После драки кулаками не машут, хотя у каждого из нас силён «лестничный ум» – l'esprit d'escalier, как говорят французы. Но всё уже случилось, и мы носим боль за пазухой, подкармливая обиды задним числом и продлевая их всеми этими «бы». Мудрецы говорят, что это пустое, но все обиженные повторяют ошибки – даже те, кто обчитался мудрецов. Потому что больно.

Вот и я мучила себя: «Надо было уйти с гордо поднятой головой… Не стоило показывать ему мои слёзы. Нужно было вчера сразу развернуться и отправиться жить к Дахе, и ничего бы не произошло…»

– Что он сделал? – спросила меня Даха в машине тихонечко, не зная, что мой мир разломился на «до» и «после».

– Я… Он… – открыла я рот и застыла, осознав, что мне не удастся вразумительно объяснить любимой подруге, почему я переспала с тем, кого она ненавидит всей душой, с тем, кого и я не выносила недавно, с тем, кого я назвала тираном перед всей компанией, кто раздражал меня своими правилами и возмущал самодурством. Нет, он не принуждал, он просто «разобрался» со мной. Как умел, то есть самым низким образом…

Слова свернулись в ком в горле, сердце треснуло болью, и вместо объяснений я разрыдалась.

Даха обняла меня и сказала Маню:

– Поехали домой.

Я захлёбывалась в слезах. Дышать не получалось, только через раз, через всхлип. «Лестничный ум» сложил два плюс два и резюмировал: все знают, что Михаил в отпуске, и я вдруг сдам авансовый отчет по командировке из Парижа? Без гостиницы. Что я там могла делать за пять дней до переговоров?! Михаилу даже говорить ничего не надо, чтобы поставить меня на место перед остальными, новость разнесёт по офису с возмущением и должными эпитетами Элла Борисовна.

А я… а я… Боже, я же просто влюбилась в придуманный образ, и глупое сердце радовалось, что открыло его, настоящего, человека… Нет, настоящий Михаил – рациональный, холодный делец. Он заманил меня в ловушку, после которой любой мой поступок и слово не имеют больше ни цены, ни веса. И те, что были раньше, тоже обесценились. В глазах других я останусь лицемеркой, польстившейся на Париж за чужой счёт, на дорогие туфли, «продавшейся» через день после собственных заявлений. Очень хитро «разобрался». А на душе у меня теперь было мерзко и слякотно. Слёзы лились и лились, как бы я ни пыталась их остановить.

Мы куда-то приехали, куда-то поднялись, куда-то зашли. Диван. Даха успокаивала меня, а я вздрагивала, потому что казалась себе голой, местами даже без кожи.

Я же полюбила его! – хотелось кричать и бежать куда-нибудь, прочь от всех. – Разве возможна такая подлость?! Разве можно было быть такой глупой?!

Маню поставил мой чемодан посреди красно-жёлтой гостиной с высоченными потолками и сказал:

– Мало я ему дал. Поеду, ещё надеру подонку задницу. Наизнанку выверну!

– Не надо! – испугалась я и перестала плакать.

– Может, на него в полицию заявить? – растерянно сказала Даха. – Говорят, французские тюрьмы хуже российских. Если он с тобой что-то сделал, пусть лучше сидит тут. Или разоряется на адвокатов.

Я широко раскрыла глаза, понимая, как всё выглядит в их глазах, и похолодела:

– Нет. Я сама… – и разревелась снова.

Мне было стыдно портить друзьям медовый месяц и хотелось провалиться под землю. Народ пугают адом после смерти, а зачем ждать? Я уже сейчас сама прекрасно справилась, чертям только осталось курить бамбук и пить текилу.

– Викуся, – заговорила Даха, протягивая стакан воды. – Поговори со мной.

Я выпила её залпом и перевела дух.

– Прости, Даха, не могу… Дай мне несколько минут. Или час. Сколько-нибудь времени… – пробормотала я. – Мне надо собрать себя по частям обратно. Я смогу, потом. Немножко позже, правда.

– Хорошо.

Я вышла на балкон. Под ним гудела ещё одна старинная французская улица с вкраплениями современности. Люди, машины, выстроившиеся в ряд у узкой дороги, велосипедисты, крыши, солнечные зайчики в окнах напротив. Голова у меня закружилась, меня замутило. Любовь, вывалянная в грязи, – это скверно, особенно, если продолжаешь в ней тонуть. Пройдёт, – сказала себе я и не поверила.

Но ведь никто не спасёт, если сама, как Мюнхаузен, не схвачу себя за волосы. Я-то знаю, проходила! Я вцепилась пальцами в перила и стиснула зубы: не буду размазнёй! И тут же вспомнилось: любое чувство писатель должен наблюдать и записывать. Так рекомендовал один из мэтров, так я и сделаю. Леонардо да Винчи даже повешенных зарисовывал, чем я хуже? Кусая губы, я достала из сумки планшет, села на плетёный стул в углу балкона и принялась препарировать боль, как лягушку… Лучше быть рьяным хирургом, чем скучным патологоанатомом. В книге всё пригодится! Комедия не вышла, зато имеется драма с изюминкой и пометкой «основано на реальных событиях».

* * *

Даха тактично меня не трогала, только принесла пару раз кофе и плед, от еды я отказалась. Я знаю, я странная. Маню, кажется, тоже так думает. Ничего, я не стану им докучать, лезть своей болью в чужое счастье негуманно. Поменяю билет и улечу завтра. В Ростове я заберу из офиса свои вещи и больше никогда туда не вернусь.

На улице незаметно стемнело, я поставила точку в записях и в моей истории под названием «Фиаско в компании «Инженерные системы». Даха замуж вышла, директор победил, я проиграла. На этом всё. Мишу я видеть не хочу. И не прощу его никогда: прощать подлость – это давать повод совершать другую.

* * *

Когда я вернулась с балкона, Маню и Даха о чём-то тихо ворковали на кухне. Услышав шум, Даха выглянула в гостиную.

– Викуля, Солнце моё, отошла немного? – бедная моя новобрачная выглядела слегка пришибленной.

Нет, нужно срочно избавлять её от таких гостей. Я мотнула головой, взяла подругу за руку и призналась:

– Прости, Даха, за моё вторжение, за всю эту истерику… Я растерялась. Я знаю, что ты меня не поймёшь, но врать не могу и не хочу. Уверена, что ты думала обо мне лучше, но перед тобой идиотка, которая влюбилась в Михаила. Мы переспали, а утром выяснилось, что он просто мне так отомстил.

– Ой. Не знала, что ты любишь таких… Кхм… жёстких, – выдавила ошарашенная Даха.

Кажется, она представила меня извращенкой в латексе.

– Он не был жёстким, наоборот, – отвела я глаза, чувствуя себя предательницей. – Впрочем, теперь это не имеет значения, он…

– Он звонил, – вдруг сказала Даха.

У меня оборвалось сердце.

– Как?..

– В твоём служебном телефоне остался номер, – захлопала ресницами Даха, словно она в этом была виновата. – Михаил позвонил и… извинился передо мной за то, что перегнул палку, будучи моим руководителем.

– Что?!

– Да… Не знала, что слова «извини меня» присутствуют в его лексиконе. Михаил был очень вежливым. А потом спросил, у меня ли ты и какой у нас адрес.

– Но ты ему не сказала, да?! – Кажется, у меня на затылке волосы зашевелились.

– Нет, конечно.

Я выдохнула:

– Хорошо. Спасибо. Скажешь пароль от вай-фая? Нужно поменять билет. Я хочу улететь домой завтра. Или сегодня. Поскорее.

– Нет, что ты, Викуль! – всплеснула руками Даха. – Надо пользоваться моментом, что ты здесь! Со мной! Мы тебе Париж покажем! Ты хоть моего Маню получше узнаешь, его друзей! У него столько друзей, и все хорошие!

Да уж, без объяснений не обойтись.

– Давай сядем. – Я потянула подругу на диван.

Даха моргала и волновалась. Я вздохнула, собралась с духом и рассказала всё: про котлеты и наряды, про выступление, мою тираду и его обман. – Он решил меня так наказать, заставить замолчать, понимаешь?

– Вот сволочь! – вспыхнули глаза Дахи. – Я тебя предупреждала: Михаил опасен! Ну зачем ты всё это придумала, Викуся?!

– Наверное, дура, – пожала я плечами.

– Ух, теперь я его ещё больше ненавижу! – Даха показала кулаком в воздух.

Из кухни вышел Маню в переднике и удивлённо вытаращил глаза:

– Ты чего, малышка?

Мы переключились на французский.

– Это не тебе, мой Ню-Ню, – пропела Даха. – Это Михаилу, чтоб его черти с потрохами съели!

Совершенно уютный, лохматый неандерталец в фартучке с сердечками обнял миниатюрную Даху сзади и промурчал:

– Хочешь, мы его на полюс отправим? Посылкой?

Моя подруга воодушевилась:

– Я очень «за»! Только смылась от него подальше, в Париж, а он снова тут. И снова гадости творит. Гадский гад.

А я вздохнула:

– На Полюсе он всех белых медведей передушит. Или заставит тюленям насосы продавать. Зверей жалко.

Ребята засмеялись. И я тоже. Чуть-чуть.

* * *

Жилище Маню без облака слёз оказалось прекрасно-эклектичным: современные жёлтые полки, яркая мебель с привкусом Икеи в квартире с арочными окнами, люстрами на длинных цепочках и дубовыми панелями прошлого века. Канделябры с бронзовыми статуэтками мирно соседствовали с плоским телевизором и прочими гаджетами.

– Бабушкино наследство, – пояснило великанское Дахино счастье в передничке.

И состряпало для нас чудесный ужин: улитки в сливочном соусе, с зеленью и чесноком, а также грандиозную миску зелёного салата с черри. Маню разлил белое вино в высокие бокалы на тонких ножках.

Есть я не могла, но усердно себя заставляла. И даже надела на себя приличное платье – друзья в моей беде не виноваты.

– На десерт будут блины с апельсиновым джемом, такие называются Сюзерен, и сыр! – гордо сообщила Даха. – Оказывается, французы едят сыр как дополнительное блюдо, и совсем не как мы – сыр-колбаска ассорти на одну тарелку среди холодных закусок.

– Нет-нет, – замотал головой Маню. – Сыр и колбаса вместе – это невозможно! Вкус сыра – это поэзия! Он сочетается только с хорошим вином.

И вдруг в дверь позвонили.

– Мы никого не ждём, – удивился Маню.

Даха, счастливая почувствовать себя хозяйкой, поправила прядь.

– Милый, я открою, – сказала она и бросилась в коридор.

Через минуту в гостиную вошёл гигантский букет белых роз. С мужскими ногами, в брюках и ботинках. Позади показалось оторопевшее лицо Дахи с орхидеями, бутылкой вина и фруктами в корзине. Подруга моргала мне так, словно ресницами от мух отмахивалась.

Розы опустились ниже, я увидела удава. Бледного и решительного. Сердце моё сжалось.

Что, вспомнил о переговорах или некому ответить на письмо мадам Жёди?

Маню встал из-за стола, на всякий случай с угрожающим видом. Я тоже привстала.

Михаил шагнул ко мне, протянул цветы и сказал:

– Вика. Это тебе. Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

Моё сердце зашлось, но я ответила сухо.

– Мне от друзей нечего скрывать. Говорите тут.

Даха по стеночке подкралась к Маню и тихонько ему перевела. Он положил лапищи на её плечи и выжидательно глянул на незваного гостя, как на врага всей французской нации и того, кто ест сыр с колбасой.

– Я пришёл извиниться, – взволнованно сказал Миша. – Но ты меня неправильно поняла. Вика, давай вести себя, как взрослые люди.

– Кажется, я никогда более взрослой, чем сейчас, не была, – процедила я, выпрямляясь в струну. – Что именно я поняла неправильно? Что вы, Михаил, обманули меня? Или то, как именно вы разобрались с непокорной подчинённой?

– Нет, я обманул, но… – хмуро сказал он.

– Значит, больше нет никаких «но», – выпалила я и указала на дверь. – Уходите. Моё заявление об увольнении у вас есть. Или можете уволить меня за прогулы. Мне всё равно. Я больше не работаю с вами!

– Речь не о работе! – вспыхнул Михаил.

– А вот ваши хитрости и манипуляции оставьте для других. Наслышана, – сказала я. – Уходите!

Даша прошептала Маню перевод, и он рыкнул на гостя по-английски:

– Девушка всё ясно сказала. Уходите, Миаил.

– Нет, – по-бычьи наклонил голову удав. Положил цветы на ковёр и взглянул на меня. – Вика, я не уйду, пока вы не измените своего мнения. Я действительно говорю не о работе. Давайте всё же поговорим наедине. Я не могу… так…

Его взглядом меня обожгло, но я не верила Михаилу ни капли. Переговоры – вот что ему важно. Не я. И желание вернуть контроль. Любыми способами.

– Мне не о чем говорить с вами! – выкрикнула я, боясь, что поддамся, а потом от меня не останется даже тех обломков, которые с трудом удерживаю вместе сейчас.

– Вон. – Маню двинул на Мишу.

Тот ловко поднырнул под руку француза и сказал, приблизившись ко мне так, что сердце чуть не выпрыгнуло из моей груди:

– Я не хочу драться с вашими друзьями, Вика. Но я вернусь. И буду возвращаться, пока вы не услышите меня.

Он развернулся и быстро ушёл, оставив цветы на полу, а меня в оцепенении. И только блинчикам на столе под апельсиновым джемом было хорошо.

– Вика, а ты уверена, что он в тебя не влюблён? – спросил Маню, прокашлявшись.

* * *

В девять утра тишину апартаментов резанул звонок. Я отложил отчёт и пошёл открывать.

О, мне морду бить пришли! На пороге стоял Дарьин снежный человек в скоморошьей куртке и джинсах.

– Привет, я войду? – спросил он.

Я распахнул дверь пошире.

– Заходи.

– Манюэль Рембо́, – соизволил представиться он, но руку для рукопожатия не протянул.

– Михаил Черенцов, – ответил я. – Что, драться не будем?

– Пока нет, – усмехнулся француз и пытливо на меня посмотрел. – Поговорим.

Я указал на гостиную.

Снежный человек протопал, уселся в антикварное кресло и закинул ногу за ногу. Захотелось предложить ему обглодать баранью ногу – как раз бы подошла. Я сел напротив.

– Чем обязан?

– Как ты нас вчера нашёл? Даша ведь адрес не сказала.

Я пожал плечами:

– Это было просто. В её соцсети есть фото с подписью: «Наш супер дом с Маню!». Там видна вывеска кафе рядом. Пробил по Гуглу.

– А квартиру?

– Обошёл все, пока не попал в нужную.

– Логично, – кивнул француз.

В гостиной воцарилась неловкая пауза. Я не стал её нарушать: пришёл говорить, пусть говорит. Снежный человек поёрзал в кресле и снова уставился на меня с лёгкой усмешкой:

– Ты, конечно, прикольно придумал про почтальона и остальных, только они промахнулись.

– В смысле? – нахмурился я.

– В моём доме теперь две русских стройных блондинки среднего роста с фамилией Иванова. Точнее моя поменяла, но ещё не привыкла.

– И?…

– И когда Даша вышла из дома за круассанами, вместо Вики, почтальон спросил у неё: мадмуазель Иванова? Она сказала «Да», и он подарил цветок, потом и все остальные по очереди: из Шоколатери, табачной лавки, киоска, булочной и пара мимов. Шикарно получилось. Круассаны в подарок тоже ничего. Только розовая корзинка, имхо, перебор. И потом, Даша уже замужем. Ну, думаю, тут просто вышла накладка, ведь так?

Я закашлялся и кивнул. «Идиоты! – пронеслось в голове. – А потом говорят, что надо быть демократичным! Я же фото дал!»

– Но затея очень даже, – показал большой палец снежный человек. – Оценил.

– А Вика?

– Спит ещё.

Мы снова замолчали.

Манюэль рассматривал меня, как под микроскопом. Наконец, сказал.

– Не в моих правилах лезть в чужие отношения. Но Даша переживает. Ей Вика как сестра, они лучшие подруги. А Вика… – и он замолчал как-то совсем не весело.

Я напряжённо взглянул на него:

– С ней всё в порядке?

– Рад, что ты спросил, – заметил француз. – Всю ночь плакала над твоими розами. Тихонько так, чтобы нас не будить. Но я слышал.

Я уткнулся глазами в пол. Внутри у меня всё сжалось.

– Даша не на твоей стороне. Но я решил уточнить. Так что у тебя к Вике? – спросил Манюэль. – Потому что если девочки не ошибаются, то ещё раз приблизишься к ней, голову проломлю. И всех музыкантов, демонстрантов, цветочников и прочую группу поддержки спущу с лестницы. А если…

– Я хочу на ней жениться, – перебил я.

Француз с облегчением выдохнул и рассмеялся:

– Уф, ну где-то так я и думал! Хорошо.

Я глянул на него с подозрительностью: не издевается ли?

– Тебе это зачем?

– Если Вика будет счастлива, и Даша будет счастлива. Она, глупышка, считает себя виноватой из-за того, что Вика встряла в твою компанию ради неё. Кстати, так и было, потому что ты, Миаил, – он взглянул на меня так, что я на автомате снова потёр челюсть и сгруппировался, – заграбастал её загранпаспорт, а у нас была свадьба. Вике большое спасибо, что церемония не сорвалась. Тебе бы ещё разок вмазать за перебор. Ну, да ладно. Извинился, уже катит. Что там вы с Викой потом наворотили, меня не касается. Мне просто надо, чтобы моя жена была счастлива. Так что лучше разобраться во всей вашей заварухе. Потому что вы все готовы наломать ещё больше дров. К примеру, Вика собирается улететь сегодня в Россию.

– Как? – подскочил я.

– Не с аистами.

– Я должен с ней поговорить!

Манюэль тоже встал.

– Я тоже считаю, что должен. Только дай ей пару дней вздохнуть.

– Но она же улетает!

– Не дрейфь, – снежный человек хлопнул меня по плечу. – Я-то всегда смогу задержать. Но ещё раз, – он сделал взгляд голодного йети, – если ты её снова обидишь, упакую и отправлю в Антарктику. На ледоколе. У меня там друзья есть.

– Не угрожай! – буркнул я. – Мне незачем её обижать.

– Один раз уже обидел. Слово даёшь? – спросил Манюэль.

– Даю, – ответил я.

– Супер. Тогда записывай свой телефон, я маякну, – ответил йети и протянул руку для рукопожатия.

* * *

Снежный человек ушёл. Я почесал в затылке: неожиданно было… Вздохнув, взял жёлтое яблоко из вазы в гостиной, посмотрел на него, пытаясь сообразить, что делать дальше. В дверь снова позвонили. Вернулся? Я пошёл открывать и опешил. На площадке стояла Вика. Вся в чём-то светлом, с синим шарфом, и сама как пятно солнца со своими золотыми волосами. Очень взволнованное солнце. Несчастное, невыспавшееся. Красивое. С розовыми щёчками на просвет. Я забыл, как дышать.

– Здравствуй, – сказала она, вдруг снова на «ты», и шагнула вперёд с видом бросающейся на амбразуру Дюймовочки. – Ты хотел поговорить. Я пришла.

Я моргнул и, забыв все слова, вцепился в дверную ручку, словно меня к ней «Моментом» приклеили.

– Хорошо, – сказала Вика непонятно почему и выставила руку. На ней лежала свежая ягода малины. – Просто чтобы было понятно, как я себя чувствую. – Она сжала кулак и тут же разжала: на ладошке осталась кашица от малины. – Вот так.

Я сглотнул.

– Ясно. Тогда пойдём. – Я схватил Вику за руку и потащил вниз с лестницы.

Она едва успевала за мной, цокая каблучками по мрамору. Мы вихрем сбежали на первый этаж и оказались на улице. Напротив углового старинного магазинчика с чем-то садовым. Я размахнулся изо всех сил и с чувством бросил яблоко в древнюю кладку стены. Брызнул сок, смачная кашица мякоти поползла по кирпичного цвета камням, разбитое на мелкие кусочки яблоко грохнулось на зелёную траву.

– А вот так чувствую себя я, – сказал я и оглянулся на Вику.

Огромные голубые глазищи смотрели на меня пронзительно и изумлённо. Вика переступила с ноги на ногу, облизнула губы и спросила:

– И что же теперь делать?

– Погоди, ещё не всё, – сказал я. – Пойдём.

И потянул её обратно в подъезд. Но не на лестницу, а в лифт, на котором спустилась какая-то старушка с пуделем. Вика смотрела на меня, хлопая ресницами, и постоянно порывалась что-то сказать. Я выставил перед губами палец и отрицательно мотнул головой:

– Подожди.

Она кивнула. Я распахнул приоткрытую дверь в квартиру и провёл Вику на кухню, где стоял мой ноутбук и были разложены на весь стол документы.

– Садись. Читай.

Ничего не понимая, Вика приподняла полы пальто, расправила и села перед компьютером.

– Что читать?

Я быстро нашёл в переписке письмо от Эллы Борисовны с темой «срочный расчёт» и открыл его перед Викой. Отступил на шаг назад и пояснил:

– Чтобы тебя найти, я был вынужден открыть твой What's Up в служебном телефоне. Официально он служебный, так что я как директор имел право прочитать. – Я перевёл дух. – Ты писала там, что мечтаешь уволиться. Я вообще думал, что наоборот. Впрочем, это больше не важно. Ты оставила заявление, и я, как ты помнишь, его подписал. Вчера вечером я попросил Полину достать его из папки и отнести в отдел кадров, сказав, что я отказался от твоей двухнедельной отработки. Бухгалтерии я дал распоряжение произвести срочный расчёт. Проверь свою зарплатную карту – деньги уже переведены. Билеты на самолёт я оплачу лично, раз сам тебя сюда привёз, мне и отвечать. И тут щепетильность ни к чему. Даже не начинай. Таким образом получается, что ты официально не работаешь на меня с субботы. То что было между нами, останется только между нами, твоя репутация не пострадает. Ты свободна. Ты же этого хотела?

Вика расстегнула воротник пальто, синий шарф сполз на пол. Она не заметила. Подняла на меня глаза и спросила тихо:

– А переговоры? А ты?

Я пожал плечами.

– А что я? Проведу переговоры на английском. В остальном ничего нового: меня уже все ненавидят, какая разница? Всё, как ты сказала на корпоративе: тиран, бессердечный урод, кто там ещё?.. Уволил за правду в глаза. Ведь так и должен был поступить тиран?

Она закрыла лицо руками. Послышалось отчаянное:

– Прости меня…

Что-то бурчливо-привычное во мне, словно тень отца Гамлета, прогундело на заднем фоне дебильные слова про справедливость, осознание и прочий бред. Я пропустил эти мысли, не обратив на них внимания. Даже приятно от этого стало. Опустился на корточки перед Викой, медленно развёл её дрожащие руки, взглянул в голубые, влажные глаза и сказал:

– Это ты меня прости.

Мне хотелось одного: чтобы она не плакала, чтобы нежные, розовые губки напротив сложились в улыбку. Чтобы она перестала страдать и порадовалась снова, как маленькая, этому дурацкому Парижу и нелепой Эйфелевой башне за окном. Ведь они только для того и созданы, чтобы она радовалась, иначе вообще смысла нет.

И я улыбнулся:

– Я – дурак.

– Нет-нет, ты… нет! Всё получилось так плохо, так несправедливо! Но… почему? – прошептала Вика, с опаской и неверием, словно ожидая подвоха. – Почему?..

– Неужели ты не поняла? – вырвалось у меня.

* * *

Миша смотрел на меня снизу вверх, держа в своих больших, горячих ладонях мои. Красивый такой, хоть и глаза запали, блестят лихорадочно. Но совсем другой, словно и не он вовсе, а какая-то иная, лучшая версия себя, будто бы опять придуманная мной и готовая исчезнуть со следующим словом.

Я не дышала. Я замерла, как перед прыжком в пропасть, не зная, есть ли у меня страховка. С таким чувством я и сюда шла, боясь всего и сразу. Но не могла не прийти.

Ночью до меня дошло: заявившись вчера с цветами к Дахе, Миша переступил через себя, сделал почти невозможное. Разве я не способна на ответный шаг? Разве справедливо было не дать ему сказать и слова? До рассвета измучилась совсем от мыслей. На пару часов заснула. А когда открыла глаза, созрело решение.

Даха что-то напевала на кухне. В розовой ажурной корзинке на столе в гостиной лежали присыпанные сахарной пудрой круассаны, цветы везде: фрезии, розы, тюльпаны… Какой Маню молодец! Я прошмыгнула, как мышка, на улицу, оставив записку, что пошла прогуляться. Даха ведь точно меня стала бы отговаривать, и её муж тоже. А от этого легче бы не стало. Я увидела по дороге малину на лотке фруктовой лавки, придумала сразу первые слова, а что сказать дальше, не знала. Подумала: будь что будет! Экспромт. Возможно, он просто захлопнет дверь перед моим носом и пошлёт лесом.

Но я точно не ждала того, что сделал Миша. И увольнения не ждала. От растерянности в голове было пусто и звонко.

– Почему? – спросила я, а сердце стучало, как бешеное, словно сейчас невидимый судья вынесет вердикт: жить мне или умереть.

– Неужели ты так и не поняла? – спросил Миша: – Я люблю тебя.

Бабам! В моей груди вдруг стало тепло и солнечно, словно в первый день сотворения мира, когда «сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Зелёные-зелёные глаза смотрели на меня жадно. Свет был в них. Они искали отражения в моих, и я выдохнула:

– Я тоже тебя люблю.

– Правда?! – вспыхнул радостью Миша.

Я кивнула, расплываясь улыбкой в ответ. А Миша поцеловал мою ладонь, перепачканную малиной, и вдруг разделения не стало: потому что счастье, как выяснилось, не знает притяжательности, оно заливает всё вокруг и не спрашивает, чьё оно. Темнота испуганной души окрасилась нежностью, и ничего на свете прекрасней не было его стриженой макушки, высокого лба, носа, направленного к моему, и улыбки. Самой настоящей. Открытой. Солнечной. Миша придвинулся и, обхватив меня руками, притянул к себе. А я с неожиданной лёгкостью, словно внезапно освобождённая от кандалов, обняла его. И переместилась со стула на пол. Наши лица оказались близко-близко друг от друга.

– Я люблю тебя! – повторил Миша.

– Я люблю тебя, – отразилась эхом я. И так стало хорошо, что я рассмеялась. И он тоже.

– Никто на свете ещё так не радовался увольнению, – говорил он, – честное слово!

– Ты просто не видел лица Дахи, – ответила я.

– Ну, с ней всё понятно, у неё была отличная мотивация! – Миша выразительно потёр челюсть и расхохотался ещё громче.

А я смеяться перестала и осторожно коснулась его щеки:

– Больно?

– Нет.

– Фух, – я выдохнула с облегчением. – А вазой я тебя не сильно?

– Ну… так, – хмыкнул он.

– Прости…

И тут тысячи чёртиков загорелись в изумрудных глазах, Миша осмотрелся: с края стола рядом с нами виднелся черный уголок лэптопа, и сказал:

– Ладно, если что, ноут у меня нетяжёлый.

А потом поцеловал меня. Долго-долго и нежно-нежно, окончательно завораживая собой.

В пальто было жарко, губам было сладко, на душе – хорошо. И особенно здорово было расслабиться и совсем не думать.

– Спасибо, – шепнула я, когда он оторвался от моих губ.

– За что? – так же тихо спросил он.

– За то, что отключил мне думалку. Я так устала думать, замучилась…

– Да, у тебя там что-то непонятно работает, – улыбнулся он, погладив меня по голове. – Поэтому следует закрепить результат новых настроек ради обеспечения мер безопасности. – И поцеловал меня снова. До абсолютного головокружения.

А потом догадался снять с меня пальто. Мы сидели тихо и счастливо на полу. И всё было правильно и нежно. За окном кухни плыли облака и задумчиво смотрела в них Эйфелева Башня. Вот кто железяка, а совсем не Миша…

– Мишенька, – выдохнула я.

Он удивлённо улыбнулся, словно никто его никогда так не называл.

– Я?

– Ты, – я провела кончиком пальца по его кисти. – А ведь я ничего о тебе не знаю. У тебя даже страницы в соцсетях нет. Я искала.

– А что тебе интересно?

– Всё.

Он снова удивился, подскочил на ноги, подал мне руку. Я встала. И Миша одёрнул футболку и поклонился.

– Позволь представиться: Михаил Валерьевич Черенцов, 29 лет, родился 1 апреля, по гороскопу Овен, директор и владелец компании «Инженерные системы», характер отвратительный, неженат.

Я сделала кокетливый реверанс:

– Enchantée. А я Виктория Алексеевна Иванова, 26 лет, день рождения – 4 июня, переводчик, преподаватель иностранных языков и писатель, – я покраснела, – да, прости, я наврала: я пишу, и даже продаю свой роман, правда пока только онлайн и пока только один. Характер ужас, как на американских горках. Ну, ты заметил.

– Зато не скучно, – рассмеялся Миша и поцеловал мне руку. – Приятно познакомиться, Виктория Алексеевна!

– И мне, – зарделась я.

– Вы позволите угостить вас завтраком?

– А круассаны будут? Умираю, хочу настоящего французского круассана! Ещё не пробовала…

– Неужели Дарья все сама слопала? – удивился он.