— Всё хорошо, — нагло соврал я Вике, когда её глаза расширились на пол лица.

Руки у самого дрожали, но паника — последнее, что нам нужно. Вдохнул-выдохнул. Попробовал открыть дверь со своей стороны. Заклинило.

— Да что ж хорошего? — пробормотала она.

— Мы живы. У нас есть воздух. Сухая, тёплая одежда. Уже много. И снаружи стихло, лавина прошла, а нас не снесло в пропасть. И не снесёт. Не бойся, — сказал я уже чуть более нормальным голосом, судорожно вспоминая всё, что читал по правилам лавинобезопасности. Там было сплошь про лыжников, погребённых в снегу, а не про машину целиком. Ничего, будем рассуждать логически. — Вика, отстегнись и попробуй дверцу открыть. Спокойно.

— Не получается, — сказала Вика.

— Ничего. Ты, кажется, мне бипер после того разноса купила, да? Где он?

Она растерянно моргнула. Не оклемалась ещё. Надо успокоить. И воздух! Экономим воздух!

Снежная масса после схода лавины мгновенно превращается в жидкий бетон, а потом и в твёрдый. Это значит, что все выхлопные газы пойдут в салон, и мы попросту задохнёмся. Я провернул ключ, выключил двигатель и фары. Стало темно. Вика ахнула быстрее, чем я включил свет. Он копейки от аккумулятора ест, так что ничего страшного, хоть сутки прогорит. А вот больше суток… Стоп, об этом не будем!

Я взглянул на мобильный — связи нет. Наверное, скала, под которой мы укрылись, блокирует сигнал. Хреново.

— Вика, у тебя есть связь? — спросил я.

— Нет. Ни одного деления, — жалобно сказала она.

Я подался к ней, взял за предплечья, осмотрел всю, взглянул в глаза пристально:

— Ты не ранена?

— Нет. А ты?.. — замогильным голосом в ответ, лицо пятнами покрылось.

Надо привести её в чувство. Паниковать, орать и головой об стенку биться будем потом, когда выберемся. Хоть целый флэшмоб устроим.

— И я в порядке. — Улыбнулся. Надеюсь, получилось ободряюще. Хотя в таком типе мотивации я не силён. — Давай-ка вспомни, как ты про самолёт говорила.

— Что про самолёт?

— Ну же! Про кирпич на голову. Ты говорила: всё, что у нас есть — это настоящий момент. Все мы умрём, но пока живы, прямо сейчас надо жить на полную катушку.

— Немного не так, — слегка живее ответила она. — А мне казалось, ты меня тогда не слушал.

Уже лучше, ещё б у неё нижняя губа так не дрожала.

— Я слышу всё и всегда, — заявил я. — И у меня даже, как у биоробота, всё в ячейки памяти записывается и хранится. Ну, ты в курсе про биоробота, да?

Она чуть улыбнулась. Я добавил:

— Вот, да. Настоящий момент у нас сейчас очень настоящий. И он требует, чтобы мы с тобой действовали слаженно и быстро, как команда. Задок вмяло, так что назад не пробраться, просто меняемся местами. Я попытаюсь открыть дверь с твоей стороны. А ты подтягивай к себе багаж и доставай вещи потеплее мне и себе. И бипер поищи.

— Он в моём чемодане, сзади, — вспомнила Вика.

— Супер. Мобильные переводим на экономный режим, главное, чтоб GPS оставался включённым. И бипер включи, он посылает радиосигналы. Машину завалило на дороге, не на склоне. Так что в любом случае её будут расчищать и нас найдут, — уверенно сказал я, хотя не исключено, что за эту просёлочную, на которую нас зачем-то понёс навигатор, возьмутся не сразу. — Но мы без дела тоже сидеть не будем, Вика.

— Есть, шеф! — кивнула Вика.

Слава Богу! Включилась!

Я перелез на Викино кресло и налёг на дверь. Угу, как бы не так. Словно нас настоящим бетоном привалило. Попробовал опустить стёкла. Их тоже заблокировало. Что за клин такой?! Сзади вообще было беспонтово: кузов ударом покорёжило с соответствующими последствиями. Но я упорный.

— Я включила бипер, — сообщила Вика. — Хорошо, что мы не поскупились и сразу взяли к нему упаковку батареек.

— Здорово. Это очень здорово!

— Переоденешься?

— Чуть позже. Ты на ноги надевай тёплое, они замерзают прежде всего, — сказал я. — Под себя их подожми или свитером лишним укрой.

А сам выстраивал план действий. Нам надо вылезти из машины и проковырять в плотной снежной корке большее пространство для воздуха, а ещё лучше — выбраться на поверхность. Я слышал, некоторым с голыми руками удавалось добраться до поверхности снега. Хотя немногим… Плевать! Будем полагаться на позитивный опыт. Монте-Кристо вообще ложкой подкоп сделал.

— Вика, а тебе нравится история про графа Монте-Кристо? — спросил я.

— Не очень. Я не люблю про месть. — Замялась на секунду, чуть кашлянула, потом продолжила: — Хотя я сама, конечно, не белая и пушистая.

— О, ты кому-то мстила? — удивился я. — Я и не знал, что ты коварная!

— Ну, не совсем мстила, — почему-то смущённо ответила Вика, — планы были, но провалились с треском…

— Пушистость победила? Я так и знал! — хмыкнул я и принялся выковыривать стекло на пассажирской двери. Главное, была бы это моя машина, были бы нормальные инструменты на любой случай, а тут… словно голой пяткой на саблю. Можно было бы дверь разобрать и вынуть стекло. Но чем? Ни гаечного ключа, ни отвёртки. Я открыл бардачок. Кем-то забытый путеводитель хорош был только в топку. Я изо всех сил надавил плечом на стекло и дверь. Ничего. Через какое-то время я потерял терпение и начал бороться со стеклом почти с той же интенсивностью, с какой герой Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке» пытался на подиуме «превратить брюки в элегантные шорты». Кажется, в салоне стало душно.

Пот покатился по моему лбу не только от усилий, но ещё и от мысли, что мы тут будем похоронены, как в склепе. Я и Вика. Почувствовал себя виноватым и похолодел, словно чёртов снежок в желудок провалился. И холодом сковало всего.

И вдруг Вика коснулась моего плеча, приобняла. Будто почувствовала. Тёплая, нежная, родная. Я поцеловал её ладошку. Обернулся. Вика смотрела на меня так, словно я Железный человек и Бэтмэн в одном флаконе. И не боялась больше. Теперь в ней было спокойствия хоть ложкой черпай. Мне даже здравая мысль в голову пришла.

— А палки лыжные ты не находила? — спросил я. — Или их в багажнике покорёжило?

— Нет, вот же они.

— Ты умница! — воскликнул я, хватаясь за палку и исследуя её острый конец.

Итак, у меня в руках была сверхздоровенная отвёртка, почти. Я принялся раскручивать винты в нижней части двери, как сумасшедший механик. А что с гайками делать? Я почесал в затылке. Вика подсунула мне маникюрный набор в коричневом футляре.

— Поможет?

— О да, — обрадовался я.

Она протянула ещё какое-то странное орудие пытки.

— Что это?! — опешил я.

— Щипцы для завивки ресниц, — покраснела Вика.

— Страшная штука, — вырвалось у меня. — А можно я пока с прямыми ресницами похожу?

Мы рассмеялись, и на душе стало легче. Вроде бы и не так душно. И спустя полчаса мне удалось опустить стекло на сантиметр. Победа!

* * *

Я трамбую снег. Я-трам-бую-снег. С тусклой подсветкой из пристроенного на шапке телефона. Ужасно холодно, бельё мокрое. Потому что дышать нечем. Оттого потею, и движения у меня вялые. Сама я неуклюжая и медленная, как только что разбуженный медведь. Время тянется — мы тут, наверное, уже сутки. Хотя не знаю точно. Постоянно что-то мерещится. То звуки, то вспышки. Глаза слипаются. Но спать нельзя. Я-трам-бую-снег.

Мише труднее. В сто тысяч раз. Он умудрился всё-таки разобрать боковую дверцу, что-то сделать в механизме и, опустив стекло, начал яростно крошить плотную утрамбованную серую стену, от которой тянуло холодом.

— Я вытащу тебя! Мы выберемся! — так твёрдо сказал он, что я ему поверила.

Все проблемы у нас в голове. Стоит перестать думать и просто делать то, что должен делать, становится проще. Мышца воображения у меня хорошо прокачана, и она единственная не болела и не стыла. Поэтому я представила, что мы шахтёры. А шахтёры каждый день на работу ходят что-то долбить в темноте. А оленеводы Дальнего Севера каждый день в снегах пасут оленей. Там холода покруче, кстати. Вот из нас с Мишей получились эдакие мутанты: шахтоды. Посмеялись над этим с Мишей, пока он отламывал крышку от бардачка, — лыжной палкой много не накопаешь. Правда, от смеха дышать ещё труднее.

У нас всё пошло в ход: второй лыжной палкой удалось разбить воткнувшееся в скалу растрескавшееся стекло (Миша сказал, что в нише должен быть ещё воздух); и светодиодный фонарик, который я купила в подарок Ромке, на лоб Мише очень удобно наделся, и огнетушитель, им я трамбую снег — тот, который отбрасывает вниз Миша, разрыхлив ледяную корку острым концом лыжной палки. Потом он копает дверцей от бардачка. Уже встал в полный рост. Ничего себе нас накрыло… Пригодился и картонный стаканчик из-под кофе; и бутылочка с водой; и шоколад с сыром (прости Даха!).

Едва я начинала себя жалеть, я смотрела на Мишу, работающего без остановки в этой жуткой холодной тьме, и становилось стыдно. Сразу тренер с айкидо вспоминался со своим: «Нельзя дожидаться того, что тебя ждёт. К этому надо идти».

Миша так и делал, хоть и молча. Сконцентрированно до предела. Последние пару часов гораздо медленнее. Иногда казалось — на последнем дыхании. Но не знаю, что могло бы его остановить. Точнее, знаю, но об этом не думаю. Слишком страшно. Потому что как никогда близко…

— Дело есть у нас. В самый жуткий час. Мы волшебную косим трын-траву, — сказал мне вначале Миша.

Теперь он уже молчал. Но шевелился, и ко мне долетал снег. Так что и у меня было дело. Мне нечем дышать — я трамбую снег. Мне холодно — я трамбую снег. Меня клонит в сон — я трамбую снег. Мне страшно — я трамбую снег. Это мой настоящий момент, я рада, что он ещё есть.

Самураи не сдаются. Миша — самурай. Я его половина, та — которая снег трамбует…

И отчаянно молится. Беззвучным громким криком на всю Вселенную.

* * *

Руки уже не поднимались. Даже на автомате. Невозможно тесно. Я — чёртов снежный крот. Но снег стал светлее. Или мне так хотелось. Слышатся голоса. Шум. Спасатели? Не знаю. Это уже не в первый раз. Сил кричать нет. Лицо всё в снежной крошке. Отрываешь рот, ледяное крошево сыплется вовнутрь. Топлю собой снег и глотаю снег. А голоса нет.

— Эй! — попытался я всё же гаркнуть. — Я здесь.

Слабо вышло. В ответ тишина. Чёрт! Опять померещилось. Сознание уже не в первый раз начинало плыть, словно кто-то схватил за горло и душит. Пот на висках ледяной. Но я не один, за мной Вика. Я ей пообещал… Я должен…

«Ещё один раз», — сказал я себе, и не знаю какими силами ткнул по корке над головой. Раздался страшный хруст. В глаза брызнул свет. В нос — воздух. В уши — звуки и разные слова. На голову — снег и чей-то ботинок. Э-э… Мелькнула рыжая лопата. Всё завертелось. Фонари. Кусок сизого неба над головой. Исчез ботинок, появилась чья-то рука, и я увидел знакомое лицо. Красное и напряжённое. Как обычно, без шапки.

— Папа?.. — хрипло выговорил я.

— Мишка… Мишка? Мишка! — заорал не своим голосом отец. И куда-то в сторону ещё громче: — Он здесь!!! Все сюда!

Отец схватил меня за руки и, дёрнув с силой, вытащил наружу. Я повалился на снег, но полез обратно в сторону своей норы:

— Вика… там Вика!

— Сейчас и Вику вытащим! Сейчас, Мишутка!!! — орал, как ненормальный, отец. Или мне так казалось. И по-английски: — Сюда! Там ещё девушка! Она там! Скорее!!! Осторожно!!!

Вокруг засуетились какие-то люди. Кричат, шумят. На французском, что ли? Целая армия. Проплыл в воздухе вертолёт. А откуда тут взялся Егор Добров и его пацаны?! Машут руками. Рожи довольные. Классные у них лопаты… Как мне не хватало лопаты…

Я попытался сесть. С третьей попытки получилось. Отец сжал мои щёки и склонился надо мной:

— Живой! Чёрт, Мишка, живой! Живой!!! Мишутка, скажи, где болит?! Что-то болит?

— Нет, — проворочал я языком, упорно пытаясь встать. — Вика… Дай… лопату.

Отец развернул меня, бодрого, как потрошёная тушка бройлера, и показал:

— Какая лопата?! Вот она, твоя Вика!

Ребята-спасатели бережно, как чудо, вытащили на свет Божий, под свет прожекторов, мою Вику. Я хватанул воздуха открытым ртом, а сердце сжалось. Вика моргала и жмурилась, маленькая и покрытая снегом, замученная, в своей красной курточке с мобильным телефоном, вставленным за отворот шапки.

— Миша, где Миша?! — еле слышно повторяла она, вертя головой. В руках огнетушитель.

Мой верный боевой товарищ. Любимая.

И пусть шевелиться было почти невозможно от усталости, я опёрся о плечо отца и всё-таки встал. Шатнулся. Он поддержал меня под руку. Подставил плечо. Повёл. На каком-то десятом дыхании я сделал два шага до Вики и снова рухнул в снег. Рядом с ней.

— Я тут.

— Миша… — выдохнула она, еле живая, расширив свои ясные голубые глаза, два неба.

— Я тут, — повторил я с сипом, через колючки в дерущем горле, обнял и прижался лбом к её лбу. — С тобой.

А она обняла меня. И мы замолчали друг другом. Жизнь, она больше слов.

Кто-то набросил нам на плечи одеяла. Кто-то тянул стаканчики от термоса. Спасатели и Добров со своими ребятами поздравляли друг друга и жали руки. Отец улыбался и что-то кричал, кажется, вертолёту.

Я туго соображал. Тело окоченело окончательно, отказавшись двигаться: всё, биоробот Михаил Черенцов израсходовал свой ресурс, требовалась подзарядка. Переговоры? Мы уже опоздали… И мысленно я махнул рукой. В моём сердце было так много любви, что в глазах вдруг стало горячо и влажно. От счастья! От радости!

Потому, что она живая. И я живой. Мы вместе.

И я знал, что это навсегда.