Первой моей мыслью было: «Да что она из себя возомнила?! Опять эти её штучки?! Ну, уж нет! Мы ещё посмотрим, кто кого!» Но раздражение тут же прошло, едва я увидел в её глазах суровую решительность котёнка, не уверенного, правильно ли поступает. Умилило. И я сказал:

– Я не обижу тебя. И принуждать не стану.

Конечно, можно было не останавливаться, и она бы уступила – я же видел. Но мне нужно больше, чем один раз. Гораздо больше! Так что я и потерпеть могу. Кажется…

Потому я дал ей передышку. Тактика уступок в переговорах всегда действует. Её ещё называют «Салями», как колбасу, которую лучше всего есть, нарезав тонкими кусочками. Небольшие уступки приносят удовлетворение контрагенту, а тебе не сразу, но дадут желаемое. Сполна. Поэтому сегодня «тиран не тиранит», вот так!

«Удивляйся, меняй обо мне мнение, девочка!» – думал я, глядя на её светлую макушку в лифте и делая вид, что мне без разницы. Ну, а мне уступка будет стоить немного: сколько-нибудь километров бегом по Парижу. Привычно. Да и себе пора мозги проветрить, иначе перестану контролировать ситуацию. И так подбрасывает, как пацана в пятнадцать лет. А эмоции надо держать при себе.

Кстати, город внезапно показался мне офигенно красивым, аж дух захватило. И в воздухе кружилось столько запахов – листвы, осени, странно-вкусного табачного дыма или это арабы машины жгут? Её звонкий голос мерещился повсюду – в разговоре из ночного кафе, в звонке мобильного, когда пробегал мимо сквера, в дальних отзвуках машин. Мистика… Наверное, всё дело в эндорфинах.

Два километра, три на шагометре, а не проходило. Забежал на мост над Сеной. Остров Сите громоздился напротив, с Собором Парижской Богоматери, подсвеченным размытыми огнями за голыми ветками дерева. Луна, почти полная, выскользнула из-за облака. Тоже мистика. И во всём этом что-то такое сумасшедшее, что живёт рядом с нами, но проплывает мимо. Незаметное, но вдруг до боли и радости ощутимое. Пустота, в которой есть объём, словно цилиндр на чертёжной доске. Я вдохнул полной грудью, закрыл глаза и открыл: хорошо! Вроде и не дурак, а слов не находится.

А она спит, наверное, и не видит всего этого. Ну ничего! Будет завтра, и послезавтра. Я-то знаю, что будет!

Я побежал дальше. Купил бутылку с водой в баре, передохнул немного. И снова побежал.

Подумал: хорошо, что она смогла остановиться, даже такая вся разгорячённая и хмельная! Если мне отказала, когда ей так хотелось, значит, и других не подпустит. Вспомнился её ответ на собеседовании на вопрос «Почему не замужем»:

– Планка слишком высокая.

Прекрасно, это просто прекрасно! А ведь когда дразнилась своими туфельками-юбочками-серёжками, казалось, наврала. Женская логика – это смешно!

Несмотря на то, что уже почти сутки не спал и весь день на ногах, кроссовки словно несли сами. Мелькали улочки и площади, огни и бомжи на матрасах посреди тротуара. Но почему-то ни одной кошки. Мне вдруг всё стало интересно, а ещё больше увлекал вопрос: что она сейчас делает?

Только часам к трём ночи я вернулся на улицу Грёз. О, окно на кухне горит! И в её спальне. Неужели ждёт?! Сердце уже успокоенное, забилось, как дикая лошадь копытами. Я набрал побольше воздуха в грудь и взбежал на последний этаж, почему-то забыв про лифт. Перед дверью замер, восстанавливая дыхание, сделал равнодушное лицо и вошёл.

Вика сидела на кухне. С чаем. Пустая чашка рядом. Белая без изысков. Неужели мне?! И на Вике что-то такое домашнее, уютное, белое. И косичка. Ещё лучше, чем во всём том её… Забыл, как называется… А глаза какие! Сердце-предатель радостно заплясало и захотелось воскликнуть, как в детском фильме «Петров и Васечкин»: «Эх, Маша, ладно-ладно!» Но я опёрся рукой о притолоку и сказал:

– Мы начали с вами не с того…

Почему на «вы»? А фиг его знает, пусть ей будет приятно!

* * *

– Дайте мне две минуты, – попросил Миша.

И правда, словно спартанец, он принял душ за пару мгновений, и пришёл на кухню в чистой футболке и джинсах. Босиком… Свежий, с румянцем во всю щёку, как у деревенских мальчишек. Мне очень хотелось спросить, где он был, но это выходило за рамки деловых отношений.

Пряча смущение, я подскочила – включить уже остывший чайник, ведь Миша любит горячий – чтобы аж обжигал. Мой самый красивый на свете босс оказался рядом, в полуметре. Меня чуть не снесло от волнения, а он, как ни в чём не бывало, достал с полки симпатичную баночку, показал мне:

– Варенье. Вишня, клубника и миндаль. Средиземноморское. Хотите попробовать?

– Да…

– Тут ещё есть фиги с грецким орехом; персик, абрикос и дыня; ягодное «Комптес де Провенсе» – неуклюже прочитал он.

А меня впервые в жизни не покорёжило от искажения французских слов. Наоборот, это показалось милым, и я не стала поправлять. Миша добавил:

– Есть ещё, конечно, луковое варенье, но оно больше не к чаю, а к фуа-гра. Я просил горничную купить, не уверен, не забыла ли. – Он отошёл к холодильнику, распахнул дверцу и удовлетворённо сообщил: – Не забыла. Хотите?

– Нет, – улыбнулась я. – Ведь ночь.

– А и правда. – Он поставил баночку с небюджетным лакомством обратно. – А ещё шоколад есть. Всякий разный. Не смущайтесь. Считайте, что это мини-бар в гостинице!

– Спасибо, – я всё равно смутилась и даже рассердилась на себя: ну зачем я смотрю на него, как заворожённая?! – Что-нибудь выяснилось про переговоры завтра?

– Нет, с утра пришлют адженду, – ответил он и сел. – Но всё точно начнётся не спозаранку, так что успеем выспаться.

– Зачем же мы приехали раньше? – я налила ему чаю, почти как в офисе. Только мне отчаянно не хватало строгого галстука на нём, пиджака и… ботинок. Зачем он босиком? И ступни красивые, с ровными пальцами… Футболка обтягивала его плечи, обнажая рельефные руки, открывая взгляду плечи, как у пловца, широкую грудь – всё, что совсем не бросалось в глаза в деловом костюме.

– Для аклиматизации, – спокойно ответил Миша и подтянул к себе чашку. – И потом на понедельник не было нормальных рейсов, вы же знаете.

Нет, я ничего не знаю. Да мне как-то и вариантов не предлагалось для рассмотрения. Я села напротив, выстукивая телефонограммы своему размякшему мозгу: он – директор, начальник, удав… Но судя по ответным ударам сердца, это не очень помогало. Я сказала себе:

«Всё! Допиваю чай и иду спать. Не пропал, вернулся, не рычит, значит, можно расслабиться и просто заснуть. А то на переговорах красавица-переводчица будет синюшной и вялой, как протухшая рыба на солнце».

Миша подвинул ко мне раскрытую баночку и протянул чайную ложку.

– Пробуйте.

– Прямо из банки? – удивилась я.

– Почему нет? – он пожал плечами. – Тут главное, вкусно или нет.

Я зачерпнула краешком ложки тёмно-красного конфитюра. Миша придвинулся ближе, с другой ложкой и стулом.

– Я тоже, если вы не против.

– Конечно. – Я уткнулась глазами в свой чай.

Глупо было возражать. Но, наверное, жаль, что у меня не получилось просто заснуть, вместо того, чтобы дожидаться и увидеть его, ведь «утро вечера мудренее». А так глупость отчаянная, особенно после того, что у нас было в машине и потом. И вот мы просто сидим за овальным столом и между нами баночка конфитюра. В окна подглядывает Эйфелева башня и словно смеётся над нами. Он сдержан, я напряжена. Правда, я не умею долго оставаться в напряжении, есть в этом что-то неестественное. Даже для двух взрослых людей, которые друг друга поцеловали. Начальник и подчинённая – Боже, какое дурацкое словосочетание, опошленное тысячами историй, в одну из которых я чуть не попала! Ведь фу! Срочно захотелось уволиться, чтобы избавиться от этой запутанности. Сердце ёкнуло: а вдруг я его потом больше никогда не увижу?!

Меня бросило в холодный пот, и я вскинула глаза. Он смотрел на меня: не напористый любовник из авто и уже не удав. Совсем не удав… Опять незнакомец с длинными, пушистыми ресницами и изумрудными радужками глаз.

Дымок клубился над его чашкой, пахло пуэром. И ягодами. Я пригубила варенья.

– Нравится? – спросил Миша, словно просто для галочки.

– Очень вкусно, – призналась я. – А я совсем не покупаю варенья. Мне мама присылает из деревни. Очень люблю кизиловое и вишнёвое. Знаете, моя мама однажды бросила городскую жизнь и перебралась в горы насовсем. Вот такой поворот. А ваша мама варенье не варит?

Миша отвёл глаза.

– Моя мама умерла.

Испугавшись своей бестактности, я замерла. Я всегда теряюсь, когда случается одним словом сковырнуть розовую кожицу на недавно затянувшейся ране.

– Простите! – выдохнула я.

Он поднял глаза, зелёные-зелёные, и наши взгляды встретились.

– Не извиняйтесь, – сказал Миша, – это случилось давно. Мне ещё десять было. Просто не справилась с управлением. Автокатастрофа.

Пауза стала ещё более неловкой.

– Мне всё равно очень жаль, – искренне сказала я.

– Мне тоже.

Миша больше ничего не сказал, лишь грустно улыбнулся. Но в его взгляде внезапно заиграла целая гамма эмоций – не страсть, не показное равнодушие, а настоящее, большое, болезненное одиночество, годами скрываемое от всех, словно статуя, веками стоящая на площади, треснула, а под гипсом оказался живой человек, голый, страдающий, задыхающийся от отсутствия воздуха и свободы. И от отсутствия любви.

Мне стало так больно за него, что сердце сжалось до слёз. Я коснулась его руки. Миша подался вперёд. Наши глаза оказались совсем близко. Мои щёки в его ладонях.

– Прости, я не должен, – зашептал он.

А у меня потерялись все слова, и так тщательно удерживаемая мной преграда между нами растаяла, стекла на пол крупными, горячими каплями.

– Миша, я…

И он покрыл моё лицо поцелуями. Горячие губы, ищущие моих губ, обожгли и залили сладостью. Я ответила, ощущая электричество по коже, которое невозможно было сдерживать. Остатки самоконтроля растворились в его ладонях, блуждающих по моей спине, забирающихся под тунику, в нежности его пальцев на моей груди. В его губах, касающихся моей шеи и яремной выемки, было столько жажды, сколько у человека, блуждающего по пустыне в одиночку и, наконец, вышедшего к источнику. За окном припустил дождь, и внезапное осознание «Я люблю тебя» вырвалось в моём шёпоте между поцелуями и исчезло в его дыхании…

Миша подхватил меня на руки и отнёс в спальню. Туника упала на пол, и футболка тоже. Туда же, куда его джинсы и мои штанишки. Он был прекрасен, как греческий бог, как спартанский воин на арене.

– Я никогда не обижу тебя, – прошептал Миша и склонился ко мне.

Наши тела коснулись друг друга, кожа к коже, горячие, нетерпеливые, истосковавшиеся по теплу. Дорожки поцелуев, объятия, касания, желание делиться теплом и нежностью затмили разум. И уже было всё равно, кто он и кто я – моё сердце трепетало по-настоящему и пело его имя до тех пор, пока мокрые и уставшие, мы не уснули в объятиях друг друга. Под торжествующим взглядом Эйфелевой башни.