Как так получается, что живёшь себе – живёшь, как нормальный человек, разумный, взрослый и занятый делом, и вдруг начинаешь замечать каждую мелочь и радуешься ей, словно полоумный?

Намотанная на палец прядь волос, солнечный зайчик на щеке, ложбинка, прячущаяся в вырезе тонкого шёлка, родинка у виска… И от этого взрыв нежности. Катя опять хохочет и убегает, как девчонка. К Дону и сизым тучам на юге, предрекающим грозу, к новому стадиону, построенному к Чемпионату мира. Мимо сосредоточенных прохожих и деловых авто. Я догоняю. Срываю поцелуй. Голова кружится, уверен, что у нас обоих. А в паре метров от нас округлые тётки с кошёлками оборачиваются, таращат глаза с осуждением. Завидуют. Нам плевать на приличия, эйфория мешает.

Кто бы подумал, что под лепестками скромной Ромашки притаилась такая кокетливая хохотунья? Или всё дело в вине? Если так, я её буду подпаивать постоянно – у неё такая улыбка задорная! И смех звонкий. Нравится.

До жути интересно, сколько в ней ещё всего спрятано? Катя – как книга с секретом: кажется, уже всё понятно, перелистнёшь страницу, а там новенькое. Изучил, удивился, новая глава, и ты опять поражён. Просыпается азарт и хочется найти, что в финале, в чём секрет? Есть, конечно, лёгкое опасение, что там не только сладости припасены. После Ланы я уже не так просто принимаю людей. Обломался во мне оптимист. Ничто не предвещало, что обалденная девчонка с ногами от ушей, тонкой талией и грудью, какой пластические хирурги обзавидовались бы, смеющаяся над моими шутками, окажется такой стервью. Хотя что сейчас думать об этом? Надо наслаждаться, пока наслаждается.

Я поймал Катю, затащил в первую попавшуюся гостиницу. Катя на ресепшене снова превратилась в стесняшку. Широкомордый мужик, явно командировочный с портфелем и претензией на приключение, сразу понял, в чём дело, и начал скалиться так, что из краснеющей Катя превратилась в пунцовую.

Я быстро расплатился, увлёк её за собой в гостиничный номер, сдёрнул покрывало и повалил на кровать. Тело горело нетерпением. Но я завис над ней, изучая. Белая кожа на белых простынях. Красиво. Тёмные кудряшки на белом – вообще живопись. Румянец, помесь стыда и возбуждения. Глаза блестят, губы, красные и без помады, приоткрыты призывно. Хмельная, она возбуждала ещё сильнее. Я и сам был пьян, словно выпил не пол бокала вина, а бутылку коньяка.

– Красивая, – шепнул я.

– И ты…

– Теперь не сбежишь, – сказал я, наклоняясь, и удерживая её тонкие руки над головой.

Она мило хихикнула:

– Не сбегу. Уже не планирую. Субординация соблюдена.

А, ну да: она снизу, я сверху. Согласно планограмме. Тоже хмыкнул. Опустился ещё ниже. Коснулся её губ и мгновенно был приглашён в тайну. Сладкую, страстную, влажную…

Переплетение пальцев, изящные изгибы, шуршание простыней и мешающая одежда. Настало время от неё избавиться. Нежное платье перестало скрывать нежное тело, и я ощутил его в своих ладонях. Волна удовольствия пронеслась и закружила. Та самая химия?

У меня пальцев на руках и ногах не хватит пересчитать, скольких женщин я держал в своих руках, но с Катей всё было не так. Свежо…

Я поймал себя на чувстве, что быть с ней – правильно. И не подобрать логического обоснования. Просто правильно, и всё. Словно искал-искал нужную детальку в лего, много перебрал цветных, красивых, но чем-то не таких, а тут бац, и совпало. Щёлкнуло. И всё встало на свои места. По душе и телу растеклось благо.

Я водил ладонями по её груди, животу и белым бёдрам, с удовольствием замечая, как она отзывается. Послушная. Чувствительная. И я её чувствую, как жокей – любимую лошадь, как водитель – машину, подчиняющуюся малейшему повороту руля, как планерист, пускающий планер по потоку ветра. В этом было наслаждение. Та самая правильность. Желание развить скорость и понестись, не притормаживая. И я не стал себя сдерживать. До нарастающего напряжения внизу живота, до безумия в ритме и расслабления со стоном.

– Хорошая моя, – прошептал я, приникая к ней всем телом.

– Ромашка? – томно спросила она.

– Ромашка, – кивнул я и коснулся лбом её лба. А потом отвалился на спину, совершенно счастливый.

Он притихла, затем повернулась на бок, её грудь всколыхнулась, палец провел по моему животу невидимую дорожку. Я снова её захотел, и теперь субординация была нарушена… А потом ещё и ещё. Словно мы были студентами, дорвавшимися, наконец, до свободного секса в кампусе.

Нежность сменялась страстью, романтика хохотом. Так и должно было быть. Так и есть.

И только одновременно зазвеневшие телефоны сообщили нам о том, что у реальности на нас есть свои планы. К примеру, обсуждение рекламной кампании, чтоб её!

– Куда ты пропал?! – пробасил отец в трубку.

– Пробки, – соврал я. – Еду.

– Пришлось задержаться, прости, Анечка, – эхом послышалась неловкая ложь рядом.

Звонки отбиты, и я кивнул моей Ромашке, запутавшейся в простынях:

– Если что, скажешь менеджеру, что Андрей Викторович в курсе.

– О да, – невинно проговорила Катя и провела рукой по внутренней части моего бедра и выше – до самого чувствительного места, – он дал мне срочное задание.

– Очень срочное, – хрипло прошептал я.

– Только не вздумай мне бонусы за него начислять, – рассмеялась Катя.

– А штрафы можно? – пробормотал я.

– Нет, – ответила она и заставила меня зажмуриться от удовольствия.

Мы никак не могли попасть в офис прямо сейчас. Город стоял в пробках. В одной большой-пребольшой пробке. И коли городская администрация никак не возьмётся за прокладку метро, надо же было ей как-то помочь…

* * *

Подбодрённые дождём и нетерпеливыми звонками, мы с Катей всё же выпали из подпространства и вернулись в реалии розничных и оптовых продаж, маркетинга и поставок.

– Совсем сдурел?!! – ласковым рёвом поприветствовал меня отец. – Какими ещё словами тебе говорить про Кутейкину?!

– Да никакими, – просиял я и уселся, беспечно листая презентацию рекламщиков.

Какие они молодцы всё-таки, выдумали такой чудесный бред! В душе всё пело. Отец был похож на доброго, но голодного медведя, которому просто Маша пирожков из корзинки не дала. Чёрт, как я не догадался его любимых с ливером притащить?! Ему Надя для здоровья запрещает, а я-то знаю, что за этот жареный пережиток советских буфетов он пойдёт даже на преступление. Наверное, поэтому в купленный пять лет назад дом во Франции семья старшего Гринальди никак не переберётся. Всё дело не в «Жирафе», а в советских пирожках! Разве ж объяснишь французу, готовящему рататуй и бланманже, что надо ливер заколбасить в тесто пожирнее и масла-масла побольше, не какого-то там оливкового, что вы, фу, какая гадость, а нашего донского, нерафинированного, с запахом подсолнечника.

– Мало других юбок?! – вскипел отец, стукнул кулаком по столу так, что мраморный лев мило подскочил. – Я говорю: оставь девочку в покое! Твои игры долгими не бывают! Она не для интрижек!!!

Я сощурился, удивлённый: так он за Катю переживает? И вдруг в голове вспыхнула догадка:

– Оу, папа, а ты не из-за своего друга о ней печёшься?

– Какого друга? – буркнул отец, но я по его виду понял, что это просто вопрос, выброшенный в воздух, как отвлекающая фальш-ракета.

– Который в Дубае погиб.

Отец сглотнул. Поджал губы и сел в директорское кресло. Прежде чем, он соврёт мне что-нибудь, я добавил:

– По какому-то случайному совпадению Катина мама погибла в той же авиакатастрофе.

– Тогда много людей погибло, – сухо ответил отец. – Гоша не единственный.

Я подался вперёд.

– А Катерина случаем не Георгиевна?

– Нет! – разозлился отец. – Валерьевна она! Надо вообще-то знать хотя бы имя-отчество своих сотрудников!

– Так в паспорте у неё по деду.

– Как по деду?! – опешил отец.

– Вот так.

Отец моргнул и уставился в стену. Внезапно замолчал, словно его выключили.

– Эй, – позвал я. – Па-ап.

Он ткнул на кнопку внутренней связи и распорядился:

– Чаю мне.

– И мне! – поторопился я.

Хотелось бы ещё к чаю сэндвичей, хотдогов, двух барашков на вертеле и чего-нибудь калорийного, но, учитывая, что отлучался я на обед и за три часа мог сожрать триста двадцать колоколен, было как-то неловко говорить о еде. Я лучше потом в кабинет пиццу закажу. Три.

Не глядя на меня, отец открыл презентацию.

– Ладно, давай работать. Я хочу знать, что ты скажешь по поводу новой кампании и ролика для ТВ.

Всегда бы так. И мы занялись делом. Только про его друга и Катину мать я всё равно выспрошу, на майские подловлю – когда отец навеселе, много чего интересного можно узнать. К примеру, как они студентами пробрались на крышу универа и встречали рассвет с пивом и подружками. Или голышом купались ночью у городской набережной. Или разбили машину, убегая на ней от милиции после шашлыков на природе. Кстати, если мне не изменяет память, Гоша во всех этих приключениях был центральной фигурой. Я его даже немного помню, видел, когда мне было, как Маруське, три года. Весёлый такой, шумный дядька, кучерявый и смуглый, куда больше итальянец, чем мы. Хотя вроде грузин.

Всё, связанное с роликами на ТВ и радио, как и прочую самодеятельность, отец обожает, поэтому быстро переключился и перестал быть смурным. Мне иногда даже жаль, что у него из-за меня во ВГИК поступить не получилось. Я родился, шли девяностые, и нужно было выбирать – режиссировать фильмы или прыгать на гребень волны свободного бизнеса, чтобы семью кормить. Отец выбрал последнее. И удачно. За всё это я не могу его не уважать. Он, конечно, не поднялся, как когда-то Борис Абрамович Березовский с торговли шторами до Белого Дома, зато живёт и процветает в своей нише и слывёт честным человеком, что, скажу я вам, даже труднее.

Уходя, я сказал:

– Катерину, кстати, пытаются переманить.

– Кто? – нахмурился папа.

– Не абы кто. «Сибирская нефть и газ».

– Вот чёрт! Это надо решить.

– Уже решил, – ответил я. – Перебил зарплату больше того, что они предлагают. Ты ведь сам говорил, что она – ценный кадр. И ты прав, я изучил рынок труда. Полиглотов вообще днём с огнём не найдёшь. А мы расширяемся.

– Полиглотов… – вместо бури в ответ, эхом пробормотал отец и, снова погружаясь в сумрачный вид, кивнул. – Да… Хорошо, проведи это через кадры.

Я вышел и почесал в затылке. А где заламывание рук? Где вопли про бюджет и кризис? В конце концов, про то, что я дурак? Не успел я саблю достать, а она и не понадобилась. Странно. И если так, почему он сам зарплату Кате не поднимал? Чудны дела твои, Господи! Ну ничего, май скоро, я разберусь!

Настроение было не просто хорошим, а праздничным. Я остановился у стеклянной стены перед лестницей вниз и посмотрел на опенспейс. Точнее в дальний угол, где склонилась над рабочим столом кудрявая головка. В сердце расширилось что-то и наполнилось теплом. Катя, Катюша…

* * *

Добравшись до кабинета, я вызвал к себе Ларису Павловну из отдела кадров, вручил ей приказ. Следовало ожидать расширенные глаза при виде цифры и вопрос:

– А Виктор Геннадьевич одобрил?

В ответ я рыкнул раскатисто:

– Осмелитесь оспаривать мои решения?! Нет?! И правильно. Надеюсь, повторять про конфиденциальность данных по зарплате и ответственность за её нарушение не надо?!

Кадровичка нервно мотнула головой, поджала хвост и сбежала, а я рассмеялся. В один из дней отец всё-таки переберётся во Францию, обеспечив поставку ливерных пирожков самолётом, и к тому дню мой авторитет в «Жирафе» должен быть непоколебим. Иначе какой из меня руководитель?

Сейчас правда, был никакой. Мне было не до работы. Не до планирования переговоров и проверки отчётов. Хотелось украсть Катю снова и не пускать её на эти вечерние курсы. Здравый смысл готов был скончаться в алчном желании её тепла.

О, я её к нам приглашу! Маруся рада будет. И вообще какой смысл спать одному на такой большой кровати? Пожалуй, я встречу её после китайского. Она говорила, что ей ещё куда-то надо, но разве это «куда-то» не подождёт? Или я её подожду, а потом всё равно ко мне.

Я собрал документы, необходимые для командировки. Нет, я точно её заберу, потом целые три дня не видеть! А видеть её было так хорошо!

Из состояния обожания всего мира меня вырвал тревожный звонок Алины Яковлевны.

– Андрей Викторович, я не могу вам не сказать…

– Марусе плохо?!

– Нет. Но дело в том, что приходила Светлана Анатольевна, вы же не запрещали… Она меня услала на кухню, чаю приготовить, а потом я пришла, а она Машу почему-то переодела в грязную пижамку и сфотографировала. И шоколаду ей дала, хотя вы не разрешаете…

– Вот стервь! – вскипел я. – Где она?!

– Уже ушла.

– Я с неё голову снесу!

– Это будет лучше, Андрей Викторович, а то меня она не послушала, наоборот, наговорила всякого…

– Да, она может, – сухо кивнул я. – Приношу вам свои извинения за поведение экс-супруги.

– Ну что вы, Андрей Викторович! Вы ведь ни при чём, – пробормотала няня.

А я, кипя от негодования, набрал стервь. Она сбросила. Но через минуту перезвонила с видео в Вотс Апе.

– Лана, мне няня звонила! Что это ещё за выбреки?! – рявкнул я.

– Я хотела видеть твоё лицо, Гринальди, – приторно проворковала она.

– Смотри! Лучше издалека, потому что при встрече я не знаю, что с тобой сделаю! Зачем ты Марусе шоколаду дала?! Ты потом её дерматит лечить будешь?!

– У меня дочка попросила, я и дала. Только это ещё не всё, Гринальди! – улыбка на её лице стала не просто ехидной, а ядовитой. – О, как я хотела видеть твоё лицо…

– Видишь! Надеюсь, не нравится, – отрезал я.

– Нет. Но сейчас понравится больше, Гринальди, – хмыкнула она. – Спешу тебе сообщить, что я передумала по поводу опеки над Машей.

– Что ты мелешь?! – опешил я.

– Я не мелю, я забираю у тебя Машу, дорогой. Наше соглашение больше не действительно. Я подала в суд города Москвы, где мы зарегистрированы и где, как ты знаешь, работают папины хорошие друзья. А я с папой помирилась…

– Ты не сделаешь этого! – заорал я, не сдерживаясь. – Как ты вообще смеешь говорить про Машу, когда тебе наплевать на дочь?! Ты к ней ночью вставала, когда она болела?! Ты погуляла с ней хоть раз, чтобы не разместить фото в инстаграмме?! Ты вообще…

– О, как классно! – проговорила издевательски эта злобная Чебурашка. – Давай, давай, ори, Гринальди! Меня прямо возбуждает!

– Я понял. Ты накурилась, Лана, – выдохнул я. – Ты бы в трезвом уме не стала бы отказываться от бабок, которые я тебе перечисляю каждый месяц.

– Да пошёл ты со своими бабками, Гринальди! Я же сказала, что я с папой помирилась! И я обещала отомстить тебе, помнишь? Так вот настал мой черёд. Самое больное у тебя место – Маша. Так что и я ударю по больному, на остальных ведь тебе наплевать! Я любила тебя до последнего, Гринальди, а тебе пофиг! Тебе какая-то дура безвкусная дороже! Потому что ты сволочь!

– Ты в своём уме, Лана?! – вскричал я. – Это ребёнок! Живой ребёнок! Это не игрушка, по которой можно бить и использовать!

– Я так ненавижу тебя, Гринальди, что мне уже всё равно! Главное, чтобы ты, сволочь, захлебнулся! Я тут собрала на тебя портфолио, как ты со шлюхами по улицам целуешься, при ребёнке тоже и ещё кое-что, как мне хороший адвокат посоветовал… И да, беги-беги генетический анализ делать! Отцовство ты всё равно не докажешь!

У меня пропал дар речи. Словно меня на самом деле ударили под дых. Лана расхохоталась. Вотс Ап отключился.

Я ткнул пальцем в чёртов контакт.

– Что ты имеешь в виду? – прохрипел я.

– Я знала, что ты перезвонишь. А то, что Маша – не твоя дочь! – злорадно сообщила в экран стервь. – Ты вообще на неё никаких прав не имеешь!

– Ты, ты… – я впервые в жизни не знал, что сказать. Мне дышать было нечем.

– Ещё заплачь, Гринальди! – расхохоталась Лана. – А то, может, на коленях у меня попросишь передумать? Или извинишься, а? Я б потом в ютуб выложила, поржать.

– Ну ты и сука, – выдавил я. У меня задрожали пальцы, потому что я понял: она не лжёт. О, сколько бы я отдал за то, чтобы это было неправдой! Мой взгляд скользнул на фото Маруськи в рамке у монитора. Смеётся, с двумя хвостиками, на розовом самокате. Я взглянул на торжествующую Лану: – Но она ведь тебе не нужна…

– Нужна, – словно о новой версии айфона, сказала стервь. – И папа со мной согласился. По его мнению, девочка должна жить с матерью. А не с няней и мерзавцем-отцом!

– Нет, Лана! – крикнул я, теряя контроль.

– Да, Гринальди, – расплылась в мерзкой улыбке она, – иди, попрощайся! Суд совсем скоро, по месту прописки. Ну, ты знаешь, мы там разводились. И не вздумай сбежать! Это будет считаться похищением, и с папиными связями мы тебя найдём быстро. Хотя… беги, Гринальди, беги! За решёткой ты будешь смотреться особенно романтично! Там как раз любят таких, из Оксфорда!

– Ты не получишь её, и не надейся! – прорычал я.

– О, ты ошибаешься! – расхохоталась она. – На этот раз последнее слово будет за мной, Гринальди!

И она отключилась. А я уставился невидящими глазами в чёрный экран телефона.

Маша мне не дочь?! Этого не может быть!!! Это, это… невозможно… Совершенно невозможно! Сердце сдавило тисками.

Меня охватила паника. «Попрощайся», – стервь так сказала?! Что это значит?! Что она обратилась в органы опеки? Она ведь может! У неё вообще нет ничего святого! Только что доказала! Ни-чего!

Как безумный, я схватил компьютер, вещи и бросился домой. На лестнице чуть не сбил Анжелу, как в тумане увидел Катю, но пробежал мимо. Завёл Ровер и понёсся по проспекту. Я должен успеть! Я должен найти выход, я должен!!!