Ромашка снова меня удивила. Она даже была не ромашкой сейчас, а, пожалуй, гортензией. Понятия не имею, как этот цветок выглядит, но по названию – очень подходяще. Гордая, оскорблённая и по-новому, опять чертовски красива! До потери слов. И вдруг смска от неё же. Магия какая-то! Прочитал и опешил:
« Я не люблю тебя, Андрей! И замуж за тебя не выйду. Ты знаешь, мне трудно в силу характера говорить такое напрямую. Я долго сомневалась, мучилась, думала, как это сделать лучше. Хотелось сказать в глаза. Но ты не приехал, и я поняла окончательно: нам надо расстаться! Прости, больше я с тобой встречаться не хочу! И звонить мне не надо! Прощай! »
Э-э-э…
У меня случился когнитивный диссонанс. Я проморгался и посмотрел на экран снова. Потом на Катю. Телефона у неё в руках не было. И даже в пределах досягаемости. Она стояла, смотрела на меня своими огромными глазищами, готовая то ли расплакаться, то ли врезать мне по лицу. Но абсолютно точно не была безразличной! Её возбуждённая грудь под прозрачной тканью вздымалась, приковывая взгляд, и всё прочее настолько соблазнительно просвечивалось, что у меня в голове исчезли любые мысли, кроме одной. И нашего разговора она мало касалась.
Стоп! – Я встряхнул головой, стараясь не смотреть ниже её подбородка, а то не смогу думать. Кажется, сейчас как никогда пора включить мозг! Разобраться, что за ерунда вообще происходит?!
И вдруг до меня дошло: да это же новые козни родственничков! Цветы эти и прочая лабудень – тоже наверняка, чтобы мы поссорились, если я приеду. Ух, сволочи продуманные! Ну ничего, я вам покажу! Вы ещё с Гринальди не встречались!
– Тут тоже написано, что ты не выйдешь за меня замуж. Идеальная синхронизация… А где твой телефон? – спросил я.
– Кажется, потеряла. – Она, похоже, ничего не поняла.
Ладно, с этим разберёмся вторым пунктом.
– Ясно. Так я и думал. Не суть. Катя… – Я подошёл ближе, выдохнув пар. Чудом из ушей не пошёл. Заставил себя улыбнуться. – Катюша, есть прекрасная новость!
– Какая? – Она смотрела, не моргая.
Не врезала. Уже хлеб.
– На вторую половину мы оба с тобой русские, – я шагнул почти вплотную. – А это значит, что наверняка договоримся и уравновесим наши горячие корни. Всё будет хорошо!
То, что моя мама русская однажды решив, что папа идёт на свидание к другой, спалила его новые брюки с криками, каким бы шаман вуду позавидовал, я рассказывать не буду. Кстати, как потом оказалось, мама была права в своих подозрениях – отец закрутил тогда с секретаршей.
– Ты, – Катины распахнутые ресницы дрогнули, как бархатные крылья бабочек, – ты хотел, чтобы я что-то от тебя требовала. Ты даже настаивал на этом… Так вот. Я т-требую уважения!
Её подбородок дрожал, да и вся она была, как тростинка…
Мда, требования ей сложно давались. Их суть была для меня новинкой: я думал, дамы всегда должны требовать денег, шубы, кабриолеты, чтобы муж водил по ресторанам, особняк построил, Париж в отпуск, цветы к ногам и бриллианты к завтраку, а уважение… Хм, какой-то новый челлендж…
– Я же сказал, что люблю, значит, уважаю, – глухо ответил я.
– Иногда это не равнозначно. И я так не смогу, – Катя сглотнула и поправила съехавший с плеча пеньюар. – М-моё условие: ты не должен повышать на меня голос.
Я растерялся. Что за вздор?! Она сама только что почти кричала. Я поджал губы.
– Да ведь так не бывает, Кать! У нас в семье…
– То, что происходит в вашей семье, для меня неприемлемо, прости, – срывающимся голосом произнесла она. – На самом деле, я считаю, это варварство и дикость – так разговаривать друг с другом. В моей семье такого никогда не было. Это плохо, это стыдно! И ты говорил, что не кричишь на Марусю.
– Но я же могу сорваться! Я не робот! И я привык.
– Нет, – она мотнула головой, опустила глаза, затеребила край пеньюара. – И ещё. Если я стану твоей женой, значит, я тоже автоматически становлюсь родителем Машеньке.
– Но… – я нахмурился, – её родную мать куда деть? Предлагаешь пристроить под машину или что с ней делать?
– Нет! – Катя обиженно выпрямилась. Отвернулась, ушла в другой край комнаты, вернулась и подняла на меня глаза: – Я не об этом! Я признаю, что допустила ошибку, я никогда больше не буду оспаривать твоих решений при девочке. Прости меня, пожалуйста. Я была не права! Бабушка Алико сказала, что потом за закрытыми дверьми я могу с тобой дискутировать, но не при ребёнке. И я с ней согласна.
– Бабушка, значит? – буркнул я, чувствуя невидимое присутствие этой долбанной старушенции в роли третейского судьи где-то между нами. Кто ей давал право лезть к нам и советовать?! Возомнила себя «Большим Братом»? Поздно. Тянет только на «Большую-Бабку-С-Усами». И я рассердился: значит, эту старушенцию, появившуюся из ниоткуда, Катя слушает, а мне условия ставит? Да они за одно! И я процедил: – Может, третье твоё обязательное условие и бабушку твою любить и в ножки кланяться?
– Зачем ты так?! – вскрикнула Катя.
– Видишь, ты сама кричишь, – заметил я. Хотел усмехнуться, не получилось.
Катя обиженно отвернулась и встала у кресла, оперлась о спинку.
– Катя!
Ноль реакции. Я подошёл, присмотрелся. Нет, плечи не вздрагивают. Просто надулась. Стало ещё обиднее: я так её искал, а она… Хотел коснуться спины, волос, но я убрал руку. Забрал из спальни свою рубашку, набросил её на себя. Подхватил пиджак и, молча, направился к выходу. Не к балкону, – мне теперь пофиг, пусть хватают, пусть хоть в полицию сдают.
Протянул пальцы к ручке двери. Замер. За спиной воцарилась мёртвая тишина. Кажется, Катерина даже не дышала, только пульс колотился в моих висках. Или это её сердце так стучало?! И пахли эти чёртовы розы, подаренные каким-то удодом. В голове сверкнула мысль: «Да что же ты делаешь, идиот!» И правда: ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Я же не хочу уходить от неё!
Я развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл к скорбной фигуре моей Ромашки, унылой настолько, что вот-вот начнут осыпаться лепестки. Катя наверняка услышала мои шаги, но так и не шелохнулась. Я взял её за плечи. Развернул. И поцеловал.
А потом сказал, глядя в её бесконечные, влажные глаза:
– Я уважаю тебя. Уважал и буду уважать. Я не могу обещать, что никогда не повышу голос. Это будет не правдой. Я могу пообещать только то, что обманывать тебя я не буду! Потому что для меня неуважение – это обман. И уважая тебя, я говорю: я буду стараться прикручивать громкость. На максимум возможного. Но если сорвусь, то сорвусь. Да, потом буду чувствовать себя виноватым, потому что временами я идиот…
– Ты не идиот, – прошептала моя Ромашка и вцепилась в мою руку холодными пальцами. – И никогда им не был. Не верь никому.
Я почувствовал, что ещё немного, и сам расплачусь, потому что вдруг возникло в груди что-то такое, что словами не передать. Будто не моё и моё одновременно. Сладкое и горькое, неудобно большое. Я закусил губу, помолчал секунду и произнёс:
– А про Маруську…
И тут из Катиных глаз ручьями потекли слёзы.
– Я не хочу заставлять тебя, Андрюша… Просто мне больно, – сказала она, извиняясь.
И стало больно мне. Вспомнилось всё, что я и так знал: про её одинокое детство, про умершего ребёнка, про диагноз «бесплодие» и про то, с какой любовью она всегда относилась к моей Маруське. Теперь нашей? И меня осенило: я просто защищать их должен, обеих, что тут непонятного? От всяких гадов и злопыхателей, и даже иногда от себя. И сейчас я именно этим и занимаюсь.
Я прижал Катю к себе так сильно, как только мог. Коснулся губами пушистой макушки. А потом произнёс не из головы, а будто из сердца:
– Мне тоже больно! Я всё понял. Мы будем семьёй, самой лучшей семьёй из трёх человек! Со всеми нашими тараканами! Это я тоже тебе обещаю!
– Но я буду совершать ошибки, я ничего не понимаю в детях…
– Они те ещё манипуляторы. Я расскажу… Я сам ходил на занятия к детскому психологу, чтобы понять что к чему. До сих пор похаживаю…
– Да?!
– Да. А я буду орать… иногда…
– А я – обижаться…
– Можешь ещё громко спеть в ответ, чтоб мне неповадно было.
– Тогда придётся часто покупать бокалы.
– Закупим оптом. Главное, мы будем вместе, понимаешь? Вместе! Всегда! – воскликнул я шёпотом. – Потому что любим!
– Да… – наконец, улыбнулась Катя, она зашевелилась, как отогревшаяся с мороза птичка в руках. – Любим.
И моё сердце ожило, словно она им управляла – своей улыбкой и своими слезами. Эдакий пульт дистанционного управления. Жаль, мне не найти к ней инструкций, как к новым смартфонам. Женщина – это интуитивно непонятное устройство, от которого впадаешь в зависимость, если вдруг совпадаешь по не вполне определённым параметрам. Сначала кажется, что дело в сексе, а потом выясняется, что контакты в сердце идут, там же и замыкают. Тебя шарахает разрядом, и постепенно ты к нему привыкаешь. И называется эта аномалия «любовь». Не разобраться никогда. Впрочем, буду пробовать…
– Как я хочу, чтоб ты чаще улыбалась! – сказал я Ромашке и поцеловал в нос.
– Как маленькую, – хихикнула она.
– Ты и есть маленькая, – подмигнул я.
– Я на год старше.
– Никому не говори, не поверят.
Она шмыгнула носом. Я вытер ей слёзы. И вновь от ощущения всего её женского, плавного, мягкого, полного нежности тела, погорячел и возбудился. Тпруу, – сказал сам себе, а Кате добавил весело, словно мы только что не устраивали вселенские разборки:
– А теперь давай жениться.
– Прямо сейчас? – удивилась Ромашка. – Ведь ночь на дворе!
– Ночь. Но я знаю место, где венчают круглые сутки. Не так уж далеко отсюда. В соседнем городке Сигнахи. Чудесное нововведение, я считаю. Не надо ждать трёх месяцев, платить взятки или ехать в Лас-Вегас. Грех не воспользоваться.
– Как же мы доберёмся туда? – моргнула она. – Ты без машины.
– Положись на меня, – ответил я. – Главное, больше не откладывать ни секунды! Через двадцать минут транспорт будет подан к воротам. Будь готова.
– Мы сбегаем? – ахнула Катя.
– Я тебя похищаю.
– Ого! – её лицо осветилось заговорщическим задором, смешанным с робостью и изумлением. – А как же бабушка?
– С ней потом решим, – заверил я. – Пора уже придать нашим отношениям официальный статус. Пусть и тайком, как твои любимые Ромео и Джульетта. Согласна?
– Да, – выдохнула Катя. – Но как выйти, ведь заперто?
– У меня есть план. Твоя роль – через двадцать минут быть у дверей этой крепости. А я тут организую небольшой шумок, но такой, что про тебя и не вспомнят. Доверься мне!
– Доверяюсь, – расцвела Катя.
Я поцеловал её и полез на балкон.