— А почему я удав? — спросил я.

Вика чуть не поперхнулась кусочком ароматно-пушистой сдобы, свёрнутой в круассан. Закашлялась. Я поднёс к её губам чашку с латте.

— Запивай скорее.

Она послушалась.

Вокруг нас курлыкали французы. Кафе было мелкое, обычное — деревянных столиков натыкано по три на квадратный метр, стулья толпой, запах кофе и ванили, на полу — чёрно-белая плитка. И при всём том уютно и празднично. И постоянно так хорошо, что смеяться хочется или целовать её. Может, над Парижем распыляют что-то такое, из серии веселящих афродизиаков?

На розовых губах Вики осталась нежная белая пенка. Съел бы.

— Так почему я удав?

Вика, краснея, засмеялась. Она так мило смущается!

— Ну, потому что ты смотришь… будто сейчас задушишь.

— Страшно?

— Очень, — кивнула она.

— Хорошо. Я долго тренировался.

— Зачем? — изумлённо моргнула Вика. — Ты так намного красивее.

Я хмыкнул.

— А думаешь кто-нибудь из этих заносчивых менеджеров со списком рекомендаций и жизненным опытом стал бы слушать пацана? Пару дней хватило, чтобы понять: с демократией много не нарулишь. Особенно когда тебя априори ненавидят за то, что ты ещё сопляк, а уже владелец. Ведь отец вручил завод, когда мне было двадцать пять. Почти. И сказал: твоё, управляй.

— Так рано! — ахнула Вика. — А что ты делал до этого?

— У отца работал. Во всех отделах понемногу.

— Прям во всех?

— Участь дворника меня миновала. А так и младшим инженером поработал, и в отделе Сервиса, и в продажах, и в маркетинге. В банке был даже курьером, и почту сортировал, когда на каникулы приезжал из интерната.

— Как из интерната? — опешила Вика.

— Обычно. Из спортивного. Лёгкая атлетика. Сначала в России пять лет, потом два года в Штатах.

— Ничего себе! Ты хотел стать профессиональным спортсменом?

— Нет.

— А зачем тогда?.. — округлились у неё глаза. — Дома ведь лучше.

— Не факт. — Я отпил бурды с травой, которую французы обозвали чаем. — Спорт закаляет характер. Дисциплина выбивает дурь.

— Неужели у тебя было так много дури? — неловко хихикнув, пробормотала Вика.

— И не поверишь! — усмехнулся я. — Лет в двенадцать я забил на учёбу, подсел на компьютерные игры. Отец как раз завёл новую пассию, а я принялся всячески изводить её. Даже налил ей в кошелёк клея и въехал на только что подаренном ей Мерсе в стену конюшни. Дурак был ещё мелкий, не мог отцу простить, что он так быстро маму забыл. Потом сбежал к бабушке с дедушкой, к маминым. Только, как кретин, прихватил с собой его кредитую карточку. Нашли меня в два счёта. Кстати, с тех пор мне денег карманных и не давали больше. Только что заработал сам, то моё. В школе даже стыдно было: вроде сын банкира, а одет хуже всех, причём ни на кино, ни на мороженое денег не было. Ешь только то, что в столовке дают. Ненавижу столовки с их запахом. Лучше ничего не съесть, чем гадость.

Вика опустила ресницы, задумавшись о чём-то.

— А давай не будем об этом, — махнул я рукой. — Ерунда…

Голубые глазищи снова уставились на меня, куда-то в самую душу.

— Нет-нет, рассказывай!

— Да это не интересно.

— Наоборот, про тебя мне интересно всё. Просто стало многое понятно.

— Что, например? — удивился я.

— Правильно на востоке говорят: «Понять человека можно, только походив в его туфлях», — вздохнула она. — А судить кого-то — последнее дело. Теперь мне понятно твоё отношение к запахам в офисе. И да, извини за тот котлетно-борщевой терракт.

Терракт? То есть там был какой-то злой умысел? Хм… Но ведь вкусные были котлеты. Так что надо ковать железо, пока горячо! И я сказал с наносной строгостью, словно раскусил уловку давно и сразу:

— Он будет прощён только при одном условии.

— Каком?

— Ты должна мне раскрыть все секреты технологии приготовления котлет.

Вика улыбнулась:

— Да там нет никаких секретов. Хорошее мясо, лук и картошка.

— Не скажи, — ответил я. — Я пробовал такие сделать, у меня не получилось.

— Ты?! Котлеты?!

Я кивнул и понял, что мне нравится её удивлять. У неё такая мимика богатая — хоть целый день смотри, как меняется взгляд, как с любопытством вздёргивается носик, краснеют ушки, движутся губы. Я уже не говорю про глаза. Театр одного актёра. Актрисы, точнее. Смешной, красивой, милой, игривой. Вот кому эмоции идут! И сейчас уголки её губ разъехались в стороны, обнажив ровные зубки — это Вика засмеялась.

— Что такое? — спросил я.

— Представила тебя в пиджаке и с фартучком. Как у Маню. В сердечках.

— А вот этого не надо, — погрозил я пальцем. — У снежных людей сердечки отнимать не гуманно. Ну что, расскажешь технологию?

— Конечно, — засияла она. — Хоть сейчас. Только доедим круассаны.

— Договорились.

— А что ты вообще любишь? — спросила Вика. — Знаешь, перед тем, как я устроилась к тебе на работу, Даха выдала мне длинный список всего, что ты не любишь…

— Заговорщицы… — покачал я головой, но любопытство взяло своё. — Правда длинный?

— О да, просто «Рукопись, найденная в Сарагосе»!

— Вот эту книжку я точно не люблю. Нуднятина.

Вика шутливо записала пальчиком на салфетке:

— Ага, список пополнился. А вот противоположный ограничивается молочным шоколадом и чаем «выпади глаза». Хотелось бы списочек разнообразить.

Я хмыкнул и стал рассматривать потолок, размышляя. О чём мы болтаем? Как дети, честное слово! Но приятно…

— Итак, я люблю футбол.

— Питерский.

— Конечно! Зенит — чемпион. И вообще я очень люблю Санкт-Петербург. И пироги. Всякие. И сладкие, и с мясом, и с капустой, но чтобы домашние. Люблю горные лыжи. Трассы самому прокладывать. Знаешь, чтобы потом гадали, кто там первым проехал.

— Ого! Потрясающе!

А у неё дар красиво удивляться! Прям сам себе героем кажешься. Уже задним числом заметил, как плечи развернул и грудь выпятил. Офигеть, «Бэтмен»… Но она смотрела без иронии, действительно сияла восторгом. И я продолжил:

— Люблю снег. Даже если в лицо. С ветром. Но такой, чтобы жизнью пах. На преодолении! Холод люблю. Наверное, пока всё.

— Как интересно… А я растение теплолюбивое, но зато люблю пироги делать. У меня прабабушка на всю семью пекла всегда. Во дворе нашего старого дома стояла большая летняя печь, и прабабушка выкладывала пироги на чистые полотенца, румяные такие, красивые. С вареньем, с творогом, с рыбой, с капустой — королевский, курник, с яблоками. Потом тётя пекла тоже. Мама как-то меньше.

У меня аж слюнки потекли, пирогов захотелось! Но только её, а не этих с витрины — круассанов-штруделей. Если будут такими же вкусными, как та чесночная булочка под котлетку, прям сейчас предложение сделаю. Я улыбнулся, представив, как Вика бы опешила, если бы я встал тут на колено, как в дурацких фильмах. Глянул на её пальчик. Чёрт, а там же как-то размеры определяют! Но это ведь не диаметр стальной трубы…

— А мечта у тебя есть? — спросила Вика. — Ведь если тебе просто дали завод, это, наверное, не то, чем ты бы хотел заниматься?

Я пожал плечами.

— Почему нет? На самом деле, мне нравится то, что мы производим не туфту. Я же в МАИ учился, на «Системах управления и энергоэнергетике». Причём «Системы моделирования и автоматизированное проектирование» было моим любимым курсом. Даже сам не знаю, как удалось от навязываемой отцом экономики отбиться. Наверное, потому что в МАИ ещё учили управлению высокотехнологичными предприятиями. А я хочу, чтобы наши насосы были именно высокотехнологичными, такими чтобы хоть в космос! Ещё б конкурентов убрать: немцев и китайцев, вообще было бы здорово! Хотя с другой стороны, конкуренция будоражит кровь. Без войны жить скучно. Ты ведь знаешь, что наши насосы уже сегодня используются везде: в жилых домах, в торговых центрах, в водоснабжении, отоплении, но мне мало… — ответил я.

Она внимательно кивнула, и меня понесло вдруг: я начал рассказывать о проектах, конструкциях, своими словами, не сушёными, как положено на презентациях. Потом выложил о наших реально революционных задумках, которые мы с парнями из конструкторского отдела прорабатываем. Даже не ожидал, что я так могу — ещё и с планограммой из чашек, салфеток и пирожных. А Вика сидела и слушала, и даже вопросы по сути задавала! Не как женщины бывает — лишь бы отмазаться, и не подобострастно, как подчинённые, и уж тем более не как отец — только о выгоде и прибыли. Как же чертовски приятно говорить, когда тебя слышат и слушают!

— Какие однако замечательные насосы мы производим! — восхищённо ахнула Вика. — Ты знаешь, ты так вкусно рассказал об этом, что сразу все те скучные цифры и таблицы, и железки на панно вдруг приобрели в моей голове объём и смысл. Словно картинка на плоскости ожила и превратилась в голограмму! Это невероятно!

Ого! Она сказала «мы»?! Моё сердце замерло, словно она сказала не про насосы, а про нас с ней.

— Миша, — Вика коснулась моей руки, — если ты так, как сейчас мне, расскажешь о насосах французам, они будут просто счастливы вложить все имеющиеся деньги в твоё предприятие! Я бы вложила, правда!

Я улыбнулся: странно, когда тобой восторгаются и вроде не льстят. Надеюсь, она моей растерянности не заметит. И вдруг зазвонил телефон. Я забыл о его существовании. Глянул: отец. Поднял на автомате.

— Ты почему не отвечаешь на сообщения? — грозно спросил предок.

— Был занят более важными делами, — ответил я. — И сейчас ещё занят.

— Отложишь. Я жду тебя на улице Грёз.

— Где?! — опешил я.

— Совсем мозги растерял с этой девкой?! Я знаю, что ты в Париже. На кухне устроил чёрт знает что, и бабский шарф на полу валяется. Чтоб в течение часа был.

Он отбил звонок, а я с трудом не выругался во весь голос. Да что он себе позволяет?!

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила Вика.

— Нет, — улыбнулся я, постарался понатуральнее, не знаю, как получилось. — Просто дела.

Она улыбнулась в ответ:

— Ты же в отпуске!

— В этом главный недостаток работы директором компании. Так что при всех плюсах и интересных проектах имеется и ложка дёгтя. Мне придётся ненадолго тебя покинуть и разрулить кое-какие вопросы. Я провожу тебя к Дарье, а потом вернусь, ладно?

— Конечно. А я могу тебе помочь?

— Нет, с этим делом нет, — поспешно ответил я и, чтобы хоть как-то сгладить лезущий наружу гнев на отца, признался: — А ещё, — только никому не говори, — список того, что я не люблю у тебя не полный: я терпеть не могу руководить…

* * *

— Ты где была, Викуся? — весело встретила меня с порога Даха.

— С Мишей, — улыбнулась я.

Улыбка стёрлась с лица подруги. Так и знала, что ей придётся долго привыкать к мысли, что я и её ненавистный тиран вместе. Со стороны это наверняка выглядит странно.

Она громко вздохнула и отвернулась.

— Даха, — тронула я её за плечо, — ну так случилось… Он сказал, что любит меня. А я его, понимаешь? Это такое счастье!

Даха снова вздохнула, ещё тяжелее. Обхватила себя руками, посмотрела на меня:

— Прости меня, Викуль. Я — жуткая эгоистка. Мне стыдно, правда! Я должна радоваться за тебя, но я только боюсь. Я ведь его полтора года знаю: злой, требовательный, упёртый, и кстати, абсолютный эгоист. Ему наплевать на других, понимаешь? И даже если Михаил растаял на немножко, это ведь ненадолго — просто свежесть ощущений… Я помню, когда нашему предприятию дали приз «Лучшая компания года», он два дня был добрый, даже улыбался. А потом очень дорого со всех взял за свою доброту: гонять стал подчинённых ещё жёстче.

— С мной он не такой, — улыбнулась я. — Просто у него жизнь тоже не сахар. Трудно жить, когда тебя все ненавидят.

— Но ведь есть за что! — вскрикнула Даха. — Он наорать может с пустого места! Унизить… Чувствует себя царём, а все вокруг рабы.

Меня аж передёрнуло, настолько я была не согласна с подругой. И странно было вдруг оказаться не на её стороне.

— Даха, понимаешь, ведь на нём ответственность за целый завод. А это трудно.

— Можно подумать, он — единственный директор, который руководит компанией! Но не все же такие… сволочи.

— Вспомни, почему ты стала на него работать, — тихо сказала я.

— Из-за зарплаты.

— А скажи, многие ли российские компании сегодня платят белую зарплату, вовремя и в таких размерах?

— Нет, — буркнула Даха. — Но при чём тут это?

— А при том, что на нём ответственность за всех вас. А дома пустота. Никого, понимаешь?

— Чего ему жаловаться! У него отец — олигарх, ему всё на блюдечке досталось, — выпалила Даха.

— Не думаю, что ты хотела бы такого отца. Твой вон тебе волосы красил, на велике с тобой в деревне катался, конфеты мешками передавал в город, мёд, овощи всякие. Да, большего дать не мог. И это, конечно, не завод подарить в двадцать пять. Но это же не всё! Мишу сплавили в спортивный интернат на семь лет. И ноль карманных денег. Мы с тобой на каникулах делали что хотели, с мальчишками встречались, дискотеки-клубы, гуляй не хочу, а он работал, понимаешь? Всегда, все каникулы!

Даха нахмурилась недоверчиво.

— Не может быть. Он что, Золушка, что ли?

— Нет, но вот мама у него погибла, когда ему десять лет было, — у меня снова сердце сжалось, когда я подумала об этом. Так захотелось подарить Мише много-много тепла, нежности и пирогов напечь, просто чтобы радовался. Он такой красивый, когда радуется!

— Жалко, — вздохнула Даха.

— Да. Он хороший! Просто когда тебя никто не любит, ты тоже забываешь, что любовь на свете вообще существует!

— Удивительно, как ты его защищаешь, — покачала головой Даха. — А ведь меньше месяца знаешь. Никогда себе не прощу, что втянула тебя в эту историю.

— Наоборот, я так тебе благодарна за это! Я его люблю, Даха!

— Но как ты смогла разглядеть что-то человеческое в нём?

— Я и не смогла. Никто не знает, почему сердце включается — ему не нужно условий.

— Реально любовь зла, — вздохнула Даха и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами: — Погоди, если ты будешь с Михаилом, мне придётся его в гости приглашать?! Ходить куда-то вместе?! Сидеть за одним столом?! Боже, я же подавлюсь…

Мне стало обидно.

— Можешь не приглашать, — сказала я. — Если тебе в тягость моё присутствие здесь, я прошу прощения.

— Прекрати, Солныш! — Даха обняла меня. — Не дуйся! Но лучше б ты влюбилась в кого-нибудь нормального.

Очень захотелось дать ей в лоб. Но тут раскрылась входная дверь, и в квартиру ввалился Маню, чем-то очень довольный:

— Девушки! У меня хорошая новость! Хватит слёз и проблем, у нас начинается медовый месяц, — заявил он. — Мы едем в горы! На лыжах кататься!

— Я тут останусь, — ответила я, — не буду мешать вашему свадебному путешествию.

— Ничего подобного! — заявил Маню и, хитро прищурившись, ткнул в меня какой-то брошюрой. — Едем все! Возражения не принимаются! — А потом обнял нас обеих, огромный, как медведь. — Там столько трасс необъезженных! Хоть на лыжах, хоть на попе, хоть на санках прокладывать будем! Снег в этом году выпал рано. Зато какой!