Работой меня завалило по самое нехочу. Немецким поставщикам одно нужно, отделу продаж – другое, юристам – договор и акты, нашим – письма от японцев и китайцев. Во время похода за водичкой к диспенсеру я задумалась о клонировании. Покосилась в сторону третьего этажа, где ВГ обитает, – уж не было ли особого распоряжения свыше упахать меня, как коника в посевную? Чтоб копытца отбросил и не целовался…
С другой стороны, в забитую работой голову больше ничего не помещалось: ни размышления о судьбе бунтовщиков в королевстве Жирафов, ни страхи про платежи пятого числа, ни возмущение тиранией и деспотизмом, ни дедуктивные попытки вычислить связь бабушки с ВГ. Хотя мысли об Андрее и Машеньке всё равно просачивались между строк перевода.
Что ему сказал отец? Что Андрей думает обо мне после этого? А после вчерашнего? Не болит ли у него разбитая бровь? А главное, что с малышкой?
В обед я не выдержала. Написала в Вотс Апе:
«Что с Машенькой? Надеюсь, не очень серьёзное?»
Он не ответил ни через пять минут, ни через пятнадцать, и я мысленно отлупила себя по рукам. Ну зачем я лезу в чужую жизнь? К чужому ребёнку? Разве он приглашал меня? Просил об участии? Обещал что-то?
Один поцелуй… Возможно, для него он ничего не значит?
Вопросы и ответы с каждой минутой спускались всё ниже по шкале радости, до грусти, до дрожи в пальцах и слабости в коленках. Меня даже стало подташнивать от волнения. И я всё меньше думала о работе, начала делать ошибки, опечатываться через слово.
Да, с таким раскладом меня точно уволят. А тогда… В голове видеоклипом со мной в главной роли разложился романс Изабеллы Юрьевой в вольной интерпретации:
«Зима, метель и в крупных хлопьях При сильном ветре снег валит, У входа в храм одна в лохмотьях Катюшка нищая стоит. И подаянья ожидая, Она всё с глупостью своей. И летом, и зимой босая, Подайте ж милостыню ей. О, дайте милостыню ей…»
В момент кульминации жалобной песни, когда я представила себя в поисках булочки от гамбургера в мусорнике у МакДональдса, нищая и гордая, как певица Мадонна в эпоху дозвёздной юности, и проезжающих мимо на золотой колеснице Жирафа-младшего и Жирафа-старшего в мантии с красным подбоем, лавровом венке и с французским батоном вместо жезла, мой смартфон звякнул. Я жадно схватила его и впилась глазами в экран.
«Температурит. Капризничает. Врач сказал, вирус подхватила в садике. В общем, грипп», – написал царевич.
Ответил! Он мне ответил!
Температурит…
И через пару мгновений пришло ещё:
«Спасибо, Катя!»
Мне показалось или правда было написано с чувством? Я аж подскочила на своём стуле и растеряла себя на пиксели от волнения.
– Тебе кто-то кнопку подложил, что ли? – хмыкнула проходящая мимо бухгалтер Марина.
– А?! – Я глянула на толстушку в трикотажном платье, изумившись так, словно она была зелёным человечком, предлагающим у подземного перехода каталоги Эйвон.
– Некоторые только и делают, что в телефон пялятся вместо работы, – проворчала Анжела.
– Ты не о себе случаем, душа моя? – хихикнул Максик из хозов.
– А я себе новый телефон присматриваю, – невпопад вставила Варя. – Вы какой посоветуете?
Мне было абсолютно всё равно, о чём они говорят. Или о ком. Мне хотелось нырнуть в экран Вотс Апа, как в портал для перемещения, и телепортироваться к Андрею. Увидеть его глаза. Взять Машеньку на ручки и, как волшебная фея, вылечить её одним поцелуем в лобик. А его – в бровь. И чтобы было всё хорошо, чудесно; чтобы от взмаха руки вокруг запели кофейники и заплясали чашки, влетели в окошко белые голуби и мышки в юбочках спели песенку, как в Диснеевском мультфильме. Ну, почему я не фея?
Резкий звонок телефона вернул меня в реальность.
– Договор готов? – спросил юрист Женя.
– Нет, – спохватилась я, – но скоро.
– Скорее давай. С утра жду!
– Извини, я постараюсь… – пробормотала я и переключилась на рабочее поле Традоса.
Бог мой, как же сложно теперь было сосредоточиться на работе! Спасибо тому, кто придумал Традос – программу для переводчиков, подставляющую стандартные слова и фразы из баз данных на заданную тему. С горем пополам я сдала договор, и снова звякнул телефон. С замирающим сердцем я глянула на экран и опешила: не Андрей. И даже не Агнесса.
Это было сообщение от Миши, моего бывшего…
Что ему от меня надо?!
Моя рука дрогнула в порыве удалить сразу же, но любопытство победило. Я открыла послание и зависла.
«Зайду к тебе вечером после работы, малыш. Очень надо поговорить!» И смайлик с поцелуйчиком. Три.
Что?!
Вот сейчас реально захотелось телефон разбить, и чашку, и тарелку с приблудным печеньем. Особенно за смайлики! Два года! Почти два он молчал, он даже думать не хотел, как и на что я выживаю, а теперь пишет?! Называет меня по-старому «малыш»?! После того, как я смачно послала его вчера ночью перед компьютером ко всем чертям?
Он пишет и хочет встретиться теперь, когда я перестала думать, в чём виновата, а главное – надеяться, что он одумается и вернётся, попросит прощения, и я спустя некоторое время его прощу… Сегодня я точно знала – Михаил мне не нужен, и в моей жизни ему появляться не стоит! Даже если с Андреем всего лишь игра, даже если я встану нищенкой на паперти, как в романсе…
Я жёстко надавила пальцем на сообщение и на иконку с корзиной. Удалить ко всем чертям. Даже ответа не удостою! Много чести.
Как хорошо, что сегодня вечером китайский, а потом занятия у Дианы на пилоне. Даже если Михаил заявится без приглашения, вряд ли прождёт меня у подъезда до десяти часов. И вдруг что-то ёкнуло в груди.
Кажется, я ещё не всё проработала, раз столько эмоций… Или я имею на них право? Я раньше об этом никогда не думала – просто стыдилась и пыталась всё вернуть в себя, загнать в дальний угол.
А теперь я обвела глазами наш гудящий, цокотящий по клавишам, сосредоточенно думающий и испещрённый звонками телефонов, как трассирующими пулями, опенспейс. Столько людей, столько склонённых голов: рыжих, смоляных, блондинистых, завитых, лысых… и столько эмоций – вон Сергей недовольно бурчит что-то в трубку, Аня с видом истинного коуча беседует с Анжелой, та брыкается. Хихикают у кухни вдалеке весёлые девчонки из финансового отдела Рита и Лёлька, чешет в недоумении нос карандашом Максик… У всех эмоции, свои собственные, не придуманные. И они не задумываются, есть ли у них право на то, чтобы быть весёлыми, грустными, спокойными или с придурью. Все есть. И я есть. А значит, я тоже имею право чувствовать то, что чувствую – как же это легко, оказывается! Уравнение решено!
Я вдохнула-выдохнула и отправила в чёрный список ВотсАпа контакт с красивым лицом истинного мачо под именем «Миша». Без ненависти, без гнева. Просто там ему и место. И пусть не улыбается тут.
На душе полегчало, тучи разошлись. Я закусила кончик ручки и принялась доделывать задания из серии «срочно-пресрочное, иначе пожар», а не просто «срочное, надо вчера» или «срочное». Отчего-то переводчику никто не присылает задания, как нормальному человеку, а только с красными флажками – вся почта ими пестрит.
Пять лет назад, когда я только пришла в «Жираф» сразу после университета, столько работы не было. Можно было печатать не так, что пальцы дымятся и паровоз вперёд летит, а даже иногда поглядывать в электронную книжку. Но теперь наша сеть набрала вес и заматерела, мы стали закупать не у московских посредников, а напрямую за рубежом. Теперь мы сами для половины России – посредники. Оптовый отдел и интернет-продажи разрослись на полэтажа, а раньше сидели всего трое ребят в кабинете под лестницей, сиротливые, как Гарри Поттер. Теперь у них не конурка, а целая магическая академия.
А второго переводчика не берут, «бюджета нет», и в прошлую аттестацию мне оклад повысили только на два процента, как и в позапрошлую.
– В Европе так повышают, мне сын сказал, он работает в самих Оум-энд-Стоунз, – гордо и безапелляционно заявил тогда ВГ менеджерам и не захотел слушать ничего ни об инфляции, ни о санкциях.
Как же мы все уже тогда ненавидели Андрея Викторовича! И как же я его сейчас лю… Я запнулась и испугалась своей мысли – «люблю»? Запила скорее водичкой и проморгалась. Нет, нет! Я не готова! Это так, ляпнулось…
А на заднем фоне моей паники пронёсся транспарантом кумачовый вопрос: «Откуда эта боязнь – испытывать настоящее, быть собой?»
В очередном письме глаза выловили строчку «на основе истории прошлых взаимоотношений с компанией…» Я выпила ещё воды и попыталась вспомнить историю не компании, а свою. Ничего не вспомнилось, кроме соседа Ильи Федоровича, говорящего мне, тринадцатилетней, что «У тебя, девочка, проститутские глаза. На мужчин смотри поскромнее, а то ишь, дитё и шлюха». И тётя, когда однажды приехала из Франции с мужем, вертлявым, смуглым, моложавым дядькой, который всё подмигивал мне, почти так же сказала, отведя в сторонку. Может, оттуда всё идёт?
Кто знает… Кажется, мне ещё прорабатывать-не-перепрорабатывать массы собственных комплексов и тараканов.
Часы показывали пять-тридцать, и я начала складывать в сумку бумажные платочки и блокнот с ручкой для китайского. Телефон снова звякнул сообщением. Сердце подпрыгнуло – Андрюша!
«Что за сказку вы рассказывали Марусе? Капризничает, ничего не хочет, требует «Катину про Колобка» Поделитесь?»
Боже, современному ребёнку подавай про ипотеку! Я и не помню точно, что я там вещала, птица-говорун… Но я почти бегом вышла из офиса и позвонила. Андрей сразу же взял трубку. Голос был уставший:
– Алло.
– Андрей Викторович, это Катя, – сказала я, волнуясь и щурясь от весеннего, перекатывающегося к закату солнца.
– Как хорошо! – выдохнул он. – Температура у Маруськи опять подскочила. Плачет и плачет, спрашиваю, что хочет, даже воды не влить. Только «Катину сказку» подавай.
– Я расскажу! – воскликнула я. – Сейчас расскажу! Всё, что помню…
В трубке булькнул странный звук.
– Ой, простите, – выдавил Андрей. – Её опять тошнит. Я перезвоню.
И раздались короткие губки. Я посмотрела на солнце, на бело-жёлтое здание «Жирафа» и приняла решение. Китайский подождёт. И весь мир тоже. Я перебежала через дорогу, зашла в аптеку.
– Детский циклоферон есть?
– Да.
Я всегда им спасаюсь от гриппа, потому что больничный для меня не предусматривается. «Жираф» живёт по японской схеме: сморкайся на работе в тряпочку, но сиди и трудись. Потому что наша белая часть зарплаты, из которой и выплачивается больничный, приравнивает нас к нянечкам и санитаркам на полставки с тощей потребительской корзиной и правом на подаяние. Поэтому я только однажды была на больничном. Три года назад. И то чуть не уволили.
Затем я забежала в супермаркет и с «неприкосновенной» суммы на карточке купила свежей малины и малинового варенья в придачу – бабушка всегда меня так лечила.
Через пятнадцать минут я проскользнула мимо консьержки элитного дома, сказав почти уверенно, что я к Андрею Викторовичу Гринальди, в сто вторую. Сердце моё билось, как бешеное, пока я поднималась на лифте. А когда подошла к двери и поднесла руку к звонку, оно загрохотало, словно почва перед финальным толчком землетрясения. Я отдёрнула руку. Замерла. Услышала через дверь детский плач и рассердилась на себя: пусть думает, что хочет!
Дверь открылась. На пороге стоял измотанный с виду Андрей в мятой футболке и спортивных штанах. Бледная, заплаканная малышка припала к его груди, будто в изнеможении. Её нижняя губка дрожала, а ручка тёрла глазки. Выглядели папа и дочурка совсем не парадно. Милые мои, бедные!
– А я варенье принесла, – произнесла я с улыбкой, делая вид, что лишь меня они и ждали: – Малиновое. И сказку!
Моё сердце распахнулось и впустило их мигом в грудь, в душу, в меня, словно форточка – утренний свет. И я поняла, что уже люблю их! Обоих! Так сильно люблю, что сердцу не страшно разорваться!