне д'Эстерне, из Шампани. Быть может, его ищут за содеянное им преступление? Быть может он дезертир? Ведь неспроста он оказался в наших краях. Меня интересуют любые, даже самые ничтожные подробности.

 

ГЛАВА 5 (34) «Расследование господина Буаробера»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

После посещения лекаря Вандерхааса, на улице Белых мантий, где на глаза Буароберу попались довольно странные, на его взгляд, письма, и разговора с лейтенантом де Вардом о Черном графе, приор не мог избавиться от назойливых мыслей заполонивших его сознание. Что заставило его, после недолгих колебаний, как человека рассудительного и чрезвычайно любопытного, приняться за расследование этого запутанного и таинственного дела.

По истечении нескольких дней, в результате некоторых размышлений, аббат заключил, что наиболее целесообразным было бы разыскать мэтра Альдервейдена к которому и были обращены письма, хранившиеся в сокрытом в сене, кофре. Не мгновенья не мешкая он отправился на улицу Шасс Миди, где находилась упомянутая в посланиях аптека. «Если символ из четырех мечей образующих крест является знаком таинственного Черного графа, то этот Альдервейден должен быть с ним знаком. Ну да, знаком, не иначе. А, что общего может быть у простого аптекаря с могущественным чудовищем, внушающим ужас влиятельнейшим людям королевства? Зачем понадобилась этому Себастьяну Альдервейдену, чтобы его сестра, некая Марта Ванбрёкелен, с семьей, в срочном порядке перебралась из родной валлонской деревеньки в Брюгге? Не связаны ли два этих события между собой? Я непременно должен разыскать этого лекаря…» Погруженный в глубокие раздумья господин Буаробер вышел на улицу Шасс Миди.

****

В доме на улице Белых мантий, который занимал мэтр Альдервейден, что выдавал себя за лекаря Вандерхааса, находились двое раненных подобранных хозяином сего скромного жилища, на пустыре за Люксембургским дворцом. Сей факт, несомненно, характеризовал аптекаря как весьма порядочного и обязательного человека, честно выполнившего свою часть договора заключенного с англичанином Чарли Бакстоном. И хотя, как мы помним, риск, которому подвергался доктор, был с лихвой предусмотрительно оплачен Полпенни, и касался только его одного, профессиональный долг эскулапа, не позволил Альдервейдену остаться равнодушным к беде другого пострадавшего, по счастливой ли, роковой ли случайности, уцелевшего в кровавой бойне на злосчастном пустыре. Он, привез в свой дом их обоих, уложив англичанина в комнате, наверху, а другого спасенного дворянина, втайне от Бакстона, в ранее описанном нами подвале. К слову, лежащий в подземелье, так же не был проинформирован аптекарем, о пребывании в доме Чарльза Полпенни.

Стоит добавить лишь, что жизни обоих пациентов уже ничего не угрожало, и это в равной степени являлось как заслугой мэтра Альдервейдена, так и самих страждущих. Если конечно можно отнести к достоинствам молодость и отменное здоровье, коими их так щедро, и безвозмездно наградило Небо.

Напоив лекарственным зельем и сменив повязки дворянину, возлежащему в подвале, доктор, как обычно, запер за собой дверь и направился в комнату, где его ожидал Бакстон. Больной, неохотно приоткрыв глаза, устремил мутный взгляд на своего спасителя, прошептав.

– Ну, что лекарь, как вы оцениваете мои шансы на выздоровление?

– Вам милейший, как впрочем, и мне, уже незачем волноваться. Я удовлетворен вашим состоянием. Но настоятельно рекомендую еще некоторое время оставаться в постели. Вы очень слабы.

Бакстон, очевидно, не имея ни желания, ни сил спорить с лекарем, лишь еле заметно кивнул.

– Скажите, мне отчего-то кажется, особенно я ощущаю это в ваше отсутствие, что в доме кроме меня есть кто-то еще?

Валлон улыбнулся так, будто бы даже сама мысль о пребывании в доме постороннего человека была неоспоримым вздором.

– Вы невероятно проницательны. В доме кроме нас есть ещё два кота, а так же мои помощники, маленькие, пушистые куи, заполонившие подвал.

Полпенни криво усмехнулся. Он повернулся на бок и еле слышно проворчал:

– После вашего пойла, удивительно хочется спать.

– Что ж, это лишь подтверждает приближение вашего скорого и неотвратимого выздоровления.

****

Без особого труда, господин Буаробер, отыскал на Шасс Миди место, где некогда располагалась аптека мэтра Альдервейдена, а так же тех, кто с большой охотой поведал ему, что аптекарь-валлон уже давно съехал отсюда, вместе со своими котами. После подробных расспросов соседей и прочих ротозеев, лично знавших лекаря, Буаробер безошибочно заключил, что мэтр Вандерхаас и мэтр Альдервейден это одно лицо. От столь неожиданного поворота, приор, сперва растерялся, но затем взял себя в руки, и при всей своей врожденной доброте и кротости, все же разозлился на лживого аптекаря.

«Зачем, зачем этому человеку понадобилось меня обманывать?!» Твердил он себе в сердцах, направляясь на улицу Белых мантий. Буаробер решил незамедлительно посетить обманщика лекаря, и, глядя валлону прямо в глаза, высказать упреки и задать вопросы, не дававшие ему покоя.

Долгий путь несколько остудил горячность прелата, и, ступив на ухабистую мостовую улицы Белых мантий, его уже посетили первые робкие сомнения. Но намереваясь сохранять твердость, он поправил пояс с притороченным к нему кошельком, что придало уверенности, и зашагал к знакомому дому. Различные мысли путались в голове Буаробера, но одна из них стремительно и метко, как молния, поразила его мозг, заставив остановиться на полпути. «Постой! Если он знаком с Черным графом он наверняка опасен?! Быть может он даже захочет расправиться со мной?! Нет, нужно оглядеться и всё взвесить, не следует торопиться и принимать поспешных решений». Присущая приору осторожность, всё же дала о себе знать, восторжествовав над опрометчивостью и апломбом, вызванными вспышкой кратковременного негодования.

Неуверенно, как будто ступая по тонкому льду, подошел к дому аптекаря, остановившись возле крыльца. «Нет, нужно непременно найти де Варда!» Прошептал «веселый аббат», и эта мысль, в данный момент, показалась ему наиболее стоящей. Приор обернулся, рассеянно шаря глазами, ещё не освободившись от раздумий, как вдруг, его взгляд наткнулся на человека, внимательно наблюдавшего за ним из полумрака арки, прорубленной в стене старого дома, на противоположной стороне улицы. Буароберу не составило труда догадаться, что человек следил за ним. «А может за домом?» Мысленно возразил он сам себе. «Что ж проверим. Я был так раздосадован лукавством Альдервейдена, что мог вполне не заметить слежки. Пройдусь мимо арки, и поглядим, если ему нужен я, он отправится следом, если следит за домом останется на месте» Сделав вид, что ошибся дверью, он, внимательно оглядывая фасад дома лекаря, попятился задом к средине улицы, подняв голову так, что рукой пришлось придерживать шляпу. Будто не обнаружив нужного здания, он раздосадовано воскликнул так, чтобы его непременно услышал соглядатай:

– Дьявол бы забрал этих каретников, где же эта чертова мастерская?!

Щуря близорукие глаза, озираясь по сторонам, приор ещё раз неуклюже обернулся, оказавшись прямо у входа в арку, где лицом к лицу столкнулся с двумя мужчинами, очевидно, проявлявшими интерес ко всем, кто намеревался войти в дом аптекаря. Теперь, в этом не приходилось сомневаться. Разглядев незнакомцев, у него похолодело в груди. Эти двое типичные головорезы-наемники, отпетые убийцы и бретеры, которые вели наблюдение за домом несчастного Альдервейдена. Когда две пары глаз сверкавших из-под черных шляп встретились с взглядом прелата, он не нашел ничего лучшего, чем пожать плечами и с досадой сообщить:

– Клянусь Святым Бенедиктом Нурсийским, я вышибу мозги тому бездельнику, что послал меня сюда с тем, чтобы отыскать каретную мастерскую! Непременно вышибу!

Последнюю фразу он угрожающе прошипел, изображая негодующего хозяина раздосадованного нерадивостью собственного слуги, что, впрочем, ему было не трудно представить. Сжав кулаки, Буаробер, от бессилия помахал ими над головой, демонстрируя неуёмную ярость. Он выругался и не менее решительно, чем приблизился, зашагал прочь от дома, который намеревался посетить. Мужчины переглянулись, улыбнувшись друг другу. Ведь ни что на свете не является большим поводом для веселья, чем чужое отчаяние и неловкость.

 

ГЛАВА 6 (35) «Барселона»

ИСПАНИЯ. КАТАЛОНИЯ. ГОРОД БАРСЕЛОНА.

«Шпионы – глаза и уши властей предержащих» – любил повторять Ришелье. А, как известно его слова не расходились с делом. Уже в 1625 году, кардинал-министр, невзирая на своё тяжелое положение при Дворе, и отсутствие доверия монарха, начал реформу службы, что обеспечивала сбор секретных сведений государственной важности при всех Дворах Европы, выстраивая её по испанскому образцу. Впоследствии, даже в Мадриде, где были собраны признанные лидеры в подобных вопросах, отдали должное великому реформатору. Ришелье трудился не покладая рук, и сумел добиться, в довольно сжатые сроки, желаемого результата. Со временем Старый Свет накрыла невидимая паутина, все нити которой тянулись в Париж – в руки вездесущего кардинала.

Одним из самых ценных агентов коварного министра, на то время, являлся французский посол в Испании граф де Барро. Виртуозность и ловкость, с которой он вел дела, изумляла не только союзников, но и противников. Однажды ему удалось раздобыть не только копии, но и оригиналы с заседаний Государственного совета в Мадриде. Граф, с собственным секретарем Пени, не менее изощренным шпионом, передавали ценнейшие сообщения лично господину Бутилье, во Францию. Здесь, мы полагаем, будет не бесполезным заметить, что отец и сын де Бутилье, как и капуцин Отец Жозеф -легендарная личность по прозвищу «Серый кардинал», являлись первейшими помощниками Ришелье в вопросах касающихся как внешней, так и внутренней политики.

****

Июньский полдень залил жаркими солнечными лучами древнюю Барселону. Черепичные кровли раскалились настолько, что даже теплолюбивые коты, предпочли укрыться от палящего зноя в тени мандариновых деревьев, отставив до поры, опаленные дневным светилом крыши, излюбленные места их встреч и прогулок. Через распахнутые окна многочисленных харчевен, слышался гомон горожан, пожелавших во время сиесты пропустить стаканчик другой прохладного вина.

В просторной комнате, арочные окна которой выходили на узкую террасу, коренастый мужчина, лет пятидесяти, раскинувшись на скамье, неторопливо попивал густой нектар долины Доуру, задумчиво взирая на небольшой свиток, лежавший перед ним на столе. Письмо, которое лишь сегодня утром было доставлено из самого Парижа, призывало его к раздумьям и, очевидно, возбуждало тревогу. Человек, поглаживал свою окладистую черную, подбитую сединой, бороду, не сводя глаз с послания. В передней послышались шаги и голоса. Наконец дверь растворилась, и на пороге показался его верный, вооруженный до зубов, Хосе, сопровождавший невысокого, невзрачного гостя.

– Сеньор Лаэрта, к вам человек из Мадрида.

Хозяин, дон Педро Лаэрта, к которому обратился грозный страж, поднялся навстречу приезжему. Он отослал слугу, удивленно взглянув на представшего перед ним гостя. Тот, нисколько не смущаясь, сбросил с себя длинный жилет, из козьей шкуры, нелепую шапку, больше напоминавшую колпак, закрывавшую лицо и, непринужденно взглянув на хозяина, добродушно произнес:

– Что ж, дон Педро, вот и я.

Лаэрта, явно сбитый столку необычным видом француза, смущенно, предложил ему занять один из стульев, стоявших у стола. Он, наливая вино, покачал головой.

– Призываю в свидетели Святого Антония, никогда не угадаешь, в каком облачении, вы явитесь на сей раз, сеньор Пени.

Каталонец улыбнулся.

– Как это вы смогли так быстро добраться из Мадрида? Или, быть может, вы…?

Гость, всем видом выказывая нежелание говорить на подобные темы, развел руками, чем прервал каталонца.

– Как видите я здесь и это главное.

– Да-да, вы правы, я понимаю.

Хозяин придвинул Пени кружку с вином. Тот, оставив это без внимания, вопросительно взглянул на дона Педро. Каталонец понимающе кивнул, поспешив протянуть ему свиток, одиноко лежащий на средине стола.

– Вот интересующее вас письмо. Доставлено сегодня утром.

Он не успел еще договорить, как гость взломал печать и впился в ровные ряды строк. Глаза секретаря французского посланника при испанском Дворе, с удивительной быстротой забегали по листу. Не переставая читать, он задал вопрос:

– Кто доставил депешу?

– Какой-то анжуйский дворянин… некий…м-м… де Сигиньяк. С ним ещё двое, тоже анжуйцы…де Ро и де База, кажется так звучат их имена.

Пени оторвался от письма, и встревожено уставился на дона Педро. Наморщив лоб, он ещё какое-то время о чем-то поразмыслив, обратился к хозяину:

– А о господине де Самойле, эти анжуйцы, случаем, не упоминали?

– Нет, ничего похожего.

Всматриваясь в лицо гостя, очевидно, желая понять причину его тревоги, утвердительно кивнул дон Педро. Француз, ощутив на себе пытливый взор, улыбнулся и спокойно произнес:

– Что ж дон Лаэрта, вот пробил и ваш час…

****

В это же самое время, на одной из узких, немноголюдных, извилистых улочек Барселоны, укрывшись в тени монастырской изгороди, прижавшись спинами к её теплой, нагретой солнечными лучами кладке, отдыхали трое молодых мужчин. Их усталые лица, запыленные платья и забрызганные дорожной грязью ботфорты свидетельствовали о долгом и изнурительном путешествии, как нам известно, вызванном определенными обстоятельствами и невзгодами, свалившимися на головы сих юных анжуйцев. Невзирая на безрадостное, как могло показаться со стороны, положение молодых людей, в их сверкающих глазах читалась сдержанная удовлетворенность, присущая людям преодолевшим гряду несчастий и злоключений, достигших, в конечном счете, желаемой цели.

– Ну что ж, господа, вот мы и в Барселоне. А я, с момента нашего отъезда из Анжу, признаться, впервые чувствую себя свободным.

Он, скользнув взглядом, остановил его на двух набитых пистолями кошельках, висевших на собственном поясе. Пистолями, которые были вверены сержанту де Самойлю кардиналом Ришелье, а сейчас, по воле рокового обстоятельства, перешедшими в руки его друзей. После смерти Констана было невозможно даже предположить, для кого или чего предназначались эти средства. И друзья, сочли, что деньги есть ни что иное, как вознаграждение для храбрецов которые достигнут Барселоны, именно поэтому позволили себе попросту разделить их между собой. Этот куш, доставшийся каждому из анжуйцев, дал возможность почувствовать себя, впервые, за время столь продолжительного и переполненного опасностями путешествия, вполне состоятельными людьми.

– Если Его Высокопреосвященство оказывает подобные милости, даруя свободу и деньги каждому, кто ему служит, я готов принять его сторону.

Гийом рассмеялся, но тут-же был вынужден оборвать веселость, наткнувшись на строгий взгляд де Сигиньяка.

– Главное, что нам удалось выполнить приказ кардинала. И последнюю просьбу де Самойля.

Печально произнес Жиль.

– Ну, что ж, предлагаю это отметить!

Намереваясь развеять уныние, предложил Луи.

– О-о! Нет, друзья, только не сейчас. Пройдоха Гаспар поведал мне, что нашел место, где продается прекрасное оружие, из дамасской и толедской стали, и я.

Де База похлопал ладонью по полным кошелькам.

– …не покину Барселоны, не купив себе нового кинжала, взамен тому, что остался в проклятом Лез-Узаж.

– Ну, что ж, любезный де Сигиньяк, придется нам отведать местного вина, а оно слывет весьма отменным, лишившись компании месье де База.

Друзья рассмеялись, ненадолго простившись. Де База отправился в таверну «Кинжал сарацина», где анжуйцы сняли комнаты. Он условился там о встрече с Гаспаром, который вызвался стать провожатым по оружейным лавкам, где шевалье вознамерился подобрать, для себя, что-нибудь подходящее.

Сигиньяк и де Ро отправились на прогулку по городу, в надежде найти харчевню достойную их внимания. Петляя узкими, грязными улицами они вышли на небольшую площадь, которую окружали фасады невысоких домов, что упирались в древнюю церковь Сантос Жуст и Пастор, устремившуюся ввысь единственной колокольней. Анжуйцы огляделись. Вокруг сновали толпы горожан, погруженных в свои повседневные заботы. Двухколесные телеги с разнообразным грузом и без него громыхали по площади. Трудолюбивые мулы и неприхотливые ослики тащили на себе горы всяческой поклажи. Завешенные великолепной дорогой тканью паланкины проплывали мимо любопытствующих дворян.

Вальяжно прогуливаясь, непринужденно беседуя и осматривая здания, нависавшие над площадью, они вдруг наткнулись на двух мужчин, с нескрываемым интересом разглядывавших молодых анжуйцев. Эти двое были одеты по последней парижской моде, чем разительно выделялись из толпы. Их взгляды встретились и это, очевидно, послужило неким сигналом для незнакомцев. Приблизившись, один из «парижан», тот, что был постарше своего товарища, человек благородного вида, обратился к друзьям на французском языке:

– Я не ошибся, господа французы?

Де Сигиньяк, оглядев незнакомого дворянина, учтиво ответил:

– Месье чрезвычайно проницателен, мы действительно в недавнем времени преодолели Пиренеи.

– В таком случае у меня есть все основания предположить, что имя одного из вас де Сигиньяк, а другого де База, или, быть может, де Ро? Не так ли?

– И это правда. Моё имя виконт де Сигиньяк, а это мой друг, шевалье де Ро.

– В таком случае…

Вмешался в разговор человек помоложе, говоривший с сильным гасконским акцентом. Он решительно сделал шаг вперед, откинув полу плаща, из-под которой сверкнул эфес шпаги.

– …просим следовать за нами!

Виконт настороженно улыбнулся, пытаясь говорить как можно спокойнее и миролюбивее.

– Господа, мы безгранично рады встретить соотечественников в столь далекой и местами враждебной стране, но ваш резкий тон, говорит о том, что помыслы ваши весьма недвусмысленны. Простите, не знаю ваших имен.

– Моё имя, сударь, шевалье д,Артаньян, а это господин Атос! Мы королевские мушкетеры и помыслы наши самые определенные! Вы оба сейчас с ними познакомитесь!

Несдержанно воскликнул гасконец, выхватив шпагу. Столь знакомый в те времена шелест извлекаемых из ножен клинков, привлек множество испуганных взглядов. Таким образом, не успевшая ещё начаться стычка, вызвала хаос, переполох и крики обеспокоенных горожан. Поднялась паника, как лавина, покатившаяся по площади. Кто-то уронил бутыль с молоком, послышался хлопок, и по булыжникам мостовой расползлось белое пятно. Запряженный в двухколесную телегу мул испуганно дернул и попятился назад, вследствие чего, из перевернувшихся корзин, громоздившихся на телеге, посыпался виноград. На брусчатке образовалось месиво, по цвету напоминавшее кровь с молоком. Четыре дворянина опешили от подобной реакции каталонских горожан -столпотворения образовавшегося на площади. Они растерялись, удивленно взирая по сторонам, очутившись в очаге, самом центре, среди невероятной суматохи. Прошло совсем немного времени как сквозь толпу визжащих женщин и встревоженных мужчин к четверке дворян, со всех сторон, принялась протискиваться городская стража, облаченная в шлемы и кирасы. Их поблескивающие на солнце алебарды, возвышающиеся над головами голосящей толпы, выдавали нехитрые маневры солдат. Оказавшись в плотном кольце из ощетинившихся алебард и протазанов, французы безропотно вложили шпаги в ножны, и Атос, вероятно, переживавший подобную процедуру не впервые, сквозь зубы, процедил:

– Черт бы подрал эту стражу, они повсюду одинаковы. Меня подвергали аресту в Париже, Бордо, Руане Тулузе, Страсбурге, Магдебурге, Сарагосе, Гааге и ещё черти где, везде одно и то же!

– Что ж, господа, придется отложить наше дело, до лучших времен.

Произнес виконт всё внимание, которого было приковано к усатому альгвасилу1, строго заговорившему из-за спин солдат. Этот смуглый, темноволосый, мужчина, с длинными и черными, как воронье крыло усами, после каждого слова, которое он выкрикивал с галисийским акцентом, поправлял сползавший на глаза шлем.

– Сеньоры, прошу вложить шпаги в ножны и следовать за нами!

– Эти болваны даже не могут исключить из заученной фразы лишнее!

Ухмыльнулся мушкетер, процедив едва слышно, а в голос прокричал по-испански:

– Не извольте беспокоиться, шпаги давно не у дел.

Четверо арестованных, не противившихся аресту, были незамедлительно сопровождены в кордегардию2, что располагалась неподалеку от площади Ангела.

Просторная комната, представшая взору французских дворян, имела жалкий вид: штукатурка ломтями отстала от стен и свисала как лепестки цветов; грязные полы были не то, что не мыты, но и неметеные; по углам, шелковым блеском, сверкала паутина – всё свидетельствовало о том, что казенное помещение было чрезвычайно запущено стражами порядка. У стены, под квадратным, зарешеченным окном, стоял хромоногий стол, без скатерти, за которым сидел толстый, лысый человек в черном длинном камзоле и некогда белом, замызганном воротнике-капа.

Усатый альгвасил знаком предложил арестованным присесть на лавку у двери. Все четверо, теснясь, устроились на ней. Толстяк, не сводя глаз с французов, выслушал доклад усатого, что тот шепотом прожурчал ему в ухо, после чего он оживился и обратился к доставленным дворянам:

– Значит французы! Что ж, голубчики мои, при сложившихся обстоятельствах это весьма приинтересненько. Не иначе. Любопытненько. Так, что же, голубчики мои, значит закон нарушаем? Безобразия чиним?

Сладострастно растягивая каждое слово, поблескивая кругленькими глазками, пропел толстяк, потирая пухлые ладони. Будто узрев в сказанном чиновником нечто неслыханное, Атос, не без иронии, пустился в объяснения.

– Видите ли, сеньор, мы приезжие, не знаем местных законов, встретились с друзьями, решили позабавиться. Нас же арестовывают и тащат сюда! Сущий вздор! Но мы готовы покрыть доставленные неудобства звонкой монетой.

– Да вы верно, сеньоры, держите меня за дурака?

Полицейский чиновник так душевно расхохотался, что на глазах у него выступили слезы. Сквозь всхлипывания, пытаясь подавить смех, он, с усилиями, промолвил.

– Еще скажите, что вы Людовик Бурбон, а с вами…

Он указал на де Сигиньяка.

– …ваш любезный братец, Гастон Анжуйский, пардон…!

Наигранно испугался толстяк, прикрыв рот коротенькими пухлыми пальчиками.

– …за заслуги перед короной уже Орлеанский. А вот этот, с хитрой гасконской рожей. Он ткнул пальцем в д,Артаньяна, которого Атос, с трудом, удержал от глупости, не

давая поддаться на провокацию.

– …ваш усопший папаша Генрих Наварский!

При этих словах, с лица чиновника вмиг исчезла улыбка, а в голосе послышался металл.

– Хватит меня дурачить! Я, что вам полный идиот!?

Зависла угрожающая тишина, которую с невозмутимостью, предававший ещё большего сарказма его словам, прервал де Ро.

– Ну, на худого идиота, простите великодушно, вы похожи гораздо меньше. Я, всё-таки, нахожу вас полным. Быть может вас, полнит сей камзол? Не так ли господа?

Все три плененных француза, сдерживая смех, одобрительно закивали.

– Что-о-о!?

Заорал тучный чиновник, так широко раскрыв глаза, что казалось, они сейчас выпадут из глазниц и покатятся по полу, под ноги арестованным.

– В подземелье! Всех! Сгною мерзавцев!

Пленников отвели в довольно просторную камеру, с крошечным оконцем, под потолком, закрытым решеткой. Посреди помещения громоздилась массивная колонна, подпиравшая мрачные своды, а под одной из стен был предусмотрительно брошен пучок соломы.

– Веселенькое местечко.

Озираясь, отметил гасконец, после того, как за дверью прогремели засовы. Узники уселись на соломенную подстилку. Время как будто остановилось. Тишину прервал Атос, обратившись к анжуйцам:

– Господа, глядя на то, как вы держитесь, а так же принимая во внимание все то, что за это короткое время мы успели о вас узнать, могу с уверенностью заключить, что вы люди весьма достойные. Можете мне поверить, кроме того, что в этом я знаю толк, я никогда попусту не бросаюсь подобными фразами.

Д'Артаньян утвердительно закивал, подтверждая слова друга, когда тот вновь заговорил.

– А ещё я знаю, что вы не состоите на службе в гвардии «Красного герцога». Исходя из этого, хочу предложить принять нашу сторону. Таких как вы непременно следует принять в роту мушкетеров, ведь это самое элитное подразделение, огромная честь служить в нем. Я, лично могу посодействовать в этом, замолвив словечко перед господином де Тревилем.

Под пристальным взором графа, анжуйцы переглянулись. Наморщив лоб, де Сигиньяк задумался, неторопливо и рассудительно ответив:

– Видите ли, любезный Атос, я человек, который намеревается не делать необдуманных поступков. Я принимаю нужное решение лишь после того, как всё тщательно взвешу. И ещё, заметьте, при всём этом я не склонен выгадывать, выбирая лишь то, что велит мне разум и совесть. Ведь, согласитесь, сторону, которой я сейчас придерживаюсь – сторону монсеньера Ришелье, трудно назвать выбором сулящим выгоду, скорее наоборот. Но мне не навязали сие предпочтение, меня не уговорили и не купили. Я принял сие решение добровольно, исходя из собственных убеждений. Я не житель Парижа, и не знаю всех тонкостей политики, что вершат из кабинетов Лувра. Но я уверен в том, что единственный путь, который ведет к объединению королевства, а значит к величию, есть путь, предложенный Его Преосвященством. Я убежденный сторонник кардинала. Остановить меня на этом пути может лишь пуля или шпага. Я ваш враг граф. И, как вы понимаете, не потому, что лично к вам питаю неприязнь, нет. Мы с вами просто преследуем разные цели. Защищаем интересы разных людей, которые по-разному видят будущее нашего отечества. Мне лично хотелось бы, что бы мы все: гасконцы, бургундцы, нормандцы, анжуйци, провансальцы, пикардийцы – все без исключения, начали ощущать себя французами. В единении я вижу будущее Франции! Люди, чью сторону занимаете вы, очевидно, придерживаются иного мнения. Нам с вами не по пути, господа.

Наступила тишина. Де Ро, улыбнувшись, украдкой, с восхищением взглянул на Жиля. Д'Артаньян задумчиво тер лоб, размышляя над словами анжуйца. Атос поднялся с пола и подошел к де Сигиньяку.

– Сударь, прошу вас подняться.

Анжуец вскочил, оказавшись лицом к лицу с Атосом. Граф, будучи несколько выше ростом, свысока смотрел на виконта.

– Вы действительно так думаете?

– Именно так, граф.

– В таком случае, хочу пожать вашу руку, и поблагодарить Всевышнего, за то, что дал мне такого врага. Это честь для меня. А рассудит нас время: кто – прав, кто – ошибся. Вы, судя по всему, не знакомы с Ришелье лично, поэтому не исключаю, что в скором времени вас постигнет разочарование, но, тем не менее, я признателен вам за откровенность.

После изучающего, пронзительного взгляда графа, на который Жиль ответил открытым взором лишающим надежды на самый ничтожный компромисс, мушкетер подошел к окну, и подняв голову, задумчиво поглядел вверх, мысленно, чему не могут помешать ни самые толстые стены ни кованные решетки, взмыв в лазурь каталонского неба. Де Ро, так же, прибывавший в размышлениях, лежал на спине, положив ладони под голову. Он, уставившись в потолок, предался раздумьям, пользуясь располагающим к сему моментом и местом, ведь в тюрьме даже глупец, подчас, становится философом.

– Знаете ли, господа…

Наконец вымолвил он.

– …вот было сказано – история рассудит, а рассудит ли? Ведь если разобраться, сколько достойных людей история, даже не упомянув, обрекла на забвение. Это не справедливо, не правильно, я бы сказал досадно. Взять, например нас четверых. Быть может, кто-то из нас попадет под перо какому-нибудь писаке, и тот сделает его героем своего романа, а роман этот будут читать по всей земле, слава превознесет имя этого человека во всех уголках нашего бренного мира, известность будет ошеломляющей. А другой бесславно проживет не менее яркую жизнь, и будет не менее достоин мирового признания, ан нет, скончается где-нибудь тихонько, в небольшом домике, на берегу милой речушки, или напротив, падет сраженный пушечным ядром в разгар битвы. Результат один и тот же -крест с именем и датой – забытье.

Гасконец улыбнулся рассуждениям шевалье.

– Вы боитесь забвения, месье де Ро?

– Вовсе нет, любезный д’Артаньян, я просто размышляю над тем, почему одним ставят памятники, а других забывают так же быстро, как высыхает роса на солнце. Вот вы д’Артаньян, желаете, что бы вам поставили памятник? Например, где-нибудь в Париже или в одном из городов Гаскони, ну скажем в Ош?

– Я не думал над этим. Но… впрочем, я не против, чтобы нам всем поставили памятники.

Все четверо расхохотались.

– Нет д,Артаньян, это уж слишком. Пожалуй, вами и ограничимся.

Произнес граф, похлопав товарища по плечу. В этот миг загремели засовы, дверь отворилась, и в камеру вошли двое. Первым шел молодой, стройный дворянин, на черном камзоле которого, гордо сиял, вышитый зеленый крест Алькантра3. За ним, по-плебейски, семенил неопрятный толстяк-чиновник, в грязном жабо. Дворянин, звеня шпорами, остановился перед пленниками. Те, в свою очередь, поднялись на ноги.

– Это они, Ваша Честь.

Враждебно глядя на французов, прогнусавил толстяк. Дворянин, с суровым видом, принялся оглядывать представших пред ним людей. Вдруг брови его подернулись, а губы растянулись в улыбке.

– Вот так да! Вот это встреча! Господа де Сигиньяк и де Ро, не ожидал увидеть вас здесь! Анжуйцы, несколько напряженно, улыбнулись.

– Дон Фернан де Ла Вега, вы?! Неожиданно и приятно вновь видеть вас, особенно принимая во внимание наше незавидное положение.

Воскликнул Жиль, ответив на легкий поклон испанского дворянина.

– И я, безмерно рад, ведь если бы не вы, тогда в «Хромой лягушке», возможно, меня бы не было в списках живых.

Он повернулся к толстяку, переменив тон на сухой и повелительный.

– Нет, Лопес, это не те, кого мы ждем, за этих сеньоров я ручаюсь, отпустите их.

Задор и ретивость, переполнявшие толстяка, угасли, вместе с блеском его выпученных глаз. Он погрустнел и негромко промямлил:

– Всех четверых?

Радость от приятной встречи, в глазах кабальеро, померкла. Он, подозрительно оглядев мушкетеров, строго спросил.

– А кто эти люди?

Сигиньяк замялся, но тут на выручку пришел де Ро.

– Это наши друзья.

Испанский офицер, с подозрением, вновь оглядел всех четверых. Тут же, улучив подходящий момент, Лопес, не преминул ехидно заметить.

– Как же, друзья! Их арестовали на площади, когда они намеревались скрестить шпаги! Друзья!

– Это правда?

Проницательно, всматриваясь в лица анжуйцев, задал вопрос, сделавшийся суровым кабальеро. Луи не выказав и тени замешательства, твердо произнес:

– Правда лишь в том, что мы вместе. И если вы соблаговолите отпустить нас, то отпустите всех четверых…либо, не отпускайте никого.

Печать сомнения омрачило чело испанца, но, после непродолжительного раздумья, он скомандовал:

– Отпустить всех.

Затем едва заметно поклонившись, сухо бросил:

– Имею честь сеньоры.

После чего поспешил удалиться.

Оказавшись на свободе, Сигиньяк, улыбнувшись яркому каталонскому небу, так доброжелательно раскинувшемуся над головами, произнес:

– Что ж, господа, не вижу резонов продолжать наш недавний разговор, начатый на площади. Кто-то из нас успел, а кто-то опоздал, и в этом суровая правда жизни, а значит, с этим следует смириться. Нет ничего более глупого, чем попусту проливать кровь. Не так ли, господа мушкетеры?

– Не стану оспаривать очевидные вещи. Сожалею лишь о том, что наше противостояние на этом не заканчивается, а только начинается, и следующая встреча может быть менее приятной. Всегда к вашим услугам, господа

С этим, все четверо раскланявшись, разошлись.

1 альгвасил – в Испании низший полицейский чин.

2 кордегардия – караульное помещение, помещение для стражи.

3 орден Алькантра – один из старейших духовных рыцарских орденов Испании.

 

ГЛАВА 7 (36) «Неприятности метра Прюдо»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ. (таверна близ города Шинон)

Ранним летним утром, Поль Прюдо вышел из низкой, перекошенной двери таверны, постоялого двора «Веселый Квентин», где провел минувшую ночь. Каждый раз, направляясь по делам службы, и будучи вынужденный остановиться на ночлег за высокими стенами Шинона, он выбирал именно это место, так как хозяином сего заведения являлся Квентин Брюлар – тот самый веселый Квентин о добродушии и жизнерадостности которого, в здешних краях ходили легенды. Прюдо, с некоторых пор был не просто другом беззаботного трактирщика, но и крестным отцом его третьего сына Николя. Сие «родство», с неунывающим Брюларом, во всем умевшем разглядеть благодать и искру Божью, не просто радовало слугу короны, оно вселяло в него некую уверенность в собственной безгрешности. Можно сказать, внушало безбожнику убежденность, за счет праведности ближнего, избавиться от тяжести собственной вины, и пробраться, впоследствии, когда пробьет час, за спиной беспорочного Квентина, в ворота Рая.

И вот, сегодняшним утром, преисполненный важности, Поль вышел на средину двора, зевнул и потянулся. Он был сыт, в ладно скроенном платье, а на его шее красовался сверкающий на солнце медальон, нарочито свидетельствовавший о занимаемой им завидной должности. Мэтр Прюдо был, ни больше ни меньше, сборщиком налогов, при интенданте провинции Турень, являясь человеком королевской службы, что придавало ему важности и смысла жизни.

Не далее чем вчера, он закончил очередной этап, своей, сеющей печаль среди крестьян миссии, объехав с полдюжины ферм и деревень, на территории, закрепленной за ним для сего столь ответственного предприятия. Исполняя дело государственной важности, Прюдо был беспощаден и непреклонен по отношению к черни, хотя, где-то в глубине души, даже его нынешнее положение и немалые старания, не позволяли забыть бездушному сборщику налогов, собственного низкого происхождения. Ведь по роду службы Полю приходилось не просто быть безмолвным свидетелем столь незавидного зрелища, как узаконенный грабеж, ему была оказана честь возглавить сию гнусную шайку, осуществлявшую поборы, часто обрекающие простолюдинов на голодную смерть. Всеми силами, Прюдо пытался избавиться от тяжких сомнений, проклятого сострадания, этих пережитков прошлого, бередящих огрубевшую душу мрачными воспоминаниями и мешавших выполнению долга – обязанностей, позволявших провинциальному мытарю вести не просто безбедное существование, но даже пользоваться уважением в определенных кругах.

Прюдо конечно же понимал, что не всем выпадает счастливый случай быть облагодетельствованным королевским чиновником, осознавая, что на месте несчастных обездоленных, мог бы оказаться и он сам. Но эти мысли навивали лишь тоску на сборщика налогов, которую он топил в вине, оправдываясь выбором Божьего провидения, по какой-то необъяснимой случайности возвысившее над несчастными собратьями именно его. Что, несомненно, полагал Прюдо, обеливало его, как перед самим собой, так и перед людьми. И хоть он хорошо помнил голодное крестьянское детство, службу в солдатах, где и был замечен своим нынешним хозяином, интендантом провинции бароном де Монси, Поль был убежден, что сей путь, определенный Небом, есть счастливый жребий, выпавший ему в награду за послушание королю и веру в Господа.

Справедливости ради, стоило бы отметить, что даже в моменты, когда Прюдо мучили угрызения совести, он продолжал беззаветно служить короне, в лице господина де Монси. Именно поэтому больше всего в жизни он боялся доставить неудобства и заслужить недовольство своего повелителя, что заставляло нашего сборщика налогов быть безгранично аккуратным и исполнительным, выполняя поручения и приказы с рвением и кротостью, на которые только был способен.

Из двери харчевни доносились голоса солдат небольшого отряда, сопровождавшего доверенное лицо господина де Монси, игравших в кости. Поль поднял голову, щурясь от солнечных лучей, и крикнул, укрепившимся в последнее время, командным голосом:

– Страдиво! Сержант Страдиво!

Во двор, из открытой двери выскочил косматый человек, облаченный в кирасу и, вытянувшись, замер перед начальником. Прюдо – с некоторых пор пришедший к мнению, что следует держать в строгости подчиненных, тем более солдат, вверенных под его начало – с чувством полного превосходства произнес:

– Вы вот, что, Страдиво, прикажите заложить мою карету и приведите себя в порядок. Пора отправляться. Выполняйте.

Сержант, выказав покорность, подпрыгнул на месте, прищелкнув каблуками, и быстрым шагом, временами переходя на бег, удалился. Прюдо погладил свой туго набитый сыром и вином живот, расплывшись в улыбке от собственной значимости.

Через четверть часа, карета, запряженная парой крепких рысаков, в сопровождении четырех всадников, несла его в Шинон, где располагалась одна из резиденций интенданта Монси. Поль был доволен собой, он мурлыкал под нос одному ему известную песенку, поглядывая на сундучок коричневой кожи, с медными заклепками, где сберегались собранные деньги.

Спустившись с холма, где располагался постоялый двор, экипаж с эскортом пересек долину, скрывшись в чаще леса. Лесная дорога была ухабиста, повсеместно из глинистой почвы, проступали могучие коренья деревьев. Посредине дороги, меж двумя колеями, укатанными колесами повозок и карет, росла сочная зеленая трава. Такая есть только в лесу, куда даже в самые жаркие дни, не в состоянии пробиться сквозь густую листву, солнечные лучи. Прюдо даже задремал, от мерного цокота копыт и благообразной картины проплывающей мимо окон кареты. Но вдруг, сквозь сон, он почувствовал, что лошади замедляют ход. Поль выглянул в окно, разглядев поваленное дерево, лежавшее поперек дороги. Кавалькада остановилась, оглядывая препятствие.

В этот миг прогремел оглушительный хлопок – выстрел, раскатами нарушивший тишину леса. Кучер схватился за грудь, не произнеся ни звука, словно каменный истукан, рухнул на землю. Солдаты спешились, схватившись за оружие, испуганно оглядываясь по сторонам. Выстрелы загремели один за другим. Послышался глухой удар пули, пробившей кирасу, и один из стражников, вскрикнув, упал в траву. Из леса, размахивая шпагами, выбежало около полутора десятка вооруженных людей. Они окружили экипаж и после непродолжительной жестокой схватки все солдаты были перебиты. Прюдо сидел в карете, боясь даже пошевелиться. Ему хотелось вжаться в стенку салона, чтобы укрыться от разбойников, или попросту сделаться невидимым. Секунды тянулись как часы. У Поля от страха перехватило дыхание, и вспотели ладони. Но вот, наконец, дверца отворилась, и послышался повелевающий голос:

– Выходи, кардинальская свинья!

Прюдо, дрожа всем телом, послушно выглянул в дверной проем. Перед ним, посмеиваясь, стояла добрая дюжина разбойников в черных масках, с приколотыми к шляпам кленовыми листьями.

 

ГЛАВА 8 (37) «Лейтенант»

ФРАНЦИЯ. ГОРОД МЕЛЕН.

Городок Мелён, который был известен ещё древним римлянам как Melodunum, а впоследствии служивший излюбленной резиденцией Капетингов, ныне мирно почивал на обоих берегах красавицы Сены. Сторожевая башня, грозно возвышавшаяся над южными окраинами города, встретила месье д'Эстерне распахнутыми воротами, чем путник не преминул воспользоваться. Въехав в Мелён, барон первым делом решил выяснить, жив ли господин де Лавальер, и если да, то, как можно его отыскать? Остановив коня, но, не покинув седла, он окликнул первого же встретившегося прохожего, впрочем, не рассчитывая на хоть сколько-нибудь вразумительный ответ. Мещанин, так любезно отозвавшийся на призыв барона, переменился в лице, когда услышал имя де Лавальер, как будто речь шла о дьяволе. Он дрожащей рукой указал на останки старых ворот, за которыми начиналась улица Кожевников, и, смерив д’Эстерне прощальным взглядом, в котором читались ужас и сочувствие, что испытывают к людям ищущим смерти, поспешил удалиться. Дворянин был вполне удивлен, но лишь усмехнулся в ответ незнакомцу, направив рысака по улице где, как его заверили, обитал тот, кого он намеревался разыскать.

Ветхие домишки проплывали по обеим сторонам узкого лабиринта. Почти в каждом из которых размещались лавки и мастерские ремесленников. Добравшись до дома, «который не возможно не заметить» как выразился прохожий, направивший барона к месту проживания де Лавальера, д’Эестерне увидел лачугу, не имевшую ничего общего с местом, где принято селиться дворянам. Старая покосившаяся хибара, очевидно некогда купленная у одного из ремесленников, населявших сей неприветливый квартал, предстала взору молодого человека. Кривые стены едва удерживали поросшую мхом крышу, которая просела от времени и влаги, местами обнажив трухлявые почерневшие стропила. Дом, в прошлом, наверняка, принадлежал шорнику, о чем свидетельствовала мастерская, крытая соломой и пристроенная к стене со стороны улочки, где ещё сохранились останки шорницких приспособлений. Из стены, над входной дверью, торчал ржавый крюк, на котором когда-то красовался знак ремесленника – хомут, кованный сапожек, ножницы или нечто подобное. Сейчас сие почетное место занимал скелет крысы, привязанный за хвост грубой пеньковой веревкой. Сей мерзкий штандарт, вывешенный на обозрение путников, являлся неким предупреждением, о дурном нраве хозяина руины, что должно было отвадить непрошеных гостей.

Барон безрадостно оглядел неприветливое пристанище месье де Лавальера. Его тревожным раздумьям придал мрачности звон колокола, доносившийся с одной из башен древнего приорства, с легкой руки Робера Благочестивого1, вот уже шесть веков покоящегося посреди Сены, на острове Сент-Этьен.

От сильного толчка, тяжелая, дубовая, побитая шашелем дверь дома, со зловещим скрипом, растворилась, впустив во внутрь солнечные лучи и господина д'Эстерне. На глиняном полу, с писком, юркнули по темным углам, несколько мышей, чьи серые спинки сливались с деревянным настилом, уходящим во мрак. В нос ударил спертый запах сырости. Отворив следующую дверь, барон вошел в довольно просторную комнату, с низкими потолками и перекошенными оконными рамами. Посредине стоял уставший стол, уставленный пустыми бутылками, нацелившими в потолок черные жерла откупоренных горловин, затянутых едким дымом чадящего очага, словно пушки в ожидании атаки, охваченные пороховым угаром баталии. Гость окинул помещение брезгливым взглядом, как вдруг почувствовал прикосновение холодной стали пистолетного ствола, что уперся в затылок. Касание граненого дула, оказалось не менее неприятным, чем голос, прозвучавший из-за спины.

– Будьте благоразумны, и быть может, вы не умрете.

– Любопытно, что вы называете благоразумием?

Произнес барон, не решаясь даже пошевелиться.

– Выполняйте все, что я вам велю, и в вашей голове не появится лишнего отверстия, обещаю.

Д’Эстерне, с облегчением выдохнул, после того как металл перестал холодить его затылок. Послышались шаги. Обойдя стол, с интересом взирая на гостя, предстал хозяин -шевалье де Лавальер, высокий, худощавый мужчина, лет пятидесяти. Его небритое, скуластое лицо было закрыто прядями давно немытых волос, сквозь которые виднелись горящие неприязнью глаза. Широкая ладонь и узловатые пальцы, что сжимали пистолет, свидетельствовали об образе жизни этого человека, далеком от дворянской изнеженности и светской утонченности. Лишь перстень, редкой красоты, украшенный вензелем с литерами «C» и «N», бросал на шевалье, едва различимую тень дворянского происхождения. Жалкое платье, скроенное по моде существовавшей ещё при Генрихе Наваррском, обветшавшее вконец, висело на костлявых плечах ещё довольно могучего торса. Лишь пояс из дорогой, мягкой кожи, да отличная, на глаз явно незаурядная, шпага, говорили о былой удали шевалье, который до сих пор не позволяет заржаветь изысканному клинку. Хозяин и гость изучающе разглядывали друг друга.

– Неплохая шпага.

В надежде снять напряжение, а быть может и завязать разговор, вымолвил д'Эстерне, подводя тему, безусловно, к самому дорогому, что осталось у лейтенанта и, наверняка, тешило его самолюбие.

– Неплохая?!

Возмущенно воскликнул хозяин.

– К тому, что вы, сударь, бесцеремонно вламываетесь в чужие дома, так вы еще и не разбираетесь в оружие! Какие ещё причины нужны мне, что бы прикончить вас?!

Он рассмеялся, упиваясь собственным высокомерным, и, весьма, своеобразным остроумием.

– Эта, как вы изволили выразиться, «неплохая шпага», вышла из рук великого Моума2, мастера из Золингена, слышали про такого?

Лавальер опустил пистолет, не переставая улыбаться, с неподдельной иронией глядя на гостя сумевшего столь молниеносно и в значительной мере разочаровать и повеселить его. Хитрец же д'Эстерне, разглядевший на эфесе шпаги шевалье, две маленьких литеры «s», в один момент распознал ценность сего незаурядного оружия, не преминув ухватиться за это. Он как всегда угодил точно в цель, сумев распознать маленькие «слабости» хозяина дома, и воспользовавшись этим направить разговор в желаемое русло. Негостеприимный лейтенант явно смягчился, усадив гостя за стол, предъявил надпись на клинке.

– Hans Moum me fecit Solingen3. Soli Deo Gloria.

Прочел вслух барон. Лавальер, вторил кивками головы каждому звуку, произнесенному гостем на латыни. Закончив читать д'Эстерне вернул оружие хозяину.

– Я, хотел бы принести извинения за своё нелепое вторжение, и в искупление угостить вас добрым вином…

Он оглядел убогое жилище и дабы не обидеть хозяина продолжил:

– …какое имеется в погребах здешних трактиров.

Шевалье, прищурив глаза, пристально смерил взглядом молодого дворянина.

– А какого черта вам от меня нужно?! И кто вы, собственно, такой, чтобы угощать меня вашим поганым вином?!

Резкие перемены в настроении Лавальера, затрудняли общение, и без того не горевшего желанием общаться с хозяином гостя. Он, как не нуждался в человеке отважившимся выступить секундантом в его непростом деле, решил идти напролом без всяческих дипломатических прелюдий.

– Мне нужен человек, который согласился бы стать моим секундантом.

Раскаты смеха, наполнившего нищенскую хижину, привлекли внимание невысокого мужчины, робко выглянувшего из открытого люка, что вел в подвал. Шевалье, узрев человека с перепачканным лицом, сквозь смех, завопил:

– Ты слышал Урбен? Они вспомнили старика Лавальера! Им нужен секундант! И с кем же изволите скрестить шпаги, месье…, простите, не знаю вашего имени?

С неприкрытой насмешкой в адрес гостя, обратился он к слуге, показавшемуся из люка, иронично глядя на незнакомца.

– Де Шиллу.

Не принимая во внимание поведения хозяина, нарочито четко вымолвил барон. Лавальер замолчал, в его взгляде появилась настороженность, от веселости не осталось и следа. Он провел шершавой ладонью по небритой щеке, и задумчиво, еле слышно, произнес:

– Вы, помниться, намеревались угостить меня вином?

Гость кивнул.

– Урбен, прими у месье деньги и принеси нам пару бутылок бургундского, только бери у Тельма, там весьма сносное пойло.

Распорядился Лавальер, не прерывая собственных, внутренних размышлений. Безмолвный слуга отправился выполнять распоряжения лейтенанта, а тот, глядя на пробитую пулей кирасу, висевшую на стене, рядом с пистолетами и парой шпаг, угрюмо протянул:

– Де Шиллу… Этот пес ещё жив?

Он вернул своё внимание барону и, откинувшись на спинку стула, спросил:

– И, что же побудило вас обратиться именно ко мне?

Д'Эстерне достал письмо, написанное графиней де Бризе, и положил его перед шевалье. Хозяин равнодушно взглянул на свиток, неохотно развернув его. Пробежав глазами по рядам строк, он тихо прошептал:

– Моя маленькая Шарло…

По его лицу пробежала нежная улыбка, навеянная некими воспоминаниями, связанными, очевидно, с теми временами, о которых поведала барону графиня. Они сидели, молча пока не вернулся Урбен. Наполнил вином две глиняных кружки, слуга поставил их перед дворянами. Гость поднялся, и, сжимая в руке кружку, произнес:

– Будем знакомы, барон д'Эстерне.

– Вы из Шампани?

Барон, осушив сосуд, кивнул.

– Это хорошо, предпочитаю иметь дело с северянами, они меньше болтают, обходясь без глупого позерства и бравады, разлагающих мозг, будто трупный яд.

Он, выпив своё вино, продолжил:

– Я родился в Пуату и уже в семнадцать стал под знамена герцога де Гиза. Я дрался против Наварского при Кутра, а при Иври уже стоял под его знаменами. Я оборонял Руан и участвовал в Савойской компании, где чудом остался жив…

Шевалье кивком указал на пробитую кирасу, висевшую на стене.

– Затем служил маршалу д'Анкру, который ценил меня и даже пожаловал в лейтенанты гвардии. Но вскоре его подлеца застрелил капитан Витри, и я, как старый ненужный пес, был выброшен за ворота не только Лувра, но и Парижа.

Лейтенант наполнил кружки вином жадно осушив свою. Опершись локтем о стол, он устало заглянул в пустой сосуд.

– И вот я здесь. За это время одного мерзавца сменил другой, в пурпурной мантии, а я, за свои резкие высказывания, был не просто разжалован, но и разорен.

– Вы не любите кардинала?

Брови Лавальера поползли вверх.

– А вы знакомы с человеком, который бы любил Ришелье?! Вздор! Я не люблю никого! Он вновь наполнил кружки, совсем тихо прошептав:

– Разве только крошку Шарло.

В комнате повисло молчание, лейтенант безучастно наблюдал за тем, как Урбен разжигает огонь, в очаге, а барон о чем-то задумавшись, подперев рукой голову, угрюмо взирал на пробитую кирасу. Прошло около четверти часа. Д,Эстерне поднялся.

– Значит, я могу на вас рассчитывать?

Шевалье безразлично кивнул.

– В таком случае, завтра утром я заеду за вами, с тем, что бы отправиться в Труамбер. А сейчас, простите, я вынужден покинуть вас, есть ещё одно важное дело.

Д'Эстерне показалось, что он остался не услышанным, но оказавшись у двери барон остановился, решив все же, ещё разок, потревожить хозяина дома.

– Скажите, вам случаем неизвестно, где можно найти лекаря по имени Жофилье. Лейтенант смотрел на огонь, даже не повернув головы.

– Не извольте его беспокоить.

Послышалось из мрака просторной кладовой. Барон удивленно поглядел на слугу, выглянувшего из низкой дверцы. Тот виновато пожал плечами.

– Аптека мэтра Жофилье находится на набережной, возле моста, что ведет в приорство. Д'Эстерне нащупав в кармане несколько монет достоинством в лиар4, вручил их Урбену.

1 Робер Второй Благочестивый (973 – 1031), король Франции из династии Капетингов, правил 996 -1031годах.

2 Ганс Моум, клинковый мастер из Золингена. 1600—1625 г.г.

3 марка, личное клеймо – две маленьких литеры «s».

4 лиар – мелкая французская монета.

 

ГЛАВА 9 (38) «Мадридские тайны»

ИСПАНИЯ. ЗАМОК ЭСКОРИАЛ.

Дворец-монастырь Сан-Лоренсо де Эль Эскориал, бывшая резиденция короля Испании Филиппа Второго, расположен в девяти лигах1 от Мадрида, в долине реки Мансанарес, у подножья гор Сьерра-де-Гвадаррама. История сего величественного сооружения начинается 10 августа 1557 года, когда армии Филиппа II Габсбурга разбили французов при Сент-Кантене во Фландрии. Это произошло в день Святого Лаврентия, и тогдашний король Испании, решил воздвигнуть монастырь в честь сего святого. Новый дворцовый комплекс должен был олицетворять силу испанской монархии, и испанского оружия, напоминая о победе при Сент-Кантене. Постепенно планы разрастались ровно, как и значимость сооружения. В нем было решено воплотить завет Карла Пятого – создание династического пантеона, а также, объединить монастырь с королевским дворцом, в камне выразив политическую доктрину испанского абсолютизма.

Кроме пристрастия к Святому Лаврентию, Второй Филипп отличался некой отрешенностью, меланхоличностью, глубокой религиозностью и слабым здоровьем. Он искал место, где бы мог отдохнуть от забот самой могущественной империи мира. Монарх желал жить в окружении монахов2, а не придворных. Кроме королевской резиденции Эскориал должен был стать монастырем ордена Святого Иеронима. Филлипп II говорил, что «Хочет построить дворец для Бога и лачугу для короля».

Филипп не разрешал составлять свою биографию при жизни: в сущности, написав её в камне. Победы и поражения империи, последовательность смертей и трагедий, одержимость короля учением, искусством, молитвами и управлением государством – всё нашло отражение в Эскориале. Центральное же расположение огромного собора, символизирует святую веру короля, призывающую к тому, что в каждом политическом деянии нужно руководствоваться исключительно религиозными соображениями.

И вот сегодня, жарким летним днем 1625 года, в одном из многочисленных, погруженных в полумрак забвения залов, замка-монастыря Эскориал, величайшего памятника оставленного после себя дедом нынешнего монарха, вели беседу, второе лицо королевства, государственный деятель и фаворит Его Католического Величества, Гаспар де Гусман-и-Пементель, граф Оливарес, герцог Санлукар-ла-Майор, известный как граф-герцог де Оливарес и дон Алоизо де Эррэра, вернувшийся из Франции, где от имени кроля Филиппа Четвертого, проводил переговоры с французскими мятежниками, возглавляемыми сестрой испанского монарха, королевой Анной Австрийской.

Оливарес не зря назначил аудиенцию в Эскориале, зная, как его повелитель, король Филипп неохотно посещает сию могучую цитадель. Расчетливый министр имел все основания предполагать, что Его Величество непременно пренебрежёт этой важной встречей, не пожелав, тащится из Мадрида в «родовой склеп», как называл дворец-монастырь, нынешний монарх. Ему, Оливаресу, было значительно выгоднее, выслушав Эррэру, самому составить доклад о произошедших в Лез-Узаж переговорах, и в выгодном для себя свете, преподнести его королю. Ведь не допустить прямого влияния аристократии на монарха, являлось одним из основных принципов деятельности всемогущего графа-герцога.

Внимательно выслушав посланника, Оливарес глубоко вздохнул.

– Да, не та уже Испания. Раньше одно упоминание о Кастильском льве, приводило проклятых лягушатников в трепет и бросало в дрожь. А, что теперь?! Приходиться иметь дело с отребьем, чтобы французский вопрос не вышел из-под контроля. Хотя не возможно не признать, что изменилась и сама Франция. Этот Ришелье достойный противник. Если дать ему возможность набрать силу, подчинить своей воле Людовика, то сие может весьма неблагоприятно отразиться на наших делах. Я имею в виду притязания Испании в Старом Свете. Мы не можем этого допустить.

В этот момент, отворились обе створки массивных, украшенных искусной резьбой, дверей, что знаменовало появление самого монарха, в подтверждение чему, в зал вошли несколько офицеров королевской стражи, расположившись по обе стороны от входа. Из полумрака соседней залы, церемониально шествуя, выплыл один из многочисленных герольдов Его Католического Величества. Надменная осанка, не помешала напыщенному распорядителю, сделать несколько помпезных шагов. Глашатай, преисполненный значимости, как будто от него зависело, явиться король или нет, остановился, демонстрируя неотразимый красно-белый плащ-казак, украшенный золотыми львами, громогласно провозгласив о прибытии Его Величества. Оливарес поморщился, приняв выжидающую позу, соответствующую моменту. Граф же, отступил на несколько шагов, оказавшись позади фаворита, что не могло быть не оценено герцогом.

Дон Алоизо Альфредо Луис Эстелла де Эррэра, граф Медонья-Трокадеро считался преданным человеком Его Величества, и, не смотря на то, что он не являлся приближенным властолюбивого Оливареса, тот, все же, питал к нему уважение, и считал одним из достойнейших людей королевской свиты.

В этот миг раздался прерывистый лай, и из полумрака соседнего зала, разбавленного светом дюжины факелов, послышался гул шагов. Появился король в окружении трёх мохнатых спаниелей, которых игриво подразнивая, манил за собой, получая в ответ рычание и лай. Немногочисленная свита, сопровождавшая монарха, наполнила помещение гомоном и смехом, восторгаясь забавными животными, а скорее добрым расположением духа Его Величества, что являлось редкостью, и было не свойственно мрачному, набожному Филиппу. Король не обратив внимания на приветственные поклоны, ожидавших его дворян, громко произнес:

– Бог мой, как темно! Оливарес, зачем вы заманили меня в этот склеп. Мне пришлось, по вашей милости, прервать столь славную охоту!

Граф-герцог недовольно окинул грозным взглядом праздную толпу, заполонившую зал, тихо ответив:

– Дело государственной важности, Ваше Величество.

Покорно произнес он, при этом поклонился, и, нахмурив брови, из-под нависшей челки, с предосуждением оглядел веселящихся дворян ближайшего королевского окружения. Грозный взгляд повлек должное воздействие. Повисла тишина. Лишь бубенцы на кожаных чехлах ловчих соколов да гул одиноких, монарших шагов, поднимавшихся под своды потолка, нарушали священный, вековой покой замка. На лице Филиппа воцарилась печать непосильного бремени. Он проследовал вдоль стены украшенной колонами, меж которых висели портреты великих Габсбургов. Остановившись у занимавшего самое почетное место, в центре галереи, полотна, кисти Тициана, с изображением императора Карла Пятого, он вперил взор в своего великого предка, как будто обращаясь к тому за советом. Все замерли, устремив на Его Величество, взгляды полные обожания. Угомонились даже спаниели, потупив мохнатые мордочки с блестящими глазками. Король, оторвавшись от портрета, с легкостью обернулся и обреченно произнес:

– Политика, политика, опять проклятая политика! Я могу не ждать славной смерти на поле брани, нет, это мне не грозит! Я так же не отойду в мир иной погрузившись в смиренную молитву, в величественном храме! Мне уготовлена иная участь! Я умру от тоски! Где-нибудь на заседании королевского совета, во время обсуждения неаполитанского, фландрийского или какого-нибудь ещё, гнусного вопроса, который непременно прикончит меня!

Он неистово сверкнул глазами, ознаменовав сим возвращение в непроглядную тьму подземелья дурных мыслей и государственных забот, накрывающих монарший лик как крышка гроба. Покрасневшие глаза Его Величества впились в затаившую дыхание толпу, которая как по мановению волшебной палочки, изогнувшись в поклонах, попятилась, скрывшись за прикрытыми гвардейцами дверями.

Филипп обессилив, опустился в кресло, подперев голову ладонью. Оливарес, имевший богатый, многолетний опыт в решении государственных вопросов и знавший толк в придворных тонкостях и уловах, подал графу знак, призывавший к молчаливому ожиданию. Два неподвижных, черных силуэта, безмолвно созерцали покой монарха. Наконец король поднял голову, как будто очнувшись ото сна. Он огляделся, и, откинувшись на высокую спинку, хрипловатым, металлическим голосом произнес:

– Оливарес?

– Я здесь, Ваше Величество.

Поспешил ответить министр.

– Говорите.

Дождавшись своего часа, бесшумной поступью, герцог приблизился к королю.

– Ваше Величество, граф Эррера, только сегодня прибывший из Франции, выполнил возложенную на него миссию, и привёз чрезвычайно важные вести.

Филипп зевнул, томясь тягостным повествованием. Он, прикрыв глаза, едва заметно кивнул, давая понять, что намерен слушать далее.

– Вследствие переговоров с представителями высшего дворянства, недовольного правлением Людовика, а в большей степени политикой дерзкого Ришелье, складывается впечатление, что наступил благоприятный момент…

Король поморщился.

– Извольте выражаться яснее, герцог.

Склонившись в поклоне, переполненном покорности и почтения, Оливарес продолжил.

– Ваше Величество, из множественных депеш, присланных верными нам людьми, разосланными по всем уголкам французского королевства, можно составить вполне достоверную картину событий происходящих во владениях Людовика Бурбона. Те же сведения мы получаем и от маркиза Мирабеля, нашего посла в Париже. Франция стоит на пороге грандиозного раскола, раздирающего королевство изнутри. Так называемая «Испанская партия», включающая в себя, за небольшим исключением всё крупное дворянство, и возглавляемая вашей сестрой королевой Анной и матерью Людовика -Марией Медичи, не испытывающих друг к другу симпатий, но всё же противостоящих враждебной нам клике первого министра Ришелье, может сыграть решающую роль в этом расколе. Кардинал тешит себя иллюзией объединить королевство, установив абсолютную монархию, сделав, тем самым, Францию передовым государством в Старом Свете, но…

Филипп, с возрастающим интересом, внимал словам фаворита. Он вдруг оживился, демонстрируя интерес сопровождаемый раздражением, что было присуще молодому королю, когда речь заходила о вещах, хоть сколько-нибудь волнующих монарха.

– А, что же король?!

Нервно, как будто с претензией, вклинился он, подняв вопрошающий взгляд на герцога.

– На чьей стороне сам Людовик?!

Лицо фаворита, как и графа Эрреры, расплылось в ехидной улыбке.

– Если бы Людовик Тринадцатый мог, хотя бы самому себе, признаться на чьей он стороне, смею заверить, Франция давно бы уже блистала в лучах своего величия.

– Оливарес, мне не нравиться тон, в котором вы позволяете себе, отзываться о монархе!

Филипп, как обычно, из всего сказанного выделил для себя вещи наименее важные, но сумевшие вызвать либо его бурное возмущение, либо восторг, что было гораздо реже. Лица вельмож сделались серьезнее прежнего. Они как послушные марионетки, управляемые одной всесильной рукой, согнулись в поклоне, подчинившись воле короля.

– Значит, вы полагаете, пора унять несправедливые и непомерные претензии Франции?

– Ваше Величество, я усматриваю, в данной ситуации, наиболее благоприятный момент, впрочем, не исчерпывающийся изложенными обстоятельствами.

Филипп вновь потерял интерес к разговору, всецело пропитанному лишь политикой. Он уставился в пустоту, позволив, тем самым, изложить свои уверения герцогу. Во что бы то ни стало, Оливарес решил дожать короля, добиваясь полной свободы действий в данном вопросе.

– Было бы несправедливо не упомянуть о ещё одной причине, заставляющей нас предпринять решительные действия против Франции.

Утомленный Филипп сделал ещё одну мучительную попытку вернуть внимание Оливаресу, направляющего мысли юного Габсбурга в ненавистное для короля русло.

– Гугеноты, Ваше Величество. Еретики, подобные которым с праведного тела Испании, благодаря мудрости и справедливости Вашего Католического Величества, выжжены каленым железом, всё больше докучают французской короне. Они собирают серьезные силы в юго-западных провинциях королевства, требуя от Парижа суверенитета. Ришелье никогда не пойдет на это, тем самым провоцируя войну со сторонниками реформаторской церкви. И смею заметить не только французскими протестантами. Вполне возможно вмешательство Англии. Таким образом, если вы разрешите…

Филипп поднялся, не в силах более сносить сей вздор, вследствие чего Оливарес замолчал на полуслове. Он величественно оглянулся на подданных, как будто для того, что бы удостовериться в почтительности, которую они демонстрируют своими поклонами, пригладил оттопыренным мизинцем свои рыжеватые усики и, направившись к выходу, неохотно произнес:

– Я всецело полагаюсь на вас, Оливарес.

1 лига – мера длины = 5572 метрам

2 в Эскориале насчитывается 300 келий

 

ГЛАВА 10 (39) «Замок Сен-Жермен или королевский конфитюр»

ФРАЦИЯ. ПАРИЖ. ДВОРЕЦ «ПАЛЕ-КАРДИНАЛЬ».

Ранним утром, на просторном дворе кардинальского дворца, стоял экипаж запряженный четверкой превосходных вороных жеребцов, под алыми попонами с золотыми кистями. Карета была готова к отправлению, во всем великолепии сверкая в лучах едва взошедшего солнца. Холеные скакуны звенели дорогой сбруей, под строгим взглядом возницы, возвышавшегося на козлах экипажа, на лакированных дверцах которого гордо красовался кардинальский герб, увенчанный герцогской короной. Двенадцать лучших солдат гвардии Его Высокопреосвященства, в алых плащах с золотыми крестами, выстроились в шеренгу, сдерживая ретивых рысаков, под предводительством лейтенанта конных гвардейцев, господина де Шанфлери.

По истечении четверти часа, с момента подачи экипажа, во дворе появился Ришелье, неспешно направлявшийся к карете в сопровождении капитана кардинальских гвардейцев, господина де Кавуа; секретарей Мани и Вернье, которые что-то записывали за министром, на ходу, и мрачного, замыкавшего процессию, камердинера де Бурне. Кардинал, шествовал неторопливо и величественно, печать глубокого раздумья водрузилась на его лице, он сосредоточенно глядел в небо, над крышей галереи, как будто считывал с белоснежных верениц облаков, что-то важное, в наставлениях для секретарей. Вдруг утреннюю тишь, нарушил гулкий стук копыт. Черный всадник, ворвавшись в арку, пересек двор, спешно спрыгнув с лошади прямо перед министром.

– Ваше Преосвященство, я только что прибыл из Ла-Рошели. Скверные новости, монсеньор.

Кардинал окинул взглядом покрытые пылью камзол, плащ и ботфорты дворянина, взглянув в измученное, серое лицо прибывшего, спокойно произнес:

– Невзирая ни на что, я рад вас видеть Рошфор. Мне предстоит сейчас же, безотлагательно отправиться в Сен-Жермен-ан-Ле, где Его Величество находится с частью двора. Канцлер Сегье, сообщил, что Людовик пребывает в том расположении духа, которого я так давно с нетерпением жду. Это тот редкий случай, когда сговорчивость Его августейшего Величества может оправдать мои надежды, и позволит действовать согласно моим же планам. Следует непременно этим воспользоваться. Вы будете меня сопровождать, всё расскажите по дороге.

Карета кардинала, в окружении тринадцати гвардейцев, проследовав по набережным, вдоль сверкающей бирюзой, спокойной Сены, выехала из города через ворота Конферанс. Выбравшись из паутины узких улочек парижской провинции, возница щелкнул кнутом, и кавалькада пустилась в резвый галоп, по дороге на Сен-Клу, ворвавшись под сень Булонского леса.

Городок Сен-Жермен-ан-Ле, куда направлялся кардинал, находится примерно в пяти лье к западу от Парижа, и упирается с севера в Сен-Жерменский лес, в честь которого получил своё название. Со средних веков он известен как местонахождение загородной резиденции королей Франции. Там на холме, возвышаясь над Сеной, стоит в лучах многовекового величия красавец замок Сен-Жермен куда и направлялся первый министр королевства для встречи со своим монархом.

****

Здесь, раз уж повествование вынуждает нас заглянуть в кулуары дворцовой жизни, было бы весьма уместно сказать несколько слов об устройстве Королевского Двора Франции.

Итак, период правления последних королей из династии Валуа знаменовал собой расцвет и бурный рост Королевского Двора. Французский Двор, по пышности церемониала, многочисленности представленного в нем дворянства стал достойно соперничать с Испанским и Английским Дворами. Однако, с воцарением Бурбонов, постепенно изменился и облик дворянства, породив новый, разительно контрастирующий с прежним Королевский Двор. Хотя по отношению к высшей придворной аристократии, политика Генриха Четвертого была в определенной степени продолжением курса Генриха Третьего, который, окружая знать наибольшим придворным почетом и наделяя её высшими должностями в дворцовой иерархии, в то же время стремился рассредоточить властные полномочия особо влиятельных должностных лиц, прежде всего Главного распорядителя Двора. Генрих Четвертый не только не стал восстанавливать урезанные последним Валуа обязанности Главного распорядителя, но ещё и передал их в верные, как ему казалось, руки. Он назначил на этот самый почетный придворный пост своего кузена Шарля де Бурбона, графа де Суассона, который ко всему, ещё должен был делить полномочия, на определенных церемониях, с Обер-церемонимейстером.

Высокий уровень конкуренции внутри придворных клиентел, столкновения группировок и великосветская борьба за право состоять при особе короля помогали Генриху IV возвышаться над дворянством и одновременно руководить Двором, используя все возможности придворной жизни.

Но как часто бывает, на смену могущественному королю приходят слабые правители, которые своими действиями способствуют подрыву устоев сильного государства. К этому периоду можно, несомненно, отнести небольшой отрезок в истории Франции, а именно регентство королевы, Марии Медичи. Во время её пребывания у власти были, в значительной степени, разрушены начинания великого Генриха по укреплению королевской власти. Таким образом, абсолютистские тенденции в политике короны были попраны, а гражданские смуты, возобновившиеся за время пребывания на троне Королевы-матери, докатились до самостоятельного правления её сына – короля Людовика XIII Бурбона. Это повлекло за собой негативные последствия для молодого монарха и поспособствовало усилению политических позиций высшего дворянства, которое пользуясь слабостью короны, добилось от неё ряда существенных уступок.

В таком состоянии принял Тринадцатый Людовик королевство из рук матери. Влияние Двора было настолько сильным, что король, верный своей примирительной политике, избегал открытых конфликтов со знатью и опасался покушаться на влияние высшей аристократии.

Так продолжалось до прихода во власть первого министра Франции, кардинала Ришелье, который с новой силой обрушил свои абсолютистские принципы на высшее дворянство, продолжив, тем самым, дело Генриха Четвертого, чем сумел вызвать определенное расположение молодого монарха. Подобные симпатии, в первые годы министерства кардинала, не позволили сблизиться королю с его первым министром, но дали возможность Ришелье удержаться на этом посту.

Таким образом, Двор фактически разделился на две большие партии. Одна из которых лишь начала зарождаться, под покровительством герцога Ришелье, вторая, открыто враждебная первой, возглавляемая обеими королевами – Анной Австрийской и Марией Медичи, включала в себя брата короля Гастона де Орлеана, кузенов, принца Конде и графа Суассона, а так же примкнувших к ним самых знатных вельмож королевства. Подобное противостояние было бы невозможным, если бы все выше перечисленные противники кардинала не были, в свою очередь, разбиты на клиентелы, враждующие между собой. Это приводило к довольно серьезным противостояниям между злейшими союзниками, объединенными ненавистью, что нередко мешало бороться против абсолютистской политики Ришелье.

****

Добравшись до Сен-Жермен-ан-Ле, кавалькада проследовала на улицу Хлеба, где Ришелье встретился с канцлером де Сегье1 , одним из немногих, при Дворе, хранивших верность первому министру. Господин канцлер лишь укрепил намерения кардинала, добиться аудиенции Его Величества, подтвердив благоприятность момента. После чего, исполненный решимости, «Красный герцог» направился в королевскую резиденцию.

Карета Его Преосвященства, миновав кордоны на подступах к замку, охраняемые французскими и швейцарскими гвардейцами, затем арку ворот, стремительно проследовала во двор Сен-Жермена. Конные гвардейцы окружили экипаж. Кардинал в сопровождении Рошфора и Шанфлери вошел в высокий проем, распахнутых перед ними дверей. Они пересекли большой зал, ступив на широкую лестницу под враждебными взглядами компании дворцовых куртизанов, имевших немалые резоны ненавидеть и опасаться как самого Ришелье, так и его сторонников. Веселая гурьба, состоящая из камердинера, камер-юнкера и нескольких пажей королевского стола, а так же четырех славнозвестных бретеров и забияк из свиты графа Суассона, затихла, отвесив сдержанные поклоны, не содержащие и тени почтения, но переполненные ядом ненависти.

****

Королевский Двор, со всем его устройством, множеством партий, на которые он был раздроблен, включая клиентелу славного графа де Суассона, хоть и является структурой, весьма, занимательной, но всяческие разъяснения и множественные уточнения связанные с подробностями о нравах и предпочтениями сих знатных вельмож, представляются нам непомерно докучливыми, чтобы утомлять ими достопочтенного читателя. Вместе с тем, человек пожелавший преодолеть, с нашими героями, тернистый путь, втиснутый в тесные рамки сего романа, не сможет не убедиться в целесообразности описания некоторых персон из свиты сего достопочтенного принца. Поэтому, не злоупотребляя вашим вниманием, мы ненадолго прервемся для знакомства со столь милыми господами.

Среди многочисленных сторонников принца крови, Шарля де Суассона, при Дворе, главную роль играл господин Анри де Сен-Бонне, мессир де Сент-Ибар. О нем, как и о двух его ближайших друзьях и соратниках, наиболее точно, как-то упомянул месье Ларошфуко: «Сент-Ибар, Варикарвиль и Бардувиль, люди неуживчивые, беспокойные и необщительные, притворяющиеся, будто они – сама добродетель, завладели волей принца крови». Подобные, столь нелестные, высказывания герцога, связаны, прежде всего, с его взглядами как придворного короля и блестящего парижского аристократа на «деревенскую» знать. Он, при любой возможности, порой довольно едко, указывал на комичность сего нашествия неотесанных мужланов, любой ценой желавших уцепиться за золоченый трон, всякий раз подчеркивая разницу в положении придворного и провинциального дворянства, отражая растущий снобизм двора. Ларошфуко, впрочем, как и большинство дворян, его круга, презирал провинциальное окружение Суассона, считая влияние этих «дворянчиков» весьма небезопасным. Сие, подтверждает ещё один весьма почтенный господин, завсегдатай парижских салонов знати и всем известный собиратель придворных сплетен и рассказов: «Сент-Ибар был причиной несчастья Его Высочества: он вбил ему в голову, что тот должен держаться стойко и свалить кардинала».

Варикарвиль и Бардувиль же являлись мелкими нормандскими дворянами, попавшими под влияние Сент-Ибара и разделявшими его взгляды. Они, примкнув к партии Суассона, в первую очередь, все же, рассчитывали с его помощью, добиться хорошей должности при Дворе.

Среди непримиримых врагов кардинала, можно выделить ещё трех, конфидентов графа: это господин де Борегар, являвшийся капитаном личной гвардии Суассона; молодой бургундец виконт де Ларди, с недавних пор появившийся при Дворе, где как фаворит Принца Крови, снискал к себе, так называемое, уважение союзников и ненависть противников; и, наконец, грозный, вздорный и яростный гасконский барон де Рокамдур. Впрочем, все эти люди, незаметно для себя, постепенно из недоброжелателей превратились в заговорщиков, которыми двигала не только верность своему патрону, но и личная выгода. К тому же всех их объединяло ещё и то обстоятельство, которое было приведено выше, со слов месье Ларошфуко, – все они, в отличие, например от окружения Герцога де Орлеана, не являлись представителями столичной знати.

****

Ришелье, разрабатывающий, в уме, план беседы с Людовиком, был сосредоточен и серьезен, как впрочем, и оба офицера следовавшие за ним. Они, поднимаясь на второй этаж, не удостоили вниманием стаю куртизанов у лестницы, даже не взглянув в их сторону, что вызвало ропот недовольства у придворных.

У двери, охраняемой четырьмя солдатами вооруженными алебардами, из роты телохранителей короля, министр остановился и, обернувшись к Рошфору, негромко, так, чтобы, кроме графа и Шанфлери, не услышал никто, задал вопрос:

– От де Самойля нет новостей?

Рошфор покачал головой.

– Весьма скверно. Если де Самойль не выполнит свою миссию,… я даже боюсь думать об этом. Если же всё прошло по моему плану, то в скором времени в Каталонии начнется то, от чего испанцам будет недосуг вмешиваться в наши внутренние дела.

– Мятеж!

Прошептал лейтенант. Рошфор оставив без внимания догадки Шанфлери, в свою очередь, поинтересовался:

– Вы к королю за этим?

– Хочу напомнить, что в мои обязанности, господа, входит вызволение Его Величество из плена глупости и хандры, куда короля ввергают многочисленные советники. И могу заверить, если вы, хоть сколько-нибудь, сносный министр, то обязаны, время от времени, это проделывать.

Кардинал грустно, едва уловимо, улыбнулся Рошфору.

– Езжайте граф, через несколько часов вам следует быть в Сен-Клу. Поторопитесь. Дело, прежде всего.

****

Оглушительный хохот стоял в зале, где, были заняты изысканными беседами, упомянутые ранее придворные. Узрев Рошфора, спускающегося по ступеням, в своём неизменно черном одеянии, что от пыли зделалось светло-серым, веселая компания двинулась к основанию лестницы, тем самым, частично преградив путь кардиналисту. Из расфуфыренной толпы, выдвинулся стройный, напомаженный месье де Ларди, в вызывающе роскошном платье, встав на пути у Рошфора. Скривив мину, преисполненную брезгливости и высокомерия, он пронзил пространство гнусавым, одним из неприятнейших контратеноров2, когда либо, достигавших человеческих ушей.

– Граф, что за лохмотья на вас? Неужели для визита в королевский дворец у вас не нашлось более подходящего наряда?

За спиной де Ларди послышался смех. Виконт, поспешил, изящным поворотом головы, выказать признательность своим друзьям, за столь высокую оценку его отточенного остроумия. Рошфор лишь надменно ухмыльнулся, насмешливо взглянув на бургундца, что выглядело, не менее устрашающе, чем резкие угрозы из уст множества прочих господ.

– Видите ли, виконт, я полагаю, что выбор платья, как и выбор всего, чего бы я ни пожелал, всегда останется за мной. А вот выбор оружия, удел слабых, как правило, предоставляют таким как вы.

При этих словах с лица виконта исчезла улыбка. Он, испытав от последних слов Рошфора не наилучшие переживания, в нерешительности отступил на шаг. Но ощущая невидимую поддержку, в лице товарищей стоявших за спиной, приосанился и, изо всех сил, стараясь проявлять твердость, произнес:

– А нам кажется, что ваш наряд свидетельствует о неуважении к королю и его свите!

Всё было разыграно как по нотам, после дерзких упреков де Ларди, вступать в дело должны были шпаги, грозного де Рокамдура, Варикарвиля и Бардувиля. Но колючие глаза Рошфора, взглядом выбирающего жертву хищника, бритвой полоснули по пестрой толпе. Сторонники Суассона застыли в нерешительности. Граф, не сводя глаз с бургундца, сделал несколько шагов, минуя последние ступени, приблизившись к наглецу, как змея к жертве потерявшей возможность двигаться.

– Несомненно, если роскошь и развращенность застилают глаза, допустимо делать подобные утверждения. Вы наверняка полагаете, де Ларди, что количество бантов на платье, каким-то невообразимым образом, влияет на преданность Его Величеству?

Прошипел граф, пронзив юношу взглядом, всё ближе подбираясь к презренному противнику.

– Запомните, де Ларди, как человек, у которого можно потребовать сатисфакции, вы меня не интересуете. Мне надоело марать шпагу о всякое отребье, вроде вас. Хочу лишь предупредить, не стойте у меня на пути, не то я проткну вас без вызова и секундантов.

Уж вы мне поверьте. Я обращаюсь ко всем…

Произнеся последние слова, Рошфор, равнодушно смерил взглядом стоящих за спиной виконта вельмож.

– Если кто-нибудь склонен думать, что мои слова расходятся с делом, я готов принять вызов немедленно, или в любое удобное для вас время.

Наступила тишина. Рошфор, неторопливо, будто томимый ожиданием, медленно, одного за другим, оглядел притихших дворян, намереваясь, встретится взглядом с каждым из них.

– Имею честь, господа.

С пренебрежением, на ходу, бросил он, удостоверившись, что никто не желает откликнуться на его вызов. Молчаливые придворные, грозными взглядами проводили дерзкого кардиналиста.

****

В это самое время, после торжественного доклада Его Величеству, о прибытии в Сен-Жерменский замок, первого министра Франции, в дверях, распахнутых королевскими пажами, наряженными в голубые, украшенные золотыми лилиями накидки, появился кардинал Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье.

Оказавшись в зале с большими окнами, окаймленными дивным орнаментом, высеченным в камне; огромным, почти во всю стену, пылающим, камином, он, иронично прищурив глаза, огляделся. Проницательный, изучающий взгляд изобличал в нем стратега, оценивающего, перед битвой, расстановку сил и шансы на победу. В торопливо перемещающейся толпе, заполонившей зал, присутствие министра, осталось незамеченным, что, вполне, устраивало кардинала. Он нисколько не был удивлен происходящим, скорее удовлетворен, подобным развитием событий. Лишь одна странная деталь, бросалась ему в глаза в этом круговороте, беспрерывной беготни. Хотя понятие «странность», применимо лишь в данном случае, и заключается в том, что персона, сидящая на раскладном стульчике, возле камина, была абсолютно неподвижна, что резко контрастировало с общими настроениями. Подобная статика, привлекла внимание гостя. Ришелье, всмотревшись, узнал в мрачно созерцающем человеке королевского шута -л’Анжели, который так же заметил кардинала. Его Преосвященство небрежно кивнул, в ответ на поклон «дурака», продолжив наблюдение.

Посреди просторного помещения, под массивным металлическим коробом, рдела небольшая, обрамленная изящными бронзовыми перилами, дровяная кухонная плита. Её раскаленная поверхность была уставлена множеством разнообразного вида и величины кастрюль, из которых клубами поднимался пар, наполняя зал аппетитными запахами и блеском начищенной посуды. Вокруг этого отливающего медью безумия, сновали и суетились, дополняя празднество изобилием кружев и парчи, многочисленные придворные Его Величества Людовика Тринадцатого. Сам же король выглядел весьма благодушно, и, учитывая его врожденную склонность к аскетизму, был одет довольно нарядно, что, несомненно, свидетельствовало о добром расположении духа монарха. Он находился в гуще событий, принимая самое активное участие во всех процессах, отдавая указания и демонстрируя личным примером ловкость и сноровку в приготовлении варенья и сладостей. На его щеках разыгрался румянец, глаза горели, так было всякий раз, когда он, пусть и на короткий срок, был чем-то увлечен, а приготовление варенья, занимало едва ли не главенствующее место среди этих многочисленных страстей.

Тринадцатый Людовик был хорош собой. Сей двадцати четырехлетний, черноволосый, элегантный молодой монарх, с наивными как у ребенка глазами, порой производил весьма благоприятное впечатление. Он был неплохо сложен, добродетелен, религиозен, был страстным любителем музыки, играл на клавесине, виртуозно владел охотничьим рожком, пел партию первого баса в хоре, исполняя многоголосные куртуазные песни и псалмы. С детства он начал учиться танцам, и уже в девять лет, в 1610 году официально дебютировал в придворном Балете Дофина. Людовик исполнял в придворных балетах благородные и гротескные роли, а в 1615 году в Балете Мадам, выступил в роли Солнца.

Быть может за все эти достоинства, Людовик и был назван Справедливым, хотя это не единственное его прозвище. Как ярого почитателя охоты, а стало быть, и стрельбы, его называли Справедливый Аркибузир. Но было и ещё один обидный ярлык, против которого так рьяно боролась королева-мать, всеми доступными ей средствами. За чрезмерно большой язык и дефект речи, Людовика назвали Заикой. Но Мария Медичи, не щадя сил и средств победила злословие жестокой черни, и Людовик XIII остался в истории, как «Справедливый».

Он был немного жесток, как большинство замкнутых и малодушных людей. Доблестью не отличался, хоть и желал прослыть отважным. Иной раз он довольно разумно рассуждал на Королевском совете и даже, казалось, одерживал верх над кардиналом. И только сведущие, близкие Ришелье люди знали, что министр, незаметно для монарха, намеренно доставлял ему это маленькое удовольствие. Удовольствия, которых, по мнению самого Людовика, в жизни не существовало, разве за редким исключением. Короля часто мучили приливы мизантропии, он становился невыносим. В таком состоянии он старался уединиться в своём охотничьем домике в Версале, с малочисленной свитой и верным л’Анжели.

Однако чрезмерное увлечение монарха охотой вызывало в нем лишь непомерную жестокость. Что, например, демонстрирует случай произошедший при осаде Монтобана. После победы королевской армии, Его Величество безучастно взирал на тех гугенотов, которых герцог де Бофор велел оставить в городе; большинство из них были тяжело ранены и лежали во рвах замка Королевской резиденции. Рвы эти были сухие, и раненых снесли туда, как в наиболее надежное место. Людовик так ни разу и не распорядился напоить их. Несчастных пожирали мухи. Они претерпевали мучения, страдая от жажды. Но король был непреклонен.

Была среди прочих королевских забав ещё одна, по меньшей мере, странная, потеха. Долгое время он развлекался тем, что передразнивал гримасы умирающих. Узнав, что граф де Ларош-Гийон находится при смерти, король послал к нему офицера, дабы справиться, как он себя чувствует. «Скажите королю, что он сможет поразвлечься довольно скоро. Ждать вам почти не придется: я вот-вот начну свои гримасы. Не раз помогал я ему передразнивать других, нынче настает мой черед» ответил граф.

Тем не менее, Людовик был натурой увлекающейся, он умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету; герцог Ангулемский говаривал ему в шутку: «Государь, отпущение грехов всегда с вами». Людовик отлично брил – и однажды сбрил всем своим офицерам бороды, оставив маленький клочок волос под нижней губою. Сия бородка получила гордое название – «а ля Руаяль», то есть «по-королевски». Король был хорошим кондитером, прекрасным садовником. Он выращивал зеленый горошек, который посылал, потом продавать на рынке.

Почти невозможно перечислить все те ремесла, которым он обучился, помимо тех, что касаются охоты, всегда остававшейся его основной страстью. Однако охота, как и всё прочее, далеко не заполняли весь монарший досуг, и у него оставалось еще достаточно времени, чтобы томиться от скуки. Хорошо знавшие его люди даже утверждают, что «короля погубило безделье». Невзирая на многоцветие, перенасыщение красок, зачастую не умещающихся на палитре интересов одного человека, на все развлечения изобретаемые королем, он всегда находил время поскучать. Но так, же доподлинно известно, что при всех своих пагубных наклонностях, которые мы привели выше, молодой монарх боролся с пороками, как и со скукой. Эти редкие потуги, направленные на обретение собственного счастья, порой даже казались не бессмысленными, на столь коротком жизненном пути этого странного, так и не нашедшего себя, человека.

Именно в тот момент, что не было случайностью, когда король обрел сколь редкое столь желанное благодушие, плескаясь в собственной праведности, в его загородной резиденции появился герцог де Ришелье. Министр уже несколько минут наблюдавший за всем происходящим на королевской кухне, со стороны, неподвижно выжидал своего часа. Хитрость, расчетливость, определение точного времени для нанесения удара, были в крови у этого хилого, тщедушного и болезненного человека.

Людовик, заметив кардинала, изменился в лице. Веселость и задор улетучились в миг, и он раздраженно завопил на своих помощников – придворных из ближайшего окружения.

– Граф, ради Господа нашего, разве так я вас учил нанизывать фрукты?!

Нервно заметил король первому виночерпию Жану де Бюэю, графу де Морану.

Послышался звон металла, Людовик, словно полководец на поле брани, метнул суровый взгляд на фланг, в сторону двух вельмож, пытающихся справиться с пузатой кастрюлей. Шталмейстер Большой конюшни, Клод де Сен-Симон, безуспешно намеревался совладать её содержимым, вращая внутри металлического цилиндра, буковым весельцем, а Первый камер-юнкер, маркиз де Мортемар, растерянно наблюдал за тщетными попытками товарища.

– Да держите вы кастрюлю, маркиз! Возьмитесь за ручки! Что за наказание, ей Богу!

Раздраженно закричал король. Он, ощущая пристальный взгляд премьер министра, чувствовал себя крайне неуверенно, всем своим видом давая понять, что ему не досуг выяснять причину приезда Ришелье. Кардинал спокойно, свысока, словно алый монумент, взирал на представление устроенное монархом. Его Величество, с напускной неспешностью, подошел к круглому ажурному столику, расположенному вблизи окна, подхватив двумя пальцами одну из креманок, синего стекла на серебряной ножке в виде мифической рыбы, заглянув вовнутрь. Вытянув руку, он поднес сосуд поближе к окну, оценивающе разглядывая содержимое под солнечными лучами. Его фальшивые леность и вальяжность, бросались в глаза. Не выпуская из рук креманки, он наконец, направился к министру. Остановившись в шаге от кардинала, покручивая в руках серебряную ножку посудины, король вперил в него недобрый взгляд. Ришелье поклоном засвидетельствовал почтение и, обозначив, на лице, легкую улыбку, произнес:

– Я питаю надежду, Сир, что меня не только выслушают, но и услышат.

В глазах Людовика появилось что-то дьявольское.

– Мы непрестанно намереваемся поверить в вашу искренность, но…

После этих слов монарха, все вокруг замерли, словно глядя на двух диковинных птиц, опасаясь как бы ни спугнуть их. Свора придворных затихла, казалось, забыв о только сейчас бушевавшем кондитерском шабаше. Король, достал из нагрудного кармана фартука, серебреную ложечку, зачерпнул варенья, из синей креманки и, искривив рот в странной улыбке, поднес её к губам министра. Их взгляды встретились. Ришелье, после непродолжительной паузы, не сводя глаз с Людовика, отведал предложенное лакомство. Лицо его сделалось серьёзным. Не сводя проницательного взгляда с министра, Его Величество заметил:

– Мы, пожалуй, недовольны прозрачностью. А, что скажите вы?

Кардинал одобрительно закивал головой.

– По-моему несравненно.

Людовик, в глазах которого появилось недоверие, тихо произнес:

– Вкусно?… Вот и теперь наверняка лжете. Ведь вы не любите сладкого?

– От чего вы так не справедливы к своему жалкому слуге? Сладкое и предложенное королем угощение, разные вещи, Сир.

– Но я прекрасно помню, что слышал от герцога де Шеврез, будто бы вы совершенно не выносите сладкого.

– Герцог славен тем, что несет всякую чушь. Он быть может, утверждал, что я и женщин не люблю? Скажу вам по секрету Ваше Величество, я считаю его жену, весьма привлекательной особой.

Король рассмеялся.

– Ну, если ваше отношение к сладкому подобно отношению к этому «дьяволу в юбке»…это прелестно! Клянусь Богом прелестно… А вы Ришелье злой человек.

– Знающего человека всегда назовут злым, потому, что его знания непременно вызовут раздражение у присутствующих.

В этот момент в зал вошел королевский паж и, обращаясь к королю, отрапортовал:

– Письмо Его Высокопреосвященству, кардиналу де Ришелье.

Людовик жестом разрешил вручить послание министру. Герцог, взломав печать, развернул свиток.

ПИСЬМО: «Ваше Высокопреосвященство, осмелюсь доложить, что шевалье де Самойль как и его люди, убиты в городишке Бюзансе. Об участи анжуйцев, мне ничего не известно. Послание, вполне вероятно, не попало в Барселону. К сожалению, более ничего сообщить не могу.

Ваш покорный слуга лейтенант де Ла Удиньер»

Ни один мускул не дрогнул на лице кардинала. Он улыбнулся, взглянув на короля, и беспечно произнес:

– Ваше Величество, смею заверить, всё идет неплохо, весьма неплохо.

Эти слова, отчего-то довольно странно повлияли на настроение Людовика.

– Неплохо …?

Прошипел он, и, набрав полные легкие воздуха, закричал:

– У вас, стало быть, любезнейший Ришелье, все идет неплохо?! Быть может это и является причиной, которая заставляет вас беспрестанно лицемерить в нашем присутствии и отвлекать нас от важных дел?!

Королевские придворные, с озлобленными лицами, будто настал тот долгожданный момент, когда ненавистного кардинала уличили в посягательстве на честь Его Наихристианнейшего Величества, плотным кольцом обступили беснующееся Величество и безмятежное Преосвященство.

– Ваше поведение возмутительно, оно не умещается ни в какие рамки! Вы плут Ришелье, заурядный перестраховщик и паникер! Вам повсеместно мерещатся одни лишь враги и заговоры! То вы без всяких оснований настаиваете на созыве Королевского совета! То вам мниться назревающий мятеж в Лангедоке! Вы барахтаетесь в глупых догадках и усматриваете всякий подозрительный вздор в совершенно обыденных вещах! С чем на этот раз пожаловали?!

Людовик как человек, которого частенько одолевали необъяснимые приливы ярости, бросил в лицо министра все обвинения, которые в этот момент пришли ему на ум. Если бы было возможно, он бы обвинил его и в гибели Помпеи, что было вполне в духе короля, но, даже потеряв контроль над собой, Людовик понимал – это был бы перебор.

– Я, Ваше Величество, просто пытаюсь заниматься государственными делами!

– Государственными делами?! А я, по-вашему, потрудитесь объяснить, чем занимаюсь!?

– Вы монарх, и дело к которому Ваше Величество соизволит прикоснуться, в тот же миг приобретает статус государственного.

Король попытался успокоиться и взять себя в руки. Он вытянулся, изображая показное величие. Затем неспешно снял с себя передник, бросив его на пол, спокойно и надменно заявив:

– Вы, полагаю, и сейчас явились говорить о всякой чепухе? Мы не желаем вас слушать. Подите прочь!

Кардинал склонился, излучая покорность.

– Вы, как всегда правы Сир, даже несколько преувеличивая, мою скромную значимость. Действительно я пришел говорить о мелочах еще менее стоящих вашего внимания, чем прочие глупости, слетающие с моих уст.

Он, пятясь к дверям, еще раз поклонился, не громко проронив:

– На сей раз это всего лишь война с Испанией, но не смею вам мешать и отрывать от важных дел, Сир.

Ришелье исчез за дверью. Людовик, переполняемый яростью, как бык на корриде, тяжело дыша, глазел на запертую дверь. Тянулись минуты. Дворяне замерли в оцепенении, боясь проронить даже самый ничтожный звук, на сей момент, ещё не решив, чего в большей мере стоит опасаться – королевского гнева или войны с Испанией. Его Величество тряхнул головой, как будто сбросив остатки пролетевшего мимо кошмара, и изумленно оглядел знакомые лица, окружавшие «обожаемого» монарха. Его ноздри задергались, легкие наполнились воздухом, и раздался тихий повелевающий стон:

– Прошу оставить меня господа.

Сие желание, бесспорно, устроило всех, как монарха, так и придворных. Зал опустел, лишь слышались шипение на плите и потрескивание дров в камине. Людовик, обреченно обхватив голову руками, опустился на мягкий пуф, всем своим видом демонстрируя нерешительность и отчаяние. Неизвестно сколько бы он так просидел, если бы не услышал знакомый голос шута:

– Бедный, бедный мой маленький Бурбон.

– А тебе чего нужно?!

Раздраженно произнес он и лишь после этих слов поднял голову. Его лицо исказила горечь, покрасневшие глаза злобно сверлили л,Анжели.

– Пошел прочь дурак! Иди вместе со всеми!

– Ты драматизируешь, Луи. В сущности, ты выгнал лишь одного человека представляющего интерес для Короны. Но помни – я могу быть вторым. Ну, полезным Короне я себя, разумеется, не назову, но… в одном могу быть уверен, моё имя будет стоять вторым, в том коротком списке людей, чьё изгнание не пойдет тебе на пользу.

– Как ты смеешь перечить мне?! Одно моё слово и от тебя не останется даже богомерзкого языка!

– Меня нельзя уничтожить, ведь я человек лишь в прошлом. Вернее просто жалкая тень, оставшаяся от него. Разве можно казнить тень?

Шут беззвучно засмеялся.

– Ты угрожаешь мне расправой, глупый Луи? Ах, если бы ты знал, какую услугу ты мне окажешь! Мне надоела эта глупая жизнь, надоело твое никчемное королевство, надоел развратный Двор, надоели сырые темные залы Лувра, где я зябну в одиночестве промозглыми нескончаемыми зимними вечерами. И ты, ты грозишься отнять у меня все это?! Ты самонадеянный глупец Луи! Но у тебя, мой «проникновенный» повелитель, есть всё же невероятный талант – расправляться с самыми верными и преданными людьми. Браво, браво могущественный месье Бурбон! Пожалуй не верить твоим угрозам всё меньше оснований.

– Берегись! Берегись шут, ты надоел мне со своими пустыми разговорами! Недаром мой отец не любил «дураков».

– Не любить шутов и дураков это разные вещи, друг мой. И всё же ты намекаешь на господина Шико, шута последнего Валуа? Глупец, славный Генрих, будучи великим правителем, просто напросто сожалел, что у него нет подобного «дурака», который значительно умнее и преданнее многих друзей. Недаром после смерти Генриха Третьего, он принял ко двору и обласкал господина д’Англере3. Более того, твой отец сделал из шута своего верного приспешника и офицера, простив ему даже убийство принца де Марсийака4 в ночь Святого Варфоломея. Помнишь? А ты, ты, не ценишь преданности. А ещё забываешь о главном – вспомни, что твой отец строил сильное государство и укреплял армию, а ты…?

На короля явно успокаивающе действовала безжалостная критика л'Анжели умевшего задеть самые потаенные струны монаршей души. Людовик уже больше с удивлением, чем со злобой слушал «дурака», безнаказанность которого заставляла задуматься над истинным содержанием этого человека.

– …нет, конечно же, приятно наблюдать, как ты, нелепый Луи, порхаешь золотым мотыльком среди этого змеиного кубла. Только, глядя на всё это, мне приходит на ум вот, что: вероятно, стоило бы на знаменах твоих полков вышить шелковой нитью персики, вишни и сливы, возможно тогда бы, ты больше внимания уделял войскам, а не этим горам фруктов. И начал бы, наконец, заниматься делом, к чему и призывал тебя господин кардинал! За что, собственно, и был изгнан.

– Но он невыносим, его ненавидят при Дворе, он высокомерен и несговорчив!

Шут покачал головой.

– Ты наверняка догадываешься, сын мой, что с таким блестящим умом и несгибаемой волей Ришелье обречен на одиночество. У него не может быть друзей. Серость и глупость придворной своры может себе позволить испытывать лишь зависть к этому выдающемуся человеку. Тебе же, как правителю следует быть проницательным. Сделай его своим союзником.

Людовик, задумчиво пощипывая бородку, не сводил глаз с замысловатого узора, пестрящих золотым орнаментом шпалер.

– Ты должен понимать, что сотня твоих советников, не может сравниться с господином кардиналом, который лучше любого из них…нет, пожалуй, лучше всех вместе взятых. Лишь он способен отстоять твои интересы и преумножить твои права. Стань его другом Луи.

– Но как?

– Вели подать чернильные принадлежности.

– Быть может позвать секретаря?

– Нет, напишешь лично, своей рукой.

Отрезал шут повелительным тоном. Людовик минуту поразмыслив, подошел к бюро.

– Я бы с превеликим удовольствием колесовал тебя, негодяя. Но не могу не признать, что всё, о чём ты здесь наговорил, не лишено смысла. Хоть это и весьма прискорбно. Весьма… подай перо, прохиндей.

1 Пьер Сегье – канцлер Франции лишь с 1635 года.

2 самый высокий мужской голос.

3 Шико – профессиональное прозвище. Переводится как «пенёк, обломок зуба». Настоящее имя – Жан-Антуан д’Англере (d’Aangleraye), родился в Гаскони в 1540 году.

4 Граф Франсуа III де Ларошфуко, принц де Марсийак 1521– 1572 – видный протестантский военачальник времен Религиозных войн во Франции, убит в Варфоломеевскую ночь. Знаменитый французский писатель и философ-моралист, Франсуа VI Ларошфуко, приходится ему правнуком.

 

ГЛАВА 11 (40) «Псовая башня замка Шинон»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ТУРЕНЬ. ГОРОД ШИНОН.

В городе Шинон, великолепие и богатая история которого приводят в изумление, величественно возвышаясь над рекой Вьенной, стоит старинный замок, построенный на месте бывших римских укреплений. Основное здание замка было построено на горном отроге графом Блуа, Тибо Мошенником, ещё в 954 году. Тогда то и начались хитросплетения трагедий и триумфов в старом добром Шиноне. Именно здесь в 1429 году произошла легендарная встреча наследного принца Карла, изгнанного из Парижа бургундцами, с Жанной д’Арк. Эта, насколько древняя настолько дивная история гласит, о том, как Жанна узнала будущего короля, затерявшегося в людской толпе, подошла к нему и произнесла: «Добрый принц, меня зовут Жанна-девственница. Король Небесный послал меня к Вам, чтобы сообщить, что вы будете повенчаны на трон в городе Реймсе, и вы будете наместником Небесного Короля, который правит Францией». Воодушевлённый словами Жанны, Карл решил вновь восстать против своих врагов, и в итоге был коронован под именем Карла VII. После этих событий Шинон стал королевской резиденцией.

В замке также находилась тюрьма, в которой в 1308 году были заключены многие тамплиеры, когда орден попал в немилость.

История замка связана и с именем Людовика XII; здесь в Шиноне он принимал легата Папы Александра VI, Чезаре Борджиа, который вручил ему извещение об аннулировании его брака с Жанной де Валуа. Таким образом, Людовик XII получил право жениться на Анне Бретонской, вдове Карла VIII, присоединив Бретань к своим владениям.

Но все эти события, овеянные дымкой времён, а значит сомнений, остались в далеком прошлом и поросли непроницаемым мхом забвения. Сегодня же, в это солнечное утро, ознаменовавшее начало еще одного летнего денька 1625 года, в верхнем зале Псовой башни замка Шинон, за громоздким дубовым столом сидел человек. Мужчине, на вид, не было и пятидесяти. Ровный пробор разделял две пряди светло-русых волос, обрамлявших длинное бледное лицо, ниспадая на дорогое сукно, расшитое серебром, темно-синего камзола. Высокий лоб, маленькие серые глубоко посаженные глаза, тонкий с горбинкой нос, всё выдавало в дворянине человека с признаками повышенной самооценки и довольно высоких умственных способностей, не лишенного коварства.

Сутулая фигура – неподвижно застывшая в полумраке комнаты, будто зависла над поверхностью стола, где громоздились чернильный прибор; массивный подсвечник на пять свечей; пресс-папье; и карта нескольких провинций долины Луары, к которой и было приковано пристальное внимание мужчины. Действительно, интендант провинции Турень – Арман Батист де Леглуа, барона де Монси, в это прекрасное утро, был крайне удручен и чем-то серьезно озадачен. Подперев голову рукой, он пребывал в глубоком раздумье, выводя гусиным пером, на плане, какие-то пометки, очевидно понятные одному ему. Но вдруг, размышления господина де Монси нарушил громкий нетерпеливй стук в дверь. Отчего барон вздрогнул, резко подняв голову, оторвавшись от размышлений, ложившихся в виде записей и замысловатых значков на разноцветную карту.

– Ну, кто там еще?

Раздраженно произнес он. В дверном проеме появилась голова секретаря.

– Чего тебе, Лебрен?

Секретарь, бесшумно ступив на лионский ковер, угодливо произнес:

– Монсеньор, простите, но дело не терпит отлагательств… Прюдо нашли.

Интендант, учащенно заморгав глазами, больше возмущенно, чем удивленно, проревел:

– Что значит нашли?! Он, что мешок с овсом или заблудившийся баран?!

Растерявшийся Лебрен запинаясь, заблеял:

– Нет, монсеньор, но…, видите ли…он…

– В чем дело Лебрен?! Вы, что онемели?!

Напуганный нарастающим гневом хозяина секретарь, зачастил:

– Его, на дороге, нашли крестьяне. Он был привязан к седлу лошади, к тому же совершенно нагой.

– На какой дороге?! Кто нагой?! Вы, с ума сошли?!

– Ваша Милость, я затрудняюсь, позвольте его привести, я думаю…он сам, всё…

На лице Монси проступила озабоченность, он начал понимать, о чем идет речь. В этот миг лакеи, просочившиеся в комнату за секретарем, освободили окна от штор, и в помещение хлынул яркий солнечный свет. Интендант сморщился.

– Ну, хорошо, ведите. Только оденьте его во, что-нибудь! Что за день сегодня такой! Совсем скоро Лебрен и Прюдо предстали перед гневным взором интенданта. Прюдо был бледен и выглядел крайне испуганным. Его бил озноб, губы дрожали, а трясущаяся рука блуждала по лицу, вытирая то глаза, то нос. Одежда, наспех напяленная на сборщика налогов, была велика, явно с «чужого плеча»: белая холщевая рубаха, манжеты которой закрывали кисти и необъятные широкие кружевные кюлоты, которые он вынужден был придерживать рукой. Внимательно осмотрев бедолагу, Монси удивленно протянул:

– Мда-а-а, и, что сие означает, милейший Прюдо?

Прожурчал барон, не отрывая глаз от нижней кружевной части наряда несчастного.

– Монсеньор, я… я чудом остался жив…

Он не в состоянии сдерживать слез разрыдался.

– …они напали внезапно, всех перебили, мы сражались, их было очень много, деньги похитили, меня связали…они надсмехались над Его Высокопреосвященством и Вашей Светлостью…

Измученный Прюдо завопил, всхлипывая и икая, не в состоянии более говорить.

– Ну, ну, Прюдо успокойтесь.

Интендант сморщился, явно не желая более слышать эти вопли, раздраженно промолвил:

– Лебрен, уберите его! Напоите вином, уложите спать, не знаю…делайте, что хотите, только уберите!

Оставшись один, Монси глубоко вздохнул, взглядом обвел комнату, и, обратившись к самому себе, задумчиво прошептал:

– А ведь это может быть весьма серьезно, господин интендант. Весьма…

 

ГЛАВА 12 (41) «Е.В.»

ФРАНЦИЯ. ГОРОД МЕЛЕН.

Как только первые солнечные лучи разбавили мглу предрассветного облачного неба, у хижины Лавальра, появился всадник. Гулкий стук копыт, пегово рысака, окутанного дымкой утренней прохлады, стих, когда из низких ворот полуразвалившейся конюшни, ему навстречу, выехали де Левальер в сопровождении верного Урбена. Шевалье недружелюбно оглядел барона и невнятно проворчал:

– Мы к вашим услугам, месье.

Д’Эстерне покосился на слугу.

– Я полагал…

– Нет, сударь, без Урбена никуда, он старый солдат, привыкший к походной жизни, прошел со мной огонь и воду, отличный стрелок, уверяю, с ним не будет хлопот.

Барон кивнул.

****

Три всадника, довольно скоро, добрались до Труамбера. Проезжая по подъемному мосту, переброшенному над замковым рвом, барон, как будто невзначай, обратился к Лавальеру.

– Лейтенант, не сочтите за праздное любопытство, скажите, отчего ваш перстень украшает вензель с литерами «С» и «N»? Ведь если это монограмма, то не хватает литеры «L» – Лавальер?

В ответ на улыбку д’Эстерне, уста шевалье искривила изуверская гримаса.

– Я, месье, не умею, как это принято у вас, изысканных молодых аристократов, красиво улыбаться и почтенно приседать. Поэтому отвечу прямо! Не ваше дело! И не лезьте ко мне с дурацкими вопросами! Предупреждаю вас!

Барон улыбнулся так, будто услышал наиприятнейший ответ, в полной мере утоливший его любознательность. Не произнеся более ни слова, они въехали в ворота замка. Поводья у дворян приняли слуги. Лейтенант, узнав в одном из них старого знакомого, спешившись, похлопал молодца по плечу.

– Что ж братец Тужо, рад тебя видеть вновь.

Лакей улыбнулся, как то странно взглянув на д’Эстерне.

Наверху, в большом зале, возле накрытого, праздничнее обычного стола, их ожидала графиня де Бризе. Мужчины поприветствовали её поклонами. Де Лавальер приблизившись к девушке, чуть слышно промолвил:

– Ваше Сиятельство, разрешите принести соболезнования…

Шарлотта потупила взор.

– Благодарю вас лейтенант. Только вчера отец был погребен в родовом склепе.

Они уселись за стол. Беседа не ладилась. Шарлотта и д’Эстерне робко переглядывались, как будто испытывая смущение, встретившись глазами. Повисло неловкое молчание. Наконец графиня, улыбнувшись, произнесла:

– Я безмерно счастлива, видеть вас вновь, господин де Лавальер. Вы всё тот же великодушный рыцарь, без страха и упрека, если откликнулись на мою просьбу.

Лейтенант угрюмо кивнул.

– Всегда к вашим услугам, мадемуазель.

Она взглянула на барона, как будто хотела, что-то сказать и ему, но присутствие лейтенанта заставило переменить решение.

Окончив трапезу, гости разошлись по своим комнатам, приготовленным во флигеле.

Оставив отобедавшего на кухне Урбена в передней, где для него была приготовлена кушетка, Лавальер вошел в свою комнату. Он вытащил из кожаной, дорожной сумки два больших кавалерийских пистолета и, удостоверившись в их готовности, спрятал под подушку. Снятые шпоры исчезли под кроватью. Растворив окно, шевалье вдохнул полной грудью, жмурясь от солнечных лучей. Вошел слуга.

– Он только, что покинул свою комнату.

Лейтенант, глядя в окно, потуже затянул ремень.

– Вы полагаете это тот, кого вы ждете?

– С того времени как я покинул Труамбер, здесь не появлялся более подозрительный человек. К тому же Тужо писал, что он следовал в Бланди-ле-Тур. Отчего он переменил своё решение?

Урбен заурчал как кот, заиграв бровями.

– М-м-м, быть может женщина? Глядя на графиню вполне возможно допустить…

– Женщина, в глазах у которой запылала искорка, самый подходящий повод, обернуть всё в свою пользу. Запомните, женщина это и оправдание и причина случившемуся, но не для меня.

– Но ведь именно из-за неё произошла ссора с виконтом де Шиллу!

– Ну и что это доказывает? Чем ссора не повод, что бы остаться в Труамбер?

– Неужели он готов подвергнуть себя такой опасности? !

– Риск и цель всегда находятся по соседству, но лежат на разных чашах весов. Решение принимается в зависимости от того, что из них перевесит.

– Значит, цель господина барона перевесила?

– Если это то, о чем я думаю,…то риск более чем оправдан.

В дверь постучали. Рука лейтенанта потянулась к эфесу. В проёме появилась голова Тужо, он, не проронив ни звука, кивнул. Дворянин достал из всё той же дорожной сумки кинжал, спрятав его в голенище ботфорта, отправился за слугой.

Покатые плечи лакея, облаченные в зеленую ливрею, едва различимые во мраке узких коридоров, являлись путеводным маяком для шевалье. Стараясь ступать бесшумно, они подошли к двери комнаты падре Локрэ.

– Он здесь, у святого отца.

Прошептал коротышка слуга. Затем распахнув соседнюю дверь, указал пальцем во тьму.

– Подымитесь по лестнице, там небольшое зарешеченное оконце, вы всё услышите.

Лейтенант, выставив вперед обе руки, беспомощно шаря в темноте, нащупывая подошвами поверхность пола, поднялся по лестнице из четырех ступеней. Справа он едва распознал очертания зарешеченного оконца, откуда доносился весьма отчетливый голос барона. Лавальер припал к решетке. В это время за стеной, отделявшей шевалье от соседней комнаты, капеллан, вжавшись в кресло, выслушивал обвинения д’Эстерне.

– …когда же в Мелён я разыскал дом лекаря Жофилье, меня ожидал сюрприз, догадываетесь какой?

Широко раскрытые глаза Локрэ впились в гостя, ужас и ненависть переполняли его душу. Барон улыбнулся.

– Аптекарь умер. Но не просто умер. Он был отравлен.

Их взгляды натолкнулись один на другой, и казалось, вспыхнула молния. Гость, не сводя глаз с капеллана, подошел к старинному буфету. От скрипа отворившейся дверцы священник вздрогнул. В руках барона появилась бутылка вина, которую он откупорил, и поднес к носу, вдохнув аромат виноградной лозы, выдержанный по старинному рецапту.

– О-о-о, восхитительный букет! Знакомый запах миндаля. Бьюсь об заклад, это Командария, весьма редкое вино. Не так ли?

Д’Эстерне наполнил рубиновым нектаром пузатый фужер.

– Не желаете отведать?

Локрэ с ужасом покосился на сосуд с вином.

– Ну, что же вы, не смущайтесь, угощайтесь.

Священник опустил глаза. Барон бросился к нему, схватив подавленного капеллана за горло, тем самым заставив смотреть глаза в глаза. Локрэ захрипел от удушия.

– Вы Локрэ, негодяй! Негодяй, вор и убийца! На ваших руках кровь графа де Бризе и несчастного Жофилье! Вы отравили их! У меня есть все доказательства тому! Я прихватил из Мелёна бутылку с остатками вина – отравленной Командарии! Больше того, я нашел, и, разумеется, перепрятал, золото, которое вы похитили из замка, и ночью, вместе с де Шиллу, зарыли на берегу! Как видите все доказательства налицо. Вы у меня в руках, и я уничтожу вас!

Капеллан, схватившись руками за спинку кресла, отпрянул от дворянина, как будто увидел, перед собой Аваддона1. Он, казалось, обезумев, шевеля губами, блуждал зрачками по темной комнате. Затем упав на колени, обхватил ноги шевалье, взмолился:

– Прошу не губите! Не губите! Рабом вашим буду, сделаю всё, чего пожелаете, только не губите! Моя жизнь отныне принадлежит лишь вам!

Кривая усмешка пробежала по устам барона. Он свысока, очевидно, не сомневаясь в подобном исходе, уставился в бледную окружность тонзуры, валявшегося у него в ногах священника.

– Хорошо, я не побрезгую вашим обществом. Но запомните, один неверный шаг и вам конец. Ваша жизнь, как вы изволили выразиться, принадлежит мне!

Локрэ, обливаясь слезами, целовал ботфорты великодушного благодетеля.

– Ну, хватит!

Прервал причитания дворянин.

– Мне нужна ваша помощь, взгляните вот сюда.

Барон достал из кармана небольшой, потертый футляр, из змеиной кожи. Извлек из него потрепанный пергамент и развернул на столе, придвинув оловянный шандал. Капеллан, всхлипывая, вытирая рукавом рясы слезы, склонился над столом, разглядывая желтоватый лоскут кожи.

– Видите? Это план крепости Труамбер.

Глаза падре сузились, он изо всех сил пытался вникнуть в смысл неразборчивых букв и поблеклых от времени линий, начертанных на старом пергаменте.

– Простите, но я не узнаю…

– Не ищите полного сходства с нынешней крепостью, рисунок был сделан в четырнадцатом веке. Видите, вот здесь? Это место обозначено крестом. Где это? Что это за башня?

Священник, бережно взял в руки план, ближе поднеся к огню, долго разглядывал хитросплетение линий.

– Мне кажется это Восточная башня, только здесь она почему-то названа «Безглавой».

Д’Эстерне, зажег ещё несколько свечей и вернулся к плану.

– Бог мой, а ведь вы правы, вот возле башни обозначен восход солнца, вот рядом со знаком в виде сомкнутых остриями мечей. Видите красноватый полукруг, это солнце. Значит это восток. А место, место в башне вы узнаете?!

Падре в отчаянии покачал головой.

– Нужно подняться наверх, иначе…

Он пожал плечами.

– Как это можно сделать незаметно?

– Ну, разумеется, гораздо безопаснее, сделать это ночью.

Д’Эстерне, взглянул в упор на капеллана. Тот, словно оправдываясь, прижал ладони к груди, прошептав:

– Клянусь Девой Марией, я не настаиваю .

– Хорошо, сегодня в полночь.

****

Около трех часов по полудню во дворе Труамбера послышался шум вызванный приездом господ секундантов, присланных виконтом де Шиллу. Два всадника, остановились посредине замкового двора, и, невзирая на, готовность лакеев принять лошадей, не спешили покидать седел. Они вертели головами, высокомерно с пренебрежением понукая окружившими их слугами.

Из окна, второго этажа, за нежеланными гостями наблюдали д’Эстерне и де Лавальер. На лице лейтенанта воцарилась гримаса призрения, и он, сцепив от ненависти зубы, прошипел:

– В сером плаще шевалье де Гризоль, узнав этого господина, я навсегда разуверился, в том, что в человеке присутствует добродетель.

– А второй?

– Де Плево, ничтожество, по природе низкопоклонник, холуй де Шиллу.

Надев шляпу, шевалье твердой уверенной походкой направился к лестнице. Лишь узрев спустившегося во двор дворянина, посланники виконта спешились, и преисполненные достоинства вышли навстречу секунданту неприятеля. Оказавшись лицом к лицу с противником, де Гризоль, вышедший несколько вперед, как глава делегации, на миг, обернувшись, подмигнул своему товарищу, намекая на ничтожность личности, выдвинутой противником.

– Этот барон и вправду безумен. Кроме того, что он вызвал господина де Шиллу, так он ещё и взял вас в секунданты!

Дворяне рассмеялись. Лейтенант обдал ненавистных гостей холодным безразличием.

– Тем не менее, господин де Лавальер, я вынужден сообщить вам условия господина виконта.

Преисполненный пренебрежения вымолвил де Гризоль.

– Насколько мне известно, виконт де Шиллу является вызывающей стороной, поэтому мы удостоены права диктовать условия.

– Позвольте, сударь! Вас очевидно обманули.

Без тени смущения, воскликнул секундант мессира де Шиллу.

– Чего не наделаешь со страха!

Послышался из-за спины де Гризоля ехидный голосок де Плево.

– В любом случае давайте перейдем от препирательств к делу и покончим с этим! Потрудитесь выслушать наши условия лейтенант.

– Какова бы, господа, не была степень низости, вы находитесь на самом её дне. Мне претит спорить с вами. Говорите!

Оставив незамеченными оскорбления лейтенанта, Гризоль продолжил:

– Завтра, с восходом солнца, на поляне у старого колодца в лесу Ла Поэль. Оружие шпаги. С каждой стороны по два секунданта.

Лейтенант оскалился.

– Быть может, вы забыли о кинжалах?

– Я не страдаю забывчивостью, лейтенант! Только шпаги!

– Я немедленно передам ваши условия господину д’Эстерне.

Сухо произнес де Лавальер, и, не ответив на поклоны, удалился.

****

ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ЗАМОК БЛАНДИ-ЛЕ-ТУР.

Тем временем, в Бланди-ле-Тур, виконт де Шиллу, встретился с Дюпоном – таинственным наблюдателем за воротами замка, отправленным господином де Жермонтасом, за «головой» барона д'Эстерне. Оба мужчины, увидев друг друга, испытали похожие чувства. Виконт, как человек коварный, лукавый, и не лишенный проницательности, сразу распознал в верзиле, орудие для исполнения конкретных задач. Отметив, про себя, что тот, кто имеет в союзниках такого отпетого головореза, несомненно, прозорливый малый. И если ему удастся переманить, хоть на время, сего исполина на свою сторону, он, лишь от этого выгадает.

Дюпон же, будучи человеком, не большого ума, всё же сразу смекнул, что оказался в компании сильного, при сложившемся раскладе, а значит, не прогадал.

Руководствуясь изложенными выше соображениями, расчетливый шателен, выказав чрезмерную любезность, усадил, столь неродовитого гостя за свой стол, угощая вином.

– Мне сообщили, что вас, господин Дюпон, привели в наши края вполне определенные обстоятельства?

– Так и есть, Ваша Милость.

– Вам нужна жизнь барона д’Эстерне, не так ли?

– Точно так, Ваша Милость.

Пробасил верзила, осушив бокал, поглядывая на графин с белым мозельским рислингом. Виконт поспешил наполнить сосуд гостя, решив, что это не повредит в переговорах, продолжил:

– Что ж, радостно осознавать, что наши стремления тождественны. Более того, не без удовольствия готов заверить в том, что могу помочь вам.

– Уж больно мудрено вы изъясняетесь, Ваша Милость. Не пойму вас?

– Да, что тут долго говорить! Завтра, у меня с этим бароном назначена дуэль.

Вы с мушкетом, расположитесь на холме, и ещё до начала схватки застрелите мерзавца д’Эстерне! Тем самым исполните приказ вашего хозяина и заработаете ещё десяток, другой экю. По рукам?

– Это я с радостью. Это по мне.

Расплылся в улыбке великан, охмелев от четвертого бокала рислинга.

****

ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ. ЗАМОК ТРУАМБЕР.

Уже совсем стемнело, когда в комнате лейтенанта собрались трое. Лавальер, разделив трапезу с верными слугами и соратниками, угощался и потчевал гостей великолепным белым бургундским доставленным в Труамбер из подвалов аббатства Понтиньи. Маленький круглый, наспех сервированный столик; огоньки свечей; свежесть летнего вечера, притихшего за окном, напоминая о себе лишь треском цикад, да потоками душистого воздуха доносящегося с лугов и полей; ужин в кругу близких друзей, навивали сентиментальность в огрубевшей душе шевалье. Он с удовольствием отвечал на вопросы захмелевшего Тужо, позволив слуге, этим чудесным вечером, чувствовать себя на равных с дворянином.

– Скажите, господин де Лавальер, а откуда вам известна история про эти сокровища тамплиеров?

Дворянин, попивая вино, растаял от удовольствия, ещё более расположившего лейтенанта к беседе.

– Эта легенда, достояние моего древнего рода, рода норманнских баронов, покрывших себя славой ещё в Столетнюю войну. История переходила из поколения в поколение, из уст в уста. Я впервые услышал её от деда, который так и не смог пояснить, что здесь, правда, а что вымысел. Но по воле провидения судьба забросила меня в Труамбер, где я стал невольным слушателем любопытного рассказа дворецкого Мартена, который не просто напомнил знакомую историю, но и подтвердил её достоверность. Он открыл мне, что клад, который называли «сокровищами де Шорне», когда-то находился здесь в замке, и отсюда уже был отправлен в неизвестном направлении. После этого я стал приглядываться ко всем, кто приезжал в замок, ведь если стены сей гордой твердыни хранят столь таинственные секреты, не исключено, что рано или поздно явится человек, который пожелает, а главное сможет раскрыть эти тайны. Когда же старый граф выставил меня за дверь, я поручил это тебе, верный мой Тужо, хоть ты в ту пору был ещё мальчишкой, за что исправно плачу. И лишь теперь, по истечении долгих лет, могу с уверенностью заявить – я не ошибся, сыскался такой человек.

Обглодав куриную ногу, Урбен не преминул поинтересоваться:

– А почему же сам Мартен не ищет?

Шевалье рассмеялся.

– Да потому, что Мартен, как и прочие олухи, считают эту историю вымыслом. Да-да, просто красивой сказкой. Признаться, я бы и сам не поверил во всё это, если бы не слышал нечто подобное от своего деда, человека не привыкшего пересказывать всякий вздор.

Шевалье поднялся, допил налитое вино, и, глядя в темноту за окном, произнес:

– Сейчас десять. Мы с Урбеном тотчас отправимся в Восточную башню. Ты, Тужо, останешься внизу. Как только увидишь д’Эстерне и Локрэ, направляющихся к башне, подашь знак. Крикнешь филином.

Он подмигнул лакею.

– Ну что, пора.

Полночь самое таинственное и загадочное время, когда темные ангелы, вырвавшиеся из мрака подземелья, взмывают ввысь, повелевая с высоты звездного циферблата тревожными снами спящих и злыми умыслами бодрствующих людей.

Рожек желтоватой луны повис на усеянном звездами небе, коснувшись скудным светом крепостных куртин, шпилей башен и крыш старинного замка. Время близилось к полуночи. Слышались лягушечьи рулады, доносящиеся из-за стены, из замкового рва, нарушая ночную тишину. Две тени пересекли двор, спустившись по ступеням, направляясь к дальней стене крепости, и лишь оказавшись под сенью Восточной башни, зажгли фонари. Тусклый свет вырвал из мрака край каменной лестницы, уходящей в непроглядную тьму, в вековую дрему верхних этажей, древней фортификации. Вглядываясь во мрак, поглотивший устремившиеся вверх ступени, д'Эстрен прошептал:

– Это точно здесь?

– Могу поручиться лишь за то, что это Восточная башня.

Пожав плечами, неуверенно ответил Локрэ. Тяжелые шаги, подняли столетнюю пыль на камнях, выложенной вдоль стены, по спирали, лестнице. Прокричал филин. В верхнем зале башни Лейтенант и Урбен прислушались.

– Лейтенант, филин кричит!

– Это Тужо. Черт возьми, мы ничего не нашли!

– Будем уходить?

– Нет, Урбен, я хочу увидеть, в худшем случае услышать, найдет ли чего наш друг д’Эстерне.

– Но здесь негде укрыться!

Подняв над головой фонарь, шевалье огляделся.

В это самое время, два желтоватых огонька, минуя этаж за этажом, приближались к заветной цели – верхнему залу Восточной башни. Барон в значительной степени опередил святого отца, который запыхавшись, хватаясь за стену, старался не отставать. Наконец преодолев великое множество ступеней, они поднялись на самый верх. Круглая, просторная комната, неприветливо распростерла мрачные объятия, впустив в свои пропахшие сыростью чертоги ночных гостей, неохотно уступая блеклому свету сонную черную тишь вековой мглы. Д’Эстерне оглядел пустой зал. Выложенный, в шахматном порядке, серо-белыми плитами пол, был с величайшей тщательностью усеян голубиным пометом. Почерневшие от времени стены, угрожающе направили на непрошенных визитеров черные прорези узких бойниц, сквозь которые просматривалось звездное небо, и прорывались, едва улавливаемым сквозняком, потоки прохладного ночного воздуха. Послышалось сопение. В комнату, сквозь прорубленный в полу люк, на четвереньках вполз капеллан.

– Слава святому Бенедикту добрались!

Учащенно дыша, промолвил он, уставившись в древний план, где крестом было указано место тайника. Барон, расстелив карту на плитах пола, занес над ней ничтожный источник света. Тыча пальцем в пергамент, он, беззвучно шевеля губами, прочел инструкции, после чего взяв из рук святого отца фонарь, извлек из него свечу. Блуждая глазами по стенам, он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к священнику, тихо произнес:

– Где запад?

Локрэ, как человек, отменно знавший здешнюю местность, и как лицо духовное вполне вероятно даже читавший Фому Аквитанского и штудировавший Альфонсинские таблицы, пытаясь вникнуть в глубины астрономии, безошибочно, с легкостью определил нужную сторону света. Барон, несколько замешкавшись, выбрал одну из бойниц, установив в ней горящую свечу, обратился к надписи на пергаменте:

– Установите свечу в бойнице, устремленной на запад. Под плитой, где заканчивается полоска света, что ляжет на пол, находится тайник.

Вытащив из-за пояса кинжал, д’Эстерне склонился над местом, указанным полосой света. Он подковырнул плиту, и, прилагая немалые усилия, с помощью падре Локрэ, отодвинул её. Две пары глаз устремились в черный квадрат углубления ограниченного ровными краями каменной кладки, разглядывая крышку покрытого чеканкой ларца, погруженного во мрак неглубокой ямы. Дрожащими от волнения руками, барон открыл небольшой сундучок и достал оттуда старинный свиток, заключенный в синий замшевый футляр, украшенный серебряным вензелем с переплетенными литерами «Е.В.», а так же серебряный медальон на цепочке, в виде крошечного меча тамплиеров. На его лице водрузилась победоносная улыбка засвидетельствовавшая триумф. Он поднес к свету старинный амулет и с благоговением прочел, нанесенную на мече надпись:

– Де Брасс.

Поцеловав выгравированное слово, дворянин надел на шею, бесценный кулон. Наблюдая за успехом ночного похода, капеллан с облегчением вздохнул.

– Ну, что ж, вот вы и добились своего. Теперь, наконец, вы, полагаю, покинете Труамбер и оставите меня в покое?

В глазах барона, сузившихся в высокомерной улыбке, промелькнул дьявольский огонек.

– Во всем этом маскараде, любезный Падре, есть ещё одна интересующая меня деталь – ваша хозяйка. Графиня покорила меня своей красотой, я изнываю от жгучего желания. Я не покину замка, пока не добьюсь от неё того, чего намереваюсь получить. Разделавшись с де Шиллу, я, непременно, займусь Шарлоттой, и надеюсь, лавры героя обеспечат скорую победу над ней и принесут желанную награду. Я заставлю графиню подчиниться моей воле и получу всё сполна.

Лукавая улыбка зияла на красивом лице барона.

– А, что касается вас, мой глупый святоша, то хочу лишь напомнить ваши клятвенные обещания. Запомните…

Сурово вымолвил дворянин, с угрозой вглядываясь в искаженное тревогой лицо капеллана.

–…ваша гнусная, никчемная жизнь, отныне принадлежит мне! Я, повелеваю и жалую! И до тех пор, пока я не решу, что вы свободны, вы как послушная тень будете следовать за мной, и станете выполнять всё, чего я пожелаю!

Он вплотную приблизился к испуганному Локрэ, заглянув в широко раскрытые глаза священника.

Когда стихли голоса и шаги, потрясшие мрачное безмолвие «Восточной» башни, с потолочных балок, упирающихся в стены, спустились те, кто наблюдал за происходящим с непроглядной мглы потолка. Выбравшись из безраздельного владения пауков, затянувших в тончайшие шелка побитый шашелем дощатый конус, шевалье вытирая лицо от обрывков паутины, задумчиво вымолвил:

– Что ж, месье д’Эстерне, порой нет ничего важнее в жизни, чем понять – кто охотник, а кто добыча.

1 Аваддон – в иудейской (а затем и в христианской) теологии – ангел (демон) истребления, разрушения и смерти.

 

ГЛАВА 13 (42) «Фиаско мушкетеров»

ФРАНЦИЯ.

По дороге из Барселоны в Париж мушкетеры короля промчались, не произнеся ни слова, без остановок, довольствуясь спешными трапезами в попадавшихся на пути тавернах и меняя, по надобности, лошадей. Казалось, они убегали от кого-то или чего-то, впрочем, на самом деле, похоже, что так оно и было.

Сколько себя не убеждай в собственной непогрешимости и сохраненном достоинстве – перебороть ошибочность сих воззрений не удастся, если душу точит даже самая ничтожная капелька сомнения. Эти сомнения жгут и испепеляют все заслуги и достоинства закрепившиеся за нами ранее. Уничтожают уверенность в искренности симпатий, сыплющихся со всех сторон в адрес наших прелестей и превосходств, в которые так же быстро начинаешь верить, как и разуверяться. Подобные смятения переполняли умы и сердца мушкетеров намеревающихся поскорее расстаться с тягостным гнетущим чувством, вызванным проигранным противостоянием. Эти чувства, можно с уверенностью сказать, весьма редко обрушивались на них своими мрачными, горестными переживаниями, и от этого пронизывали ещё больней запятнанные самолюбием честолюбивые души.

Мрачные словно тучи они приблизились к Парижу, миновав возвышающуюся на холме мельницу, неподалеку от которой начиналось аббатство Сен-Жермен. Продвигаясь вдоль ограды святой обители, они выехали на маленькую площадь, разделявшую главные ворота аббатства и ярмарку, где устрашающе маячил позорный столб. Преодолев последние кварталы предместья без особого рвения, они, наполнив оглушительным звоном подков арку, оказались во дворе особняка де Тревиля, на улице Старой голубятни.

Капитан, пронзительно оглядев пятерку мушкетеров, выстроившихся перед ним посреди кабинета, пришел к неутешительным выводам. Не дожидаясь доклада, он по своему обычаю, поднялся с кресла, и, собираясь с мыслями, описал несколько кругов, неспешно шествуя по просторному кабинету. Затем вернувшись в своё огромное кресло, стоявшее за громоздким столом, и приняв позу, величественнее обычного, негромко, что потребовало от него немалых усилий, произнес:

– Я в ожидании, сдерживающем стальной цепью мою ярость, услышать хоть, сколько-нибудь, вразумительные объяснения вашей несостоятельности, господа.

Капитан, не дожидаясь ответа, вскочил с места, не в силах более держать себя в личине показного спокойствия, подбежал к опечаленным мушкетерам.

– Где же ваше красноречие месье Атос?! Ваша бравада, Портос?! Где гасконское бахвальство д’Артаньян, которое проистекало из ваших уст, когда вы выпрашивали у меня плащ мушкетера?! Где всё это?!

Он окинул взглядом, не скрывая неудовольствия всех пятерых.

– А вы Ланзак и Арамис, отчего смиренны как невинные монастырские овечки? !

– Чем меньше слов, тем больший вес они имеют, господин капитан.

Потупив взор, негромко произнес мушкетер.

– Я, что-то вовсе не слышу слов, мой дорогой Арамис!

Тревиль отступил к столу, откуда ему было сподручнее извергать раздражение и упреки в адрес всех пятерых.

– Вам, черт возьми, облегчили задачу разделавшись с этим мерзавцем де Самойлем и его людьми, неужели вы не могли уничтожить этих молокососов, жалких провинциальных растяп, которые едва научились держать в руках свои «соломенные» шпаги!? Неужели трудно догадаться господа, что если, упустив испанца, они не отказались от мысли переправиться через Пиренеи, значит, у них было какое-то важное дело там, в Каталонии, и вам следовало непременно им помешать! Разделаться с ними прямо там, в Барселоне!

Задыхаясь от ярости, завопил граф.

– Я знаю, есть лихие ребята на службе у кардинала. Кавуа в них души не чает. Но эти, эти кто?! Кто я вас спрашиваю?! И они оставляют в дураках моих лучших людей! Как сие возможно?! Как?!

Он, казалось, выпустив пар, уселся на прежнее место, и схватив со стола четки, начал нервно перебирать косточки. Только этого и ждал Атос, чтобы высказать то, о чем не решался признаться даже самому себе.

– Простите, капитан, но ваши домыслы таят в себе безграничные преувеличения, к тому же зиждутся на заблуждениях. Мы и, правда, едва унесли ноги из чертовой Барселоны, и принужден признать не без помощи тех же господ анжуйцев. А, что касается «соломенных» шпаг, то об этом вам лучше расскажет Арамис, единственный оставшийся в живых после той кровавой резни в Тарбе. Капитан, мы всецело разделяем ваши сетования по поводу нашего поражения. Но, в свою очередь, хочу заявить, мы сделали все возможное, и вряд ли кто-либо сумел бы добиться большего. И все же ваши выводы и упреки мы готовы принять, за исключением, пожалуй, одного.

Тревиль оставив четки в покое, вопрошающе взглянул на Атоса.

– Да-да, монсеньор…Вы не учитываете всех тех качеств, которыми обладают эти господа анжуйцы. Мы столкнулись с крайне опасным врагом. И я уверен, это не последняя встреча…Сплав смелости и разума, из которого отлиты эти господа, громоздится на постаменте убеждений, что делает их неуязвимыми. Они благородны и великодушны, а это могут себе позволить лишь сильные люди.

 

ГЛАВА 14 (43) «Лес Ла Поэль»

ФРАНЦИЯ. ЗАМОК ТРУАМБЕР.

Пожалуй, нет большего безрассудства, чем бессонная ночь перед дуэлью. И это, безусловно, является непреложной истиной для любого, даже малоопытного, дуэлянта. Но человек слаб, и от этого беспомощен перед обстоятельствами, каждый раз доказывая, порой ценой собственной жизни, состоятельность сей попранной бесчисленное количество раз догмы.

Шевалье де Лавальер, как, кстати, и барон д’Эстерне, провел, по сути, бессонную ночь. Его мысли находились в полнейшем беспорядке, хаотично сменяя одна другую, не считаясь с волей того, кто непременно желал привести их в подобающую очередность. Лейтенант понимал, что дуэль с хитрым и коварным мерзавцем, де Шиллу, не имеет ничего общего с честным поединком, поэтому требует совершенно особой подготовки. Он боролся с собой, жертвуя сном, заставляя выстроить рассуждения в нужном направлении, но тайник найденный бароном, этой ночью, в Восточной башне не давал ему покоя, принеся больше вопросов, чем ответов, что окончательно разрушило разработку тактических планов в предстоящей маленькой войне с виконтом и его людьми.

Лишь скрип замковых ворот, вернул его к теме предстоящего противостояния. Лавальер вскочил с глубокого кресла, в котором, созерцая огонь в камине, просидел всю ночь, подбежав к окну. В серой предрассветной дымке, он сумел разглядеть силуэт всадника, в длинном плаще с капюшоном, что направил своего мула по дороге в Мелён. «Локрэ, направился в город. Это не в нашу пользу. Черт возьми! Следовало ожидать такого поворота!» – подумал он, после чего вышел в переднюю. Забытая на комоде, оплывшая, бесцельно мерцавшая свеча едва озаряла небольшую, наполненную храпом Урбена, комнату, где развалившись на кушетке, почивал слуга.

– Вставай Урбен, проспишь заутреннюю! Разыщи Тужо.

Толкнув Урбена в бок, вымолвил на ходу шевалье, направившись к двери комнаты барона. Громкий стук стряхнул предрассветную дрему с д’Эстерне. Он вскочил и, растворив дверь, уставился на раннего гостя.

– Барон, нет времени объясняться. Мне нужны ваши плащ и шляпа.

Не пришедший в себя, после крепкого сна, дворянин, послушно вручил лейтенанту затребованные вещи.

– Жду вас внизу. Не мешкайте.

В коридоре шевалье ожидали Урбен и Тужо, проследовавшие вслед за ним в конюшню замка. Лавальер, замедлил шаг под сводами просторной конюшни, выискивая пегово жеребца, с некоторых пор принадлежавшего барону. Отыскав взглядом животное, он обратился к слугам.

– Господа, вам немедленно следует отправиться в дорогу. Запомните, дуэль состоится с восходом солнца, на поляне у старого колодца в лесу Ла Поэль. Это место хорошо мне знакомо, вокруг поляны возвышаются холмы. Учитывая гнусный нрав де Шиллу, в кустарнике, на холмах, может оказаться стрелок. Это старый трюк. Урбен, ты должен до начала схватки пробраться туда и не позволить помешать поединку.

Слуга мрачно кивнул, поправляя притороченную к поясу шпагу.

– Теперь ты Тужо…

****

Через три четверти часа, после того как Урбен и Тужо отправились в лес Ла Поэль, из ворот Труамбер выехали два всадника. Какое-то время, примерно пол лье, они мчали по дороге на Мелён. Поравнявшись с каменным крестом, одиноко торчащим на развилке, дворяне осадили коней, и, оглядевшись, свернули в молодую рощу. Преодолев несколько затерянных в густой листве неглубоких оврагов, они спустились в балку, укрытую утренним, пушистым туманом. Два сильных гнедых рысака, несли угрюмых, закутанных в плащи наездников, сквозь густой кустарник, оставляя след на высокой влажной траве.

В назначенное время, д’Эстерне и Лавальер, прибыли на лесную поляну, где их ожидал виконт де Шиллу с двумя секундантами, господами де Гризолем и де Плево. Привязав коней у сухого старого вяза, прибывшие дворяне вышли на средину поляны. Де Шиллу с ехидной улыбкой разглядывал барона, как будто и не собирался вовсе начинать дуэль. Он о чем-то шепнул своим товарищам и все трое громко расхохотались.

Д’Эстерне держался уверенно, не замечая игривого настроения противника. Сбросив плащ, шляпу и перевязь, оставшись в кожаном стеганом, плотно облегающим тело жилете, надетым поверх хлопковой рубахи тонкой выделки, с отложным воротом, барон энергично двигался, звеня шпорами, рассекая воздух острием шпаги, готовясь к бою под ироничными взглядами провинциальных аристократов. И если молодому д’Эстерне, не знакомому со здешними нравами, вполне небезосновательно, можно поставить в вину некоторую беззаботность, то умудренный опытом Лавальер, как матерый Порселен1, только прибыв на место, принялся вглядываться, вслушиваться, внюхиваться. Его глаза блуждали по зарослям кустарника, меж высоких деревьев, что покрыли склоны холмов, окружавших поляну.

Добравшись до Мелёна, Падре Локрэ, незамедлительно разыскал комиссара городской стражи господина де Клапардо. Высокий, статный с пышными усами Клапардо с благожелательной усмешкой встретил священника, прибывая в упоении от собственной значимости. Благоволя к капеллану, он излучал уверенность и спокойствие пока вновь, вторично за столь короткое время не услышал имя – д’Эстерне. Этот подозрительный незнакомец, неизвестно откуда появившийся в здешних тихих местах, наделал много шума, что не могло прийтись по вкусу капитану, поставленному следить за порядком в Мелёне и его окрестностях. Внимательно выслушав подозрения святого отца, донесшего о назначенной дуэли, он вскочил как ошпаренный. Ведь речь шла о жизни и чести одного из самых почтенных здешних вельмож, к тому же близкого друга и соратника принца крови, графа де Суассона.

Стоит отметить, что месье де Клапардо, при всей своей браваде, не ринулся бы на защиту де Шиллу, не будь он уверен в превосходстве виконта над глупым простаком д’Эстерне, который при всем своем простодушии, и очевидно полном отсутствии рассудка, поднялся против того, кто, несомненно, раздавит его, как никчемного червя. Не сомневаясь в полном преимуществе шателена Бланди-ле-Тур над наивным бароном, сумевшим вляпаться в столь пагубную для себя историю, Клапардо решил поддержать виконта, в борьбе с безнадежно слабым соперником. Как представитель власти, он решил нанести решающий удар, и как любил говаривать сам капитан, – «вбить последний гвоздь в крышку гроба, матерого врага». Всё это довольно быстро, как для безмозглого Клапардо, промелькнуло в его голове. Он, многозначительно сдвинув густые брови, не дослушав до конца капеллана, отдал приказ: вследствие чего, отряд из двенадцати кавалеристов, во главе с капитаном, в боевом порядке, выдвинулся из города, следуя за Локрэ, к месту дуэли.

Звон сбруи, лязг оружия и топот тяжелых коней, разнесся под сенью вековых деревьев леса Ла Поэль. Отряд уже приблизился к развилке, где одна из лесных дорог вела к заветной поляне, как всадник, быстрый словно молния, выскочил из чащи под самым носом солдат, и понесся прочь, в сторону замка Труамбер. Узнав в беглеце барона, на его пегом жеребце, Локрэ завопил, тыча пальцем в сторону опознанного дворянина.

– Держите его! Держите! Это д’Эстерне, он уходит, держите!

Прогремело несколько выстрелов. Клапардо и его солдаты, пришпорив коней, ринулись в погоню за ненавистным бароном.

****

Тем временем Урбен, как заправский охотник, бесшумно пробираясь по ложбине вдоль одного из холмов, заметил верзилу заряжающего длинный мушкет. Рядом с ним, сжимая в руках стальные «усы» сошки, стоял широкоплечий мужчина, в ком старый солдат узнал приспешника виконта де Шиллу, господина Карбоно, который сквозь листву, следил за происходящим на поляне, где собрались дуэлянты. Не проронив ни звука, Урбен достал из-за пояса два пистолета, вытер рукавом лоб, и, прильнув к земле, словно аспид, пополз в сторону неприятеля. Подобравшись на расстояние выстрела, он поднялся во весь рост и пальнул в незнакомца, а затем в Карбоно. Верный слуга де Шиллу, вскрикнув, с простреленной грудью упал в гущу куста. Вторая пуля угодила в плече Дюпону, отчего он выпустил мушкет и, выхватив шпагу, бросился на стрелка. Не стушевавшись, опытный Урбен, обнаживший клинок, умело отразил атаку раненного противника. Дюпон, замешкался. Жгучая боль и головокружение не оставляли ему шансов на победу. Рукав камзола пропитался кровью струящейся из раны, но он, призванный настойчивостью, теряя силы, всё же отважился на решающий штурм, растянувшись в глубоком туше. Но мастерство старого война не позволило ослабевшему наемнику добиться желаемого результата, он, отбив острие вражеского клинка, нанес смертельный удар кинжалом в горло. С хрипом и стоном Дюпон опустился на колени, ладонью прикрывая хлынувшую кровь.

Выстрелы в чаще привлекли внимание дворян расположившихся на поляне. Превосходство и самоуверенность, сиявшие на лице де Шиллу, как и его секундантов, сменили растерянность и волнение. Лейтенант с призрением вглядывался в их физиономии, не без привкуса удовольствия. Д’Эстерне, окинул взглядом присутствующих. Как человек проницательный, он тут же выстроил весьма достоверную цепочку событий, заставивших, так по-разному, отреагировать на пальбу, окружавших его господ. Барон подошел к Лавальеру, и как ни в чем не бывало, спросил:

– Не служат ли сии выстрелы сигналом для нас, господин де Лавальер? И не пора ли нам начать?

В его открытой улыбке читалась признательность за предусмотрительность лейтенанта, которая возможно, в это хмурое утро, спасла жизнь им обоим. Шевалье кивнул.

– Теперь, пожалуй, можно и начать.

****

Дюжина всадников, во главе с бравым капитаном Клапардо, словно свора легавых, гнавших по лесу затравленную дичь, преследовала беглеца в котором капеллан узнал д’Эстерне. Круп его пегого скакуна, мелькал, впереди, совсем близко, являясь прекрасной мишенью для разгорячившихся охотников. Беспрестанно гремели выстрелы, заглушая топот холеных, лоснящихся от пота, солдатских жеребцов. Рой пуль отвратительным, жужжащим свистом сверлил бодрящий утренний воздух. Свинцовые сферы, шурша сквозь листву, с глухими ударами останавливаясь о деревья, наводили ужас на жаждущего спасения, вводя в состояние исступления и неистовства преследователей, увлекая и завораживая разгорячившихся убийц предчувствием скорой и легкой крови. Конский хрип, звон сбруи, лязг оружия, окрики солдат, словно смертоносная лавина надвигалась на беглеца со всех сторон. Наконец одна из пуль, до сего времени скромно томящихся в темном солдатском подсумке в ожидании своего часа, избранным провидением стрелком, была заслана в ствол беспощадного пистолета. Всё это, возможно, произошло даже против её воли. Не исключено, что она, как большинство её сестер-близняшек, с превеликим удовольствием, минуя встречу с человеческой плотью, нашла бы вечный покой в одном из вековых дубов или кленов леса Ла Поэль. Но по воле Сил коим подвластно всё живое, она угодила в предопределенную именно для неё цель. Угрожающий свист увенчался характерным, пробившим ребра ударом, губительным толчком, сбросившим с коня всадника спешащего укрыться от преследования. Убитого обступили солдаты, перевернув несчастного на спину. Разглядев лицо жертвы, брови капеллана поползли вверх.

– Но это не д’Эстерне! Это лакей Тужо, из Труамбера! На нем плащ и шляпа барона.

– Все по коням!

Взревел одураченный капитан.

– Быстрей бездельники! За мной, на поляну!

****

В это хмурое, нависшее над землей влажным балдахином, утро, по каким-то невероятным причинам, всё складывалось не в пользу де Шиллу и его сторонников. Коварный план провалился, поэтому рассчитывать, теперь, можно было только на себя, и на собственные шпаги. Разумеется, всё произошедшее не прибавляло боевого духа виконту, возможно от этого, с некоторой ленцой, он, а следом и двое его секундантов, обнажили шпаги, провозгласив.

– Мы будем иметь честь атаковать вас!

Барон с лейтенантом переглянувшись улыбнулись друг другу. Сбросив с себя жилет и рубаху, д'Эстерне поинтересовался, прежде чем вступить в бой.

– Вас не смущает, месье, неравное количество участников поединка? Ну, если конечно считать всё это честной дуэлью?!

– Господин барон, я бы не стал употреблять в отношении виконта ни слова «честь», ни слова «честная». Это господа относиться и к вам!

Кивнул де Лавальер в сторону секундантов. Не стерпев оскорблений, все трое бросились на обидчиков. Зная искушенность многоопытного лейтенанта в подобных вопросах, де Гризоль, тем более де Плево, не решались близко подойти к шевалье. Они весьма аккуратно, наносили уколы, то ли от неопытности, то ли от страха, не удосужившись даже расположиться, как подобает превосходящему в численности противнику. Лавальер, наслаждаясь игрой, как кот с мышами, взглядом голодного людоеда пожирал ненавистных вельмож.

Невзирая на довольно мастерски построенные атаки, Де Шиллу, так и не смог серьезно потревожить противника. Не отступив ни на шаг, умело отражая попытки кастеляна, тем развенчав его надежды на обманные туше, барон перешел в контрнаступление. Д’Эстерне сумел острием клинка добраться до кисти виконта, выбив у него шпагу и не дав обидчику опомниться, вонзил смертоносную сталь прямо в сердце, намереваясь непременно прикончить сего ненавистного ему господина. Тем временем лейтенант поразил довольно неприятным ударом де Гризоля, от чего тот потерял способность продолжать поединок. Увидев это, де Плево в панике, тут же бросил шпагу, как будто всё это время терпел немыслимое жжение в ладони, что сжимала эфес, и подняв руки упал на колени.

– Прошу вас, господин де Лавальер, отпустите меня! Я лично ничего не имею против вас, тем более против вашего друга! Прошу смилуйтесь!

Сквозь слезы запричитал утративший боевой пыл дворянин.

Шум приближающегося конного отряда, словно манна небесная, надеждой на спасение снизошел на испуганного де Плево. Он поднялся с колен, настороженно поглядывая на лейтенанта. После того как солдаты окружили трех, прибывающих во здравии дворян, Клотримо, из-под густых бровей, обрушил на незнакомца суровый взгляд. Затем распознав лежавшего на траве, без признаков жизни де Шиллу, замешкался, не в состоянии найти решения, что делать дальше. Его мнимый союзник, на покровительство которого, в некоторых вопросах он желал рассчитывать, был теперь совершенно бесполезен, а значит вступаться за него нет ни малейшего смысла. Нет, возможно, сие и предусматривается законом, но кому нужен закон, если он не несет, ни малейшей выгоды? В подобных размышлениях, капитан обратился к незнакомцу:

– Стало быть, вы и есть барон д’Эстерне из Шампани?

– К вашим услугам сударь.

Барон учтиво поклонился, обезоруживающей улыбкой, намереваясь расположить к себе капитана. Клотримо кряхтя, сполз с седла. «Ишь, как улыбается. От этого жди либо чего попросишь, либо больших неприятностей» – подумал он, глядя на шампандца, подкручивая ус.

– Вы вижу, судя по всему, человек столичный…хоть и называете себя шампандцем…

Начал стражник, прощупывая возможности и намерения незнакомого дворянина.

– …а посему не можете не знать о строгостях касающихся дуэлей.

Д’Эстерне, понял, с кем имеет дело, как только статная фигура капитана появилась на поляне. Исполненный любезности, тем намекая всем своим видом, как на сомнительности причастия собственной персоны, так и лейтенанта, к сему столь отвратительному делу, он, взяв Клотримо под руку, отвел его в сторону.

– Видите ли, господин капитан…

Произнес он так, что бы было слышно лишь участвовавшим в дуэли дворянам.

– …все кого вы здесь видите, бесспорно, чтут королевские законы. А особенно эдикт о дуэлях! Но в данный момент, в этой глуши, мы оказались по нелепой случайности.

Барон улыбнулся в ответ набычившемуся от полного непонимания собеседнику, с подозрением ловящего каждое его слово.

– Мы – я и господин де Лавальер, совершая конную прогулку, услышали крики о помощи. Ну, и конечно же, как порядочные люди, поспешили на выручку. К сожалению прибыв на зловещую поляну, мы обнаружили сих почтенных господ, кои в нашей помощи уже не нуждались, в весьма плачевном состоянии. Тем не менее, мы вступили в схватку с разбойниками. Это если не ошибаюсь, были именно лесные разбойники? Не так ли месье де Плево?

Тот растерянно закивал головой, не подвергая ни малейшему сомнению изложение барона.

– Значит, я не ошибся – разбойники. А жизнь даже одного спасенного человека это уже не так мало? Вам ли не знать, любезный капитан?

Произнося эти слова, д’Эстерне увлекал офицера всё ближе к своей лошади. Добравшись до заветной сумки, притороченной к седлу гнедого скакуна, принесшего барона на поляну, он ловко, словно фокусник, извлек увесистый мешочек набитый ливрами и сунул Клотримо под плащ. Нащупав убедительный кошелек, со столь привлекательными выпуклостями, капитан начал довольно быстро терять интерес к делу, исход которого в одночасье устроил всех. За исключением, конечно, падре Локрэ. Но его мнение, на счастье господ д'Эстерне и де Лавальера, не являлось даже хоть сколько-нибудь определяющим.

1 Порселен – порода охотничьих гончих собак. Другое название – фарфоровая гончая. Одна из старейших пород французских гончих.

 

ГЛАВА 15 (44) «Встреча в деревушке Шанто»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ОРЛЕАНЕ1.

Переправившись через Луару по мосту в Орлеане, анжуйцы пересекли город с юга на север и покинули его, проскакав под каменными «близнецами» ворот Паризи, что рядом с монастырской больницей, между башнями Тибо и Сале. Миновав ворота и мост над городским рвом, путники, посовещавшись и внемля предосторожностям Сигиньяка, не рискнули следовать по большому тракту на Ларди, а отдали предпочтение глухой проселочной дороге на Лури, направив взмыленных коней по глинистой тропе, устремившейся извилистой змейкой вверх, разрезая, на две равные части, зеленый, поросший сочной душистой травой холм. Едва за их спинами скрылись городские стены, как Орлеанский лес распростер свои тенистые объятия. Прекрасный теплый денек, располагал к неспешной прогулке, под сенью густых ветвей, среди сладкоголосья незримого птичьего хора. Даже Сигиньяк, на унылом челе которого, после того как миновали Перигор, поселились мрачные раздумья, несколько повеселел и решил открыть друзьям причину своей печали, а так же поделиться плодами долгих размышлений.

– Господа, уже совсем недалеко до Парижа, и это заставляет меня испытывать немалые опасения за наши жизни. Ведь не трудно догадаться, что и в городе, и за его пределами нас, вероятно, могут ожидать не только друзья, но и враги. Что примечательно, и те и другие не знают нас в лицо, а значит, будут ждать просто четырех всадников, трех анжуйских дворян направляющихся в Париж в сопровождении слуги.

Друзья выехали на опушку леса, где перед ними раскинулась деревня Шанто.

– Исходя из этого, хочу предложить следующее…

Де База и де Ро внимательно слушали виконта.

– Что бы увеличить наши шансы и уменьшить риск, нам следует разделиться. Я и Гаспар, сейчас же отправимся в Париж. Вы же господа, остановитесь на ночлег в этой деревеньке, и двинетесь в путь завтра на рассвете.

– Разумно, де Сигиньяк. То, что нужно. Пожалуй, так и сделаем. Конечно если месье де Ро не против?

С усмешкой де База обратился к товарищу. Луи утвердительно кивнул.

– Что ж друзья, тогда до встречи в Париже.

Жиль, жестом приказал слуге следовать за ним, и, дав шпоры своей саврасой кобыле, умчался по дороге огибающей поселение. Оба анжуйца провели друга взглядом и легкой рысью двинулись в сторону деревни. Со стороны Орлеана показался экипаж с немногочисленным сопровождением, не достигавшим и полдюжины всадников. Изысканная карета, запряженная четверкой чистокровных, игреневых скакунов, обогнала их, и, обдав пылью, исчезла в дебрях деревенских улиц.

Отыскав единственный постоялый двор, что имелся в Шанто, под названием «Алебарда принца», названный, очевидно, в честь владетельного сеньора сих земель принца Гастона де Орлеана, анжуйцы сняли комнату и спустились в обеденный зал. Бойкий коротышка трактирщик, суетливым взглядом обшарив стройные фигуры молодых дворян, предложил им, на его взгляд, лучшее, что имелось в скромном деревенском заведении, – раковый суп, красного рябчика под артишоковым соусом и неплохой, для такой дыры как «Алебарда принца», выбор орлеанских, туреньских и анжуйских вин. Заказав всё что порекомендовал хозяин харчевни, молодые дворяне, оглядев пустынное помещение, приметили нечто странное, как для забытого Богом провинциального постоялого двора, бросившееся в глаза людям, преодолевшим долгий путь, покрыв королевство из конца в конец.

За одним из столов жалкого трактира, обедали трое мужчин, чей внешний лоск -манеры, платья, оружие, а так же некая столичная развязность, не позволяли усомниться в происхождении сих господ, выдавая в них парижских франтов, крайне редко встречающихся в провинциальной глуши, на множестве пыльных дорог королевства. Эти господа разительно отличались как от самих анжуйцев, так и от великого множества неприметных в своей серости провинциальных дворянчиков, ежедневно и повсеместно встречавшихся друзьям на протяжении пути. Они громко смеялись, будто не замечая никого кроме самих себя, и вели оживленную беседу, непринужденно выказывая пренебрежение ко всему, что их окружало. Анжуйцы, молча, переглянулись, испытывая явное неудовольствие и озабоченность подобным соседством, но, не подав вида, взялись за предложенную им снедь.

Отобедав, друзья, оставив на засаленных, почерневших досках стола, несколько монет, что с лихвой покрывало не только угощения, но и сдержанное гостеприимство хозяина, направились к лестнице, поднимавшейся на открытую галерею, где располагались комнаты для постояльцев. На деревянном балконе, изнутри опоясывающем, на уровне второго этажа стены трактира, послышались шаги. Ступив на скрипучие ступени, анжуйцы увидели группу людей, спускавшихся вниз, им навстречу, выглядевших примерно так же, как те господа, которых они заприметили в обеденном зале таверны. Грозного вида дворяне, блистающие роскошью нарядов, устрашающе бряцая оружием, сопровождали напыщенного, надменного, очевидно весьма богатого и знатного вельможу, окружив его со всех сторон. Один из суровых стражей, столкнувшись на узкой лестнице с незнакомцами, толкнул де База в плечо и, скорчив на холеном лице чудовищную гримасу, с ненавистью воскликнул:

– Дорогу, смерды! Не видишь куда прешь?!

Не стушевавшийся де Ро, в ответ, толкнул обидчика в грудь с такой силой, что тот повалился на шаткие перила, едва удержавшись на ногах. Послышался звонкий шелест вырвавшейся наружу стали. Трое беззаботно гомонящих в зале господ вскочили с готовностью прийти на помощь товарищам. Но тут подал голос надменный господин, жестом приказавший остановиться своим людям, что невольно распространилось и на анжуйцев.

– Ох-ох-ох, какие мы горячие! Вы, господа, хоть знаете, с кем имеете дело?

Изысканно надменно и брезгливо, столичный аристократ оглядел молодых людей, дерзнувших препятствовать его шествию.

– Вижу по глупым взглядам, даже не имеете представления. Прелестно, клянусь Святым Дени, просто прелестно. Так вот господа торопыги, если вас, до сего времени, некому было научить манерам, вследствие чего вы не имеете понятия, как следует обращаться со знатными вельможами, то я преподам вам урок. Ну, а если же вы так спешите на Небеса, что даже не разбираете дороги, то поверьте, я и это обещаю вам без промедлений устроить.

Спокойно, без излишнего волнения, даже не повышая голоса, объяснил вельможа, и лениво обернувшись, заголосил:

– Флери!

Один из следовавших за ним господ, приблизился к хозяину, и с намеком на беспрекословность, ответил.

– Я здесь, господин де Ла Тур.

– Флери, голубчик, полагаю, вам не составит труда исполнить мои обещания, и отправить на небеса, а быть может в преисподнюю, сих столь неучтивых господ?

Граф наклонив голову в сторону верного Флери, совсем тихо добавил:

– Потом следуйте за нами, найдете нас в графском замке. Пароль «Принц и Фландрия», отзыв «Эльзас и Корона». Не задерживайтесь шевалье.

Вся свита, за исключением одного, удалилась, оставив анжуйцев наедине с улыбчивым и, на вид, весьма доброжелательным господином. Друзья несколько оторопели от того как быстро и властно всё расставил по местам этот парижский вельможа, осознав лишь после его ухода, что произошло на самом деле. Тем временем Флери, с легким поклоном, обратился к анжуйцам и, пожалуй, даже излишне любезно, предложил пройти на задний двор, где, как правило, решались подобные споры.

Оказавшись на небольшом пустыре, обнесенном ветхими фахверковыми постройками и каменным забором, среди пирамид пустых бочек, корзин, разнообразных колес от повозок и карет, покрытых пятнами куриного помета, Флери снял плащ, и шляпу аккуратно сложив всё это на кривой крестьянской телеге, лишенной по неизвестным причинам передней оси, что громоздилась у ворот конюшни. Улыбнувшись, незнакомцам, с которыми его свела не столько судьба, сколько воля его господина, графа де Ла Тура, он занял место на средине пустыря, с невероятной ловкостью и изяществом выхватив шпагу. Придирчиво оглядев сверкающий на солнце клинок, его голубые глаза, с хитрым прищуром, впились в анжуйцев. С легкой протяжностью, присущей уроженцам Франш-Конте, он рассек клинком воздух, любезно вымолвив:

– Господа, у меня мало времени, поэтому готов атаковать вас обоих, разом. Уверяю, это сэкономит время и если не утешит, то повеселит меня, а вам даст, хоть небольшой шанс.

Гийом, слащаво улыбнувшись, с нарочитой вежливостью, преднамеренно, а быть может нехотя, перешедшей в язвительность, ответил:

– Простите месье, мы не знаем, как подобные дела устраивают у вас в Париже. Но у нас в Анжу не принято скопом решать дела чести! Поэтому извольте проявить терпение и скрестить шпагу со мной, а затем, если понадобится с моим другом!

Флери зачесал назад спадающие на лоб волосы, при этом его красивое лицо немного побледнело. Он негромко, то ли с обреченностью, то ли с сожалением, произнес:

– Я предполагал, месье, что вы никогда не бывали в Париже, но именно сейчас я имел возможность наверняка удостовериться в этом, раз вы столь небрежно относитесь к человеку по имени де Флери! Что ж, я дам вам шанс изменить свое пренебрежительное мнение. Вот только ненадолго.

Ещё более помрачнев, он совсем тихо добавил:

– Что же касается Парижа, то вам вряд ли удастся его увидеть.

Клинок де Флери, рассекая воздух, со свистом, начертал невидимый крест, после чего острием указав на де База, он произнес:

– Прошу месье, вы первый.

Его обаятельная, без тени злобы, порой едва заметная, улыбка, казалось, была не совместима с жестокостью и кровопролитием, кои он вершил повсеместно, где появлялся хоть малейший повод для схватки. Железная воля, и непримиримый нрав, непобедимого господина де Флери, каким-то удивительным образом умещались в его хрупкой, порой наивной как у ребенка душе, не утерявшей на протяжении жизни, трогательной добродетели, очевидно впитавшейся ещё с молоком матери, и сумевшей закрепиться, с тех далеких времен, в его сердце навечно.

Де База ринулся на Флери с яростью и негодованием вызванным самоуверенностью заносчивого противника. Он нанес несколько неистовых ударов, намереваясь изрубить на куски надменного месье, как получил отпор, наткнувшись на приём скрытый от глаз де Ро под клубами желтой пыли. Из того, что удалось разглядеть анжуйцу: это шпага Гийома, со звоном улетевшая в конец двора, и тело товарища, перекатившееся по земле, в противоположном от клинка направлении, оказавшееся в один миг под соломенным навесом для скота. На лице де База появились испуг и удивление, он, схватившись за распоротое бедро, откуда хлынула кровь, застонал и затих, очевидно, лишившись чувств. Де Флери, даже не глянув в сторону поверженного противника, будто не предав значения блестящей победе, казалось, даже не заметив её, с несменной улыбкой, подмигнул Луи, указал в центр двора, на место, где только сейчас стоял де База.

– Что ж, теперь вы, месье.

Мессир Луи Филлип Анн дю Алье, шевалье де Ро, являлся отпрыском небогатого, не столь знатного, но весьма славного и древнего рода. Его дед, по отцовской линии -господин Эркюль Морис дю Алье, умер довольно рано, оставив двух сыновей и покрыв себя славой в многочисленных походах, а также кровью убиенных гугенотов в ту жуткую ночь Святого Варфоломея. Но воин он был знатный, о чем свидетельствуют не только семейные архивы, но и воспоминания коннетаблей и маршалов, принесших славу побед и горечь поражений французской короне.

Его отец – Пьер Ален де Ро не нарушил семейных традиций, проведя большую часть жизни в седле, не выпуская из рук оружия, находясь под стягами то Гизов, то Валуа, то Бурбонов. К слову небольшой замок Ро, который отныне являлся родовым гнездом дю Алье, он получил за верность от герцога Франциска Анжуйского, к которому примкнул во времена, когда Его Высочество ещё правил в Алансоне, оставаясь верным ему, до самой смерти суверена.

Генрих же Бурбон, умел ценить людей, частенько говаривая – «Меня, прежде всего, интересует на вероисповедание, а что человек может дать Франции». Он, не преминул воспользоваться услугами столь верного вассала и отважного офицера, назначив Пьера Алена де Ро комендантом одной из крепостей в Нормандии. Будучи истовым служакой, отец де Ро не видел для своего сына иного пути, кроме карьеры военного, желая сделать из Луи офицера кавалерии, коей сам отдал лучшие годы. С малолетства Луи содержался в строгости. Изнурительные часы, проведенные в седле и фехтовальном зале, разнообразили лишь менявшиеся лица учителей, желавших за деньги отца, сделать из мальчика сносного бойца. Исключением из этой нескончаемой вереницы наставников, являлся старый солдат наемник Джузеппе, которого командор Пьер де Ро, подобрал, полуживого, в развалинах одной из взятых штурмом крепостей, после чего генуэзец никогда не расставался со спасителем. Джузеппе жил в их замке, и научил Луи защите, в которой итальянцы, стоит признать, знают толк. «Для меня, ragazzo тіо2, не важны зарубки на прикладе аркебузы, коими ты будешь исчислять побежденных противников. Моя задача научить тебя оставаться в живых» – любил повторять старина Джузеппе, едва держащемуся от усталости в седле Луи, возвращаясь с мальцом из леса, после армейской выволочки.

Таким образом, с багажом знаний, полученным благодаря отцовской опеке и опыте, приобретенном в междоусобных схватках в родном Анжу, бок о бок со своими друзьями, шевалье де Ро предстал перед мастером клинка кавалером де Флери. Осознавая серьезность положения, Луи заметно нервничал. Медленно продвигаясь к средине пустыря, он дрожащей рукой извлек шпагу, отбросив в сторону пояс с ножнами. В его голове проносились разнообразные, в основном скорбные, мысли, прорываясь сквозь которые молодой человек пытался отыскать выход из сложившейся ситуации, подбирая стиль и тактику ведения боя с более чем опасным соперником. Удары сердца, сводившие к минимуму его старания, канонадой заглушали все звуки, разрывая вески прильнувшей горячей кровью.

Заняв удобную позицию, де Ро успокоился, насколько это было возможно, вспоминая тонкости которым его учили. Флери дождавшись соперника, которого он рассматривал лишь как следующую жертву, начал поединок с нескольких ложных выпадов, но мастерски выполненный прием был тут же разгадан. Тогда он решил сменить тактику, и для начала прощупать умение противника, а так же приспособиться к ведению боя с левшой. Его изумление было довольно велико, когда он наткнулся на твердую руку, парирующую все его мудреные удары. Стоило ему на миг расслабиться, открыв малейшую брешь в обороне, как туда устремлялась шпага де Ро, и нужно было немедля отбивать атаку. Почувствовав весьма достойного соперника, Флери собрался, усилив напор. Звон от ударов клинков стоял на всю округу, искры сыпались градом. Луи никогда не видел, что бы человек так умело, орудовал шпагой, а скорость, с которой наносились удары, сопровождаемые зловещим свистом, попросту изумила его. Лязг металла, отблески стального жала мелькающего со всех сторон, столбы поднятой пыли, слепящие и забивающие дыхание, ввергли анжуйца в кромешный ад схватки, всё больше разрушая надежду на спасение. Де Ро старался не идти на поводу у изощренного врага, он не в состоянии угнаться за ним, что мог, отбивал, уклонялся, отходил, сближался подшагивая с неудобной для противника стороны, извивался с неистовством дикого зверя чующего смертельную опасность. Флери испытывая некоторое неудобство, навязанное соперником, что случалось с ним крайне редко, решил покончить с неуступчивым анжуйцем коронным ударом «Карусель де Мамироль», завершив маневр смертельным уколом в глазницу. Он дождался атаки де Ро, и, отведя выпад, заплел шпагу, переложив корпус. Его молниеносный разворот, вследствие которого он оказался спина к спине с анжуйцем, нарушил координацию противника, после чего сильный рывок, заставил Луи, обернувшись вокруг своей оси, окончательно потерять равновесие, представ перед виртуозным соперником совершенно беззащитным. Осталось самое малое, нанести решающий, последний удар. Но сегодня, как, оказалось, был не день месье де Флери.

Даже не успевший испугаться де Ро, так до конца не осознавший, что с ним случилось, ненароком ступил опорной ногой на небольшой островок, горку, ещё свежего лошадиного помета. Скользнувший каблук увлек ногу анжуйца вперед, вследствие чего его тело обрушилось на бренную землю ухнув всей плоскостью широкой спины на дворовую твердь, словно чьи-то сильные руки потянули шевалье за ногу спасая от гибели. Последнее, что он увидел, так это острие вражеского клинка, с которым казалось уже не разминуться. Действительно, смертоносное жало прошло в дюйме над черепом несчастного Луи, что было не меньшей неожиданностью и для его противника. Флери, так же, не ожидав такого поворота, на миг потерял противника из поля зрения, не понимая куда, да еще с такой невиданной скоростью, подевалась желанная мишень. Подавшись вперед по инерции, с вытянутой шпагой, он лишь почувствовал, что ступня наткнулась на, что-то прочное, заставив его споткнуться, зависнуть над землей, и в падении наткнулся на острие клинка анжуйца. Тело всем весом напоролось на шпагу, пробившую насквозь плоть, медленно опустилось на распластавшегося в пыли врага. В его голубых глазах, где застыл последний взор, отразилось изумление: как будто он считал себя бессмертным, или, по крайней мере, непобедимым, и лишь в миг смерти лишился этих иллюзий. Он умер, словно, опередил себя же, своей собственной шпагой.

Флери рухнул так близко от Луи, что его безжизненная рука обняла шею обескураженного шевалье. В голове, де Ро, всё шло кругом. Он ещё долго лежал, глядя в бескрайнюю небесную лазурь, и молясь Господу, благодарил за подаренную жизнь. Не в силах пошевелиться, он ощущал как, пропитав рукав рубахи, просочилась под жилет, ещё теплая кровь, виртуоза шпаги. И лишь стоны де База, заставили Луи, опрокинув на спину поверженного противника, подняться на ноги.

Де Ро вместе с трактирщиком, поваром и конюхом, затащили раненого товарища в комнату и уложили в постель. Шевалье велел отправить человека в Орлеан за доктором и священником, отдав распоряжение, чтобы де Флери похоронили по христианским традициям, на местном кладбище. Лекарь прибыл уже через три часа. Осмотрев раненого, он заверил де Ро в том, что жизни его друга ничего не угрожает, и наложив повязку, оставил лекарство и обязался два раза в неделю навещать больного. Трактирщик привел женщину, из местных, согласившуюся за скромную плату занять место сиделки, возле молодого человек.

Уладив все, так внезапно возникшие дела, Луи, придя в себя, вновь обрел возможность спокойно размышлять, что побудило его, восстановив в мозгу столь сумбурные события последнего часа, заставляя разложить всё по полочкам, и шаг за шагом припомнить сказанное и сделанное. Первое, что, отчего-то, пришло ему на ум, это мудреный удар «Карусель де Мамироль», который анжуец решил непременно взять на вооружение. Так же не шел из головы графе де Ла Тур и его слова обращенные к де Флери: «Потом следуйте за нами, найдете нас в графском замке. Пароль «Принц и Фландрия», отзыв «Эльзас и Корона»…»

Спустившись вниз, шевалье отыскав трактирщика, вручил ему туго набитый кошелек.

– Послушайте, Брюэль, здесь достаточно денег, для того, что бы мой друг ни в чем не нуждался. И запомните, если он не появится в Париже в течение того времени, что обещал доктор, я непременно лично прибуду в Шанто и спрошу с вас за всё!

С усердием кивая головой, трактирщик поспешил заверить месье де Ро, в своей участливости и неуемном желании помочь несчастному раненому.

– Не извольте беспокоиться, месье, я сделаю всё, как требуется, уверяю вас.

– Вы отнесли деньги кюре, что бы он позаботился о теле убитого?

– Всё сделал, как вы велели. Все сделал, месье, в точности как вы велели.

Дворянин похлопал исполнительного Брюэля по плечу, и вдруг, будто внезапно вспомнив, вдумчиво заговорил:

– Скажите-ка, любезный, а вот этот напыщенный месье?

– Его Сиятельство, господин граф?

– Да-да, граф, он, когда прибыл к вам на постоялый двор?

Трактирщик задумался с тем выражением лица, когда простота ответа, лежащая на поверхности, настолько очевидна, что ставит в тупик.

– Ну, так вот…прямо перед вами и прибыл. Ну да, в аккурат перед вами. Я слышал от кучера, что, мол, едем из Шатору в Париж. Прибыли они на карете, запряженной четверкой игреневых. Дьяволы не кони!…

– Скажи, а зачем они приезжали?

Прервать повествующего трактирщика, себе дороже. Эту непреложную истину, с небольшим опозданием вспомнил де Ро, но было уже поздно. Брюэль замолчал, непонимающе хлопая пустыми глазами и шевеля губами, произнося, что-то нечленораздельное: «…кони…ох и кони!…тут… дак это…всё как полагается…»

Луи, в этот момент пожалел, что шустрый коротышка Жак, племянник этого недотепы Брюэля, который встречал их с Гийомом у ворот постоялого двора, уехал в Орлеан.

– Мэтр Брюэль, соберитесь! Один простой вопрос. Зачем граф останавливался у вас в таверне?

– «Ну, так как же зачем?!»

Возмущенно, наконец, заговорил хозяин.

– «Его ж здесь человек ждал!»

– «Какой, какой человек?!»

Трактирщик вновь о чем-то задумался, казалось, столкнувшись с неразрешимой проблемой.

– Так вот он самый… тот, кого вы изволили заколоть…

1 Орлеане – одна из провинций французского королевства, главный город Орлеан.

2 (ит.)– сынок

 

ГЛАВА 16 (45) «Дивная курочка»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ОРЛЕАНЕ.

Примерно в трех с половиной лье к востоку от Блуа, где Бёврон впадает в очаровательную Луару, на дороге, что ведет в замок Шамбор, расположился постоялый двор «Дивная курочка». Полдюжины каменных, довольно прочных домов, с покрывшимися мхом крышами, словно огромные валуны, каким-то чудом избежавшие коррозии и прочих нападок разрушительного Эола1, чернели в пустынном месте, у дороги, на перепутье. На довольно большем участке земли, где растянувшись в два ряда, высочели постройки заезжего двора, огражденные невысокой изгородью; среди выгребных ям, и нескольких стогов сена кишмя кишело домашней птицей.

Шумные, беспокойные, разноцветные пернатые наводнили двор и берег реки. Гуси, утки, куры, хохлатые пятнистые цесарки, а также весьма дивные птицы, довольно странного вида, демонстрировали оживление, охотясь за злаковыми зернами, высыпанными нерадивым слугой прямо посредине поблескивавшего жирной, влажной грязью двора. В этой непроходимой сутолоке, более других, выделялись удивительные птицы, попавшие в Старый Свет лишь благодаря великому подвигу Христофора Колумба. Их круглые крупные тела на красных либо фиолетовых ногах, гордо сновали среди прочей живности, словно царственные особы, соблюдая паритетные начала разве только с чопорными гусями. Эти пестрые великаны с голубыми головами, покрытыми красными бородавками, издавая пренеприятные звуки, размахивая мясистым придатком, свисавшим у основания клюва и развернув веером полосатый хвост, врезались в куриные хороводы лишая собратьев столь желанного корма.

Посреди двора, в луже нечистот, нежился огромный хряк, словно горный хребет, разделяя на две равные части петушиное ристалище. Белый козел, рогоносец и бородач, понуро ковылял, возглавляя шествие дюжины овец, возвращавшихся из пастбища. Теленок, оторвавшись от вымени матери, шершавым языком облизав влажный нос, с искренним интересом разглядывал этот дивный и непонятный мир, заканчивающийся за оградой двора и населенный столь мало похожими друг на друга существами, которые делят с ним кров, ночами набиваясь до тесноты в пространство старого сарая.

И все же, вся это нескончаемая суета, временами напоминавшая буйное празднество, где в круговороте карнавала каждый демонстрировал свои прелести: кто пышные формы, кто развесистые рога, а кто пестрое оперение, по законам бытия не должно было нарушать основного закона мироздания. Закона, который гласит – «всё должно вращается вокруг главного светила». Мы не станем подтверждать или отрицать сих сомнительных истин, а лишь сошлемся на людей, которым за сии дерзкие предположения, каким-то чудом удалось избежать костров инквизиции. А точнее к их смелым в своём безумстве утверждениям, мол – «всё кружится вокруг солнца». И если, что, скорее всего, эта теория не верна, то стоит признать: двор «Дивной курочки» был построен именно по образу и подобию вот такой «солнечной системы», со всеми её странностями и загадками. Вот только объектом, заменяющим дневное светило, в том смысле, что вокруг него вращается вся живность постоялого двора, являлась запертая на замок, грозная в своем роковом величии бойня. Сия мрачная, с почерневшими от крови досками постройка, притаилась неподалеку, будто, с усмешкой и неторопливой тщательностью выбирая жертву, упиваясь данной ей властью – в любой момент прервать жизненный путь всякого из обитателей здешнего крошечного «райка».

На этом самом месте, мы предлагаем, уважаемому читателю прервать наблюдения, вряд ли способные привести нас с вами к приятному финалу, и вернуться, наконец, к нашей истории. И вот, за всем этим действом, описанном выше, расположившись вокруг стола, меж колон открытой террасы, наблюдали трое мужчин. Эти трое, по всей видимости, весьма почтенные господа, заказав сытный ужин и несколько кувшинов прохладного бордоского кларета, на первый взгляд ничем не отличались от остальных путешественников нашедших временный приют в «Дивной курочке». Их запыленные платья, усталые лица, забрызганные грязью ботфорты, свидетельствовали о долгом и нелегком пути, который они проделали, прежде чем вторглись в притягательные чертоги, сего храма обжорства, пьянства и кутежа. Молодые люди пировали, шумным смехом прерывая непринужденные речи, друг друга, всё крепче утопая в сладостных объятиях Бахуса. Затерявшись в прохладной тени разросшегося кирказона, под черепицей старой террасы, среди множества таких же путников, они, разыгрывая беззаботную попойку, изредка бросали острые тревожные взгляды на дверь одного из домов, что внимательного стороннего наблюдателя заставило бы усомниться в раскованности сих подозрительных кутил.

Двухэтажный дом, так заинтересовавший господ трапезничавших под навесом, стоял поодаль от остальных, ближе к реке, и предназначался для важных персон, пожелавших остановиться в сем отдаленном уголке. На высоком фундаменте из грубых известняковых глыб громоздилась серо-белая, постройка, стены которой были исполосованы каркасными балками, что под разным углом покрывали здание характерным незатейливым рисунком. Из всех восьми окон, растянувшихся в линию, на высоте второго этажа, лишь одно, распахнув дощатые ставни, устремило вдаль своё черное жерло, будто созерцая изумительный летний пейзаж.

За окном, так же являвшимся объектом наблюдения, в просторной комнате, в этот час, состоялась встреча герцогини де Шеврез, и сопровождавшего её графа де Бокуза, с господином Саркизом, пастырем протестантской церкви и доверенным лицом самого Гитона, грозного вожака гугенотов и мэра мятежного Ля-Рошеля. По приказу герцогини, Саркиз, якобы раздобывший секретные сведения из Парижа – стана врагов реформаторской церкви – где говорилось об угрозе штурма цитадели кальвинизма, попытался убедить городской совет и лично Гитона, в необходимости обратиться за помощью к англичанам. Пользуясь отсутствием герцога де Рогана2, прибывавшего в Провансе, пастырю удалось найти нужные аргументы и уговорить городскую знать написать письмо, лично герцогу Бекингему.

Выслушав пастыря, де Шеврез улыбнулась.

– Что ж, любезный господин Саркиз, я вполне удовлетворена вашими успехами. Вы выполнили моё поручение и теперь вправе рассчитывать на вознаграждение.

Она кивнула графу, после чего на столе появился кожаный кошелек набитый золотыми экю. Гугенот, с приторной улыбкой, принял деньги, и поклонился, выказывая почтение и благодарность щедрости сих сколь глупых столь и презренных папистов.

– Призываю в свидетели Господа нашего, ещё никогда я не получал денег от врага, за то, что выполнил свой святой долг перед друзьями. Странно, не правда ли?

Пробормотал гугенот, вытерев платком лоб. Красивое лицо герцогини, пробрело выражение некой брезгливости и пренебрежения, выплеснувшееся на пастыря тихим шипением:

– Наслаждайтесь, наслаждайтесь, милый мой Саркиз, пока вы ещё не в состоянии даже представить, какие странности, могут с вами произойти в дальнейшем.

Она поднялась, одарив гугенота, напоследок взглядом, от которого бедный пастырь готов был даже отказаться от врученных ему денег, лишь бы не испытывать более никогда подобного ужаса.

Как только герцогиня, с графом спустившись вниз, появились на площадке, у дома, возвышавшейся над землей всего на несколько ступеней, был подан экипаж. Усевшись в карете, Мари откинула капюшон манто подбитого горностаем и с нескрываемым удовольствием поглядела на графа.

– Для того, что бы от мужчины добиться желаемого, необходимо лишь убедить его в том, что это самое «желаемое», могло родиться только в голове такого гения как он, и есть не что иное, как плод его проницательности и мудрости. И Бекингем, уверяю вас, вовсе не исключение из этого правила. Я заставлю англичан высадиться в Ля-Рошели, чего бы мне это не стоило. Вот тогда, месье де Ришелье, посмотрим, кто из нас упадет на колени.

Бокуз толи недослышав, то ли недопоняв мысли герцогини, искривил рот в идиотской улыбке. Полоснув простоватого графа исполненным надменности взглядом, она устало отдала приказ:

– Теперь в Питивье, там нас будет ждать маркиз де Попенкур.

Граф отодвинув занавеску, выглянул в оконце, крикнув вознице:

– В Питивье!

1 Эол – Бог штормов и ветров в древнеримской мифологии, правнук Прометея и Пандоры, отец Сизифа. Эол был женат на богине утренней зори Авроре, которая родила ему шестерых сыновей-ветров: Борея, Кора, Аквилона, Нота, Эвра, Зефира.

2 Герцог Анри II де Роган 1579 – 1638 – первый герцог Роган, возглавлявший французских протестантов при Людовике XIII.

 

ГЛАВА 17 (46) «План хитреца Дородо»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Хмурый и задумчивый вернулся господин Буаробер домой. Визит на улицу Белых мантий не разрешил вопросов возникших перед ним, а лишь добавил новых. Приор вошел в кухню, где стряпал Дордо, и здесь, не лишним было бы отметить, что делал пикардиец это отменно. Безрадостно взглянул на блюдо, где в кругу располовиненных и лишенных косточки персиков и слив, красовался, выложенный горкой, паштет из тетерева, «веселый аббат» тяжело вздохнув, устало опустился на стул. Проницательный капрал, ловко орудуя огромным ножом, разделывая красного рябчика, сразу заприметил неладное, без лишних церемоний поинтересовавшись.

– Ну, что брат Франсуа, не обойтись без помощи Теофраста Дордо?! Ну, ты не горюй, выкладывай, что стряслось?

Буаробер рассказал слуге о том, что услышал в Сен-Жермене, на улице Шасс-Миди. О том, что, по его разумению, лекарь Вандерхаас на самом деле является не тем за кого себя выдаёт, а скорее всего он и есть аптекарь Альдервейден. Поведал о странных письмах, адресованных таинственным Черным графом этому самому Альдервейдену. О разыскиваемой девушке, которая является родственницей лекаря валлона и, возможно, дочерью Черного графа. Дордо не на миг не лишая своего внимания рябчика, скривил кислую мину. Задыхаясь от собственного бессилия и неукротимого любопытства, приор взмолился.

– Но и это еще не все! Я отправился на улицу Белых мантий, одолеваемый горячим желанием повидаться с этим лгуном Альдервейденом, но и тут меня постигла неудача!

Слуга покачал головой.

– Не лез бы ты в это дело Франсуа. Ведь я знаю наверняка, что нет во всем Париже другого такого человека, как ты! Знаю наверняка, клянусь Святым Бернаром! Ведь если есть где-то, в самом глухом переулке, где не ступает нога человека, яма, куда со времен Карла Безумного1, упокой Господи его святую душу, никто не вступал, – ты обязательно туда провалишься! Если где-то в клетке заперта собака, она обязательно вырвется, когда ты будешь проходить мимо, и не укусив никого на протяжении своей жалкой жизни, всенепременно вцепится тебе в зад!

Дордо, нараспев, с нарастанием нагнетая упреки, посыпавшиеся градом на голову несчастного хозяина, закончил речь восклицанием, с размаху воткнув нож в разделочную доску.

– Нет Франсуа, не лез бы ты в это пекло. Если не бережешь себя, то хоть меня пощади. Разыщи этого…месье лейтенанта…как же его?

– Господина де Варда?

– Вот-вот, его самого!

Повеселел слуга.

– Я бы не прочь, да вот только нет его в Париже, уехал в одну из южных провинций.

– Вот незадача. Уехал, скажи пожалуйста. Ну что ж, видать придется выручать тебя. Рассказывай все по порядку, только обстоятельно, не торопись.

Толстяк поднял глаза к потолку, затем взглянув на хозяина, подмигнул.

– Да и со мной оно спокойнее. Рассказывай.

Выслушав во всех подробностях надежды, пожелания и опасения хозяина, капрал авторитетно заключил:

– Вот, что скажу тебе, друг мой Франсуа. Тут без Мушлука не обойтись.

Слуга, искривив губы, кивнул головой, что означало окончательное вынесение вердикта, не подлежащего сомнению. Буаробер знавший манеры спесивца Дордо, вопрошающе загрустил.

– Послушай, у одного весьма почтенного человека, погонщика мулов, мэтра Перришона, с улицы Де-Ла-Бретонри, что живет по соседству с твоим аптекарем. Отчего Франсуа, я сразу о нем и вспомнил, сложив в голове сию хитроумную комбинацию…

– Ну, хватит! Говори по делу!

Прервал приор болтуна.

– Да, по делу…

Повторил тот, как будто разыскивая в дебрях памяти потерянную мысль, суть которой хотел поведать хозяину.

– Да, так вот, этот Мушлук такая скотина, что если дернуть его за хвост остановиться и ни за что не сдвинется с места. Ни за что!

Капрал уставился на приора, как будто желая услышать похвалы в адрес своей изобретательности. Буаробер глубоко вздохнул.

– Ну, слово «скотина», из твоих уст, не проливает света, на столь витиеватые разъяснения. Так как «скотиной» ты не брезгуешь называть любое существо. Здесь ключевое слово «хвост», из чего я могу заключить, что многоуважаемый Мушлук это животное, вероятнее всего конь или мул. Не так ли?

Дордо расплылся в лукавой улыбке.

– Ты, Франсуа, временами, всё же, бываешь, не глуп. Конечно мул! Да не просто мул, а настоящий негодяй! Упрямый мерзавец, словом, какой нам и нужен!

Дордо придвинулся поближе к хозяину, и негромко заговорил:

– Твои опасения, что до людей в черном, прячущихся в подворотне, я разделяю. Поэтому советую отправиться к аптекарю, когда стемнеет. В темноте тебя будет трудно разглядеть.

– Но они все равно увидят человека намеревающегося войти в дом!

– Ты, Франсуа рассуждаешь правильно, но не предусмотрел главного – за дело берется сам Теофраст Дордо, капрал Пикардийского полка Его Величества.

Громогласно провозгласил слуга, но запнулся, озираясь, будто испугался собственного, оглушительного тона.

– Слушай внимательно. В указанный мною час, ты явишься на улицу Белых мантий, и, укрывшись неподалеку от дома аптекаря, станешь ждать…

1 Карл Шестой Безумный, официальное прозвище Возлюбленный, из династии Валуа (1368-1422), король Франции 1380-1422 г.г.

 

ГЛАВА 18 (47) «Внезапный приезд и удивительное бегство»

ФРАНЦИЯ.

По дороге, что вела из Питивье в Мелён, под лучами утреннего солнца, мчал экипаж. Карета красного дерева, запряженная четверкой резвых краковых жеребцов, поражала своей роскошью и элегантностью. Возница, щелкая кнутом, нещадно хлестал лоснящихся от пота рысаков покрывавших лье за лье с завидной прытью.

В салоне экипажа, отделанного мягким гранатовым бархатом, небольшая компания, уютно расположившись, вела весьма непринужденную беседу. Герцогиня де Шеврез и граф де Бокуз везли в Труамбер, одного из своих новоиспеченных сторонников, маркиза де Попенкура, личность весьма влиятельную в Оверни и Лионне. Его вес в определенных кругах, высокий титул и громкое имя были в значительной степени оценены заговорщиками, пожелавшими непременно вовлечь сего властолюбивого вельможу в свои ряды. Они строили расчет, полагая, что присутствие маркиза, несомненно, укрепит их позиции и повысит шансы на успех в провинциях, где де Попенкур имел поддержку.

Попенкур же понимал, что в нем нуждаются, и решил воспользоваться этим в сугубо личных, корыстных целях. Дело в том, что за шикарной вывеской – «маркиз де Попенкур», не имелось ровным сетом ничего: ни земель, ни замков, ни денег. Именно это обстоятельство толкнуло маркиза в ряды заговорщиков и, заставило сию столь разношерстную компанию отправиться на север, от Питивье, где южнее Парижа, близ города Мелён, стоял замок Труамбер. Целью же сего, весьма неожиданного вояжа, являлось намерение устроить брак месье де Попенкура с осиротевшей, и очень богатой невестой, графиней де Бризе. Де Шеврез как дальняя родственница покойной матери графини, следовательно, и самой наследницы, решила использовать своё положение, повлияв на юную особу, что напоминало размен фигурами в шахматной партии. В данном случае пожертвовав племянницей, де Шеврез получала сторонника в лице маркиза. Предусмотрительная герцогиня, даже вызвала из Анжу графа де Бокуза, давнего друга почившего старого графа де Бризе, знавшего с детских лет малышку Шарлотту.

Мрачный, немногословный, тучный маркиз, прикрыв выпуклые глаза, под густыми бровями, сонно выслушивал заверения герцогини описывавшей красоту и молодость его будущей жены. Почесывая отвисшие щеки и поправляя оттопыренным мизинцем торчащие из ноздрей пучки волос, тонкую полоску усов и бородку, обрамлявшую мясистые губы, он больше волновался о количестве золота наполнявшего сундуки в сокровищницах замка Труамбер, чем о прелестях намеченной невесты.

****

Тем временем, в Труамбере, упиваясь статусом победителя, рыцаря избавившего девушку от докучливого и нежеланного обожателя, барон д’Эстерне пытался добиться особого расположения Шарлотты. Он, пользуясь отсутствием де Лавальера – выказывавшего открытое недовольство и не желавшего мириться с фатовством настойчивого молодого дворянина – сегодняшним утром, явился в одну из занимаемых графиней комнат в новом дорогом платье, что приобрел у бойкого торговца в галантерейных лавах Мелёна. Его помпезный вид отдавал скабрезностью щеголя упивающегося собственной неотразимостью, что насторожило мадемуазель де Бризе, испытывавшую глубокую симпатию к барону, но всё же несколько напуганную неукротимым напором, как она полагала, друга, неожиданно примерявшего на себя неприглядный статус нового воздыхателя. Графиня неохотно отложила томик испанских новелл Тирсо де Молины, развлекавших её этим утром, и поднялась навстречу гостю. В глазах д’Эстерне горел огонь страсти и вожделения. Его взгляд смутил Шарлотту, принудив стыдливо опустить глаза.

– Доброе утро, месье.

Ответа не последовало, барон лишь взяв её за руку начал пылко целовать кисть и пальцы. Демонстрируя деликатность, и не желая обидеть назойливого поклонника, графиня, не без усилий, высвободила руку, виновато улыбнувшись. Тогда мужчина, обхватив за талию, преодолевая сопротивление, приблизился губами к шее девушки, обдав горячим дыханием, прошептал:

– Я прошу вас Шарлотта…

– Ах, оставьте меня барон! Ваше поведение просто возмутительно!

– Но почему? Почему, вы отвергаете меня?…

Не унимался разгорячившийся кавалер. Неизвестно насколько далеко бы зашел д’Эстерне в своих домогательствах, если бы грохот вкатившего в замковый двор экипажа не остановил его. Встревожено взглянул на Шарлотту, он подбежал к распахнутому окну. Во дворе Труамбера стояла карета запряженная четверкой взмыленных краковых жеребцов, фыркающих и звенящих сбруей после изнурительного аллюра, откуда появились три персоны, под ласковыми лучами утреннего солнца, прибывших в Труамбер. Герцогиня и оба её спутника покинули салон кареты, ступив на почерневший от времени булыжник крепостного двора. Дворецкий Мартен и два лакея, почтительно изогнувшись, словно замковый мост, встретили поклонами важных гостей, незамедлительно препроводив в верхний зал. Избавившись, при помощи слуг от дорожных плащей, де Шеврез вместе с де Попенкуром вступили в просторное помещение, где им не встречу, вышла молодая хозяйка замка в обществе блистательного кавалера. Шарлотта была растеряна, возбуждена и несколько встревожена, скорее домогательствами барона, чем появлением нежданных гостей. Она с натянутой улыбкой поприветствовала герцогиню и подала, для поцелуя, руку маркизу. Оставив без внимания любезный жест графини, Попенкур, будто неугодливый покупатель оценивающе оглядывал дорогое убранство комнаты.

Отделка флорентийским шелком, каррарский мрамором над камином, модные шпалеры, китайский фарфор привели в изумление привередливого вельможу, после чего сквозь его пренебрежительность проступило нечто напоминавшее благосклонность, и маркиз выдавив омерзительную улыбку, взыскательно уставился на Шарлотту. Графине стало немного не по себе от столь откровенно изучающего взгляда, она наигранно оживилась и несколько стушевавшись, обратилась к нежданным визитерам:

– Господа, разрешите представить, мой гость, барон д’Эстерне из Шампани.

На лице молодого дворянина воцарились напряженность и сосредоточенность. Он изысканно с почтением поприветствовал прибывших, настороженно переводя взгляд с герцогини на её спутника. Улучив удобный момент, даже не взглянув на красавца барона, герцогиня поспешила представить того, в чью пользу сегодня говорили обстоятельства, а значит, имелись веские основания составить протекцию, разменяв невинность племянницы на поддержку их делу в провинциях Овернь и Лионне.

– А я, в свою очередь, хочу познакомить вас, милая графиня, с моим другом, маркизом де Попенкуром. Прошу любезно принять и непременно жаловать сего столь славного господина.

Напыщенный вельможа лишь надменно ухмыльнулся, купаясь в лучах собственного высокомерия. Д’Эстерне, дождавшись удобного момента, обратился к присутствующим.

– Прошу простить меня господа. Я вынужден на некоторое время отлучиться. Но полагаю в скором времени, непременно, вновь присоединюсь к вам.

Он спешно раскланялся и вышел. На лестнице, барон столкнулся с де Бокузом, встреча с которым, была сколь неожиданна, столь, видимо, неприятна. Дворяне, разминувшись, с подозрением, недружелюбно оглядели друг друга, не выказав и тени почтительности.

В зале, где неумолкающая герцогиня пыталась в душе Шарлотты заронить зерно если не любви, то хотя бы уважения и симпатии к маркизу, уже суетились лакеи, расставляя на сервированном столе изысканные угощения. Принимая в счет скромность и тактичность молодой графини, вполне возможно предположить, что у де Шеврез появилась иллюзия скорого разрешения вопроса. Она преисполненная бодрости от остроты ощущений, переходила к своего рода непристойностям, желая как можно скорее убедить «глупышку» Шарло броситься в объятия «великолепного» маркиза. Именно в этот момент, под гулкими сводами зазвучали тяжелые шаги графа де Бокуза. Убеленный сединами аристократ обнял дочь своего усопшего друга, расплывшись в добродушной улыбке.

– Девочка моя, Шарлотта, вы стали совсем взрослой! Превратились из веснушчатой девчонки в красивую молодую особу! Я так давно не видел вас.

Лицо Шарлоты покрыл густой румянец.

– Я, так же, безмерно счастлива, видеть вас мессир.

Теплая, трогательная встреча добрых знакомых лишь укрепила надежду герцогини на успех и она воодушевленная столь удачно складывающимися обстоятельствами кивнула угрюмому де Попенкуру. Не сводя глаз с прелестницы Шарлотты, граф, как будто невзначай вымолвил:

– Графиня, позвольте осведомиться…

Игриво подмигнув девушке, поинтересовался анжуец.

– …только сейчас, на лестнице, я повстречал молодого человека, кто он?

– Этой мой гость, весьма достойный господин, он прибыл из Шампани, его имя барон д’Эстерне»

Улыбка в момент слетела с лица графа. Его брови поползли вверх, и он уже без тени веселости заявил:

– Позвольте, это наверняка нелепая шутка? Я лично знаком с бароном д’Эстерне.. .из Шампани, но готов поклясться кровью Христовой, что это не он!

В воздухе запахло скандалом. Гости с подозрением обратили взоры на застывшую в оцепенении де Бризе.

– Здесь, что-то не так…

Недоверчивый де Бокуз, славный, порой, чрезмерной подозрительностью, взял инициативу в свои руки. Он, властно взглянув на лакеев, крутящихся возле стола, повелительно отдал команду:

– Эй, вы двое, берите оружие…

Сомкнув брови, что свидетельствовало об опасности, притаившейся в воздухе, граф указал на протазаны, алебарды, ряд блестящих эспадронов, увенчанных старым шотландским клеймором и прочее оружие, весящее на одной из стен.

– …а ты старик…

Обратился он к Мартену.

– …передай приказ привратнику, что бы закрыл ворота, и никого не выпускал! Собери слуг, что есть в замке и спеши к нам на помощь!

Грозный анжуец, как истый военачальник, поднял шум, словно готовил замок к обороне. Выхватив шпагу, он уже ринулся к двери как услышал стук копыт, доносящийся со двора. Выглянув в окно, граф вмиг сообразил, что происходит и закричал во весь голос:

– Держи их! Закрыть ворота! Не выпускать!

Но все его команды лишь впустую сотрясали воздух. Два всадника уже миновали мост над замковым рвом, устремив свежих, ретивых скакунов по пыльной дороге.

Проводив в последний путь верного Тужо, останки которого были погребены на одном из деревенских погостов, в Труамбер возвращались мессир де Лавальер с Урбеном. Остановив лошадей на краю песчаного, поросшего молодыми соснами холма, они увидели двух всадников скачущих во весь опор, по дороге, что вела из Труамбера.

– Лейтенант, да это же месье д’Эстерне…

Приглядевшись он добавил.

– …а с ним падре Локрэ…

 

ГЛАВА 19 (48) «Опасная игра»

ФРАНЦИЯ. ПРОВИНЦИЯ ОРЛЕАНЕ.

Фраза, которую граф де Ла Тур проронил напоследок, обращаясь к де Флери, никак не шла из головы шевалье де Ро. «Потом следуйте за нами, найдете нас в графском замке. Пароль «Принц и Фландрия», отзыв «Эльзас и Корона». Не задерживайтесь» – анжуец пытался вспомнить каждое слово. «Очевидно, этот де Ла Тур не сомневался в нашей скорой гибели, если позволил себе так непредусмотрительно во всеуслышание произнести пароль» – размышлял Луи. «Исходя из сказанного графом, можно предположить, что встреча назначенная месье де Флери должна была состоятся не в одном из парижских отелей, а где-то здесь, рядом, совсем неподалеку. Где? Брюэль утверждает, что де Ла Тур, со свитой, прибыл из Орлеана, да и мы с Гийомом видели, по всей вероятности, его карету. Но в то, что он лично явился в Шанто, что бы повидаться с Флери, а затем вернуться в Орлеан трудно поверить. Ведь шевалье служил графу, а не наоборот. Из этого следует, что дворцы Парижа и Орлеана правильнее было бы исключить. Что ж дело за малым, осталось выяснить, где этот чертов графский замок, в котором назначена встреча?» В подобных раздумьях де Ро закончил трапезу. Его отрешенный взгляд блуждал по столу, уставленному посудой с остатками снеди, пока из глубины зала не показалась угловатая фигура Брюэля, нарушившая трафаретной фразой нестройный ход мыслей молодого дворянина.

– Месье, желают чего-нибудь еще?

Шевалье несколько мгновений, витая где-то в собственных мыслях, рассеянно глазел на трактирщика, очевидно, пытаясь понять, о чем идет речь. Затем, пригубив вина, спросил:

– Скажите, милейший Брюэль, если исключить отели Орлеана, о каком близлежащем графском замке может идти речь?

Хозяин харчевни, которого, совершенно очевидно, можно было застать, врасплох, любым вопросом, не касающимся гастрономических изысканий или денежных накоплений, застыл в услужливой позе, не в состоянии разгадать чего от него хотят. Он долго глядел на молодого дворянина, затем, возможно, не найдя ничего лучшего, переспросил:

– Может ещё вина?

Луи доброжелательно улыбнулся, вознамерившись похвалить анжуйское, поданное за обедом, но осекся, вспоминая пагубность общих фраз обращенных не только к самому Брюэлю, но даже оброненных в его присутствии. Набравшись терпения, он, максимально усердствуя, чеканя каждое слово, повторил вопрос:

– Брюэль, какой графский замок находиться поблизости? Ну, ближе других к «Алебарде принца»?

– А-а-а…!

Протянул хозяин харчевни, так, будто всё это время шевалье говорил на непонятном ему языке и вот только сейчас перешел на тот, который ему известен.

– …Замок! Так это, вот ведь совсем рядом Шато-Реё. Это здесь, недалеко, в Лез-Узаж, городишко такой небольшой. Ближе ничего нет.

Поставив недопитую кружку, де Ро хитро усмехнулся трактирщику.

– Если бы вы Брюэль были женщиной, я бы вас расцеловал!

Он бросил на стол серебряный экю, что являлось проявлением невиданной щедрости, заставив мэтра Брюэля, поклониться ниже обычного, и, направившись в свою комнату, на ходу, сообщил:

– Обстоятельства изменились, я уезжаю немедленно!

Вдруг шевалье остановился, и с неоспоримостью, от которой у кабатчика похолодело в спине, произнес:

– Вас убедительно прошу – заботьтесь о господине де База!

****

Лез-Узаж действительно располагался совсем рядом с Шанто. Уже через две четверти часа, де Ро добрался до города, а когда миновал мрачную арку западных ворот, сердце анжуйца забилось сильнее, растревожившись недавними воспоминаниями. Преодолев, вполне знакомое, хитросплетение улиц, он добрался до небольшой площади перед главными воротами замка Реё. Возле кованых распахнутых створок брамы, его встретили два стражника в начищенных до блеска кирасах и шлемах, вооруженные протазанами на длинных древках. Их безучастные взгляды, обращенные на незнакомца, были наполнены скукой и равнодушием людей едва ли пробудившихся от сна. Сдерживая ретивого коня, анжуец потряс возгласом, дремлющее сознание привратников.

– Принц и Фландрия!

Эти слова подействовали на солдат, словно ведро ледяной воды, пролитое на головы. Они вскочили, вытянулись, выказывая почтение незнакомцу, будто тот произнес магическое заклинание. Гнедой жеребец шевалье, гарцуя на месте, описал небольшой круг. Строго, словно комендант гарнизона замка, Луи смерил взглядом стражников.

– Я не слышу отзыва, господа!

– Эльзас и Корона!

Хором прокричали те в ответ, после чего, один из них, будто оправдываясь, промямлил:

– Простите, мессир, мы более никого не ждали, ведь карета уже проехала.

– Да-да, проехала Поспешил дополнить второй.

– Ладно…

Понизив тон, как придирчивый инспектор, де Ро, скорее, строго уточнил, чем вопрошал:

– …карета с медными заклепками запряженная четверкой игреневых коней?

– Точно так, сударь!

– А вам известно имя знатного сеньора, что прибыл в экипаже?

– Конечно месье, это господин граф де Ла Тур, он, в последнее время, часто бывает в Реё, у нашего хозяина.

Дворянин снисходительно улыбнулся стражам.

– Можете не беспокоиться, я начальник охраны достопочтенного графа, поэтому проверяю вас. Вижу, что ребята вы бывалые, то, что нужно, муха мимо вас не пролетит. Где я могу найти господина де Ла Тура?

Солдаты объяснили, где следует искать владельца замка, графа де Геля, после чего шевалье направил коня в сумрачный туннель, уже через мгновение, оказавшись во внутреннем дворе Реё. «Не иначе повезло. Кто бы мог подумать, угодил в самое яблочко. Эй-эй, месье, для начала выберитесь отсюда, и лишь потом благодарите Фортуну…» -промелькнуло в голове де Ро, пустившего шагом своего ганноверского скакуна. Высокие башни и мрачные постройки сомкнули над Луи серые мрачные объятия, укрыв молодого человека под своей промозглой сенью от солнечных лучей. Отдававший затхлостью от сырости воздух, ударил в нос. Одинокий, зловещий цокот копыт наполнил заключенное в камень унылое безлюдное пространство. «Невеселое место, здесь наверняка жить тоскливо и умереть не в радость. Зачем я полез в это пекло?» – подумал анжуец, ловко соскочив с коня. Через дверь, скрытую в сводчатом проеме, обрамленном высеченным в камне массивным узором, в виде причудливых ящериц и лиан, де Ро проник в темное помещение замка. Поднявшись по пустынной каменной лестнице на второй этаж, в просторной приемной его встретили несколько солдат во главе с грозного вида капралом. Угрюмый вид караульных, побудил гостя, в очередной раз, вымолвить секретные слова.

– Принц и Фландрия.

Спокойно произнес Луи, противопоставив радушную улыбку суровому взгляду стражей.

– Эльзас и Корона.

Проронил капрал, недоверчиво разглядывая незнакомца.

– Моё имя шевалье де Флери, я…

– Меня предупредили. Господин, граф де Ла Тур велел, как только вы прибудете, незамедлительно пройти в кабинет.

Это было более чем неожиданно. От такого поворота у де Ро заледенели руки, кровь ударила в лицо, а ноги оволоклись холодом. Улыбка на лице превратилась в кислую мину, под чашечкой защекотала тревога. Опасность роковым безутешным щелчком прозвучала в его сознании: – «Мне конец. Если я сейчас переступлю порог этой комнаты, и предстану перед де Ла Туром, то тут же буду узнан, схвачен, и в одной из сырых ям Шато-Реё проведу остаток дней, и это если не убьют на месте. Если попытаться уйти, то только через трупы этих троих. Подымится шум, сбежится стража. Невозможно» Шевалье замешкался, чем вызвал подозрение бдительного капрала. Он вновь улыбнулся, сняв перчатки и поправив пояс, тем самым пытаясь оправдать заминку. «Была, не была, черт возьми! В любом случае умирать! Нужно идти до конца!» Он потянул за ручку и решительно вошел в кабинет. Затворив за собой дверь, Луи оторопел, оказавшись в просторной темной зале. Оглядевшись, он с облегченьем вздохнул. Перед ним, открывалась анфилада, погруженных во мрак комнат. И лишь за последним дверным проёмом, просматривалось тусклое мерцание свечей, и доносились приглушенные голоса. От малодушного желания поскорее покинуть угрюмый замок не осталось и следа. На цыпочках, бесшумно, придерживая шпагу, де Ро прокрался, насколько было возможно, поближе к дверям, за которыми слышался разговор.

В комнате находились трое. Один голос, анжуец узнал сразу, так как он принадлежал недавнему знакомцу, из «Алебарды принца» – графу де Ла Туру. Второй, гнусавый голос, так же показался знакомым шевалье, но он не мог припомнить, где и когда его слышал. Бархатный же бас, обладателем которого являлся третий, принимавший участие в беседе господин, Луи не доводилось слышать никогда. Прижавшись к стене, Луи расслышал то, о чём вещал гнусавый господин.

– …таким образом, английский вельможа, который в скором времени появиться в Париже, разумеется, инкогнито, должен быть убит. Тем самым мы поссорим Карла Английского с Людовиком и разожжем войну. Я предпочитаю действовать наверняка. Ведь верить лживым обещаниям, сего британского герцога, потерявшего голову от любви, удел королевы Анны и госпожи де Шеврез. Ослепленные заблуждениями и утешенные Амуром, они питают надежды и выдают желаемое за действительное. Не так ли месье де Гель?

– Я не намерен принимать столь поспешные решения, маркиз. Но, вынужден признать, у меня нет оснований не согласиться с вами. Кстати, а откуда вам известно, что этот вельможа рискнет появиться во Франции?

«Вот как, значит, обладатель приятного баса есть хозяин Реё, месье де Гель» – подумал де Ро, вслушиваясь в разговор, когда гнусавый своим возгласом прервал его мысли.

– Поверьте, господа, всё, о чём я говорю, всегда более чем достоверно, клянусь Астаротом! Вам ли сомневаться милейший господин де Гель, ведь мы давно знаем друг друга?

Хозяин Шато-Реё улыбнулся самоуверенности одного из гостей.

Де Ро наморщил лоб, услышав знакомую фразу – «Астарот, Астарот, где же…погодите-ка, маркиз… да ведь это Фруассар! Это его выражение. Я никогда ни от кого не слышал подобной клятвы! Воистину пути Господни неисповедимы». Луи прошиб холодный пот, когда приятный голос хозяина замка, вернул его внимание.

– Я вполне допускаю, что вам обо мне известно многое. Но о вас, маркиз, невзирая на давнее знакомство, я ровным счетом ничего не знаю, что весьма странно согласитесь?…

Де Гель рассмеялся.

– …Я даже не знаю француз ли вы?

– Я француз, только когда мне это выгодно, а итальянец, когда мне угодно, испанец когда того требуют обстоятельства, и немец в нужный мне час.

Фруассар смерил суровым взглядом графа, от чего тому стало ни до смеха и, сквозь зубы, произнес:

– Поверьте, того чего вы не изволите знать, лишь избавляет вас от ненужных волнений, и этого более чем достаточно, что бы жить…спокойно.

Откашлявшись, после заверений маркиза, в разговор вклинился де Ла Тур.

– Простите, господа, прошу, давайте вернемся к нашим делам. Итак, дату сбора людей присягнувших нам в верности, я сообщил, теперь место…

Его голос подрагивал, выдавая волнение, которое не покидает людей, не имеющих убеждений, а значит не знающих предпочтений, таким образом, намеревающихся построить свои беспроигрышные партии, желая непременно принять сторону сильного.

Но предательство это не слабость характера и не заблуждение – это жизненное кредо, спрятанное порой под благозвучными изречениями и даже геройскими поступками. Многочисленные легионы изощренных изменников, заискивающе вздымая к небесам свои лживые девизы и штандарты с ликом Иуды, стройными колонами тянутся во власть, отравляя всё на своём пути – лестью, завистью, ханжеством и алчностью. Так было во все времена, не являлся исключением и наш, семнадцатый век.

– …Сбор назначен в замке Кро. Тихое место, к тому же прилегающие феоды1 принадлежат нашим союзникам. В Шато Кро съедутся дворяне, клятвенно поддержавшие наше дело. Эти влиятельные господа готовы, собрав верных людей, в своих провинциях, выступить на нашей стороне.

Из подслушанного разговора, де Ро понял немногое, ведь он никогда, до сего момента не слышал имени Бекингем, оттого не придал новости сообщенной Фруассаром, о приезде британца, никакого значения. А вот сбор присягнувших в верности дворян, в замке Кро, заставил его задуматься о том, что подобное собрание, весьма напоминает заговор, даже быть может, обращенный против кого-нибудь из первых лиц королевства. Заговор, о которых он когда-то неоднократно слышал из уст старых служак – деда и отца, прошедших путь тяжких политических баталий, бушевавших у трона, пожалуй, каждого из французских монархов. Луи внезапно одолело острое чувство опасности, он как будто взглянул на себя со стороны и ужаснулся: «Бог мой, что я здесь делаю!? Ведь стоит господам, собравшимся в этой комнате кого-нибудь позвать, или пожелать самим покинуть зал, в конце концов, попросту может войти кто-то из прислуги – тогда мне конец!» Он, беззвучно, словно крадущийся в ночи кот, попятился к выходу. Бесшумно отворив дверь шевалье оказался в приемной под недоверчивым взглядом того же сурового капрала. Попытавшись овладеть собой, Луи непринужденно обратился к стражу.

– «Видите ли, господа заняты, им не до моей скромной персоны. А у меня мало времени, и, к сожалению, я вынужден незамедлительно покинуть Лез-Узаж, поэтому оставлю графу де Ла Туру письмо. Вы же, капрал, потрудитесь его передать Его Сиятельству.

Капрал кивнул. Устроившись за массивным бюро, где обнаружил предусмотрительно приготовленные чернильницу, перо и бумагу, анжуец начертал следующее:

ПИСЬМО: «Монсеньор, довожу до вашего сведения, что дело, улаженное мною в деревне Шанто, пролило свет на преинтереснейшие обстоятельства, которые должны либо подтвердиться, либо быть опровергнутыми. До меня дошли насколько любопытные, настолько тревожные слухи. Сие дело требует неотлагательного вмешательства, что бы спасти от краха наше дело и лично вас от смерти. Надеюсь смогу сам справиться с этим. Верный вам шевалье де Флери»

Свернув письмо, он вручил его капралу. И лишь оказавшись во дворе, в седле, шевалье осознал, какую опасную игру затеял. Шпоры впились в бока рысака, и уже через четверть часа Луи покинул ненавистный город, подгоняя своего верного, гнедого Фринца, несущего анжуйца к стенам, овеянного грезами Парижа. Его душа переполненная нетерпением изнывала от желания, наконец, достичь сердца королевства, что бы увидеть восхитительный и столь желанный «Город Лилий».

1 Феод – в странах средневековой Западной Европы земельное владение.

 

ГЛАВА 20 (49) «Старый дом в предместье Шинона»

ФРАНЦИЯ. ТУРЕНЬ. ШИНОН.

В окнах, под самой крышей Псовой башни, замка Шинон, до утра мерцал свет не менее дюжины огненных лепестков, словно оранжево-красные мотыльки обсели медный шандал. Оплывшие свечи, – утратившие свою ценность с появлением первых солнечных лучей, едва разбавивших ночную мглу, освещали, покрывавшую стол, старую карту, где провинции Турень, Мэн и Анжу были нанесены с величайшей точностью и подробностью. Усталый интендант, барон де Монси, с всклокоченными волосами и красными глазами, прямыми свидетельствами бессонной ночи, задумчиво и угрюмо взирал на бесчисленное множество разноцветных линий и знаков, начертанных на плане и обозначающих дороги и реки, города и мосты, крепости и замки, леса и крестьянские постройки. Его безрадостный взгляд, временами блуждал по затемненным углам и стенам небольшой, скромно меблированной комнаты, где интендант уединялся в минуты принятия сложных решений и аналитических построений. Минувшая ночь, проведенная бароном в сем укромном месте, красноречиво свидетельствовала о серьезности положения, и невзгодах которые претерпел как сам Монси, так и вверенная под его власть территория. Мучительные раздумья, не покидали его вот уже несколько дней, со времени получения тревожных новостей из соседних провинций, заставив размышлять о случившемся.

В Анжу, неизвестными, были совершены два дерзких нападения на помощников интенданта собиравших налоги. И, что примечательно, в первом случае все были перебиты и ограблены, а вот во втором, разумеется, деньги были похищены, но расправились только с солдатами, чиновник же, был раздет донага и привязан к лошади отпущенной восвояси. На груди несчастного, как и в случае с Прюдо, висела табличка с надписями в похабной, непристойной и богомерзкой форме порочащими министра-кардинала. В провинции Мэн, подожгли продовольственный склад и казенные конюшни, что категорически не укладывалось в голове интенданта. Похищения, на его взгляд, являлись выходками обнаглевших разбойников, пожелавших обогатиться, запустив руку в королевскую казну. Но поджег, в котором не усматривалось, ни толики личной выгоды, вызывал непонимание и встревоженность королевского чиновника. Если предположить, что это звенья одной цепи, на что указывали все имеющиеся факты, то впору было бы принять серьезные меры. Ведь все эти бесчинства не просто призывают к смуте, но и непременно, рано или поздно, перерастут в мятеж.

Медленно поднявшись из-за стола, барон принялся из угла в угол, заложив руки за спину, измерять комнату шагами. Прошло чуть более четверти часа. Монси остановился, уставившись на огонь в камине и, вдумчиво проговорил, обращаясь в пустоту комнаты:

– Просто-напросто, кому-то выгодно мутить воду, намереваясь призвать к неповиновению. Кому?…И всё же, я полагаю, ключом к разгадке, могут являться, эти чертовы Кленовые листья. Хотя, судя из описаний, эти разбойники не принадлежат к людям служащим политическим целям. Эти господа, скорее всего…

Вдруг глаза его сузились, а уста искривила лукавая улыбка.

– Лебрен!

Прокричал он. Дверь отворилась, и показалась голова заспанного секретаря.

– Велите принести свечей, а сами приготовьтесь записывать.

****

УТРО СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ.

За крепостными стенами, на северо-западной окраине города Шинон, стоял небольшой заброшенный замок. Пришедшая в упадок постройка, возвышалась буквально в двухстах туазах от края последних огородов предместья, любезно предоставив свою покатую крышу в распоряжение многочисленных ворон, облюбовавших двор и невысокий забор, ограждавший пустующий много лет дом, сад и десяток акров прилегавшей к нему земли.

Но вот сегодня, тихим летним утром, когда солнечные лучи ещё не столь горячи, что позволяют крестьянам, возделывать огороды, не изнемогая под палящим зноем, возле дома образовалось невиданное оживление. Несколько карет и дюжина крытых повозок въехали в распахнутые ворота, пришедшие в негодность от многих лет невостребованности. Множество прислуги, мужчин и женщин суетились у крыльца, перенося вещи из фургонов в дом, исчезая за двухстворчатыми дверями, во мраке коридоров. Через открытые окна второго этажа можно было разглядеть, как краснощекие девицы, с великим усердием, мыли полы, стены, люстры, освобожденную от чехлов мебель, намереваясь придать захудалому особняку прежнего блеска. Среди всего этого скопища снующих лакеев и конюхов, вальяжно и многозначительно руководя челядью, вышагивал секретарь барона де Монси, господин Лебрен, прибывая в сонной напыщенности.

Множество ротозеев собралось у ворот, глазея и обсуждая столь значительное событие, которое ни за что не могло оставить равнодушными жителей полусонного Шинона. Горожане шушукались, высказывая друг другу свои соображения о происходящем за забором и внутри дома, не решаясь обратиться с вопросами к кому-либо из находившихся во дворе. Но любопытство, несомненно, одно из величайших сил, повелевающих человечеством, все же взяло верх над толпой, подтолкнув её к более решительным действиям. Горожане выманили со двора одного из слуг, и, окружив беднягу плотным кольцом, учинили допрос прямо у ворот.

Молодой лакей, оказался славным малым, и без утайки поведал всем о том, что сей особняк, снял на время монсеньор барон де Монси, для своей то ли племянницы, то ли кузины – овдовевшей графини де Трамбаччи. Графиня недавно прибыла из Падуи, где схоронив мужа, весьма богатого синьора, стала обладательницей огромного наследства, что собственно и побудило её вернуться на родину. Она, по настоянию любимого брата, не оставшегося безучастным к её горю, приобрела этот старый замок, с тем, чтобы уединившись преодолеть в молитвах траурную скорбь, и пересчитать несметные богатства усопшего графа. Но печаль, как утверждают люди, хорошо знающие графиню, продлиться недолго, и уже в скором времени, по прошествии трех – четырех недель, молодая вдова наверняка, пожелает вернутся к светской жизни.

Синьора Трамбаччи, вынужденная много лет жить в Италии подле престарелого мужа, так и не смогла привыкнуть к укладу тамошней жизни, поэтому после погребения супруга решила вернуться во Францию. Горячий темперамент, красота и молодость, нерастраченные силы, наверняка не позволят ей долго находиться в этой дыре, поэтому графиня собирается купить особняк в одном из крупных городов – Орлеане, Реймсе, а может даже Париже, куда впоследствии, в скором времени и переедет.

 

ГЛАВА 21 (50) «Письмо из Англии»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

В многочисленных залах Лувра, которые занимал Двор Её Величества Анны Австрийской, царило праздное оживление, всякий раз наблюдавшееся во время отсутствия во дворце Людовика с его многочисленной свитой. Гомон и смех молоденьких фавориток, шутки и комплименты галантных кавалеров, ворчание чопорных фрейлин, умудренных опытом дворцовых баталий, шумный праздничный балаган облагодетельствованных сторонников Её Величества наполнил своды старинного Лувра. Общество, сверкающее блеском драгоценных каменьев, затянутое в парчу, шелка и бархат предавалось развлечениям, будто безоглядно вверив свои души и умы в лапы порочного и азартного Велиала1. Игральные карты и кости, с шелестом и стуком, рассыпались по столам, вокруг которых теснились обладатели безупречных кровей, источая подобострастие Фортуне, и беспрестанно отпуская друг другу цветистые любезности. Надменные господа, претендующие на наивысшие в королевстве посты, забыв о высоком статусе, словно гурьба буффонов и скоморохов ворвавшаяся на ярмарку, погрязла в фиглярстве и фарисействе, ослепленные золотым дождём пистолей и экю, проливающихся из бархатных кошельков, украшенных вензелями и родовыми гербами.

По залу, шурша парусами шлейфов, будто многопушечные фрегаты в кильватерном строю, сновали дамы, пытаясь под веером скрыть страстные усмешки, пряча в глазах, словно бездонных озерах наполненных сластолюбием, предпочтение отданное адюльтеру перед азартом.

И вот в зале, где все смешалось в общем безумии, и пиршество, вот-вот, грозило перейти в вакханалию, появилась она, особа, присутствие которой заставило мужчин привстать, засвидетельствовав почтение, с явным привкусом сладострастного обожания.

А большинство женщин испытать жгучую зависть и ненависть к сопернице, персоне столь гордой и высокомерной, даже не удосужившейся отвечать на их ядовитые приветствия.

Не придав значения, как восторженным возгласам мужчин, так и злобному шипению женщин, казалось не замечая как одних, так и других, стройная молодая дама, величественной походкой преодолев просторы помещения, остановилась лишь у стола, где Её Величество, любезничала с блистательным герцогом де Монморанси, первым бароном королевства, сидевшим от неё по правую руку, и капитаном почетного отряда дворян собственной свиты, Эммануэлем де Крюссолем, герцогом д’Юзес, восседавшим слева от королевы. Здесь же, излучая томные взгляды в адрес бравого офицера, беспрестанно обмахиваясь пышным веером, располагалась принцесса де Гимене, позволявшая себя рассмешить первому шталмейстеру Двора Её Величества, графу д’Орвалю. Рядом с ними Гофмейстерина, возглавлявшая дом королевы, маркиза де Сенсе, оживленно беседовала с главой совета королевы графом де Брассаком. Вельможи, окружавшие Анну Австрийскую, так непринужденно улыбавшиеся королеве, представляли одни из самых древних и знатных родов королевства, являя собой серьезную силу, что заставляло задуматься над неслучайным выбором столь полезного общества, в непростые для испанки часы.

Но улыбки, изысканные шутки, галантные остроты стихли в тот миг, когда взгляд королевы встретился с взглядом герцогини де Шеврез, покрывшей быстрым шагом последний отрезок пути, от дверей до стола Её Величества. Под встревоженным взглядом де Шеврез, королева, принеся извинения гостям, спешно направилась в покои, давая понять своим молчаливым шествием герцогине и маркизе, что им следует присоединиться.

Здесь хотелось бы обмолвиться, всего несколькими словами, о Мари-Катрин де Ларошфуко-Рандан, маркизе де Сенсе, женщине умной, энергичной, убежденной стороннице королевы и непреклонного врага кардинала де Ришелье. Она была под стать уже знакомой нам де Шеврез, и так же входила в круг ближайших друзей Её Величества. Маркиза, герцогиня и ещё, пожалуй, несколько дам Двора Её Величества, составляли тот самый узкий круг советниц королевы, без которых Анна не принимала не единого решения.

Оказавшись наедине с высшей степени преданными особами, испанка встревожено взглянула на герцогиню. Де Шеврез, извлекла из-под манто небольшой свиток, и, протянув его королеве, произнесла:

– Ваше Величество, я получила письмо из Англии, от особы, имя которой, полагаю, нет надобности, называть. Здесь изложены некоторые просьбы, которые, уверена, будут вам небезынтересны. И ещё, что так же немаловажно, не предоставив сие послание вниманию Вашего Величества, я не вправе дать ответ герцогу.

Анна дрожащими руками развернула письмо, и впилась глазами в ровные строки.

ПИСЬМО: «Мадам, обращаюсь к вам как к самому верному моему другу и преданному стороннику под сенью французской короны. Только вы способны помочь мне, и поверить мольбе несчастного жаждущего любви, сердце которого навсегда осталось на берегах далекой Франции, в прекрасных руках её королевы. Я не могу перенести разлуки, и после нашей последней встречи в Амьене прибываю в горестном расположении, сокрушаясь о невозможности загладить свою вину. Мои колени распухли от беспрестанных молитв, обращенных к Господу нашему, что бы он подарил мне надежду вновь увидеть Её. Я готов к любым испытаниям, лишениям, тягостям и невзгодам, лишь бы заслужить хоть один взгляд прекрасных глаз, хоть одну улыбку любимых губ. Я не пожалею ничего ради любви к ней! Моё чувство велико, а решительность не знает преград! Если потребуется, я призову на помощь британскую армию, и превратив в пепел весь Старый Свет, заставлю считаться с собой!

Прошу вас, помогите мне, и вы испытаете щедрость и дружбу самого влиятельного вельможи Британии.

Вечно ваш друг, Герцог Бэкингем»

Королева печально улыбнулась.

– Что вы об этом думаете, Мари?

Герцогиня и маркиза переглянулись.

– Я полагаю, Ваше Величество, что следует рассмотреть признание герцога, так как оно дает нам возможность разыграть важную политическую партию. Партию, в которой все козыри находятся в ваших руках.

Анна с интересом взглянула на де Шеврез, затем неспешно обошла вокруг стола, ещё раз перечитав письмо, и приняв величественную позу, едва заметно кивнула. Герцогиня, уловив так хорошо знакомый знак, продолжила:

– Бекингем клянется выполнить все наши требования, если я устрою ему свидание с Вашим Величеством. В наших же интересах, убедить герцога в оказании Англией помощи Ла-Рошели, которая готова вспыхнуть мятежом, ради получения суверенитета. Остается лишь назначить встречу и вынудить Бэкингема дать обещание, в ближайшее время высадиться с армией в гугенотской твердыни. Это будет решающим ударом, который, несомненно, опрокинет трон Людовика и раздавит ненавистного кардинала.

Идея де Шеврез была настолько неожиданна, а ход мысли так стремителен, что Анна несколько растерялась. Она приблизилась к мраморному изваянию Девы Марии, под которым стоял небольшой аналой2, и, сложив на груди руки, будто в молитве, бросила взор в раскрытую книгу Священного писания, лежащую на белоснежной скатерти. В минуты нерешительности, она как истая испанка находила укрытие в молитвах, зачастую предоставляя своим приспешникам самостоятельно принимать решения. Де Шеврез, прекрасно знавшая свою повелительницу, предусмотрела и это.

– Ваше Величество, после наших переговоров с Испанией, и призывам к вооруженному восстанию в провинциях, назад дороги нет. А высадка англичан на западном побережье, в Ла-Рошели, будет, словно гром среди ясного неба. Это непросто увеличит наши шансы, это гарантия успеха, victoire3!

Маркиза, узрев немалый резон в словах герцогини, посчитала необходимым бросить своё увесистое мнение на чашу весов, где громоздилось убеждение де Шеврез.

– Прошу простить меня, Ваше Величество, но суждения Её Светлости невероятно убедительны и, несомненно, окажут неоценимый вклад…

Медленно повернув голову, Анна устремила тяжелый, исполненный некой дикой страсти взгляд куда-то вдаль, чем заставила замолчать маркизу. Её глаза горели дьявольским огнем, а с сухих губ слетел едва различимый шепот:

– Не трудно догадаться, чего он попросит взамен…ну, что ж мы напишем ответ, но не просто напишем… Я устрою герцогу такую встречу, что он навеки запомнит меня, и пожалеет о своих грубых намеках и грязных домогательствах в Амьене. Не будь я испанской принцессой и королевой Франции.

1 Велиал – демон азартных игр, один из четырёх могущественнейших демонов Ада, верный союзник Сатаны.

2 Аналой – употребляемый при богослужении высокий четырёхугольный столик с покатым верхом; иногда аналои бывают складными.

3 (фр.) победа.

 

ГЛАВА 22 (51) «Слабость мадам де Шеврез?»

АНГЛИЯ. ЛОНДОН.

Самым значительным явлением в архитектуре Англии первой половины XVII века, несомненно, можно считать лондонский королевский дворец Уайт-холл. Замок был задуман в виде огромного прямоугольника, разделенного по длине на три части. В центре, по грандиозному замыслу зодчего, должен был располагаться просторный парадный двор, а каждая из двух боковых частей делится на три меньших двора. Трехэтажные фасады большой протяженности – главный и задний – членились также на три части каждый. В состав дворца входили площадки для игры в мяч, а так же дворы для петушиных боёв и рыцарских турниров. Здесь Генрих Восьмой праздновал свои свадьбы с Анной Болейн и Джейн Сеймур. А в 1611 году в Уайт-холле состоялась премьера шекспировской «Бури». Здесь было всё: кипели страсти, шумели дебаты, шипели интриги, сотрясавшие целое королевство.

Королевство, устремленное вперед, отчаянно сражавшееся с внешними врагами, увлеченное упрочнением и возвеличиванием своего положения в мире, семимильными шагами, распустив знамена, шествующее к славе вящей, и как оказалось пропустившее самое главное происходящее здесь же, на их земле, за собственной спиной. Поначалу почудилось, будто это соринка попала в глаз; словно капля горечи, примешалась в помпезную чашу восторга и величия, показавшаяся сущим пустяком, невинной забавой, пока не переросла в гигантского дракона, беспощадного и всепоглощающего. Невзрачные «черные человечки», наводнившие остров, точили изнутри королевство, словно древесный червь, превращая могучий английский дуб, в кучу трухи. Будто стая грызунов, проникших в чрево к величественному льву, постепенно и незаметно выпотрошив его, выделав, набив чучело соломой, а затем разодрав на клочки пресвитерианскими скорняками, что впоследствии выдали остатки, эти жалкие лоскуты, на глазах у всего Старого Света, за единственно пригодные для чистки и доведения до блеска Британской короны. Эти мастера из мрачных пуританских сумерек надвигающиеся на разложившуюся праздную «продавшуюся папистам» скверну, мастерски подшили их в королевскую мантию, приблизив тем конец всему ненавистному, не позволяющему проникнуть «черным островитянам» в лона «очищенной» Святой Реформаторской церкви – в пресвитерианский рай.

Но до крушения монаршего трона ещё оставалось немало времени, а значит под сенью Уайт-холла, в куртуазном величии прибывали благословенные Богом король и королева, министры и пэры, фавориты и фаворитки, свита и стража.

Именно сюда, к дворцовому крыльцу, что ближе к набережной, пасмурным летним деньком, подъехал экипаж. Возница, натянув повод, остановил лошадей, терпеливо ожидая дальнейших указаний хозяина – маркиза де Жизора, помощника посланника французского короля в Англии. Тем временем, в салоне кареты, де Жизор пытался предостеречь от ошибок, союзника и друга маркиза де Шале, согласившегося на весьма авантюрное предложение графа Холланда. Предложение англичанина казалось ещё более странным от того, что Холланд, до этого не проявлявший никакого интереса к миссии француза, внезапно выказал острую заинтересованность и предложил помощь де Шале в столь деликатном деле, связанным с намерениями герцога Бекингема. Пикантность сего предприятия таилась главным образом в сложных отношениях герцога с графом, а также в личности самого Генри Рича, графа Холланда.

Быть может, особо не утруждая себя, вы соблаговолите ознакомиться с краткой биографией сего достойного вельможи, где, несомненно, найдете, объяснения многих поступков и раскроете причины событий происходящих с нашими героями, а так же ожидающими их в дальнейшем.

Итак, Генри Рич был вторым сыном Роберта Рича, графа Уорвика, представителем влиятельной семьи, насчитывающей славную многовековую историю. В то же время, не будучи наследником, он, как и многие другие дворяне, столкнувшиеся с проблемой «младшего сына», должен был пробиваться в жизни сам. Однако принадлежность к семье Уорвиков обеспечила Генри место при королевском Дворе Якова I, на тот момент английского монарха. Современники писали о сэре Генри, что он был красив, амбициозен и богат. Именно эти качества молодого аристократа заметил король.

Яков I, как известно, любил мужчин, отдавая им предпочтение перед женщинами. Впервые попавшись на глаза королю, Генри Рич произвел на него очень сильное впечатление, как пишет в своих мемуарах один из придворных, но при этом Рич был настолько смел, что отказался от ухаживаний монарха. В то же время Генри не мог не понимать, что у него – второго сына графа – появился шанс занять место всесильного фаворита Якова I, Джорджа Вильерса, герцога Бэкингема, сделавшись, таким образом, первым лицом в Британии.

Опасения Бэкингема переросли в неприязнь, что не осталось незамеченным молодым Ричем, так же не питавшим симпатии к королевскому любимцу. Назревал конфликт. Бекингем впервые столкнулся со столь серьезной угрозой смещения. Противостояние стало главным событием Лондона, за которым наблюдал весь Двор.

Развязка наступила лишь в 1623 году, когда Рич стал бароном Кенсингтоном, а в 1624, по специальному поручению Бэкингэма, отправился с посольством во Францию. В благодарность за проявленное послушание Рич получил титул графа Холланда, и стал больше сторонником, чем противником королевского фаворита, герцога Бекингема.

Окончательное примирение произошло после смерти Якова, во время бракосочетания Карла Английского, занявшего место на троне и принцессы Генриетты Марии Французской, младшей сестры Людовика Тринадцатого, которое состоялось – 11 мая 1625 года, в Париже. Пышная церемония прошла в Соборе Парижской Богоматери, где брак нового английского короля был освящен по доверенности Карла I, коего представлял граф Карлайл. Потом начались недели торжеств. На них неизменно присутствовал герцог Бэкингем, не утративший монаршей любви, которому было поручено доставить юную жену короля в Англию и граф Холланд, оказавший королевскому любимцу значительные услуги, как знаток столь удивительной и порой весьма непонятной Франции. К слову именно тогда, в Амьене, случился неприятный эпизод, с участием Анны Австрийской и Бэкингема.

И хоть эта история уже «набила оскомину» при каждом из Дворов старого Света, мы всё таки рискнем напомнить её, да простит нас уважаемый читатель. Итак, прибывая с многочисленной свитой в городе Амьен, куда прибыли все провожающие новоиспеченную королеву Англии – Генриетту, вельможи, королева и герцог, в один из теплых чарующих вечеров, в сопровождении нескольких придворных, отправились прогуляться по саду. Они уединились в беседке из живых цветов, откуда по прошествии некоторого времени раздался крик Анны. Сбежалась стража, переполошились придворные, застали королеву в слезах, а герцога – в великом смущении.

Таковы факты, дальше начинаются сплошные загадки. Анна, явно благоволившая к герцогу, более не пожелала видеться с ним, а король Людовик личным указом запретил, распущенному Бэкингему появляться во Франции. Эта история, вскоре, стала широко известна в Старом Свете, где каждый, брызгая ядом, считал своим долгом высказать собственную версию. Мы же не станем опускаться до сплетен, окончив, сей рассказ многоточием, что даст читателю возможность и простор для бурных фантазий.

Теперь, как мы и обещали, познакомив вас с графом Холландом, мы, с вашего позволения, продолжим наше повествование, вернувшись к разговору господ де Жизора и де Шале.

И вот, в полумраке салона кареты, звучал монотонный голос де Шале:

– …на прошлой неделе ко мне пришел человек от Холланда, с посланием, где указывалось место и время нашего свидания, а несколько дней назад, как и было условлено, в Боро, в небольшой таверне, возле госпиталя Святой Марии Вифлеемской1, состоялась наша встреча.

– Нечего сказать, хорошенькое местечко для встреч, возле Бедлама1! Очевидно, у графа были серьезные причины опасаться быть замеченным в вашем обществе, если он потащил вас через реку в Саутуарк?

– Определенно. Сер Холланд, поинтересовался, насколько я заинтересован в отъезде Бэкингема в Париж, и соглашусь ли я, если потребуется, на самопожертвование в этой непростой ситуации?

Маркиз с тревогой взглянул на де Шале, тот ответил ему кивком головы.

– Я согласился.

Де Жизор, в задумчивости стал приглаживать батистовым платком тонкую полоску усов, очевидно, стараясь разгадать намерения хитроумного Рича.

– И чего же конкретно хочет от вас, этот хитрец?

– Надеюсь узнать об этом сегодня.

– Что ж, Анри, это ваш выбор. Я лишь могу сказать, что никогда не сомневался в вашей смелости и самоотверженности. Только прошу вас, маркиз, будьте осторожны, Холланд очень опасный человек.

Печальная улыбка, промелькнувшая на красивом лице де Шале, вселила ещё большую тревогу в душу де Жизора. Анри ловко выпрыгнул из экипажа, и твердой поступью направился к крыльцу дворца, на встречу с загадочным Генри Ричем.

****

В это самое время, в просторном белом зале Уайт-холла, четыре блистательных аристократа, влиятельных вельможи, вели потаенную беседу, обсуждая новости, поступившие из Франции. Герцог Бэкингем собрав самых надежных сторонников, и даже, как ему порой казалось, верных друзей, пожелал выслушать их соображения в отношении его тайной, и небезопасной поездки на континент.

Среди приглашенных герцогом дворян, кроме графа Холланда, уже представленного нами читателю, на совете присутствовали граф Монтегю и сер Джейкоб Бэйли, барон Мидлборо.

О графе Монтегю, ходили легенды – этот молодой, элегантный, образованный, утонченный красавец слыл, вместе с тем смелым, даже можно сказать отчаянным, вездесущим и неуловимым шпионом. Барон же Мидлборо, призванный, словно в противовес сэру Монтегю, напротив, был крайне предусмотрителен, по делу и без дела, источая запредельную осторожность и подозрительность, буквально во всем усматривая опасность и подвох. Тем не менее, его огромная, казалось непропорциональная, лысая голова, посаженная на узких, щуплых плечиках, считалась одной из самых светлых в королевстве, и таила в себе множество коварных идей, когда дело касалось интриг и каверз.

В центре просторного помещения, за прямоугольным дубовым столом, лед и пламя, Мидлборо и Монтегю, развалившись в массивных креслах, с высокими резными спинками, внимательно слушали Бэкингема, вот уже четверть часа объяснявшего цель своего вояжа во Францию. Герцог будто оправдывался перед присутствующими, желая собственной бравадой, убедить, в том числе и себя, в безопасности предприятия. Впрочем, из сказанного было очевидно лишь то, что Бекингем безмерно желает встречи с королевой Анной, при этом испытывая величайшие тревоги и опасения, за собственную жизнь, если решиться переправиться через Английский канал2. Всё это время, устроившись в кресле, в дальнем углу комнаты, сэр Холланд, безучастно листал книгу Цицерона «Об обязанностях», всем своим видом демонстрируя отсутствие интереса к происходящему.

Тем временем, убедившись в тщетности попытки переплести свои личные интересы с политическими, Бекингем продолжил:

– Я полагаю господа, что новости, дошедшие до нас из Ла-Рошели, призывают к решительным действиям. Мы, оплот и надежда реформаторской церкви не можем оставаться в стороне, когда сама судьба нам дарит шанс. В ближайшее время, я намереваюсь посетить Париж, разумеется, инкогнито, и провести переговоры с Её Величеством Анной Австрийской, заручившись поддержкой сторонников королевы в столь важном деле.

С пониманием смиренно кивая головой, Мидлборо, как обычно, начал излишне деликатно, «из-за угла».

– Видите ли, Ваша Светлость, в этом деле я усматриваю некоторые обстоятельства, которые едва ли дают вам право вести подобный диалог с королевой Анной. К тому же, письмо из порта Ла-Рошель подписано лишь господином Гитоном и городским советом, а где же позвольте осведомиться мнение герцога де Рогана, ведь если я не ошибаюсь именно он, герцог, является вождем гугенотов, сих верных сынов реформации?

– Целью прелиминарии, как мне видится, любезный барон, есть не соглашение, на паритетных началах, о начале военной компании, а ультимативное изложение наших требований. Лишь с позиции силы, я могу добиться от королевы Анны того, чего желаю!

– Но позволю себе напомнить, что Его Величество не одобрил вашего плана и запретил даже упоминания о войне с Францией.

– А кто вам сказал, что я расскажу Анне о мнении Карла Английского? Мои заверения понадобятся лишь для достижения цели, которую я преследовал в Амьене. И поверьте, я не успокоюсь, пока не добьюсь своего!

– Другими словами вы хотите обмануть королеву Франции, посулив ей всего, чего она пожелает, лишь бы добиться близости с ней?

– Я не побрезгую ничем, в игре, где разыгрывается моя репутация и величие Британии. К тому же я беру всё, что мне предлагает судьба, если конечно пожелаю того. Поэтому и королеву Анну и Ла-Рошель присовокуплю к собственной славе и впишу золотыми буквами в список личных побед! Клянусь Богом джентльмены, нет ничего приятнее, чем сделать короля Франции рогоносцем!

Бэкингем рассмеялся. Барон, лукаво улыбнувшись, развел руками.

– Ну, что ж в таком случае, остается лишь пожелать лису, вышедшему на охоту, не оказаться в капкане самому.

Бэкингем с непониманием уставился на Мидлборо.

– Что вы имеете в виду?

Сэр Джейкоб, сделал несколько глотков, наслаждаясь крепким ароматным хересом, и откинувшись на спинку стула, протяжно произнес:

– Насколько я понял, разумеется, из слов Вашей Светлости, гарантий безопасности, которые следовало бы получить от принимающей стороны, вовсе не существует. Ваши надежды обращены лишь в сторону мадам де Шеврез, доверять которой…ну, словом я бы не решился. Тем более, что эта особа, не отличающаяся постоянством, принадлежит к свите Её Величества Анны Австрийской, а значит, в известной степени, зависима от неё.

А вы помниться, с некоторых пор лишены предпочтений со стороны королевы Анны. Словом я не убежден, что страна, где король и, к слову его первый министр, относятся столь враждебно к Вашей Светлости, примет вас с распростертыми объятиями. Принимая во внимание все перечисленные выше обстоятельства, я бы не рекомендовал вам появляться не только в Париже, но даже в портах французского королевства.

Лицо Бэкингема вспыхнуло неистовой яростью.

– Пропадай же заодно с моим блаженством и спокойствие Европы!

Вскричал он, бросая об пол великолепную чернильницу, выточенную из цельного халцедона.

– Клянусь моим покровителем, Святым Георгием! Я им докажу, что можно быть королем не нося ни короны, ни порфиры! Она не хочет принять меня как посланника Амура, тогда я появлюсь во Франции как избранник Марса, как полководец и приведу за собой войну!

Герцог вскочил на ноги и в беспокойстве заметался по комнате словно одержимый. В этот миг, закончив рассматривать свои холеные пальцы, в разговор вступил граф Монтегю.

– Милорд, вам не следует горячиться, разглядев лишь одну сторону луидора3 с профилем глупого короля. На реверсе золотого диска может оказаться непобедимый всадник – Святой Георгий, которого вы изволили упомянуть, и я не вижу причин, почему бы этим триумфатором не сделаться вам.

Слова верного Монтегю успокаивающе подействовали на Бекингема, он налил себе вина, и уселся на прежнее место, забросив ногу на ногу, с интересом и надеждой приготовившись внимать более смелым рассуждениям, в надежде усладить ими своё чванство.

– Мне кажется, что сэр Мидлборо, несколько сгущает краски. Я ни в коей мере не призываю бросаться в пекло, но и переоценивать возможности врагов не стоит. Французы уязвимы, как и все живущие на земле существа. Нужно только найти слабое место.

– И где же вы собираетесь искать эти слабые места, любезный Монтегю?

С долей неуемного сарказма поинтересовался барон. Слова Мидлборо вызвали некое движение в углу комнаты, где всеми забытый граф Холланд, листал Цицерона.

– Искать нужно там, где более всего есть надежда найти.

Лицо Бэкингема прояснилось. Он вновь обрёл уверенность, посчитав, что если за дело берутся такие изощренные в вопросах шпионажа люди как Холланд и Монтегю, успех обеспечен. Граф бережно отложил книгу и подошел к столу, будто наслаждаясь паузой создателем которой являлся, и которую только он должен был нарушить. Наполнив свой, доселе нетронутый бокал испанским нектаром, он, пригубив глоток, произнес:

– Я слышал, что многое будет зависеть от герцогини де Шеврез, приглашением которой вы милорд в первую очередь заручились?

Не нуждаясь в ответе, он, допив вино, продолжил:

– Хочешь познать Францию, ищи француза, хочешь узнать француза, ищи женщину. Cherche une femme. Я могу сие утверждать как человек, проживший некоторое время во французском королевстве, неплохо изучив и усвоив достоинства и слабости этого народа. Так вот, в данном случае, нужно лишь перевернуть цепь, так как первым звеном в нашем случае является женщина…

Граф с победоносной улыбкой оглядел присутствующих.

– …значит следует искать француза.

Идиотская улыбка застыла на лице Бэкиегема, который уже через мгновение, выражая полное недоумение, нервно завопил:

– Позвольте граф, что за чушь вы несете?! Бросьте свои французские штучки и извольте изъясняться яснее!

– Всё очень просто милорд. Для того, что бы де Шеврез не ускользнула из наших стальных объятий, нужно отыскать то, что ей дорого. Найти уязвимое место герцогини. Вот только это, смею заверить, весьма непросто, поверьте.

Присутствующие с нарастающим интересом слушали Рича.

– Любвеобильная мадам Мари, а в том, что это так, можете не сомневаться, нашла себе новую пассию. Возлюбленного, в котором она души не чает. И если нам, на время вашего милорд отъезда, удастся взять этого месье под стражу, с тем, что бы обеспечить вашу безопасность, я не вижу ничего дурного. Добавлю лишь, что лично мне будет горазда спокойнее, при подобных обстоятельствах, имея в заложниках столь драгоценную для де Шеврез персону. Ведь, чтобы сохранить голову возлюбленного мадам Мари, будет стараться на совесть.

Сэр Джейкоб прыснул смехом, обличающим всю нелепость плана Холланда.

– И где же прикажите искать, сей предмет обожания герцогини?!

Рич вонзил пристальный испепеляющий взгляд в блеснувшие иронией глаза барона.

– Лично я не собираюсь искать то, что уже найдено.

Граф взял со стола бронзовый колокольчик и наполнил комнату высоким, неприятным званом. Вельможи, сидевшие за столом и окончательно сбитые с толку, напором мыслей сэра Рича, устремили взоры на дверь. Два лакея, в белых перчатках и расшитых позументами ливреях растворили тяжелую створку. Послышались шаги. В комнате, словно долгожданный рассвет, появился маркиз де Шале, приглашенный Генри Ричем, и ожидавший всё это время в соседней комнате. Граф подошел к французу, торжественно провозгласив.

– А вот и наш гость, маркиз де Шале. Полагаю, господа вы все знакомы с маркизом?

Присутствующие поприветствовали гостя, на, что тот ответил изящным поклоном.

– Объяснения излишни, маркиз принял моё предложение, и заверил в откровенно благих намерениях герцогини де Шеврез.

Бекингем величественно поднялся со стула и преисполненный достоинства, одобрительно кивнул.

– Я полагаю слово дворянина превыше всего, как у нас в Англии, так и у вас во Франции?

Де Шале поклоном выразил полное понимание и согласие. Удовлетворенный исходом встречи Монтегю, поднявшись с места, взял на себя смелость подвести итог.

– Ну, что ж вот и прекрасно. Я же милорд, со своей стороны отправил депешу одному верному человеку в Париже. Он, непременно, выполнит всё, о чём я прошу, и устроит нам встречу на берегах Франции.

1 Госпиталь святой Марии Вифлеемской, он же Бедлам – Бетлемская королевская больница – первая психиатрическая больница в Лондоне.

2 Ла-Манш

3 (прим. авт.) Луидор (фр. louis d’or – золотой Луи, Людовик) – французская золотая монета XVII—XVIII веков. Впервые появилась в обиходе в 1640 году во времена Людовика XIII.

 

ГЛАВА 23 (52) «Когда д'Эстерне, становится д'Анжем»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Уже вечерело, когда два всадника облаченные в рясы черных августинцев, подъехали к воротам аббатства Сент-Антуан-де-Шан, что в предместье Парижа у дороги на Венсен. Один из монахов, не покидая седла, тревожно озираясь, из-под черного капюшона, затаенным взором, боязливо окинул мрачный силуэт Бастилии, черневший на фоне сереющего неба. В это время, его попутчик, звеня шпорами, спешился и забарабанил в двери святой обители. Он повторил эту процедуру еще несколько раз, прежде чем с лязгом, растворилось небольшое квадратное смотровое оконце. Путник, сбросил капюшон, обнажив голову, принадлежавшую скорее дворянину, чем священнослужителю и, улыбнувшись монаху, произнес:

– Брат мой, мне необходимо говорить с приором Ленуарелем. Скажите ему, что приехал человек из Сполето1.

Через четверть часа дверь отворилась, и барон д,Эстерне поспешил скрыться в дебрях суровых канонов и устоев священной обители, погрузившись в благозвучную монастырскую тишь. Падре Локре, впрочем, не пришлось долго ожидать своего попутчика, совсем скоро молодой дворянин, выпорхнув из обиталища светлых нравоучений и темных наветов, вскочил в седло, ударил шпорами коня, коротко, бросив на ходу:

– К воротам Сен-Мартен!

Миновав остроконечные башни ворот, д’Эстерне и Локрэ выехали на широкую улицу Сен-Мартен, что вела от старой крепостной стены до моста Нор-Дам, переброшенного через Сену, и являлась одной из главных артерий города, растянувшись через весь правый берег с севера на юг. Барон, как только оставили за спиной мрачные башни портала, спешился, взяв лошадь под уздцы, и словно смиренный монах, накинув капюшон, вклинился в городскую толпу. В скором времени путники достигли перекрестка, где в Сен-Мартен вливалась улица Монморанси. Не поднимая головы, будто прибывая в забытье молитв, монах-барон вошел в арку, над которой висел свежевыкрашенный деревянный щит исписанный буквами, коим заурядный художник придал причудливый вид больше напоминающий современную, ренессансную антикву, что выглядело несколько нелепо.

– Харчевня «Зеленый лис».

Шепотом прочел капеллан, направив свою соловую кобылу вслед лошади барона.

Обрюзгшая, неприветливая физиономия трактирщика прояснилась, как только он увидел в ладони д’Эстерне условный знак. Хозяин харчевни кивнул, кликнув конюха, после чего, без свойственной кабатчикам любезности, предложил следовать за ним. Слуга принял лошадей, а гости исчезли в проеме узкой двери, возвышавшейся над четырьмя кривыми ступенями покосившегося крыльца.

Комнаты, предложенные приезжим, оказались рядом, через стену друг от друга, что, несомненно, устроило дворянина. Он заказал ужин в номер и запер дверь за удалившимся трактирщиком. Покрыв, неспешным шагом, расстояние от двери до окна, барон выглянул наружу. С высоты второго этажа, его взору открылся тихий квадратный двор, зажатый утлыми постройками. В средине, устланного сеном и конским навозом дворика, высочил, словно дивный храм, старый колодец, окруженный двумя ярусами стертых ступеней, над прохудившейся крышею коего красовалась, позеленевшая от времени и влаги, бронзовая фигурка застывшего в прыжке лиса. Две колонны из грубого камня, поддерживавших кровлю, украшали кованые листья клевера, сочетающиеся поржавевшим узором с кривой ручкой, при помощи которой извлекалось деревянное ведро из поросшего мхом, влажного, черного жерла. Сия дивная конструкция, расположенная с геометрической точностью посредине булыжниковой поверхности площади двора, несомненно, служила украшением сего мрачного уголка, застроенного ветхими конюшнями и сараями, ещё со времен восстания Этьена Марселя.

Но, внимание барона, прежде всего, привлекли не прелести старого двора, а покатая черепичная кровля, расположенная прямо под рядом ставень второго этажа, и позволявшая, из его номера, пробраться к любому из окон гостиницы, а также на крыши соседних зданий, что являлось бесспорным достоинством сего дряхлого строения, и было необходимым на случай бегства и прочих непредвиденных обстоятельств. Оставшись вполне удовлетворенным увиденным, д’Эстерне обернулся к капеллану, с угрозой вымолвив:

– Хочу предупредить – бегство не избавит вас от моего общества, а лишь разозлит меня, что повлечет неблагоприятные для вас последствия, святой отец.

****

Ранним утром, проснувшись на узкой крестьянской кровати, под сводами исполосованного почерневшими балками потолка «Зеленого лиса, барон первым делом проверил на месте ли пистолет, ночью, неизменно находящийся на расстоянии вытянутой руки. Нащупав, под кроватью, прохладную, хорошо знакомую рукоятку, он расслабленно потянулся, прикрыв глаза. В дверь, едва слышно, постучали.

– Кто?

Насторожившись, крикнул барон, схватившись за оружие.

– Вас ожидают внизу.

Негромко прозвучал ответ, из-за двери. Послышались шаги удаляющегося трактирного слуги. Д’Эстерне неспешно оделся и, вооружившись, выбрался на крышу за окном. Спустившись во двор, по одной из массивных каменных колон, поддерживавших черепичный настил, он приоткрыл дверь, что находилась под навесом, и вела в обеденный зал. Его взор, невидимый для немногочисленных в столь ранний час посетителей, скользнул по рядам столов, где трапезничали беззаботные горожане. Узрев в углу трактира мужчину в темно-зеленом колете, на лице барона заиграла едва заметная улыбка. Он спрятал за пояс пистолет, прикрыл его плащом и направился к томимому ожиданием незнакомцу.

– Вы как всегда точны, Лаоль. Мне приятно иметь с вами дело.

Приблизившись тихой поступью, промолвил дворянин.

Невысокий, худощавый Готье Лаоль, во внешности которого не было ничего примечательного, кроме, пожалуй, клейма, оставленного венецианским палачом, на его плече, что, впрочем, не доставляло неудобств, так как было скрыто под грубым сукном колета, являлся не просто человеком, давно служившим барону, он был его другом. Этот тридцати семи летний сын мелкого буржуа из Берри, был наделен даром, который, как отмечают философы, столь редко встречается у мужчин и как утверждают мизогины, напрочь отсутствует у женщин – Лаоль умел дружить. Столь беззаветно преданные люди как добряк Готье, становятся, для тех, кто не полениться их разглядеть, непросто приспешниками, они превращаются в наперсников. Впрочем, определение «добряк», можно употребить в отношении сего жестокого беррийца, лишь с весомыми оговорками. Лаоль был беспощаден, коварен и хитер со всеми, кроме тех, кого считал друзьями. Именно к последним, сим, весьма, немногочисленным персонам, в первую очередь, следовало бы отнести господина барона.

Берриец кивком поприветствовал дворянина. Встретившиеся ещё некоторое время молчали, разглядывая друг друга так, будто расстались два столетия назад, не надеясь более увидеться, на сей грешной земле. Наконец д’Эстерне улыбнувшись, произнес:

– Есть ли у вас ещё какие-нибудь скверные новости кроме тех, что мне сообщил приор Ленуарель, вчерашним вечером?

Лаоль покачал головой.

– Вряд ли я сумею удивить вас, сообщив о том, что господина д’Эстерне, которому вы нанесли удар шпагой в Шампани, после чего сочли возможным взять его имя, поставили на ноги и привезли в Париж, а вас разыскивают все, начиная от ищеек Ришелье и заканчивая болванами из Шатле, людьми парижского прево. Не берусь судить, можно ли это считать дурными новостями в сравнении с тем, что вам сообщили в аббатстве Сен-Антуан, но могу с уверенность заявить, что под именем барона д’Эстерне, вам более оставаться невозможно.

– У вас есть иные предложения?

Лаоль поправил, грубой мужицкой ладонью, прядь белокурых волос, стянутых шелковой лентой на затылке и самодовольно, промолвил:

– Есть, господин д’Анж… После приезда Поликена из Гренобля, можно сказать, что есть такое предложение.

Уголки рта, Лаоля приподнялись в улыбке, когда он взглянул на изумленного дворянина. Чтобы не томить ожиданием хозяина, барриец пояснил:

– Вы вполне можете именоваться бароном д’Анжем из Дофине, где в горах под Аллемоном, в родовом замке, до сей поры, беззаботно и проживали, пока, на днях, не прибыли в Париж.

– Что ж д’Анж так д’Анж, мне не привыкать. (Так отныне мы будем вынуждены называть месье д’Эстерне, или, вернее сказать, человека с которым познакомились под именем шампанского барона, так и не дознавшись его настоящего титула и имени).

Задумчиво вымолвил барон. Дав возможность новоиспеченному господину д,Анжу примириться с новым именем, Лаоль продолжил:

– А ещё, хозяин «Зеленого лиса», к слову наш верный человек, сообщил, что вчера поздним вечером, когда вы, с вашим спутником уже изволили опочивать, какой-то господин пытался выведать у конюха о двух приезжих монахах августинцах, остановившихся в сем глухом трактире.

Барон заметно встревожился, окинув собеседника беспокойным взглядом.

– Как он выглядел?

– Ничего примечательного. Высокий, худощавый…да, на пальце левой руки слуга разглядел перстень с монограммой из литер «C» и «N». Если это способно, хоть что-нибудь прояснить.

В прищуре глаз, молодого дворянина сверкнула искра неистовства.

– Чертов Лавальер, выследил! Не ожидал такой прыти от этой проспиртованной «мумии»! Что ж…

Он взглянул на край свернутого вчетверо листа бумаги, торчащего из-под полы камзола, и с призрением прошипел:

– …месье шевалье, быть может вам и самому невдомёк, как вовремя вы появились.

Его внимание отвлек трактирщик, который принес блюдо с горячими закусками и кувшин вина. Лаоль взглянув на статного хозяина харчевни, обратился к д’Анжу.

– Это Сюрто, верный человек, можете во всём на него положиться.

Хмурый, немногословный Сюрто безучастно кивнул, и неторопливо заспешил в сторону стола, где требовала завтрака и выпивки шумная компания молодых школяров явившихся с Университетской стороны.

– Что ж Лаоль, теперь послушайте меня: Ленуарель мне передал послание, в котором сообщается о приезде важного гостя, которого мне, в скором времени, непременно придется встретить в Гавре. И всё, быть может было бы не так плохо, если бы не чертов шевалье де Лавальер. Хотя у меня появилась, на его счет, одна преинтересная мысль, как мне кажется.

Не скрывая непонимания, но, не понаслышке зная умение барона выстраивать многоходовые и головокружительные каверзы, Лаоль, скрестив на груди руки, уставился на хозяина. Удостоверившись в том, что их никто не слышит, д'Анж продолжил:

– Хорошо, обо всём по порядку. Я нашел этот дьявольский амулет, в виде крошечного меча, в Труамбере, как и указывала карта. Кроме креста мне досталось странное послание с того света, где говориться о ещё одном медальоне.

– Но, насколько я понимаю, это, несомненно, удача!

Дворянин безрадостно ухмыльнулся.

– Несомненно, если бы мне не требовалось покинуть Париж, и если бы я, хоть слово понимал в том, что написал этот сумасшедший тамплиер. Вот, прочтите.

Барон достал небольшой футляр, змеиной кожи, что вытащил из тайника под плитой в полу «Безглавой» башни Труамбера, и извлек из него лоскут старого пергамента, который протянул Лаолю.

ПИСЬМО: «Четыре ангела смерти сомкнули свои черные крылья, над рыцарским братством обратив его в прах. Жажда золота затуманила их разум и заставила обагрить нашей кровью когтистые длани. Я проклинаю их, и, укрывая в землю свою часть плана, играю последнюю, злую шутку, над алчущими чудовищами. Мой кулон зарыт в землю в ста сорока четырех шагах на север от «Храма смерти», возведенного одним из злодеев. Ищите у последнего пристанища изверга, под фундаментом каменного креста»

– Но ведь здесь…ничего не понять.

В недоумении протянул Готье. Осушив кружку, д’Анж уныло кивнул.

– А теперь Лаоль, послушайте, что мне в связи со всем этим пришло в голову.

Налив вина себе и барону, берриец приготовился слушать, с любопытством глядя на дворянина.

– Как я уже сообщил, мне в скором времени предстоит ехать в Нормандию. Следовательно, я не смогу продолжить поиски амулета, к тому же, я понятия не имею, как расшифровать, это чертово письмо.

Не отрывая глаз от хозяина, Лаоль кивнул.

– Со мной, в Париж, прибыл священник, падре Локрэ, который ненавидит и боится меня. Он ничего не знает о сокровище, но отчасти посвящен в тайну амулетов, поэтому неудобен и опасен. Так же, по моим следам идет некий господин де Лавальер со своим слугой, равнодушным и изощренным убийцей, Урбеном, который возможно так же, что-то знает об этом кладе. Лавальер опытный и матерый враг, от него будет нелегко избавиться.

На лице беррийца, старавшегося не упустить ни единого слова, слетавшего с уст коварного барона, не дрогнул не один мускул.

– Пока я жив и храню найденные кулон и письмо, я подвергаюсь смертельной опасности, как со стороны Лавальера, так и со стороны Локрэ. Да-да, поверьте, этот святоша знатный отравитель. Но стоит мне отойти в мир иной, они завладеют всем этим скарбом и объединят свои силы в поиске медальона.

Лоб Лаоля покрылся крупными каплями пота. Он вопрошающе глядел на хозяина.

– И я предоставлю им такую возможность. Поверьте Лаоль, порой единственный способ остаться в живых, это умереть. Вот только для этого, мне понадобиться помощь ваша и этого милого трактирщика.

– Я готов, но как…?

– Об этом позже.

Властно прервал барон, переводя разговор в иное русло.

– Теперь вот что, вы нашли аптекаря?

– Да, мой господин. Он живет на улице Белых мантий, под чужим именем. Но вот только…

– Что ещё?!

Теряя самообладание, взревел д’Анж.

– Днём раньше его нашли люди Черного графа.

– Что-о?!

– Увы, но это так мессир. Они наблюдают за домом, явно чего-то выжидая.

Тревожные раздумья омрачили чело молодого дворянина.

– Я оставил там Месафьеля и Поликена.

Оправдываясь, пояснил Лаоль. Барон поднял глаза. Его тяжелый взгляд впился в Готье.

– Они хотят выследить, кто приходит к аптекарю. Немедленно ведите меня туда.

1 Сполето – город в итальянской провинции Перуджа, где в 1208 году Святым Франциском Ассизским, с целью проповеди в народе апостольской бедности, аскетизма и любви к ближнему, был основан орден «миноритов» (лат. Ordo Fratrum Minorum), члены которого так же известны как «францисканцы».

 

ГЛАВА 24 (53) «Знакомство с прекрасным Парижем»

ФРАНЦИЯ. ПРЕДМЕСТЬЕ ПАРИЖА.

Добравшись до места, откуда взгляд способен был коснуться окраины Парижа, сердце де Ро переполнило волнение и необъяснимая тревога, заставившие анжуйца забыть о перипетиях и беспокойствах занимавших его в пути. Миновав старинный рыцарский замок Бисетер, Луи, наконец, въехал в предместье Сен-Марсель. Он пустил коня шагом, глубоко с придыханием вздохнул, приготовившись к встрече с прекраснейшим и величественнейшим, на его взгляд, городом мира. Шевалье вертел головой, вдыхая зловонный воздух, с каждым шагом гнедого, всё отчетливее осознавая, что представшая перед ним клоака, мало напоминает те прелестные картинки, которые он многократно рисовал в своём воображении предвкушая встречу с королевской столицей. Его юношеские грезы и устремленные в сторону старинных стен Парижа вожделения, растаяли и разбились о ряды покосившихся лачуг, смрадные выгребные ямы и одиноко торчащие на вершинах холмов «гобеленовые» мельницы, заскучавшие в ожидании ветра.

Здесь, вероятно, стоило бы отметить, что сие безрадостное предместье, выдавленное за ограду возведенную Карлом Пятым, и обращенное в сторону Блуа и Орлеана, действительно являлось далеко не лучшей частью города, и едва ли могло сравниться с крошечными деревеньками Турени и Анжу, даже последняя из которых была приятнее на вид, чем похабный Сен-Марсель.

Оставив за плечами улицу Сен-Марсо, Луи через ворота Борделль въехал в Сен-Медарское предместье, которое в отличие от вышеупомянутого, находилось за крепостной стеной. Поднявшись на холм Святой Женевьевы, самую высокую точку левобережной части города, где новая церковь Сент-Этьен частично заслонила своим великолепным порталом старое аббатство, перед ним раскинулся потрясающий вид.

Спустившись к Сене анжуец не смог не отметить, что она, вопреки его ожиданиям, всё же не хуже Луары, хотя не греет душу как родная река. Оставив за спиной сноп башен Пти-Шатле он направил коня в узкий лабиринт, меж островерхих домиков, коими был застроен многострадальный Малый мост и, протиснувшись сквозь людскую толпу, добрался до Сите.

Когда копыто его верного Фринца ступило на твердь булыжниковой мостовой острова, в Еврейском квартале, ударили колокола. Неистовый звон, обрушившись со всех сторон на голову бедного провинциала, ознаменовал полдень. Луи, вертясь в седле, в некоторой растерянности, крутил головой пытаясь разглядеть, откуда доносится сей чистый, ровный и протяжный звук, оглушивший его и повергший в изумление. Тщетно, полуденный набат, катившейся с колоколен двадцати одной церкви, разместившейся на тесном пространстве острова, казалось, лился прямо с неба. Сие, звенящее медью, многоголосие, словно издаваемое всеми колокольнями королевства, почудилось анжуйцу чем-то невероятно благостным, неземным.

За спиной церковь Святой Эвелины перекликалась с колоколами, изливающиеся набатом, доносившимся слева, со стороны, где за старой церквушкой Сен-Жермен, возвышался ажурный шпиль восхитительной Сен-Шапель, высочившей над часовней Сен-Мишель. Справа, на фоне величественного Нотр-Дам де Пари, маячили кресты церквушек Сент-Женевьев и Сент-Кристоф, чуть поодаль, ближе к Сене – виднелась колоколенка Сен-Ландри, зазвучали Сен-Дени-дю-Па и Сен-Пьро-о-Беф, под сей сладостный звон, шевалье и добрался до моста Нотр-Дам.

Переправившись на правый берег, он влился в людской поток улицы Сен-Мартен. Великолепие и помпезность зданий, размах площадей, величие соборов оказало на анжуйца впечатление прямо противоположное тому, что он испытал в Сен-Марсельском предместье. Луи, на мгновенье стушевался, потеряв прежнюю уверенность, но стряхнув с себя обольстительность прекрасного города, надвинув на глаза шляпу, он сжал повод и пришпорил коня. Остановившись возле церкви Сен-Жак-ла-Бушери, залюбовавшись её белой колокольней, он справился у оказавшегося поблизости мещанина как проехать во дворец Пале-Кардиналь, чем вызвал неодобрительный ропот окружавших его горожан. Прохожие, кто с опаской, а кто с ненавистью подозрительно оглядели измученного путника, но, не рискнув отказать в любезности человеку со шпагой, указали незнакомцу в сторону кладбища «Невинно убиенных младенцев».

Оказавшись возле стен кладбища, де Ро испытал, пожалуй, самое сильное потрясение, за время столь рискованных, а порой смертельно опасных приключений. Перед ним разверзся, встал на пути, безжалостный, неукротимый и нечестивый Шампо. Огромной неистовой волной накрыла его помойка, являвшаяся центральным рынком, завладевающая душами алчущих наживы мирян, заманивая и затаскивая простаковатых филистеров в царство жирной жижи, переливающейся золотым блеском слизи и смрада, накрывая всё и всех мрачным зловонным балдахином низости, порока и греха, откуда единственный выход – пекло. Многочисленная толпа, кого пьянит звон пистолей и экю в чужих кошельках, кто чтит лишь Бельфегора1, подобно мутным водам, выступающим из берегов, вздымалась вдоль стен.

Людской поток захлестнул вместе с конем, неосмотрительно въехавшего в проулок всадника. Что-то выкрикивающие торговцы, давшие волю зубоскальству и озорству, возникающим из-за пустячных ссор, закружили молодого шевалье разом с рысаком, тесня и подталкивая меж рядов телег, карет и повозок, расталкивая и опрокидывая незадачливых зевак, праздно шатающихся по торговым рядам вблизи рынка, извергая из своих пропитанных желчью сквернословия недр, бранные нечистоты. Де Ро отбросив благодушие и урезонив мятежность, словно скифский катафрактарий2, на исполинском коне, проявил решительность и безоглядную храбрость, выхватив шпагу, несколькими точными ударами поверг в бегство, ошалевших от пляски золотых тельцов, барыг. Его скуластое лицо, покрытое потом и припавшее пылью дорог, искривила гримаса неистовой ненависти, глаз задергался. Луи похлопал по холке взволнованного жеребца, сим миролюбивым жестом успокаивая не только верного друга, но и намереваясь совладать с собой, прилагая немалые усилия, чтобы направить всколыхнувшиеся эмоции в русло снисходительности и благочестия.

Умерив пыл, анжуец выехал на Сент-Оноре, одну из главных артерий столицы, что пролегла с востока на запад, улицу, где располагался кардинальский дворец, а людской поток, после Шампо, казался безобидным ручейком. Таким образом, последний отрезок пути увенчался приятнейшей прогулкой, которая, впрочем, вскоре закончилась у ворот Пале-Кардиналь.

Невзирая на все случившиеся с шевалье злоключения, он был раздавлен величием Парижа. Но дворец, в котором располагалась резиденция Ришелье, просто ошеломил его. Луи даже не обратил внимания на башни Лувра, возвышавшиеся за спиной. Он спешился, снял шляпу, с восхищением разглядывая архитектурный шедевр, когда услышал недоброжелательный окрик.

– Эй, деревенщина, куда тебя занесло? ! Не видишь куда прешь? !

Столь дерзкое обращение, сопровождаемое смехом, всё же заставило де Ро отвлечься, оторвав взор от великолепия фасада. На крыльце Пале-Кардиналь, в десяти туазах от распахнутых ворот, где остановился анжуец, он заметил трех гвардейцев кардинала, с насмешкой наблюдавших за провинциальным невежей. Их алые плащи, с вышитыми золотом крестами, сверкали на солнце. Пышные, кроваво-красные плюмажи, красовавшиеся на черных шляпах, поддавшиеся трепету от легкого ветерка, были просто восхитительны, а высокие ботфорты, поблескивающие пряжками и шпорами, изумляли лоском кожи и изящностью покроя. Это были, казалось, не люди, а полубоги в великолепии и богатстве своих роскошных одеяний.

Луи не выдав и тени восторга, наполнившего его душу, собрав в кулак все силы, с фальшивой непринужденностью ответил:

– Очевидно, господа гвардейцы поставлены здесь для насмешек над добрыми людьми, которые проскакали пол-Франции, чтобы сообщить Его Преосвященству известия государственной важности.

С лиц часовых исчезли надменные улыбки, и один из них, уже совсем серьезно, спросил:

– Вы, сударь, полагаете, что любой, кто считает свои сведения важными, может рассчитывать на аудиенцию Его Высокопреосвященства?

– Я, месье, не смею даже надеяться на встречу с Его Преосвященством, но знаю наверняка, что если бы сержант Констан де Самойль был жив, он бы иначе отнесся к моим словам.

Гордо произнес анжуец, расправив широкие плечи. Гвардейцы переглянулись. Один из них проницательно оглядев на незнакомца, впоследствии так и не соизволив отвести тяжелого взгляда, промолвил:

– Хорошо, ожидайте.

Он не поворачивая головы, словно опасаясь потерять из вида молодого человека, негромко обратился к товарищу.

– Бикара, потрудитесь вызвать господина де Жюссака.

Через некоторое время на крыльце появился человек в сержантском плаще в сопровождении Бикара. Он, приблизившись к незнакомцу, придирчиво оглядев его, задал вопрос.

– Кто вы?

– Моё имя шевалье де Ро, из Анжу.

В глазах сержанта появилась заинтересованность, он ещё раз, с головы до ног смерил юного дворянина, после чего кивком предложил следовать за ним. Поднявшись на крыльцо, де Жюссак обратился к одному из стражей:

– Немедленно найдите Рошфора, мы ожидаем внизу.

****

Тем временем, во втором этаже дворца Пале-Кардиналь, в кабинете Его Высокопреосвященства, граф де Рошфор, капуцин Отец Жозеф и Ришелье склонились над картой города Ла-Рошель. Рошфор, недавно вернувшийся из предместий мятежного города, главной цитадели восставших гугенотов, высказывал свое мнение о пригодности фортификаций и готовности фортов к ведению боевых действий, когда доклад графа прервал лейтенант Ла Удиньер, доставивший кардиналу пакет из Сен-Жермен-ан-Ле, от монарха. Ришелье взволнованно развернул свиток с гербами и печатью короля и впился глазами в строки, написанные лично Его Величеством.

ПИСЬМО: « Ваше Преосвященство, желаю заверить вас в моей привязанности, которая всегда будет такой, какой вы бы желали её видеть. Я полностью вам доверяю и не смог бы найти никого, кто служил бы мне лучше вас. Прошу вас не удаляться от дел, иначе они пойдут прахом. Я вижу, что вы ничего не щадите на службе королю и что многие вельможи держат на вас зло, ревнуя ко мне; будьте покойны: я буду защищать вас от кого бы то ни было и никогда не покину.

Милостью Божьей король Франции Людовик Бурбон»

Кардинал прибывал в скверном расположении духа после того злосчастного, последнего разговора с Людовиком, который мы имели удовольствие наблюдать в королевской резиденции Сен-Жермен-ан-Ле. Его одолевали страхи и сомнения, не отпускавшие даже ночью, лишив министра сна и аппетита. И лишь теперь, после прочтения королевского послания, каждая буква которого была пропитана реабилитацией, он позволил себе, надменно улыбнувшись пренебрежительно произнести:

– Всё-таки Господь ошибся, сделав Людовика королем, из него бы получился отменный слуга.

Оставив без внимания вопрошающие взгляды капуцина и графа, Ришелье бережно спрятал письмо в ящик стола, и как будто ни в чем не бывало, вернулся к обсуждению крепостных укреплений взбунтовавшегося города. Он коснулся карты, острием ширококонечного пера, в том месте, где на голубоватом поле, обозначавшем воды Бискайского залива, было нанесено коричневое пятнышко, и протяжно произнес:

– Рошфор, потрудитесь уделить особое внимание, в вашем докладе, форту Святого-Мартина, на острове Рэ.

В этот момент в кабинет вошел господин де Бутилье, в его вальяжной походке и кичливой осанке улавливалось что-то от пса, отличившегося на охоте, что доставило хозяину немалое удовольствие. Он, сияя будто новый пистоль, поклонился кардиналу и поприветствовал всех присутствующих. Министр, оторвавшись от карты, внимательно оглядел сюринтенданта финансов:

– Глядя на вас, любезный Бутилье, верится, что пробил час второго пришествия.

Бутилье еще раз поклонился, прикрыв глаза от удовольствия.

– Ваше Преосвященство, я выполнил то, чего вы от меня, так давно, ждали.

Ришелье, впрочем, как и все остальные, кто находился на совете, непонимающе поглядел на сюринтенданта. Тот, выпучив глаза, переложил из руки в руку кожаную папку, почувствовав некоторую неловкость, застыл в ожидании.

– Бога ради, месье де Бутилье, я ждал от вас взятия Зальцбурга и восхождения на Апостольский престол в Риме, не томите, говорите по делу.

Сюринтендант, исполненный покорности, поклонился.

– Монсеньор, после того как, по вашему поручению, я взялся отслеживать корреспонденцию Её Величества и мадам де Шеврез, обнаружилась весьма любопытная связь. Мне удалось выявить сию нить, исключительно по причине небрежности герцогини в вопросах переписки с особами не наивысшего ранга.

– Вы полагаете, меня может заинтересовать подобная безделица?

Брови Бутилье заколыхались как волны во время прилива, он хитро взглянул на кардинала, растянув губы лукавой улыбкой.

– Я следую вашим советам, Ваше Преосвященство – ведь в политике не бывает мелочей.

– Весьма похвально. Соблаговолите изложить резоны.

С некоторым раздражением вымолвил Ришелье, подозревая, что его без серьезных причин отвлекают от важного дела. Раскрыв кожаную папку, Бутилье пробежал по строкам некоего документа.

– Монсеньор, я нашел человека, который по настоянию герцогини де Шеврез, написал письмо герцогу Бекингему, от имени городского совета Ла-Рошели. Этот человек помощник и доверенное лицо мэра протестантской цитадели господина Гитона, имя его Жослен Саркиз.

Многозначительно кивнув, сюринтендант поспешил дополнить.

Только сейчас я вернулся из Блуа, где на постоялом дворе «Дивная курочка» герцогиня де Шеврез и граф де Бокуз встречалась с сим презренным гугенотом. Мы, в свою очередь, дождавшись отъезда герцогини и графа, вместе с господами Рамбитуром и Бернажу, сумели… убедить корыстолюбивого Саркиза, принять не столько наши деньги, сколько условия.

Кардинал задумчиво прошелся по кабинету, остановившись у окна.

– Весьма любопытно. И о чем же говорилось в этом письме к Бэкингему?

– В письме, звучат призывы к англичанам высадиться в мятежном городе. Так же приводятся все выгоды и преимущества, которые может принести сие предприятие Британской короне.

– И, что же движет этим…Саркизом?

– Прошу заметить герцогиня не поскупилась, заплатив ему кругленькую сумму.

Ришелье обрушил на сюринтенданта взгляд полный укора.

– Вы меня не поняли, деньги, в данном случае, лишь инструмент. Должна быть истинная причина. Если человек предал, значит, дело не только в деньгах.

Взгляд Бутилье погряз в ворсе персидского ковра, покрывавшего пол кабинета.

– Алчность, монсеньор. После того как я собрал сведения об этом Саркизе, могу с полной уверенностью заявить – определенно жадность.

– Бог милостивый, неужели так мелко?

Пожав плечами, сюринтендант утвердительно кивнул:

– Именно так, Ваше Преосвященство.

Кардинал обернулся, оторвавшись от окна, и ощутив на себе взгляды всех собравшихся в комнате, воскликнул:

– Что ж, господин Бутилье, я вынужден поздравить вас! Отыскать человека, в стане врага которого жадность делает столь безрассудным, что он отважился на предательство, дорогого стоит! Наивыгоднейшее вложение денег – человеческие пороки. Впредь не упускайте сего господина, из поля зрения подогревая его страсть пистолями. Жадность должна обжигать, она, в отличие от мести, подается горячей. Растопите же золотой огонь, что бы бурлил котел измены, откуда мы не побрезгуем извлечь полезные для нас ингредиенты, затопив впоследствии жгучим зельем предательства жаждущих раскола еретиков. Не стоит досадовать на людскую низость: что бы о ней не говорили, она – сила.

Кардинал вперил остекленевший взгляд в четкие линии деревянного распятия висевшего на стене.

– Хотя все это довольно гнусно.

Чуть слышно прошептал он и пристально взглянул на сюринтенданта.

– И, что же вы, месье де Бутилье, намерены предпринять?

– Я полагаю, не стоит пренебрегать услугами господина Саркиза в дальнейшем.

– Поверьте, Бутилье, я умею быть благодарным, но ничто так не красит щедрость как чувство меры. Помните об этом.

Переминаясь с ноги на ногу, чиновник не решался ни переспросить, ни покинуть помещения. В это время, несколько бесконечных минут, министр не отрывал взгляда от стекла заключенного в свинцовую решетку, что-то рассматривая во дворе Пале-Кардиналь. Наконец он обернулся, и, обращаясь, очевидно к самому себе, едва слышно произнес:

– А впрочем, это может быть весьма любопытно…

Уловив растерянный взгляд чиновника, он улыбнулся.

– Я крайне признателен вам, любезный Бутилье, вы славно потрудились. Вот только настоятельно рекомендую имя сего мерзкого еретика более не произносить в этих стенах.

– Быть может…

– На ваше усмотрение, я не возражаю. Разрешаю вам применить любые методы воздействия, к этому господину.

Казалось от того, что кардинал прервал сюринтенданта, тот только повеселел. Он поклонился и направился к выходу, столкнувшись в дверях с интендантом Шампани, господином Лаффема, которого называли «Палач Ришелье» и лейтенантом Ла Удиньером. Заметив Лаффема, Ришалье оживился.

– Лаффема, вы заставили меня ждать, хотя не могу не отметить, что явились как нельзя кстати.

Интендант отпустил изысканный поклон, а лейтенант, остановившись на пороге, громко отчеканил:

– Графа де Рошфор ожидает внизу господин де Жюссак. Прибыл шевалье де Ро, из Барселоны.

Рошфор взглянув на кардинала, уловил его многозначительный взгляд. Будто отыскав в молчаливом взоре руководство к действию, он поднялся и без промедлений проследовал за лейтенантом.

****

Тем временем, де Ро, в обществе де Жюссака, вот уже около получаса прибывал в одной из комнат дворца кардинала, что располагалась на первом этаже сего роскошного особняка. Пышное убранство просторного помещения было насыщено теплыми бордовыми тонами, впрочем, не без наличия золота. Огромный белого мрамора камин громоздился в углу комнаты, чернея своей прямоугольной топкой, словно распахнул ворота, манящие в кромешный мрак вечности. Стены были драпированы бордовой тканью, почти такого же цвета как шторы, прошитые по краям золотой тесьмой, что, словно сверкающей границей, очерчивало внушительного размера окна, устремленные вглубь окруженного колонами двора. Золотые шнуры и кутасы подхватывали тяжесть портьерного бархата, сбившегося в переливы складок, открывая путь солнечным лучам, проливающимся на гладь фламандского ковра, не замечая препятствий в виде свинцовых оконных решеток. Обивка изящной мебели и бархатная скатерть довершали сие бордовое господство, обрамленное в золотые рамки дерева и металла.

Присев у камина де Ро, в изумлении разглядывал со вкусом и роскошью меблированную комнату. Услышав шум в передней, дворяне поднялись, и анжуец метнул тревожный взор на де Жюссака. В этот миг дверь распахнулась, и в комнату, быстрым шагом вошел Рошфор. Не удостоив вниманием вскочившего сержанта, граф приблизился к молодому дворянину, пронзив его ледяным взглядом.

– Ваше имя?

Прошипел кардиналист, не сводя глаз с шевалье. Де Ро испытал некоторую неловкость, под столь пристальным взглядом. Дрожь пробежала по его телу. Он приосанился и гордо произнес:

– Луи Филипп Анн дю Алье, шевалье де Ро из Анжу.

– Значит, это про вас говорил де Сигиньяк?

Анжуец слегка приклонил голову.

– Что ж, рад знакомству. Моё имя Рошфор, граф де Рошфор.

Всё это время Луи ощущал на себе взгляд пламенеющего льда, взгляд, казалось, способный прожечь даже стальные доспехи.

– Где месье де База?

На мгновенье смутившись, шевалье пояснил.

– Видите ли, произошел неприятный случай, Ваше Сиятельство…дуэль, де База ранен. В настоящее время, под надзором лекаря, он находиться в деревушке Шанто, невдалеке от Орлеана. Рана неприятная, но, слава Всевышнему, не представляющая опасности для жизни.

Рошфор опустился на стул, жестом предложив де Ро присесть. Он, продолжая изучающе разглядывать анжуйца, как будто невзначай обронил:

– И, что же послужило причиной дуэли?

– Собственно говоря, не произошло ничего необычного. Простая случайность. На постоялом дворе, я и шевалье де База, повздорили с людьми одного знатного парижского вельможи. И вот тут, скажу прямо, получилось всё весьма странно – вместо приличной потасовки, мы получили в противники одного лишь господина, по имени де Флери.

Луи умолк, увидев как при этих словах, Рошфор поднялся на ноги. Послышался грохот из угла комнаты, где находился де Жюссак. Сержант, услышав имя, названное анжуйцем, вскочил, опрокинув стул. Глаза графа сузились, скулы от волнения пришли в движение.

– Как вы сказали имя этого месье?

– Де Флери.

Несколько сконфузившись, промямлил Луи, почуяв что-то неладное. Рошфор опустился на стул, испытующе вглядываясь в лицо собеседника.

– Молодой человек, вы ничего не путаете? Быть может, этого человека звали как-то иначе?

– Простите, месье, у меня нет причин жаловаться на память.

Гордо откинув голову, четко произнес анжуец. Послышалась возня, это де Жюссак уселся, подняв опрокинутый стул.

– Прошу понять меня правильно, шевалье, и всё же я вынужден повторить вопрос – вы не допускаете ошибки?

Мягким голосом произнес Рошфор. Его взгляд наполнился иронией, а лицо застыло в недоверчивой улыбке. Де Ро медленно поднялся со стула, с укором взглянув на собеседника, и, пожалуй, излишне внятно, вымолвил:

– Господин граф, всё, что я сказал, так же верно, как то, что моё имя Луи де Ро, а город, в котором мы с вами находимся, называется Парижем. Я ничего не путаю, я утверждаю: на постоялом дворе «Алебарда Принца», мы с моим другом шевалье де База повздорили с людьми графа де Ла Тура, впоследствии чего произошла дуэль с господином де Флери. В итоге всего случившегося месье де База ранен в бедро, а шевалье де Флери убит мною и погребен на деревенском кладбище Шанто, и это только часть истории, которую я намерен вам поведать.

Расправив плечи, и приосанившись, Луи, словно исполин, возвышался над кардиналистом, с вызовом взирая прямо в глаза Рошфора. Граф поднялся, оказавшись лицом к лицу с анжуйцем. От его насмешливой гримасы не осталось и следа. В его взоре, воспылавшем величайшим интересом, с каждым мгновением проступало уважение к молодому дворянину.

– Право шевалье, меня непросто удивить, но вам это удалось при первой же, нашей встрече. Я давно утратил способность испытывать, к кому бы то ни было, доверие и расположение, но вам, отчего-то верю безоговорочно. Вы никому неизвестный, молодой дворянин, появившийся ниоткуда, совершили то, что вынуждает признать вас одной из лучших шпаг королевства. Кто вы такой?

Луи на мгновенье замыслился.

– Я тот, кого, как лиса из норы, вытащили в Большой Свет. Кого ослепили блеском величия и ржою низости, и я не могу признать, что в восторге от всего этого.

В задумчивости граф медленно прошелся по комнате. Он остановился у камина, уставившись на обгоревшую стальную решетку, которая, возможно, своей черной наготой вырвала его из лабиринта размышлений.

– Де Жюссак, окажите любезность, прикажите пусть разожгут огонь в камине.

Расположившись в удобном кресле, граф вытянул ноги, закинув одну на другую, обратился к де Ро:

– От вас же, месье, я хотел бы услышать продолжение истории. Тем более, что из ваших уст прозвучало имя де Ла Тур…Я же отдам распоряжение, что бы господина де База, без промедлений доставили в Париж.

1 Бельфегор – демон, соблазняющий людей богатством.

2 катафрактарии – тяжелая кавалерия

 

ГЛАВА 25 (54) «Тайна тамплиеров»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Явившись на улицу Белых мантий, к дому Альдервейдена, ещё утром, д’Анж и Лаоль встретились с Месафьелем и Поликеном, с ночи наблюдавшими за обиталищем аптекаря и двумя господами, людьми Черного графа, притаившимися в арке напротив. После непродолжительного совета, д,Анж и компания, решили дождаться ночи, которая как им казалась, являлась лучшей советчицей и помощницей в подобных делах.

Смеркалось. На часовне де Брак зазвонил колокол. Осторожный Буаробер, направляясь к дому лекаря, не стал рисковать, он свернул с улицы Тампль на де-Ла-Бретонри, потом, совершив обходной маневр, добрался до тихого перекрестка улиц Вооруженного человека и Белых мантий. Здесь, на углу, находился крошечный кабачок «Бедный рыцарь», над дверью которого красовался на белом щите красный деревянный крест ордена Тамплиеров, память о давно минувших временах. Притаившись возле одного из окон, откуда простирался прекрасный вид, а главное просматривался дом аптекаря, погрузился в ожидание наш «веселый аббат». На столе, перед ним, стояла нетронутая кружка с бургундским, что свидетельствовало о чрезмерном волнении приора. Потирая вспотевшие ладони, Буаробер блуждал глазами по узкому темному лабиринту, тянувшемуся к соединению с улицей Тампль.

Вдруг, откуда-то издалека послышался знакомый голос, и появилась груженая сеном телега, запряженная серым мулом с белым пятном на морде, и хоть животное никоим образом не отличалось от своих многочисленных собратьев, приор тут же догадался, что это именно та «подлая скотина» по имени Мушлук. Незнакомый мужчина, лет шестидесяти, вел «упрямое отродие» под уздцы, а его помощник, толстяк в облинявшем плаще, в котором прелат узнал Дордо, держался сзади, ближе к хвосту, придерживая высокую, в два туаза, кучу высушенных стеблей. Поравнявшись с аркой, где находились таинственные наблюдатели, как раз в момент, когда телега с поклажей закрыла им обзор, Мушлук остановился. И как уверял хитрец Дордо, мог простоять хоть до утра, если конечно к этому приложить немного старания. Как только отборная брань и проклятия, сыпавшиеся на голову бедного животного, наводнили улицу, приор, как было условлено, бросился к дому лекаря.

План хитреца Дордо сработал, вследствие чего Буаробер, отгороженный копной сена от соглядатаев, а значит незамеченный ими, достиг заветного крыльца. Ему не пришлось барабанить молотком в дверь, так как, поднявшись по ступеням, словно по волшебству, одна из створок распахнулась и, буквально на пороге, он столкнулся с долговязым мужчиной, покидавшим жилище аптекаря. Незнакомец окинул приора недружелюбным взглядом и, вымолвив, что-то невнятное, быть может, даже на незнакомом наречии, запахнув плащ, исчез в уличной тьме.

Лекарь встретил вечернего гостя задумчиво, размышляя очевидно над прочитанным письмом, по всей вероятности доставленным долговязым. Узрев приор, он поспешно спрятал, в карман, исписанный лист бумаги, поприветствовав нежданного гостя. Улыбнувшись капризу судьбы, валлон беззвучно прошептал: «Что ж господин Буаробер, видать само провидение вас привело сюда»

Оказавшись в прихожей дома, Буаробер с призрением, с порога, прошипел:

– Я пришел, что бы засвидетельствовать свое почтение, господин Альдервейден, и бросить вам в лицо обвинения, которые жгут мне уста!

Ударение пало на имя, скрытое от приора, как будто в нем таилась угроза и претензия, которую гостю не терпелось швырнуть в лицо обманщику. Лекарь в растерянности отвел взгляд, его глаза забегали, плечи опустились, предав нелепости и без того нескладной фигуре. Он забормотал, что-то невнятное, из чего прелат смог лишь разобрать – «неверно истолковано… милостиво прошу понять… вздорная история… »

Без сомнения валлон стушевался, но уже через мгновение, овладев собой, доброжелательно произнес:

– Любезный господин Буаробер, я понимаю, более того разделяю ваше негодование, но прошу понять меня верно. В нашем мире есть множество обстоятельств, которые способны вынудить человека скрываться под чужим именем. В моем случае это касается лишь меня и не несет никоим образом опасности для моих знакомых, к тому же, по большому счету, в этом нет ничего предосудительного.

– В таком случае, потрудитесь назвать эту причину, господин Альдервейден.

Аптекарь замялся.

– Послушайте, не пристало радушному хозяину держать гостя в дверях, давайте пройдем в комнату и я вам все объясню.

Расположившись в укромном месте, возле окна, в углу комнаты, лекарь поспешил закрыть ширмой человека лежавшего на узкой, старомодной кровати.

– Прошу великодушно простить, господин Буаробер, этот господин почтил сей дом честью, вверив в мои руки свою жизнь, и доверив опеку над ним. Он болен, к тому же спит, поэтому не станет нам мешать.

– Но разговор…

– Не извольте беспокоиться, этот месье принимает снадобья, которые не только способствуют скорейшему выздоровлению, но ещё и несказанно нагоняют сон. Поэтому я полагаю нам нечего опасаться.

– Что ж, я всецело доверяю вам в подобных делах. Но настаиваю на разъяснениях, поэтому повторяю свой вопрос. Извольте назвать причину, по которой вы обманывали меня, скрывая свое имя?

– Причина очень проста. За мной охотятся люди, встреча с которыми не только опасна, но и возможно…

– Черный граф!

Прервал хозяина Буаробер. Аптекарь вздрогнул, и побледнел. В его глазах появился ужас. Он, не на шутку встревожившись, поднялся и заглянул за ширму, где опочивал больной. Бакстон лежал с закрытыми глазами. Его дыхание было ровным и спокойным, из чего Альдервейден заключил, что он спит.

– Откуда вам это известно?

– Вы получили письмо весьма недвусмысленного содержания, и подписано оно было двумя литерами «С» и «N».

– Ну, знаете ли, это еще ничего не доказывает. У меня есть коллега, англичанин, его имя… Чарльз Ноланн, быть может…

– Не может!

На этот раз бесцеремонность, с которой приор пресек разглагольствования лекаря, убедила последнего в бессмысленности препирательств, что поспешил доказать гость, продолживший разоблачение.

– Под литерами стоит знак Черного графа, в виде четырех мечей образующих крест. И вам это известно не хуже меня, любезный метр Себастьян.

– Знак из четырех мечей…

Чуть слышно повторил аптекарь.

– Я так же настаиваю, что бы вы поведали, отчего вы прячете дочь этого призрака и, что все это означает!?

– Господин Буаробер, в том, что вы знаете обо всем, о чем сейчас говорите, есть один, весьма положительный момент.

Они переглянулись.

– Если уж провидению было угодно раскрыть кому-либо, мою тайну, то вы тот, кого бы я избрал сам, будь на то моя воля. Но эта тайна, с сего момента, становится смертельно опасной не только для меня, но и для вас любезнейший приор.

Аптекарь испытующе поглядел на гостя, и скорее предостерегая, чем угрожая, задал вопрос:

– Вы не пожалеете об этом?

Быть может если бы Буароберу, этот самый вопрос задали при иных обстоятельствах, когда есть возможность всё обдумать и взвесить, трудно было бы ручаться, что последовал бы именно такой ответ. Но в данный момент, когда приор задал подобный тон, отступать было неловко.

– Я слушаю вас.

Твердо вымолвил гость, стараясь выглядеть как можно увереннее. Лекарь то ли дружелюбно, то ли сочувственно поглядев на него, закивал головой.

– Что ж, эта история сколь давняя, столь поучительная. Именно по этим причинам она весьма широко известна множеству людей, которые на самом деле и не подозревают, что произошло в те далекие времена. К последним, к слову, отношусь и я, ваш покорный слуга. И хотя изъяснения в подобном ключе могут быть весьма докучливы, всё же я построю свой рассказ неторопливо и обстоятельно, насколько позволит ваша снисходительность.

Буаробер проникновенно, стараясь не пропустить не единого слова, вслушивался в тихий голос рассказчика.

– Итак, речь пойдет об ордене Тамплиеров, который столь стремительно и высоко вознесся в своих устремлениях, что падение его, по законам бытия, было неотвратимо и не менее величественно, чем взлет.

Гость вглядывался в лицо собеседника так, будто пытался разглядеть в нем некие признаки безумия. Аптекарь лишь лукаво усмехнулся и исполненный невозмутимости продолжил:

– В течении XII-XIII веков Тамплиеры достигли пика своего могущества. Ордену удалось несказанно разбогатеть и получить от Папы Римского множество привилегий. Помимо военного дела и службы, Тамплиеры, так же, осуществляли финансовые операции. Обескураживает тот факт, что они были то неотъемлемой составляющей священной жизни, то занимались святотатством, нападая на храмы и другие, связанные с католической церковью здания.

Предвосхитив вопрос Буаробера, аптекарь поспешил заверить его:

– Мое повествование таит причины, о которых, если вы не возражаете, мы поговорим несколько позже.

Он утвердительно кивнул, тем самым исключив всяческую возможность дискуссии.

– И вот богатства, мощь, сила слов Тамплиеров вызвали страх у тогдашних правителей. Они были правы, ведь действия ордена вполне можно было трактовать как осуществляемый план захвата Старого Света. Кто знает, что могло произойти позже, если бы им это удалось? Захват мира с целью его порабощения или установления порядка Божьего, за который они столь рьяно боролись в самом начале существования ордена? Тогда-то Тамплиеры и попали в немилость к Папе Римскому, Клименту Пятому, который в сговоре с королем Франции, Филиппом Красивым, решил покончить с ненавистными Храмовниками. И вот, после долгих приготовлений, ранним утром 13 октября 1307 года, члены могущественного воинства, проживавшие на территории французского королевства, были арестованы. Аресты производились именем святой инквизиции, а владения Тамплиеров, земли, замки, золото переходили в собственность короля. В течение непродолжительного времени орден, по сути, был уничтожен.

– Благодарю за увлекательный рассказ. Это было весьма любопытно. Вот только я не возьму в толк, какое отношение всё это имеет к нашему делу?

Альдервейден снисходительно улыбнулся, печально поглядел на приора, и, как будто не услышав его вопроса, продолжил:

– В 1314 году, 18 марта, на Еврейском острове, в Париже, была совершена казнь. Сожгли двух стариков. Одним из них был Великий магистр ордена Тамплиеров Жак де Моле, а другим приор Нормандии Жоффруа де Шорне. Их долгое время истязали, но так и не сумели добиться признания и раскаяния. Не удалось так же выпытать, где спрятаны сокровища ордена.

Приор с нарастающей тревогой и интересом взирал на аптекаря, не останавливающего ни на миг, монотонного повествования.

– Жоффруа де Шорне, как и некоторые другие члены ордена, предчувствовал надвигающиеся несчастья, но их предостережениям не внял Великий магистр Жак де Моле. Поэтому приор взял на себя смелость принять решение, за которое мог бы серьезно поплатиться. Он, Жоффруа де Шорне, втайне от Магистра собрал единомышленников в лице Генерального визитатора Юга де Пайрандо, командора Аквитании Жоффруа де Гонвиля, а так же интенданта Шампани Рудольфа де Жизи, с тем, что бы поделиться своими тревогами. Все выше перечисленные поддержали приора и выразили согласие с его планом.

Буаробер сглотнул скопившуюся слюну, облизнув сухие губы.

– Каким планом?

– Они решили собрать сокровища, хранящиеся в казначействах подвластных им провинций и спрятать их в надежном тайнике, местонахождение которого станет достоянием избранных. В дальнейшем, если их опасения подтвердятся, то сокровища будут сохранены для борьбы с врагами ордена. В случае ложных подозрений, всё будет возвращено на прежние места.

Гость пытливо глядел на Альдервейдена, не решаясь более проронить ни единого слова, опасаясь прервать рассказчика своим вопросом.

– Для осуществления задуманного им были нужны верные люди, не испугающиеся, каких бы то ни было препятствий, а возможно и расплаты, скорее всего, в виде кровавой расправы, со стороны Великого магистра, если опасения не подтвердятся. Такие люди были найдены среди верных им рыцарей ордена. И вот 12 октября, 1307 года около полуночи, в неком замке Труамбер, принадлежавшем тогда ордену Тамплиеров, встретились четверо. Трое из них, рыцари ордена, Гуго де Норваль из Нормандии, Гишар де Фруа из Лангедока и Бодуэн де Мо из Шампани доставили в замок сокровища. Комендант же замка Эксен де Брасс, так же верный слуга де Шорне, соединив богатства воедино, взялся спрятать их в надежном месте.

Буаробер изнемогал от любопытства. Он вытер платком взмокший лоб, не на миг, не выпуская из поля зрения лекаря.

– Сей клад был назван «Сокровищем де Шорне», хотя приор, по понятным причинам, никогда не узнал ни о его существовании, ни о месте, где он был спрятан. Де Брасс начертал план местности, где он собирался спрятать богатство, и разделил его на четыре части, оставив один клочок себе, а остальные, раздал упомянутым рыцарям. Только объединив все четыре части можно найти сей клад. Посвященные в тайну рыцари, придумали знак, состоящий из четырех мечей, соединенных остриями и образующими крест. Предъявитель сего знака считался человеком посвященным, всецело ли, частично ли, в тайну плана «Сокровищ де Шорне». Каждый крошечный меч был назван по имени одного из рыцарей, и как медальон, прикрепленный к серебряной цепи, достался человеку, именем которого был назван сей футляр.

– Постойте любезнейший, но ведь все эти м-м…господа рыцари уже давно мертвы?!

– Да, но тайна «Сокровищ де Шорне» не раскрыта.

– Значит, найти сокровища сможет лишь тот, кто соберет все четыре медальона?

Чуть слышно прошептал приор, задумчиво подняв глаза, и отыскав некую точку, что могла посодействовать его внутреннему сосредоточению. Вдруг он встрепенулся.

– Постойте, но подобный символ, из четырех мечей, присвоил себе Черный граф!

– Значит он, что-то знает о «Сокровищах де Шорне».

Невозмутимо произнес валлон. Приор вновь задумался, на его лбу появилась глубокая морщина.

– И много там золота?

– Доподлинно неизвестно. Но полагаю можно купить несколько германских княжеств, а возможно даже…

Загадочно улыбаясь, аптекарь закачал головой.

– Вы полагаете люди, которые знают, а стало быть, ищут эти сокровища, существуют?

– Вполне вероятно, господин Буаробер. Если знаю я и Черный граф, можно предположить, что знает кто-то ещё.

– У меня голова идет кругом. Но позвольте, а какую роль, в этой истории, играет дочь Черного графа, и почему её прячет ваша сестра?

– Вот об этом я и хотел с вами говорить.

Тонкий и скрытный Альдервейден с первого знакомства начал приглядываться к Буароберу. От глаз проницательного валлона не ускользнули порядочность и обязательность доброго приора. Он, встречаясь с «веселым аббатом», словно с чистого листа, считывал все добродетельные качества сего достойного мужа. Сеансы врачевания уже давно подошли к концу, но лекарь никак не мог расстаться с полюбившимся ему приором, будто что-то недосказав ему, приберегая для какого-то главного дела, сам не ведая какого. И вот сейчас, именно в этот вечер, он понял, как не прогадал. Оказавшись в затруднительном положении, Буоробер сам явился, будто притянутый некими колдовскими силами.

– Камилла, девушка, о которой в письме упоминает моя сестра, действительно приходится дочерью Черному графу, и то, что он давно её разыскивает, так же является правдой. Между ним и ей стоит единственная преграда в моём лице. Я тот, кто оберегает девушку, тем самым разрушая планы Черного графа. Быть может, не зная этого человека, и не пообещав покойной матери Камиллы, оберегать и защищать девушку, я бы уступил. Ведь непокорность Черному графу, дорого обходится всем ослушавшимся.

От всего услышанного Буаробер прибывал в состоянии крайнего возбуждения, но к моменту упоминания о девушке, он уже почувствовал слабость в членах, которое предвещало сонное погружение, под сень опахала безразличия, в мягкие перины вялости и апатии. Не привыкший к столь многочисленным сюрпризам, словно водопад обрушившихся на его несчастную голову, приор обмяк, источая миролюбивость и сговорчивость.

– А какое отношение вы имели к её матери?

– Её мать, считала нашу семью своей родной, а меня братом.

– А кем на самом деле вы ей приходились?

Пламя, полыхавшее в очаге, отразилось во влажных глазах аптекаря.

– Это давняя история, она произошла около двадцати лет тому назад…

Грустно начал валлон.

– …моя семья: мать, сестра и я, жили тогда недалеко от Намюра, в маленькой валлонской деревеньке, на берегу Мааса, между Профондвилем и Вепьоном. И вот однажды, холодным, зимним вечером, когда на дворе разгулялась жуткая непогода, к нам на хутор забрела молодая женщина. Прибывая в бедственном положении, она обратилась за помощью в первое, попавшееся на пути жилище. По счастью им оказался наш дом.

Отворив дверь, мы увидели едва живую девушку, она без чувств лежала на пороге.

Её бил озноб, она бредила, и было совершенно ясно, что не выживет, не приди мы на помощь. И правда, человека в таком положении выставить из дома, значит обречь на неминуемую смерть. Моя же семья, как верные католики никогда бы не решилась на подобное.

Девушка осталась у нас, так как идти ей было некуда, а выгнать беременную не решится даже жестокий дикарь, не ощутивший Христовой любви в своей грубой душе.

– А сия особа была беременна?

Умиленно переспросил приор.

– Именно так, и через пять с небольшим месяцев родила девочку. Мать приняла их в семью и называла Жанну дочерью, а Камиллу внучкой. Мы же, с Мартой, считали одну сестрой, а другую племянницей. Вскоре я ушел в море, а Марта вышла замуж и переехала к супругу во Фландрию, в деревеньку близ Гента.

Лекарь нахмурился, удрученно поглядев на своих котов нежащихся возле огня, полыхавшего в старом очаге.

– Вскоре наша мать умерла, а Жанна, узнав, что их с Камиллой разыскивает Черный граф, испугалась и приехала к Марте. Там я встретился с ней в последний раз.

На глазах у взволнованного Буаробера так же выступили слезы.

– Она умерла?

– Да, умерла. Но перед смертью взяла с меня клятву…впрочем, я об этом уже говорил.

– Но зачем этому чудовищу Черному графу понадобилось это невинное дитя?! Отчего он с такой настойчивостью разыскивает свою дочь?

– Я, как вы уже догадались, неспроста рассказывал вам о сокровищах ордена Тамплиеров…

Побледневший Буаробер, широко раскрыв глаза, вытаращился на лекаря.

– Настоящее имя матери Камиллы – Жанна де Норваль.

На лбу у приора вздулись вены.

– Но это имя…

– Да, Гуго де Норваль, один из рыцарей кому досталась часть карты. А покойная Жанна и крошка Камилла, являются отпрысками сего древнего рода. Я не знаю, зачем ищет свою дочь Черный граф, но не жду от этой встречи ничего доброго, иначе Жанна не просила бы на смертном одре уберечь Камиллу от этого человека.

Взгляд Альдервейдена приобрел холодную твердость, а в голосе появился металл.

– Сударь, я хочу обратиться к вам с просьбой сколь необычной, столь значительной. Посудите сами, от вас зависит жизнь, молодой невинной девушки, которой грозит смертельная опасность. Вы видели людей, что наблюдают за моим домом?

Не в состоянии даже кивнуть, приор глядел на аптекаря.

– Это люди Черного графа. Если они нашли меня, то в скором времени найдут и Камиллу. Тогда…

Лекарь бессильно опустил голову. Он всё верно рассчитал, и теперь уповая на добродетель и благодушие Буаробера, ждал от добросердечного приора помощи, на которую весьма надеялся.

– Но почему вы сами не отправитесь за ней?

– Поверьте, на то есть более, чем серьезные причины. Я должен немедленно отправиться в Нормандию.

После недолгих раздумий, словно разбуженный ударами колокола Де Брак, Буаробер поднялся и с готовностью произнес:

– Милостивый государь, можете всецело располагать мной.

Казалось, аптекарь и не ждал иного ответа, он достал из ящика маленького, обшарпанного бюро конверт и вручил его Буароберу.

– Вот письмо к Марте, моей сестре, здесь же адрес по которому вы сможете отыскать её в Брюгге. Я просил бы вас привести Камиллу в Париж, здесь, используя ваши связи, вы смогли бы спрятать её, поместив в одном из многочисленных монастырей.

В этот момент послышался стук в дверь. Буаробер вздрогнул.

– Началось.

Прошептал аптекарь, метнув тревожный взгляд в темноту коридора. Стук в дверь усилился, послышались крики:

– Альдервейден, открывай!

– Это Ксавье, жестокий убийца и верный пес Черного графа. Нужно немедленно спасаться.

– Но как!?

– На этот случай, у меня припасен один верный способ. Идемте.

Они ринулись в темноту коридора. Двери едва выдерживали напор штурмующих бандитов. Аптекарь нагнулся, на мгновение, скрывшись во мгле. Послышался скрип петель, и перед приором разверзлась черная пасть потайного хода, скрывавшегося под деревянным люком. Затхлый воздух, дурно пахнущий от сырости и гниения, ударил в нос. Искра, высеченная ударом кремня, воспламенила факел, и приор увидел каменные ступени, спускающиеся во мрак подземного туннеля.

– Поторопитесь, прошу вас, поторопитесь.

Двое мужчин скрылись в подземелье, затворив за собой тяжелую крышку люка.

****

Д'Анж и Лаоль, отлучавшиеся ненадолго с того места где Месафьель и Поликен, из укрытия наблюдали за двумя головорезами и входом в лачугу аптекаря, вернулись как раз в тот момент, когда запряженный в телегу Мушлук, вместе с погонщиками покинули узкий лабиринт улицы.

В голове барона уже давно оценившего возможности своего маленького отряда, промелькнул план нападения на малочисленного противника, мешавшего осуществлению намерений которые и привели их на столь глухую парижскую улицу. Он собирался было отдать соответственный приказ, как услышал звук приближающегося экипажа. На колокольне Де Брак пробило одиннадцать. Черный силуэт одинокой кареты выплыл из сумерек окутавших город. Д,Анж прильнул к холодному камню ограды, скрывавшей его от глаз неприятеля. Из кареты вышло четверо мужчин закутанных в плащи. К ним присоединились двое из арки, не менее грозного вида и после короткого обсуждения, все шестеро, словно тени из преисподней, плывущие во мраке, направились к крыльцу обиталища аптекаря. Послышался лязг, треск, грохот обрушившихся на дверь ударов. Один из ночных гостей, по-видимому, главарь, крикнул:

– Альдервейден, открывай!

Пригнувшись, под кустом, буявшим близ ограды, д'Анж прошептал:

– Ксавье.

****

Как только Буаробер и Альдервейден исчезли под потайным люком, Бакстон вскочил с постели и бросился за ними. Нащупав в темноте стальное кольцо крышки, захлопнувшейся над беглецами, он в отчаянии рванул его на себя.

– Заперто!

Злобно зашипел он.

****

В подвале дома аптекаря, подвергшегося нападению, который мы имели возможность обследовать ранее, вместе с господином Буаробером, как вы помните, находился ещё один пострадавший на дуэли, раненный дворянин, которого мэтр Альдервейден подобрал, после поединка с мушкетерами, на пустыре за Люксембургским дворцом.

Барон де Меранжак, так же как и прочие обитатели дома, был встревожен и потрясен ночным набегом. Он, как только услышал удары, сотрясшие стены и ознаменовавшие начало штурма, ринулся к низкой дверце, что вела на лестницу, к выходу. Безнадежность сжала сердце, когда он обнаружил, что дверь заперта. Шум подобный раскатам грома; шорох испуганных куи, метавшихся в дощатых застенках; облака, посыпавшейся из под изъеденных шашелем потолочных балок, пыли, что заволокла подвал, ввергли барона в панику. Миллионы мельчайших частиц повисло в воздухе, забивая глаза и затрудняя дыхание. Откашливаясь и бранясь, он бросился вглубь подземелья. Его зрачки, направляемые паническим страхом, шарили по сводчатым стенам. Меранжак лихорадочно искал выхода из сложившейся ситуации, до конца не понимая от чего, или кого пытается спастись. Наконец среди мрачных сводов затянутых полупрозрачной пыльной завесой он узрел деревянный короб, нависший над ямой колодца. Пошатываясь, на неверных ногах раненый устремился к прорубленному в потолке отверстию вентиляционной шахты. Взобравшись на дощатый щит закрывавший жерло колодца, его взгляд устремился вверх, в черную бездну сложенной из грубого камня трубы, затянутой шелковыми нитями паутины. Сердце стучало в такт ударам, доносившимся сверху; раскалывалась голова, а ноги, словно травяные, отказывались подчиняться. Неотвратимая опасность не давала возможности собраться с мыслями и трезво оценить ситуацию. Скорее от безысходности, чем от предприимчивости, Меранжак обратился к последней, весьма призрачной надежде найти избавление. И вдруг, будто в опровержение всех жизненных законов зияющих пессимизмом, его руки, шарившие в темном узком пространстве, нащупали стальную скобу, вбитую в стенку трубы, явно служившую ступенью. Судорожно вцепившись в изогнутый металлический прут, дворянин, из последних сил подтянулся. Заныла рана. Лишенная цепкости правая рука едва справлялась с возложенной на неё задачей; носки ботфортов, не щадя дорогой кожи, скребли по камням стены, стараясь отыскать и закрепиться на малейшей выпуклости. Карабкаясь, сопя и истекая потом, он преодолел несколько перекладин, нащупывая каждую из них в непроглядной тьме. Наконец, будто награду за несгибаемую волю и упорство, он почувствовал подошвами, твердь тонкой нижней ступени, что позволило тяжело дышавшему Меранжаку остановиться и взглянуть вверх. Еле различимый лучик мелькнул во мраке. Оцепеневшими, от холода леденящего железа, пальцами, барон схватился за следующую скобу, пробиваясь сквозь паучьи сети, к заветному источнику света. Преодолев последние пье, он поравнялся с крошечным оконцем, что соединяло шахту с внутренними помещениями и выходило в коридор, давая возможность, сквозь узорчатую кованую решетку, видеть и слышать происходящее внутри дома. Дворянин заглянул вовнутрь. От увиденного, он едва не сорвался вниз, до судорог в кистях сжав стальной прут, торчащий из каменной кладки.

Дело в том, что де Меранжак, впрочем, как и Бакстон, был уверен в том, что он единственный оставшийся в живых, из тех, кто противостоял, в тот кровавый день, великолепным мушкетерам. Ведь мэтр Альдервейден, по известным лишь одному ему причинам, не торопился развенчать столь ошибочное воззрение спасенных дуэлянтов. Таким образом, увидев в проеме оконца Бакстона, барон чуть было не лишился чувств.

Англичанин же, не подозревающий, что за ним наблюдают, выпустив из рук кольцо люка, испуганно замер, когда входная дверь, от ударов разлетелась как скорлупа гнилого ореха. В тесное пространство темного коридора, словно вода из открытого шлюза, хлынули озверевшие люди, сметая всё на своем пути. Высокий, крепкий мужчина, лет тридцати, обхватив горло Бакстона сильной рукой, отбросил его вглубь комнаты. Упав на спину, Полпенни застонал.

– Кто ты?

Как смертный приговор прозвучал из мрака зловещий голос незнакомца.

– Я английский дворянин, моё имя Чарльз Бакстон, мне пришлось претерпеть бедствия, а в этом доме…

– Где аптекарь?

Грубо прервал лепет Полпенни свирепый незнакомец.

– Его здесь нет, он сбежал, клянусь!

– Обыщите дом!

Приказал человек своим спутникам, затем вновь обратился к англичанину, вытащив из-за пояса пистолет.

– Нам нужен Альдервейден, и у вас нет даже минуты, что бы объяснить мне по какой причине я не должен вычеркнуть вас из списка живых.

Послышался звук хорошо знакомый Полпенни – звук взведенного курка. От характерного щелчка Бакстон вздрогнул, по спине у него пробежал холодок. Прямо сейчас, здесь, в этом гнусном нищенском жилище, где однажды ему было даровано чудесное исцеление, он почувствовал жуткое прикосновение смерти. Её колючие костяные перста небрежным касанием, потрепали его за горло, обдав пронизывающим смрадным дыханием, от чего Чарли, чуть не испустил дух. Черный силуэт человека, вышедшего из тьмы, и так внезапно и просто пообещавшего лишить его единственной и столь драгоценной жизни, возвышался над ним словно палач, и у Бакстона не было ни единой причины не верить сему посланнику преисподней. Он встал на колени, и, сложив руки на груди, словно перед алтарём, затараторил:

– Ваша милость не убивайте, я всё слышал! Они думали, что я сплю, а я не спал, я всё слышал! Молю вас, не убивайте.

Припав к ступням незнакомца, Полпенни зарыдал. Мужчина, неспешной поступью, в стуке шагов которой угадывалось раздумье, подошел к креслу, медленно опустившись в него. Взгляд его, укрытый от жертвы мраком, излучал удовольствие, которое испытывает избранный, получивший власть вершить – казнить и миловать. Он, заплечных дел мастер, который в руках держит отточенный ржавый серп провидения, вложенный демонами ада в его сильные ладони, для разрешения судеб смердов, порочащих гордое звание – «человек», поднялся на судейскую трибуну для принятия решения и вынесения приговора. Он здесь судья и палач, что, несомненно, тешило его, проливаясь ужасом на несчастную жертву.

– И, что же ты слышал?

Изо всех сил стараясь придать хрипам и рыкам, вылетавшим из пересохшего горла, внятности, с трудом сглатывая и заикаясь, Бакстон, рассказал от начала до конца всё, что смог подслушать, притворившись спящим; всё, что разобрал из разговора Альдервейдена с Буаробером. Он словно приговоренный к смерти, прикрученный цепями к дощатому эшафоту, возложив голову на пропитанную кровью плаху, вещал последнюю исповедь безжалостному аггелу1. Раздавленный и униженный, прежде всего собственным страхом, стоя на коленях перед черным силуэтом, восседавшим в кресле, будто на дьявольском троне, Полпенни не смел, сказать ни слова неправды, утаить даже самую незначительную деталь. Не различая ни черт лица, не мимики, не реакции на услышанное, ему казалось, что это Аббадон2, вынырнувший из бездны по его грешную душу. Чарли был зачарован, словно предстал перед самим Люцифером.

Ксавье, не подозревая, что он не единственный слушатель, с интересом и некоторым нетерпением внимал словам Полпенни. Он давно понял, что этот англичанин, своим бессонным любопытством выторговал себе жизнь, по крайней мере, на какое-то время. После того как он уловил суть сего незатейливого повествования, его уже мало интересовало блеяние испуганного человека, он думал о том, что порученное ему, Ксавье, дело, приняло иной, непредвиденный оборот, чем весьма осложнило задачу. Но если Альдервейден исчез, отправившись куда-то в Нормандию, по сути, в неизвестном направлении, и ему не удастся добраться до него с тем, чтобы выпытать место нахождение девки, то, принимая во внимание новые обстоятельства, это отнюдь не безнадежно. Поквитаться с дерзким валлоном они успеют всегда, а вот найти Камиллу, это наиглавнейшая задача, которую перед ним поставил Черный граф, и он осознавал, что эта цель, в отличие от пленения аптекаря, от него не ускользнула. Таким образом, Ксавье решил, прихватив с собой сего «трусливого британского пса», отправиться в Брюгге, по пути имея все шансы догнать, а настигнув выследить этого, непонятно откуда взявшегося, господина Буаробера.

– Вы разглядели лицо этого самого Буаробера?

Неожиданно и бесцеремонно прервал он Бакстона. Британец запнулся, но вскоре поспешил заверить:

– Весьма смутно,…но полагаю узнать смогу!

В тот же миг когда решалась судьба Полпенни, двое подручников Ксавье, спустились по лестнице, что вела в подвал дома. На кованой двери загремели засовы, и в подземелье, где прятался Меранжак, затрепетало пламя факела, наполнившего копотью довольно просторное помещение. Голоса, зазвучавшие под низкими сводами подвала, донеслись до слуха барона. Он напрягся, устремив встревоженный взор вниз, к основанию лаза, обрамленного деревянным коробом. Беспроглядная тьма ударила ему в глаза, словно черный мешок набросили на голову, и он на мгновение, барон лишился чувств. Гладкая подошва ботфорта соскользнула со склизкой скобы, но Меранжак в последний момент, всё же сумел избежать падения, «мертвой хваткой», словно ястреб, вцепившийся в добычу, схватившись за прут. Ударившись о стену, он тихо застонал. Липкая кровь тонкими бороздками заструилась по ребрам, пропитав некогда белоснежную ткань рубахи, а губы, бездумно зашептали: «Pater noster3, qui еs in caelis, Sanctrticetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum…»

– Ты слышишь?! Слышишь Паскаль?!

Воскликнул один из разбойников. Рослый Паскаль, что в вытянутой руке держал пистолет, сдвинул на затылок шляпу.

– Да брось ты, Жомель, это всего лишь крысы.

– Крысы говоришь?

Подвергая слова товарища серьезному сомнению, произнес Жомель, продвигаясь вперед и освещая путь факелом. Осторожно ступая, он продвинулся вглубь подземелья.

– Ну, ты и зануда! Разве не видишь, никого здесь нет! Оставь, я ужас как не люблю этих чертовых крыс!

Оставаясь глухим к уговорам товарища, Жомель продолжил своё тревожное шествие, пока, наконец, не наткнулся коленом на доску, служившую ограждением бедным испуганным куи, чем привел в движение хоровод суетливых зверьков. От невероятных размеров спин откормленных грызунов, снующих в довольно большом количестве по темному полу, Жомеля пронзил ужас, и он нарушил окутанную мраком тишину подвала, истошным воплем, отчего в первую очередь обратил в бегство настороженного Паскаля. С криком, «Дьявол! Это Дьявол!», они, подталкивая друг друга, выскочили наверх, в коридоре, натолкнувшись на Ксавье, с иронией и пренебрежением встретившего своих «бравых» клевретов.

– Там дьявол, мессир!

– В человеческом облике?

– Нет, в облике огромных крыс!

Усмехнувшись, Ксавье указал на Бакстона.

– Крысы меня не интересуют, кроме этой. Берем его с собой, и смотрите, глаз с него не спускать!

****

Дождавшись когда карета, набитая людьми Черного графа, вышедшими из дома аптекаря, исчезла в узком пространстве меж покосившимися домами, из укрытия вышли люди д,Анжа. Озираясь по сторонам, они крадучись направились к крыльцу, что вело в жилище лекаря. Наставив стволы пистолетов в проем, в недавнем прошлом, загроможденный дверью, двое, из четверых проникли вовнутрь.

– Лаоль, где ты?

Послышался шепот барона, остановившегося на пороге.

– Я здесь, мессир. Ищу свечу, или фонарь.

В скором времени, в глубине прихожей, затрепетал робкий огонек, словно светлячок, усевшийся на верхушку свечи. Узкий коридор наполнился бледным светом, едва выхватившим из мрака очертания предметов и силуэты людей. Сие действо было ознаменовано металлическим лязгом, где-то на дне подвала, куда вела крутая лестница. Лаоль поспешил закрыть ладонью крошечное пламя, вновь окунув помещение в кромешную тьму. Барон, направил пистолет в арочный проем, откуда зазвучали шаркающие шаги. Оба боялись даже пошелохнуться, чтобы не спугнуть одинокого обитателя подземелья, так беспечно направлявшегося прямо к ним в руки. Когда блуждавший во мраке покинутого дома поднялся наверх, его встретил ствол пистолета, угрожающе блеснувший в свете свечи. Д,Анж и Лаоль вперили в незнакомца напряженные взгляды.

– Кто вы?!

Незнакомец, прижав руку к кровоточащей ране, обессилено опустился на корточки, прошептав.

– Моё имя вряд ли о чём либо, вам скажет. И если вы в столь поздний час здесь оказались случайно, то советую вам лучше поскорее, без оглядки, удалиться, оставив сие странное место. Если же вы прибыли сюда, по какому либо делу, то я наверняка смогу вам помочь кое, что прояснить, при условии, что вы впоследствии объясните мне, что же здесь все-таки произошло?

Согнув ноги в коленях, барон опустился к незнакомцу, приняв свечу из рук Лаоля. Он, прищурив глаза, заглянул в лицо столь странному человеку, появившемуся неоткуда

– Вы ранены, и я, как и мои товарищи, желаем, прежде всего, помочь вам.

Меранжак с интересом взглянул на столь любезного незнакомого господина. Его пристальный взгляд наткнулся на удивительно умные, проницательные глаза располагающего к себе молодого человека. Раненный протянул руку незнакомцу.

– Моё имя Жан Антуан де Люзелье, барон де Меранжак. Рана уже не опасна, уверяю, сущий пустяк.

Сняв перчатку, д,Анж пожал руку Меранжака.

– Клод Лоран де Корзон, барон д'Анж, всегда к вашим услугам.

Узрев, в мерцании свечи, улыбку хозяина, обменявшегося заверениями в дружбе с месье бароном де Меранжаком, Лаоль вздрогнул. Его долгое и тесное знакомство с человеком ещё вчера сменившим имя д'Эстерне на имя д'Анж, позволяло безошибочно угадать смысл сей змеиной, понятой одному ему улыбки. Улыбки, которую не смогли бы разгадать даже пять десятков наблюдателей, находись они рядом. Лаоль беспрестанно удивлялся умению хозяина молниеносно находить и выстраивать всяческие сложные многоходовые каверзные комбинации, часто приводившие к весьма жестокой развязке.

Всё это было ещё более странно, учитывая довольно молодой возраст этого человека, сопровождавшего свои шалости необычными гримасами, одна из которых нынче скользнула по его устам, заставив содрогнуться Лаоля.

– Скажите, месье, а тот, кого забрали с собой эти люди, есть мэтр Альдервейден?

– Нет, господа, уверяю, аптекарь сумел вовремя скрыться. А тот, кого вы изволили видеть в компании сих господ, это месье Бакстон.

Улыбка человека, не разумевшего ровным счетом ничего из услышанного, воцарилась на красивом лице молодого барона.

МЕРАНЖАК

– Я понимаю, месье д'Анж, вы, очевидно, ожидали здесь увидеть нечто иное, но, увы…случилось то, что случилось. Поэтому предлагаю отправиться в мою квартиру, это не так далеко отсюда, где я угощу вас как спасителя всем наилучшим и расскажу вам, что здесь произошло, а вы, возможно, мне поведаете, чего вы ожидали от сегодняшнего вечера в этом таинственном доме.

1 аггел – злой дух, слуга Сатаны.

2 Аббадон – демон, властелин бездны.

3 (лат.) Отче наш

 

ГЛАВА 26 (55) «Подозрения графа де Ла Тура»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Граф де Ла Тур был человеком весьма недоверчивым, подозрительным и нетерпеливым. Когда стражники замка Реё, во главе с капралом ему вручили письмо, оставленное де Флери, и поведали всё, что его интересовало, графа одолели смятения. Поразмыслив, де Ла Тур обратился к де Гелю с тем, чтобы его люди задержали человека называвшегося шевалье де Флери, если тот появиться в замке.

По дороге в Париж де Ла Тур не мог избавиться от разъедавших душу тревожных рассуждений. Его донимали беспорядочные мысли, всё более отдаляя напуганного вельможу от привычных для него спокойствия и жизненных преференций, что весьма пагубно отражалось на расположении духа и самочувствии. Одолеваемый мигренью, граф, всё же, беспрестанно анализировал подозрительные обстоятельства исчезновения верного Флери, и, миновав Этамп, поймал себя на мысли, что все его расчеты и догадки строятся на недопустимости мысли о смерти шевалье. Его, даже забил озноб, невзирая на летнюю жару за окнами кареты. Избавившись от глупых заблуждений, он вдруг будто внезапно прозрел, и словно нащупав некую невидимую доселе нить, ухватившись, потянул за неё. И вот где то во мраке, скрывавшем от глаз графа истину, дрогнул клубок, сгусток запутанных мыслей, что привела в движение спасительная нить. Роящиеся во мгле домыслы приобрели весьма ясные очертания, и стройная невесомая разгадка, словно вышедшая из тумана болот лодка, заскользила по зеркальной поверхности озера. Он выпрямился, сбросил влажную повязку, покрывавшую лоб, и едва слышно произнес:

– А ведь действительно, ничего нельзя исключать…

Откинувшись на спинку голубого бархата он, прикусив губу, задумался:

– …безусловно, безусловно, всё возможно. Да трудно не согласиться с тем, что господин де Флери славный воин, более того, он зарекомендовал себя непобедимым! С того времени как этот человек служит мне, он не потерпел ни одного поражения в стычках и поединках, но с другой стороны глупо было бы не признать, что он всего лишь простой смертный. Обычный человек, который подвержен слабостям, болезням, и прочим иным неприятностям, а значит позволительно допустить – могло произойти всё, что угодно – предательство, плен, ранение, любовь, смерть наконец.

В подобных, тяжелых раздумьях граф прибыл в свой парижский особняк. Едва его изящный сапог коснулся булыжников двора, был отдан приказ, встречавшим слугам:

– Немедленно разыщите Лепелетье!

Переступив порог большой светлой комнаты, где услужливо пригнув головы, его ожидали два лакея, словно преданные дрессированные псы, граф снял шляпу, перчатки, сбросив, на руки одному из слуг, пыльный плащ, перевязь со шпагой и камзол. Другой лакей поспешил налить в хрустальный бокал вина и поставил на столик, рядом с креслом, в которое устало, опустился хозяин. Слуга, стянув с дворянина высокие, бирюзового замша ботфорты, сменил их на домашние туфли, после чего незамедлительно удалился.

Сделав несколько глотков белого шампанского, де Ла Тур развернул карту, лежащую тут же на столике, и принялся внимательно разглядывать её.

В дверь, беззвучно, словно кот, вошел долговязый человек с вытянутым лицом и впалыми щеками. Сутулая фигура мужчины, его узкие плечи на которые ниспадали редкие русые волосы, напоминала угодливый призрак, беззвучно проникший в помещение священного храма, где восседал его всемогущий повелитель – некое божество, наделенное безграничной властью, от одного вида которого худосочный фантом обретал иллюзорную благость порожденную потребностью пресмыкаться перед грубой силой. Де Ла Тур продолжал рассматривать карту, будто не замечая вошедшего. Через некоторое время, граф, не отрываясь от плана, спросил:

– Скажите, Лепелетье, что вы знаете о Флери?

Вопрос оказался вполне неожиданным, для секретаря. Он удивленно поднял брови, глаза его забегали, нитевидные, сложенные трубочкой губы вытянулись. Во время этих манипуляций Лепелетье, очевидно, собирался с мыслями. Он заложил за уши блестящие жирные волосы, наконец, заговорив:

– Ваше Сиятельство, я знаю Флери довольно давно. Человек он весьма милый, добрый католик, не филистер, не пшют, не ханжа. Вот только очень замкнутый. Даже в шумной компании, выпив изрядно вина, он предпочитал слушать других, не произнося ни слова.

Он живо реагировал на шутки, порой сам любил позабавить остротами, был весьма смешлив, реже словоохотлив, но почти все его рассказы были о чем-то постороннем, о ком-то малознакомом, с кем даже он имел мимолетные отношения. О друзьях его я никогда не слышал. Словом ничего существенного.

Выпятив нижнюю челюсть, секретарь умолк, но уже через мгновение, продолжил:

– Хотя, как-то он обмолвился, что родился и вырос где-то во Франш-Конте. Родителей не помнит, а воспитал его, толи дед, толи дядюшка, который был лихим рубакой и всему в жизни его научил. Это, пожалуй, всё, что я могу вам сообщить.

За время повествования, де Ла Тур, ни разу не взглянул на рассказчика. Он также безучастно и внимательно разглядывал карту. Воцарилась тишина. Было слышно, лишь как граф мурлычет себе под нос какую-то песенку, ни слов, ни мелодии которой было не разобрать. Наконец он удостоил взгляда секретаря.

– Вот, что, Лепелетье, вы немедленно отправитесь вот сюда.

Он ткнул пальцем в точку на карте.

– Здесь, в деревеньке Шанто, есть постоялый двор «Алебарда Принца». Там вы узнаете, что случилось после моего отъезда. Я не желаю знать, у кого и как вы соберете сведенья, но о том, что там произошло, я должен знать непременно. Возьмите с собой двоих, кого вам угодно, и отправляйтесь сейчас же.

Граф на мгновенье задумался, в его памяти вдруг возникли две сумрачные фигуры провинциальных дворян, которых он встретил в Шанто.

– А знаете, что…если же выяснится, что Флери был убит на постоялом дворе, любой ценой разузнайте имя убийцы…это наверняка тот мерзавец, что имел наглость явиться в Реё.

Последние слова де Ла Тур произнес совсем тихо, поэтому секретарь, не расслышав их, виновато улыбнулся.

– Когда вы всё выясните, отправляйтесь в Турень, к Кокошу, назовете ему имя убийцы, этого человека нельзя оставить в живых.

Лепелетье с почтением поклонился, но не двинулся с места.

– Что-то ещё?

Приоткрыв черную кожаную папку, секретарь извлек конверт, вручив его хозяину.

– Послание, Вашей Милости, от Его Высочества принца Конде.

Не скрывая раздражения, граф взглянул на Лепелетье, взломав сургучные печати с гербовыми лилиями Бурбонов.

ПИСЬМО: «Любезный граф, настал час когда вам представится ещё одна возможность доказать свою преданность. В ближайшее время, сеньор дон Уртадес, прибудет в Руссильон. Мои люди передадут ему послание, которое заставит его отправиться в Овернь. Вы же должны следовать в Орийак немедленно, и дожидаться испанца в таверне «Охотничий трофей». Всё, что следует ему разъяснить, мы обсудили с вами в Шатору. Надеюсь на вас, и да поможет вам Господь»

Прочитав письмо де Ла Тур, нервно зашагал по комнате, под цепким взглядом секретаря. Граф вспомнил в подробностях их, с Конде, последний разговор, что состоялся в Шатору, на террасе в резиденции принца.

– Вы вот что, Лепелетье, прикажите Тумо, пусть к утру заложат мой экипаж. Завтра утром я отправляюсь в Овернь. Букуа со своими людьми будет сопровождать меня. А вы, готовьтесь записывать, я должен непременно объяснить свою отлучку герцогине де Шеврез. Будем надеяться, что людям королевы не до меня, и ни один из них не дознается о наших тайных встречах. Письмо отправите немедленно, перед тем как отправитесь в Орлеане.

 

ГЛАВА 27 (56) «Кастильский бык»

ИСПАНИЯ. КАТАЛОНИЯ. БАРСЕЛОНА.

По колее узкой, извилистой улочки, быстрым шагом, воровато озираясь, шел человек. Его потертый, коричневый плащ был заброшен на плечо, закрывая подбородок, украшенный остроконечной «эспаньолкой», а шляпа надвинута на глаза так, что невозможно было разглядеть его лица. Миновав крыльцо небольшой часовни, мужчина остановился, и, прижавшись спиной к облущенной стене, обернулся. У немногочисленных прохожих, если бы они не были погружены в свои рутинные заботы, не замечая никого вокруг, могло сложиться впечатление, что он кого-то ждёт или ищет, пристально глядя из-под полы фетровой шляпы. Незнакомец вертел головой, в одну и другую сторону, продолжительно и терпеливо, будто чего-то, опасаясь или выжидая. После длительного и тщательного наблюдения, выбрав благоприятный момент, он юркнул в небольшую дверцу в высоком заборе, разделявшим узкую улочку и тихий маленький патио1.

Справа и слева внутренний дворик, где он оказался, обрамляли стены забора, а прямо перед незнакомцем, замыкая пространство, стоял двухэтажный дом, под красной черепицей, с опоясывающими фасад открытыми галереями на обоих этажах. Перемежая быструю ходьбу с бегом, мужчина, вскочив в галерею, прошел в дом, где его встретили двое, грозного вида мужчин, с пистолетами и длинными кинжалами за поясом. Не смутившись встрече со стражами, мужчина с нетерпением обратился к одному из них:

– Хосе, где дон Педро?

Кивнув гостю, коренастый, длинноволосый Хосе, незамедлительно дал ответ.

– Ждет вас наверху, сеньор.

Спешно преодолевая ступени довольно крутой лестницы, человек поднялся на второй этаж, на ходу сбросив широкополую шляпу и плащ. Оказавшись наверху, взору незнакомца предстал бородатый сеньор с густыми, сросшимися на переносице, бровями, неспешно потягивающий прохладный херес, задумчиво глядя, сквозь распахнутые окна и арки галереи, в синеющую даль. Заметив вошедшего, он расплылся в доброжелательной улыбке.

– Что, Хоакин, жарко сегодня? Ничего, с моря ветер, к вечеру наверняка будет дождь. Хоакин небрежно избавился от короткой шпаги и пистолета, торчащего за поясом, сложив всё это на скамью, взволнованно провозгласив:

– Тебе известно, что «Кастильский бык» в Барселоне?!

Вмиг улыбка исчезла с лица хозяина дома, исказив черты, седобородого каталонца, тревогой.

– Как?! Дон Карлос?! Этот цепной пёс Оливареса?! Какого черта?!

Гость, вытянув шею, заглянул в стоявшие на столе керамические чашки, и, не обнаружив в них ни капли живительной влаги, налил из бутылки вина.

– Мне более ничего не известно. Он, как обычно, словно шторм с моря, никто не ожидал.

– Да и черт с ним! Пусть хоть сам дьявол! Это уже ничего не изменит!

Хоакин с непониманием уставился на Лаэрта. Дон Педро закивал головой, поглаживая окладистую бороду.

– Мне доставили послание из Франции, от кардинала де Ришелье. Я, в свою очередь, уже переправил его французскому послу, графу де Барро, от него немало зависит. Лишь с помощью Франции, мы, наши арагонские друзья и союзники баски, сможем привести в действие этот механизм. Вот тогда-то и вспыхнет мятеж. Мы подымем Каталонию и покажем Оливаресу, проклятым кастильцам, кто есть кто!

****

По кривой брусчатке Епископской улицы, что ведет к Пласа де Сан Жауме, не торопливо, лязгая оружием, тянулась колонна всадников. Впереди, на вороном андалусском скакуне, невероятной красоты, гарцевал мужчина лет тридцати пяти. Его продолговатое, смуглое лицо с аккуратной бородкой и закрученными вверх тонкими усами, излучало уверенность и пренебрежение ко всему, чего касался высокомерный взгляд сего блистательного сеньора. Длинные, черные волосы кабальеро2, были гладко зачесаны назад и заплетены в косу. В ухе сверкала золотая серьга, перекликаясь своим сиянием с неистовым блеском безжалостных карих глаз кастильца. Черный бархатный камзол, на котором красовался, играя на солнце, алый крест ордена Калатравы, был перетянут в талии красно-белым шарфом с пышным бантом на боку. Длинная эспада3, с изящным эфесом, мерно стучала по крупу жеребца, при каждом шаге вороного.

Вне всяких сомнений, представший пред нами, в лучах каталонского солнца, сей блистательный сеньор, осчастлививший Барселону своим появлением, был никто иной, как дон Карлос Эстебан Мария дель Уртадес, граф де Авила, баловень судьбы, верный и беспощадный слуга испанской короны, а также одна из лучших шпаг Кастилии. По обе стороны от него, покачиваясь в седлах, следовали два бравых капрала кастильской гвардии, облаченные в темно-фиолетовые, с красными крестами, плащи – «а-ля казак»4, надетых поверх кирас. Их доблестный, грозный вид придавал ещё большей пышности и значимости мадридскому вельможе, чья неспешность и высокомерие, порожденные уверенностью в себе, проявлялось даже в сущих мелочах – поворотах головы, умении держаться в седле, взглядах и гримасах.

Колонна из двух десятков всадников повернула за угол и уперлась в массивные черные ворота с множеством стальных, выпуклых заклепок. В то время когда за воротами послышалась суета и возгласы привратников, заметивших дорогого гостя, Уртадес, отдал команду одному из капралов. После чего тот, подав знак, увел за собой, в сторону порта, половину отряда. Послышался скрежет и скрип, когда ворота, медленно, казалось с неохотой, лишь подчеркивавшей их тяжесть, разверзлись, позволив кавалькаде проследовать в проем.

Как только, посреди будоражащего великолепием двора, дон Карлос, успел соскочить с коня, навстречу ему, с распростертыми объятиями и лучезарной улыбкой, вышел наместник короля Испании, дон Сезар Санчес Ореола Орхес, маркиз де Мандрагон. Тучный, рыхлый, с одутловатым лицом и потными ладонями, человек, прибывающий в вечном страхе и чрезмерной подозрительности. Маркиз не ожидал ничего доброго от столь неожиданных визитов кого бы то ни было, тем более от внезапного появления фаворита грозного Оливареса, которого ужасно боялся, и быть может от этого, питал к нему, тщательно скрываемую, неприязнь.

Граф брезгливо отстранился от навяжчивых приветствий Мандрагона, но тот все же вцепился в дона Карлоса, взяв его под руку. Прогуливаясь, словно добрые друзья, по аллее, ведущей к дому наместника, дон Сезар изливал всевозможные комплименты и заверения, в том, что нет для него большей чести и наслаждения, как принимать у себя кастильских дворян, но это ничто, по сравнению с тем, когда к нему приезжает разлюбезный дон Карлос.

Уртадес как никто другой знал о неискренности лукавого Мандрагона, а также не сомневался в его коварстве и хитрости, поэтому, едва уловимо морщась, пропускал всё сказанное льстивым вельможей мимо ушей.

– Милый мой дон Карлос, вот и вновь наступил тот сладостный миг, когда я смогу насладиться обществом столь образованного и доброго сеньора коим, несомненно, являетесь вы.

– Маркиз, пусть накормят моих людей и лошадей. Мы останемся у вас на ночлег.

Прервал лепет наместника суровый граф.

– Ах, это прелестно, клянусь распятием, просто прелестно. Я все устрою. А для нас, прикажу подать лучшие вина, изысканные яства, угощу вас по-королевски. А позвольте осведомиться, по какому случаю столь блистательный дон Карлос посетил нашу прекрасную Барселону?

Уртадес резко остановился, и с такой силой дернул наместника за локоть, что развернул его к себе лицом. Они стояли так близко, что, чеканя каждое слово, граф, брызгал слюной маркизу в лицо. Дон Сезар трепеща морщился, моргал, прикрывая глаза, но терпел.

– Послушайте, сеньор Мандрагон, я здесь не на праздной прогулке. Завтра утром в порт Барселоны прибудет бот «Santa Eulalia», на борту которого, мне предстоит отправиться в Руссильон. В Перпиньяне, как и в Барселоне довольно неспокойно. А вы здесь уже разложились от лени! В Каталонии рыщут люди Ришелье, вы понимаете своими заплывшими жиром мозгами, чем это грозит?! Соберите в кулак все силы! Всех подозрительных в тюрьму! Особенно присматривайтесь к французам. И Бога ради, оставьте эти свои иллюзии о том, что всё само собой уляжется и минется. Не уляжется! Слышите, не уляжется! Черт бы вас подрал!

1 патио – открытый внутренний дворик жилого помещения.

2 (прим. Авт.) Здесь буквально – всадник, рыцарь.

3 шпага.

4 а-ля казак «a la casaque» – плащ скроенный по типу того, что носили королевские мушкетеры Людовика XIII.

 

ГЛАВА 28 (57) «Красный и серый кардиналы»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ. ДВОРЕЦ «ПАЛЕ-КАРДИНАЛЬ».

В полутемной комнате с зашторенными окнами, в своем любимом кресле, возле мерцающего камина, полулежа, вытянув ноги к огню, дремал, в окружении полдюжины любимых котов, первый министр Франции, кардинал Арман-Жан дю Плесси, герцог де Ришелье. Глаза его были закрыты, голова откинута на высокую спинку кресла, а на коленях, укрытых пурпурной мантией, на бархатной подушке, мирно дремал черный упитанный кот, один из множества четвероногих любимцев Его Преосвященства. Животное, урча от удовольствия, время от времени поднимало мохнатую мордочку, давая возможность тонким пальцам министра, унизанным перстнями, ласкать мохнатую шейку, ушки и макушку. Под это урчание властный кардинал принимал решения о казнях и помилованиях, о введении законов и эдиктов, о предотвращении и подавлении мятежей, об объявлении войны и заключении мира. Присутствие любимого питомца, чья преданность и любовь согревали душу недоверчивому Ришелье, заставляя забыть его о политических дрязгах и интригах плотным кольцом окружавших могущественного министра.

Тридцати девятилетний Решилье, получивший в тысяча шестьсот двадцать втором году кардинальскую шапку, а в прошлом, двадцать четвертом, возведенный в премьер министры, столь стремительно ворвавшись в мировую политику, был ненавистен, и призираем абсолютным большинством соотечественников, по разным причинам, ненавидевшим сего неуступчивого и несгибаемого человека. Человека жестокого и своенравного, умного и проницательного, коварного и бездушного, любящего и нежного, бескомпромиссного и упрямого, гибкого и утонченного. Человека столь противоречивого и непонятого многими, даже светлейшими умами той романтической эпохи, чьи критические пасквили при жизни и хвалебные оды после смерти кардинала, обеспечили ему неувядаемую славу, громоздящуюся на незыблемом постаменте величия.

«Что бы человек ни совершил, общество никогда не будет справедливо. Великий человек, достойно служащий своей стране, сродни приговоренному к смерти. Единственная разница в том, что последнего карают за грехи, а первого – за добродетели» – отмечал кардинал, доведенный до отчаяния, комментируя унизительные выпады Двора в адрес его немногочисленных сторонников, возможно подозревая, что сам, в первую очередь, относится к подобным особам. «В придачу к таланту всегда даются страдания» – часто любил повторять он в узком кругу ближайших приверженцев.

Таким образом, томимый, а порой просто раздавленный возложенной на него властью – к которой, справедливо было бы отметить, молодой магистр, в ту пору Арман-Жан дю Плесси маркиз де Шилу, так настойчиво рвался, ещё будучи епископом люссонским – Ришелье всё больше убеждался, что править, достоин лишь тот, для кого власть бремя, а не удовольствие.

В дверь тихо постучали, и на пороге появился лакей. Кардинал, открыв ещё мутные после сна глаза, посмотрел на вошедшего. Уловив взгляд хозяина, слуга тихо произнес:

– Ваше Преосвященство, прибыл отец Жозеф.

Ришелье, едва заметно кивнул. В скором времени, в комнату вошел капуцин в длинной досадной сутане, пряча в просторном рукаве небольшой конверт.

Здесь мы вынуждены ненадолго отвлечься от событий, происходящих в стенах резиденции первого министра Франции, дабы привлечь ваше внимание к фигуре оказавшейся уже не в первый раз в поле зрения нашего читателя. Дело в том, что рассказывая, как о становлении месье Ришелье во власти, так и о министерском правлении «Красного герцога», мы не находим возможным, обойти вниманием таинственную и могущественную персону сего великого капуцина.

Итак: отец Жоэеф, в миру Франсуа Леклер дю Трамбле имел особый статус в окружении кардинала. Он относился к числу тех немногих, кто неизменно пользовался неограниченным доверием министра, за что и получил прозвище «Тень Ришелье» или «Серый кардинал». Дворянин по происхождению, изначально Трамбле желал сделать карьеру военного, даже участвовал в осаде Амьена в 1597 году, затем сопровождал специальное посольство в Лондон, однако в 1599 году резко изменил свои взгляды и принял постриг в монастыре капуцинов. Он ударился в религиозную жизнь с большим пылом, и стал известным проповедником и реформатором. После смерти Генриха Четвертого, падре Жозеф достиг влияния при Дворе и постепенно сблизившись с Ришелье, сделавшись соратником и ближайшим помощником кардинала, в ту пору ещё епископа, политику которого проводил в особо важных миссиях. «После Бога, отец Жозеф был главной причиной моего возвышения» – с чувством признательности признавал первый министр.

В качестве начальника канцелярии Ришелье отец Жозеф, вместе с четырьмя другими капуцинами, исполнял тайные поручения министра и в неразборчивости применяемых политических средств даже превосходил своего покровителя, чем заслужил авторитет и особый статус, как среди сторонников, так и среди противников Его Высокопреосвященства. Используя острый ум и дипломатический опыт капуцина, министр, с его помощью организовал секретную разведывательную службу, а вскоре назначил падре на неофициальную должность главы ведомства по иностранным делам. Именно с ним Ришелье связал свои далеко идущие планы по переустройству Европы. Таким образом, впоследствии, неприметный монах становится одной из главных и архиважных персон в политических замыслах первого министра, по сути, возглавляя военное министерство, полностью отдаваясь дипломатии и политике, впрочем, не утратив скромности и сохранив аскетизм в личной жизни.

– Ваши визиты, любезный отец Жозеф, как правило, продиктованы необходимостью сообщить некую новость, уготовленную для нас безжалостным провидением. Остается лишь гадать добрая это весть или…впрочем, не стану опережать события.

При появлении капуцина, лицо кардинала прояснилось, а в голосе появилась та теплота, что была не свойственна грозному министру. Усевшись в кресло, расположенное напротив того, где разместился кардинал, священник сдержанно произнес:

– Моя скромная миссия, монсеньор, весьма неприметна, ведь она заключается лишь в том, чтобы оповещать вас о случившемся, зная наверняка, что многим из свершившегося вас не удивить, ведь оно происходит непосредственно под диктовку Вашего Преосвященства, по вашей воле и благодаря вашим незаурядным способностям.

Ришелье печально улыбнулся.

– Я возьму на себя смелость не согласиться с вами, друг мой. Вы, несомненно, погрязли в преувеличениях: во-первых, в невероятной степени уменьшив свои старания и способности, а во-вторых, чрезмерно приукрасив мои скромные возможности. Впрочем, всё это вздор, оставим риторику софистам, а сами перейдем к делу.

Сухость последних слов министра отразилась на лице Жозефа. Он, собравшись с мыслями, сдвинув брови, произнес:

– В Каталонии начались волнения, которые по всей вероятности, в скором времени, перерастут в мятеж.

В глазах священника появилась ирония, предвосхитившая сдержанную радость кардинала. Рука министра скользнула по шелковистой шерсти кота. Бережно, переложив подушку, где раскинулось животное, на невысокий пуф, Ришелье поднялся, выпрямил спину, расправив узкие, покатые плечи.

– Что ж, не могу не выразить удовлетворения результатами наших усилий. Мы сделали ход, теперь очередь Оливареса. При всем величии Испании, я полагаю им так скоро не проглотить подброшенную нами кость. Пусть мадридские гранды занимаются внутренними делами, вместо того чтобы участвовать в политических интригах заговорщиков соседнего королевства.

– Ваше Преосвященство полагает, что каталонский мятеж заставит Испанию отказаться от вторжения во Францию?

– Убежден, вопрос лишь в том, на какое время нам удалось отсрочить неминуемую войну.

– После регентства Её Величества королевы Марии Медичи, учитывая её, порой чрезмерно, лояльное отношение к Испании, а так же принимая во внимание силу «испанской партии» при французском Дворе, нам придется столкнуться с немалыми трудностями, намереваясь сдержать сего грозного соседа, сохраняя столь зыбкий мир.

– Мир – это когда имеешь больше солдат и пушек, чем соседи, запомните Трамбле. А, что касается трудностей, то я не признаю слова «трудно», слово же «невозможно» допускаю лишь, когда речь идет о стихии.

Кардинал задумчиво подошел к окну и, отодвинув рукой портьеру, взглянул на шпили Лувра, маячившие на фоне неба, покрытого вуалью перистых облаков.

– Любопытно, падре Жозеф, как оценят моё правление, те, кто придут после нас? Поставят бронзового или каменного истукана, с ликом в котором будут угадываться мои черты, на одной из площадей Парижа? Или извлекут из могилы мои истлевшие останки, что бы развеять прах по ветру, пиная мой бренный череп по грязной мостовой? Да-а, зная людей легче предположить второе.

В его улыбке проступила некая обреченность. Задернув портьеру, министр зашагал по комнате, углубившись в размышления о грядущем.

– Власть имущих, милый Жозеф, беспрестанно мучает вопрос, какими качествами должен обладать правитель? Быть добрым, но слабым, чтобы своим благообразием полонить сердца черни? Или же жестоким, но могущественным, чтобы добиться желаемого результата за время своего правления?

Капуцин предпринял попытку, разведя руками, прервать кардинала, но тот, подняв вверх указательный палец, предвосхитив вопрос, поспешил произнести:

– Нет, дорогой мой падре, третьего не дано, так устроен мир. Извольте выбирать из того, что есть, всё остальное это сказки, придуманные дабы, как это уже много раз бывало прежде, вновь одурачить человечество.

Я знаю, моя политика презираема аристократией и не популярна среди народа. Знаю. Первые ненавидят меня из-за притеснений их прав и вольностей, которые ведут страну к разорению и хаосу, что в конечном итоге чревато развалом государства. Вторые из-за лишения их сиюминутных благ, в виде сытого желудка, нового наряда и праздного безделья, вместо изнурительного каждодневного труда. Поверьте, мне значительно проще дать им всё это. Для этого не следует трудиться, даже не придётся вставать с кресла, лишь пересчитывая золотые экю, которые как награда за бездействие, будут стекаться в мои сундуки со всех концов королевства.

Всё это так, но есть одно существенное обстоятельство, которое всё меняет. Мои личные интересы, неотделимы от государственных. Я следую и руководствуюсь лишь целесообразностью, а доверяю исключительно расчетам. Это жестоко? Да, по-видимому, не гуманно. Но я намеренно выбрал сей тяжкий путь. Пусть лучше боятся, но подчиняются, чем любят, но своевольничают. Я готов заставить народ голодать, лишь бы не пустить на свою территорию врага. Война страшнее бедности. Мы тратим колоссальные средства и усилия, добиваясь, что бы театр военных действий разворачивался на чужих землях, свято оберегая наши владения. Ведение войны чужими руками это дорого, от того и голод. Мы ведём политику насаждения централизованной власти, от того и смута. Но я добьюсь своего, чего бы мне не это стоило! Не будь я герцогом де Ришелье!

Капуцин, глядя на огонь, будто узрев там картины из прошлого, негромко, протяжно, словно в противовес запалу Ришелье, произнес:

– Мы с вами, любезный Арман, вместе прошли тяжелый путь, полный опасностей и разочарований. Я был рядом, когда вас назначили государственным секретарем. Когда вели военную компанию против мятежных принцев. Не покидал вас, когда вы попали в опалу Кончини, будучи отстраненным от дел. Был рядом, когда вы изнывали от страха и обиды в изгнании, куда отправил вас де Люинь. Признаться, я никогда не сомневался в вас, мой кардинал.

Кивком головы, герцог выразил признательность своему давнишнему и преданнейшему союзнику.

– Но это, я полагаю, ещё не все новости, которые вы соизволили приготовить? Не так ли, падре?

При этих словах, Ришелье вонзил пронизывающий взгляд в левый рукав сутаны, где до сего времени, таился загадочный конверт. От краев глаз священника, к вискам, потянулись едва заметные, как паутина, бороздки морщин, единственного свидетельства жалкого подобия улыбки.

– Вы правы, монсеньор.

Из-под грубого сукна рясы, появился окутанный тайной конверт. Взломанные печати, свидетельствовавшие о том, что письмо уже было прочитано, заставили министра отказаться от личного просмотра послания, предоставив капуцину возможность для пояснений.

– Сия депеша, доставленная сегодня ночью неизвестным, что само по себе возмутительно, к тому же не имеет ни подписи, ни гербов на печати, что позволило мне, прежде чем предоставить её Вашему Преосвященству, лично ознакомиться с содержанием сего странного послания.

Подобное уточнение, ни то чтобы смутило министра, скорее разожгло в нем определенный интерес.

– Но всё эти, с позволения сказать, недоразумения, меркнут на фоне изложенных в письме сведений, предоставленных неким «другом», как соизволил назваться, сей загадочный милорд-автор.

При слове «милорд» в глазах кардинала появилась настороженность. Он явно занервничал, описав круг и остановившись лишь у шкафа, заполненного старинными книгами, мрачно разглядывая золоченые корешки.

В привычку Ришелье не входило ни перебивать, ни вмешиваться в доклады, дискуссии, даже в обычные рассуждения подчиненных, а порой и вовсе малознакомых людей, до тех пор, пока не наступал одному ему известный момент. Момент, когда он, вступая в разговор, в одно мгновение направлял всё доселе сказанное в нужное ему русло, демонстрируя блестящую информированность во всём, что имело даже косвенное отношение к обсуждаемому вопросу.

Удостоверившись в том, что упомянутый выше «момент» ещё не наступил, а значит, кардинал не соизволит вымолвить и слова, отец Жозеф продолжил:

– Так вот, господин «друг», соизволил оповестить, Ваше Преосвященство, о том, что в скором времени, во Францию пожалует один весьма влиятельный английский вельможа, и сие может заинтересовать как лично вас, монсеньор, так и нашего славного короля Людовика, да продлит Господь его светлые дни.

Монах осенил себя крестным знамением.

– Таинственный британец, прибудет в порт Гавр, на борту небольшого голландского торгового судна «Lam», разумеется, инкогнито. День прибытия корабля так же указан в письме. Ко всем этим подробностям наш неизвестный «друг» добавляет ещё одну существенную деталь: милорд, о прибытии которого он оповещает, приказал, чтобы одна из влиятельных особ Франции, имени которой он не называет, непременно, встречала его в аббатстве Жюмьеж. Непременно!

Осторожно положив невзрачный конверт на край стола, капуцин продолжил:

– В письме так же упоминается маркиз де Шале, который приложил немалые усилия, пытаясь оказать помощь британскому аристократу…

Сделав паузу, очевидно взвесив, будет ли уместно подобное дополнение, Жозеф добавил:

– К слову, по нашим сведениям, этот де Шале ведёт себя весьма дерзко. И его интриги, смею заверить, направлены отнюдь не в пользу Вашего Преосвященства.

Отец Жозеф развалившись в кресле, задумчиво наблюдал за внезапно проснувшимся котом, с неистовством принявшимся то покусывать, то вылизывать когтистую лапку. Мерные шаги кардинала нарушали тишину, пробиваясь сквозь потрескивание пылающих в камине дров. Ришелье остановился, устремив взор на пламя одинокой свечи, мерцающей под распятием на раскладном аналое, проливая скудный свет на пожелтевшие страницы требника.

– Граф Холланд.

Наконец тихо произнес министр. Глаза монаха отыскали в полумраке комнаты кардинала.

– Ваше Преосвященство полагает, что речь идет о прибытии в Гавр графа Холланда?

– То, что речь идет о приезде Бэкингема, я понял, как только вы в начале своего рассказа обронили слово «милорд». Генри Рич, граф Холланд, это имя человека написавшего сие послание.

Отец Жозеф, не отрываясь, глазел на Его Преосвященство, пытаясь разложить в мозгу пасьянс который позволил кардиналу, среди множества имен, беспрестанно перетасовываемых в пестрой колоде английского Двора; вытащить нужные карты, и, разложив их в ряд, прочесть имя «Холланд».

Опустившись в кресло, на своё прежнее место, прикрыв глаза, Ришелье тихо произнес, прервав размышления капуцина:

– Если учесть обстоятельства, которые сопутствовали недавнему отъезду Бэкингема из Франции, то можно с легкостью понять, отчего столь безумное предприятие, как вояж герцога на континент, овеяно секретностью. Высочайшую степень конфиденциальности подтверждает и тот факт, что ваши шпионы, при Дворе Карла Английского, не сообщили нам о готовящемся визите. Из чего, я, с полной уверенностью могу заключить, что круг посвященных, в сие тайное предприятие, невероятно узок.

По лицу хранящего молчание капуцина пробежала едва заметная гримаса, позволявшая удостовериться в прозрении падре Жозефа, наконец отыскавшего узкую тропинку, приведшую его к разгадке кардинальской шарады.

– Теперь всё просто. Среди тех, кто составляет ближайшее окружение Бэкингема, есть лишь один человек способный, на подобную измену – сэр Генри Рич, граф Холланд.

Наверняка не стоит объяснять вам, милый Жозеф, что люди подобные Ричу, не прощают обид и унижений. Эта непреложная истина стоит в основе всех без исключения отношений вассала со своим сюзереном, но ещё в большей степени проявляется в отношениях равных.

Кардинал ухмыльнулся.

– Жаль только доверчивому Бэкингему это невдомёк. Любовь бывает продажной, однако, ненависть всегда искренняя, друг мой Жозеф.

– Изо дня в день, созерцая происходящее в мире, приходит на ум лишь одно – неизмеримы глубины низости, до которых может пасть человек.

– Для триумфа зла, падре, нужно, всего лишь, что бы спало добро.

Кардинал поднялся с кресла и решительно подошел к столу, который покрывала разложенная карта французского королевства. Его блуждающий взгляд покрыл короткий отрезок плана, обозначавший дорогу от Парижа до Гавра, что отразилось кривой усмешкой на бледном лице.

– Как кстати, что приятную новость о приезде нашего «друга» Бэкингема, принесли именно вы падре Жозеф.

– У вас есть основания считать эту новость приятной?

– Несомненно, в случае если она достоверна, и сейчас вы поймете почему.

Оторвавшись от карты, кардинал заговорил громче обычного:

– Вам наверняка известно о заговоре сторонников нашей прекрасной королевы, что причисляют себя, к так называемой «испансой партии».

В приторной улыбке Ришелье проступало злорадство и ненависть.

– С некоторых пор, после того как эти почтенные господа продемонстрировали свою полную несостоятельность, а их испанским покровителям мы преподнесли проблему в виде мятежа в Католонии, который разгорится со дня на день, вся эта мышиная возня меня стала в большей мере забавлять, чем пугать. Остались лишь две персоны, по-настоящему доставляющие мне беспокойство – герцог Бэкингем и Черный граф. Первый, отныне меня тревожит в меньшей степени, ведь когда говорит любовь, разум умолкает, хоть я и сомневаюсь в искренности его чувств к нашей королеве. В любом случае, этим непрошеным визитером, придется заняться вам, падре Жозеф, ведь Рошфор вскоре отправляется в Шато Кро, где назначили сбор главари бунтовщиков. Полагаю именно там, будет поставлена кровавая точка в этом столь омерзительном деле.

– Что ж, если вы полагаете, что Бэкингему, на континенте, встреча с моей скромной персоной была бы наиболее приятна, я вынужден подчиниться.

– Достаточно того, что ваша встреча с герцогом угодна мне. Особенно если это свидание повлечет заточение Его Светлости, в мрачные подвалы Бастилии.

Последнюю фразу кардинал прошипел почти беззвучно, с ненавистью, приведшей в движение скулы, и заставившей несколько раз, дернулся его правый глаз. Но подавив прилив ярости, Ришелье, уже через мгновение вернул внимание капуцину, заговорив прежним, миролюбивым тоном:

– Вот только своих людей, я дать вам не смогу. Поймите правильно, им всем предстоит отправиться под мятежную цитадель Кро. Поэтому арест английского гостя я вынужден поручить людям капитана Тестю, солдатам парижской стражи. Я немедленно напишу письмо капитану. Ну, а командиром над городскими стражниками, поставлю лейтенанта Ла Удиньера, мне спокойней, и вам верный человек в помощь. И ещё, Бэкингема непременно будут встречать люди королевы, поэтому всех подозрительных, как и самого герцога, арестовать и под конвоем доставить в аббатство Жюмьеж, я напишу письмо интенданту Нормандии, он пришлет солдат. Если будет необходимость, Жюмьеж взять штурмом!

Задумавшись, министр несколько раз повторил:

– Монастырь Жюмьеж, Жюмьеж…

Узкая полоска света, вырвавшаяся из открытой двери, прорезала полумрак кабинета.

В комнату вошел Рошфор.

– Монсеньор, на сей час, вами назначена аудиенция трем анжуйским дворянам, прибывшим из Каталонии.

Наморщив лоб, Ришелье, взглянул на графа.

– Это господа, о которых с недавних пор не умолкает Королевский Двор?

Рошфор ответил легким поклоном.

– Это господа, которых обсуждает весь Париж, монсеньор.

Кардинал, не скрывая восторга, обратился к священнослужителю.

– Кстати, одному из этих людей мы обязаны тем, что нам известна точная дата и место сбора мятежников в Шато-Кро. К тому же эти молодые анжуйские дворяне расправились с известным вам господином де Флери, они же доставили секретное послание в Барселону.

Священник, подняв брови, удивленно взглянул на кардинала. Ришелье, удовлетворенный тем, что ему удалось произвести впечатление на капуцина, негромко произнес:

– Всё это весьма любопытно, пусть войдут.

Лакей, появившийся вслед за графом и дожидавшийся на пороге, отворив дверь, торжественно провозгласил:

– Господа: виконт де Сигиньяк, шевалье де База и шевалье де Ро.

Три молодых анжуйца предстали перед министром, выстроившись в шеренгу посередине кабинета.

– Поднимите шторы, я хочу разглядеть этих людей.

Лакей, исполнив приказание хозяина, удалился, оставив в распоряжении дворян комнату, наполненную ярким солнечным светом. Кардинал, неспешно, беззвучно ступая по мягкому ковру, приблизился к оторопевшим анжуйцам. Его проницательный взгляд был исполнен суровости и подозрительности, будто он разглядывал людей запятнавших себя предательством, а не отличившихся геройством. Провинциальным дворянам было невдомёк, что это обычное поведение Ришелье в момент знакомства с людьми, представляющими для него повышенный интерес и рассматриваемых как наиболее вероятных претендентов на доверие. Он прошелся вдоль строя, подолгу вглядываясь в лица представших пред ним юных дворян.

– Кто из вас шевалье де Ро?

Наконец спросил он. Высокий, стройный, широкоплечий блондин, в потертом замшевом колете, приклонил голову. Ришелье подошел вплотную к юноше, устремив обжигающий ледяной взгляд в зеленые глаза Луи. Словно раскаленная вулканическая лава, испепеляющая всё на своем пути, не оставляя надежды даже на призрачную ничтожную возможность слукавить, взгляд кардинала пронзил анжуйца, опустившись в самые потаенные недра его бесхитростной души.

– Что ж, теперь я сам имел возможность убедиться, что вы способны были расправиться с господином де Флери. Примите мои поздравления, о вас заговорили во всех парижских салонах. К тому же ваши сведения о сборе в замке Кро оказались достоверны, вы достойны награды шевалье и поверьте, она не заставит себя долго ждать.

Он внезапно, будто во время знакомства с де Ро думал о стоявшем рядом де Сигиньяке, обратился к виконту:

– И все же, способностям коими наделены вы виконт, я бы, несомненно, отдал предпочтение.

Кардинал смерил Жиля строгим взглядом. Он ещё раз оглядел анжуйцев, обратившись на сей раз к де База:

– А вы месье ранены, вам тяжело стоять.

– Пустяки, Ваше Преосвященство.

Министр улыбнулся, впервые за время знакомства с юными провинциалами.

– Запомните шевалье, маленькая ложь, порождает большое недоверие. И, тем не менее, прелестно.

Сопровождаемый взглядами собравшихся в кабинете, Ришелье обошел стол, ещё раз оглядел карту, явно раздумывая над участью молодых дворян, после чего властно произнес:

– Я намерен сообщить вам господа…

Обратился он к анжуйцам.

– …что за услуги, оказанные вами короне, вы можете уповать на милость Его Величества. Но служение в моей личной гвардии требует большего, чем преданность и умение виртуозно владеть шпагой. И, тем не менее, я предоставлю вам возможность отличиться, теперь уже в рядах моей гвардии. Если же рекомендации моих офицеров обнаружат соответствие с нашими требованиями, мы окажем вам честь и позволим быть зачисленными в роту мушкетеров кардинала.

Все трое поклонились Его Преосвященству.

– В подтверждение моих слов могу добавить: двое из вас, в виду того, что шевалье де База ещё не оправился от ранения и не может принять участия в этом деле, уже в ближайшее время отправятся к замку Кро, где ваше присутствие может оказаться весьма полезным для короны.

****

Друзья, спустившись по широкой лестнице, оказались в небольшом дворике у кардинальского дворца.

– Господа, полагаю ни у кого из вас, не найдется причин обвинить меня в трусости, но вынужден признаться – перед Ришелье у меня дрожали колени.

Выдохнул Гийом, который только за несколько часов до аудиенции прибыл в Париж. Сигиньяк рассмеялся.

– Успокойтесь месье, это дает знать о себе рана, Его Преосвященство здесь ни при чём. Я предлагаю, вам, чтобы развеяться, отправиться в Сен-Жерменское предместье, где мы сняли для вас чудную комнату.

Анжуйцы вышли на улицу Сен-Оноре и направились в сторону Сите. Де База ещё сильно хромал, поэтому опирался на руку Луи. Он беспрестанно вертел головой наслаждаясь величием королевской столицы, под насмешливыми взглядами товарищей, которые за столь короткое время почувствовали себя жителями этого величественного города.

Проделав долгий и утомительный путь, друзья оказались в фобуре Сен-Жермен, на маленькой узкой улочке Железного горшка, где в доме оружейника, была снята небольшая, чисто убранная комната, единственное окно которой выходило в тихий переулок.

Гаспар был отдан в услужение шевалье и уже ждал Гийома, что бы окружить раненного заботой и вниманием. Он суетливо хлопотал по хозяйству, явно прибывая не в духе, когда друзья переступили порог.

– Ваша Милость…

Обратился слуга, к виконту, перемалывая в ступке желтого металла какие-то коренья.

– …всю жизнь я был слугой одного господина, жил в тихом маленьком городишке и в ус не дул. И, что теперь? Кроме того, что вы притащили меня в это пекло, под названием Париж, так я ещё и служу, троим господам! Ну, где справедливость?!

Благодушный настрой Сигиньяка, лишь усугубил брюзжание слуги.

– Менее всего, я ценю в тебе Гаспар, сварливый нрав, и порой просто дивлюсь неуживчивости твоего характера. Ты только приехал в королевскую столицу, ещё не успел осмотреться, как тут же принялся стонать и причитать. А, в сущности, ты как был бездельником, так им и остался. Лучше займись делом. Тем более, что мы с месье де Ро сегодня же уезжаем, и ты опять останешься с одним единственным господином.

Слова хозяина не оказали на слугу должного воздействия, он что-то бубнил себе под нос и старался не глядеть на господина. Де Ро, наблюдая за недовольством, захлестнувшим Гаспара, улыбнулся.

– Ну да ладно, полноте, не обижайся милый друг.

Хлопая по плечу, подзадорил слугу шевалье.

– Вот, возьми, пойди лучше выпей за наше здоровье.

С этими словами Луи вложил в ладонь Гаспара несколько мелких монет. Слуга повеселел и заметно приободрился, заторопившись из дома, по делам.

Гийом прилег на кровать, а де Сигиньяк и де Ро уселись рядом с раненным.

– А где ваши жилища?

– Я живу здесь, в двух шагах, на улице Малых Августинцев, а Луи на улице Шкатулки, так же, неподалеку. Мы вскоре вернемся, ты поправишься и сам всё увидишь. Скажи лучше, угодили ли мы тебе с квартирой?

Вертя головой, Гийом оценивающе разглядел комнату.

– Что ж, совсем неплохо. Вот только лестница из моей комнаты ведет в столовую, и мне, чтобы попасть на улицу, придется тревожить обитателей дома, это весьма неудобно. Кстати, а кто хозяева сего милого домишки?

– Готов не согласиться с тобой, друг мой. То, что выход через столовую, не так уж плохо. Мы условились с хозяйкой, что когда ты поправишься, то будешь у неё столоваться. Обитатели же сего дома милейшие люди…

При этих словах Жиль и Луи переглянулись.

– …мэтр Пикар, его жена и дочь. У Пикара здесь же в подвале оружейная мастерская, только вход со двора.

Вскоре друзья простились, оставив де База на попечении Гаспара. А уже через несколько часов, де Ро и де Сигиньяк, в полном снаряжении, верхом, явились в Пале-Кардиналь. Их встретил сержант де Жюссак и провел в большой зал, где было довольно людно. Около дюжины незнакомых людей, вооруженных так будто враг вот-вот примется штурмовать кардинальскую резиденцию, толпились вокруг покрытого картой стола, внушительных размеров. Среди прочих, анжуйцы узнали графа де Рошфора, капитана кардинальской гвардии, де Кавуа и лейтенанта де Шанфлери. Де Жюссак громко представил вошедших, что вызвало оживление и интерес в рядах, совещавшихся над картой дворян. Будто по команде, господа оторвались от плана, без смущения разглядывая гостей, поприветствовав их поклонами. Анжуйцы ответили на приветствие. Из толпы показался Рошфор, его красные от недосыпания глаза скользнули по шпагам и пистолетам анжуйцев. Приблизившись к друзьям, он устало произнес:

– Пора господа, пора. Все наши люди, чтобы не наделать лишнего шума и не спугнуть заговорщиков, выбираются из города и направляются к месту небольшими отрядами по четыре-пять человек. Вы отправитесь вместе с сержантом Рамбитуром, и получите у него все инструкции. Он и ещё двое ждут вас у ворот Сент-Оноре. Желаю удачи, господа.

Граф небрежно кивнул, спешно присоединившись к людям, что-то обсуждающим у стола.

 

ГЛАВА 29 (58) «Людишки из «Двора чудес», или странная участь господина д'Анжа»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Невдалеке от ворот Тампль, где демонстрируя прошлое величие, башни бывшей резиденции рыцарей Храмовников, устремили острые шпили высоко в небо, располагались старые пороховые склады. К одной из грубых стен, окружавших, сие давнее место скопления городских запасов пороха, пополнявшихся из Сальпетриера, примыкала жалкая постройка, поражавшая своей чрезвычайной ветхостью, серым пятном маячившая на фоне угрюмых крепостных стен. Каждый, кто впервые имел несчастие увидеть, сей храм разрухи был поражен, как этот утлый памятник нищенского зодчества смог сохраниться до наших дней, выстояв в жестоких сражениях с беспощадным временем. Впрочем, остальные лачуги, образовавшие узкий, грязный, извилистый проулок, так же не отличались изысканностью и благообразием, выставив напоказ кособокие фасады, изувеченных и полу развалившихся хижин, напоминавших кладбище кораблей, обнаживших безобразные, прогнившие борта, зияющие отвратительными рваными пробоинами.

Во дворе, прильнувшего к стене дома, сей «резиденции греха» и оплота нищеты, где частенько появлялись подозрительные людишки из «Двора чудес», царили тишина и покой. Толстенный детина, в шерстяном жилете, явно с чужого плеча, мирно дремал под навесом из соломы, поглядывая на козлиный окорок, нанизанный на стальной прут, в пасти просторного очага, сложенного тут же под дырявым настилом. Его могучая рука вращала вертело, не позволяя тлеющим углям превратить в пепел смачный кусок козлятины. Тут же, несколько мулов, прильнувших к яслям, обмахиваясь облезлыми хвостами, отгоняя назойливых оводов, били копытами в глинистую почву, устланную охапками почерневшего сена. Темный, квадратный двор окружали дощатые сараи, из распахнутых ворот которых виднелись останки карет, повозок и телег, наполнявших черными остовами сырые затхлые помещения. Из нагромождения поросших мхом крыш, словно холм посреди болота, возвышался серо-зеленый фасад двухэтажного дома, исполосованного деревянными балками, меж которых, чернели, будто беззубые пасти, оконные дыры, предавая безобразному строению мрачности и заставляя увериться в зловещем запустении непригодного жилища.

Над воротами, что выходили на улочку и преграждали путь в «царство хаоса», висела табличка, так же не отличающаяся свежестью и новизной – «Каретная мастерская мэтра Бузье». Именно сюда, к перекошенным воротам мастерской, летним солнечным днем, приблизились трое мужчин. Низкорослый, сутулый человек, лет пятидесяти, в синей широкополой шляпе, с обвисшими полями, под которой сверкали маленькие, глубоко посаженные глазки, разделенные тонкой, поросшей черными волосами, переносицей, что-то беспрестанно рассказывал следовавшим за ним спутникам. Кончик его мясистого крючковатого носа, нависший над острым подбородком; длинный плащ, полы которого едва не волочились по земле; пряди черных растрепанных волос, торчащих из под войлочных полей шляпы; предавали ему схожести со злым сказочным гномом, который заманил принца и его слугу, в город, где правит нечистая сила. Сей проворный карлик, по имени Месафьель, явно был тем, кто в отличие от спутников, прекрасно ориентировался в здешней клоаке, поэтому подойдя к воротам, решил дать последние наставления, с подозрением, озирающимся товарищам:

– Поверьте, мессир д'Анж, мой старый приятель Живоглот весьма влиятелен. Мы с ним одно время были довольно близки, посему он, надеюсь, не посмеет отказать нам. К тому же, господин барон, подобные знакомства не лишни для порядочного человека.

Месафьель ударами могучего кулака потряс старые ворота. Открывать не торопились, лишь после третьей попытки, неистовым стуком, удалось привлечь внимание тех, кто притаился за оградой. Откуда-то из глубины двора послышался голос:

– Эй, чертов лентяй, колченогий гугенот, ты ли это?! Принес должок?!

Не стушевавшись, Месафьель, громко выкрикнул:

– Открывай малыш Рюаколь, бычья твоя шея, это я, Месафьель.

За воротами послышалась возня сопровождаемая хохотом и проклятиями:

– Ах, ты выкормыш сатаны, каблук дьявола, каким смрадным ветром занесло тебя в нашу гнусную берлогу?!

Наконец, створка ворот, покачиваясь, словно лист осины на ветру, медленно поползла, надвигаясь на нежданных гостей, давая им возможность заглянуть в зловонную обитель, покрытую гнилью убожества и порока. В узкой расщелине меж сараев, являвшейся въездом во двор, Месафьеля и его спутников, с распростертыми объятиями встретил великан Рюаколь. Его тихий смех, вырывавшийся всхлипываньями и хрюканьем из глубин просторной утробы, сопровождался волнообразными движениями, волнующими обвисшее грязное брюхо, мешковато торчащее из-под куцего жилета. Но когда он, глядя через голову Месафьеля, впился маленькими, поросячьими глазками в странных визитеров, от веселья простыл и след. Словно туча закрывшая солнце, суровый взор сменил доброжелательную гримасу, призвав к недовольству «малыша» Рюаколя.

– А это ещё кто такие?!

Недружелюбно произнес он.

– Нам нужен Живоглот, а это мои друзья.

Резко оборвал подозрения толстяка Месафьель.

– А разве люди, прячущие свои изнеженные кисти в тесные перчатки, а шею отдавшие во власть кружевного воротника, могут быть нашими друзьями?!

– Это не твоего ума дело, дурья твоя башка, отведи нас лучше к Живоглоту, да поскорей!

Верзила Рюаколь, ещё некоторое время колебался, затем впустив гостей во двор, строго произнес:

– Ты Месафьель конечно человек проверенный, но без доклада, я не пропущу вас.

– Так чего же ты медлишь? Пошевеливайся, дело не терпит отлагательств!

Оставшись во дворе, после того как удалился толстяк, барон, брезгливо оглядевшись, негромко произнес:

– Куда вы нас притащили Месафьель, что за свинарник право слово?

– Не стоит мессир д'Анж столь опрометчиво судить о людях, не разглядев их, как следует. Вам, быть может, ещё не раз придется обратиться за помощью к этим верным и временами бескорыстным войнам трущоб.

Вскоре вернулся Рюаколь, очевидно получивший приказ удовлитворить просьбу Месафьеля, что вынудило верзилу, проводить визитеров в дом. Лачуга изнутри была не менее безобразна, чем снаружи. Облезлые стены, пришедшая в негодность мебель, отвратительный запах, обступили пришельцев плотным кольцом, ввергнув в пучину отчаяния и безысходности. Из всех щелей сего жалкого жилища, колючим недоверчивым взглядом косилась на них нищета, проникая зловонным смрадом в каждую пору, в каждую складку одежды, словно завистливый нищий, подглядывающий из-за угла за окутанным в благополучие сеньором, поглощающим сочные плоды, так несправедливо распределенные меж людьми провидением.

Полутемная комната где оказались д'Анж, Лаоль и Месафьель была заставлена предметами едва ли имеющими отношение друг к другу и довольно странно гармонирующими с разрухой и беспорядком. Большая плетеная корзина, наполненная серебряной церковной утварью, громоздилась на хромоногом столе, среди глиняных черепков, залитых воском оплывших свечей. Большой дрессуар, красного дерева, лишенный дверцы, закрывал тыльной стороной одно из двух окон, не позволяя солнечным лучам проникать под мрачные своды хижины. Пирамида, подобная тем, что стоят в кордегардиях городской стражи, забитая разнообразным оружием, покрывала одну из стен грязного помещения. Семь канделябров, достойных украсить камины, самых изысканных салонов, были, словно поленья, свалены в одном из углов. Пустые бутылки, цветочные горшки, глиняные кружки, фарфоровые вазы тонкой работы, беспорядочно разбросанные по полу, дополняли неразбириху, в сем прибежище хаоса, разбавленную предметами роскоши.

На кушетке, под стеной, которую украшала золоченая рама, хранившая остатки изорванного холста, скрестив ноги, сидел человек, довольно преклонного возраста. Костлявые угловатые колени старика выпирали из-под старого фланелевого кафтана, наброшенного на поношенный камзол. Худые, длинные ноги были обтянуты дырявым трико из синей шерсти, с вытянутыми коленями. Грязная ермолка прикрывала его безобразную лысину, нелепо венчая сию нескладную фигуру.

Корявые пальцы старика, унизанные несколькими весьма дорогими перстнями, сжимали подрумяненную на огне, заднюю часть курицы, другая половина которой лежала в оловянном блюде, на полу, у ног Живоглота. Откусывая большие ломти белого мяса, при этом заливая горячим соком полы, в прошлом, бархатного камзола, мужчина запивал снедь вином, облизывая и вытирая рукавом влажные губы.

Заметив Месафьеля, первым переступившего порог, человек вскочил, не выпуская из рук обглоданный скелет, и с восторженными возгласами обхватил за шею старого приятеля.

– Дьявол разнеси мой седой череп! Порази гром небесный всех честных людей нашего дрянного королевства, если это не Жадный Гном Месафьель!

Прозвище, произнесенное Живоглотом, а так же брызги куриного соуса, оставившего следы на одежде гостя, несколько смутили Месафьеля. Он, похлопывая по тощим бокам старика, то ли морщась, то ли улыбаясь, изловчился в скором времени высвободиться из его навязчивых объятий.

– Да, это я, старина Живоглот, и как видишь не один.

С трудом смирившийся со столь кратковременным дружеским порывом коротышки, Живоглот, пережевывая беззубым ртом мясо, уставился на спутников старинного друга.

– Э-э, да ты я вижу, прозябаешь в обществе благородных господ? И шпага при тебе.

– Как видишь. Хочу представить тебе моих друзей.

С того времени как Месафьель выбрался из мира отверженных и обездоленных, поступив на службу к д,Анжу, он поднабрался хороших манер, что позволило ему, довольно изысканным жестом, указав на спутников, почтительно произнести:

– Мой повелитель, Его Милость, барон д,Анж, а это метр Лаоль.

Густые с завитыми кверху уголками брови, словно улыбка мадонны, поползли вверх, обнажив округлившиеся глаза Живоглота.

– Мне, Ваша Милость всё одно, барон, аббат, да будь хоть принц крови. Мне важно, что вы за человек. Вот, например, взять монсеньора Ришелье, тоже из дворян, но окажись он среди нас я бы не позавидовал толстосумам.

За всё время нахождения на территории безраздельной власти городской черни, которую так упорно не желают замечать сильные мира сего, д'Анж слушал и наблюдал с присущей себе проницательностью и вдумчивостью. Ему, как потомственному дворянину было, конечно же, отвратительно всё чего коснулась зловонная, костлявая нагота, всё, с чем он столкнулся в этих омерзительных городских дебрях именовавшихся не иначе как «парижским дном». С другой стороны, руководствуясь исключительно холодным расчетом и не отличаясь брезгливостью в способах достижения цели, он понимал, что люди подобные Живоглоту, могут оказать неоценимую помощь в его, далеко на всегда законных предприятиях. Именно последнее обстоятельство, возымело решающую роль в выборе позиции избранной хитрым бароном. Он, без тени лукавства улыбнулся и довольно любезно, ответил:

– Вам не придется доказывать мне правоту ваших слов, так как я уже давно принял догмы, которые вы и подобные вам проповедуют. Голубая дворянская кровь, проистекающая в моих жилах с рождения, смешалась с кровью простолюдинов в многочисленных баталиях и лишениях, выпавших на мою долю. Я ел протухшую падаль и пил воду из луж. В моей израненной душе не осталось ничего, что могло бы дать волю утраченному высокомерию. Зачем же мы будем клясться друг другу в том, что ниспослал на нас Всевышний, вылепив всех из одной грязи, а затем в шутку, ради потехи, разделив на рабов и господ. Я не стану жертвой того, кто делит нас, используя слепой жребий. Я готов назвать вас другом, братом, невзирая на происхождение, если мы чувствуем это родство.

Слова барона, словно ковш холодной воды подействовали не Живоглота. Он остолбенел, выпучив глаза и открыв рот, откуда выпал кусок пожеванного куриного мяса. Его брови, устремившиеся вверх, собрали на лбу гряду глубоких морщин, а скупая слеза, оставив за собой влажный след, исчезла в дебрях седых волос, покрывавших подбородок. Он ещё несколько минут, с благоговением осязал молодого дворянина, после чего, с трудом сглотнув, произнес:

– Клянусь всеми бесами пекла, клянусь пастью сатаны и кишками убиенного еретика Колиньи, если я встречал, когда-либо, более достойного молодого человека.

Не меньшее удивление постигло и Месафьеля, отпечатавшись на его уродливом лице нелепой гримасой. И лишь, хорошо знавший своего господина Лаоль, загадочно улыбнулся, спрятав лукавый взгляд под полями фетровой шляпы.

Огромные ладони, старика – сбросив с грохотом на пол множественные черепки, с остатками воска и отшвырнув корзину с серебром, занимавшую центр стола – с неистовством, продиктованным теплыми дружественными чувствами, впились в плечи барона.

– Сын мой, дайте, я расцелую вас.

И не дав дворянину опомниться, он впился старческими губами в щеку барона. С изящной деликатностью, д,Анж сумел избежать длительных лобызаний, стараясь незаметно пододвинуть разговор к интересующей его теме.

– Что ж, полагаю меж нами, впредь, не может быть разногласий и недоверия, господин Живоглот?

– Даю слово, вам не найти более преданного друга и союзника.

Барон многозначительно взглянул на Месафьеля. Тот, будто выпутавшись из сети лицемерия, расставленной дворянином, кивнул и обратился с вопросом к хозяину дома:

– Послушай, дружище Живоглот, нам нужен лучший из уличных бретеров. Мы желали бы, с твоей помощью, разумеется, используя твоё веское слово, связаться с Гарротой. Есть важное дело.

– Это невозможно…

Не дослушав, прервал приятеля старик. Три пары глаз с укором впились в Живоглота.

– Клянусь своей селезенкой это невозможно. Гаррота попал в немилость к какому-то влиятельному господину, к слову этот малый, видать совсем не промах, если сумел напугать Гарроту. Колокол Нотр-Дамм звонит о том, что он ушел из города.

– Ну, я надеюсь, ты подскажешь, где можно отыскать его?

От добродушного смеха, кончик стариковской бороды задрожал, а в глазах выступили слезы.

– Ты, друг мой, Месафьель видать совсем обезумел. Кто же найдет Гарроту, когда ему грозит смертельная опасность?! Это всё равно, что ловить ветер рыбацкой сетью.

– Но что, же делать? !

Месафьель вопросительно уставился на барона.

– Хорошо…

Решительно произнес дворянин.

– …пусть будет не Гаррота. Есть ли у вас на примете несколько верных людей умеющих держать язык за зубами и управляющимися со шпагой не хуже этого хваленого Гарроты!

Старик откашлявшись, вытер ладонью глаза.

– Отчего же нет? Есть, слава обезглавленному Денни, верные люди. Не знаю, смогут ли они сравниться с Гарротой, но за надежность их я ручаюсь.

– Но предупреждаю, этим людям, если они пойдут на сделку, придется ехать во Фландрию с важным и опасным поручением.

Старик ухмыльнулся.

– Да хоть на бал к Сатане, лишь бы платили. Они отрежут голову даже кардиналу-инфанту, и не проронят при этом ни слова. Господин барон, это проверенные головорезы, уличные «браво», вы останетесь довольны ими, клянусь бородавками Вельзевула.

– Я знаком с ними?

Старик задумчиво ощупал подбородок, приглаживая бороду, покосился на вопрошавшего Месафьеля.

– Вполне вероятно. Если угодно вот их имена: Проспер Мельничные жернова, Железнолобый Пьер и Францисканец Матье.

Упиваясь собственной значимостью, Месафьель одобрительно кивнул, в ответ на вопросительный взгляд барона.

– Что ж, старина Живоглот, это действительно то, что нужно.

– Вот только они, с нашим другом Месафьелем, должны отправиться немедленно.

Проницательный взор д,Анжа, скользнул по морщинистому лицу старика.

– Я не новичок в подобных делах. Знаю, лишние вопросы не принято задавать. Только на сей раз случай исключительный, предстоит дальняя дорога, к тому же, насколько я понимаю это не увеселительная прогулка. Словом я вынужден буду своим молодцам объяснить куда, чего и сколько. Об остальном вы не беспокойтесь. Всё будет, как вы пожелаете.

Маленькие глазки Месафьеля забегали, взгляд упирался то в старика, то в барона.

– Хорошо…

Наконец произнес дворянин.

– …Месафьель и трое ваших людей, сейчас же, отправятся во Фландрию, в город Брюгге. Те, кого они будут преследовать, мужчина и молодая девушка. Мужчина меня не интересует, с ним пусть поступают, как заблагорассудится, а вот девушку, целой и невредимой следует доставить в Париж. Вот половина суммы, которую я плачу.

Увесистый кожаный кошелек появился на поверхности стола.

– Остальное после того как я увижу девчонку.

– С вами приятно иметь дело, месье.

Он принял кошелек и направился к выходу.

– Скажите, милейший Живоглот.

Обратился барон, вдогонку, к удаляющемуся старику.

– А можно ли у вас, на сегодняшний вечер, нанять карету с гербами.

Задумавшись, Живоглот с интересом поглядел на молодого человека.

– Вы всё больше нравитесь мне месье! Карета баронессы д’Эструнель вам подойдет?

– Вполне.

Дождавшись когда шаги старика, стихли в дебрях трущобы, напоминавшей множеством выходов и входов барсучью нору, барон взглянул на Месафьеля.

– Если я правильно вас понял, те, о ком только сейчас говорил наш мудрый друг, устраивают вас как спутники, в таком небезопасном предприятии?

– Устраивают, Ваша Милость.

– Прекрасно. Вы, в свою очередь, помните о людях Черного графа, которые так же будут преследовать этого Буаробера. Ксавье очень опасен.

Он перевел взгляд на Лаоля.

– Ну, что ж Лаоль, а теперь, очевидно, пришло время заняться нашими друзьями.

После отъезда Месафьеля, возглавившего маленький отряд отпетых головорезов, собранный стариком Живоглотом, д,Анж и Лаоль направились в «Зеленый лис».

****

Когда над головой, с колоколен аббатства Святого Мартина, раздался раскатистый звон, оповестивший горожан о приближении полудня, барон остановил товарища.

– Послушайте Лаоль, нас не должны видеть вместе, поэтому я отправлюсь в таверну, а вы, немного погодя, последуете за мной.

Барон воровато обернулся.

– Теперь слушайте внимательно, мы начинаем представление, от исхода которого, будет зависеть очень многое, быть может, гораздо большее, чем возможно себе представить. Итак, вы, придя в трактир, разыщите нашего славного Сюрто, пусть он приготовит всё, как я велел, после чего я спущусь вниз и отдам распоряжения. А теперь поспешим, уже полдень.

Добравшись до гостиницы, д'Анж миновал арку, но прежде чем войти вовнутрь харчевни, огляделся. Его взор обшарил небольшой двор, заполоненный крестьянскими телегами и крытыми повозками, доставлявшими в столицу дары полей, садов и огородов, и на сей момнет, уже опустошенными на парижских рынках, вездесущими горожанами.

Барон вздрогнул, когда за его спиной раздался знакомый голос Поликена, искусно укрывавшегося в тени близлежащих домов.

– Я здесь мой господин.

Обернувшись, д,Анж не переставал рыскать глазами по двору, в надежде скорее не обнаружить, чем разглядеть, кого-либо из нежелательных свидетелей их разговора.

– Ну, и что поделывал наш капеллан в моё отсутствие?

– Сразу после вашего ухода, падре, доставили записку, очевидно, вследствие чего он, вскоре, ненадолго покинул гостиницу. Я, как вы приказали, шел за ним по пятам, пока мы не достигли портала церкви Святой Катарины, что выходит на улицу Сен-Дени. Там, прямо на ступенях, у храма, к нему подошел высокий господин, несомненно, дворянин, с которым он провел менее четверти часа. Затем отец Локрэ вернулся в «Зеленый лис» и заперся у себя в комнате.

– Лавальер.

Прошипел барон.

– Что ж, всё идёт как нельзя лучше. Будьте наготове Поликен.

Бросил он на ходу, устремившись к гостиничному крыльцу.

Поднявшись на второй этаж, д,Анж остановился у двери комнаты занимаемой капелланом. На лице барона, мгновенно, водрузилась мина беспредельного счастья и умиротворения. Он отрывисто, как-то особенно задорно, забарабанил в дверь, сопровождая постукиванья, игривыми восклицаниями:

– Падре Локрэ, открывайте, пришел ваш ангел хранитель!

Мрачный священник распахнул дверь, оказавшись лицом к лицу с источающим радость бароном, воскликнувшим с порога.

– Боже праведный, Святой Доменик и всё Христово воинство, отчего на лице верного слуги твоего печать горя, а уста искривлены печальными думами! Быть может коварный демон, принес некую дурную весть нашему праведнику?! Или сей день омрачила таинственная встреча с самим повелителем Тьмы?!

Услышав слова «весть» и «встреча» священник побледнел. Но нарочито шутливый тон, коим была произнесена столь проницательная фраза, усыпил зародившиеся подозрения. Что бы окончательно сбить капеллана столку, дворянин, похлопав его по плечу, беззаботно произнес:

– Не удивляйтесь, это всего лишь шутка, у меня сегодня прекрасное настроение, и кроме того есть повод угостить вас отменным обедом. Жду у себя в комнате.

Вскоре, облачившись в рясу, сжимая в руках четки и старенький обшарпанный молитвенник, капеллан появился на пороге комнаты барона. Как только он затворил за собой дверь, в нос ударил запах кельнской воды и померанцевого масла. А перед глазами предстали развешанные на стульях, словно паруса во время штиля, и разложенные на кровати нескольких нарядных камзолов и дюжина белоснежных сорочек; полку возле зеркала заполоняли множество флаконов содержащих пахучие эссенции; четыре пары новеньких, отменной кожи, перчаток, различного цвета, валялись на столе. Среди всего этого д'Анж порхал словно мотылек в брачный период.

– А, это вы святой отец. Сейчас явится трактирщик и накроет стол. Нас ждут упоительные минуты скромного пиршества, которое вечно предшествует тайным свиданиям с милыми особами, предвещая наслаждения и утехи. Пусть вино горячит кровь, а яства придадут сил, прежде чем я вверю своё бренное тело в нежные руки нимф, кои пылающими устами своими покроют его шелком страстных поцелуев.

Черствый взор служителя церкви не смог остудить любовного пыла дворянина.

– Вы намерены посетить бордель?

Словно безжалостный инквизитор, обращавшийся к осужденному на смерть еретику, произнес он.

– Ну, что вы, мой строгий блюститель морали! Я романтик, меня интересуют утонченные, изысканные натуры. Любовь за деньги меня не прельщает. Конечно, после встречи с этой милой особой, у вас будут все основания обвинить меня в прелюбодеянии, но в то же время я уверен, что не вызову вашего гнева, так как сумею избежать расточительности, которая неизбежна при встречах с продажными девицами.

В этот момент дверь растворилась и в комнату, один за другим, потянулась вереница поваров, в белых длинных передниках и высоких колпаках. Их заполненные разнообразной снедью блюда, завораживали чарующим благоуханием запахов, что разносились по убогому помещению. Тарелки с раковым супом; фаршированные шампиньоны; окорок, сваренный в сухом хересе и начиненный фисташками; бутылки с анжуйским и бургундским заполонили стол, навивая аппетит и будоража фантазии даже самых изысканных гурманов.

Усевшись за стол, они отведали лишь несколько блюд предшествовавших обильному обеду, и осушили по бутылке вина, как трапезу прервал настойчивый стук в дверь. Барон, остановив занесенную руку сжимающую вилку, на которой был наколот ломоть горячей баранины, встревожено посмотрел на Локрэ. Священник, с наслаждением пережевывая стебель молодой петрушки, свисающий пышным букетом над его подбородком, испуганно затаился, хлопая глазами, искоса поглядывая на дворянина.

– Кто здесь?

Грубо выкрикнул д'Анж. В проёме двери показался трактирщик.

– Вашу Милость спрашивает внизу какой-то человек, по всей видимости лакей.

– Это от неё!

Восторженно произнес барон, и, вернув вилку с лакомством в тарелку, бросился к двери, едва не сбив с ног, как обычно, угрюмого Сюрто.

Сбежав по лестнице, так, что бы наделать побольше шума, д,Анжа, внизу, у дверей кухни настиг трактирщик. Здесь же, притаился Лаоль, встретивший хозяина вопросом.

– Вы уверены, что всё рассчитали верно, полагаете, он решиться?

– Оставляя за спиной человека, который вас боится, вы рискуете в самый неподходящий момент получить удар кинжалом меж лопаток. Для того, чтобы не пострадать и вовремя перехватить руку с отточенной сталью, лучше самому выбрать время и спровоцировать сей предательский, смертельный укус. А если этот человек отравитель, ему нужно всего, лишь дать возможность остаться наедине с желанным кубком…

– Чтобы отравить вино?!

В ужасе прошептал трактирщик. Барон улыбнулся, подмигнув сообразительному Сюрто.

– Самая весомая причина для убийства, это страх и ненависть. Я, в глазах любезного господина Локрэ, несомненно, объединяю два сих прелестных чувства.

После ухода дворянина и кабатчика, Локрэ с ненавистью глядя на дверь, прошипел:

– Воистину дивно наблюдать, как влюбленный мужчина на глазах превращается в осла. Но теперь мой черед использовать чужие ошибки, господин барон. Вы преступили черту дозволенного, отчего ваше ложе любви, сегодняшней ночью, превратиться в смертный одр.

Осторожно подкравшись к бокалу д,Анжа, прислушиваясь к малейшему шороху, капеллан раскрыв крошечный тайник, что находился в небольшом крестике, занимавшим своё место в череде деревянных шариков, на старых четках. Белый порошок мгновенно растворился в недопитом вине, не изменив ни прозрачности, ни вкуса нектара. Уже через мгновенье, Локрэ оказался на прежнем месте, искривив уста в беспощадной улыбке, беззвучно прошептав:

– Хорошая штука женская задница, если с её помощью можно лишить разума даже такого хитрого негодяя, как этот мерзавец барон.

Он поднял свой бокал, как будто обращаясь к отсутствующему д,Анжу:

– Что ж, смерть одного, является пиршеством для другого, господин д,Эстерне, д,Анж или как там вас на самом деле?

Произнеся тост, священник выпил в благостном умиротворении.

В этот миг, барон ворвался в комнату не менее стремительно, чем покинул её. Усевшись за стол он, не скрывая удовлетворения, принялся за еду.

– Мне святой отец, к сожалению, придется немедленно покинуть ваше милое общество.

Невнятно заговорил он, спешно пережевывая пищу.

– Что-то пошло не так как вы задумывали?

– Напротив, сейчас же за мной приедет карета, и я отправлюсь в сад райских наслаждений.

– Воистину «райский сад» наиболее точное определение тому месту, куда вы сейчас отправитесь.

Святость и благолепие казалось, наполнили душу Локрэ. Он налил себе вина, протягивая бутылку дворянину.

– Благодарю вас, святой отец, я ещё не допил своё Божанси.

Наполнив бокал, священник произнес:

– Что ж, давайте выпьем за прекрасных дам, которые дарят мгновенья счастья, не требуя ничего взамен.

Они подняли бокалы, устремив друг в друга взоры, словно два тарантула сошедшиеся на поле брани. Локрэ внимательно следил за тем как д,Анж поднес к губам отравленное вино, не замечая, что локоть барона, незаметно сдвинул вилку, соскользнувшую со стола со звоном ударившуюся о пол. Сей звук, был условным знаком, своеобразным сигналом заставившим ворваться в помещение Сюрто, который запыхавшись, произнес:

– Ваша Милость, за вами прибыла карета.

Сидевший спиной к двери капеллан обернулся, на мгновение, оставив без наблюдения барона, на что тот, в свою очередь надеялся, выстроив точный расчет. Д,Анж выплеснул содержимое своего бокала в, заранее приготовленный Сюрто кувшин для умывания, наполненный водой. Когда же Локрэ вновь перевел взгляд на дворянина, тот оторвав губы от края, якобы, опустошенного им сосуда, вытер рот салфеткой.

– Отменное Божанси, что тут скажешь, букет Луары!

Он прищелкнул пальцами, воспевая вкус розового анжуйского, последний бокал которого, смешанного с ядом, так и не отведал.

– Прошу простить, падре, на сегодня, я вынужден откланяться.

Застегивая на ходу камзол, искусно расшитый золотой нитью, покрывшей дорогую ткань орнаментом из папоротниковых ветвей и надевая перевязь, прощально произнес барон.

– Да прибудет с тобой Господь, сын мой.

Словно дротик1, пущенный в спину дворянина, вымолвил капеллан.

После того как на лестнице стихли шаги д,Анжа и Сюрто, священник бросился в коридор, к окну, тайком, с ненавистью взирая, как барон садиться в экипаж с гербами боронессы д’Эструнель, которая после щелчка кнута возницы, толстого мужчины в длинном плаще, рванула с места устремившись под арку, где скрылась в сутолоке улицы Сен-Мартен.

****

Уже через час, в тиши небольшого особняка, арендованного на сутки бароном д,Анжем, за столом сидели двое. Двухэтажное здание, заключенное в узком пространстве меж аркой знаменовавшей начало лестнице, спускавшейся к реке и маленькой деревянной пристанью, располагалось на левом берегу, неподалеку от Турнельской башни, и выходило стрельчатыми окнами на Сену, где за речным потоком виднелись шпили епископского дворца и величественные башни Нотр-Дам.

Прекрасный вид из окна, изысканные угощения, хмельное вино, располагали встретившихся за столом дворян к непринужденной дружеской беседе. Госпда д,Анж и Меранжак, подняв бокалы, прильнули к медным кубкам, насладившись душистым нектаром белого шампанского.

– После того, как вы изволили угощать меня и моих друзей, словно особ королевской крови, я не посмел остаться вашим должником, любезнейший месье де Меранжак.

Гость улыбнулся, кивком головы выказав признание за любезность.

– Скажите, господин де Меранжак, в последнее время, я всё думаю о слвах этого господина…Бакстона…

– Да-да

– Что это за странная история с медальонами в виде каках-то нелепых мечей тамплиеров, о какам-то кладе, неужели и вправду это тайна древности, является хоть сколько-нибудь достоверной?

– Видите ли, любезный барон, мне трудно судить об услышанном. Могу лишь с полной уверенностью сказать, что тот месье, который едва не прикончил Бакстона, весьма серьезно к этому отнесся.

– Неужели эти м-м…безделушки, действительно настолько интересуют ужасного призрака – Черного графа?

– Почему бы нет? В этом мире всё подчинено силе золота. А если принять как истину то, что Черный граф всего лишь человек, то всё это вполне возможно.

– Да-а, боюсь вы правы, господин де Меранжак.

В этот миг, в комнату, где вели беседу и угощались дворяне, вошел, облаченный в ливрею Поликен, сжимая в вытянутых руках серебряное блюдо, где возвышались два высоких кубка.

– О-о! А вот и мой сюрприз! Хочу угостить вас удивительнм напитком.

Д'Анж улыбнулся гостю, приняв оба кубка, стоявших на блюде, протянув один из них Меранжаку.

– Прошу вас барон, это, как утверждают знатоки, самое старое вино на земле – кипрская Командария.

Вкусив диковинного вина Меранжак в упоении, прищурив глаза, втирая языком, нектар в нёбо, наслаждался букетом старинного напитка. Он, кивая головой, с видом знатока, протяжно произнес:

– Да, знаете ли, впечатляет, весьма недурно.

Всем своим видом демонстрируя удовлетворение, от того, что сумел доставить удовольствие гостю, д'Анж, кивая головой, заранее соглашаясь с любыми его утверждениями, поднялся со стула с извиняющейся улыбкой.

– И все же, у меня признаться не идет из головы та история, которую вы рассказали мне во время нашей первой встречи, о дочери этого Черного графа, которая пребывает ныне…кажется в Брюгге?

– Да, именно в Брюгге.

– Отчего судьба этой девочки, столь небезразлична сему таинственному призраку? Вам не удалось выяснить какие-либо подробности в этом деле?

– Ну, что вы, любезный барон! Я стараюсь как можно скорее забыть об этой страшной истории, в которую угодил, ровно, как и обо всем, что с ней связано.

Д'Анж с пониманием кивнул.

– Простите месье, но мне придется безотлагательно, ненадолго покинуть вас, с намерением вернуть влагу, которую взял у природы. Вынужден подчиниться настойчивым призывам, что доносятся изнутри, дабы отдать долг.

Оставив Меранжака наедине с собственными мыслями и изумительным вином, барон вышел из комнаты. Оказавшись в соседнем помещении, небольшой коморке, где трапезничали Лаоль, Рюаколь и Поликен, которые вскочили на ноги при появлении хозяина, он шепотом произнес:

– Яд начнет действовать через три четверти часа, придется ждать. После того как всё будет кончено, мы с Поликеном, на рассвете, отправимся в Гавр, а вы Лаоль, вместе с Рюаколем, наденете на него мой камзол и отвезете в госпиталь Святого Людовика…

****

Круглая, словно сверкающая монета, луна, проливала свой зловещий свет на погруженный в сон Париж. Дремлющие башни города лениво ударили в сонные колокола, напомнив о неотвратимости течения времени. Отблески сияния, ночного светила пробивались тонкими полосками сквозь щели шиферных навесов, напоминавших громадные жалюзи, закрывающих арочные проемы церковных звонниц; сквозь свинцовые решетки окон множества роскошных особняков; сквозь неплотно затворенные ставни и двери скромных городских жилищ, а также множества харчевен и кабачков. Прорывалось оно снопом желтоватого света и в немногочисленные раскрытые окна, одно из которых зияло черной пастью на фасаде таверны «Зеленый лис».

Одинокий силуэт, неподвижный, словно призрак набросанный кистью художника на холсте натянутом в оконной раме, вот уже несколько часов не покидал свой жалкий пост. Чудовищный взгляд, устремленный в водрузившийся на небосводе светящийся диск, придавал лицу священника дьявольской одержимости.

И лишь робкий стук в дверь, заставил капеллана содрогнуться, и оторвать зачарованный взгляд от звездного небосвода. В ужасе он отступил в темный угол, будто прячась во мраке ночи от демонов преисподней пришедших в эту жуткую пору навестить своего верного раба. Из-за двери послышался едва слышный голос:

– Святой отец, вы спите? Это я Сюрто.

Локрэ, будто судорожно перебирая в мозгу имена тех, с кем свела его судьба, в этом огромном чужом Париже, приблизился к двери.

– Кто здесь?

Тихо спросил он.

– Это я, Сюрто, хозяин харчевни.

– Чего вам нужно?

– Большое горе, падре, господин барон д,Анж скончался.

Послышался лязг засова. Дверь распахнулась и искаженное ужасом лицо, напоминавшее гримасу дикого зверя, освещенное отблеском одинокой свечи, заставило кабатчика сделать шаг назад. Сюрто поднял над головой маленький бронзовый подсвечник, вглядываясь в мертвецки бледное лицо капеллана.

– Вам нехорошо?

– Нет-нет, не извольте беспокоиться.

– Только сейчас, пришел человек, который сообщил о том, что Его Милость барон д,Анж распростился с жизнью. Причина смерти неизвестна, бедняга сильно страдал умирая, корчась в судорогах. Его отвезли в госпиталь Святого Людовика, там он и испустил дух.

И без того угрюмое лицо трактирщика сделалось ещё более мрачным.

– Этот человек возница, служит у одной знатной дамы, он сказал, будто сегодняшним вечером приезжал сюда за нашим бароном, поэтому и привез вещи усопшего, в «Зеленый лис».

Сюрто протянул священнику амулет, в виде крошечного меча, на серебряной цепочке, небольшой футляр из змеиной кожи и шпагу, всё, что осталось от несчастного барона.

1 Дротик – метательное оружие, представляющее собой копьё, несколько уменьшенное и облегчённое по сравнению с копьями для конного или рукопашного боя.

 

ГЛАВА 30 (59) «Мушкетеры отправляются в Гавр»

ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.

Герцогиня де Шеврез, запечатала письмо в розовый конверт украшенный вензелем, где начальные буквы её имени были выписаны под двумя белыми голубками, держащими в клювах оливковую ветвь. Пролив красного сургуча, она поставила оттиск родового герба, и передала послание Арамису.

– Возьмите шевалье, вы знаете, что с этим нужно делать.

Мушкетер почтительно раскланялся, спрятав конверт под полу камзола.

– Надеюсь, Рене, на человека, который вас будет сопровождать в Гавр, можно положиться?

– Я ручаюсь за него, как за самого себя.

– Когда вы намерены отправиться в Нормандию?

– Немедленно мадам.

– Что ж, да поможет вам Святая Дева.

Герцогиня, сомкнув ладони, сложила на груди руки, обернувшись к изваянию Девы Марии, беззвучно произнесла молитву.

Распращавшись с мадам де Шеврез, шевалье Рене д,Эрбле – так произносилось имя Арамиса, до того как он поступил на службу в мушкетеры короля – отправился на улицу Вожирар, близ Люксембургского дворца, где снимал комнату. В маленькой прихожей, уютной квартирки, на окраине Сен-Жерменского предместья, его встретил слуга, балагур и проныра Базен, который бодро доложил:

– Всё готово мой господин, как вы велели.

Не проронив в ответ ни слова, Арамис облачился в дорожное платье и сложил в кожаную сумку три заряженных пистолета. Затем достав конверт, украшенный белыми голубками, вручил его Базену.

– Отнеси сие послание нашему другу…

– Я помню, месье, всё будет немедленно исполнено.

Не дав договорить, деятельный Базен схватив конверт, выбежал из дома.

Проводив строгим взглядом слугу, Арамис спустился во двор. Не мешкая, мушкетер вывел из конюшни пегого жеребца, к седлу которого приторочил кожаный баул, и направился на улицу Феру, где обитал его верный друг Атос, человек довольно странный, нелюдимый, порой даже излишне суровый и недоверчивый. Изумительное, своеобразное чувство юмора, господина Атоса, порой граничившее с грубостью, густо нашпигованной желчными каламбурами и приправленной густым соусом сарказма, всё больше обнажали в этом тридцатилетнем одиноком мужчине задатки мизантропа. И всё же, граф де Ля Фер, спрятавший своё гордое имя под благозвучным прозвищем – Атос, был весьма уважаем и авторитетен в определенных кругах, снискав себе славу благородного, справедливого человека, и неустрашимого война. Впрочем, мушкетера вряд ли интересовало чьё либо, мнения кроме суждения его немногочисленных друзей. Вдобавок ко всему сказанному, нелишне было бы добавить: граф был человеком, лишившим себя всяческих привязанностей и обязательств, кроме верности королю и преданности друзьям, а так же ещё к одной особе о которой мы не преминем вам сообщить на страницах нашего романа в дальнейшем. По крайней мере, именно таковым, в глазах окружавших его людей, хотел казаться господин де Ля Фер – доблестный Атос.

Во время, когда Арамис переступил порог жилища друга – превращенного в берлогу, в силу неприхотливости в быту хозяина – граф прибывал в философских размышлениях, впрочем, своём обычном состоянии, горечь которых заливал старым бургундским. Увидев товарища, он даже не поднялся с кушетки, продолжив мрачные рассуждения:

– Послушайте Арамис, не так давно мне в руки попалась одна весьма занимательная книжица, труд какого-то китайского мыслителя, имени которого, к сожалению, даже не припомню. Так вот он утверждает: «Будьте внимательны к своим мыслям, они начало поступков». Странно, не правда ли? Мои мысли и поступки, как мне кажется, порой вовсе не имеют ничего общего. Вернее было бы сказать так: большинство из того о чем я думаю, я, никоим образом, не рассматриваю как руководство к действию, или вот, что…

– Атос, простите, но я вынужден прервать вас.

Глаза гостя скользнули по дюжине пустых бутылок окружавших так удобно расположившегося друга. Речи же Атоса, только усилили подозрения, отчего Арамис пришел в уныние. Он помрачнел, оглядев комнату, в которой царил всеохватывающий беспорядок, после чего сухо произнес:

– Простите, друг мой, мне кажется, я зря вас потревожил.

Не скрывая сожаления, выпалил он и направился к двери. Но, не сделав и пяти шагов, его настиг окрик Атоса.

– Остановитесь!

В повелительном тоне графа, неожиданно, прорезались твердость и металл. Шевалье обернулся, настолько стремительно, будто ожидал удара шпагой. Атос вскочив, стоял у него за спиной.

– Мы не договорили, шевалье! Я хотел бы получить некоторые разъяснения, любезный друг мой.

Последние слова, были произнесены иначе, значительно мягче предидущих, отчего во взгляде Арамиса угасла искра неистовства.

– Скажите, Арамис, вас, подчас, не мучают сомнения?

– Сомнения?!

– Да, именно сомнения, друг мой. Вы не допускаете мысли о том, что люди, которым мы с вами служим, действуют не во благо французской короне?

– Короне или королю?

– А вы разделяете эти два…

Шевалье раздраженно прервал друга.

– Не знаю! Право, Атос, есть вещи, о которых мне трудно судить!

– Послушайте, милый мой Арамис, я знаю вас как умного и рассудительного человека, и завел этот разговор, не сомневаясь, что именно вы, с вашими связями и близостью к высокопоставленным особам, сможете мне всё растолковать.

– Увы, граф, я и сам многого не знаю. Но могу заверить лишь в одном, мы служим королю Людовику и никому более.

– Поверьте, я не смею подвергать слова друга сомнениям, но разъясните мне тогда: отчего Тревиль приказывает нам, в компании этого несносного де Флери, который к тому же является человеком, по меньшей мере, странного союзника короля – де Ла Тура, охранять каких-то таинственных испанцев, ночью, при этом настаивает на полной секретности?!

– Ну, я не знаю, возможно, какие ни будь личные дела, быть может, любовные страсти…

Граф положил руку на плечо друга, заставив его замолчать.

– Арамис. Вы верите в то, о чём говорите?

Стараясь не смотреть в глаза товарища, Арамис сжимая в руке перчатки, похлопывал ими по раскрытой ладони, внимательно наблюдая за сим нехитрым действом, словно стараясь не сбиться, с одному ему ведомого ритма.

– Для устройства «амурных» дел не заручаются поддержкой капитана королевских мушкетеров, который повелевает своим лучшим людям, вооруженным до зубов, ночью, охранять переговоры трёх мужчин, причём двое из которых испанцы. Странная какая-то любовная связь, не находите? Но этим дело не ограничивается, люди кардинала, очевидно взревновавшего, так как речь идет о делах сердечных, пытаются настичь испанского посланника, а нам, любой ценой, приказывают остановить их. Теперь этот англичанин, который пребывает в Гавр! Я не удивлюсь, если это сам герцог Бэкингем!

Арамис побледнев, впился тревожным взглядом в товарища. Тот понял, что угодил в «яблочко».

– Герцог Бэкингем, человек, выдворенный из страны, и являющийся личным врагом короля и кардинала? Не много ли совпадений? Испанцы и англичане, в настоящее время, являются врагами французской короны, а мы, как верные слуги Его Величества, тайно сопровождаем и охраняем их! Вам не кажется это, по меньшей мере, странным?!

– Милый Атос, поверьте, политические переплетения порой невозможно уловить, по крайней мере, не зная наверняка всех мелочей и нюансов. Я могу, как друг и человек безгранично любящий вас, заверить – я всецело доверяю тем, кто стоит за нами, и убежден, что эти люди служат Франции!

– Политика, политика, проклятая политика…Я не верю ни одному вашему слову, но дружба превыше всего. Знайте, отныне я руководствуюсь лишь дружескими чувствами, не желая замечать всего остального. Вся беда в том, что и вы, если понадобиться, положите свои головы ради моих интересов, не задавая ни себе, ни мне, лишних вопросов. Разве вправе я это предать?

Арамис, едва заметно, кивнул.

– Гримо!

С некоторым раздражением выкрикнул Атос имя слуги. Из-за дверного косяка появилась всклокоченная голова.

– Одеваться! Мы с господином Арамисом немедленно отправляемся в Нормандию.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ