— Спасибо за выступление, Виктория! — Перебарывая ярость, я медленно хлопнул три раза в ладоши и заставил себя саркастически улыбнуться. Сказал, с показным равнодушием констатируя очевидный факт: — Мы все понимаем, что вы расстроились из-за выговора. Пройдёт.

Затем посмотрел как ни в чём не бывало на ведущего и спросил:

— Отчего пауза?

Конферансье опомнился и объявил виртуоза-гитариста. Отец что-то буркнул рядом. Пофиг.

Она смотрела на меня и ненавидела. Исступлённо. Даже не понял, за что. Впрочем, я её тоже. Вот-вот взорвусь. Похоже, она только этого и ждала. Нет уж, я умею держать себя в руках. Один неверный жест, и авторитет по частям не собрать. Никогда.

Поэтому я снова улыбнулся. Уверенно, сухо, отработанно. И сел, взяв бокал с коньяком.

Все красивые женщины внутри пусты. Это фантики, много шелеста и каприз, мало толка! Даже такие, слишком красивые… У этой просто слишком много смелости! И дурнины.

Она развернулась и пошла к своему столу. Воздух в зале дрожал. Или это я? От напряжения вся спина стала мокрой. Как она посмела?! При всех?! Негодяйка. Бунтарка! Провокаторша! Вырядилась в платье, могла вообще никакого не надевать для усиления эффекта! Содрать бы его и… Я сглотнул и понял, что дрожу всё-таки я. Внутри.

Чёртовы восемьдесят пар глаз уставились на меня. Галстук душил, к фигам эту удавку… Нет, не дождётесь. Туман в мозгах сменила пронзительная ясность и внутренний голос: «Уволю к чертям!»

— Уволь её! — пробился ко мне бас отца и звуки испанской гитары.

— Разберусь сам, — отрезал я. Подозвал ведущего и рыкнул: — Отрабатывай гонорар!

Гитарист доиграл. Конферансье залился соловьём про замечательный город Ростов с чёртовыми «лихими людьми». Снова вопрос-ответ. Люди в зале зашевелились. Побежал шепоток. Шелест салфеток, шум подтянутых стульев. Осторожный звон приборов. Вот он — вкус свободы — в оплаченном компанией банкете!

А она… Она просто обиделась. Заслужила! Всю неделю нарывалась! Она… Чёрт, где она?! А вон, за колонной.

— Кто знает, откуда пошло название «Нахаловка»? Приз самому активному участнику викторины!

Я смотрел, как она берёт пальто и идёт к выходу. Меня снова бросило из жара в холод. Гордо задрала подбородок. Но уже градус революционности пониже. Во мне всё рванулось — подбежать, схватить, вытряхнуть до искр эту её чертову мятежность! Чтоб не осталось внутри. Без остатка! На плечо закинуть и утащить куда-нибудь отсюда. Хоть в подсобку.

Обернись, негодяйка, обернись! Уходи скорее! Но мы ещё поговорим. Я смял в пальцах салфетку до состояния катышка.

Отец снова рядом проворчал в ухо:

— Ты не умеешь подбирать персонал…

— Именно такая мне и нужна, — парировал я так, чтобы слышал только он. — Для чего, тебе не понять. — И обернулся к поставщику слева с невинным вопросом: — Прогнозы по котировкам благоприятные, как считаете, Вадим Олегович, можно ли им верить?

Ожиревший толстогубый сибиряк что-то ответил. Котировки, санкции, американский президент — любимые темы. Подключился областной чиновник и партнёр из Сочи.

Пульс в ушах заглушал фанфары от джаз-бэнда, приветствующие чей-то робкий правильный ответ на вопрос викторины. Голова горела. Тело с трудом удавалось удержать на стуле. Железной волей, словно цепями. Коллектив оправлялся от удара, как астматик после приступа. Голоса за столами становились чётче, наконец, послышался звон бокалов. Пару недель сплетен, и всё рассосётся.

Конферансье поднял клиента из Краснодара. Тот начал мямлить пафосное «за здравие».

— За нашего руководителя! За умного, знающего своё дело, понимающего!!! — с истеринкой в голосе подхватила Полина, поднявшись. — За нашего замечательного, самого лучшего Михаила Валерьевича!!

Все потянулись к ней бокалами. Фальшиво было. Особенно на контрасте.

А я затылком, спиной, всем нутром чувствовал, что Виктория ушла. Мышцы напряглись — за ней! Губы на автомате что-то отвечали отцу. Я обязан быть здесь. Сейчас. От моего поведения зависит бизнес, клиенты и все эти олухи вокруг. Я всмотрелся в лица. И вдруг понял — она ушла, а в глазах людей осталась тень сказанного ею. Они поверили ей! И, может, осуждали, может, разделяли, может, боялись признаться в этом и потерять работу, но верили… Слишком искренне она несла свою чушь! Слишком прямо. Слишком звонко. Как пионерка врагу! Отец прав был в одном: эмоции в деле — вред. Так всегда и говорил: «Эмоции убери».

Виктория… Даже имя такое. И я ведь почти сразу по ней понял — слабоумие и отвага — её девиз, но надо же, чтоб настолько. Ненавижу её! Мы ещё поговорим в офисе. Хотя нет — раньше. Мы поговорим сегодня! Я знаю, где она живёт. С этой мыслью всё тело залило, как огнём. Скорей бы закончился этот апофеоз лицемерия!

Да, я — тиран, не спорю. Люблю порядок. Чёткость. Дисциплину.

Но почему она сказала, что я — бессердечный?! С чего вообще она это взяла?!

* * *

Я растерялась. Смутилась. Выпалив всё на адреналине, тут же поняла, что перегнула палку. И вместо катарсиса получился никчёмный водевиль. Со мной в главной роли.

Долю секунды я смотрела в его глаза и не могла поверить: он меня не уволил! А потом захотелось провалиться. Под землю, куда угодно, просто в прах рассыпаться. Потому что несмотря на сверкающую ярость, удаву было плевать. На слова, высказанные и даже обидные, на мнение окружающих. На меня…

— Отчего пауза? — с ехидной усмешкой спросил он у ведущего, намеренно подчёркивая своё отношение к происходящему.

У меня в душе всё перевернулось. И я ушла. Даже не прислушивалась, что там бормотала Алиса. Или ребята. «За» они были или «против».

Я вышла на холод и морось. В душе было пусто. Развернувшись и вспыхнув, она вдруг сжалась до точки. Каблуки и красный цвет показались нелепыми, вульгарными в серо-жёлтых тонах осени, словно разлитое на светлом ковре пятно от дешёвого вина. Проклятые туфли! Хоть босиком иди. Но ждать, когда подадут такси, было невмоготу, и я запрыгнула в маршрутку, сжалась в комок на сиденье и замерла. Город нёсся мимо.

А я поняла, что впервые за две недели этой игры, не знаю, что делать дальше. Плана у меня нет. Игра на поверку оказалась дурацкой. Актёры — бездарными. Сценарий — слитым. И в сердце отчего-то щемило. Я не хотела его оскорблять, а вышло. В итоге занавес.

Куда бы деться?!

Я пришла домой. Покормила кота, распушившего хвост трубой, почесала за ушком. Вспомнила глупую шутку про удава. Закусила губу. Как же скверно!

Затем подсыпала корму канарейке. Цветы полила. У кого-то ломит суставы, у меня крутило внутри. И тихо в доме было до жути, так тихо, что, казалось, слышно даже коту, каким громким парадом маршируют в моей голове мрачные мысли. Словно кто-то завёл мой ум, как адскую шарманку, решив меня доконать. И всё под аккомпанемент старой песни Аббы «Победитель получает всё». Какая победа? В чём победитель? Просто есть вымысел, а есть жизнь и реальность. «Если ты думаешь, что справедливость победила, попробуй убедить в этом побеждённых». И всё же…

Всегда здорово считать себя классной, справедливой, спасительницей, да ещё Бог знает кем! Куда проще сказать: «Сам дурак», чем видеть себя дурой. А ведь сколько не отбеливай себя в душе, тёмной стороны там ровно наполовину. Она вдруг всплывает, топит и заставляет ныть: «Я не плохая. Я ужасная. Я хорошая. Он заслужил. Я заслужила. О, нет…»

Кот сидел на табуретке, сложив перед собой лапки, и смотрел на меня, как шерстяной человек. Осознанно и вроде бы тоже осуждающе. Нет, я не могу оставаться одна!

— Прости, кот, — сказала я.

Иронично вышло: «Жена кролика Роджера» разговаривает с котом. Я быстро сменила наряд дивы на свитер и джинсы, каблуки — на кроссовки. Набрала брата.

— Привет, систер! — обрадовался Славик.

— Занят?

— Для тебя — нет.

— Можно приеду?

— Приезжай!

Кутаясь в спортивную куртку, нахлобучив шапку на глаза и засунув руки в карманы, я снова вышла из дома. Вечер, холодно… Не до одиночества.

* * *

Дверь распахнулась, впустив меня в тепло, свет и крепкие объятия Славика, моего сводного брата. Я стянула шапку и попыталась улыбнуться.

Так случилось, что мама у меня влюбчивая. Папа — ещё более влюбчивый. Два студента произвели меня на свет в горячей, пылкой любви, которая разбилась о быт, тёщу и студентку с параллельного курса. Мама была ещё два раза замужем, папа — три. В промежутках между штампами можно не считать. Но особенность моей любвеобильной семьи заключалась в том, что все и сейчас дружат. Только третья папина жена была ревнивой и пыталась навести порядок в нашем дружественном семейном хаосе. Продержалась два года. А так — и в гости, и в больницу, если с кем чего случилось, или просто яблоками из сада поделиться, всё, как в лучших американских сериалах с европейской толерантностью и южнороссийской шизанцой.

— Лёша, Вику к себе возьмёшь? У меня тут кое-что намечается… — говорила мама моему папе, когда мне было пять, десять, пятнадцать. Если бабушка была занята.

Славик и Ромка, папины сыновья от следующего брака, младше меня на три года, тоже у нас с мамой как-то жили, называли маму Танюшей и советовались «про любовь». А вот дочка от третьей жены Лерочка и её сестра Эля, вообще не от папы, но вроде тоже почти родня, не притёрлись. Да и с папой у них отношения так себе: вечно на что-то обижаются. Позвонишь с праздником поздравить, а с тобой, выясняется, не разговаривают, а потом вдруг бац, и снова как ни в чём не бывало: кто старое помянет, тому в глаз, не чужие люди… В общем, на Лерочку и Элю я забила: появляются — общаюсь; не появляются, значит, снова во мне проснулось вселенское зло, которое их как-то задело. Я не ломаю голову: обижаться на приливы и отливы смешно. И папа сказал, что это процесс автоматический, немного сезонный. В их маму. Тётя Рая была любительницей славянской мифологии и всех подозревала в колдовстве, каких-то иголках и прочем. От примет, привезённых ею из родной деревни, аж дурно становилось. Но, к счастью, тётя Рая появлялась на моём горизонте редко.

Сейчас у папы новая жена Марина и дочка Женечка, милаха такая кудрявая, ручки тянет и много улыбается. Марина преподаёт йогу и периодически отправляется в паломничество в Индию, поручая Женечку папиной второй жене, тёте Оле, ведь папа часто в командировках. Но недавно тётя Оля вышла замуж и уехала в Ригу. Ромка рванул на поиски счастья в Москву, а Славик как раз вернулся, успев отучиться, жениться и развестись. Теперь он занимался ремонтом оставшегося от мамы дома и жил пока у папы с Мариной, пребывая в состоянии философской созерцательности, ненавязчивого поиска дела и любви всей своей жизни.

— Систер, ты прекрасна, как никогда, — заявил прямо у порога Славик, высокий, красивый, похожий на юного викинга и Будду одновременно, если бы тот был блондином. — Ты влюбилась?

— Что?! — я моргнула.

— Очень похоже.

— Нет! Нет… Боже, я не влюбилась! — запротестовала я отчаянно и при виде понимающей ухмылочки Славика стукнула его по плечу. — Перестань!

— Ладно, потом сама расскажешь. Пошли пить чай. Я прикупил потрясающий пуэр.

— А папа дома? — спросила я, отдавая в джентльменские руки брата свою снегирёвую куртку.

— Нет, поехал за Женечкой в садик, а потом у них с Мариной какое-то мероприятие в Мастерской Йоги и Путешествий. Кажется, концерт.

После напряженных дней, наэлектризованного вечера, грандиозной посадки в лужу и угрызений совести я растаяла в тепле и благости папиного дома — с деревянными стенами, ловцами снов в углах, икебанами в рамках и экологически чистыми яблоками в большой вазе, присыпанными красными бусинами калины. Пахло сандалом, чабрецом и любовью.

Чай в понимании Славика — это вовсе не то, что глушит удав, это ритуал, медитация и повод подышать рядом. Славик церемонно ливанул первую порцию на голову глиняному богу чая — Сунь Луню, и разлил нам по крошечным китайским чашечкам. Потом ещё и ещё, по кругу. Есть в чайной церемонии что-то волшебное. Я успокоилась. Стало хорошо.

— Рассказывай, — сказал Славик.

Честное слово, вроде бы я старше, но мне всегда кажется, что он. И не на пару лет, а на добрый десяток. Повезло мне с братом. И я рассказала: про войну против тирана, затеянную революцию и не слишком удавшийся терракт.

— Ну ты даёшь, систер, — удивился Славик. — Вроде бы ты писатель, девушка умная, а забыла элементарную вещь: насилие порождает насилие. В революциях не бывает победителей, все проигравшие. А ещё Ошо говорит, что все политики — дураки. И ты туда же?

Я со вздохом посмотрела на брата.

— Я не знаю, что дальше делать. Ты как считаешь?

— Не торопись, дров наломать всегда успеешь. Пока видно, что твой «удав» тебя задел.

— Нет, он равнодушный, каменный, бессердечный, он…

— Этим и задел. А значит, всё не случайно. Ничего случайно не искрит.

— Поверю твоему опыту, — снова громко вздохнула я. — Устала, братик, я так устала…

— Значит, для начала выспись. Я тебе в Ромкиной комнате постелю.

— Да нет, я домой… — начала было я, но поняла, что не в силах сражаться с изнеможением, накрывшем меня с головой, как после обильных слёз в детстве.

Славик уже встал и пошёл на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице — стелить. Как же мне повезло, что у меня есть брат! — подумала я, смежив ресницы и обняв бамбуковую подушку.

* * *

Утром, стоя у собственной двери я подумала то же самое, только с очень странным чувством и массой мурашек по спине — надпись «Вика, я тебя люблю» была закорябана. Кажется, ключами. Почти до бетона.

Я сглотнула. Дверь квартиры напротив открылась и выглянула Галина Павловна.

— Вика, — сказала она. — Я тут вчера чуть полицию не вызвала. Приходил один ночью. Три раза. И звонил, звонил, звонил. Разбудил меня, а мне в пять вставать надо было.

— Простите… А кто приходил? — теряя звонкость голоса, спросила я.

— Да высокий такой, видный. В пальто. Но ненормальный явно… Пьяный, может? С зелёными глазами.